Военная тайна аркадия гайдара

             ВОЕННАЯ  ТАЙНА  АРКАДИЯ  ГАЙДАРА

Многие поколения читателей считают Аркадия Гайдара исключительно детским писателем. Так-то оно так, но мне почему-то кажется, что он, кроме  всего прочего, ещё и … фантаст. Ну, не совсем  в  привычном понимании этой литературной "специализации", а несколько в другом: в принципе, он писал о том, чего не … было. Не было в его судьбе. Не было в жизни целой страны. Не было у иных даже в мыслях. А у него - было. Аркадий Петрович  даже в своих поступках  бывал совершенно фантастичен и непредсказуем.
Он некоторое время работал в Хабаровске, в газете «Тихоокеанская звезда». В тогдашней её  редакции, располагавшейся в небольшом особняке на улице Калинина,  Аркадий Гайдар появился 30 января 1932 года, причем внезапно. Его, конечно, ждали. Редактор поручил журналисту Виктору Королеву встретить знаменитого писателя, которому захотелось поработать на Дальнем Востоке.
Но поезд сильно опаздывал, и Королев решил полчасика отдохнуть на редакторском диване. И крепко заснул. А проснулся от того, что рядом кто-то насвистывал веселую песенку и притоптывал в такт ногой. Открыл глаза. Ба! Сидит перед ним сам Гайдар - улыбчивый, в шапке-чапаевке и с командирской сумкой через плечо.
Как Виктор Королев написал в своих воспоминаниях, Аркадий Гайдар получил в "Тихоокеанской звезде" самую почетную журналистскую должность - специального корреспондента. Он никому не рассказывал, почему выбрал себе такой псевдоним - Гайдар. На самом-то деле фамилия Аркадия Петровича была Голиков.
  Есть несколько версий этого псевдонима. Одна из самых ходовых – от выражений « Ай да!» («Ай да Пушкин», к примеру) и «айда!» (в значении: пойдем вместе туда-то). Но есть и другие гипотезы. Вот что, например, написал В. Солоухин в очерке  "Соленое озеро":
    -"Гайдар",- не торопясь, как обычно, говорил Миша, - слово чисто хакасское. Только правильно оно звучит не "Гайдар", а "Хайдар"; и означает оно не "вперед идущий" и не "вперед-смотрящий", а просто "куда".
- Ну и почему же Голиков взял себе в псевдонимы хакасское слово "куда"?
- А его так хакасы называли. Кричали: "Прячьтесь! Бегите! Хайдар-Голик едет! Хайдар-Голик едет!" А прилепилось это словечко к нему потому, что он у всех спрашивал: "Хайдар?" То есть куда ехать? Он ведь других хакасских слов не знал. А искал он банду Соловьева. И самого Соловьева ему хотелось поймать. Его из Москвы специально прислали Соловьева ловить, а никто ему не говорил, где Соловьев прячется. Он подозревал, что хакасы знают, где Соловьев, знают, а не говорят. Вот он и спрашивал у каждого встречного и поперечного: "Хайдар?" Куда ехать? Где искать?"
Кто такой этот Соловьёв, я расскажу чуть попозже. А пока - вторая версия происхождения псевдонима Гайдар.
"Г" - это первая буква фамилии Голиков; "АЙ" - первая и последняя буквы имени; "Д" - по-французски - "из"; "АР" - первые буквы названия родного города. Кстати, во французском языке приставка "д" указывает на принадлежность или происхождение, скажем, д'Артаньян - из Артаньяна. Получаем: Г-АЙ-Д-АР: Голиков Аркадий из Арзамаса. Поначалу писатель  подписывался  просто - Гайдар, без имени и даже без инициала. Это и понятно, ведь имя уже было частью псевдонима. И лишь когда псевдоним стал фамилией, на книгах появилось: Аркадий Гайдар. Эту версию поддерживает и заслуженный работник культуры Украины Василий Береза, который  много десятилетий является неизменным хранителем могилы Гайдара и исследователем его творческого наследия.
Но немало сторонников и у версии, которую выдвинул писатель Лев Кассиль. Он художественно переосмыслил легенду о том, что у монгольского народа был всадник-разведчик, который мчался впереди всех и в случае опасности предупреждал остальных.  Гайдар, по  Льву Кассилю,  -  это всадник, скачущий впереди.
Есть и несколько экзотическая версия, связанная с Байдарскими воротами  в горах Крыма. Аркадий Петрович побывал в этих живописных местах  в 1924 году. Взобравшись  на самый верх Байдар, он якобы  посмотрел вниз, потом -  в синюю даль над морем и восторженно воскликнул: "Байдары - гайдары!" Будто бы с той поры этот возглас стал  псевдонимом.
Существует также "украинский" след псевдонима Гайдара. Например, в селе Чапаевке Черкасской области эту фамилию носят многие люди. Гайдар - это, оказывается, пастух овец (такое слово прежде широко употребляли в Змеевском уезде Харьковской губернии).
Между прочим, в рассказе  "Пути-дороги" писатель вспоминал: "Вышел я из поезда в Харькове, сделал, не спеша, круг по городу и увидел, что это действительно хороший город". Дошел  до базара, купил за 20 копеек четыре пирожка, сел на колоду и стал рассуждать, что же делать дальше". Конечно, можно было зайти в местную редакцию, написать что-то, заработать гонорар. Но ему захотелось романтики. А что, подумал он, если забыть о своей литературной профессии и попробовать прожить это лето просто так?
Аркадий Петрович поменял  свой  костюм на штаны и рубашку из мешковины. Заработав на этой "операции" пять рублей, он купил себе два фунта хлеба, старый солдатский казанок, наполнил кисет табаком и, прикурив трубку, двинулся на юг - через Змеев в Донбасс. "Дошел я вечером к станции Змеевке, хотел там переночевать, но когда мне сказали, что верст через пять впереди есть маленькое село, - зашагал по шпалам..." Первую ночь будущий писатель Гайдар ночевал в курене сторожа,  охранявшего колхозную бахчу. Были у него и другие встречи, скорее всего, с местными чабанами - тоже… Может быть, в путешествиях по Змеевскому району Аркадий Петрович и услышал слово "гайдар"?
    Между прочим,  впервые псевдоним "Гайдар" появился через год - 7 ноября 1925 года в пермской газете "Звезда". Им Аркадий Петрович подписал рассказ о гражданской войне "Угловой дом". А первые литературные опыты он всё-таки создавал под своей фамилией. Например,   Константин Федин вспоминал:
"В 1925 году в редакцию ленинградского альманаха "Ковш" пришел статный молодой человек, светловолосый, светлоглазый... Он положил на стол несколько исписанных тетрадок и сказал:
    - Я - Аркадий Голиков. Это мой роман. Я хочу, чтобы вы его напечатали...
    - А кем вы были раньше и кто вы теперь?
     - Теперь я демобилизованный из Красной Армии по контузии. А был комполка".
    Аркадий Петрович в самом деле был смелым человеком. Ведь он принес свою первую рукопись в альманах, где  публиковались такие мэтры словесности, как Алексей Толстой, Леонид Леонов, Борис Лавренев, Михаил Зощенко, Вениамин Каверин,  Борис Пастернак, Осип Мандельштам, Павел Антокольский, Николай Асеев... А может быть, он просто не догадывался, что существуют, так сказать, литературные "табели о рангах".
      Тем не менее, его повесть о войне "В дни поражений и побед" вышла-таки  в "Ковше". Восторгов читателей она не вызвала. Маститые литераторы посоветовали молодому автору не вешать носа, а смелее  окунуться в мирную жизнь, изучать её и писать о том, что интересно ему самому.
       Гайдар  уехал работать корреспондентом сначала в Донбасс, а потом на Урал, в Пермь. Работал в редакциях  газет, писал фельетоны. Успех пришел к нему с публикацией автобиографической "Школы".  А такие произведения, как "Военная тайна", "Тимур и его команда", "Судьба барабанщика", на долгие-долгие годы  стали культовыми у советских детей.
     В Хабаровск он приехал уже довольно-таки известным писателем.  Он много ездил по Дальнему Востоку. В его дневнике сохранилась, например, такая запись: "…Судно "Совет" - Кангауз. Ночные переходы. Японское море. Буря. Перевал Сихотэ-Алинь. Татарский пролив - впрочем, всего не перескажешь...".
В любой газете есть черновая работа, которой лучшие перья порой  занимаются неохотно. Но Гайдар её  не чурался. Если некому было писать, например, про модное тогда разведение кроликов, то Аркадий Петрович говорил: "Это сделаю я!" В результате появлялся, например, приказ: "Временно возложить на т. Гайдара обязанности по освещению животноводства (кролиководство, свиноводство и т.д.)".
Последний материал, опубликованный им в "Тихоокеанской звезде", назывался "Тарелка слив". В это трудно поверить, но в тридцатые годы люди, разводившие сады, были не в чести.  Их объявляли кулаками и находили у них частнособственнические инстинкты. Гайдар возмутился. Что плохого, когда человек выращивает сливы или груши? И сам ими лакомится, и другим продает. Нормальное дело. Но местные бюрократы, рьяно выполняя указания компартии, перегибали палку. Дескать, ежели рабочий, стоя за станком, будет думать, не засохли ли саженца на его участке, то как же он будет выполнять и перевыполнять свой производственный план?
Аркадий Петрович написал злую, ироничную статью, а "Тихоокеанская звезда" не побоялась ее опубликовать. И зацвели новые сады!
Гайдар был ярким человеком, не знающим меры. Мог ночами напролет писать. И с такой же неистовостью куролесить.
Его внук, Егор Тимурович Гайдар – тот самый, которого полстраны ненавидит за решительные реформы, рассказывает:
- Кажется, Паустовский вспоминал историю... Он сидит дома, вдруг стук в дверь. На пороге незнакомый человек: "Здравствуйте, я официант из такого-то ресторана, принес вам восемь порций пожарских котлет и записку". Записка от Гайдара: срочно одолжи столько-то рублей. Паустовский берет котлеты, передает конверт с деньгами.
Наутро встречаются. Паустовский: "Слушай, я понимаю, что у тебя в ресторане денег не хватило, но зачем мне восемь порций пожарских котлет?" Гайдар: "А как ты это себе представляешь - что я официанту скажу: у меня денег не хватает?" Вот Аркадий Петрович  и придумал повод.
      История типичная в том смысле, что к деньгам он относился легко. Получение гонорара заканчивалось сбором шумной компании. Или... Отец вспоминал: как-то появляется дед (а жила семья в крохотной комнатке в коммуналке), в руках - огромный сверток. Объявляет им с бабушкой: "Замечательный подарок вам принес! Правда, шкаф придется в коридор вынести". Разворачивает. Невероятных размеров портрет Буденного. При этом отсутствие в доме, например, нормальной софы его не волновало. Не потому что "не от мира сего". Просто - стиль жизни.
