Моим друзьям и героям, которые меня разочаровали…
1
Утром он пил чай в своей коммуналке и смотрел на бесцветную реку. Горячая сладкая жидкость клонила в сон. На лбу появилась испарина. От еды немного подташнивало. Он думал о том, что красивый вид из окна, - единственное, что у него есть. Или осталось. Или присутствует в настоящий момент.
Река и впрямь успокаивала. Очищала мысли, настраивала на философский лад. Ему вдруг захотелось пойти к берегу и умыться ледяной водой. Но сегодня был рабочий день, и он уже опаздывал. Вероятно, жители мегаполисов редко испытывают нечто подобное. Быть может, мысли о реке посещают их осенью, или весной. Убогая человеческая психика, словно почки деревьев, чувствует, как меняются времена года. Осенью им хочется плакать и кутаться в плед, весной – искать счастья и любви, захлебываясь в собственных эмоциях и поллюциях. В такие моменты люди восхищаются природой, забывая, что являются всего лишь частью этой огромной системы. Системы, к которой человек не имел никакого отношения.
Ровно в девять он встал, убрал за собой посуду, посмотрел на календарь, и вышел в коридор. Резкий запах старческой мочи ударил в нос. На секунду у него потемнело в глазах.
- Эй, вы! Закройте за мной! – крикнул он громко.
Когда в соседней комнате послышались скрипы и ворчанье, он хлопнул дверью и вышел на лестничную площадку. В подъезде было прохладно, здесь пахло помойными отбросами и летней июньской свежестью. Что бы «размочить» запахи он закурил.
Дорога до остановки автобуса занимала пятнадцать минут. Несколько лет каждое утро он шел к ней дворами, и каждый раз пытался где-нибудь срезать, надеясь сэкономить время. Часто он открывал для себя что-то новое: надпись на подъезде, стихийно образовавшуюся свалку, или непонятно как уцелевший старый советский агитационный плакат. То, чего он не замечал раньше, пока торопился на автобус, копаясь в собственном сознании. В такие моменты он искренне удивлялся открытию, обязательно отмечал его, и каждый раз, проходя мимо, вспоминал, как жил без этого предмета столько времени.
На «пятаке» суетились алкоголики и бродячие собаки. И те, и другие сбивались в стаи. Он купил в киоске сигарет и увидел, как подошла маршрутка.
В автобусе было много людей, но он никого особо не разглядывал. Достаточно было запахов, которые щедро источали пассажиры. Дешевые одеколоны, смешивались с потом, фекалиями и кариесом. Так в кофемолке смешивают зерна и специи.
Ему не с кем было встречаться. Разве, что совсем, случайно. С какими-нибудь приятелями по району, чьи имена уже не помнишь. Наркоманами, алкоголиками, мелкими клерками, воришками, дилерами и городскими сумасшедшими. К счастью, в автобусе их не оказалось. Он успокоился, закрыл глаза и попытался не смотреть вокруг. Живые люди – это скользкие персонажи из реальной жизни. Ему не хотелось тратить время на их изучение. Куда приятнее копаться в собственной голове, наделяя отдельных героев сверхъестественными качествами и талантами. Такие рассуждения можно бесконечно тасовать, как колоду новеньких карт. Исход зависит только от тебя: ты можешь убить главного героя, или наоборот, подарить ему жизнь. Главное, что потом никто не спросит, зачем ты это сделал?
Когда он проснулся, то снова увидел реку. Бледная, она серебрилась вдоль набережной. Он заметил, что дома, в его окне, она не такая мутная. Грязные волосы на голове слиплись, под ногтями появилась грязь. Тело от дремоты стало ватным, ноги затекли, а на губе выскочил простудный прыщ.
Здесь, на берегу, находилось несколько кафе и закусочных. Ему можно было сделать остановку, перекусить, еще посмотреть на реку, а потом уже садится в метро, и ехать на работу дальше. Утренний чай давно растворился в желудке, который теперь настойчиво требовал еды. Ему хотелось поесть, что бы потом снова окунуться в немую дремоту. Но он экономил время, решив, что купит супа в столовой возле таксопарка.
Потом он подумал о деньгах и пересчитал мелочь в бумажнике. На проезд и суп хватало. Он прошел турникет, бросив жетон, и скоро окунулся в прохладу подземки. Здесь дышать было легче, а запах пота съедали гудрон и электропоезда. Скоро он увидел, как к перрону подъезжает состав. Мысли вернулись в вагоне. Сегодня он снова должен сделать план, заправить машину, вымыть ее, а на утро вернуть сменщику. Все, что останется сверх этих обязательных расходов – его. Это были небольшие деньги. Их хватало на то, что бы купить картофель, сосисок, пряников и чай. На сигареты он часто занимал. Там же, в ларьке, у продавщицы, которая хорошо его знала. Одежду покупала ему мать.
