День Города

       
       Этот мир? И все в нем? Иллюзии… Абсолютно
       в нем – иллюзии. Ты понимаешь это?
       Р. Бах «Иллюзии»

       * * *
       - Здравствуйте! Группа «День Города» приветствует вас!!!
       И зал взорвался аплодисментами, свистом, криками «Жги давай!!!»
       Рэй любил этот момент: выход на сцену. Первый контакт с залом, первое осознание старой истины: «Я не один!». Да, не один: с тобой весь зал, жаждущий твоей музыки, мечтающий лишь о том, чтобы ты затронул какие-то струнки у них в душе. О, они могут быть разными, эти струнки! Например, вот эта поп-дива, как называет таких девушек один из его знакомых, думает лишь о том, чтобы клиент, приведший ее на не интересующий ее концерт, честно ей заплатил, а вот та молоденькая, размалеванная девчушка просто мечтает оказаться в твоей постели, в противовес ее спутнице - лесбиянке, ревнующей к любому мужчине: «Они у меня красивых девочек отбивают!». И Рэй выходил, обняв саксофон, словно любимую, не обращая внимания ни на девочек, ни на новорусского бизнесмена, определяющего стоимость услуг этого музыканта, ни на Работодателей, требующих все больше и платящих все меньше («Инфляция, сынок!»). Иногда Рэй пытался понять, что чувствовал тот или иной (например, Фредди, или "Флойды", или… нет слишком долго перечислять!) на пике популярности, написав свою лучшую вещь, просто отыграв великолепный концерт. Не получалось, хотя и нельзя было жаловаться на отсутствие интереса публики. Он знал, мало того - он был уверен в том, что популярен. Нет, быть может где-то в столице он и проиграл бы "монстрам", но не здесь, не сейчас, не сегодня. Этот маленький городок полностью принадлежит ему. Им гордятся, о нем пишут в газетах и рассказывают на радио, его поджидают с цветами, девочки визжат от восторга, слушая его музыку, и почти каждая готова оставить своего бой-френда, только бы он обратил внимание, позвал с собой - а там будь, что будет. Об этом ли он мечтал? Да. Наверное. Быть может. Он так старался забыть свое детство, что это почти удалось. Почему? Ответа на этот вопрос он не знал. Или - не хотел знать. Каждый раз, когда очередной корреспондент начинал выпытывать подробности о его прошлом, Рэй загадочно улыбался и рассказывал новую туманную легенду. Единственное, что было достоверно - то, что он родился в Ленинграде. Этот факт зафиксирован в паспорте, с ним не поспоришь. И это немного удручало, ибо разрушало целостность образа. Как было бы хорошо на вопрос: "Где Вы родились?" - ответить: "На Проксиме Центавра. Был подброшен в ваш детдом, чтобы…" - и развить фантастический сюжет в стиле Голливуда. Впрочем, без столь экзотических рассказов вполне можно обойтись - просто Ленинград (ах, простите! Петербург) не всегда вписывается в легенду.
       Он привычно обвел взглядом зал, выбирая цыпочку на вечер, пошевелил пальцами, лежащими на клапанах и заиграл… Эта песня не была запланирована - по сути, она не была еще написана, но, увидев глаза девушки в первом ряду, он ясно понял, что должен начать именно так. Нет, это не посвящение ей - просто Рэй захотел быть с ней вечером. А он всегда понимал, какая именно мелодия затронет женское сердце, и еще ни разу не ошибся: любая избранная им девица приходила к нему. И это было немного неприятно, но слишком удобно для того, чтобы отказываться. Он был уверен, что и сегодня не останется один. Ночное одиночество пугало его: самые ужасные сны приходили именно тогда. И он играл, не обращая внимания на растерянность оркестра (лишь гитарист, лучший друг Рэя, “думающий” с ним одинаково, подхватил тему - остальные же слишком боялись испортить), плел сеть из звуков, стараясь опутать ею выбранную девушку, подчинить себе ее волю, доказать ей, что без него она не сможет жить дальше.

       Вопреки ожиданиям, она не подошла после концерта. Это было невозможно, не понятно, не правильно - но это было. Было правильным начало: с первых же звуков Рэй почувствовал ее внимание, ее подчинение его музыке. И дальше он делал все правильно: она тянулась к нему с каждой темой все больше и больше, он ощущал это почти физически. Во время пауз он внимательно разглядывал зал и теперь мог поклясться, что на концерт она пришла одна. И, уходя со сцены, он недвусмысленно улыбнулся ей, ей одной, любая девушка поняла бы смысл такой улыбки, призывающей, обещающей прекрасный вечер и сказочную ночь. И любая пришла бы… Нет, оказалось, не любая. Рэй напрасно пытался разглядеть ее за плотным рядом любителей автографов, он тщетно ждал в гримерке, в сотый раз перекладывая с места на место букет, преподнесенный за кулисами, а потому предназначенный в жертву ей, сегодняшнему божеству, он даже чуть было не отказался от ставшей уже традиционной кружки пива в ближайшем баре, а ее все не было. И не являлось проблемой найти девочку на ночь, но что-то было в ней такое, что не смогли бы заменить ни самые нежные любовницы, ни самые умелые профессионалки. "Глупо, как глупо искать абсолютно не знакомую девицу! Словно в романе прошлого века…". Но знание было сродни мистическим откровениям - она нужна ему, необходима, именно она, только она, и никто иной не заменит ее ни в эту ночь, ни в следующие… ночи? Нет, дни, недели, годы. Если рядом будет она - прекратятся все непонятные, и потому пугающие, сны, мучающие его с раннего детства. Или не с детства? Что было, когда он был ребенком? Боже, какая разница - с детства ли, с юности, главное, что все закончится! Но она не пришла, и не было ее в баре, и не встретилась она на набережной, куда выбрались почти все горожане: вечер был на удивление хорош.