      Некоторые дотошные исследователи его биографии выяснили, что Аркадий Петрович и в Хабаровске тоже  обожал собирать шумные компании и, более того, лечился тут от запоев. Ну и что? Нынче эту проблему многие решают тихо-мирно и, главное, быстро: наркологи применяют эффективные методы. А то, что тогдашняя интеллектуальная элита пила, - совсем не удивительно: хотелось "уколоться и забыться". То веселье, то хандра.
 Но пил Аркадий Петрович, наверное,  не только затем, чтобы отвлечься от  тогдашней действительности. Возможно, это обывательский взгляд, но мне почему-то кажется, что, прикладываясь к «злодейке с наклейкой», он, скорее всего, таким образом  пытался забыться. Хотел забыть то, что позабыть невозможно. Для всех он был не просто писатель, а ещё и  герой гражданской войны. Но герой несколько странный: не смотря на  боевые заслуги, его чуть не отдали под суд и комиссовали.
Как известно, Аркадий Голиков попал в горнило гражданской войны мальчишкой, в совсем юном возрасте командовал Вторым боерайоном, включающим территорию шести нынешних районов на юге Красноярского края: Ужурский, Шарыповский, Орджоникидзевский, Ширинский, Боградский и часть Усть-Абаканского.
Наталья Ольхова, нынешняя исследовательница биографии Аркадия Гайдара, собрала любопытные сведения о том времени. (Замечу, так сказать, в скобках: в этой публикации буду приводить материалы исследователей, фрагменты из малоизвестных публикаций о Гайдаре – это, как мне кажется, должно представить интерес для читателя). Одна из жительниц Хакасии, по словам Натальи Ольховой, рассказывала
- Моя мать говорила, что Гайдар со своим отрядом согнал больше ста человек на обрыв у реки и начал расстреливать. Он стрелял из нагана в затылок. Не белогвардейцев (они хоронились  в тайге), а простых крестьян. Много было женщин, подростков, детей. Тех, кто оставался жив, Гайдар пинками сталкивал с обрыва в реку. Зверь, а не человек! Моя мать чудом осталась жива, потому что ушла в этот день к родственнице в другую деревню. А ее мать, двух братьев и сестру убили..
Сам Аркадий Голиков докладывал командующему ЧОНом Енисейской губернии в первых числах апреля 1922 года, что "особенно зараженным бандитизмом является участок, расположенный к западу от села Форпост, заключенный между течениями рек Черного и Белого Июса. Эта гористая, покрытая мелкими лесами местность является надежным убежищем шаек, набегающих из-за реки Черный Июс и с территории 1-го боерайона... Поэтому прошу дать мне еще 80 человек, после чего на всю предстоящую летом кампанию я не попрошу ни одного человека и возьму на себя полную ответственность за результат последней".
Старожилы вспоминают, что местный атаман Иван Соловьев  слал юному красному командиру записки: мол, Аркадий Петрович, приезжай ко мне погостить, с  честью встречу - с честью провожу.  Так он шутил над ним. Но Гайдар, как  получит такое послание,  так целый день ходит хмурый как грозовая туча. 
«Император тайги» Соловьев, если верить документам, собранным Натальей Ольховой, был еще довольно молодым мужчиной - чуть-чуть за тридцать.  Местный уроженец, бывший белогвардейский  урядник. В 1920 году красные его арестовали, но Иван сумел бежать из плена, вскоре сколотил группу белых "партизан", в который потом влились офицеры и солдаты колчаковского отряда полковника Олиферова. Соловьев хотел добиться  отделения Хакасии от Советской России.
Гайдар подозревал местное население в связях с буйным атаманом. Потому он и начал проводить "профилактику": инакомыслящих без суда и следствия расстреливали, рубили шашками, бросали в колодцы. Не щадили ни стариков, ни детей, ни женщин. Командующий ЧОНом губернии В. Какоулин признавался: "Мое впечатление: Голиков по идеологии неуравновешенный мальчишка, совершивший, пользуясь служебным положением, целый ряд преступлений". Заметим: это говорил человек, который был призван наводить революционный порядок в губернии, и сам он мягкостью нрава не отличался. Это что же такое творил будущий детский писатель, что возмущало даже его прямого командира?!
 Вот что, например, писали из  волостного исполкома  села Курбатова в  челобитной, посланной в Ачинск с нарочным: "Прибывший отряд сразу пустил в ход плети, которые, по нашим мыслям, должны существовать в области преданий времен Колчака, а не проявляться теперь при Советской власти, которая сказала: "Долой смертную казнь и телесные наказания без суда!".
Известен случай, когда, несмотря на приказ доставить пленных в штаб для допроса, Аркадий Петрович расстрелял их - потому что не хотел якобы давать людей для конвоя.
  Тот же Владимир Солоухин, написавший "Солёное озеро", уверял, что в Хакасии Гайдара называли палачом, и сообщал, что его друг хакас Михаил Кильчаков рассказал ему о том, как Гайдар посадил в баню заложников и поставил им условие, что если они к утру не скажут ему, где скрываются бандиты, - расстрел. А те просто не знали. И вот утром юный Аркадий Петрович стал выпускать их из бани по одному и лично стрелял каждому в затылок.   
Видимо, подобные жалобы всё-таки проняли суровых красных комиссаров, потому что из штаба войск ЧОНа  командиру 6-го сводного отряда поступила такая телеграмма: "Сообщаю резолюцию комЧОНгуба о Голикове: "Арестовывать ни в коем случае. Отозвать. Какоулин".
В Красноярске с Аркадием Петровичем разобрались: его исключили из партии, сняли с должности и даже направили на… психиатрическое освидетельствование.  Было даже заведено уголовное дело, но суд так и не состоялся. Сам писатель предпочитал об этом не вспоминать. Его внук Егор Гайдар в  книге "Дни поражений и побед", ссылаясь на своего отца,  написал, что дед "всегда отказывался рассказывать что-либо о гражданской войне". Судя по дневникам, его мучило нечто, что он обозначал словами "тревога", "совесть", "вина", "болезнь".
Впрочем, известный гайдаровед Борис Камов  в книге «Игра в наперсток. (Расследование одного литературного преступления)»  рассказывает о том, как о горячо им любимом писателе рождались мифы и небылицы. Он считает, что злобные, циничные по форме и вымышленные по содержанию гипотезы о «кровавом прошлом» Аркадия Гайдара, запущенные в оборот писателем Владимиром Солоухиным, - это настоящее злодеяние. Солоухинские измышления, на его взгляд, - всего лишь выдуманная сенсация. Борис Камов, тщательно исследовавший военный период гайдаровской биографии, побывал в Хакасии, работал в местных архивах,  и он уверяет: «Все здесь сплошной подлог и вымысел, подтасовка фактов», подтверждая это документально. Кому верить? Владимир Солоухин  вроде бы тоже приводит документальные записи, ссылается на архивные материалы. Сам Гайдар – сам! – пишет:  "Снятся мне убитые мною в юности на войне люди".
Наверное, своя сермяжная правда есть и у Камова, и у Солоухина. Только вот один исследователь прекраснодушно «строит» цельный, незамутнённый образ, а другой – намеренно сгущает краски, выстраивая тип эдакого «красного» монстра. Ясно, что в бойне гражданской войны трудно было оставаться «белым и пушистым». Это косвенно подтверждает и сам Аркадий Петрович.  Исследователям творчества Аркадия Гайдара известно его письмо, отправленное сестре Наташе:
       "Красноярск, 17 января 1923 года, вторник.
       Мне приходится уехать на месяц в Физиобально-терапевтический (видимо: физиобальнеотерапевтический?) институт в Томск.
На днях по поручению губкома был созван консилиум, и врачи определили: истощение нервной системы в тяжелой форме на почве переутомления и бывшей контузии, с функциональным расстройством и аритмией сердечной деятельности".
"Истощение нервной системы" навряд ли можно считать уловкой, на которую пошел Гайдар, чтобы избежать наказания. В историю болезни органично вписывается вся история его военной жизни. "Родился 9 января 1904 года в гор. Льгов Курской области, - писал он в автобиографии. - Из пятого класса Арзамасского училища (реального) ушел в Красную Армию добровольцем, был членом РКСМ. Ни в каких белогвардейских, антипартийных и прочих поганых организациях не состоял.
Был на фронтах: Петлюровском (Киев, Коростень, Кременчуг, Фастов, Александрия). Весь 1919 год, до сдачи Киева в сентябре, - сначала курсантом, потом командиром 6-й роты 2-го полка отдельной бригады курсантов.
Потом был на Польском фронте под Борисовом, Лепелем и Полоцком - 16-я дивизия, полк забыл, потому что тут у меня было три болезни - цинга, контузия в голову и сыпной тиф, - так что толком я опомнился только в Москве, откуда я был направлен на Кавказский фронт (март 1920 года) и был назначен командиром 4-й роты 303-го полка 34-й дивизии 9-й армии.
     После захвата остатков деникинцев (армия генерала Морозова) под Сочи стоял с ротой, охранял границу с белогрузинами (мост через реку Псоу) за Адлером, но вскоре, когда генералы Гейтман и Житиков подняли на Кубани восстание, были мы переброшены в горы, и все лето до поздней осени гонялись за этими бандами.
В 1921 году, после Высшей стрелковой школы, был командиром сводного отряда, затем командиром 23-го запасного полка в городе Воронеже и отправлял маршевые роты на Кронштадтское восстание.
Потом был командиром 58-го отдельного полка армии по подавлению восстания в Тамбовской губернии (антоновщина), по ликвидации которой был назначен начальником второго боевого района, на границе Монголии (Тана-Тувы), где только что прошли части белого полковника Олиферова и остатки офицерской банды Соловьева.
Тут я начал заболевать (не сразу, а рывками, периодами). У меня нашли травматический невроз. Несколько раз лечился.
В ноябре 1924 года был уволен с выдачей выходного пособия по болезни из РККА.
Взысканий, кроме нескольких дисциплинарных (не крупнее 1-3 суток гауптвахты), не было".
Наверное, не будет преувеличение сказать, что юный Аркадий Голиков буквально бредил военными подвигами с той поры, когда его отец, Петр Исидорович, сельский учитель, ушел на фронты Первой мировой. Батя казался ему настоящим героем, сильным мужчиной. Потому и сын в неполные пятнадцать лет ринулся в гущу гражданской войны.
С этого времени у Аркадия Голикова  семьи, в общем-то, не стало. Отец, вернувшись с войны, встретил и полюбил другую женщину, женился на ней.  "Два с половиной года прошло с тех пор, как я порвал всякую связь, мой друг, с тобою, - писал  23 января   1923 г. Аркадий Петрович отцу. - За это время я не получил ни одного письма, ни одной весточки от тебя, мой славный и дорогой папа... Я ушел в армию совсем еще мальчиком, когда у меня, кроме порыва, не было ничего твердого и определенного. И, уходя, я унес с собой частицу твоего миропонимания и старался приложить его к жизни, где мог..."
