Глава первая. А я думал, ты не пишешь, потому что тебя убили летучие мышки…
Здравствуй, любимый. Всегда мечтала начать повествование именно с этих слов, и вот, наконец, решилась. Все истории, что я рассказывала тебе, разные, но при этом они на одно лицо—как братья-близнецы. Они могут казаться тебе несбыточными, но ты так часто натыкался на подтверждения им в обыденной жизни (а пару раз даже сталкивался с моими героями), что изначально готов поверить во все, что я тебе рассказываю. Я с удовольствием взяла на себя роль Шехризады—она мне идет, тем более, что с этой дамочкой у меня много общего. Так вот, истории я тебе рассказывала самые разные, и, если попытаться прикинуть список моих героев, то окажется, что я удивляла тебя историями о шизофрениках, говорящих кошках, художниках, поэтах и писателях, маньяках, инцесте, кризисе среднего возраста и юношеском максимализме, о енотах, о тебе и обо мне, суициде, мухах и бабочках, изменах, предательствах, страхе, беременности, детях-индиго, дружбе между мужчиной и женщиной, холостяках, бисексуалах, сказочниках, лжецах, о людях, больных раком, о мистических событиях и о событиях банальных, об обычных бакинцах и банальных историях любви, о комплексах, политике, наркоманах, о людях странных и просто позерах, о дураках и дурах, о жизни заграницей, сексе, одиночестве, проститутках, обыкновенной подлости и, конечно, о настоящей всепоглощающей любви или, чем-то, что за нее принимают. Читатели моих рассказов часто признаются мне в том, что начинают признавать моих героев за своих знакомых или даже друзей. Что же тогда говорить обо мне? Я искренне люблю каждого из них и очень переживаю за их будущее, в котором они остаются без моего присмотра. Одну из своих героинь—Еву—я бросила на полпути, не желая травмировать её своими наставлениями и поучениями—я чувствовала, что она начинает меня ненавидеть и пытается все делать мне наперекор… Так что же ты думаешь? Она в тот же день бросилась с крыши, не выдержав внутреннего одиночества. Оказывается, мои герои также сильно любят меня, как и я их. Но не в этом дело. Совсем недавно я впервые задумалась о последствиях «своей» литературы. И нужны ли они вообще? Стоит ли вкладывать в свои произведения какую-то выведенную квазибасеннную «мораль», готовое умозаключение? Или стоит вверить в твои руки лишь одинокий посыл, из которого ты сам сделаешь выводы? Или даже выводов не нужно? Быть может, нужно создавать литературу ради литературы, слова ради слов, буквы ради букв? Я ведь схожу с ума по красивым словам, упиваюсь их звучанием, тем, как они обволакивают мое сознание, подобно тонкому кашемировому покрывалу. Ах, как умел это Набоков! Мой гений и гуру. Мама читала мне его на ночь, когда мне было четыре года, и образы Лужина, Машеньки, Ады и прочих героев великого писателя стали моими приятелями, а неповторимый Набоковский слог показал мне к чему нужно стремиться. Ах, если бы ты знал, как тяжело писать, когда ты читал и любишь Набокова, Диккенса, Фицджеральда, Достоевского! А как тяжело рисовать, когда влюблена в Модильяни и Ван Гога… Это муки ада! И приходится держаться из последних сил, чтобы сорвавшись не броситься с ножом на свои холсты. Кстати, углядывая в моих героях схожие со мной черты, читатель начинает строить в корне ложные умозаключения («посмотри-ка, Айка тоже художница, неужели и автор склонна к инцесту?!»), способные сделать из меня сумасшедшую, изменницу, лесбиянку или убийцу канареек… Это один из вынужденных последышей искусства. И мне пришлось смириться с этим в какой-то момент, потому что однокалейность человеческих раздумий, к сожалению, не перевоспитуема.
Сегодня, любимый, я начну рассказывать тебе новую историю. Она тоже произошла в нашем с тобой городе, совсем недавно и, быть может, ты даже знаешь кого-то из её участников. Но давай не будем откланяться от темы. Ты знаешь мою слабость к кадрам, вырванным из общей канвы, так что я начинаю именно с одного из них.
Нармина, одетая в тонкую белую тунику поверх купальника, стояла на краю бассейна с трубкой у уха. Поддакивая своей собеседнице, она жестами и угрожающими движениями бровей пыталась объяснить садовнику, что топтать взлелеянный ею газон не стоит.
--и ещё обязательно пей витамины, слышишь? Витамины тебе сейчас нужны! Пообещай, что купишь!
--хорошо, бабуль..
--ты хорошо питаешься? Спишь? Тепло одеваешься?
--бабуль, сейчас же лето..
--ты должна себя беречь! Купите с Фаридом аппарат для измерения давления, ну, этот, тонометр, самый обыкновенный, он стоит не дорого, есть в любой аптеке. И мерьте друг другу давление, записывайте в тетрадку, утром и вечером.
--ахахахаахах!!!
--ничего смешного! Сейчас все болезни очень помолодели! Наша соседка рассказывала, что её племянница, та, которая живет на проспекте, заболела гепатитом! А вторая уже третий год не может забеременеть из-за каких-то микробов!
--бабуль, а причем тут давление и возраст?
--эх, ладно, не слушай меня, я для тебя не авторитет… Фариду привет. Скажи, что приглашаю вас на кутабы. Пока.
Нармина отключила телефон и отнесла его в комнату. Замерла на пороге, думая, стоит ли поплавать перед обедом. Потом стянула с себя тунику, бросила её на шезлонг и нырнула в воду. Из-за бирюзового кафеля, которым было уложено дно бассейна, вода приобретала искрящийся голубовато-зеленый оттенок. В голове играла песня «Chasing Pavements», в клипе на которую, двое молодых людей, разбившиеся на машине, танцуют лежа на асфальте. Нармина вынырнула и пригладила мокрые волосы. Она была в золотых сережках с бирюзой и браслете на лодыжке. Она носила их все лето. Зато не носила обручального кольца, объясняя это тем, что оно заставляет её нервничать. Этим летом она была особенно хороша. Брак сказался на её внешности. В ней появилась некая одухотворенная умиротворенность. Такая спокойная женская естественность, которая находится на границе со скукой, главное—эту границу не преступить. Нармина вылезла из воды и пошла в спальню. Сегодня она обещала пообедать с одним из старых друзей, который всегда приезжал из заграницы летом. Она отворила створки огромного шкафа и выудила оттуда белое тонкое платьице. Летом она почти постоянно ходила в белом. Этот цвет удивительно шел её загорелому лицу, контрастируя с бирюзовыми украшениями. Она всегда быстро собиралась и была легкой на подъем, в отличии от ленивого мужа. Это было их первое лето вместе. Они познакомились осенью, а уже весной поженились. Любовь между ними была. Просто была она не такой, чтобы как в книжках, а обычной, в стиле нашего города.
Фарид Абдуллаев. Спокойный, и для своих двадцати семи слишком уж какой-то степенный, уверенный и размеренный. Всегда знает, чего хочет и чего надо хотеть. При этом ленив. Домосед. Не особенно разбирается в литературе. Любит классическую музыку и дорогие галстуки.
Нармина Абдуллаева. Полная противоположность мужу. Я бы написала её красочными всполохами. Яркая, динамичная. Но отходит так же быстро, как и загорается. И поэтому, наверное, не слишком глубока. Обожает поэзию. Живопись. Кино. Пляски до утра, яблочное мартини, коктейльные платья и богемные разговорчики.
Принято говорить, что они с Фаридом—прекрасная пара и замечательно дополняют друг друга. И, ты знаешь, на самом-то деле, все именно так и было. Их биоритмы хоть и отличались, но не входили в противодействие, и жилось им спокойно и легко.
Максуд ждал Нармину в одном из тех кафе, которые открылись уже после его последнего приезда в Баку.
--Ну, и это ты называешь гламурным кафе?,--он поморщился.
--ааххахаах, конечно, это же не Лондон.
--я б со скуки помер у вас тут
--хватит выпендрежа! Ахаха…Латте будешь?
--да, сейчас мне принесут молока и скажут, что это гламурное кафе-латте аля что-нибудь..
--хватит ну! У тебя просто процесс адаптации идет
--лаааадно
--ну, давай, рассказывай, как ты? Что нового?
--помнишь песню: «Я люблю тебя, Марина, все сильней день ото дня!»
--ахахаххах, помню!
--так вот. Моя жизнь ничего общего с этой песней не имеет.
--ахаххаха
--что тебе рассказать-то..
--О, смотри, какая интересная девочка сейчас сядет за соседний столик..
