Джон, тренер семинара по конфликтологии и миротворчеству, организованного для беженцев, по-русски знал только одно слово – «тишина». Это был молодой задорный парень с волосами цвета спелой пшеницы и добрыми голубыми глазами. Однако слово «тишина» он умел произнести громко и строго, призывая участников, иногда не в меру говорливых, к молчанию.
-Нина, тишина! – и это останавливало даже Нину, которую не смогла бы остановить и разорвавшаяся перед ней бомба.
Перед началом координатор предупредила всех участников, чтобы ни одного слова не прозвучало о политике и войне:
- Мы будем обсуждать только теорию конфликтов, никаких примеров и рассказов про Сумгаит, Баку, Карабах!
Но люди забывались и тогда координатор жёстко произносила по-армянски:
- Тишина!
Этого переводчик не переводил, но Джон всегда чувствовал этот момент недосказанности из скомканных, проглоченных слов. Он подходил к допустившему оплошность участнику и ласково спрашивал:
- Вонцес?
Произнесённые Джоном по-армянски слова «Как ты?» всегда вызывали искренний смех, разряжавший напряжение. И семинар шёл своим теоретическим путём.
На кофе-брейке Оксана, прихорашиваясь перед зеркальцем, как и полагается двойнику Джины Лолобриджиды, - сходство было в самом деле потрясающим, -вдруг заметила, как Лена, деловито вытащив какие-то напечатанные листы, встала с места.
- Ленуль, это твой новый рассказ? Дай почитать.
- Нет, это распечатка с Интернета. Про события в Баку в январе 90-го. Хочу кое-кому показать.
Лицо Оксаны покрыла мертвенная бледность. Она протянула руку:
- Дай на секунду.
Оксана взяла листы:
- Интересно, Алексей – его настоящее имя?
- Ты имеешь в виду автора? Я думаю, да. Всё по-настоящему, и должность его в то время – офицер спецназа, и фото. Правда, красавчик?
Оксана закрыла лицо руками. До Лены донеслось как из могилы:
- Меня ведь тоже русский спас. Меня и маму. Меня тогда ... с третьего этажа выкинули... Ну, я-то ничего не помню после того, как нашу дверь взломали... Мама рассказывала. Он ворвался, когда эти говнюки хотели маму выкинуть – и раскидал их всех. Они ведь трусы такие, половина сразу сбежала, а других он просто уложил на месте. Потом спустил маму, укутал меня в одеало и понёс на руках до машины и доставил в госпиталь. Я там провела несколько месяцев. Он и документы потом принёс с нашей квартиры и некоторые вещи, которые соседи сохранили. Мы с мамой до Еревана добрались только в мае – представляешь. И из Баку он помог нам выбраться.
Оксана убрала руки с лица. Оно было абсолютно сухое, только в больших чёрных глазах поблёскивала влага.
- У меня что-то с головой. Такие провалы в памяти. Я имя его забыла, Лена, представляешь. Не помню. И мама не помнит. То на А начинается, говорит, то на В, - Оксана застонала – но точно помню, что он был заместителем начальника 8 отделения милиции. Я и лицо его забыла. Но узнаю, если будет рядом, знаешь. Почувствую сразу.
Влагу в глазах Оксаны сменил лихорадочный блеск:
- Знаешь, я однажды проснулась ночью, - увидела плохой сон про Него и сразу почувствовала, что Ему очень плохо. И со мной такая истерика случилась, головой билась об пол, молила бога, чтобы всё, что отпустил мне – здоровье, жизнь, всё взял и отдал Ему – без остатка. Меня потом мама из транса выводила, но, зато, знаешь, у Него сейчас всё хорошо. Я чувствую. Ты веришь?
- Да, - проговорила Лена.
- Ты что это, плачешь, - Оксана вдруг улыбнулась своей уверенной улыбкой, - давай сюда сумочку, найдём платок – сопли вытирать.
И уже без тени шутливости добавила:
- Пусть Они плачут по своему «харам»-ному городу, который Они сами осквернили. А за нас наши мужчины отомстили. Как надо отомстили!
- Да! Это так! – Глаза у Лены заблестели уже не от слёз.
- Тебе какой кофе сделать – сладкий или горький? – спросила Оксана, встряхнув чёрными кудрями.
- Не очень сладкий.
- Ну ты тогда иди по своим делам, а я пойду кофе приготовлю.
Оксана вышла, прямая, длинноногая, в обтянутых белых брючках – по последней ереванской моде.
Лена, собрав листы, уже выходила из зала, когда ей дорогу перегородил Джон:
- Лена, вонцес?
*- I am fine, - она слабо улыбнулась.
- Tear, - Джон вытер слезу, осташуюся у неё в уголке глаза, - Why?
- Тишина! – Лена в точности повторила интонацию Джона. – Тишина, Джон!
- ОК! – Джон рассмеялся. – Тишина!
И прикрыл рот ладонью. Однако полные грусти его глаза говорили, что он всё прекрасно понимает без слов. Теперь рассмеялась и Лена.
И, словно эхо, им вторил из коридора серебристый смех Оксаны.
*- У меня всё отлично.
- Слёза. Почему?