Ловцы Снов. Часть 6

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ. "I want to live"; Антон, двадцать минут спустя.
Большинство наших дворов в городе похожи на угловатую квадратную скобку, отделенную от внешней улицы боками домов, а от ответвляющегося обходного переулка - загородкой глухих ворот, а оттого они и почти одинаковы...

Этот я никогда раньше не видел - мы нашли его случайно, завернув каким-то петляющим маршрутом с оживленного проспекта в эту глушь, - но от своих соседей-собратьев он мало чем отличался внешне. Разве что только густым переплетением посеревших строительных "лесов", прилепившихся к одному из фасадов; ветер, затерявшийся в лабиринте подворотен и стен, удовлетворенно и рьяно полоскал прицепленные к шатким реям лохмотья укрывной зеленой сетки. В нашем городе - особенно в черте исторической застройки - постоянные затяжные реставрации представляются вполне обычным делом. Все эти балюстрады, волюты, барельефы и балясины и еще куча трудных к запоминанию понятий, отличить которые друг от друга может разве что только очень искушенный эстет.

- ...Так как, говоришь, тебя зовут?.. - я сижу на расчищенных от снега, плотно подогнанных досках рассохшейся колодезной крышки - старая конструкция, похожая на короб, одиноко торчит в дальнем углу двора, прикрытая угловатым пересечением металлических листов, сползших с одного бока в наметенный сугроб. Странное явление в современном дворе, но таких банальностей, как трансформаторная будка или сторожка КПП, у нас как раз "днем-с-огнем". И смотрятся такие, если отыскать, достаточно дико...

Дина не отвечает, задумчиво уткнулась щекой в гриву уснувшему льву, временами лишь поглаживая того между заложенных ушей. Бронзово-черная тяжелая махина, засыпанная до живота снегом, притулилась к решеткам забора, подобрав под себя могучие лапы и обвив тело хвостом, и даже спящим выглядит сурово и грозно. Дина нежно водит у него по голове, присев на золотистый скользкий бок зверя, сама в капюшоне немного смахивающая на львенка. Отстраненная, но, я чувствую, она меня слушает. Очень внимательно.

- Мне нужно знать... для отчетности, - пытаюсь говорить спокойно и сдержанно, налаженным голосом фиксируя между нами дистанцию, хотя внутри меня всего трясет, и я впервые за всю жизнь жалею, что не курю.
Так можно было бы хоть чем-то занять руки. Но вместо этого я нервно дергаю и тереблю в онемевших от мороза пальцах вытянутый из-за подкладки кармана Ловец снов - свой профессиональный оберег-накопитель. Говорят, он может хранить и передавать по желанию владельца вложенную туда кем-то изначально энергию и силу, которые могут помочь в экстренном случае. Пусть поможет.
Не мне.

- Дина... Кукушина, - она щурится на меня, словно на яркий свет, как будто пытаясь углядеть что-то среди темных стен за моей спиной или наоборот - высмотреть это во мне самом, какой-то ответ на то, чего понять сама отчаянно не может. А я вру. Мне не нужно имя. Ни для какой отчетности, потому что той не будет вовсе.

За спиной девушки тоже щурится - окнами - еще один дом на другой стороне переулка, словно пытаясь разглядеть что-то над золочеными пиками тяжелых чугунных ворот, задвинутых на ночь. На его фасаде еще больше зарослей лесов и строительной сетки, часть из которых затянута наполовину оторванным маскирующим полотном с макетом того, как все будет выглядеть после ремонта, и мне скучно и почему-то очень неприятно это видеть. Эту прикрытую безжизненность. Но я смотрю на саму Дину, зацепляя взглядом панораму вокруг нее.

Напитавшимся энергии Снам не сделаться снова живым, это факт. Но если отдать несколько частиц добровольно, то можно постараться ненадолго облегчить их участь. В моральном плане, само собой. Поэтому я стараюсь держать с ее глазами непрерывный зрительный контакт.
Снег тает в моих ладонях, но помимо этого я чувствую тепло извне, даже сквозь перчатки, хотя внешне с амулетом не происходит решительно ничего.
Кажется, работает...

* * *

...Говорят, ты сам либо оттаиваешь постепенно, потихоньку цедя из себя размороженный холод, либо не оттаиваешь вовсе. На протяжении последних двух лет я даже не смел помыслить, что мне снова когда-нибудь сможет понравиться девушка.
Так понравиться...

Моя настоящая любовь была не первая. И даже не вторая, хотя я по юности возлагал на нее большие надежды тоже. ОНА вторглась в мой мир, среди бесчисленных платьев, юбок и разноцветных кос, зацепив мое внимание драными на коленках джинсами и короткой топорщившейся стрижкой. Мы были похожи - не идентичны друг другу, как предполагала бы банальность, но сходны на том странном, глубинном и не ощущаемом уровне, когда начатые кем-то мысли договариваешь за другом вслух.
А еще в ней была странность - какое-то слабое, мелькающее непроизвольно и временами ощущение нереальности и загадки, которая притягивала меня к ней со страшной неудержимой силой и которую я все не мог никак разгадать. Она уверяла, что и во мне есть нечто похожее - то, что невозможно определить словами. Ничем, кроме ощущений и интуиции, какая-то особенность.
Впрочем, свою странность я в скором времени раскрыл. С лихвой...

Это случилось два года назад, буквально за неделю до Ее дня рождения. Моего дня. Нашего.
В самый разгар городской запоздалой весны, расплескавшейся брызгами изумрудно-желтой краски под ногами.

Я помню то утро, будто оно был вчера: тополиный пух уже который день гроздьями осыпал металлические крыши, солнце, поднявшееся чуть выше обычного в небе, которое тоже было чуть прозрачнее и светлее, чем обычно, уже припекало ощутимо и ясно, словно разогретый калорифер, вышедший из-за пасмурных туманных облаков, которые висят над городом две трети сезона.
На территории просторного сквера зеленели между дорожек дубы, ловя листьями долгожданные тепло, запах пропеченной речной соли, впитавшийся в стены, и яркий свет, высветливший все вокруг до предельной сияющей чистоты, скрадывая все мелкие потертости и отпечатки, наложенные временем. Делая их скорее плюсами, чем дефектами.
Ветер, освобожденный наконец от облачной ваты, дождей и растаявших сугробов, продувал улицы насквозь, накреняя порывами уютные домики на бока, а вышедшая из берегов река казалась серо-стальной от солнца и переливающейся в лучах, как ртуть.