Не то, что бы работа в такси ему нравилась. Просто он не искал ничего другого. Или не умел.
В метро, что бы отвлечься, он пересчитал всех читающих, спящих и пьяных в вагоне. Ближе к десяти утра на станциях почти не было людей. Это опоздавшие клерки торопились в свои офисы, или те, кто, как и он, трудится посменно. На этот счет у него была своя статистика. Не исключено, что среди них было много безработных, бродяг, гомосексуалистов, маньяков и сумасшедших. Все они прятались здесь, под землей, спасаясь от жары и запаха кипяченого асфальта.
Остальную часть пути ему пришлось развлекать себя воспоминаниями о влюбленной парочке, которую он подвозил вчера в центр города. Всю дорогу те смачно выясняли отношения, поливали друг друга словесными помоями и даже чуть не подрались. В какой-то момент ему даже хотелось вмешаться, или высадить их. Так сильно они кричали. Но молодые люди были такими красивыми и уверенными в себе, что он решил посмотреть, чем закончится этот цирк.
На одном из светофоров парень резко выскочил из машины, попросив Андрея припарковаться возле цветочного магазина, и спустя несколько минут вернулся с огромным букетом нежно розовых лилий. Девушка, пока его не было, нервно курила тонкие дамские сигареты и пыталась куда-то дозвониться, мучая дорогой мобильный телефон. Он наблюдал за ней в стекло заднего вида.
Цветы ей понравились. Всю оставшуюся часть пути они целовались, забыв про обиды. Будто и не ссорились никогда. Парень прошептал ей: «Прости». Сказал он это очень страстно и искренне. Так говорят люди, которые действительно любят и хотят помириться. Настоящие чувства не оставляют выбора. Влюбленные, как наркоманы. Все отдадут за дозу страсти. А лилии и впрямь были отменные. Запах цветов быстро въелся в салон машины. Он преследовал его до окончания смены, до утра. Прощаясь, они пожелали ему удачи, а парень оставил хорошие чаевые.
Таких клиентов у него было мало. Он любил подглядывать за жизнью успешных и влюбленных людей. В них было много честного и первобытного. Того, что не увидишь в душе клерков и работяг, которых ему каждый день приходилось обслуживать. Такие обыватели, садясь в такси, превращаются в арабских шейхов, наивно полагая, что за несколько сотен водитель должен выслушивать их скучные, похожие на дамские романы, семейные истории. Никто из них даже не думал доплачивать ему за психоанализ, или работу пастора. А ему хотелось не просто работать, а смотреть красивые сюжеты из жизни.
Вспоминая парочку, он подумал, что и они вот-вот превратятся в маленькую часть большой серой толпы. В один из дней молодой человек просто не выйдет на светофоре и не побежит в цветочный магазин за букетом нежно розовых лилий. Он устанет выяснять отношения, ему надоест ругаться и от обиды захочется выпить. Потом он вызовет такси (может быть, даже его) и заискивающе попросит «поискать девочек». Или просто напьется и будет ныть всю дорогу, рассказывая какие бабы – ****и. Вероятно, такой исход ждет многие счастливые пары. Многие, но не все. В это он отчего-то верил.
Поезд подошел к его станции. Диктор шаблонным голосом объявил ее название. Двери открылись, и он вышел, стараясь никого не задеть и не толкаться. Таксист уже привык к прохладе метро и не хотел возвращаться наверх. Но в десять его ждал сменщик и суп в столовой. Поднимаясь по эскалатору, он машинально потянул брюки и посмотрел себе под ноги. Это была скорее не привычка, а фобия. Он боялся, что штанину затащит в эти двигающиеся ступеньки, он не успеет закричать и ему оторвет ногу. Андрею рассказывали, что такое уже случалось на этой станции. Мать, не углядев за собственным ребенком, долго истерично кричала, стараясь остановить эскалатор. Ногу несчастного малыша засосала машина и, говорят, переломала малышу хрупкие кости.
Город быстро нагревался. Асфальт становился мягче, а прохожие жестче. Здесь, на другом берегу разместилось много «хрущевок». Это были бедные заводские районы, где рюмочных и продавцов хот-догов больше, чем бутиков с чистыми стеклянными витринами. Он снова вспомнил вчерашних пассажиров.
