Эссерти

Эссерти
Внутренние монологи по разным поводам


Конечно, вряд ли я изобрету новый жанр. Скорее, это будет просто мешанина дневника и прозы типа «поток сознания». И было бы гораздо легче создавать такого рода произведения, если существовал бы «миелограф» - диктофон для записи «громких мыслей», то есть говорения про себя. Потому что иной раз как начнёшь сам с собой какую-нибудь тему «перетирать» - так страниц на тридцать наразмышляешь с учётом всех сокращений и редактирований.

Ключ от ворот.

Начинать тут всё равно с чего. Понятно, что я не начал думать только сегодня, когда проходил мимо вторых ворот нашего садоводства. Они закрыты на замок, а ключа от замка у меня нет. Есть этот ключ у хозяина ближайшего к воротам участка, но, чтобы его взять, надо пройти через эти ворота (а без ключа это невозможно) или обойти через первые ворота, а уж если я дойду до углового участка, я уж лучше просто сразу на свой участок пойду, просто так ключ-то мне зачем?
Правда, потом ключ может понадобиться – в магазин, скажем, пойти в соседнее садоводство. Но опять-таки не могу же я взять у соседа ключ и сделать дубликат! Ведь дубликат может сделать только тот, у кого оригинал.
Вот такой нехитрый «внутренний монолог». И вроде бы толку в нём никакого нету, но чёрт его знает, - вдруг эти мелочи составятся в такой оригинальный узор, какого просто так не создашь?

Старушка – бывшая невеста.

Мысли о ключе ещё вертятся в моей подкорке, когда я прохожу по аллее к своему участку и «мимоходом», «походя» здороваюсь с бабулькой, ковыряющейся в своих грядках. Вот у кого на огороде порядок как в танке, так это у данной старушенции. Клубничные кустики будто на параде, помидорные листья без признаков фитофтороза, яблони цветут как оголтелые, а главное – нигде ни единого сорнячка, аж завидно! Работящая бабуля, что и говорить. Такую бы невесту найти... Не в смысле бабулю, а в смысле работящую. А то они сейчас только на дискотеках дрыгаться умеют да сексом «безопасным» по углам заниматься. А тут пахать надо!

Банные мысли.

Когда паришься в бане, в голову провокационным образом лезут самые интересные идеи, в ней (голове, а не бане) происходят наиболее любопытные с позиции «всё записывающего» размышления. Пользуясь тем, что ни диктофона, ни бумаги даже в предбанник взять невозможно (можно, в принципе, писать, как водолазы, на кусочках пластика, но это уже будет профанация), эти размышления механически прокручиваются, чтобы не забыться, и автоматически редактируются, улучшаются, совершенствуются до такой степени, что, выскакивая «с лёгким паром», первым делом бежишь записывать накопившееся, боясь споткнуться, как тот заяц из детского анекдота.

О монументализме в сталинизме

По радио «Свобода» - беседа с Мариэттой Чудаковой, протестующей вместе с группой неназванных (а может быть, она их назвала позднее, когда я уже выключил радио, не вынеся долгоиграющего звучания её заунывного голоса) товарищей, предпочитающих, чтобы их называли «господа», против установки в Ялте изготовленной Зурабом Церетели скульптурной группы «Сталин-Рузвельт-Черчилль». Меня поразила упёртость чудаковатой госпожи Чудаковой в этом вопросе. Притом что сама она постоянно повторяла, что эта её беседа с радиослушателями ровным счётом ничего не изменит и памятник всё равно установят, но переубедить её в её мнении не было способно ничто из существующего во Вселенной. Не дослушав очередного радиослушателя, она перебивала его, вне зависимости от того, согласен он был с ней или выражал другую точку зрения, - и нудным противным голосом продолжала гнуть свою несгибаемую линию.
Я, в принципе, не симпатизирую товарищу Кобе, поскольку это делать довольно трудно в потоке документальных свидетельств о его деятельности. Но когда один грузин хочет поставить другому грузину памятник, глупо искать в этом политическую подоплёку.

