Письма из города Фитц

Посвящается Жанетте, которая меня спасла и которую я с тех пор больше не видела

Часть первая

Письмо первое: Заблудиться – это здорово

Привет, Сомик!
Обещала написать тебе из немецкого Магдебурга, куда мы с папой первоначально направлялись, но получилось гораздо интереснее. По недоразумению мы приехали в другое место – в голландский город Фитц. Тем не менее, это все еще я, в чем ты скоро убедишься по моим глупым шуткам.
Живем мы не в гостинице, а в гостях у пары доброжелательных и очень деятельных голландцев.
Компьютер, с которого я пишу, – непривычный для меня старичок фирмы Apple. Папа так и норовит показать мне, как что-нибудь переключается, и мне с трудом удается его отогнать.
Очутились мы здесь случайно, но осели крепко. Произошло вот что: у нашего вагона ночью сломалась тележка, что-то в этом духе, и его отцепили, а нас высадили, чтобы пересадить в другой поезд. Это был сидячий экспресс, без проводника. Полупустой, редкие пассажиры спали. Спросить было некого, и Магдебург проплыл мимо нас неопознанным.
Границы здесь условны, и нас, въезжающих из Германии в Голландию, никто не потревожил. Мы проснулись, подъезжая к Фитцу, от странных запахов: перченого, злого и будто немного испорченного сыра, и другого – пряного и свежего одновременно, он оказался ароматом имбиря, который здесь любят, как сказал мой фадер, «по старой колониальной привычке». В соседнем купе завтракал огромный толстяк, разбросав газеты по полу и лавкам. Он-то и объяснил нам, что мы находимся в Нидерландах и что ближайшая станция – это Фитц.
Папа посмеялся нашей оплошности и вспомнил, что в Фитце у него должен быть хороший знакомый, господин Боос, которого он несколько раз встречал в Германии. Мы могли бы устроиться здесь с его помощью и поболтаться по окрестностям – ведь до папиной конференции в Магдебурге еще почти неделя.
Чтобы найти адрес знакомого, мы отправились в городское справочное бюро, прилепившееся к старинной позеленевшей ратуше. Заплатив какие-то небольшие деньги, мы через полчаса знали обо всех Боосах Земли: своевременно ли они платят налоги, были ли у них знаменитые предки и есть ли в их родне опасные преступники, эпилептики, философы или музыканты.
Адреса же нашего знакомого нам как раз не сообщили – мало ли кто тут шастает по городу, где заседает – тсс! – Международный Суд и находится Дворец Мира. Но пообещали проводника. Мы удивились этому обстоятельству и хотели отказаться, но у нас очень вежливо отобрали все вещи и дали оранжевый билетик, где было проставлено время – 17.00.
Нам это не понравилось, и мы пытались возражать, но две девушки в оранжевых фартуках отвели нас в красивый стеклянный зал, похожий на зимний сад, где папе выдали длиннющий (с меня, вытянувшую ноги) бутерброд, а мне – корзинку с яблочными пончиками.
В пять часов появился проводник, который долго представлялся нам на местном наречии, предлагал разную познавательную литературу и упоминал, по-видимому, всяческие рестораны, кондитерские, банки и музеи. Папа говорит, что голландский язык сильно похож на немецкий, поскольку он вырос из нижненемецкого диалекта. Может, это и так, но звучание очень отличается, и притом что ты знаешь мой немецкий, – на местном языке я совсем ничего не понимаю.
Наконец наш Сусанин перестал болтать, и мы отправились. Каково же было наше удивление, когда проводник, раскланявшись по дороге не меньше чем с десятью прохожими, перевел нас через крохотную площадь и стал звонить в дверь с табличкой «Meneer Erik Boos, mefrau Eleena Boos».
Папиного знакомого дома не было, и нами занялась его жена, симпатичная тетя Боос.
Сори, Сомик, зовут общаться.
Напишу завтра. Мышка.

Письмо второе: Летающий хлеб и программируемая ночь

Хгкрхрафстфуй, Сомикх! Да-да, так звучит их язык. Нет, они бы даже сказали: фстстфуй, Сомик, хгкр-ра!
Вчера дядя Боос пришел очень поздно, и, поговорив с ним по телефону, его супруга настояла, чтобы мы не искали ничего, а ночевали у них и вообще оставались сколько захотим. После совсем не понятной мне и малопонятной папе, но продолжительной беседы с нами тетя Элейна вручила нам ключ от нашей комнаты.
Поскольку мы с фадером, сославшись на усталость, отказались от обеда, то еду в семь часов подали нам прямо в комнату. То, что я приняла за букет цветов, оказалось салатом, однако таким же съедобным, как и букет. Печеная утка, прозрачная и розовая, точно желе, удивила меня еще больше своим приторно-сладким вкусом, а супа было так мало, что, даже слив две наши порции в одну, мы не смогли понять, из чего он приготовлен. Хлеб, прибывший к столу, был такой воздушный, что от любого шевеления он, как паутина, вздымался и уносился к потолку, а из него сыпались зерна, шкурки и опилки.
Затем, чуть позже десяти, у нас заскрежетали жалюзи, и в комнате – опять без нашего участия! – погасли дневные лампы и зажглись сине-зеленые, ночные, похожие на мерцающие звездочки. Напрасно папа пытался вернуть к жизни верхний свет, чтобы почитать, – все безнадежно погрузилось во тьму, весело украшенную крошечными «светлячками».
Утром нам разъяснили, в чем дело: законопослушные жители Фитца, по старому обычаю, встают с первым лучом солнца, а ложатся спать – с последним. Поскольку же край этот омывается морем, и здесь редко увидишь этот самый солнечный луч, то время восхода и захода солнца, с точностью до минуты, сообщается местными газетами и другими медиа. Ведь уважаемые граждане должны своевременно оповестить все свои будильники, колесики, винтики и шпунтики!
Но нам очень повезло, и мы, пытаясь поймать самоскатывающиеся одеяла и не дать диванам сложиться вместе с нами, даже увидели между распахнувшимися ставнями этот самый, золотой и сказочный, июньский луч.
Пока. Чмок. М.

Письмо третье: В гостях у памятника

Ты не представляешь, где мы были. Сегодня воскресенье, и в нашем городе все закрыто. Кроме дорогих частных галерей, открыта лишь... старинная тюрьма, в которой устроен Музей пыток. Папа не горел особенным желанием оказаться за решеткой, но мне это показалось более забавным, чем пялиться на картины.
Музей пыток располагается в очень красивом здании, куда заходишь через сырой и промозглый коридор под радушный звон кандалов, записанный на пленку.
На площади Плаац перед входом стоит статуя симпатичного господина в кудрях и камзоле. Это герцог Корнелис де Витт, когда-то он был здешним бургомистром. Времечко было еще то, и его обвинили в заговоре против принца Оранского и... отвели ему великолепные покои в здании тюрьмы. Ведь де Витт был не простой разбойник!
Вообще, история эта темная. Есть версия, что в заговоре герцог не участвовал и в тюрьме его прятали от разъяренного народа. Так или иначе, но его тюремные апартаменты состояли из кабинета, гостиной с камином и уютной спальни, выходившей окнами на озеро Вайвер. Озеро и сейчас на месте, и на его поверхности важно качаются потомки тех самых лебедей, которых видел несчастный аристократ в свое тюремное окно. К Корнелису в тюрьму приходили друзья. Актеры и музыканты устраивали для него концерты... Он читал книги и рисовал.
Но несправедливость не давала опальному чиновнику покоя. Однажды де Витт все-таки не выдержал и в компании с тогдашним первым министром, а по совместительству братом, который пришел его навестить, вышел к бушующей толпе. Он собирался объяснить, что не виновен в том, что ему вменяют. Люди услышат правду и поверят ей – герцог не сомневался.
Это был смелый и весьма полезный шаг – толпа, вмиг искромсав обоих де Виттов на кусочки, долгое время не беспокоила нового бургомистра.
В других камерах тюрьмы аккуратнейшим образом выставлены орудия пыток: «эльзасский сапог», «ведьмин стул», «кошачья лапа», череподробилка. Каждое из них снабжено подробной инструкцией. Девушка-экскурсовод с удовольствием демонстрирует порядок нанесения клейма из раскаленного железа на руку, ногу или лоб преступника, в зависимости от преступления (чуть не сказала «по желанию»). Клейма городов выставлены тут же, можно купить себе на память клеймо-татуировку.
Но больше всего меня поразили именные мечи для казни, в идеальном порядке висящие в специальном шкафчике. Сомик, представь, профессия палача лет четыреста назад была почетной, а палач избирался народом! Гид рассказал нам, что по четвергам в баре музея собираются на чай потомки этих народных героев. Интересно, о чем они беседуют?
Папа хохотал: ну что, понравилось?! Я ему это припомню.
На днях, чтобы я не скучала, меня обещали познакомить с соседским мальчишкой, нашим ровесником.
Пока. Мышлаевский.

Письмо четвертое: Говорильни и намекаловки

Сомик!
Мы здесь уже почти неделю, и я могу сказать тебе с полной ответственностью: здесь беспрестанно все говорят и всё катится. Нет, ты послушай!
Как нам рассказала соседка, милая девушка, владеющая почти родным нам теперь немецким языком, – с ребенком, который должен родиться в городе Фитц, начинают разговаривать с первых дней его, так сказать, изготовления. Привлеченные слухами о грядущих переменах в семействе, будущую маму начинают навещать различные «интересные» собеседники. Бабушки, тетушки, подруги, сестры, друзья детства, врачи, психологи, учителя и даже полицейские наносят визиты животам г-жи фан Фогель или г-жи де Тафел. Они поучают, убеждают, утешают и успокаивают, приласкивают и взбадривают. Мужчины объясняют своему, пока вот сидящему в темноте – без бокала хорошего вина и свежей газеты, маленькому собрату, что за чем следует и как нужно относиться к делу.
Родную речь будущий житель Фитца легко отличит и от шума дождя, и от стрекота кухонного комбайна, и тем более от пения птиц. Конечно же, дети здесь уже родятся говорящими. Сначала, правда, они лопочут очень сбивчиво, но родители все-таки понимают, что «к-х-ля! у-а! л-ль-ля-хль!» значит «пожалуйста, кто-нибудь дайте, наконец, сладкого молока! скорее! скорее! есть! есть! мало!». А вот «хлю-ау! уау! уау! хлю-а! хлю-хлю-а!», – которое малыш ревет лениво, с обиженно выпяченной губой, – означает «мама, ты опять сидишь на моей соске».
Знаешь, Сомик, такое чувство, что здесь говорят все разом и без умолку. Можно с ума сойти от этого жужжания. В Фитце нет магазинов и химчисток, парикмахерских и ремонтных мастерских – это скорее говорильни, рассказочные, упоминальни и намекаловки.
Ты наверняка улыбаешься, Сомик, думаешь – я шучу. Да обломать мне мой самый длинный ноготь(!), если так шутят. Вот смотри. Заходишь в магазин всяких там рукодельных штучек. Видишь двух женщин говорящих одновременно: молодую, в фартучке, и постарше, в вязаном пальто.
Отрезы тканей, мотки шерсти, пуговицы, бусы, крючки, брошки, запонки, пряжки, воротнички, иголки для машин, просто иголки, шнуры для штор, пяльцы, ламбрекены и фирменные этикетки лежат себе без движения на прилавках и демонстрационных столиках. Элегантно и вместе с тем продуманно и деликатно. Как в музее. Проходит десять минут, двадцать, тридцать. Продавщица ничего не заворачивает. Покупательница не достает ни кошелька, ни там банковской карточки. Ничего такого. Время идет. Заходит пожилой господин. Ну и что? Может быть, ему нужно купить подтяжки, или шкатулку в подарок для внучки, или... Мужчина подключается к хору, и теперь звучат уже три голоса...
И так далее, так далее, так далее... Потеряв терпение, я выбегаю прочь из магазина. Прошла неделя, а я все еще не могу здесь ничего купить самостоятельно, хотя все ценники как картинки, а язык я уже начала понимать. Я не удивлюсь, если узнаю, что здесь за сказанные продавцу слова полагается скидка на товары, а в отдельных магазинах за сыр или печенье вообще платят исключительно разговорами.
Мне кажется, если бы даже господь бог пришел сюда собственной персоной, захотев скроить что-нибудь новенькое в этом мире, ему пришлось бы сочинять истории для здешних продавщиц. Кстати, Сомик, моему талантливому папе как-то удалось, всучив продавцу деньги, купить мне коробку красок и даже вынести ее полчаса спустя из магазина, невежливо пятясь и беспокойно поглядывая на часы.
Но самое смешное то, что в Фитце разные «этикетные» слова имеют определенные интонации. Сказав «спасибо», я первое время страшно пугалась, потому что мне отвечали что-то вроде «стой, стрелять буду!» – так грозно жители Фитца произносят свое «alstublift».
Поздороваться и попрощаться здесь можно одним и тем же словом «dag». По-моему, это слово буквально означает «день». Причем, здороваясь, нужно сказать его коротко, а прощаясь, – протяжно. Уходя из музея или магазина, ты слышишь в спину «da-ag». И тебе пропоют эту песенку прощания только тогда, когда ты повернешься спиной.
Ой! Sorry, Сомик, допишу завтра. Здесь что-то с папиным чемоданом, попробую ему помочь.

Письмо пятое: Изобретение велосипеда

Наше вам с кисточкой!
Вчерашнее письмо я не отправила, зато сегодня пишу новое и шлю тебе оба.
Велосипед – это священное животное жителей Фитца, их тотем. Связь с ним наложила неизгладимый отпечаток на их облик. У оседлавших велосипед голландцев, как и у монгольских кочевников, только наоборот, трансформировалось тело. У них, в результате эволюции, удлинились ноги, а также вытянулась шея – вероятно, чтобы видеть дорогу далеко вперед. Глаза у голландцев слегка навыкате – чтобы смена сигнала на светофоре не заставала их врасплох. Да и в их характере определенно есть некоторая велосипедозность.
Эту теорию придумал мой папа, после того как ему в третий раз заехали на ногу.
И действительно, можно ли представить сейчас Голландию без велосипедов? А ведь они стали такими привычными лишь к середине ХХ века. Знакомый нам велосипед с цепной передачей, как сказал папа, изобрели незадолго до автомобиля, хотя всевозможные чудики во всех частях света мастерили его предшественников с самого сотворения мира. Для того чтобы ехать, нужно было отталкиваться ногами или махать крыльями, колеса же этих «самобеглых колясок» были деревянные, металлические или обтянутые кожей, крошечные или в рост человека.
Понятно, что велосипед не принадлежит к открытиям, которые совершались лишь однажды, таким как изобретение плуга или пороха. Так что велосипед будет изобретаться постоянно, в связи с чем афоризм по его поводу несколько глуповат.
Что же касается голландского образа жизни, то Мэри Додж, написавшая в XIX веке книжку «Серебряные коньки», рассказывала о совсем другой Голландии. Тогда это была заснеженная северная страна, где зимой даже большие корабли с парусами скользят на полозьях.
Как видим, приверженность к скорости осталась и в наше время, но голландцы, сообразуясь с потеплением климата, сняли коньки и сели на велосипеды.
Должна тебе сказать, что знакомое нам двухколесное устройство не так уж безобидно в здешнем мире. Выйдя погулять, мы с папой попадаем в какой-то боевик со смертельными трюками.
Вот с космической скоростью несется бизнес-нечто. Можно ли определить пол мчащегося снаряда? А вот чешет молодая мама с младенцем в кожаном креслице. На переднем колесе ее велосипеда укреплены корзина с покупками и горшок с цветком. А рядом едет старший сын лет шести, левой рукой ковыряя в носу, а правой – той, что все-таки держит руль, – ощупывая время от времени монетку в пять гульденов в своем кармане.
В хорошую погоду любят прошвырнуться на своих дорогих велосипедах (иногда двойных) пожилые супружеские пары. Здесь уже, в случае неудачи на дороге, не обойдешься заискивающей улыбкой: ей-богу, придется докладывать им, кто такой, что здесь делаешь и когда, в конце концов, поймешь, как устроено цивилизованное общество. Говорят, если тебя собьют на велосипедной дорожке и нанесут тебе какое-нибудь увечье, то отвечать за это будешь опять же только ты – могут даже в тюрьму посадить за то, что зазевался.
Ходят слухи, что среднестатистический европеец тратит в среднем четыре часа в день на просмотр телевизионных передач, компьютерные игры и сидение в различных чатах и блогах. Совершенно не понимаю, куда они все спешат в таком случае?
Кстати, Сомик, помнишь, мы с папой не могли открыть чемодан? Выяснилось, что это было не случайно – чемодан чужой! Папа связался с железнодорожным управлением и сходил на вокзал. Ему пришлось составить протокол вещей, прикинь, по алфавиту, после чего он получил пачку фотографий «заблудившихся» чемоданов, но пока все без толку. А там была половина папиного доклада и вся его приличная одежда.
Ой! Я же иду срезать лилии для свежего букета в нашу гостиную. Они все здесь так делают по вторникам в пять часов пятнадцать минут пятнадцать секунд. Тетя Боос уже заглядывает сюда, помахивая садовыми ножницами. На старт! Внимание! Марш!
Мышка.
P.S. Между прочим, «Боос» по-голландски значит «сердитый». Ну не знаю. Добрее дяди Бооса, по-моему, нет никого на свете. Да и тетя, в общем-то, сносная...