Мать, Наталья Аркадьевна, акушерка, активно занималась большевистской работой и умерла в 1924 году от скоротечной чахотки в должности заведующей губздравотделом в Киргизии. Она гордилась своим сыном-командиром и на смертном одре писала, что завещает ему не щадить своей жизни в борьбе за власть Советов.
Тем не менее, Аркадий Петрович мечтает не только о победе пролетариата на всем Земном шаре - он мечтает о простом человеческом счастье. Но с первой женой, Лией Лазаревной Соломянской, у него ничего не получилось. В 1931 году она вместе с сыном ушла к другому.  Гайдар остался один, затосковал  и вскоре уехал в Хабаровск.
Тут он никому, в общем-то, не рассказывал, что у него не всё в порядке со здоровьем. Ветеран "Тихоокеанской звезды" Андрей Фёдорович Ивенский, которого я знал лично, говорил мне: "Аркадий как-то упоминал о некоем травматическом неврозе. Он считал, что его болезнь возникла из-за ушибов  головы и позвоночника. В 19-м году ударная волна от  разорвавшегося рядом снаряд сбросила  Аркадия с лошади. Мы удивлялись перемене характера Гайдара: то он весёлый, то мрачнее тучи, выпьет рюмку и начинает буянить…"
 Покойная Вера Павловна Побойная, тоже ветеран-журналист "Тихоокеанской звезды", вспоминала, что  по поводу странного поведения Гайдара сотрудники газеты даже советовались со знакомыми врачами-невропатолагами. И те, якобы, объяснили, что вообще-то травматический невроза - это повышенная возбудимость, нарушения сна, снижение интеллекта, склонность к жестокости, и всё это проявляется примерно через десять лет после  полученной травмы. Невропатологи намекали, что, возможно, причина странного поведения Гайдара - в его психике. Похоже на то, что у него всё-таки была какая-то другая болезнь.  Когда на Аркадия Петровича что-то "находило", он резал себя …бритвой.
Причем, сохранились воспоминания очевидцев, которые утверждают: он начал это делать задолго до того, как оказался в Хабаровске. В Хакассии он применял, например, такой метод перевербовки захваченных лазутчиков "императора тайги" Соловьева. Он писал на куске полотна мандат: такой-то, мол,  "состоит у меня разведчиком. Начальник боерайона ЧОН 2 Голиков".  После этого он делал надрез на своей руке, обмакивал в кровь печать и прикладывал ее к тряпке. Этот ритуал, как правило, приводил завербованных в шоковое состояние.
Впоследствии, когда Голиков  стал писателем Гайдаром, он продолжал экспериментировать с кровью. Борис Закс, близко знавший Гайдара, сообщает в своих "Заметках очевидца":
"Гайдар резался. Лезвием безопасной бритвы. У него отнимали одно лезвие, но стоило отвернуться, и он уже резался другим. Попросился в уборную, заперся, не отвечает. Взломали дверь, а он опять режется... Все полы в квартире были залиты свернувшейся крупными сгустками кровью... При этом не похоже было, что он стремится покончить с собой. Он не пытался нанести себе смертельную рану. Просто устраивал своего рода "шахсей-вахсей". Позже, уже в Москве, мне случалось видеть его в одних трусах. Вся грудь и руки ниже плеч были сплошь - один к одному - покрыты огромными шрамами. Ясно было, он резался не один раз...".
 Это сочеталось с тяжелыми запоями. Возможно, Аркадий Петрович водкой пытался лечиться от одолевавшей его внутренней тревоги. Но водка не помогала. 
Прошу прощения у читателя за довольно обширные цитирования, но не могу не привести довольно интересный и, опять-таки, длинный  "кусок" воспоминаний Бориса Закса:
"...Мне пришлось за мою долгую жизнь иметь дело со многими алкоголиками - запойными, хроническими и прочими, - написал он в своих мемуарах. - Гайдар был иным, он зачастую бывал "готов" еще до первой рюмки. Он рассказывал, что детально обследовавшие его врачи вывели такое заключение: алкоголь - только ключ, открывавший дверь уже разбушевавшимся внутри силам.
Конечно, верить Гайдару на слово - дело опасное, но этот его рассказ отвечает тому, что я видел собственными глазами. Однажды мы (Е.И. Титов и я), жившие в одной редакционной квартире с Гайдаром, начали замечать в его поведении что-то неладное. Мы знали о его болезни и принялись уговаривать, пока не поздно, обратиться в больницу. Наконец, после долгого сопротивления, он согласился. Втроем мы направились на поиски психолечебницы. С трудом добрались. В вестибюле Гайдар сразу опустился на ступеньки, и мы стали ждать врача... Гайдар искоса взглянул на нас и сказал: "Хорошие у меня товарищи, куда привели". Врач принял нас сухо. Выслушал, посмотрел на Гайдара и взять его в больницу отказался. Он, видимо, не привык, чтобы к нему являлись добровольно и не набедокурив, а потому не признал Гайдара больным. Дорога обратно далась еще труднее. Гайдар еле передвигал ногами.
У меня было время, я работал в ночной редакции, но Титову пора было сдавать в набор телеграммы, и он ушел вперед, оставив нас вдвоем. Едва Титов ушел, Гайдар бессвязно, заплетающимся языком стал обвинять Титова в том, что тот будто бы сказал: "Лучше бы вы со славой погибли в бою". Гайдар производил полное впечатление пьяного, хотя не пил ни капли. По дороге мы встретили нескольких знакомых, и, несмотря на мои возражения, они увели Аркадия к себе.
Вернулся он в дым пьяным и с первых слов объявил, что убьет Титова. "Где он?" Тому, что Титов еще не приходил из редакции, он не поверил. Вошел в титовскую комнату - никого. Тогда, взяв стул за спинку, принялся выбивать в окнах одно стекло за другим. Перевернул вверх ногами кровати, стол, стулья. Потом вышел в коридор с большой боржомной бутылкой в руке.
Смеркалось, света не было. Я метался от Гайдара к воротам, чтобы подкараулить и предупредить Титова.
Позади нашего дома, во флигеле, жил Зайцев - секретарь полномочного представительства ОГПУ по Дальневосточному краю. Услышав шум, он выскочил на крылечко флигеля и заорал: "Что тут происходит?". И в тот же миг непредсказуемая хабаровская электростанция дала ток, и перед Зайцевым предстал в окне ярко освещенный Гайдар с поднятым кверху стулом.
Потом они сидели в саду и обменивались военными воспоминаниями. Потом Гайдар ушел в дом. Я сказал Зайцеву, что напрасно он пустил Гайдара одного: сам-то я уйти со своего поста не мог, чтобы не упустить Титова. "Это прекрасный парень, - воскликнул Зайцев в ответ. - Я за него ручаюсь. Мы, старые чекисты, умеем разбираться в людях". Тут раздался звон стекла - Гайдар добивал уцелевшее окно, и знаток людей проворно побежал в дом.
В этом случае ярость Гайдара была направлена вовне - на другого человека. Но видел я и иную ситуацию, когда эксцессы его гнева были направлены на него самого.
Я был молод, ничего подобного отроду не видел, и та страшная ночь произвела на меня ужасающее впечатление. Гайдар резался. Лезвием безопасной бритвы. У него отнимали одно лезвие, но стоило отвернуться, и он уже резался другим.
Попросился в уборную, заперся, не отвечает. Взломали дверь, а он опять режется, где только раздобыл лезвие? Увезли в бессознательном состоянии, все полы в квартире были залиты свернувшейся в крупные сгустки кровью... Я думал, он не выживет.
При этом не похоже было, что он стремился покончить с собой; он не пытался нанести себе смертельную рану, просто устраивал своего рода "шахсей-вахсей". Позже, уже в Москве, мне случалось видеть его в одних трусах. Вся грудь и руки ниже плеч были сплошь - один к одному - покрыты огромными шрамами. Ясно было, он резался не один раз..."
Вообще, представление о Гайдаре, как об эталоне благополучного советского писателя, далеко от истины. С юных лет он поверил в идеи революции, сражался за них, остался им верен. И что в результате? Он вне партии, исключен еще в конце гражданской войны.
Всю жизнь его тянуло ко всему военному, нет у него ни одной книги без Красной армии, даже одевался он на военный лад - такая, впрочем, тогда была мода. И что же? Уволен из армии по чистой - из-за той болезни, что описана выше...
И вдобавок - постоянные рецидивы заболевания, сопровождаемые запоями и прочими эксцессами, мешавшими нормальной творческой работе. Он никогда не успевал сдать рукопись в срок, вечно спешил, колготился, будто бес подпихивал его в ребро… Усидчивый, спокойный труд явно раздражал Аркадия Петровича. Он многое начинал и, вдруг потеряв к написанному всякий интерес, бросал, не окончив. В Хабаровске однажды он начал было диктовать машинистке статью, но засуетился, сказал, что забыл дома блокнот, и вдруг выскочил из окна: редакция "Тихоокеанской звезды" тогда размещалась в небольшом особнячке на улице Калина, и сотрудники порой пользовались окном, чтобы поскорее очутиться на улице. В общем, Аркадий Петрович перелез через подоконник, в тот день в редакцию не вернулся, никакой статьи не додиктовал; на том дело и кончилось - Гайдар запил...
Воспоминаниям Бориса Закса и других людей, близко знавшим Гайдара, можно верить. Как, наверное, можно верить и тем психиатрам, которые относили душевный недуг знаменитого писателя к маниакально-депрессивному психозу на фоне хронического алкоголизма, посттравматической энцефалопатии.
У него фактически не было детства. По существу, ребёнок, он попал в такую кровавую мясорубку гражданской войны и жил такими идеями и страстями своего времени, что всё то, что бывает у нормальных пятнадцатилетних-шестнадцатилетних подростков, отодвинулось сначала на "потом", затем - навсегда. Да, приходится слышать мнения вроде того, что дети в войну рано взрослеют. Но - дети! Они всё равно при этом остаются детьми, а командиру Голикову приходилось играть по правилам взрослой игры, он не мог себе позволить оставаться подростком: командир должен быть командиром, а не пацаном. И не потому ли, желая выглядеть взрослым, он не знал жалости? К примеру, когда выяснялось, что для конвоирования пленных нужно слишком много сопровождающих красных бойцов, он просто-напросто приказывал этих пленных расстреливать…
Может быть, поэтому, вернувшись с войны и распростившись с мечтой о карьере в армии, он и выдумал свою страну. Не долго думая, некоторые литературоведы окрестили её страной Гайдарией. Может быть, фантазируя, Аркадий Петрович пытался восполнить недостаток детства в собственной судьбе? Наверное, то, о чем он писал, - это его фантазии о том, что было бы, если бы он вдруг стал подростком. Сам-то Аркадий Петрович  не доиграл, не довлюблялся, не доучился…
В своих текстах он был по-своему поразительно цельным человеком. В то, что писал, Гайдар верил. И навряд ли он был неискренним в своих дневниках и письмах, не предназначенных для посторонних глаз.