«Вряд ли кто-нибудь из них живет здесь. Такие ребята стараются держаться подальше от люмпенов. Тут не дарят девушкам розовые лилии».
На работу он опоздал. Доедал холодный жидкий суп, в котором плавали белые куски жира. Сменщик волновался. Это был старый, и, вероятно, мотавший не один срок, дед. Его лицо было изранено прыщами и следами от оспы. Ногти покрылись желтыми никотиновыми пятнами, а грязные ботинки совсем развалились.
Они плохо ладили.
- Ну, и хули? – недовольно пробурчал тот.
Он ничего не ответил.
- Андрюха, раз опоздал, отвези меня домой…
- Обойдешься.
- ****юк! – зло отреагировал дед.
- Да пошел ты… Машину заправил?
- Залил полный бак, как договаривались.
- Тогда бывай… - Андрей хлопнул дверью и повернул ключ зажигания. Двигатель послушно заурчал, заскулила рация.
Рабочие сутки начались.
2
На следующие сутки, ближе к обеду, уставший, он вернулся домой и, стараясь не дышать, проскочил вонючий коридор. Квартира, в которой жил таксист, была коммунальной. Одну из комнат в ней, купила ему мать, после того, как выгнала из дома. Приехав из армии он повздорил с отчимом и так ударил его, что тот снес своим телом батарею у окна. В этот же вечер новоиспеченный «отец семейства» отправился в больницу, а он – на улицу. Несколько недель ему пришлось ночевать на чердаке девятиэтажки и питаться тем, что принесет из дома сестра. В конце концов мать сжалилась и на имеющиеся на тот момент сбережения, купила ему эту маленькую комнату на окраине города, попросив больше не мешать «устраивать личную жизнь». Правда, с побитым любовником отношения у нее так и не сложились. Как только его выписали из больницы, он отправился в Германию, пообещав, что через месяц перевезет туда все семейство. Но так и не вернулся. Больше о нем в доме матери не говорили и ничего не слышали. Правда, сестра как-то рассказывала по большому секрету, что в Германии его давно ждала женщина - немка. И он, по сути, все это время обманывал мать. С тех пор угрызений совести он не испытывал. И про батарею не вспоминал. Ему было жалко мать, которая долгое время после случившегося пребывала в жуткой депрессии. Она так и не смогла смириться с тем, что ее новый мужчина оказался обыкновенным подонком.
Два года спустя их отношения с матерью стали теплее. Его иногда приглашали на семейные праздники, покупали одежду и интересовались: «Как дела?» Но тот случай заставил его посмотреть на родительский дом иначе. Он хоть и простил ей жизнь на чердаке, но уже больше никогда не хотел возвращаться. Здесь, в своей комнате, ему было уютно и спокойно. Он быстро привык к одиночеству и мог сутками не выходить из своей конуры. Андрей видел тут больше плюсов, чем минусов. К тому же она была его, а это уже кое-что значило. В его возрасте не так много молодых людей имели собственное жилье. Некоторым из них до тридцати лет приходилось арендовать такие комнаты, отстегивая каждый месяц приличные деньги. А он знал, что всегда может рассчитывать на крышу над головой.
Вторую часть квартиры занимало семейство спившегося профессора. Говорят, тот преподавал филологию в одном из городских университетов, но несколько лет назад совсем опустился. Перестал за собой следить: ходить на работу, мыться и смывать дерьмо в туалете. Иногда он видел его, сидящего в грязных кальсонах на кухне, но даже не здоровался. Целыми днями дед пил какую-то мутную брагу, кряхтел и разгадывал кроссворды. Старик один ни на что не жаловался, мало с кем разговаривал и определенно был замкнутым человеком. Казалось, дед смирился с поражением. Борьба за выживание измотала его. Профессора больше не интересовали слова. Он так и не смог приспособиться к переменам. Теперь он тихо угасал, вписывая огрызками карандаша, буквы в клетки.
Его жена, напротив, была женщиной бойкой и сварливой. Ее таксист ненавидел больше всех в семье соседей. Коммунальная война доставляла ей удовольствие. По делу и без дела она поднимала шум, скандалила, пытаясь отвоевать кусок кухонной площади. Это была жирная, неопрятная тетка, в засаленном халате. От нее разило смертью и экскрементами. Так пахнут одинокие старухи, забытые своими неблагодарными сыновьями в глухих российских деревнях. С профессором они, что называется, сожительствовали, поэтому общих детей и воспоминаний не имели. Вряд ли их связывало что-то кроме жилплощади и грязного туалета.