Письмо шестое: Превращение папы в Саая Ферфеленда

Сомище, душа моя!
История с чемоданом так и не разрешилась, и папа пошел на весьма комический шаг: на конференцию он поедет в плаще, пиджаке и двух галстуках из чужого чемодана (белье удалось купить здесь). Ты удивишься, но размер ему подошел точь-в-точь. Мой папа жутко длинный только по нашим меркам, а здесь лишь дошкольники бывают меньше двух метров ростом.
Забыла сказать тебе: папа, наверно, оставит меня здесь погостить на пару недель – его уговорили тетя Боос и родители Стейфена, соседского мальчика, которые очень полюбили меня.
Между прочим, Сомик, мой новый друг – это отдельная тема.
Сегодня папа прошелся по центральной площади Фитца в перепутанном пиджаке (тот был покрыт какой-то невидимой сеточкой, которая постепенно слезла). Пиджак с папой внутри вызвал странную реакцию местных детей. Я уверенно говорю, что два эти фактора – пиджак и папа – должны были совпасть, потому что половина Голландии или, может, даже всей Европы ходит в пиджаках в зелено-коричневую клеточку, и при этом их никто не дразнит. На папу в прежнем наряде тоже никто не обращал внимания. Теперь же нам просто проходу не дают. Папу все принимают за какого-то Саая Ферфеленда2.
Девчонки вроде нас с тобой прыскают при виде папы или шушукаются за нашей спиной. Один парень лет шестнадцати сделал в папину сторону не очень приличный жест. А маленькие дети, те вообще показывают на папу пальцем и дразнятся, к неудовольствию своих мам: «Саай Ферфеленд! Ферфеленд Саай!».
Когда я спросила у Стейфена и Марианн – его одноклассницы, кто такой этот Саай Ферфеленд, то мнения разошлись.
Марианн ответила, что это местное привидение, а человека такого не существует. Стейфен же сказал, что очень даже существует и что он мне его покажет, потому как и сам «давно хотел с ним разобраться». С ума сойду от любопытства.
Давай. Мышка.

Письмо седьмое: Носы адмирала де Фоса

Караул! Сомик, я попала в пухленькие, слишком заботливые ручки тетушки Боос. Папа уехал. И теперь, соревнуясь с первым солнечным лучом, тетя Элейна врывается в мою комнату, поскольку, по ее мнению, ребенок ни на секунду не должен чувствовать себя одиноким!
Ежедневно делается какая-то мифическая «уборка», хотя я не думаю, что тетушка хоть раз в жизни видела пыль, не говоря уже о грязи. Когда моешь окно, и без того ослепительно сверкающее, то правую руку с тряпкой надо держать так, чтобы под ней удобно проходила левая, которая предназначена для махания кружевным батистом в качестве приветствия. Махать необходимо двум соседкам напротив, одному еще очень ничего старичку-нотариусу и дяде Боосу, когда он садится в свой «шевроле».
А стирка?! Битых два часа простаиваю я рядом с тетушкой Боос, помогая ей сетовать на медлительность стиральной машины, на зажеванные углы пододеяльника и на то, что семнадцать месяцев назад день в день при стирке дядюшкиного юношеского мундира начисто постирался не только он, но и носы адмирала де Фоса, троюродного брата королевы Вильгельмины, на его форменных серебряных пуговицах. Я, кстати, не уверена, что написать «носы» будет правильно, потому что у адмирала был один-единственный нос. Но как же тогда показать, что он везде постирался?
Иногда я, к счастью, завтракаю у Стейфена. Зося, его мать, – эмигрантка из Польши, и поэтому у них дома все вкусное можно не только разглядеть на тарелке, но и как следует распробовать (ведь обычно семейный торт в Фитце не больше блюдца). Зося говорит, что национальность не при чем – просто в больших городах все сидят на этой дурацкой диете, а в сельской глуши любят покушать, будь ты хоть голландец, хоть эфиоп.
Сегодня, правда, тетя Боос не пустила меня к ним в глушь, потому что я изрядно расклеилась. Дядя Боос по дороге из банка даже купил для меня убойную вещь под названием «droppen». Эти кошмарные лакричные или солодковые пастилки в Фитце дают детям от всех болезней с незапамятных времен. Напоминают они конфетки грязно-коричневого цвета, только соленые и одновременно приторно-сладкие. К тому же они вонючие, липкие и вязкие. Отведав дроппов, я поняла, откуда у жителей Фитца такой несгибаемый характер: человек, который с детства ест дроппы, в жизни готов ко всему.
Пока, Сомище, напишу очень скоро. Твоя хворая Мышка.
P.S. Позвони, пожалуйста, моей маме – она должна была уже вернуться из экспедиции.

Письмо восьмое: Чудовищные слухи

Хкра-хкра, Рыба-Сом! Кажется, все пропало.
Я в полном шоке, зато новостей предостаточно. Мама не приедет, папа задерживается, и я вынуждена еще несколько недель изучать здешние обычаи. Дядя Боос даже пригрозил мне воскресной поездкой в Амстердам.
Зато мы со Стейфеном, сидя на крыше прачечной, видели таинственного Саая Ферфеленда, выходящего из ратуши. То есть Стейфен думает, что этот человек и есть Ферфеленд. Кстати, он действительно несколько смахивает на папу, вот только старше лет на двадцать. Стейфену кажется, что Саай Ферфеленд, то есть джентльмен, которого мы видели, – бывший директор лучшей частной школы города. Среди детей Фитца о нем ходят самые невероятные слухи, один мрачнее другого, и лично он, Стейфен, думает, что хотя это и тупейшее вранье, неплохо было бы узнать, откуда оно взялось.
Вот наугад несколько слухов.
1) У Саая Ферфеленда на затылке есть третье ухо.
2) Он смешивает вино с собачьей кровью, поэтому в его доме всегда живут штук десять собак, которых он держит в клетке.
3) Если Саай Ферфеленд дотронется до твоего позвоночника левым мизинцем – вырастет горб.
4) Когда Саай Ферфеленд заходит в библиотеку, то все книги мгновенно становятся скучными, и если принесешь эту книгу домой, то, не успев дочитать ее до третьей страницы, заснешь на целую неделю.
5) Саай Ферфеленд носит в своем портфеле человеческие кости и баночки с внутренностями.
Не знаю, что и думать, Сомик.
Пока. Мышка.

Письмо девятое: Мокрая симфония

Сомик!!!
Как тебе не стыдно? Никакой не роман вовсе. Не вижу смысла в нашем возрасте заводить романы. Вспомни, например, Ромео с Джульеттой. Если бы они были постарше, то можно было бы поискать какие-то варианты. А так вся родня сразу встала на уши. Я радуюсь, что судьба подарила мне такого отличного друга, как Стейфен, и хватит глупо хихикать на эту тему. С. уже усвоил мое коронное «ужас-ерунда-какая» и стал немного понимать по-русски. Он узнал и о моем прозвище и перевел его на голландский. Я теперь «юфрау Майс» – «барышня Мышь».
Что до остального, то здесь четыре дня подряд идет дождь. Для голландцев это дело привычное. Никто не удивляется, что трава на лужайках стала похожа на морскую капусту, не удивятся, если и рыбы разведутся. Огромные улитки грузно переползают по мосткам-веточкам, сорвавшимся с деревьев. Когда я в первый раз увидела здешние позеленевшие от сырости здания и старые каштаны, то подумала, что они покрашены. Когда смотришь в окно на эти неиссякаемые потоки, то самой стабильной поверхностью кажется гладь канала. На жизнь в городе дождь никак не влияет, вот только в магазинах появляются горы дешевых зонтиков, которые люди покупают, чтобы выбросить, как только дождь закончится. Оставляют их в парке или возле магазина, как будто стыдятся их неуместности.
Но Зося дождь недолюбливает и очень боится грозы, поэтому Стейфена в эти дни выпускает разве что на часок. Сегодня мы с ним встречались в интернет-кафе. Там классно, там супер, одна девочка приходит туда с огромным гимнастическим мячом. Стейфену, как и мне, не нравятся – типичные для Фитца – темные, тесные, набитые антикварными безделушками ресторанчики, где нельзя сидеть на полу или подоконнике, а только за столиком – будто ты аршин проглотил. И непременно за тем, который укажет администратор.
Пока, рыбешка. Мышлаевский.
P.S. Самое важное! В чужом чемодане обнаружилась примечательная книга, написанная по-латыни. Я не удивлюсь, если вещи и правда принадлежат мифическому Сааю Ферфеленду. Посуди сама.
Книга эта – пособие по бальзамированию, то есть изготовлению мумий. Внимание наше особенно привлекла вся испещренная пометками глава о сохранении человеческого скальпа. Видно, что человек читал эти страницы вдумчиво и обращался к ним не один раз: чернила разного цвета и интенсивности.
Вот тебе и пиджак в клеточку! Невольно станешь детективом.

Письмо десятое: О негуляниях

Сомик, слушай!
Все-таки я начинаю смекать, что меня так раздражает в здешней публике. Какая-то несамодостаточность. Ты понимаешь? Если ты у них гостишь, они совершенно не оставляют тебя в покое. И я не могу объяснить им, что значит «просто пойти погулять».
Гулять здесь как-то не принято. Нет такого понятия как прогулка. Жители Фитца ходят на работу или в театр. Но чаще они туда переправляются на машине, велосипеде, поезде. Влюбленные же, которые везде являются праздношатающимися, в Фитце обычно прогуливаются от одного бара до другого или сидят в обнимку во дворике библиотеки, который видно из моего окна. Куда фитцеанцы девают своих детей, – тоже ума не приложу: гуляющих с няней или родителями детишек почти никогда не видно! Вспомнила – я видела несколько штук в Макдоналдсе!
Фитц довольно крупный город, но здешние городские парки напоминают сказочный лес, по которому принцы раз в пятьсот лет пробираются к своим спящим красавицам. Непроходимый бурелом, эхом отзывающиеся ручьи с позеленевшими мостками, чьи-то норы, чуть ли не берлоги.
В этих парках можно бы было повесить таблички «Парк пяти тысяч негуляний» или «Южный негулятельный массив имени Фредерика Виллема». Есть, правда, еще парки при разных парламентах и дворцах, но там, после перездоровывания с полицейскими, а также с садовниками, моющими мылом листья и траву, не принято оставаться дольше пятнадцати минут, разве что сломаешь голову (тьфу! то есть ногу).
Давай, Сом, ладно.
И спасибо тебе, что утешаешь маму.
Мышь.

Письмо одиннадцатое: Главное – не подкрадываться

Ну! Чего не пишешь, морское животное? Что себе думаешь?
Мы вот с Марианн и Стейфеном сегодня познакомились... Нет, не с Сааем Ферфелендом, а всего лишь с цаплей, которая живет на берегу канала. Стейфен сказал нам, что она совершенно не обращает внимания на машины и трамваи и не боится пешеходов, если те... не подкрадываются. Стараясь не подкрадываться, мы стали смотреть на привязанные лодки, на островок розовых кувшинок посреди канала, друг на друга, потом сели на траву. Цапля, недоверчиво наблюдавшая все это, постепенно привыкла. А когда мы достали свои фриты – это местная жареная картошка с креветками, птица даже подошла и долго разглядывала пищу, качая головой, но есть не стала.
Да, Сом, я тебя прошу, не приставай ко мне насчет Стейфена. Не надо развозить все это. Ну нравится он мне, да. Ты довольна? Хотя это никакой не роман и пока даже не предисловие.
Когда-нибудь, когда я начну клониться к закату, и мне уже захочется замуж, хотя это трудно представить... возможно, он мне подойдет. Если, конечно, не превратится в такого долдона, каких здесь пруд пруди. Кстати, Мариан, которая раньше относилась к Стейфену свысока, замечает наши переглядывания и дуется. Похоже, теперь она заценила его.
Ты спрашивала про мои отношения с тетей Боос? Издеваешься? Тетя Боос подарила мне свою огромную старую посудомоечную машину. Я объяснила ей, что это ни к чему, потому что придется тогда покупать автомобиль, чтобы отвезти ее домой, подкупать таможенников, чтобы они пропустили автомобиль и, наконец, накупать посуды, чтобы было что мыть (не наши же две тарелки и четыре вилки!). Н-да.
Пчхи, пчха и пчхе! Пиши давай. Мышка.
P.S. Sorry. Получила-получила. Узнала про ваш поход и завидую самой махровой завистью.

Письмо двенадцатое: О диких карликах и костях в шкафу

Здорово, плавучее недоразумение!
Можешь поздравить нас, мы ведем наблюдение за Сааем Ферфелендом. Где он живет и чем занимается в Фитце, нам пока не известно. Но мы заметили, что в Фитце он бывает два раза в неделю – по средам и субботам. Приезжает обычно на поезде, примерно в полдень. Хотя вот вчера мы видели, как он садился в машину. И было это под вечер на стоянке рядом с Центральной улицей. Хорошо бы устроить там пост и дежурить по очереди. Нужно побольше осторожности, чтобы не засветиться.
Одновременно мы постарались собрать всевозможные сведения о нашем Кощее Ферфеленде. Стейфен разговорился с одной девчонкой, которая учится в той самой подозрительной школе. Она дотошно расспросила старших учеников и учителей, но информация о скандале с С.Ф. очень путаная.
Одни считают, что он растратил какие-то деньги, другие – что его оклеветали. Нынешний же директор, узнав, что кто-то собирает сведения о Саае Ферфеленде, прямо в лице изменился. Только одна пожилая секретарша с удовольствием заговорила на эту тему.
Саай Ферфеленд действительно на протяжении десяти лет был директором школы. Преподавал он химию-физику и биологию-анатомию. У них здесь предметы какие-то странные, один как-то постепенно перетекает в другой и обратно. И, значит, наш подозреваемый часто оставался после уроков в своем кабинете или в лаборатории до самого вечера и даже ночью.
Кроме того, к нему в школу приходили какие-то странные существа, вроде карликов, или диких людей, австралийцев что ли, или индейцев. Совершенно невменяемые, все в татуировках, с кольцами и булавками, воткнутыми в разные места. У одного из них к щеке были пришиты разноцветные пуговицы!!! Да нет, это-то еще достоверная информация. Сухие факты. Дальше привожу тебе очередную порцию слухов, которые любезно пересказала нам девчонка со слов секретарши, мефрау Д.
У бывшего директора была в школе лаборатория, а в ней шкаф. Однажды его помощница прибирала помещение и заметила, что шкаф не заперт. Заглянув туда, она увидела... человеческие кости!
Девушка побежала в полицию, после чего в школу заявился офицер. Правда, поговорив с бывшим директором, тот, ничего не предприняв, отправился восвояси. Но лаборантка сделала дубликат ключа от шкафа и стала иногда заглядывать туда. Костей становилось больше и больше. А в городке стали пропадать люди. Один пропал, другой, третий.
И поняли, что бывший директор точно был связан с исчезновениями, что они не случайны. Потому что призраки пропавших людей стали приходить в школу, прямо к нему в кабинет. Вся школа на нервах была с этими привидениями. Целый этаж обходили как чумной.
А полиция Ферфеленда все не трогала. Много денег он, наверное, ей давал – ну награбленных. А потом мэр не выдержал разговоров обо всем этом, и Саая выгнали из директоров, а затем и вообще из школы. Но доказательств так и не нашли. Может быть, он использовал какой-нибудь гипноз или другие техники, чтобы отводить от себя опасность?
Ты видишь, что творится? Все запутывается. Но мы на верном пути и скоро разгадаем зловещую тайну этого человека.
Чмок. Пиши давай. Что у вас там нового?
Мышка.