Только во дворах, там, где крыши смыкались между собой почти вплотную, оставляя лишь узкий просвет мощеных выметенных ветром переулков, было по-прежнему тенисто, свежо и тихо. И где-то среди этих дворов был и Ее: такой же сумрачный, влажный и сонный, и все потому, что звуки, доносящиеся с близких улиц, проспектов и реки, здесь терялись в переплетении оконных рам, козырьков и гулких обваливающихся дымоходов вперемешку с водосточными желобами. А за коньками крыш гнездились крикливые чайки, весь день кружившие над городом белыми сияющими галочками в небе, прилетевшие откуда-то вместе с покачивающимися у причала боками пришедших издалека больших кораблей.

...Я встретил ее, даже не доходя до ее дома: светлый изогнутый силуэт в угадывающихся еще издалека любимых порванных джинсах и майке скользнул с освещенного бликами зеленого двора через приоткрытую калитку, удаляясь в противоположную сторону какой-то странной, непривычной и не свойственной ей перетекающей, заторможенной походкой. Как будто каждый раз старательно выбирая, куда удобнее всего поставить ногу.

В испарившихся лужах вчерашнего дождя расплывались каймой и смазанными кругами пыльца и березовая шелуха сережек, наметенная ветром с ближайших парков в закоулки дворов и на гранитную набережную. Коричневые сухие чешуйки ломко похрустывали под ногами, и сам звук шагов, казалось, звенел, стучал и ухал, отдаваясь от приближенных к друг другу стен и перекатываясь далеко вперед, отраженное окнами, но она меня не слышала. И, самое интересное, я не слышал ее тоже.
Как мираж...

- Вик, привет!..
Ускорив шаги, я в пару секунд оказался рядом, поравнявшись с ней, но все еще оставаясь в не поля видимости, и уже хотел осторожно коснуться ее плеча, желая обнять, но...

...Она развернулась ко мне резко, кажется, еще даже до того, как мои пальцы коснулись ткани футболки. Застывшая, темная, как немая рыба с остекленелыми глазами. Слепой жалостливый взгляд пусто уставился мне навстречу, словно проходя насквозь - печально-влажный, с запекшимися следами слез по щекам и припухшими веками.
Я помню взгляд Вики - пронзительно-зеленые глазищи, вечно огромные от восторженного, жизнерадостного восхищения, с которым она смотрела всегда и на все. На всех. Потому что не умела - и не могла по-другому, не хотела.
Но тогда, глядя в любимые, вечно сияющие счастьем глаза, встретил в ответ лишь мутную блеклую темноту, утягивающую в себя, поверх пленки безъясной нефтяной мути. И каждое движение тела - такого знакомого и нежного - сейчас казалось сломанным. Отрывистым. Резким.
Незнакомым...

- Я ждала... Я так тебя ждала... - синевато-бледные, обветренные тонкие губы шелохнулись, словно в такт неожиданному порыву ветра, долетевшего с набережной, и Вика вся подалась мне навстречу, пытаясь сделать шаг и протягивая руки. Но в расширенных, крупных, неестественно блестящих зрачках, несмотря на слова, не читалось никакого намека на узнавание - только рассыпавшиеся осколками полыхающие искры, похожие на искры безумного сумасшествия.

- Вик... - я внезапно и резко отпрянул, отшатнулся назад, уворачиваясь от растопыренных пальцев, но сам все еще не осмеливаясь опустить руку, протянутую навстречу. Нерешительно.
Непонимающе.

Родные, но не знакомые сейчас глаза пронзительным острым скребком прошлись по мне целиком, неподвижно и хладнокровно, словно ноготь, упорно отколупывающий от стены засохшую штукатурку, и я почувствовал, как в груди, глубоко - неразрывно и крепко связанное с этим пульсирующим тугим взглядом, - с хрустом надломилось и треснуло что-то. Будто раскрошилось тонкое стекло, впиваясь осколками. Грубо - и мучительно медленно, сковывая холодной дрожью, как тянется, пульсирует, дергается и ноет оголенный зубной нерв. Только в десятки раз хуже...

- Я ждала...

Глазные яблоки как два стеклянных шарика с круглым провалом в том месте, где должна оказаться радужка. Неподвижные и жесткие, хрупкие, как разрисованные протезы механической старой куклы на заводном механизме. Она повторяла это все так же - все одно и то же - исступленно и жалко, на одной ноте, покачиваясь из стороны в сторону, будто желала приблизиться, но упорно не могла, а я чувствовал, что каждое ее движение перекрывает мне доступ воздуха. Буквально.

Усиленное ощущение зубной тянущей боли медленно спустилось к пальцам, обрываясь у кончиков ногтей и оставляя на своем месте лишь пронзительное онемение, холод и неподвижность, сковывающие, сжимающие тело в каком-то мерзлом, стылом оцепенении, и сознание плавно начинало уплывать в темноту. Как мне казалось, навсегда.

Мир подернулся пустотой, рассеиваясь, рассыпаясь перед глазами, словно темные бусины, соскользнувшие с нитки, и заплясал осколками под ногами, пронзительно звеня и покрываясь мутными пятнами. Окружающее вздрогнуло и скомканно сжалось, собираясь рябью, в которой мгновенно потонул весь солнечный день, накрываясь тьмой. Я попытался дернуться в сторону, но неожиданно сам для себя упал на колени, ударяясь о мощеные камни тротуара - песчаная крошка хрустяще заскрипела под ладонями, норовя опрокинуться под взглядом набок, но что-то словно держало в поле зрения застывшие напротив и сверху неподвижные неживые глаза, притягивая, как на поводке. Я и сам не мог отвести взгляда, как ни старался...

Взгляд еще выхватил на какую-то короткую секунду мутнеющую картинку, заваленную набок, в плоскость асфальта, в то время, как я сам уже давно прижимался к нему щекой, чувствуя, что срастаюсь с ним воедино. Носок бежевой замшевой балетки с перекошенным полосатым бантиком на ноге - красивой тонкой спортивной ножке - уткнулся острым углом в висок, но самым краем глаза я все равно заметил какое-то смазанное, будто замедленно по кадрам, расплывчатое движение на заднем плане протянувшегося по прямой линии сквозного переулка.

