Карой – узкий черно-белый человек, очень острый, словно упакованный сам в себя. Обычно кости спрятаны под мышцами, кожей – какой уж придется: светящейся, обветренной, морщинистой… А здесь – наоборот: кажется, что все мягкое – внутри, выглядывает при ходьбе из-за костяного каркаса, но не более. Карой был бы похож на нарисованную угольком фигурку, если бы не необходимость изредка есть, находить себе новую одежду и всю жизнь расписываться одним именем. Угольные человечки все-таки выше этого.
Лет ему ни много, ни мало. Никто просто не знает: сколько. Каждый вечер он появляется на восточной трассе: хорошо, если к полуночи ему удастся дойти до своего дома, который на самом деле ему не принадлежит.
Вот по Карою побежали строчки дождя – тот же уголек, только полегче. Или нет: как уж получится. Дрогнет рука, и надвигающаяся ночь порвется надвое кляксой – такой же острой, как и сам Карой.
Он всегда покрыт летней пылью: она так и пахнет – июнем, жарким асфальтом и горячими камнями; прозрачная, но тяжелая. И чем темнее становится вокруг, тем легче ее увидеть: белесый налет на волосах и одежде. Очень похоже на цвет поездов дальнего следования со стажем или на следы испарившейся морской воды.
Мы в очередной раз остановились: заслуженный перекур. С головы до ног – волнами – широкий гул. Тела ему не хватает, он выплескивается через край. А вместе с ним – последние связные мысли, поэтому и молчим. Ян на корточках, мусолит свой “золотой лист”, я – чуть ниже по склону. Мне уже ничего не надо.
- Когда дойдем, скоро?
Мотает головой из стороны в сторону.
- Половину-то хоть прошли?
На этот раз соглашается: добрый человек, добрый, прошли. По обеим сторонам асфальтной ленты – метелки травы по колено, а метров через тридцать – высоченный кустарник и тонюсенькие брошенные березки: все смешивается в темноте, березы растут из драных покрышек, по ним медленно взбирается в небо трава, кусты пухнут, обещая близкую воду. Но самый восторг – мелкие камешки под лопатками и носы собственных кросс: более реальных мелочей не придумать. Камешки резко срываются где-то над головой и скачут слева от меня, по ушам подорожника: рядом опускается Янка:
- Как очухаешься, кивни хоть, если сам встать не сможешь. Поползем дальше.
Я лежу. Если кивну сейчас, он встряхнет меня, как старый половик, и потащит на трассу. Или, того не легче, какими-нибудь тропками, да по чужим огородам.
- Давай еще пять минут.
- Да пожалуйста, наслаждайся....
Ровно через пять минут, как по часам:
- Тебе этот унылый пейзаж не надоел? Ведь выучить уже можно было!
Покоряюсь:
- Надоел, до смерти надоел, до самой смерти, но вставать…
Он сам меня поднял:
- Вот и славно, пошли. Скоро до деревни доберемся, там знакомые. Хоть не под открытым небом ночевать.
- А тебе не все равно? - я вообще несколько агрессивен, когда прерывают мои попытки вырубиться в луже грязи у обочины.
- Все равно. А тебе?
Я заткнулся. И пошел, пошел, пошел…
Первый раз мы попросту столкнулись: нос к носу, в коридоре Микиной квартиры. Ян только что выбрался из душа: в руках – ком пыльной серой одежды, волосы, как по линейке – вертикалями вниз:
- Привет, - улыбнулся мне и пошел в Микину комнату.
Минут через десять, когда Мика усадил всех медитировать над поллитровыми кружками крепкого чая, нас с Яном познакомили “официально”: Ян, Сашка, знакомьтесь, угощайтесь, он тебя доведет. Мой проводник вызывал двойственные чувства. С одной стороны – разочарование: если уж уходить, то и попутчик должен быть “странный”. Не то чтобы с придурью, но – оттуда. Дедок-лесовичок, киборг, мутант: короче, нечисть из чьих-нибудь глюков. А с другой стороны, он так был похож на меня, на Мику. Я мог его представить в трамвайной давке, в очереди за хлебом насущным. Вот, пожалуйста, он ведь ест, пьет. Воду горячую на себя переводит. Причем – без всяких мук совести. Все эти мысли – вертелись, оставаясь на месте. Получалась добротная биография обычного человека. И, на автомате, такая же “добротная” судьба вырисовывалась у моего бреда, у предстоящей дороги - у всего, о чем мы с Микой трепались по подъездам.