Письмо тринадцатое: О погубленной юности

Скользкий, паршивый Сом!
Не с кем теперь и словом перекинуться. Прочтешь, когда вернешься.
Я определенно превращаюсь в голландскую провинциалку. Дядя Боос вдруг занялся моим просвещением: он устроил меня по просьбе папы в летнюю школу. Я могу ходить туда хоть каждый день на рисование и по субботам на курсы немецкого языка, который я решила усовершенствовать.
Но это еще не все. Ты не представляешь, до чего меня довели! Я теперь не вылезаю из музеев, которых здесь больше, чем газетных киосков. Мама, конечно, радуется тому, каким образом я гублю свою единственную юность.
Я хожу в галереи вместе с моей группой по немецкому. В буфете после экскурсии мы получаем по молочному коктейлю и обсуждаем то, что видели. Наш учитель со смешной фамилией Ван дер Стул крепко любит изобразительное искусство. Я спросила его, почему у них столько натюрмортов. «Потому, – ответил Стул, – что фламандцы любили мелкую, детальную работу, а мертвую природу легче рисовать, чем живую».
Нас просветили относительно языка символов и тайных знаков. Оказалось, что попугай – это символ легкомыслия; лимон – умеренности и страдания; виноград – напоминание о боге; а селедка – призыв к самоограничению... То-то я терпеть не могу селедку.
Живописцы той эпохи также любили изображать человеческий череп, скромно и элегантно стоящий где-нибудь на книжной полке в кабинете. Символ преходящей жизни.
Вообще, как-то приятнее просто смотреть на картины и ни о чем не знать.
Но особенно меня озадачили мясные и рыбные лавки и огромные натюрморты с дичью. На почве знакомства с этой – во всех отношениях – дичью мне даже приснился пренеприятный сон.
Представь себе, я хожу по рынку среди ожившей снеди. Да-да, волки со стеклянным взглядом, встряхиваясь спрыгивают с прилавков и бегут за мной. Морские черепахи вылезают из своих аквариумов, показывая острые как бритва зубы, химерические полузайцы-полудети корчат рожи, прыгая вокруг, осьминоги высовывают щупальца из-под прилавков. Но меньше всего мне понравился лебедь размером с птеродактиля, который гнался за мной, свистя, как турбина.
Спасаясь от него, я, добежав до реки, залезаю в лодку. Лодочник везет меня, отталкиваясь шестом, вдоль зеленых берегов, на которых пасутся овечки и стоят чистенькие домики. Вдруг он оборачивается и тычет в меня пальцем: «Мое!». Это Саай Ферфеленд. Я прыгаю в воду и доплываю до берега. На берегу какой-то пастух. Я хочу спросить его, где я. Он поправляет свою войлочную шляпу, сползшую на глаза, и я вижу... Вижу, что это опять он! ...Бросается ко мне – и вдруг начинает уменьшаться, сжиматься, становится размером с кузнечика, и вот его уже совсем не видно, только дымок стелется над землей.
Слабо разгадать, что все это значит?
Пока, водоплавающее.
Чмокаю. Мышка.

Письмо четырнадцатое: Отвратительная статья бюджета

Дорогой Сом! Знаю ведь, что ты еще не вернулась, но не могу удержаться от писанины. Скоро со скуки стану крупным писателем. Оправдаю свое домашнее прозвище. Ведь я – Уйди-Достоевский, ты знаешь.
Фитц продолжает меня удивлять. Вот, например, вчера. Я зашла переждать дождь в маленькое кафе, села за стойку, но бармена не было. Тогда я поела сахару из сахарницы, как делаю это всегда в Москве, и заглянула в меню. Оно было очень странным, смахивало на уравнение. В нем были сокращенные обозначения чего-то, причем одни и те же слова были красного, синего и черного цвета.
Вышел бармен и посмотрел на меня очень мрачно. «Что вы хотели?» – вежливо спросил он. На лице его была не очень адекватная фразе гримаса. «Скажите, пожалуйста, сколько времени?» – спросила я поспешно по-немецки. Он что-то недовольно ответил и показал рукой на магазин игрушек через дорогу. И добавил: «У очень многих людей сейчас шестнадцать тридцать восемь, крошка».
Прибежав домой, я позвонила Стейфену, который спокойно мне все объяснил: «Coffeе-shop? Там продают drugs, понимаешь? Легкие. И даже детям».
«Что такое drugs?» – спросила я по телефону у папы, вдруг сама догадавшись, что это наркотики. «Drugs – статья бюджета города Фитц. Я надеюсь, вопрос абстрактный? – бодро ответил папа. – Приходная часть. Бюджет – это учет всех денег, в данном случае государства, а так – чьих угодно, за какой-то период: откуда они берутся и на что тратятся».
Ужас какой! Не понимаю, как все эти деловые мефрау могут спокойно жевать устриц и изысканные сладости из магазина «Мадам Помпадур», зная, каким образом пополняется бюджет города.
Да какое там бюджет! Стейфен, когда я поведала ему о своем посещении cofee-shop’a, сказал, что существуют и вполне открытые заведения. В Фитце есть улица Анны Павловой – здесь русская балерина умерла, и жители города очень этим гордятся. Так вот, на этой улице находится небольшой магазинчик с удивительно красивой витриной и колокольчиками над входом. Это грибной магазин. Здесь продаются галлюциногенные грибы со всего света. Хоть древесные, хоть морские. Их можно есть сырыми, жарить, парить, нюхать, курить, заваривать или просто посыпать ими бутерброд.
Мимо витрины со скромно разложенными грибочками снуют мамаши с колясками, воспитательницы с детками постарше и единичные экземпляры всех возрастов. Уж действительно малышам будет чем заняться, когда они вырастут. Честное слово, если я раньше считала разговоры о наркотиках ханжеским трепом и нуднятиной, то теперь я придерживаюсь очень жесткой позиции. Даже представить себе не можешь, какой жесткой.
А Стейфен, который тоже об этом думал и разделяет мои мысли, сказал, что парламент сначала должен решить так называемый «вопрос о пяти часах», в котором партии протестантов взяли верх над католиками. Я, кстати, только здесь узнала, чем первые отличаются от вторых. Протестантам ничего хорошего нельзя, а католикам все можно. Они ходят в костел и покупают там себе прощение – как в магазине. Правда, священники за всех отдуваются – им запрещено иметь семью.
Так вот. Правило «пяти часов» настаивает, чтобы магазины после пяти часов и в выходные дни не работали. Потому что в воскресенье надо ходить в церковь, а не в супермаркет. А вечером нужно сидеть под теплым пледом и читать библию. Поэтому сходить в ближайшую к дому булочную успевают только старушки. Остальные же едут после работы через весь город в единственный вечерний магазин. Этот запрет всех беспредельно возмущает, и только, когда он будет снят, свободолюбивых голландцев начнет интересовать что-нибудь еще.
Вот ты ругаешь меня за то, что будто бы ищу чего помрачнее. Да ничего я не ищу! Само попадается. Много его тут.
М.

Письмо пятнадцатое: Кто кого развлекает

Знаешь, я поняла, что нахожусь здесь уже месяц. Не то чтобы я начала привыкать, но уже ощущаю себя отдельно от родителей. Папа приезжал на два дня и для виду у меня отпрашивался. С собой брать не захотел. В Германии у него комната – шесть метров, и он вечно занят. А здесь мне рады, я цвету и так здорово щебечу на всех языках.
Папа хотел меня развлечь, и я для начала повела его в большой книжный, где мы скупили все русские книги. Его ошарашило, что я умею читать. Раньше он этого не замечал.
А еще мы сходили в Музеон и «лежачий кинотеатр». Музеон вроде нашего Дарвиновского музея, только он изрезан на кусочки и снабжен спортивным залом, библиотекой и комнатой для малышей. Похоже на супермаркет.
В «лежачем кинотеатре» мы смотрели фильм «Влюбленный Шекспир». Пять минут восторгаешься как сумасшедший. Потом, пытаясь уклониться от этого агрессивного всеобъемлющего экрана, засыпаешь, пуская слюни. Папа возмущен моей безответственностью, потому что фильм был великолепный. Ве-ли-ко-леп-ный!
Пока. Мышка.

Письмо шестнадцатое: В плену женских клубов

Рыбочка-Сом!
Разлепи-ка глазки, мое письмо приплыло.
Стейфен зачем-то проболтался своей маме, что мы следим за С.Ф., и нам устроили страшную выволочку. Пани Зося – женщина простая и боится одинаково как людей, так и нечисти всех сортов. Любой человек с пятном на щеке в виде боба или хромой на левую ногу имеет связь с че ртом, а уж обыкновенного маньяка она чувствует за версту. Глаза ее при упоминании Саая Ферфеленда сразу стали круглыми, как шарики для пинг-понга, и целую неделю оставались такими. А мы со Стейфеном оказались на все это время отрезанными друг от друга.
В разлуке с единственным товарищем мне ничего не оставалось, как гулять с тетей Элейной по магазинам и ходить с ней в женский клуб. Тетушка Боос, несмотря на свои преклонные годы (ей уже лет сорок или даже пятьдесят), интересуется разными светскими мероприятиями. Представь себе, эти старушенции собираются в клубе и там, по словам Элейны, «веселятся»! Смотрят видео, устраивают танцы или обед с приглашенными знаменитостями.
Иногда какая-нибудь из них приходит сюда со своей домашней проблемой, и тогда все жадно набрасываются на нее, наперебой предлагая разные дурацкие психологические упражнения. Это называется у них «элементарным сочувствием». Они ковыряют раны друг друга, чтобы снова и снова кричать: «Бедная Мари! Жертва насилия!». Мне же кажется, что если тебя бросил муж, то нужно продать машину, или дом, или что-нибудь еще – и отправиться в кругосветное путешествие. Чтобы рядом не было ни одной постной рожи, которая смотрит на тебя с сочувствием.
После нескольких дней совместных прогулок («все не так просто в жизни, девочка моя, счастье нужно лепить своими руками») тетя Элейна заявила, что я могу у нее оставаться хоть на всю жизнь. «Я привыкла к тебе как к собственному ребенку», – говорит тетя Боос, мечтательно положив на мое плечо свою толстую лапищу.
Меня, честно говоря, такое будущее что-то не привлекает. Ужас какой! А вдруг мои родители и правда захотят оставить меня здесь навсегда – образование и все такое?! Успокой меня скорее.
Твоя М.

Письмо семнадцатое: Велосипедом до польской границы

Сегодня я видела Стейфена и рассказала ему про сумасшествие тети Элейны. Он был безжалостен. Наверное, люди любой национальности пожимают плечами, когда их обуревают противоположные чувства. «Я бы тоже хотел, чтобы ты жила здесь всегда, – сказал он. – Но если тебе это не нужно, то помогу убежать. Мы возьмем велосипеды и доедем до польской границы. Дальше сядешь на поезд – я отдам тебе свои сбережения». Впрочем, Стейфен пока не считает, что я в опасности.
Меня успокоили его слова, и я перестала рваться домой. Нам же ведь нужно еще разобраться с Сааем Ферфелендом.
Чмок. Мышка.

Письмо восемнадцатое: Лето – вещь умозрительная

Дорогой Сомик!
Я тебе уже писала, что в Фитце последние двадцать лет не было зимы. С летом оказалось еще хуже: его здесь не бывает вообще.
Нет, я, конечно, продолжала тупо надеяться, что оно наступит, пока Стейфен не объяснил мне, чем в Фитце лето отличается от других времен года. Просто наступают двухмесячные каникулы, и можно гулять под этим гнусным дождем и сбивающим с ног ветром не только после уроков, а когда душа пожелает. Хоть целый день мокни в свое удовольствие! Короче, вечные десять градусов под мокрым небом мне обеспечены.
Но это еще не все. Если кому мало, можно сходить на пляж в Схевенингене. Наконец-то я увидела здешнее море. На пляже в июле можно сидеть, только завернувшись в одеяло, что и делают редкие заезжие романтики. Искупаться же не решается никто, что, впрочем, и невозможно, потому что очень мелко: идешь полдня, чтобы погрузиться хотя бы по колено. В любом случае с меня было достаточно один раз потрогать лужицу на песке, и я навсегда распрощалась с мечтой хорошенько поплавать в Северном море.
Молодежь на пляже Фитца развлекается двумя способами: запускает воздушных змеев и прыгает по волнам на доске без паруса. И то, и другое требует определенного мастерства. Змеи продаются в близлежащих магазинчиках и стоят очень дорого. Они всевозможного вида: драконы, птицы, аэропланы, – и многие из них выглядят очень экстравагантно.
Управляются местные юноши с ними лихо, хотя на таком ветру даже удержать змей сможет не каждый. Причем человек не идет, таща за собой змей, как мы привыкли, а стоит на месте, заставляя его танцевать на ветру, делая разные фигуры. Получается яростная скачка цветных пятен в воздухе, слышатся резкие хлопки, сливающиеся в особую музыку, похожую на ритуальную. Игра эта попахивает древностью. У Стейфена есть пара змеев, но запускает он их строго вместе с папой. Я вспомнила по этому поводу Малыша с его паровой машиной.
Дядя Боос как-то сказал о Северном море, что оно для голландца край пропасти, если, конечно, я правильно поняла его. Намучались они с ним. Оно никогда не будет человеку другом. Даже тогда, когда это море, мелкое и гладкое как паркет, лежит перед тобой, сверкая на солнце. Даже тем, кто часами прыгает по мелким, будто резиновым волнам на доске безо всякого паруса. И никакие двадцать тысяч насосов не заставят жителей Фитца полюбить воду. Это впитано каждым с молоком матери. Здесь море не в чести, о нем не говорят и не пишут – это дурной тон. Как о смерти.
Пиши мне, карась ты этакий. Я очень сильно скучаю. Очень.
Мышь.

Письмо девятнадцатое: Плавучий дом и жуткое ожерелье

Слушай, Сомик, что расскажу.
Похоже, на ловца и зверь бежит. Стейфен ездил вместе со своим классом в Музей древностей, в город Лейден. Пока его друзья сидели в буфете, он пошел прогуляться по набережной канала и вдруг увидел на крыше одной из жилых лодок... Да!!! Самого Саая Ферфеленда! Он вел себя там как хозяин – наводил порядок, поливал цветы, потом скрылся внутри... Стоп! Ведь ты ничего не знаешь об обитателях лодок.
Здешние жилые лодки – не деревянные посудины с веслами, а жилища на воде. Их обитатели вовсе не бродяги и не аскеты, навроде Диогена. Такие лодки – это целые плавучие дома, иногда в два этажа, с электричеством, душем, мебелью и картинами. Строятся они надолго и имеют постоянный адрес: «3-й канал Оранских, напротив дома 20». Кстати, для того чтобы плавать, дома-лодки вовсе не предназначены, – только держаться на воде. Это хорошо. По крайней мере Саай Ферфеленд не уплывет от нас далеко.
В Фитце, с самого его основания, всегда был избыток воды – слишком мало твердой земли, не вымываемой морем. Жизнь на волнах стала традицией для очень многих людей. Ведь живут же в каком-то племени дети и подростки на деревьях – чтобы их не трогали агрессивные взрослые.
Возвращаюсь к главному. Стейфен попытался подойти вплотную к лодке нашего подозреваемого и заглянуть в окошко. Но его спугнула женщина с длиннейшими рыжими волосами и «загнутыми когтями», как выразился Стейфен.
«Сообщница? Прислуга? Шантажистка? Подружка? – гадал он. – Вряд ли подруга, слишком молода».
Она вышла из машины с большим розовым пакетом и стала высыпать из него в металлический ящик, стоящий на палубе, какие-то, как показалось Стейфену, шарики. Потом Саай Ферфеленд приоткрыл дверь и высунулся наружу, приглашая ее зайти. Она пробыла у него с полчаса, затем прыгнула в свою машину – ярко-красный «форд» – и уехала.
Стоп! Что-то выпало из кармана ее длинного плаща, когда она садилась в машину. Стейфен, после того как она отъехала, подобрал этот предмет. Он был поистине странный и жуткий – это было ожерелье из... человеческих зубов.
Спокойно, Сомик! Я знаю, что ты не любишь ужасов.
Но этот страшный предмет был для нас подарком! Он свидетельствовал о том, что дамочка была сообщницей С.Ф. Но, к сожалению, ожерелье покинуло и Стейфена, провалившись в дырку в его джинсах, когда он возвращался с ребятами домой. Так что, не успев обрести важнейшее вещественное доказательство, мы его лишились.
Но мы полны надежд и теперь точно знаем, где нужно рыть. Хочется завтра же поехать в Лейден и обнюхать всю набережную. Просто руки чешутся от задора! Попробую держать тебя в курсе.
Чмокаю. Мышь.

Письмо двадцатое: (неотправленное)

Эх, Сомик!
Значит, ты считаешь наши занятия «детскими, дурацкими и небезопасными»? Может быть, ты и права, но мне здесь так одиноко, что я предпочитаю дурацкие занятия пионерским соплям по поводу того, что я хочу домой и скучаю по родителям.
И ты совершенно не обязана со мной, такой дурочкой, знаться. Не сомневаюсь, что ты окружена, как всегда, избранным обществом. Как там, кстати, поживает Макс?
М.

Письмо двадцать первое: Не парься!