Таксист подозревал, что гражданская супруга профессора обманывала несчастного старика. Вряд ли тот давал согласие на то, что бы она привела в дом своего сына с невесткой и малолетним ребенком. Но дед, как обычно, молчал, прихлебывая брагу и, ковырялся карандашом в гнилых зубах. Казалось, он знает день своей смерти, или тайну бесцветной реки, что змейкой бежала за окном. Жизнь была для него тяжелой обузой, ярмом, которое он с покорностью раба тащил на себе.
Остальные члены семьи: сын, невестка и маленький Гриша почти не попадались таксисту на глаза. Лишь изредка, устраивая очередной дебош, сожительница профессора вопила:
- Иди! Разберись с ним!
Но молодой папаша боялся ввязываться в драку. Таксист был физически крепче него. Глаза его в этот момент загорались неестественным, почти животным блеском, лицо становилось красным, а взгляд сумасшедшим. И тот отступал, что-то бурча себе под нос. В такие моменты Андрей чувствовал свое превосходство, и чтобы окончательно надломить боевой дух противника, кричал:
- Ну, давай, поворачивайся! Я тебе дам по сральнику!
Во время одного из таких кухонных скандалов в коридор выбежал профессор. Таксисту было жаль бить старика, и он просто сказал:
- Уйди.
И дед, тяжело дыша перегаром, удалился восвояси.
Вечерами маленький Гриша заходил в комнату к таксисту. Тот пытался с ним играть, корчил, как ему казалось, смешные рожи и угощал малыша шоколадом, или жевательной резинкой. Но бабка не одобряла общение внука с соседом. И скоро находила предлог, чтобы тот вернулся к себе в комнату, или звала ребенка на кухню.
Таксист жалел малыша, но ничего не мог поделать. Гриша рос среди животных. Он часто спрашивал себя: «Кто вырастет из этого ребенка? Будет ли это профессор филологии, или такой же дегенерат, как его трусливый отец?»
Ему хотелось есть, но путешествие на кухню вызывало у него настоящие рвотные рефлексы. Кто знает из чего сегодня готовит обед профессору старуха? Быть может, это помои с соседней свалки. Поэтому он просто налил себе чая и отломил кусок от шоколадной плитки. Прошедшие сутки принесли ему двести рублей дохода. На сигареты опять не хватало.
«Не так уж и плохо для бездельника вроде меня», - решил он и внимательно посмотрел на календарь.
Город окончательно проснулся. Он подошел к окну и заметил, что днем река отливала серебром. Рябь, которую гнал ветер, резала глаза. Сейчас он уснет, и пропустит этот день. Не увидит, не проживет его. Мысль об этом была такой же горько-сладкой, как шоколад, который он медленно рассасывал во рту.
Он засыпал быстро, как рабочий цементного завода после трех смен, но всегда, старался думать о чем-то хорошем. Парочка из центра уже давно вылетела у него из головы и он вспомнил море. Густом, мрачном, вкусном и соленом.
3
В тот вечер в Москве было особенно холодно. Морозно и боязно. Яркий и очень глубокий желтый свет сжирал Ленинградское шоссе. Грязный и рыхлый снег лежал на дороге.
Он бежал к стоящей на обочине красной «шестерке». Из выхлопной трубы валил дым. Желудок свело и Андрей тихо пернул.
На улице никого не было. Он сбавил шаг и на всякий случай начал озираться. Стекла автомобиля, к которому он приближался, были тонированы черной пленкой.
- Триста! – водитель сказал, как отрезал.
Андрей быстро согласился. Ему было холодно. Он сел на переднее сиденье и почувствовал, как из носа потекли сопли.
Несколько раз его даже передернуло.
На мгновение таксисты посмотрели друг на друга. Глаза в глаза.
Тот что был за рулем включил печку.
Андрей увидел открытый бардачок. Там лежала старая, пожелтевшая от времени фотокарточка. Свет за окном и цвет бумаги слились воедино. Он для чего-то это отметил.
«Шестерка» уверено двигалась в центральную часть города. Водитель включил радио «Шансон» и закурил синий L&M.
- Ты про Григория Лепса слыхал? – начал он.
- Нет… - Андрею не хотелось разговаривать.
- Ты что…? Гриша такой человек… вон, посмотри фотографию.
Она тряслась и вся светилась, она буквально скакала по бардачку. Как обезьяна в клетке.