И услышал призывный резкий крик, резанувший нестерпимо по ушам, взметнувшийся разом и громко, чтобы неожиданно опасть на полуноте. А следом - между всполохом незнакомого голоса и отрывистым, стремительным движением приближающейся тени - пронзительный тонкий визг прямо над головой, переходящий в странный - страшный - сдавленно-влажный хрип.

Тонкая худая ножка в светлых джинсах у моего лица коротко вздрогнула, то ли от судороги, то ли переступая с места, и стала медленно отклоняться в сторону, теряясь из расплывающегося ракурса. Я помню тишину - пульсирующую, звенящую в ушах тишину в промежутке между тем, как что-то безвольно и тяжело повалилось рядом со мной на тротуар, как натянутая нить, связывающая меня с ней, резко и отрывисто лопнула, туго отхлестывая концом мне по щеке, и внезапно почувствовал, что снова могу вздохнуть.
Перед глазами оживленно заплясали, сцепляясь парами и опять распадаясь врозь, плоские засвеченные цветные круги, мешающиеся кашей, но даже сквозь нее я сумел разглядеть подошедшего незнакомца...

Молодой парень чуть больше двадцати пяти лет; в простецких для его внешности голубых джинсах и длиннополом свитере с воротником-хомутом, плавной, скользящей, как у пантеры, походкой приблизился ко мне и выжидающе замер, все еще продолжая сжимать что-то в правой руке. Спокойно. Уверенно так.
Это "что-то" было опасно и напрочь отдавало Средневековьем - с таким не разгуливают по городу в двадцать первом веке. Это же...

- Забирай, - не оборачиваясь, бросил кому-то другому через плечо, не сводя с меня глаз, хотя кивал на самом деле на что-то, лежавшее у моих ног. Острое моложавое лицо с такими же резко очерченными чертами, доведенными до почти гротескной выразительности. Светлые волосы, нос с породистой горбинкой, сглаживающей угловатость, нетерпеливый пронзительный самоуверенный взгляд. Такие обычно очень нравятся девушкам.
Конечно, не всем. Вике бы точно нет...

- Отдел доставки? - молодой человек усмехнулся весело, игриво и как-то хищно, заглядывая мне в лицо, но одновременно с этим будто насквозь. Развернулся в пол-оборота, шаркая мыском ботинка по брусчатке.
- Не ври, нет такого Отдела!.. - низкий раскатистый голос кого-то второго эхом прошелся над головой, стирая и перемешивая напрочь значение всех произнесенных слов.

Грузный и резкий, в складчатом распахнутом широком пальто, под которым - какие-то заношенные коричнево-зеленые штаны и невразумительный толстый свитер той же темной расцветки; сам весь жесткий, заросший и кудлатый, как Карабас-Барабас из детской книжки. Маленькие темные глаза я увидел, только когда оба оказались совсем близко, наклоняясь над чем-то, лежащим на земле возле меня, и в то же время по-прежнему продолжая меня упорно не замечать. Даже не цепляя взглядом.
- Вроде не тяжелая... - непонятно, кому из этих двоих принадлежала фраза. Кажется, все-таки блондину.

Неожиданное осознание значения всех этих "что-то" и "чем-то" всколыхнулось у меня в голове пронзительным обжигающим ужасом, выстрелом отдаваясь в виски, и я резко дернулся, попытавшись вскочить, но левую ногу внезапно свело жестокой судорогой, заставив повалиться обратно в попытке сложиться от боли пополам. Темнота снова подкатила к глазам, стараясь укрыть пологом беспамятства, но я отчаянно отгонял ее от себя.
- Убийцы!.. Гнусный убийцы! Душегубы.. - я скрежетал зубами и то ли хрипел, то ли плакал, перемежая слова срывающимся шепотом и пытаясь отыскать взглядом их лица, чтобы заглянуть в глаза. Чтобы они сами увидели эту ненависть.
Ощущение накатывающей темноты с каждой секундой крепло внутри, пуская корни, пронизывая насквозь, и я практически не чувствовал ничего вокруг, не воспринимал физически, словно в одно мгновение парализованный. Только под сердцем, в глубине, черствела и стремительно расползалась внутри, затягивая в себя, тугая, пульсирующая пустота, черно-бурая кровавая испепеляющая сепия, наконец получившая надо мной власть. И казалось, что даже просто пошевелить пальцами - безумно трудно. Да и есть ли смысл?..

- Он нас видит? - киношно-экшеновый вопрос прозвучал с таким пронизывающим его искренним удивлением и замешательством, что в лице произнесшего его молодого парня практически переставал звучать банально.
Темный силуэт, наклонившийся надо мной сквозь склоку темноты и пятен, внезапно подернулся странным туманом, похожим на мелкую рябь, очерчиваясь яснее и как будто объемнее, словно проявляясь в реальность, хотя я уже не мог ручаться, что мне это не почудилось.

Последнее, что я услышал, произнесенное над собой прежде, чем окончательно провалиться в темноту, это: "Значит так, забираем с собой в штаб, пусть там разбираются. Этот, кажется, не совсем простой и явно не пустышка..."

Так я приобрел свою профессию...

* * *

- ...Я знаю, что со мной случилось... - я снова прихожу в себя, только когда Дина оказывается напротив, совсем рядом, а ее маленькие, красные, словно от мороза, ладошки крепко сжимают мои руки, и я сам даже не могу пошевелиться. Рассеянный в сумраке дом шевелится за ее спиной и беззвучно стонет заплутавшим между перекрытиями ветром, покачивает обтрепленными парусами сетки, норовя коснуться ее волос, но натыкается неумело на чугунную решетку ворот, откатываясь назад. Стены заброшенного корпуса обнимают за плечи, укрывая от фиолетовой темноты. Нас. Только нас одних.
 - Я же помню...

Помнит она!.. Еще один "неординарный случай", чья-то ошибка, не обусловленная Правилами, которые придумывались вовсе не ради тех, кто просто ХОЧЕТ жить. Просто быть прежним, просто любить тех, кто любит их, и быть с ними рядом, просто радоваться этому.
Ради тех, кто остался самим собой, остался подлинным и настоящим, но просто где-то немного не успел и чего-то не нашел. Не смог уйти.