Вошедшая внутрь девушка, и правда, направилась к соседнему столику и села, повесив огромную сумку на спинку стула. На ней был жакетик в стиле Жаклин Кеннеди, узкие джинсы, плоские туфельки. Вьющееся каштановые волосы рассыпаны по плечам. Личико—очень милое. Девушка достала и положила на стол свой телефон, сигареты, зажигалку и какую-то книгу. Максуд многозначительно повел бровями, мол, гляди—читающая молодежь. Они наблюдали за ней, болтая о каких-то мелочах. Нармина услышала, как девушка заказала салат цезарь с курицей и чашку кофе. Причем она сначала выпила кофе, не в силах оторваться от книги, и лишь через полчаса со вздохом принялась за салат. Нармина подмигнула Максуду и, достав непочатую пачку сигарет из сумки, сказала:
--Макс, попроси, пожалуйста, у официанта зажигалку.
Девушка оторвалась от книги:
--возьмите мою, у меня есть ещё одна.
Макс протянул руку, и она с улыбкой вложила в неё обычную зажигалку, из тех, которые продаются на каждом углу. Нара затянулась, а Макс, воспользовавшись возможностью завести разговор, спросил, что читает их соседка.
--«Степного Волка»
Нармина выдохнула дым и улыбнулась:
--О, Герман Гессе. Любовь моей юности.
Девушка смущенно улыбнулась и опять углубилась в чтение.
--скромная,--гримасничая сказал Максуд одними губами.
Нара прищурилась и выдохнула дым.
--Симпатичная,--вторя ему, протянула Нармина.
Максуд рассмеялся.
--кого читаешь?
--сейчас Памука
--ой, и я..
--что?
--«Кара китап». А ты?
--«Беним адым Кырмызы», но и «Кара китап» тоже. Дочитаешь черную, дам красного.
--окей
--ты заметила, как над ним довлеют цвета?
--да. И мне это импонирует очень
--и мне.
--вообще люблю его.
--и я
--вкусы у нас всегда совпадали
--давай лучше рассказывай как дела? Как Фарид? Как тебе замужняя жизнь? Он к нам не присоединится?
--не сегодня..
--жаль. Он на работе?
--а как же. Он всегда там.
--понятно
--слушай, у меня идея—приезжай к нам на выходные. Оставайся. Прям с пятницы до понедельника! Мы ж на даче. Весело будет!
--хорошая идея. Я не против.
--круто! Будет с кем о стихах трепаться!
--ахахахха. А что Фарид не треплется?
--да нет. Он далек от всего этого.
--вы не скучаете?
--нет, пока нет
--ясно
Девушка, сидящая за соседним столиком начала собираться. Бросила книгу в сумку, положила пачку сигарет в карман.
--спасибо,--сказал Макс протягивая ей зажигалку.
--оставьте себе. У меня ещё две в сумке.
Максуд, пожав плечами, вернул зажигалку на стол. Девушка попрощалась и ушла.
--какая милая, да? Тебе такие нравятся?
--да, симпатичная. Но она курит..
--да ладно. Вот я тоже курю.
--но она явно младше тебя..
--и что?! Я же с шестнадцати курю..
--и, правда…ахахахха
--надо было номерок взять
--она б не дала
--думаешь?
--уверен. Она же загадочная, типа. В образе. Сидит одна, курит, читает Гессе..
--ой, и не говори.. не что мы—простаки, душа на распашку.
--аахахха..
--знаешь, кого я вспоминаю этим летом?
--кого?
--помнишь мой короткий роман с Кямраном пять лет назад?
--сестра, ты вообще как его вспомнила?
--сама не знаю... Мы же были хорошей парой?
--он был сумасшедший, дорогая моя.. Укурыш какой-то..
--should I give up or should I just keep chasing pavements? Even if it leads nowhere..
--что поешь?
--услышала по Mtv, теперь все время играет в голове. Там парень с девушкой танцуют, лежа на асфальте.
--как раз по тебе клипец.. Скажи, тебе нравится все, что хоть немного не такое как у всех?
--хватит!
--ладно, не злись. Шучу.
--а Кямран клёвый был, да?
--ааааааааааааааааааааааааа!!!
--хватит обижать меня!
--ты замужняя женщина. У тебя что климакс?!
--нет
--а что?
--не знаю..
--нет, скажи, ты, правда, всем довольна?
--вроде бы..
--с Фаридом все в порядке?
--да! Почему ты спрашиваешь?
--потому что довольная девушка не вспоминает бывших укурышей!
--да просто весна..
--не тупи, милая..
--я не знаю, хочется всполохов и падений..
--не зли меня. Зачем замуж шла тогда?
--хотелось
--ладно, давай о чем-нибудь другом поговорим.
--у меня историй собака насмеялась, выбирай любую
--чего?
--ну, есть «кот наплакал», а есть «собака насмеялась»
--ахххаха..ты псих!
Нармина рассказала ему пару забавных историй, потом они поговорили о политике и литературе ещё около часа, прогулялись по перерытым мостовым, вышли на Молоканку, выпили чаю в другом кафе, а после разъехались по домам, договорившись, что Максуд приедет на дачу в выходные.
Вот ты, любимый, не особо понимаешь дружбу между мужчиной и женщиной и даже не веришь в нее, как таковую. А зря… Она, мне кажется, даже крепче, чем дружба между двумя женщинами. Сейчас ты начнешь спорить со мной, доказывая, что моя уверенность в дружбе между полами чушь и когда-нибудь, я обязательно в этом удостоверюсь на своем опыте. Но я верю в исключения. Потому что если не верить в исключения, то и надеяться в жизни особо не на что. Да-да, я верю в любовь, несмотря на то, что она проходит. В разум, несмотря на то, что все вокруг сплошные дебилы. В искусство, несмотря на то, что оно загибается. И в дружбу между мужчиной и женщиной, несмотря на то, что она, как правило, сводится ко всяким сексуальным комплексам. Ты сейчас поморщился, я угадала? Потому что вспомнил моего лучшего друга? Видишь, как хорошо я знаю тебя. Да, он мой самый лучший собеседник, лучший товарищ, утешитель, единомышленник, критик, советчик. И то же самое—я для него. И нет тут никаких пограничных областей, опасных зон, угроз стабильности. Какая ещё нужна доказательная база, если мы дружим с семнадцати лет, и ни разу не вышли за пределы понятия «друг»? Другое дело, что понятия и дефиниции у всех разные, но этот уже совсем другая тема. Ты пойми, такими отношениями нельзя разбрасываться. Их нужно беречь как зеницу ока, носить на руках, сдувать с них пылинки, держать на подушечке из фиолетового бархата с золотыми кистями и обмахивать павлиньими перьями… Ну ты понял мою идею? Если ты встречаешь человека похожего на тебя настолько, что вы думаете одно и то же одними и теми же мыслями и между вами возникает странное чувство, находящееся на границе между дружбой и любовью—барабанная дробь—вот она, дружба между «м» и «ж». Прошу любить и жаловать. Любить и не жаловаться…А дальше начинается настоящее искусство балансирования. Потому что ветер иногда сильно дует. Но ты имей ввиду, что все, что я говорю применимо лишь к умным особям. О глупых я и говорить не хочу. Да простят меня глупые люди (хотя кто в своей глупости признается сам?), шовинистку наглую, ставящую себя выше остальных, но ведь у недалеких и проблем меньше и отношения не так глубоки, а значит и вопрос снимается автоматически. О единомыслии говорить не стоит. Вот ты сейчас, наверное, думаешь, откуда во мне в мои годы столько эгоцентричного цинизма? Думаешь, я могу ответить на этот вопрос? Оттуда же, откуда берутся все остальные мои неисчерпаемые ресурсы ума, таланты и дарования. Видишь, ты уже смеешься.
Нармина вернулась домой часам к восьми. Отчего-то её мучило чувство вины. Будто она бросила бумажку мимо урны на безлюдной улице и прошла мимо. Свет на втором этаже горел. Она представила себе Фарида, сидящим на диване против двери. Рядом должен лежать пульт от телевизора. Он смотрит новости. Окно открыто. В комнате приятная ночная прохлада, льющаяся с моря. Море там очень красивое в сумерках. Серо-синее небо плотными складками опадает на почти уже черню воду. Скалы осклабившись пялятся вверх темными бивнями. Фигуры одиноких рыбаков с удочками, маячащие вдалеке, словно вырезаны из черной бумаги. Но Фарид туда не смотрит. Никогда. Он смотрит новости. Нармина оторвала глаза от воды, поправила волосы и со вздохом стала подниматься вверх по лестнице. Иногда ей хотелось, чтобы эта лестница была деревянной и скрипела, как лестницы на дачах её детства. Чтобы полы были выкрашены краской, на окна была натянута марля, никаких заборов не существовало, двери и ворота не запирались по ночам. Чтобы инжир рос во дворе. Чтобы…Фарид сидел на диване и смотрел новости по одному из местных каналов. Пульт лежал рядом. Окно было открыто. Нармина улыбнулась сама себе, скинула босоножки на пороге, затворила за собой дверь.