Водитель нервно стряхнул пепел себе под ноги. Андрей аккуратно взял в руки фотографию и попытался разглядеть на ней людей. Ему было неприятно. Таксист оказался очень навязчивым.
- Дела! Лепса никогда не слышал!
Водитель притормозил.
- Вот, - он стал тыкать грязным пальцем в фотографию, вот – это я, а это – Лепс!
Он повторил это несколько раз.
Андрей только кивал.
На карточке он разглядел пятерых молодых людей. Они стояли на пляже, скрестив руки. Кто в плавках, кто в семейных трусах. Одним из этих юношей, по словам водителя, И был Лепс.
- Мы отдыхали вместе, в Сочи. Вся наша банда! Ха! Ха! Ха! Ну, и Лепс, конечно, с нами!
Фонари освещали его небритое сонное лицо. Он и не думал униматься.
- Видишь, как в жизни бывает, Лепс стал звездой, а мне не повезло…
На секунду водитель замолчал, автомобиль стал тормозить, приближаясь на большой скорости к светофору. Машину круто занесло и потащило в сугроб, к обочине.
- Блять! – крикнул первый таксист.
- ****ь! – крикнул второй таксист.
Но ночной мегаполис был равнодушен и их никто не услышал. Оказавшись в сугробе, им стало тревожно и темно. Только звук светофора для слепых пешеходов свиристел свою неизвестную песню.
Андрею стало не по себе и он проснулся.
4
Он догадывался, что она ему изменяет. Но сейчас это не имеет никакого значения. Глория умерла. Обычно он добавлял: «Ее убили». А потом:
- Да, ничего. Это в прошлом. Не извиняйтесь.
Одним становилось неловко, другие его жалели. Я решил об этом написать.
Семь лет сливаются в один маленький личный документальный фильм, если живешь только воспоминаниями. Утром представляешь, как вы занимались сексом, днем – как ругались, а вечером – сцену знакомства. Черно-белые кадры где главные герои и люди в эпизодах растворились в огромной толпе. Словно кусочки сахара в чашке с чаем. И те, и другие могут оказаться праведниками. Но память сама выбирает, что оставлять, а что резать. Она отвечает за монтаж.
Любовь, как крепкая сигарета: сочное, крепкое и вредное для здоровья в самом конце, - в окурке.
Вечерами они вместе пили красное вино, курили марихуану и смотрели фильмы. Он быстро разговаривал, все время стараясь что-то добавить, и не сводил с нее глаз.
Ему казалось он говорит важные и серьезные вещи. Он захлебывался, задыхался, рвался вперед… Часто сознание предавало таксиста, и он, будто объевшись лизиргиновой кислоты, начинал говорить то, что думает. Слова лезли из него, как говно из неисправного унитаза. На секунду ему становилось страшно, но скоро теплая волна нежности, доверия и бесстрашия сжирала остатки совести. Он превращался в животное, которое готово на все ради самки.
Впрочем, голые амбиции – старт для тех, у кого ничего нет в начале пути.
В их маленькой съемной квартире все было игрушечным и не прочным.
Здесь пахло сексом; духами, названия, которых он никогда не знал; и надеждами на то, что планы сбудутся. Андрей и сейчас все помнит до мельчайших подробностей: окраина города; тихий провинциальный двор, который по утрам буквально кишит безобидными алкоголиками и белки: живые, забавные, резвые. Таксист часто наблюдал за зверьками, сидя на кухне у окна. Друзья смеялись над ним, когда тот рассказывал про животных во дворе, и советовали «меньше пить». Им было трудно поверить, что где-то в огромном мегаполисе таксист может кормить живых белок кукурузными хлопьями.
Часто зверьки провожали их вместе с Глорией почти до самой дороги. Поздней осенью, когда начинались холода, а снег еще не ложился, белки становились совсем ручными. Зверьки устраивали настоящие представления для жителей района, в надежде, что те не оставят их голодными.
По правде сказать, Глория была равнодушна к белкам. Ее родители, да и она сама, прожили в этом районе всю жизнь. Тем не менее, аллею, по которой каждое утро они шли к станции метро, и он, и она называли белкиной. Ему нравилось придумывать новые имена старым городским улицам. В них жили их общие с Глорией воспоминания. Таксисту казалось, что так он сможет удержать ее, как можно дольше. Сохранить, пропитать эти отношения еще большей нежностью и страстью. Тогда он и не догадывался, что делает хуже только себе. Что это ему потом, задыхаясь от ревности и жалости, месяцами бродить в одиночестве по этой аллее.