Одиночество

Настоящее одиночество будет у последнего жителя Земли. Вот уж кто насладится им в полной мере! А мы – так, балуемся, изображаем из себя... Мы же повязаны друг с другом общим языком, обязанностями и правами своими как граждан, новостями по телевизору... И действия наши по преодолению одиночества похожи как инкубаторские цыпочки: мы начинаем рассказывать собеседнику свою нелёгкую судьбу, нисколько не смущаясь тем, что собеседнику на наше бытие решительно наплевать.
А между тем вполне возможно, что наша жизнь в замкнутом помещении черепной коробки – единственный способ души отдохнуть от внешних воздействий дожизненного и посмертного существований. Наши мысли никуда не выходят из наших голов (по крайней мере, так кажется нам), и это правильно. Да и невозможно предположить наличие контролирующих сущностей, которые следят за нашими мыслями, при этом ведь за их мыслями тоже кто-то должен надзирать, и так до бесконечности...
Вот и получается, что эту отсрочку, передышку надо ценить, одиночеством своим не тяготиться, но быть им удовлетворенным.
А общение – вещь ненастоящая, основанная на чужих традициях, имеющая целью убийство времени или бесплатный психоневрологический сеанс, а то и корысть. Каждый глядит из своего бункера, и каждый сам себе и король и барабанщик, а других всё равно до конца не понимает.

Голоса

Наличие у каждого человека внутреннего голоса в древнейшие времена не подлежало ни малейшему сомнению. В настоящее время признаётся только существование голоса Бога у верующих-христиан, впрочем, и он, наряду с другими, психиатрами считается за признак болезни и успешно лечится аминазином.
Голос Бога в отдельности никто, конечно, не исследовал, научного его анализа не проводил.
Вот что интересно было бы понять: зачем тому, высшему, миру управлять нами с помощью таких голосов, а не как-то иначе? Или это способ свести с ума? Конечно, проще и желательнее разувериться в присутствии постороннего влияния и списать на расстройство психики. А вдруг оно всё-таки есть, это влияние?
Может, это ангелы с нами общаются?
Действие психотронного оружия тут не заподозришь, ведь голоса начались задолго до появления не только электроники, но и вообще электричества.
В наличии голосов легко может убедиться каждый, кто две ночи и больше подряд не будет спать. Но вот выяснить их источник весьма непросто, сидят ли они в наших мозгах или где-то живут сами по себе – этого, возможно, до смерти нашей нам знать не положено.
Когда я беру гитару и что угодно играю, через некоторое время иногда слышу:
- Кто это играет?
Голос то ли мужской, то ли женский – непонятно. Если я дома, это может быть соседка за стеной, если я на даче (гитары у меня и там и там) – это соседи по участкам или гуляющие по аллее. Но я-то знаю: это – те самые голоса. Я это проверял, уезжая в самые глухие и безлюдные уголки пригорода на электричке, с гитарой в чехле, и, расчехлив где-нибудь на опушке леса свою «сообщницу», начинал что-то играть. И – честное слово! – сквозь птичий щебет и шелест ветерка в ветвях ясно доносилось: «Кто это играет?»
Как долго я ломал голову над сущностью этого явления! Почему «голос» говорит по-русски? А ведь с китайцем он, поди, говорит по-китайски... Он говорит на том языке, на котором человек думает. Это, скорее, доказывает, что «голос» порождается нашим мозгом, но вне того сознания, которое является нашим «я».
Можно, конечно, посчитать себя сумасшедшим и на этом успокоиться, но на самом деле это проблемы не решит, потому что любой самый нормальный здоровый человек совершенно спонтанно может вдруг услышать (а то и увидеть) что-то неподдающееся логическому объяснению.
Кришнамурти советовал искать в себе то «место», в котором возникают мысли. Может быть, находясь на такой ступени развития самосозерцания, можно заметить и «место жительства» обладателей «голосов»? Но надо ли?..

Исторические саги

Иногда очень хочется замыслить и воплотить в жизнь какое-то глобальное, всеохватвающее или, напротив, узкое по теме, но зато становящееся в один ряд с самыми нужными человечеству вещами произведение. Но как-то несколько расхолаживает тот факт, что придётся использовать чужие жизни, воспоминания, документы прежних времён в своих личных эгоистических интересах.
Однако время подбрасывает всё новые и новые удивительные события и происшествия, какие невозможно придумать. И поскольку эти события должны отображаться их современниками, то есть и мной тоже, то ничего другого не остаётся, как их отображать. А исторические саги пусть про наши времена пишут потомки: большое видится на расстоянье.