--привет, дорогой
--привет, Нар
--как дела?
--все нормально
--что нового в мире?
--Ураган в Тихом океане. Оползни в верхней части города. Медведеву нравится язык подонков.
--да ну?
--ага..
--а мышки?
--какие мышки?
--от оползней не пострадали?
--дурочка,--Фарид улыбнулся и обнял Нармину. Она положила голову ему на плечо, и сидела так, пока не почувствовала, что затекает шея. Она высвободилась из объятий мужа и сделала хитрое лицо.
--а что же ты не спрашиваешь, где была твоя жена, с кем, что делала?
--ты была с Максом. А дальше не интересно. Ваши разговоры—сплошная бредятина.,--он попытался пощекотать её, но она увернулась.
--так, да? Значит, ты даже чуть-чуть не ревнуешь?!
--неа
--даже вот столечко?,--она показала пальцами крошечный отрезок.
--неа
--эхх.. он приедет к нам на выходные
--отлично.. Как раз Рена приедет. Будет весело.
--кто?
--я же рассказывал тебе. Она не смогла приехать на свадьбу, но очень хочет познакомиться с тобой.
--ааа, твоя сводная сестра.. Извини, я забыла..
--ничего. Я сам видел её всего один раз.
--когда летал во Флориду, да?
--да
--а вы похожи?
--увидишь..
--а где она будет оставаться?
--у нас, если ты не против. Мне кажется, вы понравитесь друг другу. У нее странные представления о жизни после своей Америки. Она уже прилетела, но пока остается у тетки. Говорит: «Сначала познакомлюсь с твоей женой, а потом уже перевезу вещи».
--классно. Она моя ровесница?
--ага. Вы должны понравиться друг другу.
--как интересно!
--я рад.
Фарид обнял жену, и они сидели так, пока Нара не уснула, уронив голову на его плечо. Он смотрел на нее спящую и думал о разном, потом, пытаясь ступать как можно тише, спустился вниз, расстелил постель, открыл окно в спальне. Затем он вернулся наверх и, взяв свернувшуюся в клубочек на диване Нару на руки, отнес её вниз.
Глава вторая. Просто ты видишь предметы больше, чем они есть на самом деле
Я прилетел рано утром. Наш аэропорт в мраморной жилетке, странные фикусы в дурацких горшках, пограничники, таможенники… Опять это депрессивное зрелище заставляющее меня заранее насторожиться, ещё не вступив в «родные пеналы», как говорил один знакомый укурыш с Советской. Каждый раз поражаюсь, как много людей летят из Лондона в Баку. Долго стоял в очереди на «последний контроль», контрольный контроль, так сказать. Стоял грустно и обреченно, толкая кожаную дорожную сумку ногой вперед себя по мраморному полу, потому что спать хотелось жутко, а выпитые в самолете виски лишь усугубляли мое состояние. Сервис стал паршивым. Настолько, что поговаривают, будто на местных авиалиниях обслуживание лучше, чем на британских. Абсурд, ей Богу. Почему я весь полет пил виски? В самолете я увидел чудесную девочку. Девочку-ангела. Она была просто Ангелина Вовк какая-то. Ангелина-Вовка… Да, я не подошел, не поздоровался, не попросился сесть рядом с ней, не послал ей бутылочку шампанского со стюардессой, не выпил томатного соку за ее здоровье, не спросил, что за книгу она читает, не посвятил ей песню «Я люблю тебя Дима, что мне так необходимо» и даже не помог донести её маленькую клетчатую сумочку. На вопрос «почему?» я не отвечу. Достаточно воскресить в памяти те отношения, что я уже имею на данный момент (причем «имею» тут ключевое слово), чтобы ответ стал ясным как божий день. В Лондоне я оставил подружку, которая была немного беременна, очень грустна (по этому поводу и вообще), страшно ревнива и агрессивна, как кошка в период лактации. В Баку меня ждали отношения, переживающие период полураспада, находящиеся на грани, пролегающей между безумием и буйным безумием. Субъектом этих отношений выступала полу-бывшая подружка, готовая разорвать в клочья ту, что осталась на «туманном альбиносе» (как поговаривала мой педагог по географии) и, к слову сказать, эти чувства у них были взаимными. Теперь, думаю, ответ ясен. А девушка была прекрасна. Лет ей было, думаю, от силы двадцать-двадцать два. Каштановые волосы, стянутые в простой узел на затылке, белая маечка и джинсы. На ногах конверсы. Что особенного? Лицо. Большие карие глаза, влажные и томные. Как в стихах восточных поэтов. Смуглая гладкая как шелк кожа. Ноль косметики. Она была скромной и тихой, как произведение искусства. Читала. Пила колу. Из предложенных на выбор блюд выбрала курицу. Кстати, курица была отвратительная, как и большинство самолетной еды. По-английски она говорила не с британским акцентом, а скорее с американским. У нее в ногах лежала сумка, в которую она спрятала запечатанный в duty free пакетик с духами и, кажется, пудрой. Если я вообще понимаю, что такое пудра. Хотя, когда полтора года живешь с кошкой в период лактации, ты будешь знать не только о значении пудры в жизни женщины, но и смысл слов «корректор», «тональный», «степень защиты», «den» и ещё много чего страшного и таинственного. Когда мы прошли пограничников, она включила телефон и набрала чей-то номер. Разговор был странным. Я нагло стоял поодаль и наблюдал за тем, как меняется выражение её лица в разговоре, и как она жестикулирует свободной рукой, пытаясь при этом поправить ручку сумки на плече.
--привет,--сказала она своему собеседнику,--ты не узнал? Ну, конечно, я…как это почему? Я соскучилась! А ты? И ты, я знаю. Давай увидимся? Через час. Отлично.
Она захлопнула крышку телефона и бросила его в сумку. Видимо, она осталась довольной разговором. Ангелина с улыбкой дождалась своего багажа и была такова. Мне всегда нравились девушки, путешествующие в одиночестве. А в Баку тем временем было ранее утро. Расим ждал меня у дверей. Мы обнялись и я признался, что не против позавтракать в лучших традициях этой местности. Решили поехать в какую-нибудь обыкновенную шашлычную, заказать чаю, свежего хлеба, масла, сыра, меду, одним словом, окунуться в атмосферу родного отечества. Но не тут-то было. Позабывшие культуру хашевен трактирщики (да простят они мне это странное слоово), спали в своих уютных кроватях подле толстых халатных (от слова «халат»), пахнущих долмой женушек. И было им невдомек, что усталый путник, проделавший ради этого завтрака быть может самый долгий за историю завтраков путь, безуспешно стучит в плотно запертые двери их негостеипримных заведений. И тут Расима осенило. «Едем на Ясамал!»,--воскликнул он. «Там есть что-то вроде булочной под ласкающим слух названием «Сказка»». Многообещающее название радовало взор маленькой Красной Шапочкой, весело взбирающейся на вывеску. Лукошко было полно всякой снеди. Сказка началась уже у самого входа. У открытых дверей стоял осклабившийся потрепанный медведь, к счастью, гипсовый. Это коричневое чудо (не подумайте плохого о Гязянфяре—так я прозвал это милое существо) глядело на посетителей магазина настолько угрожающе, его морда была искажена таким выражением гнева, а когтистые лапы так страшно задраны вверх, что ты сразу понимаешь—сказка не для детей. Дальше больше. Представь картину—внутри, прислонившись к хлипким столикам стоят неопрятно одетые, нечесаные и вряд ли мытые люди, которым явно нечем больше заняться в семь часов утра в будний день. Они грустно жевали булки, блинчики и бублики, запивая это странного оттенка какао, от мысли о котором меня передернуло, так как я представил себе, как жирная женщина у прилавка сливает остатки обратно в общий чан, где пузырится бледно-коричневая жижа. Рядом с прилавком стояла статуя Шрека. Это милейшее создание протягивало вперед лапы, в которых покоилась оторванная голова куклы-барби, на чьей блондинистой взъерошенной голове почему-то все ещё покоилась лучезарная голливудская улыбка, будто её держит в лапах не Шрек, а, как минимум, Джордж Клуни.
--простите, эти блинчики с творогом свежие?
--ага
--вчерашние?
--ага
Я со вздохом взглянул на Расима и махнул рукой. Свежие вчерашние блинчики с творогом, оказались вчерашними блинчиками с яйцами, и в ответ на вопрос «почему это так?», продавщица посоветовала не нервничать, хотя, по ее словам, «тот, кто нервничает, лишь становится краше». Психоделическая сказка набирала обороты, и в страхе быть затянутыми в нее ещё глубже, мы ретировались, бросив поспешные взгляды на зеленную фигуру кумира нынешней молодежи. Расим отвез меня домой, где после долгих разговоров заждавшихся меня родителей, я завалился в свою кровать с неповторимым запахом родного дома и моментально уснул, надеясь не увидеть во сне угрожающей улыбки Гязянфяря.