В хабаровской психбольнице Аркадий Петрович вёл дневник. Вот некоторые "избранные места" из него:
"Очень хочется крикнуть: "Идите к чертовой матери!". Но сдерживаешься. А то переведут еще вниз в третье отделение, а там у меня за одну ночь украли папиросы и разорвали на раскурку спрятанную под матрац тетрадку.
За свою жизнь я был в лечебницах раз, вероятно, 8 или 10 - и все-таки это единственный раз, когда эту хабаровскую, сквернейшую из больниц, я вспомню без озлобления, потому что здесь будет неожиданно написана повесть о "Мальчише-Кибальчише".
Вообще, в лечебнице до черта всякой сволочи. Главврач, завхоз и др. - это банда паразитов, самоснабжающаяся за счет больных. Выйду из больницы - шарахну по ним хорошенькую статью поядовитей.
***
Сегодня выписываюсь из больницы. … в общем, ничего особенного не случилось, жизнь идет своим чередом, и в конце концов видно, что не такое непоправимое у меня горе. Москвы я больше не боюсь".
    Боялся ли он Москвы на самом деле или не боялся - об этом свидетельствуют его дневниковые записи. Вот, например, такие:
"28 октября 1932. Москва
Выступал по радио - о себе.
А, в общем, - сутолока, вечеринки. И оттого, что некуда мне девать себя, не к кому запросто зайти, негде даже ночевать... В сущности, у меня есть только три пары белья, вещевой мешок, полевая сумка, полушубок, папаха - и больше ничего и никого, ни дома, ни места, ни друзей.
И это в то время, когда я вовсе не бедный, и вовсе уже никак не отверженный и никому не нужный. Просто - как-то так выходит. Два месяца не притрагивался к повести "Военная тайна". Встречи, разговоры, знакомства... Ночевки - где придется. Деньги, безденежье, опять деньги.
Относятся ко мне очень хорошо, но некому обо мне позаботиться, а сам я не умею. Оттого и выходит все как-то не по-людски и бестолково.
Вчера отправили меня, наконец, в дом отдыха ОГИЗа (было в Москве тогда такое издательство - Н.С.) дорабатывать повесть.

8 апреля 1939 года
Вчера выписался из больницы "Сокольники" - был туман мозга. Сегодня очень тепло, солнце.

14 февраля 1941 года
Я до первого марта в лечебнице - лечат меня инсулином. Это какой-то сильно крепкий медикамент, от которого малодушные люди теряют сознание. Я не терял ни разу".
Из письма к писателю Р. Фраерману: "Я живу в лечебнице "Сокольники". Здоровье мое хорошее. Одна беда: тревожит меня мысль - зачем я так изоврался. Казалось, нет никаких причин, оправдывающих это постоянное и мучительное вранье, с которым я разговариваю с людьми... образовалась привычка врать от начала до конца, и борьба с этой привычкой у меня идет упорная и тяжелая, но победить я ее не могу... Иногда хожу совсем близко от правды, иногда - вот-вот - и веселая, простая, она готова сорваться с языка, но как будто какой-то голос резко предостерегает меня - берегись! Не говори! А то пропадешь! И сразу незаметно свернешь, закружишь, рассыплешься, и долго потом рябит у самого в глазах - эк, мол, куда ты, подлец, заехал!..
Мне советуют взять так называемый государственный заказ на пьесу к 25-летию Советской власти. Такой же заказ мне предложили через Комитет по делам кинематографии. Ответа до выхода из лечебницы не дал никому. Настроение неровное".
За несколько месяцев до смерти он делает в  дневнике поразительно откровенную запись: "Раньше я был уверен, что все пустяки. Но, очевидно, я на самом деле болен. Иначе, откуда эта легкая ранимость и часто безотчетная тревога? И это, очевидно, болезнь характера".    
Конечно,  жизнь в преддверии Великой Отечественной войны давала основания для тревоги. Войну ждали, к ней готовились, но думали, что она наступит не так скоро… А в это время в СССР происходили трагические события. Вот что рассказывает Егор Тимурович Гайдар со слов отца: "Для деда тяжелейшей трагедией был арест ведущих военачальников Гражданской войны, у которых он служил: Тухачевского, Блюхера. Он не мог поверить в их измену и одновременно в то, что обвинение ложно…Война для деда в каком-то смысле была выходом. Она устраняла психологическую внутреннюю раздвоенность, вновь четко и определенно разделяла мир на своих и смертельных врагов, требовала ясных решений, личного мужества, готовности умереть за дело, в которое веришь, не мучаясь сомнениями, а правое ли это дело".    
  Как только началась война, Аркадий Петрович попросился на фронт. Когда в октябре 41-го партизаны, с которыми писатель пошел в разведку, напоролись на фашистов, Гайдар встал во весь рост перед вражескими пулеметами и крикнул своим товарищам: "Вперед! За мной!" Но те  не захотели бессмысленно умирать. По другим источникам, на полотне железной дороги близ деревни Леплява он погиб,  прикрывая отход своих товарищей. Случилось это  26 октября 1941 года. Смерть в бою. Как он и мечтал.
     Тайн в жизни Гайдара было немало. Даже сама его гибель, в общем-то, не до конца ясная история. Журналист Виктор Глущенко считает, что Аркадий Петрович погиб намного позже официально названной даты его  смерти.  Это утверждают  и старожилы села Тулинцы Мироновского района на Киевщине.   " 25 сентября 1979 года мне позвонила библиотекарь из Тулинцов Лариса Иосифовна Капустян, - пишет Виктор Глущенко в одном из своих исследований. - Она сообщила:  "Наша тулинская жительница, Христя Кузьменко, выбирала вчера что-то почитать. И вдруг подходит ко мне, показывает фотографию автора книжки и говорит, что знает этого человека. Смотрю, а это же Гайдар! Я рассмеялась, не поверила. А она утверждает, что он прятался от немцев у нее зимой 1941-42 годов..."
Глущенко, как человек любопытный, естественно, съездил к Христе  Зосимовне Кузьменко.  Вот что она рассказала ему: "Этот человек приблизительно моего возраста, а мне тогда было 32, еще с одним товарищем пришли к нам осенью 41-го, уже холодало. В старой фуфайке, в резиновых чунях. Назвался Аркадием Петровичем Ивановым. Его товарищ представился лейтенантом Анатолием Ивановичем Каракиным из Пензы. Голодные, обессиленные. Куда было их отпускать? Да и вокруг шныряли немцы, окруженцев искали. Особенно комиссаров и офицеров. Рассказывал Аркадий Петрович, что попали они в окружение под Береснягами (то есть на Каневщине - Н.С.). Чтоб не привлекать внимание гитлеровцев, переоделись в гражданское. Каракин потом жил у деда Аникия, соседа, который уже давно умер. Помогал ему хозяйничать на мельнице. А Аркадий старался на люди не показываться, помогал мне по хозяйству, чистил снег.
   О себе почти ничего не рассказывал, только часто вспоминал жену и сына Тиму. Когда я поинтересовалась, что это за имя такое, он пояснил - так переиначил имя Тимур.
   Долгими зимними вечерами любили играть в карты. Часто приходила к нам соседка, молодая девушка Ульяна (Ульяна Варфоломеевна Добренко - она подтвердила слова рассказчицы - Н.С.) Она в Тулинцах и сейчас живет.
   Так прожили целую зиму. А весной 1942-го они решили, когда свеклу пололи, податься к своим, перейти линию фронта. Но их в Малом Букрине поймали полицаи, они все-таки сбежали и возвратились к нам. Спрятались в оврагах поблизости от села Потапцы (это соседнее с Тулинцами  село, находится в Черкасской области.- Н.С.). Дня два просидели там, мы им еду носили, а потом пошли, говорили, хотят перейти линию фронта.
   Прошли годы, я уже и забыла своих постояльцев. А тут взяла книжку и увидела фотографию - точно наш Аркадий!"
 Сотрудники Каневского музея Аркадия Гайдара, познакомившись с этим свидетельством, дали такой ответ:  "Необходимости пересматривать общеизвестные факты биографии писателя нет..."  Из Военно-исторического архива  сообщили, что  "дата и место гибели Аркадия Петровича Гайдара установлены официально, на государственном уровне. Для их пересмотра нет оснований".
   Может, в самом деле таких оснований нет? И всё-таки сомнения остаются: а не погиб ли Гайдар позже, когда выходил из окружения? Для советской пропаганды, конечно, больше годился образ писателя, бросившегося на пулеметы врага. А "окруженец"… Это  совсем не то! Настоящий советский человек не должен попадать в окружение, уж лучше погибнуть от пули врага…
Помните, что, по воспоминаниям Борса Закса, в сердцах сказал Гайдару журналист Елпифидор Титов, когда им не удалось устроить больного писателя в психлечебницу? «Лучше бы вы со славой погибли в бою…»
      Он и погиб. Со славой. И неважно, в каком году. Для кого-то, быть может, важна точная дата его смерти. Для меня важнее другое. Гайдар погиб как настоящий боец. Его биограф, писатель Борис Камов, проводивший расследование обстоятельств гибели Аркадия Петровича, понял:  если бы Гайдар  не закричал: «Ребята, немцы!»,  а сразу прыгнул в овраг у него, может, был бы шанс уйти от фашистов вместе с другими. И он вполне мог бы это сделать, ведь был всё-таки опытным солдатом. Но он закричал: «Ребята, немцы!» И погиб – так, как погибали многие его герои: «принял пулю на вздохе».
    Думаю, что он не боялся смерти.  Не по Фрейду не боялся. Просто он был очень храбрым человеком. Вот что рассказал в интервью газете «Известия» его внук Егор Гайдар:
    «Бабушка, Лия Лазаревна Соломянская, от него ушла. Кто виноват - не нам судить. С одной стороны, конечно, дед был человеком, нелегким в быту - особенно во время приступов... С другой - бабушкин характер - тоже не сахар, ее-то я помню. Когда "Голубую чашку" читал - буквально в лицах представлял участников сюжета.

Она была первой женой деда. Потом у него появилась еще одна семья, еще... Обаятельный, легкий, веселый, он нравился женщинам. Но дальше - вот какая история. Арестовывают второго мужа бабушки, Разина, замредактора газеты "Беднота" (сегодня - "Сельская жизнь"). Следом - бабушку. С Гайдаром они давно в разводе. Но он, раздобыв в "Комсомольской правде" телефон Ежова, позвонил тому прямо в кабинет: "Ты чего мою Лийку посадил?"

Конечно, был в тот момент нетрезв. Но, понимаете, - он и трезвый бы позвонил. Его отвага - психологический феномен. Подавляющее большинство тех, кто совершает отважные поступки, преодолевает инстинктивное чувство страха - это нормально и достойно уважения. Но есть еще очень редкий тип - те, кто физически не ощущают страха. Судя по всему, Аркадий Петрович был из такой категории».