Снег падает с темного неба, затягиваясь просветом домов, как воронкой, и ложится на не сбитый ногами снег двора, медленно присыпая одну единственную протоптанную по нему дорожку, от ворот до отмостки колодца. И... другую - от скульптуры, незаметную и совсем короткую, едва ли на несколько метров. Мою ли?..
И на самом бронзовом льве сугроб сбит и разметался под тяжелыми лапами рассыпчатой холодной крошкой.

Я чувствую прикосновение пальцев Дины к своей щеке, в том месте, где остался запекшийся след царапины, которая почти не болит, но теперь обволакивается горячим теплом, и все только потому, что дотронулась она.

Киваю не понятно к чему, молча закусив угол губы.
- Ты должен от меня избавиться?.. - киваю еще раз, понимая, что она и так обо всем уже догадалась. "Отдел Снов..." - сколько раз я уже произносил при Дине эту фразу?
Я стискиваю пальцы, пытаясь убрать от себя ее руки, но она держит, упрямо не выпуская. И все смотрит в глаза - внимательно, понимающе и сочувственно, - а я пялюсь куда-то вбок, позабыв о зрительном контакте. Впрочем, она ведь и так меня видит.
Наверное, я бы многое отдал, знай заранее, чтобы оказаться сейчас с ней вот так: глаза в глаза, два лица напротив друг друга, отделив и разграничив весь мир надвое и поровну, - но еще большее бы пожертвовал, если нам можно было не встречаться друг с другом вообще. Чтобы я не встретил ее ТАК. Но тогда Дину нашел бы кто-то другой, из нашего же Отдела, и это было...

- ...Но не хочешь, - еще один кивок, похожий на встряхивание. Я сижу на краю колодезной крышки, медленно покачиваясь.

...убийство. В первый раз умирает тело, во второй мы убиваем душу. Двойная смерть - это, по сути, тот же Переход. Только не в новую жизнь - просто в никуда. Я там не был и не знаю. А те, кто был, рассказать уже никогда не смогут. Но за этой гранью - схлопывающаяся вечность, самое последнее место, где ты можешь оказаться. Абсолютный не-возврат и не-жизнь.
Я не желаю ей этого... и не хочу даже смотреть на нее сейчас, потому что понимаю, что бессилен. Но то, что происходит с ее глазами, внезапно заставляет меня вздрогнуть...

Во взгляде Дины - живая бездна и странно живые плещущиеся мысли, похожие на китов. Она опускает веки, и океан светло-голубых глаз заливает волной, бьющейся об острые, мокрые скалы ресниц. Она плачет.
Еще ни разу, никогда в жизни и за всю свою работу я не видел, чтобы Сны плакали. Они реагируют как угодно, но только не так. Потому что слезы - это боль. А боль - главное доказательство того, что мы живы...

- Я помню, как умерла, - без пауз и заминок, ощущая всю странность того, что она говорит, и причин, почему вообще это делает. Это должен был быть конец. Абсолютный. Рай, ад - что угодно, но только другое, как нам всегда говорили. Не похожее на прежнюю жизнь, неземное.
Не-земное.
А выходит только совсем иначе...
- Уже почти пять дней я пытаюсь понять, что происходит. Меня никто не замечает, даже не видит просто, мои друзья проходят мимо, так, будто меня вообще нет, но я ведь еще ощущаю, еще чувствую себя, хоть и это тоже странно. Я не понимаю, что вокруг... как это все... А потом эти двое. И ты... Почему вы... - Дина не договаривает, оставляя вопрос отчаянно повисшим в воздухе, но этого и не нужно. Все и так ясно: почему? вы? меня? видите?..
Влажные глаза с беспомощным, обезоруживающим изломом полупрозрачных век смотрят пристально и отчаянно. А у меня перед взглядом проскальзывает воспоминание о том, как я заметил их в первый раз - да так и не смог больше забыть. Ни на минуту. Пусть и сам себе тогда не верил.

Я смотрю на нее, замечая в движениях и жестах Дины медленную отрывистую резкость, отражающую на самом деле то, чего она сама почувствовать не может, но что происходит с ней непрерывно - безропотные колебания загнанной и потерянной души. Возможно, она и смогла бы найти свой путь - еще в том промежутке времени, когда у нее был выбор, - но что-то удержало ее здесь, притянуло, заставив остаться. И продолжает удерживать до сих пор, не позволяя успокоиться. Не позволяя найти выход.

- Мне казалось, что это должно прерваться рано или поздно. Что у всего МОЖЕТ БЫТЬ окончательный финал, и еще - что если попытаться умереть здесь, повторно, то дальше уже точно ничего не будет. Это ведь было так легко на словах и на мыслях, и я была почти уверена, что ничего не получится, но нужно было просто... - она покаянно замолкает, опуская на мгновение взгляд к своим ногам, точно не веря.

...просто сделать шаг вперед, на проезжую дорогу. Ты права, девочка. Совершенно права. И, наверное, сама об этом знала.
- Только сейчас я понимаю, что не хотела - все равно ведь не хотела этого, несмотря ни на что случившееся. Но все бы произошло, если не...
...Мне говорили, Смерть обнажает все самые скрытые качества нашей души. Выявляет ее пороки и изъяны, изменяя нас до неузнаваемости, чтобы дать возможность победить это в себе. Чтобы дать шанс на что-то новое, более чистое и правильное.
Но что делать тем, кому этот шанс вообще был не нужен?..

Что-то вспыхивает у меня в голове, что-то странное. То самое, что я старательно, но тщетно пытался выскрести из всего увиденного, подмеченного и узнанного и что каждый раз упрямо сливалось с мелькающим снегом под ногами и растворялось в пятнах вечно зажженных слепых фонарей.
Подруга в торговом комплексе, почему-то в упор не замечающая ее на расстоянии нескольких шагов - и, между тем, двое отморозков из переулка, проявившие к девушке свой нездоровый интерес, хотя, по всей логике, тоже должны были пройти мимо. Обычная нематериальность Сна к прикосновениям обычных людей - и, самое главное, то, как она странно, внезапно и необъяснимо вдруг "поплыла" у меня перед глазами, проявляясь - действительно проявляясь - в реальный мир из тусклой, замедленной и серой своей параллели, выпадая вперед на дорогу.
Я вспоминаю это кадр за кадром.