       Вопрос:
       - Рэй, твоя музыка в последнее время стала совсем иной. Более грустной, наверное. Куда подевалась твоя былая жизнерадостность?
       Ответ:
       - Не знаю. Не замечал.
       Вопрос:
       - Ты устал от популярности?
       Ответ:
       - Нет. Популярность - это здорово. С раннего детства мечтал, чтобы меня узнавали на улицах, просили автографы, писали обо мне книги… Наверное, я просто взрослею.
(из интервью для газеты "Береговая линия" от 25.07.03)

       - О чем призадумался, Рэй?
       - О любви… О жизни. Не похоже на меня, да?
       - Да. Хотя ты в последнее время вообще не похож на себя.
       Они сидели в баре: Рэй и Арчи. Гитарист-виртуоз, бывший одноклассник, Арчи всегда был рядом – еще в те времена, когда они только начинали играть, и ничего не получалось – не хватало опыта, не хватало идей, частенько не хватало куража. Но Арчи был рядом: советовал, поддерживал, генерировал идеи, находил людей. Он же придумал и название группе – "День Города".

       Их первое триумфальное выступление случилось на выпускном.
       Убитый аппарат и голоса из зала: "Эй! Давай «Металлику»!!!". Но он был счастлив. Потом они с Арчи сидели на парапете набережной и говорили о будущем. Уже бывшие одноклассники разбрелись по предутреннему городу сонными похмельными тенями вчерашнего праздника, уже рассвет играл на куполах Исаакия, а они не хотели расходиться, снова и снова переживая вечерний триумф. Арчи извлек тогда из рюкзака бутылку водки.
       - За все, что нас ждет впереди! – провозгласил он и отхлебнул прямо из горлышка.
       - За все! За будущее! – Рэй впервые в то утро напился в стельку и где-то потерял пиджак.
       Они репетировали вечерами в полузаброшеном помещении бывшей ТЭЦ. Номинальный хозяин помещения – мрачный, волосатый престарелый металлюга - за несколько бутылок портвейна разрешал им зависать там на всю ночь. Он пил портвейн и вникал в репетиционный процесс, важно покачивая головой. А после старый трешер отключался от всего на свете засыпая на грязном матрасе прямо на полу.
       Кое как группа вставала на ноги. У них появился почти настоящий менеджер. Чувак со странным именем Квинси. Сначала они просто пили вместе, а потом выяснилось, что парень - организатор от бога.
       - Эй! Почему тебя зовут Квинси?
       - А почему «День Города»? День какого города?
       - Нашего!
       - Нашего, - Квинси крякнул.
       «День Города» выступил на рок-фестивале вместо отменивших самих себя грандов, и неожиданно пришел успех. Арчи писал неплохие тексты, и скоро клубы ломились от желающих услышать молодую команду. Юные про****ушки толпились около их гримерки, и одна из них вскоре завладела сердцем Рэя.
       - Я не верю ни во что, - выпускал из себя юношеский нигилизм Рэй.
       - Я верю в тебя,- шептала она нежно, и все остальное было не важно в ту секунду...
       Она стояла в первом ряду и смотрела только на Рэя, полностью растворявшегося в музыке…
       - Это мой парень!...
       …а после концерта, они вдвоем уходили в ночь и ловили отблески скорого рассвета в своих горящих глазах... А потом она ушла....
       