Проснувшись, я первым делом позвонил Нармине и предложил ей немедленно выйти в свет. Нара мой самый любимый и, наверное, все же единственный настоящий друг женского пола. Мы понимаем друг друга идеально и дружим уже целую кучу лет, переняв друг у друга привычки и манеры. По этой причине мы стали очень похожи друг на друга и ощущали родство на уровне генной инженерии, хотя я и понимаю, что так не говорят. Нара вышла замуж этой весной за очень хорошего парня по имени Фарид. Он пусть и не очень похож на нас, но, честно говоря, я и сам ни разу ещё не влюбился в девушку на меня похожую. «Противоположности свело», как писал Вознесенский. Я не особо понимаю, счастлива ли она. После свадьбы я ещё не видел её, а письма, аккуратно приходящие на мой и-мейл говорят лишь о том, что их автор цветет и пахнет или, как минимум, сам очень хочет в это верить. А Фарид по ходу мне нравится. Мне кажется, такой безумной даме, как Нара, нужен именно такой спутник. Я и сам скорее всего женюсь на девушке его типа. Он размеренный как хронометр. Такой весь четкий. Даже в майке и финках выглядит как в костюме и галстуке. Его вроде и вывести из себя невозможно. Из него бы вышел хороший политик, депутат там или ещё кто-нибудь официальный. При этом он эту дурёху любит безумно. Она рассказывала, что он сделал ей предложение через неделю после их знакомства. Она отказала ему. Две ночи проплакала, а потом сама предложила ему руку и сердце. Они хорошая пара, на мой взгляд. В их отношениях нет бунта и джаза, но они в браке и не особо нужны. Что? Какая Нармина из себя? Красивая она. Стройная. Породистая. С ней всегда интересно и никогда не скучно, потому что она всегда разная. Она в динамике. Презирает все статичное. Статика кажется ей болотной и затхлой. Она её боится просто на просто… боится наскучить самой себе. Что ещё? Начитанная. Хорошая подруга. Она очень верная как друг. Я думаю, в отношениях она ещё более верная. Несмотря на её взбалмошность, она никогда не была ветреной, не шла на мимолетные романы, да и вообще её отношения можно по пальцам пересчитать. В ней есть что-то пуританское. Ага, никогда не скажешь, правда? Поклонников было много. Но любила она только одного как раз перед появлением Фарида. Они расстались потому что были слишком похожи. Знаешь азербайджанскою пословицу—«головам двух баранов в одном котле не вариться». Да, дикие у нас пословицы. Вобщем, характеры у них были слишком волевые у обоих и они как барашки бились да бились, пока не устали. Вот. А с Фаридом никаких битв. Я затрудняюсь даже сказать кто у них лидер. Да вроде и никто. Или по очереди. Чужая семья—Потемкин. Крейсер, который. В тот день мы договорились увидеться в новом «типагламурном» кафе, где горят неоновые лампы над столиками, собирается модная молодежь и в те часы, когда нет свободных столиков, стоит такой гул, что любая советская столовка, где подавали варенные сосиски, гречку и пивко, позавидовала бы, утирая слезы этой самой зависти. Нара была хороша. О чем я ей сразу и сказал. Изменилась она как-то, правда непонятно как. Но суть-то не в этом. Сидим мы с ней, обсуждаем глобальные проблемы человечества, как вдруг заходит она. Ангелина моя! Прикинь.. Все-таки наш город тесен как улица Торговая вечером в воскресение или Макдональдс на Торговой в любое время суток… Я не спалился и Наре ничего не сказал. Сам не знаю почему. Но спросил, что читает Ангелина. Оказалось—Гессе. Аллилуйа! Она не тупая! Хотя, мне не понравилось, что она курит… Ну да Бог с этим. Она была все так же хороша. Или даже лучше, я не понял. Заказала цезарь. Пила кофе. Читала. Такая милая. Тихая. У нее было три зажигалки. Одну она подарила нам. Я хотел спрятать её в карман, когда мы расплачивались по счету, и носить с собой до скончания времен, но Нара меня опередила. Ничего, я отберу её в выходные. Ещё я не мог понять, правильно ли поступил, не расплатившись за нее? Хотя, это могло выглядеть нагло, да? Черт разберет. Я, кажется влюбился…
Привет, любимый. Пока не забыла, быстро признаюсь тебе—я обожаю, когда ты называешь меня «моя нежная девочка», я просто млею, как кот, которому чешут за ушком. Скажи, а ты веришь в любовь с первого взгляда? Я всегда о такой мечтала, но никогда её не испытывала. Разве что в первом классе. Он учился во втором. Этот мальчик казался мне потрясающе красивым. Просто божественным. Он был похож на юного Абдулова и излучал нечто особенное. Мне тогда очень хотелось, чтобы он поцеловал меня. Хотя я совсем не понимала, как это делается и самое главное—зачем. Я так и не узнала его имени. Вот такая история. Грустная. А ты влюблялся с первого взгляда, я вспомнила, ты рассказывал мне. Она была моей полной противоположностью—смуглая, маленькая, сладкая. Гораздо старше меня. Я говорила тебе, что упоминание о любой женщине, каким-то боком имеющей отношение к тебе, заставляет меня напрягаться? Я страшно ревнивая Шехрихзада… Знаешь, так как тебя, я ещё никого не любила. Я имею ввиду не силу, а качество моих чувств. Они такие…как статус президента. Извини, я не смогу объяснить тебе, что имею ввиду. Хочу, чтобы ты сам все понимал. Да и отношения наши уже самые долгие в моей жизни. Я говорила тебе как боюсь отметки в год. Мы с тобой прошли её, да так успешно, что самый кайф начался именно потом. Тьфу-тьфу. Мы не устаем друг от друга. И за этот год наши отношения даже чуть-чуть не потускнели, не потеряли свежести. Это удивительно для такого устающего человека как я. И это прекрасно. Пою я голосом пирата из заставки к мультфильму «Губка Боб квадратные штаны». Целую!
Глава третья. Ну почему? Почему я так рад слышать тебя?
Привет, дорогой. Как ты сегодня? Я опять скучала по тебе весь день. И думала о разных вещах. Более или менее важных. Я уже давно думаю вот о чем. Представь себе человека, который на всей планете остался один. Он просыпается около часа дня, принимает душ, завтракает кукурузными хлопьями, пьет чай. Одевается в дорогущую одежду, которую набрал в бутиках. Собирается аккуратно и тщательно. Гладит рубашку, начищает до блеска красивые лаковые туфли, душится одеколоном и выходит из дому. Почему-то он не переехал в пентхауз или какой-нибудь частный дом, он все также живет в своей прежней квартире, хоть чем-то связывающей его с былой жизнью. Он идет пешком по хоженым миллионы раз улицам, но идет иначе. Теперь он видит то, чего прежде не замечал. Каждый камешек мостовой, между которыми уже начинает пробиваться трава. Блеск асфальтовой крошки под ногами. Покосившиеся таблички с новыми названиями улиц. Дорожные знаки. Эркеры. Атлантов, поддерживающих балконы. Странную красоту старого города. И то, что Девичья башня напоминает гигантскую зажигалку. Красные кусты у её подножия. Он идет к морю. Бульвар на его памяти никогда ещё не был настолько пуст... К берегу прибило пустые пластиковые бутылки, грязную тину, в которой плавали сигаретные бычки, тряпьё и даже парочку использованных презервативов. А тех, кто пил из этих бутылок, курил эти сигареты и кончал в эти презервативы, больше нет. Он ведет рукой по ржавым перилам и дет все дальше и дальше. О чем он думает? Он вспоминает обычный день своей жизни. Когда утром его будила мелодия, выбранная будильником на сотовом. Он вставал, пил чай, заменяющий ему завтрак, наскоро одевался и сбегал вниз. Выехав со двора, почти сразу оказывался в пробке и около сорока минут со скоростью раненной улитки добирался до работы. На работе его ждали тупые разговоры коллег-мужчин, бессмысленный треп отчаявшихся незамужних женщин возраста 30+, изрядно надоевшие правила и формальности. Иногда ему хотелось, чтобы все они исчезли. Раз и навсегда, как по мановению волшебной палочки. В те, сейчас кажущиеся ему далекими, времена у него была девушка, которую он, даже можно сказать, любил. Или ему сейчас так кажется? Она была сгустком позитива и до омерзения хороших человеческих качеств. Упорная, красивая, добрая, умная, амбициозная, хозяйственная, веселая, нежная, заботливая. Разве не сойдет с ума нормальный мужчина в таком обществе? Одним словом, исчезли все. И она в первую очередь. Ты спросишь, что будет с ним дальше? Он тронется умом через год и прыгнет с крыши. А ты что думал? Что он Еву себе найдет? Не тут-то было…
Нармина любила поспать подольше. Она была ленива как домашняя кошка, подолгу валялась в постели, ловя солнечные лучи, падающие из окна, любила, когда её гладят по спине, а иногда даже мурлыкала. В то утро она проснулась от звонка в ворота. У садовника были свои ключи. Нармина озадаченно села в кровати, потом нехотя выбралась из нее, быстро натянула шорты, взяла ключ с полки и поплелась открывать. Фарид, уезжая на работу, всегда запирал ворота с обратной стороны. Тем временем звонок раздался ещё раз.