    Ещё в 1929 году  Аркадий Гайдар  написал:  "Мы не знаем, когда вражеские батареи откроют огонь на нашей западной границе, но мы точно знаем, что этот день придет". Предчувствием грядущих боев проникнуты почти все его книги. Аркадий Петрович считал необходимым подготовить к ним мальчишек и девчонок Страны Советов. Любопытная деталь: фотографий Гайдара в гражданском костюме нет -  он  всегда ходил в полувоенной форме, такое впечатление: будто в любой момент ждал вызова в военкомат. Аркадий Петрович очень тяжело переживал аресты  командармов гражданской войны. Тимур Гайдар вспоминал, что  однажды спросил отца, за что арестовали Блюхера. Под его командованием Аркадий Петрович воевал, считал его  выдающимся военачальником. Отец ответил что-то в том смысле, что,  может быть, Блюхер во время боев проделал неверный маневр, погибли люди... Но то, что "враг народа" - не сказал. Возможно, он даже сомневался в прозорливости и мудрости «отца народов», который «чистил» страну от заслуженных людей? Не знаю. Но в своих книгах Аркадий Гайдар ни разу не упомянул Сталина.
    Наверное, Аркадий Петрович что-то такое всё же говорил сыну Тимуру. Наверное, они, как это водится меж близкими людьми, обсуждали то, что происходит в стране. И, наверное, Гайдар был уверен: его сын – не Павлик Морозов, не побежит с доносительством на инакомыслие отца. Может быть, всё-таки именно он научил сына критически относиться к действительности и за лесом лозунгов видеть истину? Иначе как у него вырос такой сын?
     Вот что вспоминала  Ариадна  Павловна Гайдар, жена Тимура Аркадьевича: «Тимур раньше, чем многие из его поколения, осознал «несовершенство» нашего социалистического строя. Где-то в пятидесятом году он написал письмо Сталину, сообщая ему о том, что в постулатах вождя есть неточности. Но, к счастью, военное командование перехватило это послание…», - и далее: «Мы поженились в пятьдесят втором. Накануне свадьбы Тимур мне сказал, что не согласен с политикой Сталина. Не согласен - ни больше и ни меньше. А ты как хочешь: хочешь - выходи за меня замуж, хочешь - нет. Я подумала, что, конечно, жизнь у меня будет нелегкая, я буду носить передачи по тюрьмам, ездить по лагерям, по-другому в те времена и не мыслилось. Но я его очень любила. И уже не могла от него отказаться».
     Ариадна Павловна также рассказывала, что  Тимуру Аркадьевичу постоянно снился отец. Снился в течение всей жизни. Часто во сне они шли куда-то вместе или плыли. Он рассказывал, что будто они плывут по реке, и он у отца спрашивает: «Папа, а почему ж ты не появлялся раньше?» - и тот  отвечал: «Так надо было». У Тимура долго оставалось ощущение, что его отец не погиб, что он  жив, но по каким-то причинам не может о себе дать знать. Большую часть жизни его мучила эта мысль..
    Может быть, при этом он перечитывал вот эти строки:
    "На берегу, на полотнищах палаток, лежат ожидающие переправы раненые. Вот один из них открывает глаза. Он смотрит, прислушивается к нарастающему гулу и спрашивает:
   - Товарищи, а вы меня перенесете?
    - Милый друг, это, спасая тебя, бьют до последней минуты, прижимая врага к земле, полуоглохшие минометчики".
      Увы, самого Гайдара не спасли и не перенесли…
Не знаю, как кого, а меня глубоко поразил другой небольшой, тоже «героический», текст Аркадия Гайдара -  рассказ "Маруся". В нем описывается, как  "шпион перебрался через болото, надел красноармейскую форму и вышел на дорогу. Девочка собирала во ржи васильки. Она подошла и попросила ножик, чтобы обровнять стебли букета. Он дал ей нож, спросил, как ее зовут, и, наслышавшись, что на советской стороне людям жить весело, стал смеяться и напевать веселые песни".
     Девочка сказала шпиону, что она дочь лейтенанта Егорова, только вчера убитого в пограничной перестрелке, и цветы она собирает, чтобы отнести на могилу отца. Шпион ушел. Маруся пошла на заставу и рассказала о  встречном, напевавшем веселые песни. Командир заставы нахмурился и велел отрядить за шпионом погоню. А девочка вернулась на могилу отца.
     Господи, это же ужасно: хорошая девочка Маруся удивительно  догадлива,  бдительна и у неё просто отличный нюх на шпионов, но как эта малявка со спокойным сердцем могла заявить: "На советской стороне людям жить весело"?  Неужели Маруся на самом деле была довольна и счастлива?  Лейтенант Егоров погиб за правое дело, но Марусе, его дочери и пионерке, всё равно живётся весело. Пусть отец вчера убит в перестрелке и даже уже похоронен - в Советской стране детям весело жить и без отцов. Ужасно! Или я чего-то не понимаю? А  может, такие Маруси и сами мечтают погибнуть  в схватке с врагами, и пусть её сразу же похоронят, и продолжают жить весело…
     Эта девочка Маруся не идёт у меня из головы. Она кажется мне похожей на девочку, о которой написал  талантливый, знаменитый революционный поэт Эдуард Багрицкий.  "Смерть пионерки" - так называется его произведение, в котором  маленькая девочка умирает от скарлатины, но не сдается. Она остается верной своему пионерскому долгу. А еще  этот поэт сочинил стихи о лежащем в бреду  больном, к которому   будто бы является "железный Феликс". В  революционном экстазе солдат клянётся Дзержинскому, что готов по его приказу, не раздумывая, убить кого угодно ради торжества правого дела. Девочка Маруся - из этой же породы.  Как и пионер Алька из "Военной тайны" - интересный, добрый, отзывчивый мальчишка, просто идеальный герой. За что он погибает? Почему? А просто потому, что  вокруг много врагов, и каждый настоящий советский ребенок должен уметь ненавидеть врага, а ещё -   должен быть готов погибнуть за правое дело. "Будь готов!" - "Всегда готов!" И умереть - тоже…
     Этим же мотивом пронизана и сказка о Мальчише-Кибальчише,  образ которого был примером для подражания многих поколений советских  детей. Вы, конечно, помните её: проклятые буржуины  воюют с красноармейцами, подкупают печеньем-вареньем Мальчиша-Плохиша, который выдаёт им важные секреты. А Мальчиш-Кибальчиш вместе с другими идейными детьми, которым наплевать на варенье-печенье,  близит  победу "красных" и, видимо, хочет, чтобы все жили одинаково плохо: никаких буржуинов - одни бедные!
     Предателю Плохишу это, естественно, не по нраву, и он "сдаёт" Кибальчиша. В плену у  Главного Буржуина Мальчиша   пытают всякими жуткими способами,  мучают, издеваются и, в конце концов,   убивают.  Не ужасно ли? Но писатель Гайдар счастливив хочет, чтобы счастливыми были и его юные читатели.  Он полон блаженного оптимизма, потому что Мальчиша-Кибальчиша схоронили на зеленом бугре у Синей Реки и водрузили над могилой большой красный флаг.
"Плывут пароходы - привет Мальчишу!
Пролетают летчики - привет Мальчишу!
Пробегут паровозы - привет Мальчишу!
А пройдут пионеры - салют Мальчишу!"
   Сказка, так сказать, со счастливым концом: парень погиб за правое дело. И не важно, что его погубили проклятые буржуины, неважно, что он никогда-никогда не станет взрослым, вообще всё - неважно, кроме одного: мальчишка  исполнил свой долг. А если хорошо подумать, то, во-первых, детское ли это занятие  играть во взрослые игры, а во-вторых, дело ли писателя вдохновлять ребят на смерть? Идеалы взрослых частенько оказываются ложными, лживыми, преходящими, а талантливая энергия заблуждений порой воспринимается как высокая истина. Но вот смог же другой романтик, Михаил Светлов, написать: "Отряд не заметил потери бойца и "Яблочко"-песню допел до конца…" Может быть, он тоже имел в виду, что не стоит, мол, жалеть своей жизни ради достижения общей цели. Но эффект  совершенно обратный: одна-единственная судьба, чья-то драгоценная и неповторимая жизнь абсолютно ничего не значит для тех, кто творит революцию или осуществляет свои цели. Горько!
Мальчики любят играть в "войнушку". Но при этом они понимают, что это всего-навсего игра. Большой и талантливый писатель Гайдар играл в своих произведениях в настоящую войну. Он выдумывал особенные сказки. Если у Г-Х. Андерсена они были добрыми, светлыми, то у Гайдара, мягко говоря, своеобразные: дети в них погибали, их убивали, и над могилами юных героев воздвигали обелиски, которые, увы, зарастают сейчас травой забвения. Навряд ли детская литература должна калечить души детей. Навряд ли им нужно прививать политические идеи взрослых. Навряд ли детская литература должна ставить смерть выше жизни. За лесом идеологии не видно деревьев добра, сострадания и участия. Или я ошибаюсь?
Аркадий Петрович, конечно, был человеком своего времени. Он верил и в идеалы революции, и в светлую цель всего человечества – коммунизм. Как это ни ужасно, но он  сам был ребенком, привыкшим к крови и смерти, ему было ведомо возбуждающее пламя убийства и сладковатый запах крови. Он четко делил людей на друзей и врагов, «буржуинов» и революционеров, «правильных» и «неправильных». «Вероятно, потому, что в армии я был еще мальчишкой, мне захотелось рассказать новым мальчишкам и девчонкам, какая она была жизнь, как все начиналось да как продолжалось, потому что повидать я успел все же немало», - писал Гайдар.  И он, в общем-то, правдиво рассказывал об этой своей жизни. В ней считалось геройством умереть за выдуманные идеалы, и геройством было убить другого человека, только лишь потому, что у него было другое  мировоззрение, иное воспитание, совсем-совсем другие мысли.
Но всё-таки Аркадию Петровичу иногда не нравилось то, что происходило в жизни Страны Советов. Известно, что в тридцатые годы он получил задание от главного редактора журнала «Пионер»  Боба Ивантера  -  написать произведение о колхозной деревне. Предполагалось, что основой истории, возможно, станет «житиё» Павлика Морозова. По официальной версии, его вместе с младшим девятилетним братом убили  близкие родственники за то, что разоблачил своего отца-кулака. Павлик, стало быть, боролся за торжество большевистских идей, коллективизацию и колхозную будущность, а отец и другие кулаки и предатели всячески вредили власти и не хотели жить по-новому.  В общем, пионер отдал жизнь за идею и стал героем. Мало кому тогда пришел в голову вопросу: «Как же это так – сын предаёт своего отца, по-человечески ли это?» Но великий пролетарский классик Максим Горький рассказал историю Павлика Морозова с трибуны съезда писателей – как пример для подражания другим детям. Более того, другой великий писатель, Исаак Бабель, написал сценарий, по которому великий Сергей Эйзенштейн поставил фильм «Бежин луг». Житиё невинно убиенного Павлика Морозова обрело идеологический смысл.