Будь добра, не трудись больше переводить на меня драгоценные килобайты. Не парься!
М.
Письмо двадцать второе: Черепа и скелеты
Ладно, рыбеха!
Спасибо за извинения. Ты знаешь, как я плохо переношу критику. А еще меньше люблю откровенные оскорбления!.. И если уж на то пошло... Ну все, ладно. Считай, мы помирились. Хотя я уже собиралась сжечь :) твои письма.
Несмотря на твои предостережения, мы продолжили слежку. Это получилось само собой. Дело в том, что тетя Элейна купила мне велосипед. Велосипед здесь можно заполучить почти даром. И вот он у меня есть – с широкими шинами и большим фонарем. Тяжеловатый, груздный, древний. Ну нравится мне жутко! Теперь мы со Стейфеном вместе ездим на занятия и гоняем повсюду в остальное время.
Как тут было не замутить вылазку в Лейден? Конечно, Стейфен потащил меня на тот самый канал, кажется Рапенбург, где стоит плавучий дом Саая Ферфеленда. Это очень престижный район с дорогими домами, и Стейфен считает, что Саай поселился здесь, чтобы его лишний раз не беспокоила полиция. Мы подождали, пока слегка стемнеет, и подкрались к «зданию» со стороны причала, это немного ниже набережной.
Снаружи дом-лодка окружен металлическим забором, который вечером запирается на замок. Стейфен сказал, что там где-то обязательно проведена сигнализация, и нужно быть осторожными. Я залезла Стейфену на плечи и перепрыгнула через забор. А сам он ухитрился пролезть под прутьями снизу, отломав доску причала.
Первой комнатой была, по-видимому, прихожая. В ней оказалось совсем темно. Вторая, гостиная, была освещена. Она вполне цивильно обставлена: кресла, напольные часы, камин. Мы смогли рассмотреть и самого хозяина – благо Саай Ферфеленд сидел к окну спиной. На нем был яркий шелковый халат. Наверное, подозреваемый почувствовал, что за ним наблюдают, потому что обернулся к окну, встал и плотно закрыл жалюзи. Мы едва успели пригнуться.
Теперь самое интересное. В следующей комнате был полумрак, но – ты не поверишь! – сквозь щель между ставнями мы разглядели человеческие черепа, стоящие на полочке этажерки. Их было штуки четыре или пять. То есть я разглядела четыре, а Стейфен – пять. А еще на стойке торшера висел... ну да, скелет. Очень маленький, прямо детский скелетик. Судя по кровати и прикроватному столику, это была спальня Саая Ферфеленда. Ничего себе он развлекается у себя в спальне!
Если мы начали слежку скорее как игру, то теперь она приобретала серьезный оборот. Но азарт, который мы испытали, победил ужас. Все подтверждалось, оставалось прийти сюда, влезть в окно (знаешь ведь – я очень компактная и пролезу даже в форточку) и сфотографировать весь компромат. Удивительно, что злодеи здесь никого не волнуют. Или, может быть, они даже в моде?
Как видишь, дела немного пошли, и это как-то скрашивает мое пребывание на чужбине.
Пиши, что там делается у вас. Ты, между прочим, не ответила про Макса.
Чмок. Мышь.

Письмо двадцать третье: Нагоняй

Ты опять за свое ? Ай-ай-ай!
Снова хочешь поссориться? Но не думаешь же ты, что все нужно так оставить? И cкелет игрушечный и черепа не человеческие? Пусть так, но нам нужно это проверить. Я бы только порадовалась, если твое предположение подтвердится.
Наше отсутствие в городе в тот вечер, когда мы ездили в Лейден, засекли, потому что Стейфен должен был пойти к зубному врачу – а его не нашли. Устроили нагоняй. Велосипед мой заперт, а меня водят за ручку. Ты довольна?
Но если человек не встречает опасностей, он не растет, как говорил Джек Лондон. Кто-то смотрит фильмы ужасов, кто-то прыгает с парашютом. А мы ловим маньяка. Это, по крайней мере, не банально.
Слава богу, папе и маме Боосы все-таки звонить не стали, так что пока у нас все-таки остается немного времени на расследование. Если тебе не интересно – другое дело. И не надо меня ни о че м предупреждать. Тоже мне нашлась мамаша.
М.

Письмо двадцать четвертое: Бродяга что надо

Чтение – очень полезное занятие. Еще Конан Дойл научил нас тому, как наиболее экономично и безопасно следить за подозреваемыми. А другие классики уже повторяли за ним. Мы наняли нищего бродягу, живущего под мостом в Лейдене, чтобы приглядеть за плавучим жилищем Саая Ферфеленда.
Но наш бродяга симпатичнее прожженных обитателей трущоб, с которыми «работал» Ш. Холмс. Он скорее напоминает мне подросшего Гекльберри Финна. Мик еще не старый человек – ему лет тридцать или чуть больше, но для того, чтобы сказать точнее, нужно его отмыть и протрезвить. Впрочем, он очень воодушевился и готов работать даже за небольшой хавчик.
Мы покупаем ему на улице картошку фри с соусом и селедку, и он каждый день ходит на набережную наблюдать за лодкой Саая.
Чмок. М.

Письмо двадцать пятое: Я от тетушки ушел, я от дядюшки ушел

Сомище!
Я не грублю. Некогда говорить о ерунде. Сразу главное. Мы всерьез готовимся к новой вылазке. Я попросила у дядюшки Бооса фотоаппарат (тайком от тети Элейны), чтобы хорошенько зафиксировать все следы преступлений.
Прошмыгнуть на лодку можно в среду или в субботу, когда Саай Ферфеленд, как мы выяснили, бывает у своей старушки матери в Фитце. В субботу он иногда остается у нее ночевать, но насколько это вероятно?.. В другие дни он ездит куда-то на работу, но его расписание нам пока не известно. Предварительно мы наметили для поездки в Лейден субботний вечер. Мик говорит, что если Ферфеленд не вернулся на лодку в десять, то его обычно нет до утра.
Тетя Элейна по выходным ходит в киноклуб на скандинавскую заумь, которая длится часа по четыре, а дядя Боос ужинает в половине седьмого, а потом занимается или дремлет у себя в кабинете. Он никогда не поднимается ко мне в мансарду, хотя иногда говорит со мной по домашней связи. Но могу же я выйти из комнаты или крепко заснуть?
Стейфена, правда, в последнее время встречают из школы, куда он сейчас ходит на практику. У них здесь дети летом в течение месяца обязаны посещать спортивные занятия. Если не приходит Зося, то за братом все равно шпионит младшая сестренка Хрыся, она же Христина.
Но по субботам его родители иногда ездят в гости и возвращаются оттуда поздно, то есть его наличия в кровати никто не проверит.
Если провидение над нами сжалится и отправит наших близких в эту субботу куда подальше, то мы можем попробовать удрать вечерком, как только стемнеет, в Лейден и залезть в берлогу Ферфеленда. Я смогу спокойно выйти из дома через входную дверь, так как у меня есть свой ключ, а окно кабинета дяди Бооса выходит на другую сторону. А Стейфен проберется через сад, который у них устроен на крыше, на соседнюю крышу, спустится по пожарной лестнице и выйдет через кафе.
На случай какой-нибудь опасной неожиданности Стейфен оставит в ящике собственного стола письмо для своего дяди Хенрика, полицейского офицера на пенсии, который сможет грамотно и непредвзято разгадать замыслы преступника и помочь нам, если это понадобится.
Ругай меня, Сомик, и держи палец, чтобы нам не провалиться. Откуда это взялось – держать палец?
Мышка.

Письмо двадцать шестое: Странный узник и другие улики

Солидный рыба-Сом! Ваша честь! Не судите строго. Мы лучше, чем кажемся. И гораздо лучше в действительности, чем на самом деле.
Мы совершили свою дерзкую вылазку, плохо продумав как ход ее, так и последствия. Хотя мы и сбежали около десяти, добрались в Лейден только к двум ночи. Велосипед удалось взять только мой, потому что Стейфеновский был заперт в гараже. Кроме того, пытаясь срезать дорогу, мы ошиблись и здорово заплутали.
У нас были фонарик, фотоаппарат и связка ключей-отмычек, чтобы открывать разные двери и дверцы. Эти ключи Стейфен нашел когда-то в мусорном баке мастерской металлоремонта, который он иногда проверяет.
В прихожую дома-лодки мы проникли сразу, но нам стало не по себе, и мы чуть не повернули обратно. То есть частично понятно, что ночью в чужом доме находиться неприятно, к тому же в доме человека с тремя ушами, который пьет собачью кровь и ест детей. Но это еще не все. В эту ночь было ветрено, что нередко здесь бывает, и в дно плавучего дома Саая Ферфеленда била волна. Он качался, и мне казалось, что качается мир.
Стейфен даже сжал мне руку, почувствовав мое отмороженное состояние. Пол при входе был выложен гладкими тяжелыми досками, и мои туфли даже при крадущемся шаге издавали оглушающе громкий стук, который улетал куда-то вверх и возвращался обратно, усиленный многократно и похожий на гром. Это было очень страшно. Казалось, стоит мне шевельнуть ногой – и отовсюду сбегаются великаны кидать огромные камни.
Но дверь в основное помещение была надежно заперта – ни одна наша отмычка не подошла. Пришлось выходить наружу и лезть в форточку гостиной. Мне все не давала покоя мысль, что Саай Ферфеленд может оказаться дома. Стейфен не пролез в форточку, и я открыла ему дверь изнутри, изрядно попотев над нею. Это настоящая пытка иметь дело с ключами и замками, когда так волнуешься!
В гостиной, слава богу, лежал ковер. И мне слышны были лишь шуршание стрелок больших напольных часов и стук моего сердца. Стейфен взглянул на часы и сказал: «Через полчаса начнет светать, и находиться здесь станет в сто раз опаснее. Нужно шевелиться». Мы прочесали гостиную вдоль и поперек. «Что за черт! Какая гадость!» – вдруг вскрикнул Стейфен. Мне показалось, что кто-то впрыгнул снизу, из-под окна. Но это было огромное растение, стоявшее в кадке, оно плюнуло в нас горстью скользких и колючих комочков.
– А вдруг они ядовитые? – спросила я.
– Вот и проверим, – отмахнулся Стейфен.
Но Стейфен уже забыл про опасный цветок – он обследовал одежный шкаф. Там висела примерно дюжина одинаковых рубашек и четыре пиджака в мелкую клетку. Я удивилась, но Стейфен сказал, что у голландцев так принято – это называется у них «иметь свой стиль». Нет, ничего подозрительного в гостиной мы не нашли.
Пробыв на лодке минут пятнадцать, мы услышали донесшийся откуда-то снизу странный голос. Первой мыслью, конечно, было бегство, но пересилив инстинктивный страх, мы спрятались за шкафом и стали ждать.
Сначала мы вспомнили о собаках, которыми, возможно, питался злодей. Однако голос собачьим не был. Звуки не смолкали, но источник их не приближался. Голос был человеческий, но слишком хриплый и сдавленный. Человек не то выл, не то стонал, и стон его переходил в долгий сухой кашель, похожий на лай.
Может быть, в лодке был трюм или кладовка, где Саай Ферфеленд с какой-то нехорошей целью прятал человека? Покончив с гостиной, мы решили поискать источник воплей. Точнее, это решил Стейфен, потому что мне уже было тошно и я не могла принимать адекватные решения.
Из коридорчика прихожей вниз вела лестница. Я осталась сторожить наверху, а Стейфен спустился по ней. Внизу оказалась кухня. Пока я ждала Стейфена, я не могла отделаться от чувства, что за мной кто-то наблюдает. Я посветила вокруг себя фонариком и увидела над головой чучело большой хищной птицы, вроде грифа. Она почти касалась меня когтями. Мне показалось, что птица дышит. Я покачнулась и отступила назад. Тут мои ноги опутало что-то холодное, скользкое. Змея! И не одна, а несколько! «Ой, тут змеи!» – от страха по-русски запищала я. Про себя же подумала: «Кажется, по-немецки это будет “шланге”».
Через мгновение Стейфен уже был в комнате. Он посветил фонарем вниз, и я увидела... свернутый кольцами зеленый пластиковый шланг, который я приняла за змею. Да уж, действительно шланг, еще какой!
Мы посмеялись над тем, как я глупо струсила.
В целом здесь было интересно, но наших предварительных версий ничто не подтверждало. Скелет исчез, сосудов с собачьей кровью мы тоже не нашли. Никаких черепов, чемоданов с костями, зубных ожерелий, никаких банок с внутренностями вроде тех, что хранил у себя огромный Михель-голланцец из немецкой сказки, – ничего такого не было.
Нужно было найти хоть какую-нибудь малость, за которую можно зацепиться, но время поджимало. Интуиция нам подсказывала, что все-таки это дом преступника. Как будто Саай Ферфеленд знал, что мы заявимся, и нарочно все попрятал!
Но если даже версия с завывающим узником и правильная, то этот узник – самая веская улика! – в любой момент может отсюда исчезнуть, и нам никто не поверит, что он был. В этом смысле скелет был бы надежнее. И вообще, нужны разнообразные улики. В том числе такие, которые не сбегут и которые нельзя уничтожить. Скорей в кабинет!
Все шкафы оказались незапертыми, но они были набиты такими кипами бумаг – и печатных, и рукописных, что невозможно было понять, что именно искать. Стейфеновская близорукость и мое дивное знание языков здесь тоже пришлись как нельзя кстати.
Но кое-что мы все-таки обнаружили. В одном из ящиков оказались рентгеновские снимки. В основном, как нам почему-то показалось, детские. Странно, но их кто-то порезал – не полностью, а так, частично, убрав некоторые фрагменты. Врач, без сомнения, так не сделает – ему нужен цельный снимок. Что-то здесь не чисто... Мы решили забрать несколько «картинок» с собой.
И тут у меня в очередной раз похолодело внутри. Хриплый стон опять напомнил о себе. Нужно уносить ноги!
Мы кинулись к выходу. «Солнце встает!» – одновременно воскликнули мы. Значит, надо быть еще более осторожными. Я с неохотой – ведь страшно! – согласилась подождать Стейфана в помещении, пока он обследует лодку снаружи и заодно разведает, как там на улице.
Однако дальше произошла ужасная вещь. Только послушай! Лазая вокруг дома, Стейфен, видимо, задел сигнализацию, опутывающую заграждение, потому что буквально через несколько минут приехала полиция.
Это произошло так быстро, что мы не успели ни о чем договориться.
Один полисмен остался снаружи, второй вошел и стал шмыгать по лодке. Мне только и оставалось, что спрятаться в камине – за каминной решеткой.
Полицейский подошел совсем близко. Он был щупленький, и от него чудовищно разило одеколоном. Мне хотелось огреть его чем-нибудь по макушке, как в кино, но мы этого не предусмотрели. Разве что фотоаппаратом? Но жалко же фотоаппарат.
Полисмен тщательно дом не обыскивал, но нам хватило и этого. Меня он не обнаружил, однако, выходя, споткнулся о ноги Стейфена и крепко стукнулся лбом о косяк. Видимо, он, как летучая мышь, среагировал на живое – и, еще не совсем поднявшись, уже крепко держал Стейфена за шиворот.
Больше никого искать не стали, а повели Стейфена в участок, впрочем, он их по дороге разжалобил, говоря, что убежал от жестоких родителей и просто хотел поспать на лодке до утра, потому что очень замерз.
Стейфен до сих пор не понимает, почему его отпустили. Может быть, они уже выполнили план по бродягам (если они, конечно, такие вещи планируют), и им было лень оформлять поимку мальчишки? Его предупредили, что обязательно навестят Стейфеновских родителей, сняли отпечатки пальцев, сфотографировали его и отпустили. Делали они все это неспешно. Стейфен не думал, что одна я продолжу разыскания в Лейдене и, выйдя из участка, пошел домой, потому что уже совсем рассвело.
Его история имела продолжение, но я пока расскажу кое о чем более важном. Ты, наверное, уже в нетерпении.
...После того, как полицейские со Стейфеном уехали, я долго не могла пошевелиться: то ли от ужаса, то ли от того, что сидела в камине в сложенном состоянии – и тело мое затекло. Мне все никак не верилось, что Стейфена забрали. Но я пересилила себя и пробралась в спальню, где мы еще не были.
Бессонная ночь сказалась, и голова работала как-то лихорадочно. Я поймала себя на том, что бормочу что-то вслух. Я осматривала спальню Саая Ферфеленда очень долго (как мне показалось) и жадно, в надежде все-таки найти что-нибудь «детективное».
Мой взгляд упал на металлическую коробку с крышкой и замочком, стоящую в нише заколоченного окна. На месте Ферфеленда я бы прятала самое ценное именно туда. Раз нет ключа, то забирать придется всю коробку. Забирать? Хорошо подумать я, к сожалению, забыла.
Я завернула коробку и снимки в свой свитер и стала тихонько выбираться из лодки, боясь засады. Велосипед был там, где мы cо Стейфеном его оставили. Я привязала добычу к багажнику ремнем от штанов, а через полтора часа уже забиралась с нею по пожарной лестнице в окно моей комнаты.
Как же меня ругал Стейфен за то, что я «взяла эту чертову коробку».
Допишу тебе обо всем этом завтра. Умираю от усталости. К тому же... Ладно, потом.
Целую. Мышка.