--кто там?
--это Рена..
--ааа..
Нармина быстро вставила ключ в замочную скважину, повернула его и потянула на себя дверь. Когда она увидела девушку, приготовленная заранее речь о том, как она рада видеть сестру любимого мужа, испарилась. На нее смотрела дарительница зажигалки из кафе.
--ой,--выдавила Нара и глупо улыбнулась.
--здравствуйте, вы, наверное, Нармина?
--Да, это я. Не стой на пороге, проходи!
--спасибо,--Рена улыбнулась в ответ невестке и шагнула внутрь.
Нармина плохо себе представляла, что делать и говорить в таких ситуациях. Она глуповато улыбалась, пока пыталась сообразить что-нибудь на сонную голову. Рена, тем временем, улыбалась ей в ответ, оглядывая невестку с ног до головы.
--ну, Герман Гессе, говоришь..ахаха…проходи, пошли в дом, тут припекает..
Рена кивнула, и они пошли в дом.
--а я ещё подумала, какой милый акцент у девушки. Так, значит, американский.
--ага
--клёво…Давно прилетела?
--несколько дней как… мы виделись буквально на второй день моего прилета.
--как интересно. Проходи, я заварю чай. Чем тебя угостить?
--я не голодна, честно.. А чай выпью.
--моя бабушка—кулинарный гений. У меня есть невероятное варенье, которое ты обязана попробовать, несмотря на то, что летом его нормальные люди не едят.
--это нормальные люди.. С удовольствием попробую.
Наре понравилась её фраза о «нормальных людях». Она привыкла считать себя не особо нормальной и очень этим гордилась. Она заварила чай и разлила его по чашкам. Достала варенье из холодильника. Положила все на поднос и отнесла в беседку. Их дача находилась на возвышенности, и из беседки открывался прекрасный вид на море. Они пили чай и разговаривали. Оказалось, что у Нары с золовкой очень много общего. Они говорили о литературе, музыке, кино. Их вкусы совпадали просто идеально. Нара достала из кармана подаренную Реной зажигалку и прикурила.
--Ты совсем на брата не похожа..
--да, я знаю. Мы очень разные. Да и ты сама не особо с ним похожа.
--это как у Вознесенского—«противоположности свело..»
--«Дай возьму всю боль твою и горечь..», очень люблю это стихотворение.
--ну, даешь, и я. Я Вознесенского вообще люблю очень.
--а Фарид не любит стихи. А из режиссеров кто нравится?
--ну, Тарковский это моя любовь навеки. Триер, братья Коэн, Альмадовар, Тартан, Кар Вай…
--Не могу с тобой не согласиться..
--удивительно.
--почему?
--ну, ты ведь всю жизнь прожила в Америке, совсем другая основа для развития..
--я не люблю Америку..
--странно, а я очень люблю..
--а где именно ты бывала?
--в Вашингтоне, Нью-Йорке и Хьюстоне.
--а какой город больше всего полюбила?
--Вашингтон, как ни странно. Он ведь очень спокойный. Он похож на Фарида. Наверное, поэтому я его люблю.
--да, странно это.
--и ещё я очень люблю Лондон.
--ну, это и моя любовь тоже.
--правда?
--ага.
--обалденный город
--да..
Рена закурила и выдохнула дым, глядя на море.
--хорошо у вас тут..
--сколько тебе лет?
--двадцать три. Моложе выгляжу?
--немного.. Я б тебе двадцать дала.
--а тебе?
--мне двадцать четыре.
--ты тоже моложе выглядишь.
--ты не устала? Может отдохнуть хочешь? Или поплавать?
--если только с тобой.
--отдохнуть или поплавать?
--поплавать. Только у меня нет купальника с собой.
--у меня полно. Выбирай любой. Пойдем, покажу.
Нара отвела Рену в свою комнату и выдвинула ящик комода. Там было пар семь-восемь купальников. Рена выудила желтый со стрингами.
--тут же не будет мужчин?
--смеешься? Я до вечера одна..
--отлично.
Рена стала раздеваться, не дожидаясь пока выйдет Нара. Нармина смутилась и повернулась спиной. Но в зеркале шкафа все же смотрела на отражение её красивой загорелой спины, ягодиц, ног, икр. Желтый удивительно ей шел.
--завяжешь?,--спросила Рена, имея ввиду лямки бюстгалтера.
Нара подошла к золовке и завязала лямки в узел на её спине.
--У нас и размер одинаковый,--улыбнулась Рена.
--ага..
--а ты не переодеваешься?
--сейчас..
--надень этот. Желтый с фиолетовым. Тебе нравится желтый?
--очень.
--и мне.
Рена стояла у зеркала и явно не собиралась выходить. «Может быть, у них так принято»,--подумала Нармина. Она достала из шкафа купальник и бросила его на кровать. Стянула майку, надела лифчик, сама застегнула его за спиной. Потом сняла шорты и надела желтые плавки с большими фиолетовыми цветами.
--ты так красиво здесь загорела?
--да.
--клёво..
--на, возьми полотенце. И эти вьетнамки, я их не надевала даже. Ты не горишь?
--нет. Я наоборот масло бы взяла для загара. Я же смуглая.
--повезло. А я моментально сгораю. На, это с витаминами.
--слушай, а я думала, у вас тут в Баку ничего нет.
--ахахха.. смешная что ли? Пошли.
Нармина хорошо плавала. Рена щурясь смотрела на нее из угла бассейна. Она почти не плавала. Они вылезли из воды и легли на шезлонги. Рена перевернула лежащую на шезлонге книгу.
--Памука читаешь?
--ага
--мне нравился его «Снег»
--да, «Кар» неплох. Памук великий повествователь.
--в смысле?
--у него прекрасный слог. А я очень ценю это в литературе. Его описания создают особое настроение. Оно захватывает тебя в плен и манипулирует тобой как угодно. Поэтому я не могу читать его запоем, как остальных.
--а кого запоем?
--более легких. Например, Мураками. Он меня расслабляет. Я когда сама ничего не пишу, обязательно его читаю. Он снимает с меня напряжение как таблетка. Жаль, я уже всего его прочла…
--на меня так стихи действуют. А ты пишешь? Мне Фарид ничего не рассказывал… Прочтешь мне что-нибудь?
--как-нибудь прочитаю..
--извини, пожалуйста, за навязчивость.. это же личное.
--да, нет.. что ты. Такой слушатель как ты—это только приятно.
--прочитаешь?
--ну, давай.. Сейчас на вскидку..
Я сижу в темноте. Я закуталась в ложь.
Я запнулась, пытаясь дозваться тебя.
В этой тьме ты меня никогда не найдешь.
Ну а я не зажгу для тебя маяка.
Я как черная кошка слежу за тобой.
В лабиринтах твоих как беззвучная тень.
Я ступаю, пытаюсь казаться немой…
--не помню дальше. Я их не помню наизусть..
--круто…мне понравилось начало.
--спасибо
--ты будешь курить? Я хочу сигареты принести.
--давай.. пепельница на кухне.
Рена встала с шезлонга и пошла в дом. Нара наблюдала за её движениями, походкой. Ей определенно понравилась золовка. Она всегда хотела, чтоб её отношения с родственниками мужа складывались именно так. И ей всегда хотелось иметь именно такую подругу. Нармине было сложно общаться с женщинами. В их компании она скучала и чувствовала себя неуютно. Срывалась на язвительный тон. Она надвинула очки на лицо и улыбнулась собственным мыслям. Рена вернулась быстро. Она положила пепельницу на пластмассовый столик, протянула невестке сигарету и поднесла зажигалку. Выдыхая дым, Нара вдруг подумала, что они за все время, проведенное вместе, так ни разу и не поговорили о муже. Разве что в тех моментах, когда разница между их восприятием мира требовала констатации. Рена перевернулась на живот и подставила спину солнцу. Нара лежала рядом и смотрела на нее, пока не заметила, что та уснула. Она встала, нырнула в воду, поплавала ещё минут десять, потом решила, что золовку пора будить, пока та не сгорела. Она выбралась из воды, вытерлась полотенцем и дотронулась до Рениной спины. Та не отреагировала. Кожа у нее была нежная словно шелк.
--Рена, ты сгоришь, просыпайся.
Она пошевелилась и перевернулась. На коже живота остались следы от полотенца, на котором она уснула.
--Пошли в дом. Пообедаем, потом ложись.