Но, как считал, видимо, не один только Боб Ивантер,  в детской литературе  тоже должно быть создано не менее великое произведение о Павлике Морозове.  Главный редактор «Пионера» выписал Аркадию Гайдару командировку, чтобы писатель изучил жизнь колхозной деревни на месте, нашел новых малолетних героев и героинь, помогающих взрослым строить счастливое будущее. Аркадий Петрович поехал и даже   написал несколько глав повести, которые детский журнал  опубликовал, но писатель вдруг  начал забрасывать редакцию «Пионера» телеграммами, требуя выслать ему денег. Переводы ему высылали, но текстов взамен не получали, и Боб Ивантер понял: Гайдар запил, и этот запой может продолжаться бесконечно долго, никакого продолжения повести для детей не будет и её нужно как-то по-быстрому «свернуть». Что, в общем-то, и было сделано.
Может быть, Аркадию Петровичу не понравился смысл нового пионерского движения: почет и уважение мог  получить любой ребенок, разоблачивший кого-то из своих родственников - маму, папу, дедушку, старшего брата и так далее. Где-то я читал, что из  таких мальчишек и девчонок составляли целые  отряды и посылали их на отдых в лучший  детский лагерь страны "Артек". Так и видится эта милая картина: берег моря, южные звёзды, горит костёр, а возле него сидят детишки и делятся с товарищами, как  писали донос, как потом приезжал «черный воронок» и люди из НКВД  обыскивали  дом, как они отрекались от родных и как их хвалили следователь, учитель, работник райкома компартии- все их уважают, ставят в пример...
Между прочим, в тот период смертная казнь в СССР распространялась и на подростков, начиная с двенадцати лет. Они были приравнены к взрослым, и жили по их правилам. Если это вообще можно назвать правилами. Когда вокруг они только и слышали о «врагах народа», «шпионах» и «предателях», то что им оставалось делать? А вот что:
«-Измена!-крикнулМальчиш-Кибальчиш.
      - Измена! - крикнули все его верные мальчиши».
Ах, Боже мой, дети проклятых лет слишком многое принимали за измену. Между прочим, в современном молодёжном сленге есть выражение  "на измене". Его происхождение, возможно,  связано со сказкой Аркадия Гайдара. Как считают психологи, слово "измена" и фраза "сесть на измену" довольно точно описывают переход в ситуацию "на измене". Человек вдруг осознает, что окружающие люди – родные, друзья, коллеги, а то и вообще весь мир ему изменили.  «Измена» - это когда человеку кажется, что он в чем-то виноват, чего-то не знает, мешает окружающим, оценивает себя как изгой. Причем, он считает, что никто ему не может помочь, так как окружающие его люди либо изменники и отвергают его, либо просто его не понимают. Человек «на измене» очень быстро теряет чувство реальности. Чем больше он пытается оправдываться, обвинять кого-то в ответ, или, наоборот, предаваться чувству собственной вины, тем меньше он способен действительно оправдаться или кого-то обвинить.
Наверное, и среди ваших знакомых есть люди, которые  постоянно обвиняют окружающих во всем, что с ними происходит, а наедине с собой мучаются от депрессии, в которой мало кому признаются. Таким людям кажется, что  никому-то они не нужны, весь мир -  против них. Общаться с ними – занятие неблагодарное, переубедить их практически невозможно. Они, что называется, «упёртые».
В состояние «измены» человека можно ввести с помощью специальных методик, но чаще всего они и не требуются. Как определили психологи, существует три основных типа "измены": измена некомпетентности, измена вины, измена отверженности.
Допустим, начальник всегда может представить дело так, будто сотрудник ничего не умеет, все «запарывает», многое приходится за него переделывать. Возможно, всё это совсем не так, но удержание подчиненных в пространстве некомпетенции – это тот приём, который позволяет ими манипулировать, держать в постоянном напряжении. 
  Измена вины – это вообще широко распространенный приём. Стоит человеку совершить малейший неблаговидный проступок, как, бывает, его начинают «прорабатывать», «песочить», обсуждать на собраниях – в принципе, это было широко распространено в СССР. Сейчас «измену вины» вызывают, чтобы держать сотрудника на «коротком поводке».
Измена отверженности или коллективного порицания – это, как определяют психологи,  «развитие ситуации измены вины»: публичная травля человека при посредстве окружающих (собеседников, сотрудников, добровольных сторонников). Человека превращают в изгоя, вынуждают его публично оправдываться уже не за поступок или некоторую ситуацию, а за сам смысл, стиль и способ своей жизни. Ну, не этим ли занимались в СССР на так называемых «чистках», и не этого ли боялись люди, когда существовали все  эти партбюро, профкомы, комитеты комсомола и советы пионерских дружин? Жить следовало, например, так:
«Мы не шайка и не банда,
Не ватага удальцов,
Мы весёлая команда
Пионеров-молодцов.
У-ух, ты!»
Эту частушку распевали  Тимур и его друзья. Хорошие, в общем-то, ребята. Хорошие, потому что умели любить. Любить немощных и старых, тех, кому несладко приходится в жизни. «Тимур и его команда» - это, на мой взгляд, всё-таки повесть о любви. Но эту любовь, увы, обратили в нечто «командное», построили мальчишек и девчонок в дружные ряды и велели массово любить всех своих «подшефных». Гайдар в этом не виноват. А если и виноват, то лишь  в том, что написал яркую, талантливую книгу. А ещё, быть может, виноват в том, что не помешал заорганизованности прекрасного в своей сути движения подростков.
Но вот что интересно. Повесть о жизни подростков в колхозной деревне Гайдар не дописал. Наверное, ему это стало противно. Движение Павликов Морозов – это всё-таки не бескорыстные и весёлые  тимуровцы. Возможно, его, так сказать, «творческий  запой» – это своеобразная реакция на тот «жизненный материал», который он, как писатель, осмыслил и понял, что это не его тема. Ну а тот же Максим Горький, восторгавшийся житиём малолетнего предателя,  при таинственных обстоятельствах потерял единственного сына, стал вдохновенным организатором  книги о Беломорканале, на  строительстве которого «перековывали» зэков. Скончался он через  четыре года после выступления на съезде писателей, находясь фактически почти под домашним арестом. Обстоятельства его смерти до сих пор составляют тайну. Возможно, великого пролетарского писателя отравили. Другому великому  писателю, Исааку Бабелю, не помогла даже дружба с чекистами: его  расстреляли как врага народа. А Сергею Эйзенштейну запретили  снимать  вторую часть «Ивана Грозного». Великий кинорежиссёр был раздавлен, морально сломлен, почти  обезумевший, он ходил по инстанциям,  что-то доказывал, просил, но так и умер, не осуществив свою задумку. А Гайдар, фактически отказавшийся писать «по заказу», ещё создал немало других произведений.
Если внимательно вчитаться в некоторые из его вещей середины-конца тридцатых годов ХХ века, то нахлынет какое-то странное чувство: Аркадий Петрович вроде как иронизировал над реалиями жизни тех лет, и не просто иронизировал – саркастически смеялся, зло прищурив глаза. Помните повесть «Судьба барабанщика»?  Принято считать, что она о том, как мальчик ловит шпионов. Нет! Это история   о том, как  живет подросток, у которого отца посадили в тюрьму. Обычное, между прочим, дело для 1937 года. Гайдар и написал свою повесть в это зловещее время. Представляете: массовые аресты, «чистки», народ остервенело требует на митингах уничтожать «шпионов», «вредителей», «предателей»? И вдруг Гайдар приносит в издательство детскую повесть о мальчике, у которого посадили отца. Наверное, у редакторов был шок.
Те, кто видел рукопись первого варианта повести, утверждают: в ней вычеркнуты целые куски, масса редакторской правки, отец главного героя в окончательном варианте превратился в обыкновенного растратчика, потому его и выпустили из тюрьмы. Кстати, «Судьбу барабанщика» пропустили в печать, может быть, ещё и потому, что как раз началась «чистка» органов ГПУ, и некоторых невинно осуждённых действительно освободили из застенков и лагерей. Но Гайдар-то начал писать повесть до всяких «чисток»!
Как-нибудь на досуге полистайте эту странную повесть… Дядя барабанщика, который потом окажется шпионом, - толстячок с круглыми, как у кота, глазами. Он много говорит, и его рассуждения – это пародия на советские идеологические штампы. Например, обращаясь к пожилому бандиту, он восклицает:
-  И это наша молодежь! Наше светлое будущее! За это ли (не говорю о себе, но спрашиваю тебя, старик Яков!) боролся ты и страдал? Звенел кандалами и взвивал чапаевскую саблю! А когда было нужно, то шел, не содрогаясь, на эшафот…
Бандит ничего не отвечает, лишь сурово качает головой. Зато автор патетично восклицает: "Нет! Не за это он звенел кандалами, взвивал саблю и шел на эшафот. Нет, не за это!"
 А вот ещё одно обращение толстячка шпиона к Якову: "Скажи ему, Яков, в глаза, прямо: думал ли ты во мраке тюремных подвалов или под грохот канонад, а также на равнинах мировой битвы, что ты сражаешься за то, чтобы такие молодцы лазали по запертым ящикам и продавали старьевщикам чужие горжетки?"
Ну, как это вам нравится? И как вам нравится, допустим, вот эта песня, которую поет шпион:
«Скоро спустится ночь благодатная,
Над землей загорится луна.
       И под нею заснет необъятная
Превосходная наша страна.

      Спят все люди с улыбкой умильною,

       Одеялом покрывшись своим, 
Только мы лишь дорогою пыльною,
   До рассвета шагая, не спим».
Беспощадная ирония этой песни заключается в том, что ночной дорогой шагают не романтики, а шпионы и бандиты,  среди которых и дядя барабанщика, заменивший ему родного отца. Отец-то в этой «превосходной стране» сидит в тюрьме, а воры и всякие бандюги разгуливают на свободе.
Дядя мальчика – настоящий пересмешник,  издевающийся над советскими святынями. Кажется, читатель должен бы негодовать, но эффект получается совсем обратный: хочется смеяться. Смеяться над расхожими штампами коммунистической пропаганды,  фальшью идеологии, несоответствием слова и дела.
А ещё в повести есть поистине трагический эпизод. Дядя-шпион, оказывается, тоже, как и отец, был солдатом. Но не красным, а белым.
Барабанщик  и дядя ложатся спать, но им что-то не спится.  Мужчина загремел в темноте коробком спичек и закурил. Мальчик спрашивает, почему хозяйка назвала его добрым и благородным. Пока ещё не разоблаченный шпион поясняет: когда, мол, в восемнадцатом буйные солдаты хотели спустить ее вниз головой с моста, он заступился.
          "- Дядя, - задумчиво спросил я, а отчего же, когда вы вступились, то солдаты послушались, а не спустили и вас вниз головой с моста?