       И было яркое воспоминание: ее нежные пальцы перебирают его волосы, а он постыдно рыдает, уткнувшись в ее колени и истерично вскрикивая:
       - За что? Ну за что это мне?
       И она пытается успокоить - не говоря ни слова, перебирает его густые волосы - словно гладит нервную кошку. Жуткий контраст, наводящий на мысли о смерти: бледные до прозрачности пальцы на фоне густых, черных в синеву волос.
       А утром - ее виноватая улыбка:
       - Прости. Я не вернусь.
       «И остается только дождаться, когда внизу хлопнет дверь подъезда и завыть по-собачьи. Или, обратив глаза к потолку - за полным неимением в доме икон - возносить к Богу молитвы, тоном и словами, исполненными боли, слишком похожие на проклятия. Или же - что более реально - позвонить кому-нибудь из знакомых, пригласить к себе и купить водки. Литра полтора. И пива. Пять-шесть литров. Напиться и забыться - как всегда. А потом, утром, вспомнить вчерашние рассуждения о мировых проблемах и загадках. Типа? Ну, типа ледового побоища, коего, как утверждают некоторые, вовсе и не было, либо стихов известных всем поэтов. Либо просто смысла жизни. "А в чем Ваш смысл жизни?" И - долгие раздумья, и - глубокомысленное: "Видите ли, Юра…" Главное - чтобы питие водки (пива, вина, портвейна) обрело высший смысл. Что бывает хоть и редко, но метко. Чаще почему-то все скатывается в банальную пьянку, приносящую не облегчение, а головную боль. И в этот раз, видимо, будет то же самое. Тем более, что в пределах досягаемости вовсе не та компания, которая будет поднимать мировые проблемы. Но оно и к лучшему - не будут лезть в душу. Оставят тебя наедине с собой и водкой, позволят напиться и тихо уснуть где-нибудь в уголке. Ждать больше нечего - она не придет. Ни сегодня, ни завтра - никогда.

       * * *
       Рэй был с утра помят и похмелен - как бывало все чаще и чаще.
       - Не похож… Но ведь каждый человек не похож на себя. Откуда ты можешь знать, какой я на самом деле? Я и сам этого не знаю. Ты думаешь, я - дойная коровка. И если корова перестала давать молоко, ее стоит полечить… если получится. Или забить на мясо. Ладно, не переживай: я сегодня выйду на сцену. Пусть Квинси доит меня дальше… Прости, дружище, это просто пьяные бредни. Не переживай, я к вечеру буду абсолютно адекватен. Буду петь, как птица.
       - Лучше как Рэй. А то публика не оценит.
       - Не иронизируй... Ты прекрасно понял, что я имел в виду птицу, а не Птицу. Закажи мне лучше коньяк. Ибо только в коньяке есть благородство и возвышенность духа - а это то, что мне так необходимо сегодня вечером. Нам еще не отказали в зале?

       И снова - слепящий свет рампы, а за ним - восторженная толпа, ожидающая временного переноса в другую реальность. И для этого не нужны никакие хитроумные приборы, и колдовство тоже не нужно. Нужно всего лишь преодолеть себя, свою лень - и работать, работать, работать.
       - Добрый вечер, друзья! Рад, что вы не покинули меня, что вы еще верите мне и моему саксофону… Мне стоило, наверное, начать сейшн вовсе не с речей, уподобившись… а, блин, не важно кому. Но мне хотелось, чтобы меня услышал один человек… Я знаю, она в зале, хотя я и не вижу ее. Еще полминуты, друзья - и я буду играть для вас. Нет, еще десять с половиной минут - и девять из них это песня для нее, Той, Которая Не Верит Мне. Это - мое предложение ей. Я предлагаю Тебе - себя! Вот он я перед Тобой: твой. Весь!

       И снова она не подошла после концерта. Рэй видел ее: она выходила из зала поспешно, словно испугавшись, что он догонит. Рэй, надеясь на лучшее, прождал больше часа в гримерке, но тщетно. Опять тщетно! Ему хотелось исчезнуть из этого мира – навсегда. Страсть, желание, с каждой минутой становясь сильнее, выгрызали его изнутри, будто вместо сердца в клетке ребер прятался лисенок.
       - Ты идешь? – в дверь заглянул Квинси. Физиономия его сияла от удовольствия: концерт был великолепен, саксофон Рэя звучал, как никогда: строил и разрушал воздушные замки, уносил вдаль, в мир грез, заставлял зал плакать от невыносимого горя и смеяться – весело, счастливо, словно в детстве… И девица, за автограф своего кумира готовая отдать всю себя, оказалась очаровательна. Ее руки были столь нежны и умелы, язычок двигался так дразняще, ее тело было так прекрасно и податливо! Слегка оглушенный эйфорией опустошения, Квинси, без слова возражения, внес девицу в список на «фэйс-контроль», что давало ей право посещать любой концерт абсолютно бесплатно, раздобыл автограф и подарил пару дисков, случайно оказавшихся под рукой. Диски должны были сегодня уехать на столичное радио в качестве «демки», а выход на столицу означал новый виток жизни: более дорогие площадки, более высокие гонорары. Вместо этого они опустились в карман куртки сияющей от счастья девицы – и упорхнули с ней в ночь.
       Рэй скептически оглядел друга, усмехнулся:
       - Съешь лимон, господин продюсер, и не убеждай меня в том, что это моя музыка заставила тебя так сиять.
       Квинси, смутившись, автоматически потер себе пах и смутился еще больше. Рэй громко хмыкнул:
       - А ты еще и краснеть умеешь!
       - Ты идешь? – вопрос повторился, и снова остался без ответа. Прождав тщетно пару минут, Квинси закатил глаза и простонал что-то нечленораздельное. Рэй в ответ ограничился легким пожатием плеч. Его пальцы растерянно гладили сакс, а на лице была написана такая тоска…
       - Нет ее там, - вздохнул продюсер, чувствуя с неудовольствием, что и его эйфория сходит на нет. – Там вообще никого нет.
       - Совсем? – удивился Рэй. Обычно возле выхода его поджидали несколько человек из особо преданных поклонников. Он знал их всех в лицо, некоторых даже по именам, и, относясь в глубине души к ним, как к убогим, старался быть приветливым с каждым, перекинуться хотя бы парой-тройкой ничего не значащих фраз. Эти люди были показателем его популярности, их отсутствие означало бы полный и бесповоротный закат, и никакие статьи в газетах и интервью на радио уже ничего не смогли бы изменить.
       - Нет, не совсем, - понял Квинси. – Просто завсегдатаев я не считаю.
       - Тогда заходи, - Рэй оставил сакс в покое, запустил руку в глубь сумки и извлек из нее бутылку коньяка. – Рюмок нет, будем пить так.
       Квинси вздохнул еще более тяжко, чем раньше, прикидывая, как бы увести отсюда Рэя. Как друг, он глубоко сочувствовал, но это не мешало ему помнить об администрации клуба, абсолютно не поощряющей пьянство за кулисами. Грозило это мероприятие огромными неприятностями, начиная от штрафа и заканчивая потерей зала. Полной и бесповоротной.
       - Черт с тобой! – Рэй правильно оценил тяжкий вздох и исполненный страдания взгляд. – Пойдем в «Птичку». Но учти, там коньяку больше.
       - А может… - начал было Квинси.
       - Не может, - оборвал Рэй.
       - Ты грубый и бестактный тип, - сообщил Квинси. – Я имел в виду гостиницу.
       - Я понял. Let’s go.