- Замечательно. Когда ты собираешься выходить?
Ян улыбнулся:
- Слушай, а можно я хоть высплюсь, ты не против? Давай НЕ сегодня?
Беззлобно так, по-доброму. Интересно, сколько он за эту ночь прошагал?
Выспаться ему так и не удалось: мы до пяти утра резались с ним в карты. Проигрывали попеременно, словно в вежливости упражнялись, зато к утру уже было о чем поговорить. Если бы, конечно, мы хотели разговаривать. Ян сгреб куда-то под кровать карты (“бесовские парсуны”) и минуты три сидел неподвижно, закрыв глаза руками. Потом улыбнулся мне:
- Вот скажи, это – разумно? Нет, это не разумно. Если выходить, то с утра, не иначе. Так что ты тут думай пока, а я пойду реанимироваться.
Он встал и пошел на кухню. Я сначала завернул в ванную и попытался трижды утопить голову в ледяной воде: ни фига, эта пустая погремушка каждый раз всплывала. Зато к исходу третьего раунда, я уже вполне отражал, что мне там надо решать: идем – не идем, сегодня – завтра. Идем. Это однозначно. Что касается даты, то я был обеими лапами за сегодня, но что-то подсказывало, что проводнику моему мир сейчас кажется гораздо более мутным, нежели мне, блаженно отхрапевшему все последние ночи.
- Ян?..., - я добрался, наконец, до знакомой Микиной кухни. – Слушай, а что, по дороге выспаться негде? То есть, ты сколько вообще не спал?
Ян сидел на полу, прислонившись к плите. Рядом, на теплом золотистом линолеуме грелись пепельница и кружка кофе. Он начал загибать пальцы.
- Короче, не страшно… Если выйдем через полчаса, то сможем выспаться как белые люди. Если стормозим, то тоже сможем выспаться, но уже на лоне природы. Двадцать минут на сборы, ничего лишнего, удобная обувь.
Он таки удостоил меня взглядом:
- Мы друг друга правильно поняли?
- Правильно.
- Вот и хорошо. Если что, по дороге разберемся.
Тень постепенно описала круг и легла у наших ног: час за часом – я тихо тупею, а ничего вокруг не меняется. Такое впечатление, что даже если я сейчас с воплем брошусь на асфальт, в следующий момент обнаружу себя понуро бредущим за Янкой. И дыхание не собьется, и ритм шагов не нарушится. Интересно, кому-нибудь еще, кроме меня, такие кошмары снятся? По краям дороги – лес, высокие тонкие сосенки, прижавшиеся друг к другу, как будто гребни рядком выстроили. Сначала они покраснели, словно где-то там, в глубине, этот частокол давно подожгли, и сейчас угли и жар высыплются нам под ноги. Потом, безо всяких переходов, остыли и поседели. Янка невозмутимо двигал ходулями. Если меня не обманывали глаза, то он еще и кайфовал от всего происходящего.
- Слушай, а здесь вообще люди ходят?
- Мы же идем.
Все понятно, замечательно. В общем, чего-то подобного я и ожидал.
Под подошвами шуршит. Оценивать степень затемненности окружающего мира смысла уже нет: смысл кончился с полчаса назад, если не раньше; осталась зябкая сырая ночь. Несколько раз я чуть не скатился по насыпи в готические холмики вейниковых и, реже, невесть откуда возникающей осоки. Видимо, когда дорогу строили, местность пришлось изрядно осушать: да против природы не попрешь. Как она захочет, так, в итоге, и получится. Сказано – болото на ближайшие полтора столетия, значит, болото. Даже если все песком засыпать, воздух будет по волосам стекать.
Сначала я пытался идти с Янкой вровень: вдруг его все же на разговор потянет. Потом сдался, и аккуратно стал отставать на два - три шага: как раз достаточно, чтобы вовремя откликнуться, но глаза не мозолить. Минут через двадцать черные бордюры с обеих сторон стали ажурными, потом я стал различать в них прорехи зашторенного электрического света, силуэты одноэтажных построек. А затем дома стали домами, хоть и ночной масти. У некоторых видны были даже резные наличники и содержимое палисада. Самым безумным чудом оказались золотые шары, заполонившие один из таких закутков. Янка устроился рядом с ними, в сотый раз закурил и жестом пригласил сесть рядом. Занятый разглядыванием сквозь окна чужого “спанья” я не заметил перемены, и чуть не сшиб попутчика.