Часть вторая

Письмо двадцать седьмое: Ничего себе игрушки

Сомичек ты мой, рыбешка!
Не бей ты попусту хвостом. Не волнуйся, я жива и на свободе. А не писала тебе потому, что мне было чем заняться. После того, как нами заинтересовалась полиция, мы стали значительно осторожнее. Но две вещи нужно сделать безотлагательно: узнать поточнее о странном узнике с лодки и привлечь к нему общественное внимание; а еще выяснить, чем сейчас занимается Саай Ферфеленд, – чтобы построить стопроцентное обвинение.
Расследование осложняется тем, что скорее всего лейденский маньяк догадывается о наших планах. Но все же есть очень маленькая вероятность, что на него зря наговаривают и он приличный гражданин. Я-то в этом искренне сомневаюсь, Стейфен же пытается быть объективным. Так вот, если С.Ф. вполне порядочный человек, то он, заметив, что мы его навестили, должен был сразу же обратиться в полицию. Но если он не хочет иметь дело с властями, значит, замешан-таки в чем-то темном.
Как бы то ни было – злодей он или нет, нам теперь грозят большие неприятности.
Что касается уже собранных фактов, то наши мнения со Стейфеном разделились. Он вообще относится ко всему не так драматично, как я. Даже жуткий вой на лодке его полностью не убедил. «Легче всего объяснять непонятные нам вещи с помощью дурацких небылиц», – говорит Стейфен строго и злится на мой максимализм. А черепа? По-моему, человеческие черепа – вещь вполне понятная. А, Сомик?
Я же чувствую, что Саай Ферфеленд – настоящий злодей, а определить степень его злодейства нам еще предстоит. Интуиция меня никогда не подводит. Ну ты же знаешь. Так вот, жилище Саая пропитано преступлением. Ты только представь, в его доме все черно-бело-филолетовое.
Украденная мною коробка подтверждает наши худшие подозрения: Ферфеленд ест детей или еще хуже... В ней оказались довольно серьезные улики. Это фотографии... игрушек! Зачем бы взрослому дядьке фотографировать игрушки? На снимках изображены: две куклы, плюшевый медведь и, по-моему, вязаный из шерсти тюлень. Все они засняты в детских руках. Сами снимки очень странные, кривые, неуверенные, что ли. Их явно делал дилетант, который, может быть, в первый раз держал в руках фотоаппарат.
Однако там были не только фотки, но и тот самый плюшевый медведь со снимка. Значит, и другие игрушки могли быть ему доступны. Мороз по коже. Они, наверное, принадлежали маленьким жертвам. К тому же в коробке оказалось двойное дно, где была спрятана еще одна фотография. Стейфен узнал на ней ту рыжую сообщницу-шантажистку с накладными ногтями, которую видел в первый раз на лодке.
Стейфен считает, что мы вряд ли найдем какие-либо сведения о владельцах этих игрушек. Ведь фотографии игрушек обычно не помещают в криминальных хрониках! Снимки к тому же сильно пожелтевшие. Им лет пятнадцать-двадцать. Разве выведут куда-то следы преступления двадцатилетней давности? Стейфен говорит: «Придется поднимать архивы». Куда нам...
В любом случае остается еще узник с лодки, которым должен будет заняться Мик. Хоть бы несчастный еще остался в живых!
Жму твой плавник, Сомик. Благослови нас на новый виток расследования. И признайся уже, что все твои прорицания происходят из зависти к нашему захватывающему занятию. А? Я права?
Папе я по мылу написала, чтобы он оставил меня здесь еще на месяц.
М.

Письмо двадцать восьмое: Я боюсь

Да, Сомик, должна тебе признаться, что нервы мои расшатались. Боюсь, зря стали мы следить за нашим привидением. Даже не представляю сейчас, как это я осмелилась ночью ходить по улицам незнакомого города, да еще залезать в чужой дом. Саай Ферфеленд мне теперь снится постоянно, мерещится повсюду. Когда я в комнате одна, то принимаю торшер за человеческую фигуру, слышу зловещий голос, чувствую, как смотрят на меня его ледяные глаза.
Начинает примитивно хотеться к маме. Вот бы сюда твоего Махно, чтобы он валялся, как гора, поперек комнаты. Его не смогла бы миновать и целая армия маньяков. Грозный преданный Махно с умилительно доброй мордой! Пришли-ка его мне.
Но ты не думай, что мы со Стейфеном ничего не предпринимаем. У меня твердый характер, и я не намерена отступать! Что-то нам определенно смогут подсказать рентгеновские снимки. Если наш подопечный не ест детей, то, может быть, он изучает или даже использует их (то есть нас) для изготовления каких-нибудь зомби, биороботов, клонов...
Стейфен считает, что мы недостаточно детально проанализировали уже имеющийся на руках материал. Мне же хочется действий.
Дело несколько осложняется тем, что Марианн о чем-то пронюхала, и мы боимся, как бы она невзначай не накапала родителям. Тетя Элейна тоже мной недовольна: я перестала подолгу болтать с ней, отказываюсь играть в мексиканское домино (скука жуткая!) и «что-то постоянно бормочу под нос на своей тарабарщине».
Скучаю по тебе, Сомище, хотя ты злая и нудная, как звук бормашины.
Привет Максу и всем нашим.
Пиши скорее. Мышка.

Письмо двадцать девятое: Дружба – это святое

Привет, рыбный зверь!
Писала ли я тебе, что всю последнюю неделю мы обходились без помощи Мика, потому что не на что стало покупать ему картошку с пивом. Стейфен долго не мог взять свои накопления из копилки – его пасла Хрыся. И тетя Боос выделяет мне очередную сумму из денег, оставленных папой, только когда я гуляю с ней.
Наконец мы чуть-чуть разжились гульденами (ах, добрый дядюшка Боос!) и подались к Мику. Широко разинув клюв и заглатывая, не жуя, картошку, он отругал нас за буржуазный подход к дружбе. «Если вы принесете мне пива – да! несите! Я возьму банку пива, возьму две, возьму ящик, возьму вагон. Но если у вас нет ни вагона, ни ящика, ни банки, Мик все равно поможет вам, потому что он ваш друг. И потому что вы вчера, когда он сидел один и доедал ништяк3 с помойки, принесли ему это пиво. Не надо смешивать. Да, ребята, дружба – это святое! Ну-ка, что у вас тут?»
Оказалось, что все это время, безо всякого понукания с нашей стороны, Мик следил за лодкой. Наш маньяк, как выясняется, перестал жить у себя. За неделю, как говорит обросший щетиной Гекльберри, хозяин в своем доме появлялся четырежды, при этом не ночевал ни разу.
Кроме того, Мик вслед за нами заметил, что на лодке живет странный обитатель. Более того, узник начал не на шутку буйствовать. Мик слышал доносящиеся изнутри дикий вой, какофонию бьющегося стекла и вышибаемых дверей, затем снова вой и снова грохот. Он заглянул в щели между прикрытыми ставнями и в потолочные окна (там два таких), но почти ничего не разглядел, хотя один раз ему померещились в темноте глаза узника.
Но Мик понял, откуда доносились звуки. Похоже, что между кухней и прихожей есть темная антресольная комната, в ней, скорее всего, и спрятан несчастный.
Наш друг считает, что человек этот сумасшедший, абсолютно безумный, потому что звуки он издает нечленораздельные. Мик, однако, все же попробовал с ним общаться, и тот ответил... угуканьем, а затем начал кричать и плакать, громко всхлипывая. Правда, узник не только выл, но и включал музыку. Может быть, он таким образом пытается что-то сообщить людям, которые случайно проходят мимо? Но как мы ни бились, нам не удалось разгадать это послание.
Ко всему прочему Мик говорит, что Ферфеленд приносит на лодку всякую всячину в фирменных пакетах супермаркета «Маркс и Спенсер», но проводит он там час-другой, не более. Один раз нашему агенту посчастливилось заглянуть в пакеты, пока Саай Ферфеленд был на крыше лодки.
«Что за всячина?» – вырвалось у нас одновременно. Ответ был неожиданным. «Разные фрукты, слоеные булочки с повидлом... Э-э, вроде что-то мясное... Еще видеокассеты и детский конструктор», – припомнил Мик. Что же это значит?
А вот что. Раз С.Ф. туда все время что-то приносит, да еще в такой спешке, значит, на лодке есть тот, для кого он все это покупает. И жить он там будет долго. Ребенком, судя по доносящимся звукам, он быть не может. Для взрослого мужчины «фирменный» набор, который видел Мик, представляется очень странным. Женщина? Но зачем ей конструктор и почему она никогда не покидает лодку?
То, что Ферфеленд не живет у себя на лодке, – более-менее понятно. Боится, что его вычислит полиция. На нас он, похоже, никому не пожаловался. Иначе «полицейская» история Стейфена уже давно всплыла бы. Значит, мои подозрения подтверждаются: он, как минимум, занимается чем-то противозаконным.
Что же нас останавливает от того, чтобы сообщить полиции об узнике? Нет, не только то, что нам самим нужны лавры великих сыщиков. Есть небольшая вероятность, что это, например, ненормальный родственник Саая Ферфеленда, за которым он ухаживает. Ну там брат или дядя... А что касается померещившихся Мику несчастных глаз, то это никак не подтверждает вину Ферфеленда... Ах да, я же забыла рассказать тебе про глаза. Ладно, в следующем письме.
Чао. Мышь.

Письмо тридцатое: Контрабандист

Привет, Сомик!
Во-первых, я обещала рассказать тебе о глазах. Слушай. На лодке Саая Ферфеленда в прихожей имеется окошко, забранное решеткой, без форточки. Снаружи окно, когда злодея нет дома, закрыто ставнями. Мик, когда услышал вой и грохот (ну я тебе писала в предыдущем послании), начал заглядывать во все щели подряд, и вот в зазоре над окошком прихожей он заметил те самые глаза. Внутри комнаты было настолько темно, что ничего больше он рассмотреть не смог. Но сами глаза его поразили необычайно.
«Глаза были во! – так охарактеризовал их Мик, показывая монету в пять гульденов (примерно пять рублей). – Они очень черные, круглые, несчастные и не моргают».
Затем глаза исчезли, а грохот в глубине лодки возобновился.
Ферфеленд, кстати, опять живет у себя. Мик продолжает за ним следить и оповещает нас о том, что происходит каждый день. Мы купили ему телефонную карточку, и он звонит Стейфену с вокзала.
Новое направление наших поисков – морской порт. Я забыла рассказать тебе, что в Фитце есть настоящий порт, куда Стейфен завел меня, когда мы возвращались с пляжа. Стейфен любит эти баржи, грузовые краны и грозные бастионы... Или это только в Севастополе бастионы? В любом случае мне не особенно там понравилось. Ветрено, везде лужи мазута. Чайки очень толстые, просто как индюки.
Зато, как ни желал Стейфен меня отвлечь от постоянной гонки за Сааем Ферфелендом, мы там нос к носу столкнулись... естественно, как раз с ним и столкнулись. Он о чем-то долго и оживленно разговаривал с матросами и тальманом, делая при этом записи в блокноте. Тальман, как мне объяснил Стейфен, – это человек, описывающий грузы, проверяющий усадку судна и накладные.
Мы пытаемся разгадать, что все-таки нашему подозреваемому было нужно в порту. Контрабандист? Может, он ввозит каких-нибудь бесправных дикарей из Новой Гвинеи и продает их в притоны? Стейфен смеется и считает, что даже преступник не способен быть мастером на все руки. Или уж снимать скальпы в бывших колониях и продавать людей в рабство, или потихонечку кушать своих соседей (для души, так сказать).
Как видишь, многообразие фактов немного озадачивает. Или отсутствие связи между ними?
Чмок. Жду писем!
Мышка.

Письмо тридцать первое: Лошадиные башмаки и собачки мефрау Ферфеленд

Привет, Сом!
Получила твое письмо. Тебе наскучило, что я все про слежку да про слежку. Боишься, что я поврежусь рассудком, гоняясь «за каким-то привидением»? Неужели больше ничего не происходит? – спрашиваешь ты.
Хорошо. Если хочешь, то происходит. Позавчера меня вывезли в этнографический музей в Зандейке.
Там для удовлетворения любопытства туристов законсервирована старинная деревенька: ветряные мельницы, мастерские башмачников, веревочников, сыроваров, тюльпанные поля.
Мельницу можно посетить и изнутри, и снаружи. Внутри можно увидеть, представь себе, как сбивается масло. А снаружи я поднялась по узкой железной лестнице почти на самый верх. Высота четырехэтажного дома! Огромные тяжелые мельничные лопасти ворочались перед самым моим лицом, грозя унести твою подругу с собой или снести голову, если я зазеваюсь.
А в башмачном музее были деревянные туфли даже на лошадь, четыре штуки на высоченной платформе и с кожаными ремешками. Так и вижу, как лошади хвастают ими друг перед другом. Рядом с башмачным цехом расположена мастерская по пошиву чепцов и старинная аптека с изящными серебряными весами.
Тетушка Боос ненавидит сувенирные магазины и обожает все настоящее. Она не стала покупать мне потешный чепец, который я мечтаю носить со своими «гриндерсами». К счастью, дядюшка сжалился надо мной и тайком от нее купил целых два. Так что у тебя есть шанс составить мне компанию.
Совсем забыла тебе рассказать, что наблюдение за домом матери Саая Ферфеленда дало неожиданный результат. У этой старой мефрау, оказывается, живут шесть или семь маленьких собачек. Они такие крошечные, что специально для них в доме имеется портативный садик с деревцами для справления нужды, а на улицу их выводят только раз в месяц.
Это нам поведала одна соседка мефрау, которая покупает для пожилой дамы булочки. «У нее очень странный сын, он берет иногда собачек для каких-то опытов, после чего они теряют аппетит. Один пуделек даже вовсе издох – этот дурак замучил его электрическим током и другими упражнениями».
Откуда она это взяла насчет тока, понять нам так и не удалось. Не отсюда ли вырос слух о собачьей крови, которую пьет по утрам наш злодей?
Извини, совсем забыла, что обещала не говорить о С.Ф.
М.

Письмо тридцать второе: Лечь на дно и затаиться

Дорогой Сомик!
На всякий случай посылаю тебе отсканированные фотографии из коробки Саая Ферфеленда. Пусть эта улика побудет пока у тебя. Дело в том, что у нас могут начаться неприятности.
Стейфену домой прислали извещение о том, что его родители должны явиться в комиссию по несовершеннолетним детям тогда-то тогда-то в связи с задержанием их ребенка в чужом владении. Владелец не имеет претензий, но так же хотел бы выяснить, что произошло. Стейфен выбросил это письмо, потом выбросил следующее, но ясно, что этим дело не ограничится. Теперь мы трясемся как осиновые листья и ждем, когда они заявятся... Тогда и речи не будет о продолжении расследования, а я останусь без единственного друга.
Как видишь, мы зашли в тупик. Кроме того, у нас появилось опасение, что Саай и полиция в сговоре. Почему бы нет? Это объясняет и слаженность их действий, и то, почему такого прославленного городского маньяка не трогают.
Нас обложили со всех сторон! Приходится осторожничать. Мы не встречаемся даже с Миком и ведем себя образцово. Я зубрю немецкий и без устали болтаю с тетей Боос, а Стейфен целыми днями торчит в своей школе – якобы на практике.
Неужели лето кончится, а мы так ничего и не узнаем?
Крепкий чмок. Мышь.

Письмо тридцать третье: Полиция объявилась

Сомик!!!
Гром грянул. Послезавтра мы будем наказаны за то, что лазаем по чужим домам: Стейфена позвали родители и рассказали о звонке из полиции и вызове на четверг.
«Ваш сын пойман в частном владении... и прочая», но, слава богу, они не уточнили, что дело было ночью. Он все отрицал и недоумевал. Жду, что Зося позвонит нам и расскажет Боосам, чему я научила Стейфена. Не сомневаюсь, что она винить будет именно меня!
Из всего этого, конечно, не следует, что мы будем покорно ждать своей участи. Терять нам уже нечего, откладывать некуда – и завтра мы опять полезем в лодку к Ферфеленду... Снаружи нас будет подстраховывать Мик.
Давай. Надеюсь уцелеть и написать тебе, чем закончилась вылазка.
Чмок. Мышкин.