       - Я все решил, дружище, - они сидели в баре на набережной, и коньяк в сочетании с легким морским ветерком привел Рэя из состояния полного отчаяния в состояние легкой меланхолии.
       - Что ты решил? – Квинси безуспешно сражался с не желающим зажигаться «Крикетом», попутно соображая, за что же судьба его так ненавидит. С гораздо большим удовольствием он находился бы сейчас дома, на мягком, уютном диване, обнимал ласковую цыпочку и пил легкое вино под звуки Каунта Бейси. Или Хаулина Вульфа. И чтобы на столике возле дивана горела пара свечей, стояли вазочка с фруктами и заполненная горьким шоколадом конфетница, а глупенькая цыпочка смотрела на него восторженными глазками, испускала восхищенные вздохи, щебетала о чем-нибудь несущественном... «чушики-чушики»… Вместо этого он сидел в кабаке, имеющем не самую хорошую репутацию в городе, пил коньяк и смолил сигареты – одну за одной. И слушал бредни Рэя, у которого совсем ум зашел за разум из-за этой девицы. И ведь если бы удалось ее хоть раз увидеть! Тогда Квинси применил бы все свои способности к обольщению, но привел бы капризулю в номер к другу. Но дева исчезала, словно фантом, едва замолкали последние аккорды песни. А во время концертов пряталась в зале с ловкостью профессионального шпика. Зачем? Из-за ее гнусного стремления остаться незамеченной, они уже потеряли круглую сумму, музыканты, аккомпанирующие местному гению, собрались в бега, а сам гений – в очередной запой.
       - Я уезжаю, Квинс, - Рэй не смотрел на друга: внимание его полностью было занято белым парусом, перекатывающимся с волны на волну.
       - Куда?
       - Домой. В Питер. В город туманов и дождей.
       - Та-а-ак, - протянул Квинси. – Прекрасно. Дивно. Замечательно. Чудно… И зачем, позволь тебя спросить? Надолго? Какого черта?
       - Надолго, может навсегда.
       - Но зачем?! – Квинси живо представил себе, как завтра придет к директору зала и скажет, что они расторгают контракт. А в ответ получит охренительный счет за неустойку. И испорченную репутацию. И не будет никаких цыпочек, вина и фруктов, не будет столицы, а будут мрачные поиски очередной «звезды», беготня по редакциям и на радио… и навряд ли его снова пустят в этот, лучший в городе, зал … Чертов Рэй со своей чертовой любовью! Какая может быть любовь, если подписан контракт, и до его окончания еще не одна неделя?!
       - Буду искать себя.

       * * *
       По дороге с концерта арендованный микроавтобус занесло на мокрой дороге. Он выскочил на встречку, по касательной зацепил огромный МАЗ и, несколько раз перевернувшись, оказался в придорожном кювете, став еще одной единицей в статистике дорожно-транспортных происшествий этой недели. Рэй запомнил только ветви какого-то дерева, ворвавшиеся в разбитое окно.