Выбор оружия

В раннем детстве у меня было две страсти: я собирал коллекции ручек и ножиков. Ручки в конце концов взяли верх, хотя я их периодически терял (обычно это был кожаный очешник или пенал, набитый ручками так, что уже еле закрывался, и выпадал он из заднего кармана штанов), но это лишь увеличивало мой к ним интерес.
Главное дело, писать-то я тогда только-только научился, ни стихов, ни рассказов не сочинял, хотя читать уже любил и уже мечтал стать писателем или волшебником.
Но почему я собирал перочинные ножики? Они ведь были совершенно одинаковыми по функциональному применению, то есть ими я мог только вырезать примитивный кораблик из куска сосновой коры или – другим лезвием – открыть бутылку лимонада. На кой ляд я накупил их штук двадцать с лишним и разглядывал их по вечерам, находя в этом куркульем занятии счастье неприлично большого размера?
Ножички различались лишь расцветкой и количеством в них лезвий, но были однаково бесполезны. Это собрание не было коллекцией, я просто покупал все ножики, на которые мне хватало денег.
Точно так же, впрочем, обстояло дело и с ручками, которыми (по крайней мере – в таком количестве) мне писать было решительно нечего, но я делал внутри себя вид, что они мне совершенно необходимы, и накупил даже в дополнение к ним кучу всяких блокнотов, блокнотиков и записных книжек, использовал которые только по истечении нескольких последующих лет. Причём в мыслях у меня почему-то стояло только применение их в такой ситуации: я пришёл к кому-то в гости, а его не оказалось дома, и я вырываю листочек из блокнота и пишу ему (кому-то, а не блокноту! Однако, может, и ей) записку.
Когда я немного повзрослел, неизрасходованные блокноты стали нашёптывать мне другой способ их использования: чудесная девочка из параллельного класса (в своём-то я всех знал) соглашалась со мной познакомиться и обменяться адресами-телефонами, но бумаги у неё, как назло, нету, а у меня, к счастью, целый блокнот, знакомься-не-хочу.
Но, как оказалось, по-настоящему чудесных девочек даже во всей школе катастрофически мало, а те что есть, столь же катастрофически неприступны.
А вот если заполнить листок блокнота стихами о родной школе или текстом песни, хоть антивоенной, и выступить по школьному радио, в концерте самодеятельности, в КВНе, - шансов познакомиться с действительно стоящими внимания девочками становится до неприличия много.
В Университете все окна в аудиториях закрывались на еврозадвижки, а сами поворотные ручки вынимались, чтобы никто из студентов не открывал, желая покурить или выпрыгнуть в окно. Хотя это не помогало, и мы на переменах растворяли эти окошки кто чем горазд. Я, например, обнаружил, что моя новая металлическая ручка с широким прочным держателем идеально соответствует функции открывания окна.
Как-то в сентябре даже наш профессор не выдержал духоты и попросил нас, если кто умеет, открыть хотя бы форточку. Я незамедлительно исполнил это желание преподавателя и под восхищёнными взглядами сокурсниц (которых в группе было всего ничего, штуки четыре-пять, и потому их внимание особенно ценилось) вернулся на своё место. Профессор подошёл к моей парте, поднял вверх мою героическую авторучку и произнёс:
- Да, это очень сильное оружие!