          - Я бы им, подлецам, спустил! За мной было шесть всадников, да в руках у меня граната! Лежи спокойно, ты мне уже надоел.
          - Дядя, - помолчав немного, не вытерпел я, - а какие это были солдаты? Белые?
          - Лежи, болтун! - оборвал меня дядя. - Военные были солдаты: две руки, две ноги, одна голова и винтовка трехлинейка с пятью патронами".
          Получается, что хоть ты «красный», хоть «белый», - всё равно солдат. И как тут не вспомнить ещё один странный эпизод «Судьбы барабанщика»? Когда-то  отец главного героя спел для сына песню "Горные вершины спят во тьме ночной…" Мальчик же просил спеть ему солдатскую песню.

          «- Папа! - сказал я, когда последний отзвук его голоса тихо замер над прекрасной рекой Истрой. - Это хорошая песня, но ведь это же не солдатская.
  Он нахмурился:
      - Как не солдатская? Ну, вот: это горы. Сумерки. Идет отряд. Он устал, идти трудно. За плечами выкладка шестьдесят фунтов… винтовка, патроны…»
       Получается, что «солдатская песня» - это не только что-то вроде «По долинам и по взгорьям», но и те, которые сочиняли «буржуазные» поэты. Кстати, сам Аркадий Петрович   любил  "Умер бедняга в больнице военной" . Он знал, что её автор - великий князь Константин Константинович. Ну и что? Для него она всё равно была «солдатской».
В «Судьбе барабанщика» есть и прямые литературные пародии. Может быть, сам Гайдар и не задумывал их таковыми, но получилось так, как получилось. Например, дядя-толстячок рассказывает племяннику о прошлом старика Якова. История его побега  из советской тюрьмы «перекладывается» на якобы эпизод из жизни  революционера-политкаторжанина. В этом рассказе Харьковская центральная тюрьма возвышается мрачной серой громадой, "вокруг которой раскинулись придавленные пятой самодержавия низенькие домики робких обывателей". Заканчивается история тем, что ее герой "скрылся … продолжать свое опасное дело на благо народа, страждущего под мрачным игом проклятого царизма…" Великолепно, не правда ли?

         «Судьба барабанщика» заканчивается благополучно, но тоже как-то слишком странно. Отец и сын  выходят из самолета, а в лица им светит прожектор. "На усталые лица их легла печать спокойного мужества. И конечно, если бы не яркий свет прожектора, то всем в глаза глядели бы они прямо, честно и открыто". Значит, пришлось прищуриться.

И вот этот-то прищур не даёт мне покоя. Выходит, что и сам Гайдар смотрел на жизнь, прищурившись? А что, если как раз в этом и состояла литературная тайна Аркадия Петровича? Он всё-таки был военным человеком и умел, как говорит нынешняя молодёжь, «шифроваться».
Его лучшие книги - это по большому счету все-таки фантазии. В своих текстах он придумывал детскую жизнь - может быть, такую, какой хотел бы пожить сам.  А может быть, в нём проснулась генетическая память, подтолкнувшая его на писательскую стезю? Его сын Тимур нашёл запись в церковных книгах, согласно которым  прапрадедом Аркадия Петровича был Петр Лермонтов, родной брат Матвея Лермонтова - прадеда Михаила Юрьевича Лермонтова. Получается, что красный командир, выдающийся советский детский писатель Аркадий Гайдар -  родственник гениального русского поэта, который тоже был военным.
Но почему же всё-таки Голиков начал писать и стал Гайдаром? На этот вопрос попытался ответить Виктор Пелевин. Лично я не поклонник его постмодернистских изысков, но что-то привлекло меня, например, в таком его пассаже из "Жизни насекомых":
"К пятидесятилетию со дня окукливания Аркадия Гайдара...
Тема ребенка-убийцы - одна из главных у Гайдара. Вспомним хотя бы "Школу" и тот как бы звучащий на всех ее страницах выстрел из маузера в лесу, вокруг которого крутится все остальное повествование.
Но нигде эта нота не звучит так отчетливо, как в "Судьбе барабанщика". Собственно, все происходящее на страницах этой книги - прелюдия к тому моменту, когда барабанной дроби выстрелов откликается странное эхо, приходящее не то с небес, не то из самой души лирического во всех смыслах героя. "Тогда я выстрелил раз, другой, третий... Старик Яков вдруг остановился и неловко попятился. Но где мне было состязаться с другим матерым волком, опасным и беспощадным снайпером!.."
Убийство здесь мало чем отличается от, скажем, попыток открыть ящик стола с помощью напильника или от мытарств с негодным фотоаппаратом - коротко и ясно описана внешняя сторона происходящего и изображен сопровождающий действия психический процесс, напоминающий трогательно простую мелодию небольшой шарманки. Причем этот поток ощущений, оценок и выводов таков, что не допускает появления сомнений в правильности действий героя. Конечно, он может ошибаться, делать глупости и сожалеть о них, но он всегда прав, даже когда не прав. У него есть естественное право поступать так, как он поступает. В этом смысле Сережа Щербачев - так зовут маленького барабанщика - без всяких усилий достигает того состояния духа, о котором безнадежно мечтал Родион Раскольников. Можно сказать, что герой Гайдара - это Раскольников, который идет до конца, ничего не пугаясь: потому что по молодости лет и из-за уникальности своего жизнеощущения просто не знает, что можно чего-то испугаться, просто не видит того, что так мучит петербургского студента: тот обрамляет свою топорную работу унылой и болезненной саморефлексией, а этот начинает весело палить из браунинга после следующего внутреннего монолога: "Выпрямляйся, барабанщик! - уже тепло и ласково подсказал мне все тот же голос. - Встань и не гнись! Пришла пора!" Гайдар создал убедительный и такой же художественно правдивый образ сверхчеловека. Сережа абсолютно аморален, и это неудивительно, потому что любая мораль или то, что ее заменяет, во всех культурах вносится в детскую душу с помощью особого леденца, выработанного из красоты. На месте пошловатого фашистского государства "Судьбы барабанщика" Сережины голубые глаза видят бескрайний романтический простор; он населен возвышенными исполинами, занятыми мистической борьбой, природа которого чуть приоткрывается, когда Сережа спрашивает у старшего сверхчеловека, майора НКВД Герчакова, каким силам служил убитый на днях взрослый. "Человек усмехнулся. Он не ответил ничего, затянулся дымом из своей кривой трубки (sic!), сплюнул на траву и неторопливо показал рукой в ту сторону, куда плавно опускалось сейчас багровое вечернее солнце".
Итак, что написал Гайдар, мы более или менее выяснили. Теперь подумаем, почему. Зачем бритый наголо мужчина в гимнастерке и папахе на ста страницах убеждает кого-то, что мир прекрасен, а убийство, совершенное ребенком, - никакой не грех, потому что дети безгрешны в силу своей природы? "Многие записи в его дневниках не поддаются прочтению, - пишет один из исследователей. - Гайдар пользовался специально разработанным шифром. Иногда он отмечал, что его мучили повторяющиеся сны "по схеме 1" или по "схеме 2". И вдруг открытым текстом, как вырвавшийся крик: "Снились люди, убитые мной в детстве..."
Закрывая "Судьбу барабанщика", мы знаем, что шептал маленькому вооруженному Гайдару описанный им теплый и ласковый голос. Но почему же именно этот юный стрелок, которого даже красное командование наказывало за жестокость, повзрослев, оставил нам такие чарующие и безупречные описания детства? Связано ли одно с другим? В чем состоит подлинная судьба барабанщика? И кто он на самом деле? Наверное, уже настала пора ответить на этот вопрос. Среди бесчисленного количества насекомых, живущих на просторах нашей необъятной страны, есть и такое - муравьиный лев. Во время первой фазы своей жизни это отвратительное существо, похожее на бесхвостого скорпиона, которое сидит на дне песчаной воронки и поедает скатывающихся туда муравьев. Потом что-то происходит, и монстр со страшными клешнями покрывается оболочкой, из которой через неделю-две вылупляется удивительной красоты стрекоза с четырьмя широкими крыльями и зеленоватым брюшком. И когда она улетит в сторону багрового вечернего солнца, на которое в прошлой жизни могла только коситься со дна своей воронки, она, наверное, не помнит уже о съеденных когда-то муравьях. Так, может... снятся иногда. Да и с ней ли это было?"
Пелевин не любит Гайдара. Его многие теперь не любят. Да и раньше не любили. В московской писательской  среде даже ходил слух о том, что любимец советской детворы был чуть ли не садистом, а  за его улыбчивой внешностью скрываются жуткие сексуальные комплексы. Ходит также и слух о том, что Поженян, взявшись написать киносценарий о жизни Аркадия Гайдаре, отказался от своего намерения, узнав эти факты. Свечку, что ли, держали у  него в спальне?
Но, тем не менее, уже давно модно причину всего искать, извините, в штанах. Сверяясь с методиками Зигмунда Фрейда и Эриха Фромма,  отыщем  начало гайдаровской сексуальности и, следовательно, характера его личности, например, в тексте повести «Школа». Она считается автобиографической, но, однако, в ней немало расхождений с фактической биографией писателя. Тем не менее, герой повести  Гориков проводит детство на … на кладбище: его друг — сын кладбищенского сторожа. Отец присылает с фронта подарок  тринадцатилетнему сыну – маузер. Мальчику презент нравится, он его всё время любовно поглаживает. Это оружие – несомненно эротический символ, но одновременно и орудие смерти. Оно втягивает подростка в мрачный мир душегубств: первое убийство, как бы случайное, сменяется смертоубийствами на фронтах гражданской войны, куда попадает Гориков. То есть, если верить психоаналитикам, он стремится к смерти и любит её.  А виной всему, быть может, не только кладбище, но и отцовский маузер. На основании этих и других фактов можно сделать вывод о том в тексте «Школы» налицо ясное, отчетливое описание становления унаследованного по отцовской линии некрофильского характера.
Если личность Гайдара, используя его тексты и воспоминания о нем, «разложить» с помощью   клинической  «кречмеровской» психиатрии, то получится: Аркадий Петрович  -  врожденный мятежный психопат циклотимического направления. А все эти его игры с бритвами, ножам, интерес к крови выдают в нем психопата «бандитского склада». Скорее всего, у Гайдара была сниженная болевая чувствительность, а это ещё один аргумент в правильность вышеназванного диагноза. К тому же, скрытая тревога и внутреннее напряжение, которые ощущаются на страницах его поздних книг, - это тоже симптом циклотимии.  Вероятно, Аркадий Петрович всё же был психически болен. Но, может быть, только благодаря своему особому состоянию он сумел написать свои прекрасные, искренние тексты.