Я знаю, как называется такое состояние, хотя раньше никогда не видел сам, - Дина "мерцает". Так случается, когда что-то сильно удерживает Сон в мире живых: отчаяние и любовь близкого человека или же какое-то свое незавершенное дело, но и то, и другое в общем счете не дает душе полного покоя. Не отпускает от себя, и на какие-то промежутки времени эта связь может достигать такой прочности, что позволяет еще не перерожденной сущности на короткое время снова проявиться, буквально материализоваться в привычном мире.

Я вспоминаю это, и теперь все неожиданные вопросы становятся для меня ясными. Кроме одного: что - или кто - так упрямо и отчаянно могло удержать ее на Земле?..

- ...ты, - Дина договаривает фразу, выдыхая ее облачком пара на морозном воздухе, а я опять вздрагиваю.
Какой-то особый случай, должный иметь тоже - какой-то особенный - выход... Я помню, мне рассказывали нечто подобное во время прохождения первичного обучения. Я записывал даже. Не отучился тогда еще, всю жизнь что-то писал: сначала в школе, потом - в институте, по окончании которого еще несколько лет сохранял-таки привычку конспектировать по привычке все мало-мальски полезное и нужное. Оно должно быть где-то в квартире, в ворохе того хлама, который я не разбирал уже полгода. Иронично, но именно в нем может скрываться решение всего. Должно. Просто обязано.
Потому что невозможно, если что-то хочешь сделать не для себя и во благо, чтобы не было шанса отыскать решение. Всего лишь помочь...

Неожиданно даже для себя самого, я стремительно наклоняюсь вперед, наполовину свешиваясь со своего насеста, боясь передумать или застынуть на половине движения, и поспешно вытираю Дине дорожки слез под глазами, размазывая их по щекам подушечками больших пальцев. Стараясь вложить в это больше нежности, хотя мои руки в обрезанных грубых перчатках не привыкли к подобному, но сейчас они горят. От одного только прикосновения, этого немного скупого прерывистого жеста. Я сам горю - от чего-то неопределенного, терпкого и жгучего, и еще от того, что хочу ее спасти. Верю, что могу это сделать.

- Нужно узнать кое-что важное. Это может помочь. Пошли... - объясняю, еще не слишком понимая, чего в этой последней части фразы больше - утверждения или вопроса.
Я опираюсь о край чуть сдвинутой сколоченной крышки, зачерпывая в ладони разворошенного вокруг себя снега, и, оттолкнувшись ногами о бетонное кольцо колодца, стремительно соскальзываю вниз, понимая во взгляде Дины качнувшуюся волну тревоги и удивления и заставляя ее невольно посторониться.
Я чувствую неловкость и не знаю, куда деть взгляд, а сама Дина смотрит на меня с хрупкой доверчивой нежностью, обмануть которую - все равно что убить душу, и становится страшно, но в действительности же чувствую я совсем другое...

Я ощущаю нестерпимый жар, поднимающийся во мне самом, и суетливо спешу, желая ухватить уползающие минуты за хвост, потому что подозреваю, что именно это и необходимо сейчас. Пока мы выходим со двора, тепло медленно охватывает меня полностью, концентрируясь пульсирующим биением крови в ладонях, будто в детстве, после игр в снежки без варежек. И поддаваясь этому внезапному и странному порыву, я неожиданно даже для себя самого я, не глядя, осторожно и медленно протягиваю руку в сторону, на ощупь отыскивая маленькую ладошку Дины, и переплетаю ее пальцы со своими.
Она что-то тихо произносит в ответ, но за гулом бешено колотящегося сердца я не различаю ее слов. Однако слышу другое - странное, слишком неправдоподобное, нереальное и неожиданное, чтобы это вообще могло быть: я слышу, как тихо похрустывает свежий снег под ее ногами, отмечая позади, на земле, темную витиеватую дорожку, идущую рядом с моей...

* * *

Все локации моих дежурств похожи друг на друга, и я не понимаю, в чем их смысл, и, наверное, никогда не пойму...

Мой маршрут всегда безумен: он вьется и чертит улицы косыми перекрестьями, нередко натыкаясь на собственные оставленные там когда-то следы, пересекает проспекты, подворотни, закоулки и одинокие дворы, прокладывая пути окольные, прямые и изворотливые, за которыми я не слежу вовсе и которых практически не замечаю. Но, даже не смотря на это, в большинстве случаев я умудряюсь находить верную дорогу туда, куда мне нужно, очень быстро. Хотя и понятия не имею, как...

...Серо-седой обшарпанный дом, укрывшийся многослойными пластами теней, будто темной ворсистой шалью, снова сурово хмурится, подмяв под себя складками такой же серый безжизненно-пустынный двор, заключив его собой по краям. В темноте, сизо-фиолетовом непрозрачном сумраке, слишком похожем на другой - мертвый - слой реальности, я снова слышу, как он старчески хрипло вздыхает дымоходами и щелями, втягивая внутрь себя холод и скрипящий, как крупинки песка на зубах, снег.

Квартира встречает меня застоялой затхлостью и гулкой, звенящей тишиной пустых комнат. Вокруг темно, но я ориентируюсь в этой темноте так, будто прожил здесь всю свою жизнь, определив, зафиксировав и обмерив каждый квадратный сантиметр пространства. Душный длинный коридор, упирающийся краем в незаметную темную прихожку, сворачивает двумя разбитыми лучами за ответвления коротеньких поворотов. Двумя прямоугольниками с противоположной стены пялятся на меня двери ванной и туалета; в кухне за правым поворотом еле слышно гудит, отдаваясь мелким дрожащим рокотом холодильник. За поворотом влево - моя комната.

В полутьме, пока глаза еще привыкают к отсутствию яркого освещения, все предметы кажутся одинаковыми.
То, что мне нужно, лежит забытым где-то в дальнем углу, возле холодного хребта батареи, между съехавшей набок стопкой древних ветхих журналов, вешалками от одежды и ворохом ее же, сваленной в беспорядке у стены. Куда я целенаправленно и иду, скинув куртку прямо на пол.