- Садись уже, - потянул меня за куртку.
- Только не говори, что это не та деревня, что нам еще столько и полстолько…
Его явно прикалывало мое нежелание идти дальше, даже в темноте ухмылка получилась очень красноречивая.
- Да нет, все норма, домов пять пройдем еще, и можешь дрыхнуть до утра.
- Черта с два: когда проснусь, тогда проснусь. Петухи часа через три орать уже начнут, я тебе кто, супермен, что ли?...
- Ладно, проехали.
Так мы и сидели, оседлав валяющуюся у дорожки старую шину от какого-то техно-монстра. Как только движение прекратилось, со всех сторон облепил гнус, жалобно умоляющий не шевелиться. Эти гады стонали и звенели. Очень хотелось заткнуть уши: пусть кусают, лишь бы замолкли. Докурив, Ян повел меня дальше. Заветный шестой дом был совсем небольшой, да и пристроек я не заметил, но двор, как и у всех домов на этой улице, был крытый. Ни щелки, только под самой крышей – узкая застекленная полоса, через которую на наши лица вытекал рыжий неровный свет. Ян позвонил. Сначала была только тишина: абсолютно неживая и безразличная. Я почти уверовал, что нам идти, идти, идти – и не будет этому пути конца и края. Потом - перебором - шаги, и из стены исчез еще один темный кусок, показалась рыжая мякоть. Здесь она была гораздо богаче: теплая, в прожилках мебели и отсветах на всяких склянках. Хозяйка улыбнулась и почти втянула нас внутрь. По крайней мере, этой высокой чести удостоился мой проводник. Повисла на нем, чего-то там мурлычет: сельская идиллия. Потом завертелась, достала хлеб, молоко – белое-белое: я чуть не заплакал: глаза обожгло. И снова – тихо, только стрелки часов кланяются, кланяются, щелк – сорвались, и снова. А еще позже свет совсем исчез. Осталось облако медовника над столом: дышит, распускает пыльцу. Этот мутный белесовато-желтый туман - последнее, что я помню: мой долгий день, наконец, закончился. Еще несколько секунд для меня существовали твердость льняного постельного белья, привыкающего к человеческой коже, и шепот хозяйки на кухне. Земля перестала кружиться и царапать кожу: хватит уже, набегались, всем - спать.
Деревом пахнет. Сначала – сырым, мягким. Оно, бывает, плачет. Потом – горящим: это затопили печь. Опилки под ногами, щепки, золотисто-зеленая стружка. Трава – тоже ревет: видимо был дождь. И снова будет: у неба все веки в серой мути, ровненько так по горизонту клубится и ползет. Ветер под футболку забрался, и сразу чувствуется – ни у кого еще не грелся. Или просто – похолодало, заметно похолодало. Тоненько, иголочкой пробирает, потом вылетает из спины и – нет уже ничего. Странный какой-то переход: у меня перед глазами все плывет, но ведь – не от великих чудес. А от того, что надо идти мыть посуду, готовить завтрак. Спасибо хоть, корову доить не заставили. А вот про кроликов напомнили. Весь крольчатник выстлан сохнущей зеленой травой: широкими темными лопухами, подорожником. И эти, мохнатые, хрумкают себе без остановки. Посреди пристроя - старый стул, покрытый когда-то густым слоем коричневой краски. Не помню, чтобы сейчас так делали, поэтому и кажется – древним, словно из старой фотографии его вырезали. Сел на него, обняв тощую ребристую спинку, и стал наблюдать, как кролики едят, толпясь у кормушек. На них можно смотреть до бесконечности, а они также – до бесконечности - будут поглощать и переваривать. Над нашими головами пророкотало: будет не просто дождь…
Все слишком реально: пока чистил кормушки, умудрился занозить где-то руки. Потом побежал ставить чайник и готовить пожрать. Все ждал, что вот-вот раздастся глас Божий, или окажется, что я просто брежу, поэтому никак не мог остановиться: как дурак, вслушивался во все ощущения собственного тела.
