про это

 Тихими вечерами, ближе к ночи, мы гуляли с ним по московским улицам. Переходили, кажется, уже миллион раз перехоженные переулки, бульвары, тротуары, мосты. Мы говорили обо всём, смеялись, шутили, кричали, да и просто валяли дурака. Мы делили нашу радость, грустили о поражениях, строили планы на будущее и понимали, что друг без друга мы никуда. Какая-то нить сцепляла нас. Да нет, не нить, получается, а настоящая серебряная цепь. Но нам не было больно.
 Всё это может показаться банальным: мол, так у всякого. Но нет! Мы были как ветви одного дерева, как лучи одного солнца, как глаза одного человека.
 Мне нравилось, когда он одевался в тёмные цвета – это подчёркивало выразительность его глаз. Он любил, когда я распускала свои волосы. Я просила его хоть иногда замолкать, чтобы расслышать тишину. Он умолял меня говорить. Я боялась его потерять. Он верил, что мы вечно будем живы.
 Как-то раз мы проходили по Москворецкому мосту. Машины образовали толпу, похожую на стайку муравьёв. А этот шум, эти крики, эти гуделки просто выводили из себя. Было интересно наблюдать за настоящим русским человеком: как он борется за своё место, пытаясь перестроиться в другую линию, кричит, волнуется, даже матерится. Но это так, к слову. Нам самим приходилось повышать голос, чтобы можно было услышать хоть немного из сказанного. Был час пик.
 Бегом мы добрались до конца моста, оттуда – к Манежной площади. Всё это происходило молча, казалось, мы возместим эту тишину потом. В Александровском саду полно лавочек. На одну из них мы и приземлились. Сначала оба смотрели вдаль, потом он повернулся ко мне и взял мою руку. Он крепко сжал её в своей, словно в нём проснулись отеческие чувства, и хотел что-то мне сказать.
 Теплый ветерок, августовский день, солнечный свет, красное платье проходившей девочки с фруктовым мороженым – всё заставляло меня улыбаться. Мне было хорошо.
 Внезапно он вскрикнул: «Слушай! А давай с тобой перевернём мир?!». Я не нашлась чего ответить, а просто улыбнулась: «Это его очередной гениальный план».
 Мы долго просидели ничего не говоря друг другу. Но я знала, что сегодня произойдёт что-то, что обычно не имело место быть. И этим «чем-то» были сказанные им через несколько минут слова.
 «Я сейчас сижу и думаю, как тебя к этому приготовить, как всё преподнести, чтобы не было неожиданно и больно», - начал он, опуская голову. – «Я понятия не имею, как начать, нужно ли начинать вообще этот разговор или нет. Но поздно. Раз заикнулся – надо продолжать».
 Я посмотрела на него и увидела, что его красивые зелёные глаза больше не светились так, как все эти десять лет; его руки больше не казались такими сильными и могучими, какими были в моменты напряжения; его губы дрожали и, казалось, он вот-вот и взорвётся изнутри, поливая всё вокруг эмоциями, которые сидят в нём уже не первый день. Мне было не понятно, отчего он так изменился. Ведь буквально вчера – да даже утром того дня – он был, как ему и подобает, жизнерадостным и полным энергии.
 Оказалось, что недавно у него обнаружили рак лёгкого. Недифференцированную опухоль. Жить ему оставалось менее месяца. Если бы он узнал раньше, могло бы выйти немного больше времени.
 Мы смотрели друг на друга и плакали. Но нельзя же было просто так терять эти последние несколько недель! Мама его знала, но она была далеко. Она готовили его к вечному спокойствию. Но он не верил, что может быть так: он умрёт и не оставит следа. Нет. Он знал, что он просто так не покинет этот свет.
 Разговоры, которые длились часами, заканчивались, потому что садилась батарейка на телефоне. Цветы, которые он мне дарил теперь уже каждый, день вяли, будто бы ожидая, чтобы к ним на смену пришли другие. Слёзы не переставали литься. Меня колотило при малейшее думе о том, что будет именно так, как заключил врач. Он даже не назначил лечения. Ну да, было уже поздно.
 Если смотреть с другой стороны – жизнь шла безо всяких ограничений. Нечего было терять.
 Мы ходили, как прежде, гулять, дарили друг другу подарки, говорили последние слова…
 За день до трагедии он позвонил мне и попросил меня не приходить больше к нему, не звонить, не давать о себе знать. Но я не могла так! В ту же ночь, может быть, даже наперекор судьбе, я приехала к нему и села рядом.
 Он лежал, такой белый, непонятный. Хотелось прижаться к нему и сказать: «Я буду рядом с тобой вечно!». Но он уже в это «вечно» не мог верить. Несколько раз за ночь он открывал глаза, смотрел на меня сквозь плёнку своего сознания и пытался сказать мне, чтобы я уходила. Это длилось недолго. Через несколько секунд он снова их закрывал.
 В четыре часа утра в последний раз я увидели его сверкнувшие в темноте зрачки: он приоткрыл свои веки и прошептал что было сил: «Не бойся. Ты можешь».
 Это было последнее и самое прекрасное, что я когда-либо слышала от него.

 Послезавтра были похороны. На них не было бессмысленного сборища народу. Были только самые близкие. Была я.
 Я осталась с ним говорить на всю ночь. После я просто не выдержала и заснула рядом. Я говорила ему всё то, что не успела сказать, когда он был жив, всё, о чём я мечтала.

 Прошло уже немало времени, но и не много. Я всегда возвращаюсь к одному и тому же и задаюсь этим вопросом: «Ну почему же мы тогда вместе не перевернули мир?!». Наверное, сейчас это предстоит сделать мне одной.
 Надо ценить человека при его жизни – так я ценила! Только кто знал, что конец наступит так быстро!
 Такие события, как смерть, заставляют тебя задуматься: то ли ты делаешь, что будет потом, почему всё именно так? Огромное количество вопросов – может и бессвязных, и нелепых, и сверхпростых – обрушиваются тебе на голову. Да и вообще, начинаешь переосмыслять жизнь по-новому и наконец-то расставляешь свои приоритеты, если, конечно, до сих пор не расставил.
 «Что может быть прекрасней и светлей жизни?» - как-то спросил меня он. Этот риторический вопрос так и остался с ним, с моим лучшим другом.