Промежутки между металлическими полосками жалюзи на окнах пятнают росчерки светло-голубого, похожего на лунный, света, распадающегося тенями на вытоптанном сером ковре возле дивана. Ночные фонари живут своей жизнью.
Так мне иногда кажется.
Перетекая из движения в движение, я замечаю краем глаза, как остановившаяся в нескольких шагах позади Дина цепко смотрит на него, несмело потянувшись серебристому сиянию навстречу, и мне опять становится страшно. Но, может, ей просто нравится сияние фонарей. Свет, снег, снежинки - как тогда, у моста?
- Это похоже на нитки, - неожиданно произносит она, глядя все в тот же располосованный светом прямоугольник на уровне ее груди. - Как будто я вся сама окутана плотными нитями. Как коконом, который тянет, расползается в разные стороны, и получается, что либо тянет он, либо - ты, во благо, но будто отнимая что-то у других, так?..
Я вздрагиваю, услышав ее слова, на миг замерев в полудвижении на месте.
- Либо я, либо - меня. Я чувствую, сейчас "меня", но чувствую так, как будто... как будто я возвращаюсь. Что это?..

Хотелось бы мне знать...
"...Определенное значение в сфере влияния на открытие Перехода оказывают сохраненные к началу трансформации энергетические связи, образованные в материальном мире..."

Ничто не уходит безвозвратно. Несмотря на любые доводы, в мире нет - и никогда не существовало - абсолютно ничего, вырванного из контекста, чего-то, что не могло бы оставить за собой следа, напоминания, мелкой весточки для тех, кто будет после.
Наши жизни похожи на полотно: и, уходя в другие миры, каждый из нас не выпадает бусиной из общей цветной мелкой кучи - он остается дыркой в плетении там, где должен был быть его узелок, но теперь расползаются стрелками соседние нити, затрагивая окружающее. Разрушая его...

Толстый, неплотный блок тетради в простой, кожано-резиновой обложке малахитового цвета, с загнутыми, пообтертыми в стопке краями клетчатых цветных листов, наконец у меня в руках. Я листаю его, пробегая глазами страницы, в полутьме, повернувшись спиной к окну, и, минуя листы с вклинивающимися неразличимыми графиками и сочными пометками маркера на полях, с трудом продираюсь сквозь закорючки собственного почерка, наклонных букв и объеденных сокращений:

"...У каждого индивидуума, помимо непосредственной его связи с источником определения дальнейшего перерождения, остаются еще и энергетические нити влияния, накопленные в течении прошедшей жизни при взаимодействии с другими живыми объектами.
Характеристика связей определяется их активным или пассивным характером, но, в той или иной мере проявляемой силы, их неизменным свойством остается противонаправленное влияние к силам открытия Перехода..."

Душа бестелесна - это факт. Такой же факт, как и то, что по ее уходу в человеке не остается ничего, кроме материальной оболочки. Уходит главная его составляющая, его сущность, оставляя тело лишь достоянием земной материи.
Но это не так.
Потому что душу, вопреки распространенному мнению, невозможно разделить на части: ее можно только украсть - целиком и полностью. Но ты сам - только ты - можешь добровольно отдать ее по частицам: рассеяться в душах друзей, близких, родных, подарив каждому по крупице настоящего себя, своей истины, и, возможно, получив такой же ценный подарок от них самих.
И, покидая этот мир, мы вовсе не уходим из него полностью, не исчезаем без остатка, оставаясь навек лишь в живых сердцах тех, кому были дороги, и тех, кто был дорог нам. Так о какой же Смерти может вообще идти речь?..

"...Предельное усиление подобных связей может привести к достаточно редкому феномену "мерцаний": невозможность полного Перехода и скачкаобразные, хаотичные, недолговременные провалы из одного - переходного - состояния в другое - прижизненное, - сохраняя в каждый промежуток поочередно признаки обеих групп..."

Причины, по которым Сны иногда застревают в промежуточном состоянии не активные и вовсе не пассивные, - они всегда обоюдные. Так же, как и обоюдны причины их мерцания. Ты можешь не хотеть уйти.
Тебя могут НЕ ХОТЕТЬ ОТПУСТИТЬ. И когда это происходит одновременно, когда тоска, отчаяние, непримиримость разлуки достигают с обеих сторон высшей точки, ты можешь снова проникнуть - буквально проявиться - в прежний мир.
Люди видят призраков.
Это тоже факт.
Но если само состояние Затерянных похоже на бесконечное колебание маятника, отбрасываемого каждый раз в противоположные направления, без шанса остановиться в какой-либо точке, кроме абсолютного дна, то сам факт мерцаний ломает этот стереотип на корню.
И, значит, возможно - все-таки возможно - возвратить кого-то из близких назад?.. Так?..

...Чопорный, высокопарный и сухой во всех мерах текст проскальзывает перед глазами длинными пропечатанными на дне памяти субтитрами- я проглатываю его, теряя обрывки окончаний, путая местами слова, почему-то стараясь спешить, но мне все равно не дают дочитать.

- ...Антон... - знакомый голос с легкой картавинкой неожиданной щекочущей волной проходится у меня по спине, на миг выцепляя сознание из мельтешащей буквенной круговерти.
Я резко оборачиваюсь на звук, почти рывком, еще не осознавая момента до конца.
В интонациях Герды, как всегда, спокойная, морозно-зимняя заоконная прохлада, рассыпающаяся облачками снежинок в безветренном воздухе, а большинство эмоций привычно нужно читать в уголках губ...
...которые сейчас сжаты в жесткую мраморную линию и кажутся застывшими. Почти неживыми. Это настолько неожиданно и странно - настолько страшно для меня, - что в первые секунды я не нахожу слов, лишь медленно, как сомнамбула, и нерешительно поднимаясь ей навстречу, все еще продолжая сжимать за угол раскрытую на середине тетрадь. И оторопело вглядываюсь в ее лицо, замечая черты, будто в первый раз. Действительно первый...

Ее притененная, нерезкая, словно задрапированная бархатной дымкой фигура в маленьком черном платье стоит в дверях - виднеется в темноте коридора, замершая, оцепенело всматривающаяся в полумрак комнаты, до напряжения стискивая пальцами деревянную дверную рамку.
Мягкая матовая кожа, расчерченная тенями, завышенные скулы и пологий профиль, слегка кошачий, с круглым, чуть розоватым, когда она смущается, кончиком носа.
Само появление Герды здесь, в квартире, в моей комнате, сейчас выглядит, скорее, ка мираж. Бесшумный, неосязаемый, неожиданный.
Сколько прошло времени с момента нашего последнего разговора: час? Два? И сколько времени сейчас, и почему - почему - она так странно смотрит на меня: нелепо, беспомощно? Обезоруженно...