--а я уже выспалась. У меня просто небольшой jet lag…
--ну, как хочешь..
--А мы в город поедем? Я так скучала по Баку..
--ну, конечно, поедем. Ты хочешь куда-то конкретно?
--да нет… просто отведи меня куда-нибудь, где мне понравится.
--хорошо. Просто сейчас жарко. Поедем к вечеру. Свожу тебя в галерею, познакомлю со своими друзьями-художниками.
--О! Круто! Спасибо!
--на здоровье. Ты привезла какие-нибудь вещи?
--нет.. ничего с собой не взяла. Я хотела сначала познакомиться с тобой, а потом уже перевозить вещи.
--ничего страшного. Дам тебе что-нибудь из своего.
Во время обеда Рена рассказывала, как она рада есть нормальную здешнюю еду, как она соскучилась по свежим помидорам и огурцам, национальной пище. Она была очень артистична и в купе с её акцентом, впечатление создавалось просто обворожительное.
--слушай, а тебе понравился мой друг тогда в кафе?
--да, симпатичный..
--ты ему тоже. Он приедет на выходные, пообщаетесь как раз.
--да, было бы очень мило…
Глава четвертая. Нос—как символ детства.
Я расскажу о том, как мы в предпоследний раз были с тобой в кафе. Ты подумаешь—какая странная… Я же был там с ней, к чему мне её рассказы? Но ведь ты не видишь того, что вижу я… А я видела странные вещи. Когда мы пришли, ты, как всегда, взял мою куртку и повесил её на спинку стула. А сверху свою. И твоя обняла мою так нежно, будто всегда мечтала так сделать. А моя так нежно отдалась в объятия твоей, что я минут десять просто смотрела на них. А потом нам принесли еду и моя салфетка, оказавшись рядом с твоими приборами, застенчиво и пугливо, коснулась твоей. А та согнулась вдвое и укрыла мою от ветра, дующего из распахнутого настежь окна. Наши приборы перекрестились, и твой нож согнул мою вилку, будто в па из танго. Я глядела на это заворожено. А ты решил, что у меня опять перепады настроения.
Я расскажу тебе про игровую приставку «Rambo». Ты, наверное, был тогда уже совсем взрослым и не был завороженным поклонником черного фаллического джойстика с красной кнопочкой, угловатой графики примитивных игр и счастья победы в очередном раунде.
Я расскажу про девушку, которая была подвержена мании побега. Она убегала ото всех и ото всего. Она боялась быть счастливой по-настоящему и боялась, что кто-то разобьет ей сердце. Поэтому в момент наивысшего счастья, она всегда тихо собирала свои манатки и сбегала. Совсем недавно я видела её в кафе с молодым человеком. Они выглядели очень счастливыми. Они весело болтали, он обнимал её. Когда он вышел на пару минут, я увидела смятение на её лице. Знаешь, что происходило с ней? Она сидела и проматывала в голове картину своего бегства. Вот она встает, идет за курткой в гардероб, быстро одевается, бросает в сумку очки и телефон, застегивает сумку. Дальше её мысли ветвятся. Так, если она встанет и будет идти по коридору, вдруг появится он и увидит её удаляющуюся спину, это будет ужасно. Позорно. Стыдно. Она должна уйти так, чтобы никто не заметил и тем более он. Она должна ретироваться очень быстро. И сразу же отключить телефон. Хотя он, наверное, и не будет звонить—и так ведь все понятно. Она видела себя удаляющейся по улице прочь, чувствовала, как будут дрожать колени и вдруг подскочит адреналин в крови. Она распланировала свой маршрут и даже «увидела» таксиста, к которому сядет с просьбой довезти её до дома. Она представила себе эту долгую дорогу домой и какую-нибудь дурацкую песню по радио, которая будет её сопровождать. Выключенный телефон камнем осядет на дно кармана. И, может быть, она заплачет. И ей покажется, что она все-таки любит его. И она начнет представлять себе, как он увидит пустой столик и сначала, наверное, даже не поймет, в чем дело. Потом заметит отсутствие куртки и сумки. Её духи все ещё будут витать в воздухе. Он захочет набрать её номер, но не станет этого делать—ведь она выбрала уйти. Он возьмет сигареты в баре, хотя уже много лет не курит. Выкурит три. Когда её запах улетучится, он расплатится по счету, медленно оденется, наденет часы, которые всегда снимает, садясь за стол, и выйдет. Он пойдет тем же маршрутом. И ему будет грустно. Очень. Ведь он любит её. В этот момент он возвращается за столик и целует её в лоб. Она улыбается ему. Они продолжают болтать с того момента, на котором остановились. Потом приходят их друзья и вечер продолжается. Он так никогда и не узнает, что происходило в её голове.
Я расскажу тебе, почему сегодня чуть не расплакалась. Ты подумаешь, почему на этот раз? Ведь в последний раз она плакала, когда вспомнила собачку Соню из мультика, писающую на ковер. А до того, посмотрев тяжелый фильм о жизни сурикат (а ведь ты так и не понял, кто они такие). На этот раз я расстроилась, вспомнив сериал «Элен и ребята». Ведь это в моей жизни была целая эпоха. Я помню каждого из них—Элен и Николя, Жозе и Бенедикт, Лали и Себастьяна, Кри-Кри и Джоанну, Этьена и Кати … Помню, как они репетировали в Гараже и жили в Общежитии. Помню, кто из ребят на чем играл. Помню их главную песню. Я даже помню, как звали хозяина студии—Томас Фова. А кафе, в котором они любили сидеть, называлось «У Альфредо». Ты не поверишь, но прошло пятнадцать лет. Пятнадцать… Получается, что пятнадцатилетние, оканчивающие школу ребята, уже даже и не знают, кто такой Жозе? Это страшно.
Ещё я расскажу тебе о судьбе одной очень забавной дамы. Представь себе ее—рост около 156 см, длинные, длинной аж до колена, иссиня-черные волосы, обычно или распущенные или же собранные в конский хвост; угловатая фигура, широкие плечи, длинные руки, крупные кисти, большие стопы; сильно подкрученные ресницы, яркие тени, румяна, помада; Считает себя красивой, причем не просто красивой, а невероятной красавицей, жалуется на изобилие мужского внимания. Она работала у нас по дому. Рядом с ней нельзя было оказаться не вовремя—она заводилась на пару часов и без устали пичкала тебя таким отборным бредом, что в какой-то момент в ушах начинало звенеть, и ты понимала, что если она не остановится, твой череп расползется по швам, как сдувшийся мяч. Она давала нам с сестрой безумные советы, типа, «ни в коем случае не давайте мужчинам трогать себя за причинные места», рассказывала истории про свою горную деревню, отца, братьев, о том, что Busta Rythmes оказывается самый богатый человек Америки, а в их дворе собака изнасиловала мужчину… Так вот, однажды она сообщила нам о том, что ей предложили работу на ткацкой фабрике в Турции, и она уезжает. Мы пожелали ей удачи и иногда вспоминали её со смесью светлой грусти и легкого облегчения. Так прошло два года. Как вдруг вчера наш привычный спокойный вечер огласил звонок домашнего телефона. Она! Рассказала, что ткацкая фабрика оказалась притоном. Её заперли и не выпускали. Случайно она узнала, что её хотят продать какому-то гнилому старику, но сердобольная сотрудница вышеназванного учреждения предупредила её об опасности и помогла бежать. Она сбежала и ещё около года работала нянькой у каких-то добрых турков. Однако, её влекло на Родину, с которой, по её словам, ничто не сравнится и она, поддавшись патриотическим чувствам, бросила все и вернулась в родную деревню. Там она узнала, что её деспотичный отец—восьмидесятилетний вдовец, полуслепой и злобный, женился на тридцатишестилетней чувихе. Чувиха, по словам нашей героини, была жирная и страшная, не в пример ей и её отцу, однако отец был почти слеп и не видел её недостатков. У них была свадьба по всем правилам и через девять месяцев она родила. Да-да! Родила от восьмидесятилетнего старика. Правда, он вконец ослеп (дочь утверждает, что все эти беды от любовных утех), но зато был безумно счастлив. В роддоме все им восхищались и таскали ему конфеты и сладости. Мужчины хлопали по плечу. Женщины восторгались и с завистью глядели на его жену. В итоге отец прогнал дочь из дому, обосновав это тем, что они хотят второго ребенка, а она их смущает. Красавица вернулась в город. Теперь её запас безумных история изрядно пополнился и она готова к новым приключениям. Вот такая история.