   Я люблю Гайдара. Но не того, который выдумал Мальчиша-Кибальчиша, девочку Марусю или барабанщика Серёжу. И не того Гайдара, который убивал людей, верил в реальное существование "врагов народа", оправдывал смерть детей во имя осуществления каких-то выдуманных идей. Я люблю другого Гайдара, который сочинил добрые, веселые и грустные истории про дальние страны, Чука и Гека, Тимура и его команду, голубую чашку. И  мне почему-то кажется, что в своих лучших книгах для детей он сам был … ребёнком. У Аркадия Голикова ведь, собственно, не было ни детства, ни отрочества, ни безмятежной юности: он слишком рано повзрослел - гражданская война, разруха, ЧОН,  схватки с бандитами, контузии… И вернувшись с войны, он выдумывал, фантазировал и, быть может, жил в своей второй реальности.
Причём, реальная и выдуманная жизнь порой причудливо перемешивались. Взять, например,  например, знаменитую повесть "Тимур и его команда". Идею этой повести подал такой случай. У знакомого Гайдара тяжело заболел сын, требовалось очень редкое лекарство. Телефоны тогда были не в каждой аптеке. Это сколько же их нужно обегать, чтобы найти препарат? И тогда Аркадий Петрович собрал мальчишек своего двора: "Слушай мою команду! Нужно лекарство. Я каждому запишу его название на бумажке. Сейчас же во все аптеки! Из аптек звоните мне сюда".
Начались звонки. Но лекарства нигде не было. Наконец один из гонцов прокричал в трубку: "Аркадий Петрович, есть! Я достал".
 Самоотверженность подростков, их  готовность бескорыстно творить добро навела Гайдара на мысль, что о таких бескорыстных помощниках нужно написать повесть.
  Первоначально эта повесть называлась "Дункан и его команда". Писать её он начал в Клину. Здесь Гайдар снимал комнату в доме Чернышовых. У главы семейства была частная сапожная мастерская в Клину и небольшая фабрика в Москве. То есть, по понятиям Гайдара,  он был "буржуином", но, впрочем это не помешало Аркадию Петровичу  жениться на дочери Чернышова - Доре Матвеевне. Ровно через месяц после их знакомства! В Москве у Аркадия Петровича, замечу, в это время  оставались официальная жена  и сын.
 В Клину, в 1940 году,  он и начал писать повесть о тимуровцах. Правда, сначала это был сценарий к кинофильму. Его с продолжением печатала "Пионерская правда". И каждый выпуск газеты обсуждался на диспутах - с участием писателей, профессиональных журналистов и, конечно, пионеров. Странное имя главного героя - Дункан - вызывало вопросы. Откуда оно взялось, что значит?     Идеологический отдел ЦК компартии категорически запретил использовать иностранное имя и попросил Гайдара придумать  что-нибудь родное, русское.
Говорят, что Аркадий Петрович  страшно расстроился, все ходил по комнате и вскрикивал: "Коля и его команда"? Бред какой-то! "Вася и его команда"? Чушь!.." И вдруг он сказал: "Тимур и его команда…" Это было имя его собственного сына, жившего в Москве.
     Участники диспута обсудили и новое имя главного героя повести.  Встал вопрос: а есть ли в СССР такой мальчик Тимур? Нет такого хорошего мальчика! Вот главный антигерой сценария, Мишка Квакин, есть, таких полно. Но раз нет Тимура, то зачем детишкам пудрить мозги?! И вдруг одна девочка сказала на диспуте: "Есть! Есть в нашем классе мальчик, очень похожий на Тимура!" Аркадий Петрович не удержался и бросился целовать девочку.
В Клину, между прочим, были написаны "Чук и Гек", "Судьба барабанщика", "Дым в лесу", "Комендант снежной крепости", "Зимой 41-го" и "Клятва Тимура". Наверное, новая любовь давала Гайдару мощный творческий импульс. Может быть, наконец-то он хоть немного успокоился.
       Потом, когда началась Великая Отечественная война, Гайдар поехал на Юго-западный фронт корреспондентом "Комсомольской правды". Фронт проходил по окраине Киева. Когда Гайдар тут появился, первое, что он узнал: в Киеве действует городская тимуровская команда. Ребята заботились о семьях фронтовиков, организовали свои детские сады, помогали выехать людям, которые покидали город, дежурили в госпиталях. Когда Аркадий Петрович про всё это услышал, он сказал: "Ради таких минут стоило жить!"
Интересно, кому в пылу идеологических разборок перестройки помешали пионеры-тимуровцы? Ликвидировали детскую  организацию, а с ней и традиции бескорыстия и милосердия. Сейчас правда, это движение пытаются возродить. Но, боже, в каких порой странных формах! Некоторые якобы "тимуровцы" приходят к подопечным чуть ли не с ценником: мытье полов стоит столько-то, а сходить за лекарством - столько. И можно ли считать тимуровцами тех ребят, которые убирают мусор в городе или разводят цветочки на пришкольных клумбах? Никакой романтики и тайны! А вы думаете, нынешние дети не хотят этого? И у них нет желания заботиться о других?
Мне жалко тех, кто не читал изумительный рассказ Гайдара "Голубая чашка". И жалко тех, кто не читал "Чука и Гека": "Жил человек в лесу возле Синих гор. Он много работал, а работы не убавлялось..." - так начинается эта история.
Нынче много работающих, пожалуй, побольше, чем во времена Гайдара. Но дело, впрочем, не в этом, а в том, что сегодняшние дети - это те же Чук и Гек, только мы их плохо знаем, замотанные своими проблемами. И что-то, видно, есть такое в этом рассказе, что понятно и близко людям, живущим в других странах. Недавно очарованная прозой Гайдара англичанка Маргарет Уиндл перевела ее на свой язык. А перевод подарила совету по детской книге России. В результате появился двуязычный "Чук и Гек" - на английском и на русском. Для юных англичан, изучающих русский, и для русских, изучающих английский. Ее издали в Москве и, что интересно, книга стала бестселлером. Значит, Гайдар возвращается?
А из Хабаровска он никогда и не уходил. Есть улица его имени, детский парк, библиотека. Есть памятная доска на бывшем здании редакции "Тихоокеанской звезды" на улице Калинина. Вот только нет новых переизданий книг Аркадия Петровича, выпущенных нашими издательствами. Наверное, прибыли он не принесет? Тимур, Чук и Гек, другие герои Аркадия Гайдара - это же не волшебник Гарри Поттер, рекламу которого видим на каждом углу. Они никогда не были коммерческим проектом. Как, впрочем, никогда не были коммерческим проектом "Незнайка и его друзья", "Волшебник Изумрудного города", "Старик Хоттабыч", "Приключения Электроника" и многие другие замечательные книги российских авторов. Но верю, что время всех этих Гарри Поттеров пройдет, и в Россию вернутся великолепные сочинения национальных детских писателей, в том числе и Аркадия Гайдара.
А ещё я всегда вспоминаю Аркадия Петровича, когда в садах под Хабаровском поспевают сливы – желтые, красные, фиолетовые и почти чёрные, похожие на маслины. Как красиво они смотрятся на плоской тарелке, уложенные горкой! Этот натюрморт – тоже памятник писателю и журналисту Гайдару, который некогда вступился за дальневосточных садоводов. Но об этом тоже мало кто помнит. А сливы любят все.
Иногда в чашке  попадается кислая слива, вкусом напоминающая дикую уссурийскую. От неё, между прочим, и пошли все лучшие местные сорта. Надкусив такой плод, невозможно не скривиться. А, скривившись, - всегда прищуриваешься.
Вот так же, прищурившись, на вопрос: «За кого голосовал на выборах?» я отвечаю: «Не меняю ориентацию!» Пусть это выглядит эдаким «бытовым политиканством», пусть! Но моя ориентация заключается в том, что всегда голосую за ту партию, в которой состоит Егор Тимурович Гайдар, - как бы она ни называлась. Смешной, полноватый, не умеющий говорить для «простого народа» понятно и ясно, для меня он – великий реформатор, который наконец-то ввёл в России рынок. А, попросту говоря, наполнил магазины товарами, сделал людей совладельцами предприятий (и не он виноват, что свои акции многие отдали за копейки более сметливым), заставил шевелиться, что-то менять в своей жизни, стремиться быть на высоте, дышать воздухом свободы (и не он виноват, что многим она попросту не нужна, потому что они привыкли жить в общем стаде, у которого есть «хозяин»)…
Для некоторых моих соотечественников он тот самый Мальчиш-Плохиш, который предал Кибальчиша. Хороший мальчик погиб, а плохой стал жить дальше. И ему вовсе не хотелось, чтобы все были одинаково счастливы в одинаковой бедности. Кто-то всегда должен быть беднее - как  ни жестоко, но это жизнь: почему, ничего не умея и не зная, ты должен жить лучше того, кто сметливее тебя, талантливее и нужнее?
Ах, впрочем, я и сам не богатый, хотя на жизнь никогда не жалуюсь. А хотелось взвыть! Помню: покупали куриные окорочка,  отваривали пару – получался бульон, на котором готовили суп. А из тех двух окорочков получался «плов»: рис был дрянной, с какими-то мелкими камушками, но всё-таки это был рис. И еще получался «мясной салат»: кочан капусты, тертая морковка, волокна курицы… Растягивали на три дня. Семья из четверых человек. Денег не хватало, отчаянно хотелось всей той вкуснятины, от которой ломились полки гастрономов. Но денег я ни у кого не занимал. Может, потому что привык жить на то, что заработал и никому не завидую? А потом как-то всё выправилось и, слава Богу, труд журналиста стал оплачиваться более-менее нормально. Ну, а те мои коллеги, которые ушли в риэлторы, брокеры и какие-то менеджеры, сначала жили-не тужили, потом начались банкротства, разорения, некоторые скончались от инсультов, другие, потеряв квалификацию, не смогли вернуться в журналистику и кое-как сводят концы с концами. Но нет ни виноватых, ни правых. Потому что всегда права сама жизнь. И как ты её  проживаешь – зависит не только от «верхов» и всей этой смуты, но ещё и от тебя самого.
Егор Тимурович, конечно же, «буржуин». Как бы на это посмотрел его дедушка? Почему-то мне кажется, что героев, у которых есть будущее, писатели «не убивают». А Кибальчиш под пером Гайдара погиб, как «погибли» и многие другие его прекрасные персонажи. А ещё мне кажется, что у внука Аркадия Петровича – смелость и, не побоюсь этих слов, азарт и бесшабашность его деда. Это же надо, не побояться сотворить в России такое! И в одно мгновенье стать заклятым врагом для миллионов своих сограждан. Впрочем, Столыпин, которого в наши дни вдруг реабилитировали, из-за своих решительных реформ тоже значился «врагом народа». Но от этого не перестал быть значительной фигурой в истории нашего Отечества.
Наверное, Аркадий Петрович понял бы ту цену, которую за свою реформаторскую смелость заплатил его внук. Иногда первым – в  красноармейском ли строю, в жизни ли, в реформах ли и по-настоящему новых идеях, способных перевернуть общество, - быть труднее, чем просто «принять пулю врага»…