Сели пить чай. За окном: штрихами – первые капли. Ян сидел и рассматривал черный узорчатый подстаканник. Их на столе с десяток стояло: светлые, золотистые, цветные. Те, что поновее, - легкомысленные, штампованные: разнокалиберная крапинка по цветному полю. Те, что постарше, как у Яна – целое повествование на пятнадцати квадратных сантиметрах. На моем, белесом, прославлялась какая-то спартакиада: по заснеженному лесу, чуть не сшибая молодые елочки, кругами неслись лыжники. Упитанные, одинаково стриженные, все – в шапочках с круглыми помпонами. Жались боком к моему чаю и, видимо, грелись. Еще бы: год за годом – зима.
Ян собрал со стола посуду и пошел в маленький закуток, именуемый здесь кухней, на самом деле – просто печь обошел. Там какое-то время раздавались приглушенные плеском воды звуки сталкивающихся стаканов. Я все это время сидел у окна и думал, что опять надо идти, а чем дальше, тем хуже я понимаю смысл происходящего. Наверное, мне было бы легче, если бы нас преследовали. На каждом шагу – озера кипящей лавы; сверху обязательно должно что-то рушиться. И, конечно, море крови. Можно даже немножко своей туда добавить: для пущей уверенности. А так, словно спишь без сновидений.
- Я одеваюсь. Дождь затяжной, нудный, но не сильный. Мы почти половину прошли, рад?
- Рад.
Ян уже нырял в длинный темно-серый свитер, какие у меня с детства почему-то ассоциируются с рыбаками и вообще – с рыбой. Черт знает, почему. Я залез в ранец, достал старые свои привычные вещи: опять же, - я вообще из дома уходил, или как? Ян извлек откуда-то из-за печи выцветшие ветровки, протянул мне один из балахонов:
- Хозяйка, добрая душа, снабдила.
Он закинул ранец на плечи и стал шарить по карманам в поисках ключей, ожидая, когда я закончу копаться. Потом заулыбался – вот с этим вот человеком мы в карты играли, помню. А тот, другой, постоянно включает обратный отсчет: это начинает утомлять, тем более что при всей нашей спешке еще ни одного озера лавы мы так и не пересекли.
- Только не кисни, ладно? – кивнул за окно: - Дождь, это же замечательно. Представляешь, как сейчас лес пахнет?
И вышел.
Город спит: слишком рано просыпаться. Трава, сквозь асфальт, немного напоминает бумагу. Над землей толстым слоем – гудение: разбег на взлетной полосе, которая лежит чуть южнее. А впереди – серым нарисованы столбики домов с окнами и дверями. Пейзаж безвременья. Знаю, что так было не всегда, но вот что что-то в этом мире изменится, представить не могу. Горизонт сиреневый и пахнет грозой, может, поэтому – времени нет. Но гроза уползает, она обогнала нас. Так странно: пыль моего города будущего и старые кроссовки, которые все-таки выдержали переход. Осталось чуть-чуть: и мне, и, судя по всему, - им.
Поплыли рядом с облаками рекламные щиты, шины, пивные банки, битое стекло: слишком конкретно и печально. Здравствуй, время. Теперь город неизбежно проснется, и нам придется войти, извинившись, вытереть ноги у порога, долго улыбаться.
Город начался очень незаметно, даже тихо. Потом оказалось – просто замахивался от души, а в следующее мгновение так залепил, что мало не показалось. День на крещендо. Нам пришлось пройти этот пестрый базар полностью, от края до края: я привык: входя в город с востока, уснешь на его западных окраинах.
Ян уже не торопился. Мы поровнялись, сбавили скорость, и он начал медленно топить меня в окружающем пространстве: мой взгляд, словно на радиоуправлении, скользил по перечисляемым объектам. Если я когда-нибудь вспомню хоть несколько строк из этой лекции, буду самым непотопляемым жителем мегаполиса. Но, надеюсь, память пощадит меня.
Шли мы, мягко говоря, не самым коротким путем и, думаю, дошли только потому, что грозовые тучи сделали почетный круг и, подумав, вернулись. Когда Ян, наконец, угомонился и выбрал нужный нам подъезд, ласточки уже с ума сходили. Еще немного, - и как камикадзе, со всем доступным презрением к бытию – об асфальт.