Слушай, тебе нравится запах экрана телефона? Такой особенный запах…
А ещё я тебе расскажу про одну девочку. Ей тогда было лет шестнадцать-семнадцать. Она была особой вдумчивой, но при этом мечтательной и наивной. Она мечтала встретить художника и любить его всю жизнь. Помогать ему. Жить с ним в его мастерской, где бы пахло краской и желатином. А ещё жил-был скучающий двадцатисемилетний парень, без особой работы, но считающий себя по призванию художником. Он брался за любые заказы, если была охота. А если нет—валялся на диване, курил и пил пиво. Однажды он звонил своей очередной подружке и ошибся номером. Трубку взяла наша девочка, назовем её Нигяр. Он сначала хотел было положить трубку, а потом решил пообщаться с хозяйкой приятного голоска. Ему было скучно, и он решил позабавиться.
--здравствуй
--здравствуйте
--как ты?
--нормально. А кто это?
--это я, Рамзес.
Имя у него было обычное и по аналогии с именем фараона—легко догадаться какое. Но он уже вошел в роль, и ему понравилось. Говорил он тихим вкрадчивым полушепотом.
--вы, наверное, не туда попали..
--нет, именно туда. Я тебе звонил.
--кто вы?
--я художник.
У Нигяр перехватило дыхание. Она решила, что кто-то издевается над ней.
--прекратите. Я даю отбой.
--постой.. Ели ты дашь отбой, я перезвоню. Это судьба. Ты поймешь позже.
--прекратите бред нести.
Но отбоя она не давала. Любопытство сыграло свою роль. А Рамзес пошел ва-банк. Он выбрал из своей библиотеки самое распространенное имя.
--Ника..
--откуда вы знаете мое имя?
--это неважно… Я знаю о тебе все.
--кто дал вам мой номер?
--я увидел его во сне.
--я даю отбой.
--постой Ника, я все о тебе знаю. В те минуты, когда ты плачешь, укрывшись с головой, чтобы никто не слышал, я рядом с тобой. Знаю твои стихи. Знаю, что ты любишь море.
Нигяр молчала. Ей вдруг стало страшно.
--не молчи. Я здесь, чтобы помочь тебе. Я знаю, что тебе плохо.
Нигяр на самом деле было не особо хорошо. Она рассталась со своей первой любовью, вернее он бросил её жестоко и подло. Она плакала ночами и места себе не находила днем. А Рамзес вошел во вкус, игра ему нравилась все больше.
--он не стоит тебя, слышишь? Он не стоит твоих слез. Знаешь, когда ты впервые встретилась с ним, я стоял рядом, за твоей спиной. Каждый раз, когда ты чувствуешь холодок на шее, знай, это я. Я за твоими плечами. Я всегда рядом, чтобы оберегать тебя от боли. Прости, что я звоню лишь сейчас.
--кто вы?
--я твой ангел-хранитель. Я всегда рядом с тобой.
Нику передернуло.
--мне ты можешь говорить все что угодно. Я лишь прошу тебя не плакать из-за него, слышишь? Он не тот, кого ты всю жизнь ждала.
Вдруг Нигяр заплакала. Она вдруг поверила в этот бред, в ангела-хранителя, в то, что он оберегает её. Ей захотелось, и она поверила. Ей в тот момент очень хотелось во что-то странное поверить, во что-то волшебное, чудесное. Что бы оторвало её от глупых институтских будней, семинаров, тупых одногрупников, болезненных воспоминаний…
--а почему ты раньше не звонил? Мне нужно было!
--я думал, ты справишься…Прости..
--ты поможешь мне?
--я теперь всегда буду рядом.
Он стал звонить ей каждый день, стал меньше времени проводить с подружкой и реже брать заказы. Он в силу своей творческой натуры уже практически поверил в свою нелепую ложь и долгими ночами выслушивал телефонные исповеди своей «подопечной», давал ей советы, утешал её. Нике стало легче. Действительно. Её ангел знал ответы на все мучащие её вопросы. Он слушал её депрессивные стихи. Рассказывал о новых картинах, что собирается написать. Обещал даже написать её портрет. Ведь он видит её каждый день. Он говорил ей, что каждую ночь перед сном целует её веки, чтоб она спала спокойнее. И Нигяр верила. И каждый раз, когда ветер обдувал её шею, она верила, что это Рамзес стоит за ее спиной. И она улыбалась. Но постепенно Рамзесу такой образ жизни стал надоедать. Отношения с девушкой шли на убыль. Денег не хватало. И в один прекрасный день, он просто не позвонил. Не позвонил и на следующий день. И через неделю… А через месяц Нигяр наглоталась таблеток. Она умерла на больничной койке. Рамзес так и не узнал о том, что с ней произошло. А ему, знаешь ли, и не было интересно.
А сейчас, я расскажу тебе самую любимую из своих историй. Это даже не история, а маленький эпизод, случившийся с одной моей знакомой девочкой. У нее был друг. Из тех друзей, о которых мы с тобой все время спорим. Она была к нему очень привязана и дружили они много лет. Но жизнь постепенно разводила их. Он куда-то уехал по работе, она собиралась замуж. Но в душе она всегда понимала, что все то самое важное, что было разделено с этим человеком пополам, уже никогда не будет отдано кому-то другому. В какой-то момент, она заскучала по нему настолько отчаянно и горько, что ей казалось, что сердце разорвется в клочья от этой невыносимой боли. До её свадьбы оставались считанные недели. И она написала ему. Что? Ничего особенного, просто: «Что я для тебя?». Немного банально и слишком по книжному? Но так и было на самом деле. Он ответил сразу: «костыль винт змей». Она подумала, что ему просто нечего сказать и даже немного обиделась. Но тут же пришел ещё один ответ: «Я болен, а ты мой костыль. Я выздоровею и отпущу тебя. Я лодка, а ты мой винт. Я могу без тебя на своих парусах. Буду медленно плыть. А с тобой—быстро. Ты мой змей, очень красивый. Я держу тебя над головой. Но руки устанут—отпущу.». Она улыбнулась. Ей стало грустно. Она написала ему: «Ты выздоровеешь, а костыль будет валяться в углу.». Он ответил: «Я никогда не выздоровею. Я никогда не соглашусь на паруса. Я никогда не выпущу красоту из рук.». Ты спросишь—а что было дальше? Что она ответила? Как они поступили? Да никак… Она вышла замуж через некоторое время и живет вроде бы счастливо. Он по-прежнему работает заграницей. Вот такая вот грустная история. Моя самая любимая из всех историй на свете.
Глава пятая. Просто я вижу предметы больше, чем они есть на самом деле
Привет. Я без остановки слушаю «Такие девчонки» и в сердце такой сумбур! Разве так говорят—«Сумбур в сердце»? Я никогда-никогда не расскажу тебе, почему мне сегодня, 14 апреля 2008-го года, так страшно и пусто. Тоскливо. Безобразно. Скорбно. Грустно. Печально. Бело. Да, ты никогда этого не узнаешь. Не проси. Даже если мне уже будет 80 лет, а тебе, соответственно, 91 год и ты спросишь: «Так что же случилось у тебя 14 апреля 2008-го года?». Я лишь отвернусь, сделав вид, что не слышала твоего вопроса. Мои повести не донапишутся, понимаешь? Мне хочется выжать все тюбики с желтой краской в мире. Наполнить глубокий бассейн до краев. И нырнуть. Я хочу захлебнуться желтой краской. Желтой. Нереально желтой. Кадмий желтый средний. И никакая тебе не охра золотистая, и не индийская желтая. А желтый, как подсолнухи, кадмий. Желтый, как те мелкие цветочки из моего детства, на которые собираются мухи. Желтый, как пятна, плывущие перед глазами, после того, как долго смотришь на солнце. Желтый, как мое детское платье. Как лето когда-то. Как лимоны. Море лимонов.
Когда-нибудь я сойду с ума и начну добавлять краску в свою пищу. Если мне будет грустно—индиго. Если скучно—белила цинковые. Если весело—кадмий красный светлый. А если как сейчас—желтый. А однажды, я продам все, что у меня есть, и куплю на все деньги желтой краски. Мне так плохо, будто я героиня фильма Тартана. Невидимый кто-то проломил мне грудную клетку, ухватил извивающуюся как уж душу за рукав и тащит. Она не дается, кричит, умоляет меня не отпускать её. А я плачу—мне больно. И как…как я буду без нее?! Но он неумолим. Он уперся и тащит её прочь из меня… Боже, эта песня меня разносит!