И эту же самую фразу любил повторять наш бессменный литературный нянь, гроза и бог казанских графоманов, покойный Марк Давидович Зарецкий. Обычно он провозглашал эту бесспорную в среде графоманов и гениев истину после прочтения вслух какого-нибудь особенно удачного стихотворения кого-то из своих подопечных (ближе им название «подсудимых»), а в «безрыбный» день – опуса собственного сочинения. Поскольку все свои лучшие стихи он взял за правило читать каждому свежеприходящему литобъединенцу, то избежать ежезанятийного выслушивания одних и тех же сентенций можно было только создавая как можно больше хороших своих вещей. И ещё больше при этом утвердиться в силе пишущих орудий, конечно же, целиком и полностью состоящей из силы слова.
А с ножиками перочинными как отрезало после следующего случая. В Москве, учась в Литинституте (кстати сказать, его общага долго мне потом снилась в кошмарах), я ездил на другой конец города к брату в Марьино. Брат меня посылал с мелкими поручениями: забрать плату за сданный по зачётке заказчика экзамен, подменить на частном уроке по математике, по магазинам продуктами отовариться... «Челноки» тогда только начинали заваливать прилавки китайским ширпотребом. На вещевом рынке мне попался шикарный раскладной нож, снабжённый «антираскрывателем»-упором, с весьма длинным лезвием и очень грозного вида. Видимо, сталь не удовлетворяла критериям прочности для холодного оружия, а так «режик» выглядел весьма внушительно. Я по всей Москве таскал его с собой, хотя не мог даже представить себе, каким образом мне его применить. Ни на кого с ним бросаться я не собирался, колбасу резать тоже никто не предлагал, и нож стал уже откровенно тянуть карман.
И тут приключилось приключеньице...
Я шёл мимо какой-то автобусной остановки (Шёл, как сейчас помню, забирать по объявлению за спасибо отдаваемую детскую коляску), и вдруг увидел парочку выясняющих отношения бомжей. Один из бомжей, впрочем, оказался бомжихой, но сути это не меняло. Бомжиха, несомненно, терпела поражение в неравной борьбе, и я с благородством, достойным лучшего применения, попёрся её защищать. Я издал максимально грозный окрик, но на бомжа он должного впечатления не произвёл. Бомж был матёрый, закалённый в ежедневных стычках, и с этой бомжихою они, поди, сутки напролёт таким образом воевали. Так что бомж меня нисколечко не испугался, но вытащил средних размеров затёртый ржавый складной ножик, раскрыл его не спеша и угрожающим, хотя и вялым одновременно жестом продемонстрировал его мне. Этим он, очевидно, намеревался и ограничиться, но тут я тоже, в свою очередь, достал свой «тесачок», чем его здорово озадачил, если не испугал. Он, конечно, никак не ожидал встретить в моём очкастом лице такого откровенного бандита. Бомж тут же убрал своё облажавшееся оружие в карман и пробормотал что-то типа «Ну ты чаво, ты чаво!», чем и завершил начавшееся противостояние.
Я тоже спрятал в карман свой победоносный «мачете» и продолжил свой «поход» за коляской. Я шёл и ощущал, как всего меня волнами окатывает сильнейший страх, обусловленный тем, что я был за какое-то мгновение от непоправимого поступка. Ведь я даже по закону имел право в порядке самообороны применить этот чёртов нож против живого человека, пусть даже против самого последнего бомжа...
Девчонки, с которыми я тогда ездил на служения к пятидесятником, объяснили мне популярно, что это Господь таким образом через меня показал этому бомжу, что он себя ведёт неподобающе.
Но я понял так, что и мне Господь послал этого бомжа, чтобы показать: оружие надо выбирать с умом.