Письмо тридцать четвертое: В самом пекле

Дорогой Сом!
Неужели я только вчера писала тебе? Прошла вечность.
Мы залезли к Ферфеленду, мы это сделали! Правда, кое-кто чуть не умер на месте. Ты, конечно, знаешь, кто именно сорвиголова и страшный трус в одном лице. Больше никогда не буду сыщиком. И никаких тайн, маньяков и компроматов. Только балет и керамика, как советуют классики.
Теперь по порядку. В Лейден мы на этот раз поехали в среду на поезде, причем не ночью, а днем. Мика под мостом не оказалось, и мы отправились на набережную одни.
Там паслись гуси, гуляли мамы с колясками и толклись школьники, которые пришли в Музей древностей, находящийся неподалеку. Попасть на лодку при таком столпотворении можно только с воды: нырнуть с противоположного берега, из кустов, незаметно проплыть и залезть на пристань по небольшой лесенке, которая опускается прямо в воду.
Мы решили, что нырять будет Стейфен, а я понаблюдаю за входом на лодку и за общей обстановкой. Забравшись в дом, Стейфен проберется в прихожую и откроет дверь отмычкой, которую он несколько усовершенствовал по совету Мика.
Что касается меня, то я должна буду залезть в форточку прихожей, если Стейфена там еще нет, или зайти через дверь, если он ее к тому времени откроет. А затем мы вместе обследуем весь дом метр за метром, найдя загадочного узника и освободив его.
Саай Ферфеленд по средам всегда навещает мать и возвращается часов в десять вечера, так что мы все распрекрасно успеем.
Не правда ли, прекрасный план? И я до сих пор не понимаю, как именно случилось то, что случилось. Похоже, затевая такие дела, нужно проговаривать все варианты, причем особое внимание надо уделить отработке условных сигналов.
Короче, все пошло наперекосяк. Стейфен разделся, одежду отдал мне, а отмычку повесил на шейный шнурок. Через пятнадцать минут я должна буду подойти к входной двери.
И вот очень скоро, прячась за деревом и поглядывая на входную дверь дома-лодки, я услышала, как свистит Стейфен. Но прошло так мало времени! В принципе мы не договаривались о том, что он будет свистеть. Я решила, что он зовет меня за тем, чтобы я ему в чем-то помогла. Никак не думала, что он предупреждает меня об опасности.
Я оставила вещи Стейфена там, рядом с деревом, помедлила несколько минут, пока дети не ушли с набережной в музей, и вошла в калитку заграждения – днем она обычно открыта. Но входная дверь оказалась заперта. Когда я залезала в форточку, я расслышала, как Стейфен уже ходит внутри дома. Шум был еле уловимый и ше л, как мне показалось, из спальни. Некоторое время спустя снова донесся его свист. Свистел он очень громко и теперь будто бы из другого места – издалека и сверху. «Зачем он свистит? – еще подумала я. – Мы же и так договорились. Ведь могут услышать с улицы».
Я вошла в гостиную и огляделась – изменилось ли что-нибудь со дня моего визита. Стейфен шел ко мне, я слышала, но шаги его были странно тяжелыми для босого мальчишки. Часов у меня не было, и я поглядывала на зеркальный циферблат будильника, стоящего на чайном столике. Вдруг я заметила, что в этом зеркале будто бы мелькнуло лицо. «Стейфен, иди скорее! Вот этот ящик...» – осеклась я на полуслове.
Сомик, в глазах у меня потемнело. В дверях вместо Стейфена собственной персоной стоял...
Да, в дверях стоял Саай Ферфеленд в папином пиджаке и невозмутимо улыбался. Он сказал что-то насчет прохладного и пасмурного дня, и что хорошо бы выпить отвар шиповника. Ты представь себе! Отвар шиповника! Вот когда к тебе, например, залезет вор, станешь ли ты предлагать ему перекусить и говорить с ним о погоде?.. А?
Во рту у меня пересохло, ноги стали ватные. В голове промелькнула мысль, что С.Ф. сам подстроил мне эту ловушку. Неужели он уже расправился со Стейфеном?
Потом я вдруг подумала, что и Стейфен может быть в этом замешан. Нет, это глупости! Он свистел, когда увидел или услышал, что хозяин находится дома, у себя на лодке. Конечно, Стейфен меня предупреждал. Но он бросил меня в беде, и теперь я во власти этого чудовища.
Или он здесь?! Связанный, беспомощный, в мокрых плавках. Мысли мои перескакивали с одного на другое. Сама я стояла как вкопанная, опустив голову.
Саай Ферфеленд смотрел на меня слегка вопросительно, но не слишком удивленно. Я была для него новым лицом, вот и все. Он не выяснял, кто я такая и что мне нужно у него дома. Не выказывал он и особенной радости от того, что добыча сама приплыла к нему в сети.
Я решила не злить его, а попробовать выкрутиться. А если я скажу, что вошла, потому что дверь была открыта, и что я собираю металлолом? Интересно, а голландские дети собирают металлолом? Вообще, должны, потому что Голландия находится ниже уровня моря и она очень бедна ископаемыми. А как по-голландски сбор металлолома? Я этого не знаю, это точно, но можно попробовать образовать... Мetaal, verzamelen, metaalverzamelen – что-нибудь в этом духе.
Мне померещилось, что Саай Ферфеленд издевательски улыбнулся в ответ на мои лихорадочные мысли. Потом показалось, что лодка накренилась и сейчас перевернется. Наверное, мне сейчас станет плохо. Голову будто залило горячей водой и захотелось сесть. Я теряла сознание.
...Очнулась я на диванчике здесь же, в гостиной на лодке маньяка и людоеда. Ботинки мои аккуратно стояли на коврике. На столике был стакан с так называемым «шиповником». Я подумала, что ведь он может меня отравить или подсыпать снотворное, и поэтому не притронулась к жидкости.
Услышав приближающиеся ко мне шаги, я быстренько притворилась спящей, отвернув голову к стене, чтобы он не заметил моего моргания. Во рту было горячо и горько. Он пододвинул к моему диванчику стул, взял меня за руку и начал считать пульс. Затем он повернул мою голову и стал поднимать мне веки. Нагнулся ко мне и вдруг больно надавил на живот. Я чуть не заорала от боли и страха! Не знаю, от чего больше.
Но он как-то не то хмыкнул, не то кашлянул и опять ушел куда-то.
Сначала откуда-то издалека до меня донеслись звуки, похожие на громкое чавканье. Брр! А потом я услышала, что Саай Ферфеленд разговаривает по телефону. Спустя какое-то время мне показалось, что в дверь позвонили. Может, меня спасут? Кто-то действительно пришел и вполголоса беседовал с Ферфелендом.
Позвать на помощь? Выбежать к дверям? Или лучше... Да, скорей! Убежать, пока он занят с посетителем! Я вдела ноги в ботинки и кинулась к окну. Не помню, как я отворяла замки. Выскочив из застенков – наутек мимо железного причала и каменного мостика – и уже пробегая по другой стороне набережной, я будто бы увидела, что Саай Ферфеленд стоит в дверях своего дома-корабля и курит трубку. За мной никто не гнался. Стейфена на набережной не было. Но думать об этом было нельзя.
Спаслась?! На негнущихся ногах я засеменила в сторону вокзала, стараясь идти не центральными улицами, а закоулками.
Там я постояла, шепча от волнения про себя: «Сейчас-сейчас, давай, ничего... Нас не догонят...».
Потом я поняла, что моя куртка, вместе с кошельком и музейным абонементом, осталась в гостиной нашего монстра – он снял ее, укладывая меня на диван. Что же я скажу теперь тетушке Боос?
В черных мыслях, без проездного билета (он остался в кармане Стейфеновской рубашки, брошенной на набережной) и без денег, я села на междугородный автобус. Билеты проверяли уже в Фитце, с чем мне очень повезло. Кондуктор высадил меня, но я уже почти приехала. Худшее было впереди. Дома в Фитце меня ждала разгневанная не по-детски тетушка Боос. Гроза, накрывшая Стейфена, дошла и до дома Боосов.
Я так и не поняла, что именно сказала Зося тетушке Элейне. Но та заявила, что случилась катастрофа, что она меня так любила и старалась для меня, что бедный Александр (т.е. мой отец) не заслуживает такого несчастья... Видимо, все то плохое, что она слышала о русских, – правда, и, видимо, еще мало слышала. И она не удивится, если у нее пропали фамильные подвески, да и своей свадебной броши она что-то давно не встречала.
 «Собирай чемодан, – сказала тетушка Боос напоследок. – Завтра за тобой приедет твой отец».
Ты представить не можешь, как я разозлилась. Ах, стерва! Сдались мне ее заплесневелые ошейники! Вот парочка кредиток мне не повредила бы – сделала бы отсюда ноги, но перед этим устроила бы убойное шоу ей и К° в женском клубе... чтобы помнили!
Дядюшке Боосу тетя Элейна, возможно не полностью уверенная в своей правоте, не соизволила объяснить, в чем дело. И он все пошучивал со мной, пытаясь понять, откуда дует ветер. В конце концов попало и ему – нечего приглашать к себе домой кого ни попадя и, конечно же, ни в коем случае нельзя иметь дело с русскими. «Ты всегда был коммунистом!» – торжествующе объявила тетушка и удалилась в свою спальню, поджав губы. «Вот крыса, – обиделся наконец дядюшка Боос. И еще. – Ведьма, шовинистка паршивая». И, чтобы как-то подсластить пилюлю, принес мне из холодильника булочки с джемом.
В результате весь вчерашний день я действительно ждала, что приедет папа, и уже смирилась с этим. Я чувствовала себя такой усталой и одинокой. Ну и ладно, ну и пусть. Будь что будет. Стейфену я звонить боялась.
Под вечер, правда, позвонил он сам, но тетя Боос мне подойти не разрешила, вступив в сговор с его матерью. Хрыся, я думаю, страшно рада, что теперь все оценят, какая она примерная на фоне брата-отщепенца. Меня немножко утешило, что и Стейфен наказан. Но все равно я должна была выяснить, почему он меня так трусливо бросил. Меня вообще могло не быть уже в живых!
Сегодняшнее утро тоже было мрачным. Тетя Боос со мной по-прежнему не разговаривала, только покричала еще немного, когда обнаружилось, что я потеряла музейный билет. Она всучила мне учебник немецкого и, велев пройти два урока, заперла в комнате. Какое унижение!
Если бы Стейфен меня не предал, я могла бы попросить его помочь мне убежать к папе в Германию. Но я просидела почти весь день в комнате, голодная и злая, как медведь после спячки, потому что из гордости отказалась от завтрака, а потом и от обеда. Несколько раз пыталась заплакать, но не получается. И потом... не для кого реветь.
Даже не могу тебе описать, чего только я не передумала за два дня. Все окружающие меня люди оказались предателями: и лживая тетушка Боос, и «лучший друг», к которому я так привязалась, и даже папа, спешащий «на помощь». Ты была права! Зря я ввязалась в эту авантюру, зря доверилась Стейфену – он просто посмеялся надо мной.
Извини за нытье. Я так рада, что наконец прорвалась к компьютеру. Одно утешение – скоро вернусь домой. Жалко, конечно, моих родителей, которым тетя Боос учинит скандал, а потом прочтет свою фирменную нотацию.
Чмок. Твоя глупая Мышка.

Письмо тридцать пятое: У Стейфена есть алиби

Здорово рыбьему народу!
Как видишь, никто за мной не приехал, и наша детективная история продолжается. Слушай, Сомик! Концепция изменилась. Стейфен меня не предавал, и я должна реабилитировать его в твоих глазах.
Когда он наконец мне позвонил, то по его волнению было ясно, как трепетно он ко мне относится. Он действительно увидел на лодке Ферфеленда, а спасти меня ему помешали непредвиденные обстоятельства.
Так вот. Проплыв под водой, как и было задумано, он поднялся на палубу по лесенке, которая крепится к лодке снаружи. Пролезая в дырку под заграждением, он услышал ужасный грохот, доносившийся изнутри дома, скорее всего из подвала.
Это же узник! Надо спешить! В поисках входа он обнаружил окно с замочной скважиной. Он снял с шеи нашу знаменитую отмычку и поковырял ею в гнезде для ключа. Замок щелкнул и дверь поддалась.
...Стейфен увидел темный коридорчик и узкую лестницу, ведущую – увы! – не в «подземелье», а наверх. Лестница привела его в комнатку с очень низким потолком. Похоже, это была мастерская. В ней стоял какой-то станок, а на полу лежала латунная решетка, точнее куски решетки, сложенные горкой. На них были специальные крепления. Стейфена осенило – это большая клетка в разобранном виде. В такую клетку поместился бы тигр и даже медведь, а еще...
Ну да, еще человек. Части клетки были свежеспаянными – есть такой специфический запах, который отличает новые вещи. Стейфен не мог сфотографировать клетку (аппарат был у меня), но он измерил ее величину ладонями – пригодится для следствия.
Ферфеленд, значит, мастерит клетку, чтобы посадить туда человека. Это ясно как день. Хотя Стейфен все еще оставляет ему шанс: дескать, мало ли зачем можно изготавливать огромную клетку.
Больше в комнатке ничего не было, и Стейфен быстро спустился, вышел наружу и пошел открывать входную дверь, чтобы нам попасть в прихожую, как мы и договаривались.
И только он достал отмычку, как увидел в окне прихожей мужское лицо. Лицо Саая Ферфеленда! Стейфен не мог пробежать по мостику причала, потому что тот засек бы его. И он кинулся на верхнюю палубу, где и спрятался в минисадике. Пытаясь предупредить меня об опасности, он стал свистеть оттуда.
Выждав довольно долго, Стейфен вернулся и начал искать меня. Не обнаружив меня, он испугался: неужели я могла пойти на лодку одна? Значит, я либо нахожусь там, либо меня спугнул Саай Ферфеленд, и тогда я прячусь где-то поблизости.
Стейфен решил подождать минут двадцать: может быть, я все-таки чудесным образом обнаружусь. Он не стал одеваться на тот случай, если все же придется повторить подводный путь.
Но тут – такое случается только в древнегреческих трагедиях или дешевых детективах – мимо проходил его родной дядя (тот, который бывший полицейский), оказавшийся ненароком на набережной в Лейдене. Тот самый, которому мы перед первой вылазкой написали письмо на случай, если с нами произойдет что-нибудь нехорошее.
Дядя Хенрик заметил любимого племянника, высунувшегося полуголым из кустов, и поинтересовался, что тот здесь делает. К счастью, Стейфеновский дядя – наш человек, совсем не зануда. Взяв с дяди Хенрика слово не говорить ничего родителям и опуская лишние детали о монстрах и вампирах, Стейфен сказал, что мы следим за предполагаемым маньяком и что, возможно, я сейчас нахожусь в его руках. Он сказал также, что преступник знает его в лицо.
Дядя Хенрик среагировал вполне достойно – как честный человек, как бывший полицейский и как дядя безбашенного парня. Он тотчас же заставил Стейфена одеться и отправил в свою машину, припаркованную у вокзала, сказав, что при взятии преступника посторонним лучше не присутствовать. Сам же поспешил на лодку к Сааю, чтобы поговорить с ним о том о сем.
Дядя Хенрик позвонил в дверь, и Саай вынужден был впустить его. И в тот момент, когда между ними завязалась беседа, я стремглав сиганула в окно. Дядя Стейфена и был, по-видимому, тем курящим трубку человеком, которого я заметила в дверях лодки, пробегая по противоположному берегу. Немногим позже он уже шел к своей машине, а после они со Стейфеном «догоняли» меня, но я, как ты помнишь, пробиралась к вокзалу огородами, и они со мной разминулись.
Таким образом, теперь дядя Хенрик занимается расследованием вместе с нами. Он обещал не посвящать в него полицию, по крайней мере не предупредив перед этим нас.
А завтра Стейфену предстоит поход в участок. Может, дядя и на этот раз выручит его?
Извини, Сомик, если я пишу слишком сбивчиво. Меня захлестывают эмоции, прямо накрывают с головой. То, что дядя Стейфена не посмеялся над нами, а подключился к нашей работе, наполняет меня гордостью. Ты видишь, никакая это не паранойя, криминальные дела Ферфеленда. Вот только насчет горба, который вырастает у того, кого он коснется, неправда. Ведь меня он касался, и ничего такого не выросло. Пока, по крайней мере.
Давай, Сомик.
Чмок. М.

Письмо тридцать шестое: Саая Ферфеленда не существует?

Рыба-Сом!
Ну что ты за подруга? От тебя постоянно приходится ждать какой-нибудь гадости. Как же ты обидела меня своим предположением, что «никакого Саая Ферфеленда и никакой слежки и нет», а я сама все это выдумываю со скуки! В этом тебя будто бы убедили мои слишком длинные письма: тому, у кого жизнь полноценная, и писать-то обычно некогда. Спасибо большое за «поддержку». Как всегда, очень вовремя. Может, и Стейфена не существует, и Фитца, а я сижу у себя дома в Москве в стенном шкафу и сочиняю всякие небылицы? В общем, ты дура! дура!! дура!!!
Не пока. Всего нехорошего. Не твоя. Не Мышка.
Письмо тридцать седьмое: Дядя, уважающий людоедов
Ах, оказывается, это была шутка. Ты просто похвалила мои опусы? Они показались тебе похожими на детективный роман? Мне только почудилось, что ты считаешь меня вруньей? Как это «в хорошем смысле»? Смысл тут один-единственный. И я вовсе не врунья, ни в каком смысле. Я не виновата, что ты читаешь всякую дешевку и не веришь собственной подруге. Ну вот, я опять завожусь, а хотела ведь помириться.
Ладно, теперь о главном. То, что лагерь наших единомышленников переживает не лучшие времена, ясно не только из твоих язвительных комментариев в последних письмах. Во-первых, Мик исчез из-под моста. Я боюсь, как бы с ним чего не случилось. Не Саай ли Ферфеленд убрал его потихонечку, никому не нужного, ничем не защищенного? А во-вторых, дядя-полицейский, который казался нам абсолютно надежным, стал вести себя как взрослый дуболом, отрезав нам все пути.
Смотри, что произошло. Сначала дядя Хенрик особенно не беспокоился. Он уговорил Зосю не ходить в полицию по повестке, а предоставить все делать ему. Потом он сходил в участок и узнал, что его подопечный промышлял своими детективными занятиями ночью. Дядя Хенрик оторопел и жутко рассердился, что Стейфен его не предупредил. Но все-таки, скрепя сердце, он взял племянника на поруки и пообещал хорошенько за ним присматривать.
После этого дядя строжайше запретил Стейфену разгуливать по ночам, следить за кем бы то ни было, залезать в чужие дома, «выискивая там подозрительные звуки и предметы». И велел «оставить в покое уважаемого человека». «Во всяком случае, – напирал он, – мы живем в Голландии, а здесь, слава богу, частная жизнь находится под охраной закона».
Стейфен прямо обалдел от такого ханжества. Кто это «уважаемый человек»? Ведь даже если не слушать никаких сплетен и наплевать на общественное мнение, то все равно останутся скелеты и, главное, несчастный, который томится у Саая Ферфеленда в заточении. Уважаемые люди обычно не держат у себя узников, которые кричат, стонут, плачут и смотрят на небо в щель между ставнями!
А дядя на это отвечал, ухмыляясь, что он сам разберется с этим вопросом, когда вернется с рыбалки во Фрисландии, куда намерен завтра же отправиться. И чтобы он больше никогда ничего не слышал о Саае Ферфеленде, иначе все расскажет родителям, а перед этим еще и отлупит – от себя лично.
Жаль, что мы так себе напортили с этим дурацким дядей Хенриком. Стейфен просто взбешен. Ведь именно дядя был его лучшим другом. Папа Стейфена – крупный чиновник и всегда занят, Хенрик же проводит с ним все свободное время. Они так дружны! А теперь такое страшное разочарование в своем кумире.
Утешает одно – отъезд нашего нового препятствия в отпуск. По крайней мере эта неделя у нас в кармане. Фрисландия, кстати, очень загадочное место. Мне рассказал о ней папа, а ему – дядюшка Боос. Природа там удивительная: зеленые острова, вулканические озера и холмы, вручную насыпанные когда-то древним населением. На каждом холме – деревня. Они сохранились и сейчас. Во Фрисландии живут не голландцы, а дикие люди фризы – воины и рыболовы. Я слышала в школе, что знаменитый Зигфрид из «Песни о Нибелунгах» вроде бы был королем фризов.
Давай, Сомик. Не дразни меня больше, не надо.
Мышка.

