Помню в моем родном Батайске на железнодорожном вокзале огромную картину под лепным потолком. «Черноморский десант» называлась. Четверо морпехов, закусив синие ленточки бескозырок, рванули с голубого баркаса наперерез немецкому свинцу.
Их багровые лица, их немые крики, их взметнувшиеся в бессмертие черные бушлаты потом долго мне снились. А в Ростове-на-Дону на главном железнодорожном вокзале висел огромный портрет усастого старика-кавказца во френче с блестящими пуговками.
В том зале всегда был полумрак. И я боялся туда ходить. Этот старик так внимательно, с прищуром смотрел на пятилетнего мальчика. Я знал, что его зовут Сталин. Больше ничего о нем не знал, но боялся: «А в грозу, в промежутках Меж обвалов дождя, Слепо-зряще и жутко Реял идол вождя…»
Помню в том пятилетнем детстве скоростной локомотив «Феликс Дзержинский», утробно клацая на стыках рельсов, как затворами карабинов, с разбегу внес полтора десятка зеленых полумягких и мягких, плацкартных и общих вагонов в угрюмое нутро Ходыженского тоннеля.
Нежданный восторг и сладкий ужас ворвались с желтыми, словно глазными белками, фонарей бетонного подземелья и мажорно зазвенели серебряными ложечками в чайных стаканах в тяжелых подстаканниках, а потом, где-то в середине Индюк-горы, удвоились с парадными огнями и ревом встречного экспресса. Острый антрацитовый запах плеснул в щелочки окон и смешался с «Красной Москвой» и «Беломорканалом».
Сердитые дядьки в красивых белых мундирах по красной дорожке мягкого вагона гнали затравленного «зайца».
На выходе из тоннеля мы обреченно понеслись по краю заросшей кизилом горы, возвышаясь над штормовым морем. Свет и всплеск неожиданной молнии ослепили, а потом гром и гудок «ФД» подняли восторг до грозовых росчерков – было хорошо и страшно. Дядька тот, наверное, большой, пел по радио: «Люди гибнут за металл!»
Чувствовал – сам гибну, но рядом был самый надежный человек в мире – отец, с которым любая беда катилась под горку…
Потом был Михаил Сопин, но и его не стало…
Стихи Михаила Сопина воскресили те мгновения пятидесятых.
Порассуждаем, миледи.
Как рождается поэт? Риторический и необязательный вопрос среди искушенной аудитории. Второй бестолковый вопрос: А как рождается человек?
Нынешний Михаил Сопин, по нашему убеждению, рождался в том десятилетнем мальчике сорок первого года в сполохах «предвестного света», который будет, как «знаменье иль знамя», сопровождать поэта всю жизнь.
Искры первых дней войны высекают пламя. От пламени занимаются тугие колосья «мироновки» и бикфордовы шнуры тротиловых шашек. Зерна горят. Мины рвутся. А что же в этом аду делает детская душа, «наблюдая исход коней с трагической земли?»
Душа бьется в неводе. Она просит «гусей-лебедей» унести ее «к отцу-маменьке» и ближе к родимой стороне.
Только некуда нести Мишу. Сначала постарался «кремлевский старец», а теперь автоматчики с родины Гете усердствуют, полосуя огнем вдоль и поперек родную Украину. Или это сон идиота? Если бы.
В те суровые дни войны для тысяч и тысяч «кукушат страны» нежною матерью становится «степная безлюдная даль».
Дантова дыра распахнулась и поглотила многих, а на коже живых война выжгла тавро, но выживших и так будут узнавать по цвету волос и едва уловимым приметам их «горемычные братья», «порубанных рощ соловьи».
Одному Господу Богу известно, что пережила душа мальчика посреди войны. Тому, довоенному Мише Сопину, навечно так и осталось десять лет. И он, сын полка, «насмерть бил, как били все. И пропадал, как все».
Пепел Клааса и миллионов «безнадег» на «казенных полях», прислушайтесь! стучит в наши сердца.
Верим, еще не написана Главная книга о той страшной войне. Но в ней уже есть целая глава Михаила Сопина.
Есть его взгляд. Есть его «двужильный голос».
Есть «душа, намотанная на траки», которая ищет среди живых «отзывчивые души».
Есть глава, в которой полки и дивизии убитых на той войне народа с врагами и палачей со своим народом докричались в девяностые годы двадцатого века сквозь «серый снег и ветер северный». Но не все живые услышали. Поэт знает об этом: «У демагога чистая анкета. Моя в грязи истории душа».
Классические свет и тьма. Извечные противоборцы – Моцарт и Сальери. Противостоящие – небо и земля, добро и зло, бог и дьявол. Вечная борьба. Это не новь в поэзии. Весь вопрос в месте нахождения – «у» или «между» молотом и наковальней. У костра с гитарой или над костром на кресте.