- Заходи.
Сыро, прохладно, пахнет камнем и мхом.
- Не пугайся, там сейчас сестренка.
- Это так страшно? Она у тебя кто?
Он полез за ключами в ранец:
- Она? Она у меня Сашка. А временами еще и Шурка, так что имей в виду.
Девица сидела у экрана старого угольно-черного телевизора, к которому тянулись проводки игровой приставки. Если не ошибаюсь, из всей одежды на ней была детская коротюсенькая сорочка и клетчатая фланелевая рубаха, размеров на пять больше, чем надо. Девицу это совершенно не смущало. Она повизгивала от восторга, впечатывая своего персонажа в безвольно летающую тушу противника. Компьютерные фигурки, составленные из дрожащих мигающих квадратов, метались между кирпичными стенами каких-то подворотен. Пейзаж был настолько невыразителен, что я, на их месте, давно перестал бы отличать верх-низ и лево-право. Ян присел позади нее. Потом медленно потянул за косу, так что девчонка на несколько мгновений все таки потеряла из виду своих питомцев, и прижался губами к пшеничному затылку. У меня, например, такой теплый золотистый цвет вызвал мысли о свежем горячем хлебе. И запах – только что разломленной пополам буханки, прямо из печи, чтобы обжигало пальцы и нос – чуть влажным паром. И запах, запах, запах… Чувствуется, что с вечера не ели.
- Типа, здравствуй, я дошел.
- Клево!, - девчонка уже косилась в экран, не меняя, правда, положения головы. Ее персонаж пару раз провернулся на одной ноге, агрессивно размахивая другой перед носом врага. Но до носа так и не достал:
- ччччерт….
Она еще активнее начала мять джойстик в руках, уже окончательно забыв про нашу общую реальность.
- Ладно…
Ян хлопнул ее по плечу, встал и направился на кухню. Я с готовностью последовал за ним, но кухня оказалась настолько крошечной, что дальше дверного проема мне было не пройти. Все внутреннее пространство занимали стол, два стула и холодильник. Высота и ширина последнего, похоже, были примерно одинаковы: в итоге получился серый жужжащий бочонок. Ни плиты, ни микроволновки, только на широком подоконнике – старинный ростер. Я вытянул в проем из-под стола одну из табуреток и занял сторожевой пост. Из гостиной по-прежнему слышались девчоночьи невразумительные разговоры “сам с собой”. Ситуация на экране была мне уже недоступна: все, что я видел со своего насеста – это половина клетчатой спины и загорелое ободранное колено, которое, впрочем, очень живо передавало все успехи и неуспехи хозяйки.
- Ян, тебе чем-нибудь помочь? А то сижу…
- Когда придумаешь, чем тут можно помочь, скажи мне, вместе порадуемся, - он даже не обернулся. Быстро резал не слишком свежий хлеб (ох, какой же, наверное, был запах у ее волос!..), выстраивал на ломтях пизанские башни из таких же, сомнительной свежести продуктов и, не глядя, пихал в ростер. Там все это быстро плавилось, и бояться было уже нечего: вернее, нельзя было определить, чего именно стоит бояться в первую очередь. Выстроив на пластиковой одноразовой тарелке что-то вроде маленькой пирамидки Джосера, Ян с гордостью достал из холодильника упаковку майонеза.
- Сашка, живем!.., - я его таким счастливым не видел с момента нашего знакомства.
- Все: начинаем жрать…, - я придвинулся к столу и открыл очередной сезон. Ян завертел головой по сторонам:
- Знаешь, похоже Саня чайник грохнула, либо продала. Либо потеряла. Короче, будем, как нелюди, пить остывший час из термоса.
Мимо, все – мимо, над моей головой, между ушей. Как у тягловой лошади. Я с готовностью закивал. Он аккуратно обогнул меня и исчез в коридоре. Его возвращение я отметил по опустившемуся между мной и тарелкой серебристому тубусу.
- Теперь можно совсем уже жить.
Я отодвинул термос в сторону:
- Точно, зажили. За мир во всем мире, и чтоб еда никогда не кончалась!