- Ты что творишь, Антон?.. - в простых и правильных до боли словах - ни намека на раздражение. Только какая-то непонимающая, тихая, обманутая растерянность. Слова Герды застревают на ее тонких губах, мешаясь дрожью на вдохе, а они сами напряжены и плотно сжаты от волнения, но между тем жест больше похож на отчаянную попытку заставить их не дрожать.

И я вдруг вспоминаю: все ее пропущенные и отвеченные мною вскользь звонки, когда мысли были заняты абсолютно и совсем другим, ее беспокойство - единственно искреннюю тревогу за меня и только за меня, - сказанные слова и то, что я произнес тогда в ответ. Точнее то, чего я "недопроизнес". Но вряд ли скажу даже сейчас, даже просто сделаю шаг навстречу, хотя прекрасно понимаю, о чем она.
В любом смысле.
Я роюсь в вещах в затененном углу комнаты, а Дина стоит на виду, и ее Герда заметила намного раньше, чем меня. И, значит, смогла рассмотреть. Она не из нашего Отдела, но она не слепая и вовсе не дура, чтобы не понять очевидного в ней.
Оче-видного.

Ее губы внезапно скрадывает мелкая дрожь, отражающаяся и в голосе, который тоже дрожит, срываясь на пределе, как в те самые редкие минуты, когда она больше НЕ ХОЧЕТ скрывать своих чувств.
- "Помочь одному человеку"? Ты с ума сошел, да?! - Герда ломаным, надтреснутым отрывистым движением стремительно отступает назад, в темноту коридора, случайно столкнувшись глазами с Дининым робким, непонимающим взглядом из-под ресниц.
Боится.
Боится сейчас, заранее, потому что про Опустошение знает каждый из наших Отделов в независимости от должности и потому что многим из нас известно не понаслышке, какие глаза бывают у тех, кому начисто высосали жизнь. И что чувствуешь сам, хоть в малой мере, понимая, что тебя истощают, выпивают. Болезненно, мучительно, медленно и долго убивают душу... - Отойди! Быстро отойди от нее!..

- Прошу, подожди... - мой голос звучит хрипло и глухо, и я сам не узнаю его сейчас.
Помогать людям... Откуда такое странное разделение? Кто его придумал и почему, в конце концов, решил, что только оно может быть правдой? Справедливость только в одну сторону...

Герда снова делает шаг назад, в узкий коридор за дверным проемом, мимо двери в ванную и туалет, мимо кухни, цокая каблуками по выдавленному линолеуму и еще нерешительно и медленно отводя руку за спину, пытаясь на ощупь отыскать что-то на стене. Что-то, спрятанное там, укромное и незаметное, под пластиковым откидным щитком, и я не хочу даже думать о том, что она собирается сделать. Я знаю, что она хочет...
Рукава-фонарики... Тонкие руки с пятнышками глянцевого лака на ногтях. Черные туфли-лодочки, на которых может ходить разве что только она: стремительно, изящно и быстро. А дурацкая "тревожная кнопка" висит под щитком на стене в коридоре, и если нажать на нее, тотчас слетится по вызову пол-Отдела, и тогда я уже точно ничем - абсолютно ничем - не успею помочь Дине.
Я опять тогда ничего не смогу.

- Гер, нет! Послушай, ты не понимаешь - мы МОЖЕМ все исправить! Ты даже не представляешь, СКОЛЬКО всего мы можем исправить!.. Гер... - я неожиданно снова оживаю и срываюсь ей навстречу, резко оттолкнувшись от стены. Пытаясь дотянуться, протягивая к ней руку, движущуюся точно в замедленном рваном такте, удержать, а в другой потрясаю в воздухе, сжимая замусоленный конспект, где по пунктам расписана моя совесть.
Как злостный двоечник, клянущийся переписать злосчастную контрольную перед матерью. Но саму жизнь ведь не перепишешь...

- Да как же ты не понимаешь! Я не хочу... я БОЮСЬ тебя потерять!..
Слова, сваливающиеся как снег на голову, заставляют меня враз замереть на месте, точно вкопанным, неподвижно застыв у двери, а она по-прежнему странно смотрит на меня из глубины коридора, обвиняя выражением глаз во всех преступных грехах. И в какой-то момент я даже верю в них.
Герда... Мой куратор. Мой учитель. Моя поддержка и главная - и единственная - симпатия последних лет. Я верю тебе. Я никому больше не верю так, как тебе, только и ты, пожалуйста, доверься мне. Хоть один раз. Я клянусь, Гер, Дина тебе ничего не сделает. Она никому ничего никогда плохого не делала. Я обещаю тебе. Я сам понял это... То, насколько все может оказаться неправильным...

Она коротко встряхивает головой, пытаясь сдунуть с лица выбившуюся темную прядь, хотя на самом деле лишь хочет отвернуться, чтобы я не увидел.
Но я все равно замечаю, даже в полумраке, как влажно блестят ее глаза. Впервые за все время нашего знакомства. И это не входит в мою личную статистику...
Ее волосы, мелкими волнами растрепавшиеся по плечам, пахнут корицей и морозными ягодами брусники, рассыпая в воздухе этот запах, от которого у меня всегда теплеет на душе, что бы ни происходило вокруг. Какие бы неурядицы. Она греет мне сердце. Моя Герда.
Но ведь дело в том, что я сам совсем не похож на Кая - ни внешне, ни внутренне.

- Прости...

...У наших домов в городе плоские прямые крыши с редким изломом только на самом коньке, а мой дом стоит углом, многократно ломаный, точно греческая завитушка, и различный от подъезда к подъезду по количеству этажей. Окна моей комнаты, наклонные и низкие, нависают пологим скатом над горизонтальной крышей соседнего корпуса, торчат среди среди усеянного антеннами коричневого ее полотна двойным маленьким домиком. И я знаю, что делать. Я думаю, это поможет.
Я больше ни о чем не хочу думать...