Русь всегда славилась страстотерпцами. Огнем и мечом Владимир Красное Солнышко крестил древлян, полян, дреговичей и вятичей. Но еще долго потом по ветхозаветным лесам хоронились языческие волхвы. Еще долго ненасытному Перуну приносили и будут приносить кровавые жертвы.
Борис и Глеб – это от Христа. А опричнина и большевизм – от Иуды?
Нас тысячу лет плетками загоняли в рай. Рублев слепнул у Святой Троицы. Достоевский день за днем сходил с ума в тоске по совести и милосердию. Толстой от «жарких объятий» божьего помазанника босым бежал в Астапьево.
Еще раньше молоденький поручик Лермонтов повернулся фасадом гусарского ментика в сторону пули.
Мы пели гимны о светлом будущем.
Нас несчитанно приносили на алтарь победы. Во имя и ради чего? - Молчат в сановных склепах сановные идолы прошлого. Идолы настоящего нанимают архитекторов для сотворения более шикарных склепов.
Безымянные подручные вождей «прикрывали снегом пропасть», оставляя своим сирым подданным лишь одну привилегию – «по-человечьи умирать». А то и не по-человечьи. По-волчьи. По-собачьи.
Жизнь и смерть. Без смерти не понять жизни. Закат и кровь одного цвета. Недаром мудрые римляне талдычили: «Помни о смерти!» Не оттого ли у Сопина фортиссимо звучит красный - багровый цвет-свет? – Краснотал. Красный снег. Вода красная. Красные мальчики. Красное, багровое поле.
Образность в вихре, в цвете и звуках. В идиопанораме.
Классически – вы скажете? А панорамная ретроспектива «во семьдесят лет». Было? У Сопина есть: «Вниз по речке закат. Вверх – калина в цвету».
Поэт имел и всегда имеет выстраданное право роптать на Родину-мачеху, «по каторжным и беженским дорогам пройдя». Но поэт осознает и считает, что раны, пусть и незажившие, - еще не повод для ослепляющей злобы. Он – выше обиды.
Прошедший все круги ада и прощающий имеет право произнести слова молитвы Святого Благовествования от Матфея, обращаясь к Отцу Небесному: «И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим».
Настоящая поэзия – это молитва и трижды молитва, если она не только за себя: «И в дикость масс Кричи о мертвых нас, Пока хранит Стреноженная воля».
Молитва и Плач. Великий Плач. Вообще это в традиции русской лирической поэзии – быть поэту профессиональным плакальщиком, не переступая грань трагикомедии.
Актера учат красиво плакать на людях. Эмоции не должны захлестывать хирурга во время операции. Поэт же – и хирург, и актер, и пациент, и зритель. Он играет и живет одновременно. И плачет за всех. У него «души плачут в надрыв». Плачет сам «листвою осеннею наземь».
Поэт плачет душою и дает клятву: «Исполню все, что требуете вы, Гулаговцы, бездомники, Солдаты, как пуля в пулю, - С вами! Дата в дату – Прошел по рубежам по болевым…»
Сказать о поэзии Сопина – «высокая гражданственность» - ничего не сказать. Лучше всего об этом он говорит сам: «Поэт – он ближе к Стеньке.
Есть те, что не уступят мест у касс. А я не уступлю Свое у стенки». Не многие златоустцы на это решались.
Позия Сопина – колдовской набат.
Поэзия - колокол.
Поэзия – меч.
Колокол, собирающий на всероссийское вече.
Колокол, будящий совесть и память в наше смутное время, в наш девяносто третий, девяносто пятый и просто пятый год третьего тысячелетия, когда опаленные веком «Убивают братец брата Смертным боем Брата брат».
У нас в истории уже были и «Красный сход» и «Крестный ход». Ничему не научились. «Ржава память», - говорит поэт. Ржавчина ест нас изнутри. Напрасно старается звонарь: «Не звони, не вернусь я назад. Мертвым звоном меня не аукай». Поэзия –меч потому, что надо кому-то рубить поганые головы Змея Горыныча.
У Сопина не слово, а Сострадание с большой буквы. Он готов «Каждой В осень рыдающей вербе» «Свою жизнь уступить». У другого сошло бы за позу, а здесь – автобиография, написанная кровью. Тени убиенных товарищей стоят над обледенелой тундрой и не дают сфальшивить.
В сборнике «Смещение» поэт ставит диагноз уходящему больному веку, в котором народился «гриб-гибрид, зачатый страхом и покором». Но «Мост Истории» не должен сгореть. А в самом человеческом существовании только тогда будет смысл, когда сохранится преемственность и вечное движение вперед. Тогда, говорит поэт, «Я мог бы ножевые года позабыть ради вечного света, Только с верой две искры отдать В руки тем, Кто пойдет с эстафетой».