Судя по всему, мы отмечали свое возвращение в цивилизацию, представленную облезлым ростером и шорохом электроприборов. Воздух за окном густел. Сначала казалось, что он все-таки собирается разродиться грозой. Потом уже ничего не казалось: он окончательно потемнел и скатился в ночь. Без всяких дождей и раскатов грома. Просто – темный плотный воздух. Ян закурил, и я окончательно перестал его видеть: тлеющая сигарета собрала в пучок жалкие остатки моего внимания.
- Как дальше? То есть, завтра у нас что?
Ян улыбнулся:
- Ну, пятница завтра. Это что-нибудь меняет?
- Да нет, я о себе, любимом-ненаглядном.
Он протянул руку, чтобы стряхнуть пепел в пластиковую тарелку, и одновременно попытался пожать плечами. Получилось – плечом:
- Считай, до города я тебя довел. Завтра утром найду адреса. Сегодня уж людей тормошить не буду, сам понимаешь.
Я все равно не смог бы уйти дальше порога, поэтому молча согласился.
- Когда проснешься, тогда и посмотрим. В любом случае, я свою часть работы выполнил. Остались какие-нибудь претензии?
- Да нет, точно – нет. Получилось даже быстрее, чем договаривались.
Перед глазами сразу всплыли все виденные до вчерашнего дня карты, схемы, кроки. Потом – проверки, разрешения, пропуска. И вся эта круговерть, кусаясь и шипя, похоже, просто проплыла мимо: как те грозные выпады Сашкиного героя.
- Странно так, - чувствовал, что улыбаюсь - счастливый, дурак дураком, и не мог сдержаться: - Сколько бы мне еще понадобилось месяцев, лет, чтобы единожды пересечь границу, а? А если дважды: туда и обратно? А понравилось бы, - так снова, с самого начала…
Огонек сигареты выписал в воздухе очередной вираж:
- Во второй раз проще и быстрее. Так всегда. Если, конечно, докажешь инспекции, что не подсел, и тебе, видишь ли, просто любопытно. У тебя там неоконченные опыты или еще какая-нибудь чушь.
Я не стал спорить: какого черта, я все равно ничего не знаю! Жмурился, как кот, на остывающий чай, а внутри все тихонько звенело: не то от усталости, - дорога так из меня уходила; не то дождь эхом отдавался – сначала в стеклах, потом – во мне.
- Наверное, ты прав. Тем более – спасибо.
Снова уголек затрепыхался:
- Не за что.
Она сняла наушники, по комнате застучали приглушенные игрушечные басы:
- Я сегодня за брата, - и плюхнулась рядом на диван.
- А он?
Неопределенные вензеля руками в воздухе.
- Ага, понятно.
Сашке было все равно, она отчаянно прислушивалась к писку в наушниках, увлеченно мотала головой, подключая временами ноги и руки. Забавно было смотреть, и я смотрел: надоело себя гнать. Тем более что я даже не знал – куда дальше. Все мои самые смелые мечты воплотились вчера, на восточной трассе… Типичная городская джинсовая девочка, цветная, звенящая: по моим необоснованным представлениям столько браслетов одновременно могла одеть только состоятельная индуска на свадьбу соседки. Во все стороны – нитки и перья. Так я и сидел, любовался. Потом она замерла и, похоже, даже задумалась:
- Ты когда собираешься выходить?
- А когда надо?
Снова мысль, две, несколько, и глаза – куда-то к соседям сверху:
- Наверное, сейчас тоже можно.
- Ну, пошли.
Я встал первым, поднял из-под дивана свой ранец, разбухший от негнущейся ветровки. Пока вытаскивал ее и пристраивал на вешалке, Сашка избавилась от наушников, схватила расписную залатанную торбу и хозяйским взором окинула квартиру: утюг выключен, чайник отсутствует, воду дадут в октябре. Значит, все в порядке.
- Пошли.