В квартиру, на втором этаже, они с Глорией переехали в начале лета. Ей хотелось иметь жилье неподалеку от родительского дома. Таксист не сопротивлялся, хотя стоимость аренды в этом районе, не всегда была ему по карману.
Теплая, грязновато-желтая пятиэтажка. Неудобная парковка. Чистый подъезд. Запах сырости из подвала. Скрипучие почтовые ящики, забитые рекламными брошюрами и газетами. Прочная железная дверь, - словно центральный вход в их собственный маленький мир счастья. Один поворот ключом и… триллионы любимых запахов бьют в нос.
В квартире их окружали знакомые предметы: шерстяной плед, в который она так любила кутаться вечерами. Глория говорила, что он пахнет «овечками». Опиумные палочки и эфирные масла; книжная полка, где рядом с гламурным Фредериком Бегбедером соседствовал брутальный Чарльз Буковски.
Триста шестьдесят пять утр в году он просыпался и благодарил Бога за то, что она рядом.
Случалось, дед-напарник запивал, и тогда бригадир таксопарка разрешал ему брать машину. В такие дни он будил ее поцелуями в шею, в краешки губ, спускаясь все ниже и ниже, к ее ногам:
- Просыпайся, путешественница… - шептал он ей ласково на ухо.
Но она только ворочалась и пряталась под теплый, пропахший овечками и сексом, плед.
- Зачем?
- Мы отправляемся искать приключения. Я уже все собрал. Я все приготовил…
- Сколько времени?
- Четыре утра…
Сонная, она долго потягивалась и не хотела идти в ванную комнату. Тогда он начинал изображать из себя капитана морского лайнера, ходить по комнате и громко командовать:
- Подъем!
В такие моменты она заливалась смехом, а первые июльские лучи пробивались в комнату.
А он все торопил и торопил ее, рассказывая про пробки на шоссе, и про то, что на пляже совсем не останется места, и что солнце полезно для кожи только до полудня.
В пять они выходили из дома. Субботним летним утром их завистливо приветствовали только хмурые алкоголики. Белки – и те еще спали. Взявшись за руки они шли на стоянку за машиной, споря по пути, что купить из еды в дорогу.
Редкие прохожие улыбались влюбленной парочке, когда те шептались, а потом беспричинно заливались смехом; или останавливались на перекрестке, что бы поцеловаться. Такие остановки они могли делать по несколько раз.
Никто из них не считал время и уже не торопился.
Каждый раз они ехали наугад, объезжая залив с разных сторон.
- Эй, капитан! Ныряй ко мне! – кричала она – вода совсем теплая. Чего ты там расселся?
Искупавшись они долго лежали на горячем песке, играя камушками, или наблюдая за дачниками. Таких дней было немного, но Андрей помнил их все. Каждую мелочь, каждый взгляд, каждый из этих утренних кусочков счастья.
С работы Глория возвращалась позже него. В такие моменты, оставаясь один дома, таксист не находил себе места. Он нервничал, потому что остывал ужин. Он бесился, потому что она ему не звонит. Он психовал, потому что соседи за стеной делают ремонт. Он предполагал, фантазировал, представлял… Одним словом, таксист ужасно ревновал.
Около десяти вечера она приходила: разбитая, нервная и молчаливая. Пока Глория принимала душ, таксист доставал из холодильника закуски, наливал в стаканы пиво, или вино, раскладывал по тарелкам макароны.
- Что у тебя? – обычно она первая задавала этот вопрос.
- Мне дали нового сменщика… - таксист начинал рассказывать, но тут же замечал, что его история не представляет для нее никакого интереса.
Ей хотелось, что бы он говорил о ней.
- Ты устала?
- Очень.
- Я тебя люблю.
- Я тоже.
- Правда?
- Больше жизни…
В двенадцать она засыпала. Тихо, и почти не заметно. Как те миниатюрные, почти игрушечные белки, что жили у них во дворе.
- Ты нежный… - это вместо «Спокойной ночи».
Таксист прижимал ее тело к себе и прятал свой нос ей в волосы. Они пахли прохладным июльским вечером и советской карамелью. Потом он еще долго руками гладил ее бедра, целовал шею и спину… до тех пор, пока не начинал слышать сопение. Так спят кошки, дети и ангелы. Она была ангелом. Таксист никогда в этом не сомневался.