Полутемная пустая комната остается за спиной, когда я пересекаю ее несколькими резкими и прямыми шагами и рывком распахиваю низкое наклонное окно. Пронзительный ветер, рвавшийся внутрь все последние дни, влетает в комнату морозным колющем вихрем, сметая со стола разбросанные листы, но через секунду я уже перестаю обращать на него внимание.

Шершавый заиндевевший рубероид проскальзывает под подошвами ботинок, когда я выбираюсь из окна, протягивая руку Дине и помогая вытянуть ее за собой; остатки счищенного днем с крыши снега похожи на размазанный по серому хлебу комковатый мягкий сыр, отпечатавший на себе множественные птичьи следы, петляющие между то и дело встречающимися на пути выходами вентиляции, лубками дождевых стоков и коробов соединенных друг с другом кондиционеров со всеми сопровождающими их коммуникациями...

Пожарная лестница начинается у противоположного торца дома, вильнувшего краем за угол, в узкий переулок на задворках хозяйственного магазина и круглосуточного продуктового киоска: металлический скошенный хребет, изломами скользких площадок спускающийся по боковой стене, соприкасающейся боками с глухой кирпичной затертой кладкой еще двух. Узкий рукав переулка, заваленный разметавшимся, втоптанным в грязь мелким мусором, с неряшливой кучей размокших от снега картонных продуктовых коробок в углу, боком утыкается в запертую железную дверь служебного входа над небольшим крылечком. Под трубой водостока недалеко от крыльца видна занесенная хлипким снегом коробочка кошачьей миски с какими-то ошметками внутри.

Под ногами мелко хрустит мусором не то стекло, не то - осколки битой черепицы, приземлившейся с соседней крыши.
Половину переулка, забравшись в глубину почти до упора, перекрывает невесть как сюда втиснутая старая колымага грязно-буро-зеленого цвета, с проеденными пятнами ржавчины на дверях, и нас абсолютно не видно - не может быть заметно - с улицы. Да и ход сюда, вполне себе извращенный, знаю, помимо редких работников магазина, похоже, только я.

- Я больше не могу... - Дина останавливается у подножия лестницы в трех метрах позади меня и устало падает, будто сложившись, на оледенелую ступеньку. Даже через пуховик я вижу, как тяжело вздымается и опадает после бега ее грудь, ходит ходуном. - Зачем все это?..
Бархатное, звенящее от мороза небо над головой похоже на натянутую плотную синюю резину, готовую лопнуть. Весь мир готов лопнуть. Разойтись по шву, взорваться на кусочки, кануть в бездну. В этот страшный, бесконечный не-возврат и не-жизнь. Но я не желаю ему этого, я...
- Я хочу помочь...
- Я говорю, зачем тебе это?!.
Живые глаза затравленно смотрят на меня снизу вверх, и внутри них - живое горе и живое желание понять. Не следствие чего-то - причину. Такие глаза могут убить и воскресить одновременно, но даже я сам не знаю, чего сейчас для себя хочу.
Небо над нашими головами, зажавшее края крыш темной снежной ясностью, покрывается испариной и леденеет, осыпаясь влажным дыханием в ладони.

Я застываю на полушаге к ней, все еще сжимая тетрадку в окоченелых руках, внутри которых - пламя. На мне прорезиненные перчатки и серый свитер, потому что куртка так и осталась брошенной на полу спальни, и ни то, ни другое не может согреть меня даже в такой несильный мороз, но в действительности греет меня не это.

Мир находится в поисках Чистоты и Правильности, но я не понимаю - и, наверное, никогда не смогу понять, - в каком совершенном идеале их хотят отыскать и почему вообще решили, что должны искать?
И, несмотря на Правила, на все случаи, о которых знал и о которых мне говорили, я сам по-прежнему верю - мы все люди. В любом воплощении. И по-прежнему имеем свое право на свою жизнь...

...Я честно стою перед Диной, не зная, что ответить на ее слова, как вместить в этот ответ все, что накопилось - и продолжает скапливаться в моей душе, заставляя болеть, как будто всякий раз убивают ее саму.
А она тоже вдруг внезапно поднимается мне навстречу со своего места, делая шаг. Ее руки, взявшие мою, теплые, а она сама - до боли реальная. Из крайности в крайность. "...из одного состояния в другое, сохраняя в промежутках признаки обеих групп..."

Я встряхиваю потрепанной тетрадкой, раскрывая страницы на заломанном корешке.

"... однако помимо этого, было выдвинуто предположение о возможности возрастания связи с реальностью настолько, что становится возможно возвратить "мерцающий" объект назад..." - фраза, неожиданно полыхнувшая перед глазами, словно объята тем же пламенем, что и я сам. Она вспыхивает в голове внезапным огнем, кратковременным ярким всполохом, оставаясь дрожать и отдаваться эхом, пока ее смысл медленно доходит до меня, заставляя ощущение реальности покато уплывать в сторону.

Секунды размножились по кадрам: я замечаю, как окружающее мутно и смазанно смещается перед глазами, откатываясь назад и в стороны, за пределы видимости, в которой сейчас - только свет, искры и пламя чего-то сгорающего и плавящегося внутри... а потом снова, резко, рывком возвращается назад, ударяя по глазам пронзительной нестерпимой темнотой.

"...но реального подтверждения теория так и не получила, сведя вероятность подобного случая к тысячной доли процента..."

...Все свое время я пытался найти ответы в словах других, потому что считал их правильнее и умнее, но они оказались ничуть не мудрее меня самого. Только пустая трата времени.
Вся моя жизнь - лишь бесплодный поиск.
Я ощущаю требовательный взгляд, остановившийся на моем лице: он покалывает и жжет, точно снег, забившийся копотью под капюшон, он давно догадался обо всем, но хочет, чтобы я произнес это вслух, хочет услышать, удостовериться.
Поверить наконец кому-нибудь, пусть даже тем, кто на самом деле обманул ее ожидания и надежды. Но довериться...

- ...Потому что наши Сны составлены из истинных чувств, и за эти годы я научился различать их в самых тонких оттенках. И я никогда - слышишь? - никогда не встречал кого-то, хоть немного похожего на тебя... Я знаю, люди обычно ждут друг от друга немного иных слов, но настоящий их смысл такой:
Я не хочу... Тебя... Потерять!..
Продолжение: https://www.proza.ru/2017/06/03/1021