Гениальность

Можно плюнуть на всё и начинать уже писать гениальные вещи. И как это я сразу не сообразил? Ведь одни только гениальные произведения и стоит создавать.
Конечно, гениальность – понятие относительное, хотя не зависит даже от длины носа. «Старик, читал вчера в «Юности» твои стишки – старик, ты гений!» - кричат друг другу поэты в ресторане Союза Писателей. А ведь гениальное произведение – это то, ради чего стоит жить на свете. Читая же стихи, публикуемые в журнале «Юность» (за редкими исключениями), лишний раз убеждаешься в несовершенстве мира.
Свой «гений» есть в каждом литературном объединении. Обычно это графоман уровнем чуть повыше остальных объединенцев, который приносит что-то новое на каждое собрание и, поскольку он пишет не совсем уж дебильные тексты, они понемногу волей-неволей становятся всё лучше, и скоро уже можно слышать тихое восторженное «гениально!» после прочтения им буквально каждого своего нового опуса!
А вот когда ты неожиданно обнаруживаешь, что таким «гением» считают тебя, ты сломя голову бежишь из всех этих литобъединений и не отзываешься на приглашения!

Никто в здравом уме не считает себя гением. Ведь это почти то же самое, что полагать себя Богом. Более того, свои произведения тоже ни один автор гениальными всерьёз не назовёт. В лучшем случае похвалит себя «сукиным сыном». А если есть альтернатива – творить ещё неизвестно какого уровня опус или делать нечто менее возвышенное, но более насущное, например, перетаскивать на даче свежекупленный навоз – никакого выбора не остаётся.
Да может ли вообще существовать такой текст или такая мелодия, чтобы, почувствовав свою способность создать их, ты был бы вправе разбудить среди ночи жену и детей, и читать (или играть) им, и чтобы они сказали «Да!..» Или любая ценность всё же относительна, а действительно ценной вещь становится лишь после её официального признания, и «лучше» после смерти автора?
Как всё-таки понять, гений ты или тебе это только кажется? или вообще этого тебе только хочется?
Вот, например, помирать гению не так страшно. При жизни-то он всегда непризнан, ну, по крайней мере, признан не настолько, насколько он этого заслуживает... Во всяком случае – не настолько, насколько он морально готов быть признанным.
А мне-то ведь помирать страшно! Может, я не гений?..

Перед сном

Когда я лежу в постели перед тем как заснуть, моя голова оказывается наполненной невероятной кашей. Тут и просмотренные за день телепередачи, и читанные книги, и слышанные песни, из которых обычно одна, как назло самая примитивная, вылезает на первый план и прокручивается в черепной коробке непрерывно... Потом начинают демонстрировать себя разные нереализованные мысли, рифмы, музыкальные мотивы... А глаза уже давно закрыты, и руки под подушкой... Но вдруг возникает такая мысль, какую становится жалко упустить. Да ну, завтра утром она окажется никчёмной ерундой, говорит откуда-то из желудка моя непобедимая лень. После длительной полемики лени и совести, где сам я выступаю в роли стороннего наблюдателя, вернее, слушателя, мне приходится выплывать из сгущающегося сна, открывать уже слипшиеся было веки, почти превратившиеся в вежды, шарить по столу, нажимать с сухим и кажущимся слишком громким щелчком на кнопку настольной лампы, зажмуриваться от безжалостно яркого её света и собирать разбежавшиеся по тёмным углам мысли, которые потом пришивать строчками к бумаге блокнота.
Утром этот блокнот лучше даже не открывать. Утро ведь, как известно, вечера мудренее, поэтому утром эти вечерние записи могут показаться пустым графоманским бредом типа акунинских детективов.
Сон приходит всегда неожиданно, сняв часового. Сколько ни карауль, ни пытайся ухватить самый переход из осмысленной яви в неконтролируемое пространство, где царствует Морфей, - проснувшись, так этого момента и не вспомнишь. А за чрезмерное любопытство можешь вообще оказаться наказанным бессонной ночью, и уж в следующую ночь караулить не захочешь – ну его к ляху, этот момент прихода, лишь бы пришёл...
В жизни бывают периоды, когда сон интереснее жизни, и весь день ходишь в ожидании ночи. В основном такое бывает в армии, больнице, во время поисков работы, - в общем, не в самые лучшие дни существования. А когда жизнь становится интересной (например, если ты пишешь роман, или ходишь на рыбалку, или просто-напросто влюбился) – тут уж сон блекнет перед явью и ты стремишься разделаться с ним поскорее и снова оказаться в реальности.
Может присниться, что вся твоя жизнь была только сном, а ты лежишь привязанным к койке, или что ты вообще какой-то ящик с идущими от него проводами, а все твои эмоции и воспоминания – элементы программы... Разное может присниться...
Иногда смотришь такой, кажется, интересный сон, прямо готовый фильм-номинант на «Оскара»; думаешь там, во сне: надо бы, как проснусь, записать хотя бы сюжет, жалко будет, если забудется, пропадёт... И вдруг он оказывается поутру такой безнадёжной чушью, что просто ах.
Разгадка сна бывает порой совершенно земной и даже приземлённой. Но в других случаях теряешься в догадках: такое впечатление, что ты просто случайно подсмотрел какое-то глобальное всеобъемлющее зрелище, а связано оно с твоей конкретной жизнью или нет – это твои проблемы.
Я читал, что существует возможность сделать свой сон «управляемым», «программируемым» и увидеть то, что «закажешь» сам. Но достигается такое состояние непросто, нужно долго заниматься самовнушением на заданную тему. Разумеется, если целый день представлять себе, например, Пушкина на дуэли, то ночью он тебе наверняка приснится. А если с утра до вечера просидеть на рыбалке, глядя на поплавок, то, закрыв глаза на ночь, ничего иного, кроме этого поплавка, и не увидишь.
Когда я работал менеджером по закупке аудиокассет (раньше эта работа называлась бы «помощник спекулянта»), грузчики на оптовом складе покупали при мне пирожки у пришедшей на склад разносчицы и интересовались, что той снится во сне, а когда она сказала, что пирожки и снятся, стали уверять её, что лучше уж пирожки, чем кассеты. Пирожки хоть съесть можно, аргументировали они.
Это во сне-то!