Письмо тридцать восьмое: Перерождение Мика

О! Чего только не бывает! Сегодня Стейфен шел мимо интернет-кафе, и на него оттуда глянуло знакомое лицо. Представь себе, это был Мик! Да нет, ничего странного, что его туда впустили, он бывает очень даже неплох, когда постирает джинсы в пруду на Центральной площади. Но это был какой-то совсем новый Мик, и только то, что он махал Стейфену как сумасшедший, выдавало в нем нашего старого знакомого.
Короче, наш бродяга был выбрит, прекрасно одет, а с ним была молодая девушка. Они вместе заполняли какие-то листки. Оказывается, Мика под мостом разыскала его кузина, загнала отмыться в отель «Золотой тюльпан», затем в парикмахерскую и магазин мужской моды. Теперь она увозит его, чтобы устроить работать к себе на фирму.
Нельзя сказать, чтобы Мик был счастлив этой переменой. Он выглядел скорее смущенным. И если он хладнокровно принял принудительное мытье и стрижку, то надевание костюма в примерочной вывело его из себя, и он пытался сбежать. Кузина Мадлен заплакала от обиды, догнала его и поколотила. Увидев ее заплаканное лицо, Мик сдался. И теперь вот «уезжал в неизвестность с насиженных мест», как он сам выразился.
Новость эта и обрадовала и огорчила нас одновременно. Приятно, конечно, что наш друг нашел более надежный кров, чем стропила моста. Что он будет сыт и согрет. Но при этом мы теряем надежного агента! Мы сами уже настолько засвечены, что не можем появляться ни возле лодки, ни рядом с Сааем Ферфелендом – ведь он знает нас обоих.
Эх, Мик! Как же мы без тебя?
Нужны новые идеи.
Чмок, Сомик. Мышь.

Письмо тридцать девятое: Происшествие, попавшее в газету

Так, дорогой Сомик. Час пробил.
Мы пишем заявление в полицию. Если нам все-таки удастся вразумить дядю Хенрика по его возвращении из отпуска, то передадим бумагу через него. А если он будет против, то отнесем сами. Мы должны подробно, по пунктам, изложить те сведения, которые у нас есть. А связать их и найти недостающие доказательства – это уже дело официального следствия.
Толкнуло нас на это ни что иное, как бурное развитие событий, связанных с воющим узником. Ты не поверишь мне, как и мы со Стейфеном не поверили своим глазам вчера, найдя в интернет-кафе газету «Лейденский листок». Вот что мы там прочитали:
Странное происшествие на набережной
Почтенные лейденцы, живущие на канале Рапенбург, во вторник вечером неоднократно вызывали полицию. Причиной беспокойства были странный шум и громкие истошные крики, продолжительное время доносившиеся со стороны набережной. Полиция, прибыв на место, не обнаружила ни шума, ни тех, кто мог бы его производить. Ничего не дал и осмотр личных помещений на канале и прилегающих территориях, проведенный офицерами Лейденского отделения.
Один из жителей, однако, заявил, что видел на набережной мужчину, который, с трудом неся под мышкой большой мешок, направлялся к припаркованной рядом машине. Мужчина был средних лет, одетый в светлый пиджак или плащ, перчатки и нарукавники, что хорошо запомнилось свидетелю. Мешок, который был при нем, дергался и прыгал, издавая хрип. На вопрос, мог ли поместиться в такой мешок человек, свидетель ответить затруднился. Он, скорее, подумал, что в мешке несут крупного поросенка.
Как нам сказали в Лейденском участке, на след подозреваемого в криминальных действиях мужчины полиция пока не вышла.
Ты понимаешь теперь, что медлить нам никак нельзя. То, что мы собрали на Саая Ферфеленда, должно быть запротоколировано по всем правилам. Тем более что мы дети, и нас могут просто не принять в полиции. Однако литераторство для Стейфена – сущая пытка. Вот когда не надо он трещит без умолку, а уж как остроумен и затейлив! А написать не может ни строчки. Он три раза брался за текст заявления, честно сражался с ним и опять, чертыхаясь, складывал оружие.
В результате теперь я сочиняю эту телегу, а он переводит ее на голландский.
Прости нас, бедный узник! Жизнь твоя на волоске, а мы тут все в пробу пера играем!
Пока, Сомик. Чмок.
М.

Письмо сороковое: Хоть шерсти клок

Сомик!
Я не писала тебе два дня, а ведь есть новости.
Новое препятствие не замедлило явиться. На вид оно симпатичное, кудрявое и носит короткую юбочку, а по сути – довольно опасное. Это наша подруга Марианн, которой надоели наши тайны и которая решила вывести нас на чистую воду. У нее накопилось уже достаточно обид, чтобы начать нас шантажировать.
Мы договорились изобразить полную открытость и добродушие. Поскольку мы не можем рассказать ей все как есть (она страшная трусиха и легко впадает в панику), то нам нужна «облегченная» версия нашего расследования. Конечно же, Марианн невозможно использовать для новой вылазки на лодку, даже если сильно припечет. Но почти из каждого общественного субъекта, при большом желании и определенной изобретательности, можно извлечь какую-то пользу.
Марианн отлично рисует, и сделала портрет Саая по нашему со Стейфеном описанию. Этот портрет пригодится для того, чтобы показать его тому свидетелю с набережной, который упоминался в газете, если полиция будет его допрашивать. Приложим портрет к нашему заявлению.
Конечно, нас сейчас мучит совесть, ведь мы фактически бросили пленника с лодки. Но наша новейшая идея – не надо орать, сначала дочитай до конца! – состоит в том, чтобы поговорить с Сааем Ферфелендом. Нет, вовсе необязательно лично, можно и письменно.
Единственное, что мы будем обсуждать с ним, это жизнь узника. Если он пообещает нам его отпустить, мы со своей стороны пообещаем вернуть фотографии из коробки и некоторый другой компромат. Нам необходимо потянуть время хотя бы до приезда дяди.
А ты, Сомик, как там? Двигаешь ли жабрами, шевелишь хвостом? Как все наши? Пусть напишет мне еще кто-нибудь, Макс хотя бы. Совсем совесть потеряли.
Чмок. Ваш кн. Мышкин.

Письмо сорок первое: Чемодан не цель, а средство

Ну здравствуй, Моби Дик!
Не думаешь ли ты, что тебе в мое отсутствие можно все? Не смей обижать Макса – клан тебе страшно отомстит, так и знай. Я не поделюсь с тобой кофейными конфетками «Hopjes» и заберу обратно красные кожаные штаны.
А новости у меня тоже, конечно, есть. Как я и думала, наш чемодан находится у Саая Ферфеленда. Когда Стейфен дописывал заявление в полицию, я получила письмо от папы: он просил меня позвонить в справочную вокзала и уточнить, кому принадлежал перепутанный чемодан.
Я позвонила незамедлительно (говорила, естественно, по-немецки), и на том конце провода сказали, что действительно знают, с кем мы невольно обменялись багажом. Они назвали телефон, адрес и фамилию второго пострадавшего и спросили у меня, когда нас можно застать дома и наши координаты.
Так вот, адрес второго чемодана – это адрес матери Саая Ферфеленда. Фамилия, которую нам назвали, очень распространенная здесь – де Броод. Теперь я, по логике вещей, должна позвонить матери Саая Ферфеленда и попросить к телефону менеера де Броода, а затем договориться с ним об обмене чемоданами.
Значит ли это, что нужно послать к ним за чемоданом тетушку Боос? Или дядюшку? Или сходить тогда, когда Саая Ферфеленда там не будет? Или за чемоданом нужно будет идти на лодку?
Как ты понимаешь, меня не столько беспокоит этот дурацкий чемодан, сколько несделанное дело. А у нас появился легальный повод, будто бы пойдя за чемоданом, узнать при этом что-нибудь новое про нашего любимца. Его нельзя упустить!
Кроме, скажем, Боосов, это может сделать дядя Хенрик, заодно потихонечку осмотрев дом Ферфеленда или его матери, не учиняя обыска. Хотя я что-то стала сомневаться в нем. Взрослым нужно все без конца объяснять, ведь они никогда просто и с достоинством человеку не помогут, а все поставят с ног на голову.
Нет, наверное, все-таки нужно попробовать самим увидеться с Ферфелендом в людном месте и попытатьться выторговать у него узника. Мы почти решились.
Пока, Сомище. Буду держать тебя в курсе. И, пожалуйста, знай – я все вижу!
Мышка.

Письмо сорок второе: Плохие разведчики

Вот черт! Сомик, менеер де Броод (он же, как мы подозреваем, Саай Ферфеленд) знает, что хозяева чемодана – русские. Поскольку ему известно и то, кому принадлежит куртка, забытая на лодке, то ему ничего не стоит сопоставить эти факты. То есть, он знает все, кроме того, зачем он нам сдался. Он может даже думать, что мы с папой перепутали чемоданы умышленно, для того чтобы впутать его в какие-то темные игры. Вот только плохие мы шантажисты! Делаем много лишних движений.
Тетушка Боос, позвонив матери Ферфеленда по просьбе папы, сказала, что мефрау Ферфеленд очень боится русских и ни за что не хочет с ними (нами то есть) встречаться, потому что они (мы) «грязные, похожи на медведей и всегда пьяные». (А сама-то тетушка нас как ругала совсем недавно! Видимо, теперь осознала свою ошибку.) Тетя Элейна предполагает, что папа еще натерпится от этой полоумной старухи.
В любом случае ферфелендовский пиджак сейчас проводит семинар вместе с папой, и обменять чемоданы можно только по его возвращении.
Кстати, мы, как и хотели, отнесли письмо в полицию, бросили в тамошний почтовый ящик, поскольку нам сказали, что заявления у детей без сопровождающего их взрослого не принимаются. Мы объяснили дежурному, что дело очень срочное, и попросили побыстрее разобраться с ним, поскольку речь идет о жизни и смерти. В ответ он посмотрел на нас как-то ехидно.
Итак, продолжаю. Все это было вчера, а сегодня произошла странная вещь. Когда я шла из школы с немецкого, то возле автовокзала я увидела машину дяди Хенрика. Он посмотрел сквозь меня, захлопнул дверцу и начал заводить машину, не обращая внимания на мои окрики. Я записала номер, и Стейфен подтвердил, что это точно дядина машина. Теперь он целый день названивает дяде Хенрику как сумасшедший, но тот не отвечает.
Родители Стейфена тоже ничего не знают о том, что дядя в городе. Выходит, он по-тихому вернулся и тайком что-то предпринимает. Конечно, он не может быть сообщником Саая Ферфеленда – Стейфен его все-таки хорошо знает, но что он там затеял за нашей спиной, одному богу известно. Как бы не испортил нам дела!
Немного не вовремя – для нашего расследования – дядюшка Боос получил несколько дней отпуска и хочет повозить нас с тетушкой по стране. Завтра мы едем в Амстердам и там переночуем в какой-то служебной квартире, в связи с чем по крайней мере дня два писать тебе я не буду.
Всего тебе, Рыбешка!
М.

Письмо сорок третье: Мраморный дом и живые куколки

Сомик!
Я так мечтала побывать в Амстердаме, и вот побывала. Город совсем не похож на Фитц. Постоянная гулянка на улицах, шумно. Голландцев здесь не видно: индийцы, арабы, американцы.
Служебная квартира, где мы ночевали, была что надо. Огромная, черно-белая, мраморная и гулкая. Жалюзи как будто из сахара, дверей нет, постельное белье пахнет сухим льдом. Из мебели, кроме диванов и стальных круглых столиков, только напольные вазы с букетами голубых лилий.
Кондиционер так охладил комнату, что я проснулась в четыре, конечно утра, стуча зубами. Оказывается, им можно было и нагревать воздух, но я этого не знала. Я простыла, у меня небольшая температура и появилось великолепное украшение на губе – не надо делать пирсинг.
Мы жили в самом центре, как выяснилось, в полукилометре от «улицы красных фонарей». Я отпросилась сходить за пончиками и быстренько пробежала пару кварталов (из чистого любопытства), за что тут же поплатилась любимыми часами, которые сорвали у меня прямо с руки.
Моя любознательность была вознаграждена весьма странным образом. Передо мной открылся целый проспект магазинов, которые сначала я приняла за магазины белья. Сплошные витрины, в которых сидят в креслах или на складных стульчиках, стоят, полузавернувшись в шелковые халатики, хорошенькие манекены... То есть я подумала, что это куклы, так они были статичны и погружены в особый заоконный сон.
А это были не манекены. Это были девушки. Никакой секретности, никаких ужимок, сутенеров. Расценки обозначены на табличке, рядом с расписанием работы. Зарабатывают жрицы любви по 15-20 гульденов с одного клиента. Это немного. Туфли для сравнения стоят гульденов 100-150.
Если девушка свободна, то она сидит в витрине, демонстрируя свои прелести. Мужчина подходит, делает ей знак, шторка закрывается. Здесь и европейки, и азиатки, и мулатки. Они все красивые, не старше двадцати – двадцати пяти. Неужели они не могли бы танцевать в мюзиклах или работать няньками?.. Хотя я, например, и танцевать не умею, и младенцев как-то побаиваюсь...
Впрочем, все это так поражает своей легальностью и бесхитростным цинизмом, что этих девушек совсем не жаль. Ты просто смотришь спектакль из чужой жизни, распродаваемой понемногу, как и другой колониальный товар: артишоки, манго, личи, лаймы и разные другие штуки, каких мы не видывали.
К счастью, проститутки – это еще не все, что есть в Амстердаме.
Мы ездили в пригород, в парк современной скульптуры. Парк большой, и по нему все гоняют на самокатах. Это классно! Но я поняла, что сегодняшние скульпторы человека не любят: то голову оторвут, то руки, то приделают к спине какую-нибудь жуткую конструкцию.
Мне вспомнился один чудак с нашей подмосковной дачи, который считает, что художника с детства нужно учить не рисовать или лепить, а правильно жить – в согласии с законами природы. Он иногда заходит к папе, и они вместе пьют пиво. Сосед всегда-всегда говорит одно и то же.
Мы только что вернулись в Фитц, жутко хочу спать.
Чмокаю. Кн. Мышкин.

Письмо сорок четвертое: Тет-а-тет или жизнь?

Сомик!
Боюсь, в этом странном городе не ловят преступников, а кушать детей – это даже благородно.
Позвонив Стейфену, я узнала, что его дядя Хенрик действительно уже вернулся из владений Зигфрида, но предпринимать ничего не собирается, а ведет себя как ни в чем не бывало. Я не удивлюсь, если он уже забрал наше заявление из полиции. С него станется.
Мы решили прибегнуть к последнему средству: пригласить Саая Ферфеленда в кафе – якобы для обмена чемоданами.
Нам показалось, что наше излюбленное интернет-кафе подойдет лучше всего, потому что там всегда много народу и незаметно причинить нам вред кое-кому не удастся при всем желании. Если получится, то мы обменяем краденую коробочку на информацию об узнике. По крайней мере узнаем, придает ли он этой коробке какое-нибудь значение.
Не поминай лихом, друг. У нас с тобой было много светлых минут. Да шучу, шучу – надеюсь, все обойдется.
М.