       - Я же просил тебя быть аккуратнее, - отец чуть не плачет. Трясущимися руками он пытается поправить одеяло.
       - Извини, - все очень хреново. Рэй никогда не курил, но сейчас он мечтает о сигарете.
       - Они говорят, - отец делает характерный жест на дверь, на больницу и всех вместе взятых врачей, что за этой дверью, - они говорят… ты никогда больше не сможешь играть.
Рэй молчит. Ему жаль себя, но он ненавидит когда его жалеют другие.
       - Мы с тобой одни…. Ты у меня один… как же так…
       - Я буду жить, - говорит Рэй. А что еще он может сказать?
       Отец словно не слышит его. Отец закрывает лицо руками и рыдает совершенно беззвучно.

       Арчи под полой проносит в палату бутылку коньяка.
       - Пропиваю последние гонорары, - говорит он, торжественно извлекая ее на свет божий.
       На лице Арчи несколько глубоких царапин.
       - Знаешь, что такое внутренняя гематома? – Спрашивает Арчи. - В моей голове огромный синяк…
       Они допивают коньяк. Трудно поверить в то, что это - конец.
       - Они говорят, что я не смогу играть. Что рука никогда не восстановится полностью…
Арчи делает глоток.
       - Дай мне сигарету.
       - Ты же не куришь, - удивляется Арчи.
       - Да ну?!

       Расплывчатая картина мира. Стены из серой краски. За ними плещутся волны. Они разбиваются о неведомые скалы.
       Скрипит старая больничная койка. Странная тишина погружает в себя, оставляя на поверхности своей неспешной глади тонкую соломинку секунд. Каждые шестьдесят минут часы на стене издают предсмертный хрип. Жизнь – это смерть времени.
       За окном свет льет как из ведра. День не кончается. Свет проникает в помещение и мешает дышать. Рэй никогда не видел из этого окна мир за стеной. Людей внизу, деревья, соседние дома. Только свет. Дневной свет.
       Рэй видит тени на стене, слышит голоса. Знакомые и незнакомые. Лица, что склоняются над ним. Он читает тревогу в глазах своего отца.
       Рэй знает – все будет нормально. Еще так мало прожито лет, еще так мало сбылось мечтаний. «Этот парень сверху» просто не может так его обломать.
       В три часа ночи, на заплеванной лестнице с наглухо закрытыми окнами, какой-то Лене из женского отделения, Рэй рассказывает о своих последних гастролях .
       - О-о-о - говорит Лена. – А мне тут, в больнице, один мальчик нравится…
       Где-то на пределе слышимости, Земфира поет про СПИД.

       Рэй открывает глаза. Та самая девочка с концерта стоит над кроватью, обеими руками сжимая объемистый пакет.
       - Привет, космонавт. Я тебе тут апельсинов принесла.
       - Ненавижу апельсины!
       - Главное не это.
       - Ты кто такая?
       - Ну, мне просто понравилась последняя песня.
       - Понятно. Она и в правду была последняя, - Рэй пытается пошевелить рукой в тройном слое гипса и одновременно улыбнуться.
       Улыбка получается жалкой.

       Вопрос:
       - Рэй, как ты относишься к твоим многочисленным поклонницам?
       Ответ:
       - Я люблю тех, кто любит мое творчество. Мы все их любим.
       Вопрос:
       - Так много любви?
       Ответ:
       - Очень много…
       (из интервью для газеты «Береговая линия» от 25.07.03)

       - Я тебя знаю? – Рэй морщит лоб, будто пытаясь что-то вспомнить.
       - Ты же так долго строил мне глазки…
       - Признаться, я ожидал увидеть тебя в своей постели., а не… в больничной палате. Я безмерно удивлен. Как тебя зовут?
       - Если я скажу, что мое имя Катя или Маша, или какая-нибудь там - Оксана – то мое эффектное появление как таинственной незнакомки, сойдет на нет. Придумай мне имя, и оно станет моим…
       - Ты похожа на меня в этом, - Рэй усмехнулся. – Всегда хотел слыть эдаким таинственным незнакомцем. Человеком из ниоткуда. Пассажиром дождя… Столько девчонок на это повелось…

       Иногда он слышит тихий шепот. Шепот втекает в сознание нерукописными строчками:
       
       А когда наступает ночь,
       И когда отступает день
       Ты уходишь, уходишь прочь,
       Оставляешь мне свою тень,

       Он садится на постели, а она продолжает читать:

       Я не вижу тебя во сне,
       Я не слышу тебя в ночи,
       Я пытаюсь тебя рассмотреть
       В рыжем пламени старой свечи,

       "Ночь- прочь, ночи – свечи", - Рэй улыбается. Арчи всегда говорит, что рифма должна быть непредсказуема.
       Она не обижается. Какая, в конце концов, разница?!

       Она читает:

       - Снова - озера синь,
       Двое – вернулись.
       Солнце, горы, полынь,
       Зелень июля.
       Камень пещеры сырой –
       Жизни не скроешь.
       Смерть – не старуха с клюкой,
       Смерть – это поезд…

       Они гуляют по залитому солнцем Невскому. Из-под ярких реклам и зазывающих витрин, темными арками отчаяния город-кладбище смотрит им вслед. И в будний полдень здесь полно праздного народа.
       - Мои темные аллеи… - говорит Рэй.
       Она читает:

       - В такую ночь любовь не ведает границ,
       И равнодушие не терпит оправданий;
       В такую ночь святые пали ниц,
       Поняв внезапно - их сердца - не камень.
       В такую ночь любовь не ведает границ.