«Клейменный сын казненного народа» свой «цинготный, голодраный, беспортошный» путь на Парнас проходит «Сквозь золотую россыпь тумаков». «Теперь уже людская неволя во мне и господняя воля» не позволяет «бросить ни светлую, ни темную ношу, ни друга в печали, ни недруга в скорби».
Путь продолжается сквозь «озверелый прищур амбразур». Боль в стихах звучит как исповедь: «Две капли Боли праведной осталось От нас с тобою, Но не море лжи».
Сверхзадача – пробудить в человеке Человека, сорвать занавес с глаз, поднять с коленей братьев своих, заставить искать причины поражений внутри, а не вне нас: «Милый, мы в шорах: От кривды, Не от правды седы, Что бойню Продолжает лютый ворог, А грешных судят Правые суды».
Да кто это может сказать венцу природы и центру Вселенной: «Мы над тобой цари, Твой суд и крест»?
Поэт отвечает: «Из века в век кочующая мразь».
- Я – мир, я – вершина бытия и сознания, а меня цепью к лоханке?
– Не потерплю! – взрывается «Я».
Если ты не калека умом и совестью, то правда не даст свету поменяться с тьмою местами, даже если «страна – казарма», а «храм – тюрьма». Лишь под черными крылами лжи торжествуют нетопыри и «выполняют план убийцы Под лязг затворов и ножей».
Во тьме торжествует «Молох Страха». Тогда у поэта остается только один «крестный путь – в пожар из-под огня».
В стихотворении «Мундир и Суть» поэт выносит казнокрадам и чинодралам выносится приговор: «Мундир бесправен. Лжив. Дыряв».
Сопину не нужен приказ любить или защищать Родину. Ибо он и она – единое целое: «Скипелись мы – Как кладка древней стенки: И подорвав, Нас разделить нельзя».
Крестный путь поэта и наш путь. Страна на стыке веков. Мы бредим благими помыслами, но как далеко еще до стремнины: «Мой друг, не сойти нам с причала. Мне стыдно! Мне грустно до слез…»
Но как трудно, когда полет совершается в одиночестве, «когда мастера-скорняки С детских душ сняли скальпы на шапки». «Когда одним – кровавая калина, Другим – черемуха цвела».
Вся суровая жизнь поэта – на линии боевого огня: «Вот так живу на свете белом, Живу, готовясь ко всему».
Даже праведнику, не то, что грешнику, есть, в чем каяться, пусть и за отмоленные грехи. Раскаяние всегда тяжело и для поэта и для политика.
У каждого – своя невыношенная ноша. Каждый из нас рано или поздно один на один предстанет перед Вечностью. Но от нас зависит – при жизни или после смерти разверзнутся ворота ада. Строительство темницы и храма начинается задолго до Судного дня в сердце каждого верующего.
К строительству храма призывали миссИи и пророки человечества: Христос, Будда и Магомет. Но люди извращали их учение. Они строили храм вне себя, населяя его земными идолами и поклоняясь им.
Освященная свобода – это тоже храм в сердце. А дикая свобода и вседозволенность, анархия – храм вне нашего сердца.
Кому-то очень выгодно подменять эти понятия, чтобы потом опять загнать непокорных в стойло:
«Свободно мыслить – Значит быть мишенью, Одна за вольнодумство плата – плеть. А за холуйство – знаки и петлицы». Тяжела ноша свободы для человека.
Есть ли выход из «круга нищих благ, планетарных потерь»?
Выход есть, но надо тело (рыночную экономику, капитализм) привести в гармоническое соотношение с душой (социальной справедливостью и гуманизмом). Запрячь в одну повозку чиновника (коня) и поэта (трепетную лань), то есть совместить несовместимое.
Мы наследники прошлого, дети матери-Земли и отца-Солнца
. Но даже общая колыбель не удержала нас от вражды. Войны. Революции. Торги за кусок хлеба. Борьба классов, сословий, рас, религий и партий разрушила общий дом и ввергла нас в пропасть. Сопин чувствует это изнутри: «Взглянул в себя: Там больше нет раба. Но Человека тоже не осталось».
В «Шаге первом» по-шекспировски веселится поэт, «от страха ежась. Безумию ума смертельно рад».
«Ужас наград» позволяет «скопищу ничтожеств» всем владеть, но не распоряжаться собою. Бездна разверзается под нами и звучит все тот же снобский вопрос: «Быть или не быть?» И под пытками, отвечает поэт, «быть!» В награду за это: «Шаг первый мой Земного Человека, Последний шаг – Ничтожества земли».