Часто он просыпался ночами. Глория спала беспокойно и много разговаривала во сне. В такие моменты он замирал, начиная прислушиваться к ее сумбурному и малопонятному потоку речи. Таксист и сам не знал, что хотел услышать. Имена ее мужчин? Признания в любви? Диалоги? Несколько раз в таком состоянии он пытался говорить с ней. Обычно он спрашивал:
- Ты меня любишь? Кто твой мужчина?
Тогда она поворачивалась, целовала его в шею и, обнимая крепче обычного, отвечала:
- Андрюша… Мой Андрей.
Таксист понимал, что сеанс гипноза в очередной раз не удался. Она проснулась. А значит, может говорить не правду, а то, что хочет слышать он. Но уже спустя несколько секунд он гнал от себя эти мысли. Они разрушали его хрупкую, фантастическую реальность.
5
В то утро Андрей не пошел на работу. Он сидел на старой кровати, рассматривал мебель в комнате и вспоминал, каким счастливым был семь лет назад. Ему не хотелось идти в город, но календарь, в который он вцепился взглядом, показывал нужную дату. Он ждал этого дня несколько лет.
Около восьми ему позвонили. Разговор был очень коротким. Чуть больше пяти-шести секунд. После этого, он допил сладкий, почти остывший чай, выкурил сигарету и вышел из дома. Тихо, как мышь он проскользнул дворами до шоссе, где поймал «частника».
Они быстро сговорились по деньгам и пластмассовая «шестерка» понеслась на окраину. Туда, где были тюрьмы и заводские склады.
- С «передачкой» едешь? – начал водитель.
- Да, - соврал таксист.
Больше они не говорили.
Все полчаса, что были в пути, Андрей вспоминал, как видел Глорию в последний раз. Он ехал к матери в переполненном троллейбусе и увидел ее на остановке. Бледную, худую, затравленную. Они уже тогда не жили вместе, не целовались при встрече, и не кормили вместе белок. Ему хотелось остановить троллейбус, выскочить, окрикнуть ее, что-то сказать. Но обида взяла свое. Он не простил ей предательства.
Глория ушла от него внезапно, поссорившись в один из вечеров. Тогда он считал, что та просто нашла повод пойти и купить себе героин. Он ждал, до последнего, надеясь, что любимая женщина вернется. Но в дверь не позвонили ни ночью, ни утром, ни на следующий день.
Равнодушный следователь появился в понедельник. Милиционер не стал снимать ботинки, сел на кровать и сказал:
- Глорию зарезал сожитель. Не поделили дозу.
Он помнил, как не выходил из квартиры две недели. Как плакал и разговаривал с белками. Как изматывал себя прогулками по той самой алее, как бродил ночами по квартире и давился водкой, пытаясь избавиться от ночных кошмаров.
Объедки в мусорном ведре начали гнить, на кухне завились мухи; лицо его стало серым и безымянным, глаза впали. Таксист осунулся. И, вероятно, тогда уже умер. Но перед смертью принял решение. Дал слово отомстить.
- Останови здесь. Дальше не надо.
- Так ведь… не доехали.
- Я прогуляюсь, - Андрей протянул «частнику» несколько купюр. И вышел.
Когда автомобиль, на котором он приехал, скрылся из вида, Андрей достал из пачки сигарету и огляделся. В метрах пятидесяти от него были ворота. Высокий забор, колючая проволока. Рядом какой-то заброшенный барак. Таксист решил спрятаться там и ждать.
Под ложечкой предательски засосало. Сердце колотилось, а рубашка стала мокрой насквозь. Еще час – другой, и он увидит его. Убийцу, которого ждал семь лет, каждое утро, внимательно всматриваясь в календарь.
«Вряд ли эту суку будет кто-то встречать, - рассуждал он, - к тому же тот, кто звонил ему сегодня утром, сказал, что родственников у этого ублюдка нет».
- Значит, все будет в порядке. Как задумал, - успокаивал сам себя таксист.
Он мял в руках очередную сигарету, но так и не решился закурить. Ему было видно, как на вышках взад и вперед ходили автоматчики, неопределенные звуки и запахи тянулись из тюрьмы.
Прошел час.
Таксист стоял, стараясь не шевелиться. Несколько раз, боясь, что его заметят охранники, он приседал на корточки, грыз ногти от волнения и курил.
Он все уже давно спланировал, просчитал каждое движение, шаг за шагом, все семь лет, словно изощренный палач, придумывал сцену казни.