       После больницы Рэй ловит солнечные лучи полной грудью.
       - Хорошие стихи, - говорит Рэй.
       - Стихи не пишутся просто так. Ко всему нужен случай и иногда, читая какое-нибудь свое давнее стихотворение, я думаю, что лучше бы его не было.
       - Мы очень похожи, - медленно произносит Рэй. – Это слишком странно.

       Он замечает, что улица опустела. И каждое сказанное слово, падая на асфальт, звенит подобно медной монетке.

       Вопрос:
       - Что для тебя музыка?
       Ответ:
       - Способ существования…
       Вопрос:
       - Как долго это будет длиться?
       Ответ:
       - Через сто лет я приглашу вас на свой последний концерт…
       (из интервью для газеты «Береговая линия» от 25.07.03)

       - У тебя нет сигареты? – спрашивает Она, и Рэй ловит вдруг себя на мысли, что ему хорошо. Просто хорошо когда она рядом. Солнце играет в ее черных, вороньего крыла, волосах, распадаясь на тысячи бликов. Самые озорные солнечные зайчики прячутся в ее глазах и иногда выглядывают наружу быстрыми искорками, когда Она улыбается.
       Он достает смятую пачку, и они курят одну на двоих сигарету, глядя в мутную воду Фонтанки.
       - В Питере редко хорошая погода. Нам просто везет…
       - Так говорят о моем городе москвичи..
       Она смеется.
       - Я москвичка.
       - Ну и как оно – все время уходить от погони?

       На стене висит выгоревший ковер – олень на лесной опушке. В углу потолка паук сплел хитрую охотничью сеть. Они лежат на застеленном диване, касаясь друг друга головами. Волосы смешались и непонятно, где чьи.
       - Каким ты был в детстве? – Спрашивает Она.
       - Мои родители разошлись, когда мне было пять или шесть лет. Я очень тяжело это воспринял и, наверное, до сих пор не пережил, не принял… В детстве я был угрюмым одиночкой.
       - Не верится. Ты совсем другой.
       - Поверь, в глубине души я все еще угрюмый и замкнутый. Я все еще жду маму домой…
       Она оглядывает комнату.
       - Вот как ты живешь, значит, - говорит Она. – Убежище гения….
       Она улыбается, глядя в потолок. Тикают часы, нарушая тишину.
       - Все начиналось не здесь, - Рэй вздыхает.- Наша берлога… Интересно, что с ней сейчас…

       Ржавая железная лестница прилепилась к унылой кирпичной стене. На каждое движение, на каждый шаг лестница реагирует жалобным стоном и дрожит как живая. Они все выше и выше возносятся над индустриальной помойкой.
       - Опасно, блин, - говорит Она.
       - Это наша цитадель. Чужие сюда не ходят.

       В студии царит запустение. Под ноги попадают исписанные смятые листы.
       - Как будто Геркуланум или Помпея… слой пыли вместо пепла и тоска, которую можно потрогать пальцем. – Она берет его под руку.
       - Это наши лучшие песни. Наши самые лучшие… Иногда мне кажется, что нас не было. Иногда мне кажется, что все ненастоящее…
       В самом дальнем темном углу раздается жесткое гитарное бренчание.

       Границы ключ переломлен пополам,
       А мое поколение молчит по углам.
       Под небом голубым есть город золотой,
       Но и там найдутся те, кто придет за тобой…

       - Арчи... это ты что ли?..

       Пьяный в дрызг Арчи сидит, привалившись к стене и поджав под себя ноги. В зубах у него незажженная сигарета, а в руках раздолбанная «ленинградка», пережившая, наверное, еще блокаду.
       - Чувак, а ты кто? – Заплетающимся языком спрашивает Арчи, - а, в общем, по-фигу… У тебя спички есть?
       Рэй протягивает ему зажигалку. Откуда-то из-за спины Арчи достает свечку, прикрепленную вертикально на блюдце.
       - У меня друг умер, - говорит Арчи, зажигая свечу. - И сам я тоже скоро… - он начинает всхлипывать, а потом прикуривает от свечи сигарету. – Огромный синяк в голове…
       - Кто?!! Кто умер, Арчи?!
       - Мой друг – Рэй.
       
       Мир вдруг теряет опору и начинает падать в некую бездонную пропасть. Смазанные очертания действительности обтекают словно кисель. В нише, где до сих пор валяется матрас Старого Трешера, раздается гулкий кашель. Рэю кажется, что он видит мелькающий в темноте огонек сигареты.
       - Мы падаем!!! – Рэй хватает девушку за руку. Рука холодная.
       