Не пишется

Когда мне не пишется, мной овладевает такая апатия, что хоть караул кричи. Абсолютно всё окружающее кажется совершенно бессмысленным и никчёмным. Треплющийся в телевизоре Жириновский, даже если говорит умные вещи, вызывает непроизвольное сжатие пульта дистанционного управления и сожаление о том, что управление этот пульт осуществляет не Жириновским, а только телевизором.
Подхожу к книжному шкафу, думаю – почитаю что-нибудь, благо есть из чего выбрать, под любое настроение. Ан нет, и тут закавыка. Цветаеву опасно читать, она повесилась, Блок по проституткам бегал, Бунин матом ругался, Пристли переводной... Да и без различения авторов, любую книгу возьмёшь – в ней всё так гладко, законченно, убедительно... И будет всё так же убедительно и гладко вне зависимости от того, будешь ты её читать или нет. А в библиотеках между тем – миллионы «неразрезанных» книг, которые ни разу не спросил ни один даже самый никчёмный читателишка. И писать от таких умопостроений хочется ещё меньше.
Но почему же всё-таки мне не пишется?
И вот ведь опять – вместо того чтобы делать, я ищу причины, которыми можно было бы объяснить безделье. Хотя в одном-единственном этом случае одновременно придётся и делать.
«Кризис среднего возраста», так это называется. Человек уже что-то знает о жизни, но вместе с тем видит, что жизнь никак ему не подвластна и идёт сама по себе, и если что-то с ним случится, то тоже само собой, без его предварительного согласия.
Есть такая ступень в медитации, когда тебе кажется, что всё в мире происходит вот именно что с твоего молчаливого согласия. И для человеческого мозга разницы нет, действительно ли мир «прогнулся» под него или это ему только чудится.
Наш мозг – вообще «машинка» своеобразная. Осуществляя контроль над всем нашим телом, а, возможно, и душой, сам он неподвластен ничему, по крайней мере с нашей стороны.
А мысли, которые возникают в голове будто самостоятельно? В книжках по дзен-буддизму, йоге мысли – это живые существа, сами по себе бродящие в пространстве или подпространстве и посещающие наши серые мозги. Не знаю... Может быть, в их времена так и было, а сейчас у нас какой-то другой вид мышления. Но если бы творчество заключалось лишь в улавливании неких самособойных веяний, то о каком творчестве можно вообще говорить?
Конечно, всё в любом виде творчества любого человека обусловлено подражательством, тем, что было до его рождения в обществе, а ещё больше – тем, что окружает его с детства. В детстве создаётся такой «судьбовой набор» из жизненного опыта и впитанных знаний, при посредстве которого получаются впоследствии все удобоваримые творения.
Но вот желание творить, потребность в чём-то себя выражать образуется не у каждого, оно более индивидуально; и когда мне не пишется, я говорю себе, что это и хорошо, тем вернее во мне накопится такой текст, выдать который смогу только я.
И вот он накопился.
2005