Быть и жить для Сопина – значит не молчать, когда вокруг все люди так «невозможно и красноречиво молчат». В мучительных раздумьях у поэта снова и снова разрешается смысл его веры: «И все ж я жить не разуверюсь, Пока способен замечать В себе униженность и серость И стадной гордости печать».
Сопин из последних сил взывает: «без вести пропавших – надо искать в самих себе себя самих».
Найди себя! Покайся публично или в тишине. Иначе, предостерегает Сопин, все повторится сначала. Возможно, что и в худшем варианте.
В «Мимикрии» к столбу позора пригвождены Пегасы «золоченого стойла», «вихляющие телом и торгующие взглядом», когда у «сивки плеть свистит по коже». Выбор поэта – выбор гражданина.
Бегут строчки стихов. Чудово поле уменьшается до размеров манежа. Со всех сторон – улюлюканье и свист. Бьют за память о дорогом. Бьют за надежду на светлое, забывая при этом, что в «минуту музыки прекрасной» «весь мир у ног поэта». И пусть при этом «кто-то рвется от спеси. Но глядят в мою душу колокольни и веси». Настоящий поэт выше разборок на трибунно - бытовом уровне.
Стих «Волго-Дон» возвращает нас к «Красному-красному полю» «ударных сталинских строек». Картина не для слабонервных. И как герб на знамени – идол в каменном френче над мясорубкой «меж Цымлой и Соленым».
Но вот пришли 90-е и более поздние годы, а мы еще так далеки от надежд: «Сам жертва и мытарь, Поэтому и говорю: Царит летаргия, Возня о свободе, не боле…»
Нет веры былой и нет желания возвращаться на «Поруганную колокольню».
И если в начале восемнадцатого века Петр Первый вырывал языки у колоколов, переплавляя их на пушки, то теперь «зависть» и «азарт», «срам» и «страх» с круговою порукою мешают нам услышать «Благовест». И что же это сейчас за время такое, когда «хлынули Толпой В Дворяне хамы?» Не постсоветский ли декаданс?
Голос поэта оборонительно звучит среди рекламных роликов. Против «капралов тыла», против «вранья». За мужика – «архангела серой масти», который: «От вечной лжи Устал хребтом. И если б выпрямился малость, стоял бы в уровень с Христом».
Можно ли любить и ненавидеть одновременно? Может ли земля одним разом быть чужой и родимой? Если мать хуже мачехи, то разве она перестает быть матерью первородившей? Прием оксюморона удачно использкется поэтом: «Чужую, родимую землю, За все до удушья, До спазм ненавижу, любя!»
А раз есть любовь, то есть и надежда…
Надежда… Это отдельная тема. Наши надежды уходят на тысячу лет назад – к Крещению Руси, Куликову полю, Бородино, Крымской войне, «Варягу», февралю-марту 1917 года, к маю незабвенного 1945 –го. Оправдались ли они? Что получили победители и что досталось побежденным?
Но вслед за Михаилом Сопиным мы приползаем «в тебя веровать, Родина, Надсадив сухожилья о наст».
Эта вера требует жертв. Веру убивают. И за веру убивают. В спину дышат клеветники, отступники и жертвы.
«Хлеба и воды поражены заразой».
Люди растерзаны эпизоотией нравственной чумы, с которой бьется в неравном поединке, как фронтовые санитары, поэты – трубадуры и художники тираноборцы.
Поэзия Михаила Сопина, несмотря на весь внутренний трагизм, оставляет ощущение светлого – «не бойни, не трасс пулеметных качелей», а «коней с цветами в зубах», несомых весенним половодьем.
Поэт и после смерти сквозь наст в два метра толщиной яростно и так живо взывает: «Услышь своих, Россия, недопетых, Кто не дополз, упал, недодышал…» - Миша! Мы слышим!
Он посмертно и так мудро предостерегает нас: «Где идея выше власти – пригвождена К распятию Душа».
Верую: всем нам Михаил Сопин «…зажег звезду, чтоб она в дорогу, где дороги нет, Всем забытым Богом, Обронила свет…»
Обронила, чтобы мы еще раз получили шанс найти самих себя и сквозь грозный набат услышать обнадеживающий «Благовест».
Вот уже более восьми лет прошло, как нет с нами Михаила Сопина.
Жене поэта
Здравствуйте, Татьяна Петровна! Прочел страничку на сайте "Российские поэты". Хорошая подборка. Добрые воспоминания.
И слова Михаила Николаевича звучат сегодня как никогда современно...Написал ведь на все времена! Про банды на богомолье и спившегося мужика, никак не желающего стать вровень с Христом...
Удивительное дело: раньше некоторые его строчки отзвенькивали хоть и благородным, но металлом....Теперь это спокойный и мягкий рокот волны....Сильной, напористой, но не стальной...
Большое слышится на расстояньи.