Вдруг нервы его не выдержали и он заплакал. Беззвучно и горько, свалившись на бок, к траве. Лицо и руки свело судорогой. Таксист попытался подняться и сквозь пелену увидел, как ворота тюрьмы открылись. Навстречу ему вышел человек невысокого роста. Темноволосый крепыш улыбался. Пройдя метров пять, или шесть он повернулся к окнам тюрьмы и кому-то помахал рукой.
Дальше жертва, размахивая полиэтиленовым пакетом, как воздушным шариком, шла по грунтовке, а он тихо пробирался вслед за ним лесополосой, стараясь не приближаться слишком близко.
На шоссе крепыш простоял минут двадцать, но ни один автомобиль не остановился. Таксисту оставалось только перебежать дорогу и встать неподалеку, изображая так же, как и он «голосующего». Наконец, какая-то фура, с грохотом, глотая пыль, притормозила возле освободившегося зека.
- Только бы не потерять тебя, сука!
Таксист рванул вперед, к шоссе и чуть не угодил под колеса мчавшийся прямо ему навстречу иномарки.
- Мне… мне за ним… - задыхаясь попросил Андрей.
- Садись, - кивнул молодой парень.
Он узнал его не сразу.
- Что больше не работаешь в такси?
Андрей внимательно посмотрел на водителя. Это был тот самый парень, скупивший ночью лилии в цветочном магазине.
- Выходной, - выдавил он из себя.
- А ты? Встречаешься с той девушкой?
- Нет, - и водитель резко повернув руль, обогнал фуру.
- Тебе куда?
- До метро подбросишь?
- Конечно.
«Японка» шла быстро и уверенно, как крейсер.
«Ублюдок тоже выйдет в метро», - рассуждал таксист.
- Знакомый? – парень посмотрел в стекло заднего вида на отдалявшуюся фуру с омскими номерами.
- Коллега. Договорились встретиться у метро, - Андрей старался улыбаться.
Скоро въехали в город. У первой же станции метро иномарка припарковалась.
- Ну, бывай, таксист! – парень пожал ему руку.
- И тебе счастливо.
Через секунду Андрей нырнул в переход и прижался к стене, оказавшись между бабушкой, торгующей умирающими розами и каким-то нищим, что собирал милостыню.
Он видел, как груженая фура, громко вздохнув, остановилась, неподалеку от парковки. Темноволосый крепыш, все так же улыбаясь, ловко выпрыгнул из кабины и поспешил в переход.
Очень скоро, они смешались в потоке людей.
Андрей не отставал. Шел по левой стороне, в метрах пяти от жертвы. В руках, которые вспотели, он держал заранее приготовленный жетон. Таксист первым прошел турникет, спустился по эскалатору и спрятался за колонну.
Теперь он хорошо мог разглядеть убийцу Тот стоял близко к перрону и смотрел на часы, показывающие прибытие поездов. В руках он держал все тот же полиэтиленовый пакет.
Состав должен был подойти с минуту на минуту.
Мимо прошел наряд милиции.
Таксист вздрогнул. Послышался гул приближающегося поезда. Ком в горле застрял и не давал ему дышать. Он видел, как люди машинально сделали шаг назад.
Прошла еще для секунды и Андрей рванул в сторону человека с полиэтиленовым пакетом. Ему хотелось посмотреть в глаза крепышу, но тот не успел среагировать, замешкался и, получив сильный удар в лицо кулаком, скатился под поезд.
Андрей слышал, как станцию накрыл женский вой. Где-то истерично орал ребенок. Тормозные колодки поезда засвистели. Но таксист уже видел, как рельсы покрылись кровью, а полиэтиленовый пакет вместе с оторванной ногой крепыша полетел в сторону перрона.
Он и не думал прятаться, или убегать. Прохожие взяли его в плотное кольцо. «Это он, он сделал!», - кричала полная пенсионерка, показывая пальцем на таксиста. Через минуту сотрудники милиции заломили ему руки и потащили через всю станцию метро, истерично крича в лицо:
- На ***?! На хуя ты это сделал! Ты же убил его!
Андрей молчал. Его мутило и колотило одновременно.
Менты затащили его к себе в кабинет и пристегнули наручниками к батарее.
- Скажи, сержант: он умер? – выдавил из себя таксист.
- А ты сам как думаешь, сука?!
В этот момент он начал смеяться, как умалишенный. Долго и пронзительно. Сквозь этот сумасшедший гогот он услышал голос, который раздавался и приемника, который стоял на милицейском столе:
- А сейчас на радио «Шансон» для всех вас поет Григорий Лепс…
2007 – 2008
Новосибирск.