Письмо сорок пятое: Сговор

Сомик, дружище!
Ты упадешь. Все запуталось до крайности.
Тайный «роман» дяди Хенрика со злодеем Сааем Ферфелендом подтверждается. Вот как это выяснилось.
Мы сгоняли вечерком на великах в Лейден и подсунули Сааю Ферфеленду под дверь записку с приглашением на встречу.
В условленное время он не пришел. Это заставило нас предположить, что он либо не боится нас вовсе, потому что у него есть сообщники в полиции, либо, наоборот, чувствует, что он разоблачен, и собирается бежать, чтобы лечь на дно. Мы подумали, что в процессе сборов легко могут всплыть новые улики. Нужно последить за домом и, убедившись в том, что Саай уехал, обыскать помещения еще раз, решили мы. Поскольку Мик теперь стал приличным джентльменом, а Марианн не понимает, насколько нужно быть осторожной, мы должны будем все сделать сами.
Мы выбрали момент и дунули в Лейден следить. Это было, как водится, в среду – день, когда он обычно ездит в Фитц навещать мать. И действительно часа в четыре он появился на лодке, провел там полчаса, переоделся (сейчас очень жарко) и ушел. Мы подождали немного и хотели уже приступить к привычной процедуре взлома, но увидели на набережной две фигуры, направляющиеся в сторону лодки. Это были...
Да! Саай Ферфеленд вернулся, а с ним был дядя Стейфена Хенрик.
Поскольку дядя не считает нужным объясниться с нами, то и мы не стали устраивать ему сцену на лодке или разборку впоследствии. Размышляем, что бы это могло значить. Если Хенрик начал собственное частное расследование, используя наши материалы, и игнорирует нас, – то это большое свинство с его стороны. Вот так. Больше ничего нового.
Послезавтра приезжает папа и, очень боюсь, сразу же меня увезет. Стейфен обещал мне написать, если Ферфеленда разоблачат и арестуют. Хотя его гораздо больше огорчает мой отъезд, чем наши неудачные поиски правды.
Мне же очень обидно, что мы ничего не доказали, хотя бы самим себе. Жалко. Неплохо начали, но потом связались со взрослыми. Сколько раз я себе говорила... Чего уж там.
Пока. Скоро увидимся. М.

Письмо сорок шестое: Теплая компания

Сомик!
Я – слабоумная. Я никогда не найду слов, чтобы сформулировать свой позор. Он поистине неописуем и нескончаем. Впрочем, Стейфен не лучше меня.
Ладно, я начну с того момента, как я, сбежав из женского клуба, куда меня притащила тетя Элейна, шла по центральной улице. Я брела, мечтая о том, как все-таки, хотя и с запозданием, голландская пресса отметит вклад в правоохранительное дело двух скромных подростков, в том числе русской девочки Аси. Под вечер опять выглянуло солнце, и я закатала рукава, чтобы чуть-чуть позагорать.
Тетя Боос вчера сделала мне легкое мелирование, и мои волосы слегка светились. Я ловила на себе заинтересованные взгляды мальчиков с досками для скейта. Все было просто изумительно.
Стейфен, налетевший невесть откуда, чуть не сбил меня с ног. «Слушай, юфрау Майс, приехал твой отец и ищет тебя. Я обещал ему тебя найти. Он сидит у нас. Пошли скорее. Только ты не волнуйся. Там еще кое-кто сейчас находится».
Придя к Стейфену, мы обнаружили там весьма теплую компанию. У меня чуть глаза не вылезли из орбит, когда они все передо мной предстали!
А что я могла подумать, обнаружив в Зосиной гостиной не только своего собственного папу, но и дядю Хенрика с... – нет, не могу... сейчас, сейчас – ...именно с менеером де Броодом, то есть самим Сааем Ферфелендом.
В первый момент я решила, что он всех взял в заложники. Но никакого оружия в руках Саая не наблюдалось – лишь незажженная сигарета между пальцами. На столике перед ним стоял бокал вина и лежали на тарелочке печенья с карри, которые так удаются Зосе. На то, что его схватили как преступника, было совсем не похоже. Мирная дружеская вечеринка!
Дядя Хенрик с моим предком хохотали и хлопали друг друга по спине. Саай Ферфеленд собирался закурить вместе с отцом Стейфена Бастианом, а Хрыся с важным видом разносила закуски.
Ох!.. Теперь я должна сказать главное. Боюсь, что Саай Ферфеленд никакой не злодей, и после того, как мы с ним мило познакомились – уже вторично – и он ушел, кое-что стало наконец проясняться.
В гостиной же у Стейфена он оказался не случайно и не потому, что его вызвали на разговор, а в связи с тем, что он со своей стороны давно уже следил за странными подростками, нарушающими его покой. К тому же один из них – Стейфен – оказался сыном его хорошего знакомого. Непосредственным же поводом прихода де Броода, так же как и знакомства с моим папой, стал обмен злосчастными чемоданами, которые спровоцировали все дело Саая Ферфеленда (будь оно неладно!).
Знаешь, давай я успокоюсь хотя бы немного, а потом расскажу тебе все по порядку. Если, конечно, со стыда не заболею. Честно говоря, мне так противно, будто я съела несвежую лягушку или даже сама ею являюсь.
Спокойной ночи. М.

Письмо сорок седьмое: Охотник до черепов

Привет, Сомик!
Утро вечера мудренее, вот это точно. Несмотря на все случившееся, спала я сегодня чудесно. А проснувшись, подумала: как хорошо, что Саай Ферфеленд не каннибал и не маньяк.
Я забыла сказать тебе, что он не только вернул нам чемодан, но еще и оказался милейшим человеком.
Правда, настроение мне пытался испортить папа, которого отчасти посвятили в историю нашего «расследования» и позорного провала. Он совсем не счел все это смешным, а сказал, что я его очень разочаровала и что больше никуда не поеду.
Но я докажу, что вовсе не деградировала и ничуть не разложилась – я, наоборот, даже очень сложилась... Хлюп! (Наконец, удалось заплакать.)
...Ты, конечно, не веришь этим моим крокодильим слезам и ждешь разъяснения тех загадок, которые мы со Стейфеном загадали сами себе, а заодно и тебе.
Слушай. Дядя Хенрик, стараясь нас оправдать в глазах де Броода, конечно, не мог рассказать честно, что мы искали у него на лодке. Он лепетал что-то насчет пресловутого чемодана, а потом в шутку коснулся загадочных слухов о том, что хозяин лодки – знаменитый колдун Вуду.
Кстати, этот новый слух относительно его причастности к секте Вуду еще не проверен. (Ну не ругайся, не надо. Я больше не буду приставать к де Брооду, будь он хоть сам дьявол.)
После того, как Саай Ферфеленд – де Броод откланялся, дядя Хенрик раскрыл нам глаза на его историю и на те странности, которым мы не могли найти объяснение.
Кости – главное наше оружие – де Броод изучает потому, что он ученый-антрополог. Сущая правда то, что у него и в школьной лаборатории, и дома в ящиках стола хранились и хранятся различные части человеческих скелетов, которые ему необходимы для научной работы. А некоторые скелеты, прямо целиком, висят в платяном шкафу вместо одежды. Даже странно, что мы их при обыске не заметили.
И человеческие черепа ему действительно привозят со всех концов света, наряду с другими диковинными предметами: тотемными идолами, шаманскими погремушками, ритуальными масками. Встречая суда, де Броод бывает на пристани, где мы однажды его видели. Возить такие вещи самолетом очень затруднительно. Таможни и все дела.
У де Броода четверо детей, все они уже взрослые и живут в разных городах Европы. С женой он в разводе.
Рыжая мефрау с длинными ногтями – это не соучастница маньяка и колдуна Вуду, а дочь де Броода Корнелия. Она иногда навещает отца и привозит ему в большом количестве пробки от шампанского, которых в ресторане, где работает ее муж, набирается выше крыши, и которыми хорошо топить камин на лодке, потому что они не коптят. Ожерелье из зубов вовсе не померещилось Стейфену, а существовало в действительности. Это была связка заготовок для зубных коронок, которую Корнелия по рассеянности унесла из клиники, где работает стоматологом.
Другая не менее глупая наша ошибка касается – помнишь? – украденной мною коробки. Двадцать лет назад маленькие де Брооды сфотографировали свои любимы игрушки. Плюшевый мишка, игрушка самого младшего де Броода, тоже был в коробке, которую я завтра с извинениями, отнесу ее хозяину. Только бы набраться духу. Или лучше потихонечку подкинуть?
Единственная тайна, которая пока осталась неразрешенной – это кто такой «безумный узник» с лодки де Броода и куда он делся. Дядя Хенрик, хитро улыбаясь, сказал, что мы должны быть наказаны за свое безрассудство, и поэтому об этом никогда не узнаем. А так хочется, черт возьми!
Весьма примечательно то, что дядя Хенрик еще до Фрисландии знал, что все это пустые выдумки, но, запретив нам действовать, почему-то медлил. И чего он добивался? Хотел, может быть, посмотреть, как далеко мы зайдем в своем азарте? Состояли ли в этом заговоре родители Стейфена? Тогда с каких пор? А тетя Элейна? Нет! Быть того не может, никак не может.
Но в любом случае мы со Стейфеном выглядим как два поросенка, которые почувствовали себя венцами творения.
Тебе жалко меня, Сомик? Ну хоть немножко?
Измельчавший и весь несчастный, твой практически не князь М.

Письмо сорок восьмое: Добрый злодей и его недочеловеки

Сомик!
Ты не представляешь, как не хочется уезжать и расставаться со Стейфеном. Как подумаю об этом, у меня что-то наворачивается на левый глаз.
Эти дни мы неразлучны и с бывшим Сааем Ферфелендом. В среду мы были в его институте в Фитце. Он показал нам свою лабораторию и водил нас в институтский музей, где много чего рассказал об эволюции человека.
Там «живут» сконструированные австралопитеки, питекантропы, неандертальцы и другие недочеловеки. Австралопитеки жили четыре миллиона лет назад, ходили «на полусогнутых» и сильно крутили при этом туловищем.
А вот так выглядел наш предполагаемый предок семьдесят пять миллионов лет назад: это мелкое древесное насекомоядное животное, похожее на белку, – очень агрессивное и с мозгом совсем без извилин. Кто бы мог подумать, что он наш родственник!
У менеера де Броода есть теория, согласно которой некоторые древние виды человека не вымерли совсем, а появляются на Земле периодически, в частности они встречаются и в наши дни. Их немного, и по большей части они рождаются в тропической зоне. Их трудно заметить среди людей, пока их мало, пока рождаются только редкие «разведчики». Но что-нибудь изменится, и их станет больше. Мне кажется, я понимаю, о ком он говорит. И даже знаю некоторых из этих «разведчиков».
А завтра мы с папой, Стейфеном и Хрысей наконец познакомимся с безумцем из клетки – узником, который выл. Я полагаю, вряд ли это будет приятно.
Хотя Стейфен, по-моему, уже все знает: он как-то странно моргает, когда об этом заходит речь. Возьму с собой фотоаппарат.
Пока, скоро к вам вернусь. Готовь почву.
Мышка.

Письмо сорок девятое: Пленник что надо

Вау, Сомик!
Только не волнуйся. Все по порядку.
Несчастным узником, за жизнь которого мы так беспокоились, оказался очаровательный шимпанзе по имени Зейм4. Он действительно успел пожить в обнаруженной Стейфеном клетке после того, как учинил разгром в комнате для гостей. Как мы и предполагали, проживал он в антресольном помещении, которое не имеет окон.
Так вот. Сегодня мы с де Броодом ездили в зверинец Лейденского национального парка, и он познакомил нас с Зеймом и его женой Зяйдой5.
Волшебные существа – я их засняла и покажу тебе, когда вернусь.
Кроме постоянной партнерши, у нашего примата есть еще несколько подружек, он и их не оставляет без внимания. Но без Зяйды в последнее время он совсем не может обходиться.
Видимо, парочку разлучили в самый пик их романа. Именно скучая по Зяйде, Зейм и учинял дебоши на лодке у «Саая Ферфеленда».
Сейчас он постоянно вертится вокруг нее, отдает ей лучшую пищу, нежно треплет по голове. Зейм начал было возмущаться, когда де Броод предложил ему выйти из клетки к нам, однако согласился покинуть ее вместе с Зяйдой.
Мы отвели обезьян на небольшую лужайку, обсаженную миндальными деревьями, где они стали гоняться друг за другом. А потом они принялись за нас. Чуть с ума не свели! Они потихоньку вытащили у папы бумажник и выбросили в траву, так что мы еле нашли. У меня же Зяйда кривляясь и канюча, вообще отобрала все, что было можно: заколку, очки, браслет и бандану. Она долго не могла приладить все это на себя и очень сердилась, что не получается. Даже потеряла аппетит, и супруг тщетно пичкал ее булочкой с курагой и очищал для нее принесенные нами бананы. Впрочем, не дождавшись от жены реакции на лакомство, он не без удовольствия отправлял все это в рот.
С де Броодом Зейм ведет себя недоброжелательно, высокомерно и в то же время настороженно – видимо, так и не простил ему попытки принуждения и воспитания. Иногда, злобно нахмурясь, даже грозит кулаком.
А меня «лейденский пленник» встретил прекрасно: снисходительно улыбается, хлопает в ладоши и даже один раз, на глазах у ревнующей Зяйды, подошел и обнял.
Как будто знает, что мы пытались спасти его! Смешной чертик!
До встречи. Мышка.

Письмо пятидесятое: Что умеет обезьяна

Сомик, я в трансе.
Нет такой вещи, которую не умеет делать обезьяна. Правда, они никогда не научатся говорить, потому что их гортань для этого не приспособлена – находится слишком высоко. У них зато есть особые гортанные мешки-резонаторы для громких воплей.
Но все остальное обезьяне вполне под силу.
Зейм жутко смышленая обезьяна – ведь Саай Ферфеленд долго искал такого, забраковав множество его собратьев. Де Броод научил животное объясняться жестами, рисовать автопортрет, включать обогреватель, петь караоке и даже играть на компьютере. С последним он немного не рассчитал. Играя на компе, Зейм входит в такой раж, что успокоить его нельзя даже сладким. Пришлось вводить ограничения на опасное занятие.
Вся эта обезьянья дрессировка (правильнее было бы сказать «образование») не являлась для ученого самоцелью. Де Броод держал Зейма у себя, изучая его поведение в изоляции от сородичей, в тесном контакте с человеком. Между прочим, его интересовало, какие реакции являются врожденными, обусловленными природой, а какие подарены «культурным» сообществом. Кажется, так.
Однако отношения учителя и ученика складывались непросто. Пока де Броод навещал своего подопечного в зверинце, да еще каждый раз приносил ему лакомства – особенно Зейм любит малину, – все было чудесно.
Но, переселившись к нему домой, шимпанзе полностью переменился. Он капризничал, плохо ел, срывал пуговицы с одежды де Броода и проглатывал их. Оставаясь один на лодке, он принимался выть и стенать. А спустя неделю уже крушил все вокруг.
К сожалению, подобно многим талантливым приматам, Зейм крайне возбудим и неуравновешен, особенно в непривычных условиях. Де Броод, долгое время изучавший эмоции человекообразных обезьян, предполагал, что Зейм скучает по своим женщинам, и принес ему фотографии его соседок по вольеру.
Короче, Зейм разорвал все фотографии, кроме фотографии Зяйды, которую все время тискал и гладил. Стало ясно, что скучает он именно по этой самке.
Меня потрясает, насколько де Броод разбирается в личной жизни обезьян: жены там, подруги, прочие нюансы. Причем он утверждает, что моногамия, то есть верность одной самке, у шимпанзе может быть только относительная, какой она была и у первобытного человека. Пройдет несколько месяцев, самое большее год, и Зейм так же неистово полюбит другую.
Так вот. Вследствие жесточайшей и вполне безысходной тоски человекообразный хулиган разбил компьютер, разнес в щепки тяжелую дверь и покусал де Броода, который пытался его усмирить. Набесившись, он, к счастью, заснул, и Саай Ферфеленд наконец сделал ему успокоительный укол.
Вырубившегося Зейма де Броод засунул в мешок, завязал его и понес к машине, чтобы отвезти в зверинец. Шимпанзе, уже внутри мешка, проснулся и стал чудовищно вопить, привлекая внимание горожан. Как ты помнишь, именно эти события попали в свое время в «Лейденский листок».
Короче, де Брооду пришлось вернуться и еще раз уколоть бедняжку. Нет силы сокрушительней влюбленной обезьяны! Надо взять это на заметку.
Чмок. Юфрау Майс.

Письмо пятьдесят первое: Прощай, Фитц

Эх, Сомище!
Представляешь, оказалось, что за месяц я выросла на семь сантиметров. Ты представляешь? А? Я думаю, это произошло в тот момент, когда де Броод застал меня у себя дома. Последствия сильного испуга могут быть разными. Я вот внезапно вытянулась.
Но я не о том.
Мы с папой уже одной ногой в дороге. Послезавтра уезжаем в Германию, а оттуда через три дня летим домой. На прощание, как обещает папа, мы увидим из окна автобуса огромную колонию уток в парке Отерскоой и старинные замки Лимбурга.
Ах, Голландия! Я буду скучать по этой стране, холодной и плоской как доска. Как доска! Ведь хотя и знаешь об этой ее особенности, а глаз все-таки отказывается верить. И когда здесь туманно или идет дождь, то вдали, за облаками или дымкой, тебе мерещатся холмы и живописные скалы. Словом, то, чего нет.
Тетя Элейна купила мне в подарок желтое платье с тряпочными тюльпанами. Она все ходит по дому и вздыхает.
Пока. Скоро увидимся!
М.