       А между небом и землею война,
       А с разорванной щеки стекает желтая слюна,
       А ты сидишь в сортире и читаешь «Rolling Stone»
       И песня твоя – все тот же старческий стон…
       
       Арчи рвет струны на расстроенной гитаре.
       - Мертвецы и пьяные играют в одной тональности. Я знаю, я столько раз умирала. – Она смотрит Рэю прямо в глаза. – Сначала, когда этот осел прочитал мои дневники… Когда-то я записывала в них свои мысли, доверяла им свои чувства, фиксировала, скрупулезно проставив число, месяц, год, иногда - даже время и день недели, события и думала, что через много-много лет буду с умилением читать о своих похождениях, а потом, слегка подчистив, уничтожив наиболее пикантные подробности, оставлю их потомкам. Этакое литературное наследие. Но оказалось, что ведение дневника - поступок весьма опрометчивый. Либо эти тетради надо убирать под замок, желательно в сейф, либо не быть откровенным перед собой. Даже перед собой - ибо до твоих сокровенных мыслей, не предназначенных пока к обнародованию, может добраться любой. И попытаться влезть к тебе в душу «грязными ногами», как сказал… не помню кто. Не важно. И получается, что вместо благородной миссии свидетеля взросления твоей души, изменения твоего характера, вместо советника и поверенного твоей жизни, дневник становится обычным пошлым фискалом. Сексотом. Наипошлейшим, подлым стукачом… Этот гад все прочитал. И я была словно голая на виду у толпы, когда он зачитывал мне вслух некоторые моменты. «Это правда?!!!» - добивался он, а я хотела воткнуть ему в глаз свою шариковую ручку.
       Он смеялся над моими стихами. Над чувствами. А я …хм.. я любила его и – о, ужас! – верила, что он прав! Я верила в собственную никчемность. Ничтожность… Вот тогда я умерла впервые!..
       Потом этот корявый зубоскал испарился очень легко. Как будто его и не было…. И вроде бы я начала жить, и верить и чего-то ждать… И снова писать и писать… пространные рассуждения о своем существовании. И знаете… вот это чувство, когда новая любовь захватывает тебя с головой… эти, мать их, звезды, подаренные мне. Стон, а потом откровения до утра. Откровения до самого до распоследнего донышка. Я снова пишу стихи.
       Она замолкает и нервно чиркает зажигалкой. Огонек на секунду зажигается и гаснет. Зажигается и гаснет. Гаснет…
       - Я снова пишу стихи, - усмехается она, - теперь это так просто… Но, знаете... Как говорят французы, - в ее глазах стояли злые слезы, - любовь живет три года. И, кажется, они правы.
       - Потом все изменилось. Я даже не знала, что происходит, была не властна над обстоятельствами. Мучалась. Записывала все в дневник… плакала, бывало…. А он приходил ко мне и все спрашивал – в чем дело?!!! Называл шлюхой, а однажды ударил меня по лицу. Я говорила - прочти. Я отдавала ему самое сокровенное, что у меня было – мои дневники. Я обнажала не тело, но душу… А он запустил тетрадкой мне в голову. Тогда я умерла снова. А когда он ушел, хлопнув дверью так, что со стен посыпалась штукатурка, я взяла огромную мамину сковороду и сложила туда все сокровенные, окровавленные мысли, умершие за несколько волшебных лет. Прикурила и от этого же огонька подожгла все к чертовой матери, потому, что… просто наступил самый последний мой день. И вся прошлая жизнь корчилась в пламени, и его шаги удалялись куда-то прочь. А я сидела одна и смотрела на огонь и думала, что лучше – вскрыть вены или выпить водки…. И, отгадайте, что я сделала?!
       - Выпила водки?!- Рэй поднимает глаза…
       Внезапно Арчи начинает безудержно хохотать.
       - Конечно, чувак, она выпила водки!!! И наверное у нее даже хватило времени на еще одну сигарету!!!!
       - Мы все лишние здесь с самого начала. – Арчи вдруг становится серьезен – Несовместимые… То, что мы так долго бродим тут – это какая-то ошибка, но недоразумение скоро будет исправлено. «Этот парень сверху» в общем-то за нас, но других слишком много. Я всегда жил назло. Я думал, что мой рок-н-ролл – это достаточный протест, я думал, что трахая после концерта какую-нибудь областную шалашовку, я обретаю какую-то иную любовь, свободу, я думал, что напиваясь – я самовыражаюсь, но все оказалось иначе… И вот, посмотри, чувак, - мы на самом дне. Не осталось ничего. Нас вообще нет. Квинси дрессирует какую-то московскую группу под названием «Обережье», учит их зарабатывать ему деньги. Спорю, он даже не помнит наши имена… Мы все здесь совсем одни, чувак. И это такой выбор – сопротивляться или нет. Мы - оркестр мертвецов. Мы с самого начала просрали эту войну и вопрос звучит сейчас примерно так: зачем вообще надо было воевать? Что дальше – город разрушен…
       - Не знаю, - Рэй опускает глаза, - завтра не существует и нечего загадывать наперед. Сегодняшний день – это и есть как бы вся жизнь. Не плодить уродов, не поклоняться деньгам, не верить в людей и… не ходить в Макдоналдсы… Строить свой город по камешку, по маленькому камешку … назло и вопреки.
       - Есть только ублюдки, которые всю жизнь будут доказывать тебе, что ты - неудачник, - она глубоко затянулась сигаретой.
       - Хм…..Удачников мы развесим на фонарных столбах на главной улице нашего города, - усмехнулся Рэй.
       - День Города – сегодня!!! – Произносит Арчи. Он берет гитару, подкручивает колки и задает ритм.
       - Наступает новый день… Мы начинаем сначала, - говорит она. - С точки с запятой….
       Арчи напевает негромко:

       Я объявление написал –
       Я собираю супергруппу.
       По городу бланки разбросал.
       С улыбкой встретил утро…

       Рэй стучит по коленке ладонью, а Она смеется и обнимает его за плечи:
       - Мы все здесь совсем одни….

       Но никто не пришел,
       Но никто не ответил.
       Неужели дождь прошел?...
       Неужели нет на свете -

       Таких, кто пошел бы за мной,
       Таких, кто пошел бы за мной …

       За рок-н-ролл
       За рок-н-ролл
       За рок-н-роллом и дальше?...

       Под черным флагом рок-н-ролла
       Меня в носилках понесут.
       И похоронят за глаголы
       В несуществующем лесу…

       Они орут хором. Арчи смеется:
       - Дальше ни фига не помню!...

       …Эй вы! Спрячьте свой нож!
       Рок-н-ролл не убьешь!

       За рок-н-ролл
       За рок-н-ролл
       За рок-н-роллом и дальше!...

       За рок-н-ролл
       За рок-н-ролл
       За рок-н-роллом и дальше!!!

       И они уже скандируют во весь голос:

       За рок-н-ролл
       За рок-н-ролл
       За рок-н-роллом и дальше!!!!

       Из темной ниши кто-то хохочет…Рэй чувствует, как кровь бежит по венам искалеченной руки. За окнами с сумасшедшей скоростью день сменяет ночь.

       * * *
       - Его отключат завтра утром, - Квинси садится рядом. – Жаль, что именно мне приходится говорить вам об этом.
       - Тебе повезло, - Отец прикуривает тысячную сигарету от девятьсот девяносто девятой. – Ты один выжил.
       - С менеджером ничего не может случиться. Это только музыканты гибнут, спиваются, старчиваются и кончают с собой… А таким, как я, как бы везет…..

       Мимо дефилируют преисполненные достоинства медсестры.
       - Как там эта Лена из 326-ой?
       - Вчера вырезали и зашили – будет жить…
       - А то – чуть-чуть коньки не двинула на днях…
       - А ты видела, какой ее привезли?...

       - Таких как они больше нет, - Отец запинается на секунду, - и не будет…
       - Напротив – таких тысячи… Я точно знаю.
       - У него, у моего Рэя, была сестра. Жена ушла от меня уже беременной. Она уехала в Москву и там родила девочку. Я видел фотографии… хороша как ангел… За три дня до своего девятнадцатилетия, девчонка закрылась в ванной, выпила бутылку водки и перерезала себе вены…. И никто не знает почему… Кто их разберет?! Жена слегла после этого и через год тоже умерла. У меня остался только Рэй… А теперь и его нет…
       Проговорив последнюю фразу, он повернул голову. Квинси удалялся по больничному коридору, втянув голову в плечи. С менеджером ничего не может случиться.
       Провезли каталку. К кому-то приехали родственники.
       Отец поднялся, и словно пьяный, шатаясь, направился к выходу. На кресле, где он сидел, остались лежать три ярких упругих апельсина. Рэй недолюбливал апельсины, но ведь главное не это…

       А где-то там, в огромном зале, Рэй выходит на сцену, и толпа рукоплещет своему герою. И Она, волшебница, колдунья, второе «я», стоит в первом ряду, посреди фанатов, тянущих руки к своему кумиру. Она кажется дуэлянтом, готовым убить или умереть… любить или умереть…
       Арчи хлопает Рэя по плечу:
       - Они все твои, чувак! Смотри! Ради этого стоит жить!
       И Рэй произносит в микрофон:
       - Здравствуйте! Группа «День Города» приветствует вас!!!
       В зале взрывается шквал восторга.
       - И начнем мы с песни, которую я посвятил всем вам. Как–то однажды ночью, в одной заброшенной студии…
       Арчи усмехается…
       - Ну, хватит уже, сказочник… поехали!..

       Вопрос:
       - Ты задумывался когда-нибудь о будущем? Что ты дальше будешь делать в жизни?
       Ответ:
       - Наверное, буду играть. Потому что как такового будущего нет и нет никакой смерти…. И это понимаешь, когда делаешь первый шаг, выходя на сцену…
(из интервью для газеты «Береговая линия» от 25.07.03)

       2005 - 27.07.07 – 25.01.08