Ну, вылитый братец. У меня на этот их призыв скоро выработается новый условный рефлекс, как у собачек Павлова: на счет три с низкого старта…
Городская пестрядь: я чуть не захлебнулся цветом и звуками. Минуты две страшно болела голова: давило металлом на виски, а потом – прошло. Словно поднялся со дна на поверхность: давление воды не изменилось, не исчезло, не смирилось со мной. Просто оно осталось ТАМ, а я появился здесь. Разошлись. Давно не видел столько людей: ровно три дня. А кажется, что – никогда. Саша ловко лавировала, уворачиваясь от выбившихся из ритма прохожих. Я старался не отставать; как мог, конечно. Небо скрипело, асфальт под ногами плавился. По сути, - обычное городское лето. Вот только я в нем жил впервые. Мы прошли сквозь небольшой парк, вытянувшийся вдоль линейки трамвайных путей: они так забавно прильнули друг к другу, не разделить. Главная достопримечательность парка – проносящиеся стрелки трамваев. Последняя отрада пассажиров – хоть ненадолго окунуть взгляд в сероватую зелень. Одни, на лавках, не спеша что-то пережевывают; другие – смазанными кадрами: три головы, шесть рук, все лица – в одну вспышку. Затем пошли промышленные районы: сотни метров бетонных заборов, персональные железнодорожные пути, мутировавший, жадный до света кустарник в тупиках. Я все глотал этот город, и никак не мог наесться. Мы шли долго, но по сравнению с переходом, проделанным за последние дни, нынешнее утро было почти неподвижным: я блаженствовал, а мир утекал себе мимо. Через полчаса дошли до спальных районов. Невысокие, в три – четыре этажа домики с мансардами и балконами для двух ног. Возле одного из них валялись обломки поваленного фонарного столба: прямоугольные блоки бетона, из которых тонкими пальцами торчала арматура. Саша уселась на одном из них, по другому похлопала ладонью: приглашение составить компанию. Прямо как с кошкой. Я сел, ожидая. Она достала уже привычный мне “золотой лист” и закурила. Следом за сигаретами из ранца была извлечена новенькая записная книжка. Этот предмет перекочевал ко мне:
- Держи. Специально для тебя сегодня утром купила. Тут несколько адресов и телефонов, которые Янка нашел, пригодится. На обложке – твой новый адрес. Собственно, мы сидим практически у тебя во дворе. Извиняй, что не в центрах, да не на бульварах.
Мне стало смешно:
- Какая разница?
- Правда, - ей мой ответ понравился. Утопила ноги поглубже в заросли одуванчика и стала жмуриться на солнце:
- Так, по-моему, ничего не забыла.
- А ваш с Янкой адрес тут есть?
Улыбнулась только:
- Не-а. Зачем? Если ты собрался цепляться за всякие-разные точки отсчета, то мог бы и не уходить. Толку-то…
- Просто. Хоть спасибо проводнику сказать, что ли.
Кинула небрежно недокуренную сигарету к цветам:
- Ладно, проехали: считай, что уже попрощался. А так: захочешь найти – найдешь.
Похоже, Сашка собралась уходить. Я был сто раз согласен с ней по поводу всех этих премудростей с точками отсчета и адресами, но нырять вот так, сразу, не задержав дыхания…
- Давай еще пять минут.
- Да пожалуйста, наслаждайся.
Движение было приостановлено: она согнулась пополам, внимательно рассматривая что-то в траве: передо мной остались только пшеничные пряди, вертикалями тянущиеся к одуванчикам.
- Слушай, а он твой, да?
Посмотрела на меня, заулыбалась. Показалось даже, что на носу враз веснушки повыскакивали:
- Ну, вроде как мой. Или я – его. Зависит от того, с какой стороны смотреть, правильно?
Прикольно: и этот вот постреленок – мой молчаливый проводник? Курит не переставая, жрет что попало, спит под первым попавшимся кустом. Нет, правда, забавно: совсем крыша поехала. Хотя, похожи, конечно. Я засмеялся, словно отмахнулся от всего этого, и - была –не была: поднялся рывком на ноги, прокручивая в голове буквы и цифры моего дома, потрепал напоследок пшеничную копну, и пошел. Она догнала, со смехом повисла на шее, не поцеловала, а так, лизнула почти по щеке, и побежала обратно: размазывать по глухим стенам компьютерных подворотней мировое зло. Нда-а, хорошо, все-таки, что их иногда двое: я попробовал представить Яна на месте Сашки, тихо ужаснулся и ускорил шаг: нет уж, господа, надо хотя бы немножко начать жить, а потом уже забивать голову и книжку новыми адресами: до ближайшего перехода.