В тот день я проснулась от звонка бабушки. Она всегда звонит по утрам, справиться о нашем с Фаридом здоровье. Я слушала её в пол-уха, Гасан топтал мой газон, на забор села одинокая угрюмая чайка, с моря шел запах рыбы, нещадно палило солнце. Мое утро начинается часам к двенадцати. Солнце в зените. Я никогда не слушаю советов о том, что в это время нельзя ни загорать, ни купаться. Я положила трубку, нырнула и пару раз проплыла от бортика к бортику. Это моя зарядка. На день вроде хватает. А вообще я пытаюсь заглушить в себе страх. Признаюсь, во мне есть страх, что я совершила ошибку всей своей жизни, выйдя замуж на Фарида. Да, я его люблю. Но не так, как мечтала. Фарид никогда не прибежит ко мне в обеденный перерыв зимой с охапкой откуда-то взявшихся тюльпанов. Ни-ког-да! «Зато он не будет тебе изменять»--стучало в голове. Ну и что? Разве это равноценный обмен? Когда я пытаюсь понять, в чем основная причина моего недовольства, я понимаю, что она в скуке. Мне скучно. И мне стыдно перед мужем, что мне скучно с ним. Это жуткое чувство грызет меня изнутри. Будто весь мой потенциал не используется и гниет внутри меня. Я хочу делить его с мужем, но не могу. Он из другого материала. Он просто не способен понять меня. Как бурундучок, который не умеет ловить рыбу. Не потому что он бездарный, как бурундук. А потому что ему ни рыба не нужна, ни природных способностей к её ловле нет. Иногда я смотрю на него и мне страшно, от странного безразличия окутывающего меня. Холод и безразличие. Мне хочется спросить: «Кто ты?». Но я сдерживаю себя. Он ненавидит мои перепады настроения. Но при всем при этом я люблю его. Это странно звучит после всего сказанного о бурундучках и рыбе? Да, я знаю.
Мне в тот день нужно было встретиться с Максом. Он мой лучший друг. Я с девочками не особо схожусь, и подруг у меня почти нет. Мы с ним прекрасно ладим уже много лет подряд. Он приехал рано утром, мы решили пообедать вместе. Максуд изменился. Правда, наверное, только я способна это заметить, потому что изменения не очень глобальные и достаточно специфичны. Он стал взрослее и устал. Мы продолжали шутить и сходить с ума, как обычно, но оба понимали в душе, что «уже ничто не будет, так как прежде». Я замужем. У него закончился беспощадно-тяжелый роман. Я смотрела на него с такой нежностью, будто он мой младший брат, честно. Этот человек мне очень дорог. Пока мы болтали, за соседний столик села девушка. Обалденная, как мне нравится. Знаешь какая? «В тихом омуте». Я таких безошибочно определяю, как мужик. Это видно по всему. По взгляду из-под ресниц, артикуляции, манере поправлять волосы. Будто она знает что-то такое, что тебе захочется выяснить. И у нее есть что-то такое, что тебе захочется взять. Понятно изъясняюсь? Она понравилась Максу. Я сделала любимую нашу фишку с зажигалкой. Девочка подарила свою. Хорошая девочка. Правда, хорошие, наверное, не курят…Да это не важно.
У меня в голове живет подлый карликовый копрофаг с вороньим хвостом. Он жрет мои мысли и экскрементирует взамен всякий бред. А потом опять жрет. Вобщем, безотходное производство в рамках моего мозга. Иногда у меня происходит токсикация, и я немного не контролирую себя. Наверное, это мой муж и называет перепадами настроения.
Мы с Максом посидели ещё немного, потом вышли, прогулялись по парку, выпили чаю в другом кафе и разошлись. Я пригласила его к нам на выходные. Будет с кем поболтать. Я вернулась домой опять с этим дурацким чувством вины. Оно взялось ниоткуда. Я ведь не делала ничего противоестественного, плохого, за что мне могло бы быть стыдно? Я взглянула на наш красивый дом, мощную каменную лестницу и сердце сжалось в чернослив. Боже мой… я уже взрослая. И мне так отчаянно захотелось стать маленькой Наркой, бегать по родительской даче, чтобы скрипели полы, винтовая лестница казалась бы бесконечной, как в сказках, где принцессы томились в башнях. Чтобы инжир был таким огромным, что когда прячешься в его ветвях, никто не мог бы найти тебя. Я очень люблю свои воспоминания. Детство—лучшее, что есть у человека. У одинокого человека… Когда я поднялась на веранду, море было уже совсем темным. Небо нависло, последняя чайка делала круг, прошивая его насквозь. Я очень люблю чаек. Это самые грустные птицы. И я очень люблю море. Я могла бы часами вот так стоять, облокотившись о перила и глядеть на море, слушать чаек, выдумывать истории о рыбаках, застывших черными точками на том конце берега, о далеких кораблях, о девочках, сидящих на скалах каждое утро и ждущих своих Греев… я закрыла глаза и представила себе, что делает Фарид. Это было не сложно. Он, конечно, не прыгал по комнате в костюме зайчика и не играл в шашки со своей тенью. Он сидел и смотрел вечерние новости. Если была охота, наверное, налил себе чаю. Он всегда делает пару глотков и оставляет. А я допиваю до последней капли. Когда я войду, он улыбнется мне. Я сяду рядом. Он не спросит, что я делала. Или спросит для проформы. Обнимет меня и будет так сидеть. Потом я усну. И он отнесет меня в кровать.
Я проснулась на следующее утро от звонка в ворота. У Гасана есть свои ключи, кто это мог быть, мне и в голову не приходило. Я с трудом оторвала себя от прохладной простыни, натянула шорты, стянула волосы своей любимой черной резинкой, которую купила на улице тысячу лет назад, и поплелась открывать. Фарид говорил мне накануне, что должна приехать его сводная сестра. Они виделись всего однажды, когда он ездил по работе во Флориду. Его отец переехал туда после развода с матерью. Женился во второй раз, у них родилась дочь. Фарид даже не знал о ней. Узнал, когда отец скончался—его сбила машина, и Рена сама позвонила Фариду, чтобы об этом сообщить. Такие дела. Одним словом, открываю я ворота, понимаю, что сейчас впервые увижу свою золовку…и кого вижу!? Девушку из кафе! Мир тесен, будто вино-водочный магазин №2 в Новый год! Оказалось, это она и есть Рена. Я была в легком шоке. Пригласила её в дом. Мы пили чай и болтали о том, о сем. Золовка оказалась очень приятной собеседницей. Умной, начитанной. Её сильный характер читался по лицу. Мне нравятся сильные люди. Она была из той категории, с которой я либо дышу в унисон, либо враждую до упора. Интересная такая девочка. Особенно внешне. Чуть младше меня. Кожа как у бразильянки, оливковая, гладкая. Мой желтый купальник так неимоверно подошел ей, что я просто не могла глаз оторвать. Мы поплавали, потом поболтали ещё немного, покурили. Она уснула. Я смотрела, как она спит. И даже во сне я не обнаружила их сходства с Фаридом. Хоть малейшей черты. Нет. Абсолютно разные. Я разбудила её минут через десять и позвала обедать, пообещав, что вечерком, мы сходим к знакомым художникам и посмотрим галерею. Мне понравилось в ней то, что она была очень легкой на подъем. Улыбчивой. Воздушной. И при этом неглупой. Это для женщины достаточно редкое сочетание. Ей все нравилось. Она не делала недовольных мин. И все время шутила, как я… Рена не взяла с собой одежды, а так как размер у нас совпал, выбрала кое-что из моего. Она надела белые шорты и майку в полоску. Ей очень понравился браслет на моей щиколотке. Я и сама его очень люблю и не расстаюсь с ним уже которое лето подряд. Обещала подобрать ей такой же в магазине. Мы поехали сначала в мастерскую к Орхану, а потом все вместе в галерею к знакомым. Вкус у нее, надо сказать, хороший. Она могла отличить мазок мастера от дилетантского, легко оперировала понятиями и категориями живописи, и явно получала удовольствие от общения с художниками. И мне было приятно встретить такого человека. Потом мы пили кофе в кафе на углу и обсуждали увиденные работы. Наши мнения совпадали почти по все пунктам. Единственное что—я не могла согласиться с её любовью к сюрреализму. Он кажется мне слишком прилизанным, а герои данного направления—позерами. Да простит меня Сальвадор. После кофе мы прошлись по магазинам, Рена выбрала какие-то сувениры подругам, потом мы поняли, что проголодались и поехали ужинать в мой любимый суши-бар. Встретили там моих знакомых, долго болтали, много смеялись. Потом поехали к её тетке, чтоб забрать Ренины вещи и попали домой лишь часам к двенадцати. Я заехала во двор, мы вывалились со смехом из машины, обсуждая очередную глупость, и только тогда я впервые за весь день вспомнила о Фариде. Мне подумалось, что он уже наверняка лег, не дождавшись нас. Мы тихо поднялись на верхнюю веранду. Оказалось, что он сидит на диване перед телевизором. Рена весело бросилась к нему. Я ожидала увидеть радость на его лице. Однако, было ощущение, что он испытывает какие-то смешанные чувства. Фарид обнял сестру.
--вы подружились?
--да,--с улыбкой сказала Рена,--у тебя потрясающая жена!
Жена сделала вид, что смущается.
--а что так поздно вернулись?
--мы были в стольких местах! Нара меня водила, все мне показывала! Я очень довольна!
--я рад. Я вас ждал, не ложился. Ты постели Рене.
--ты уже спать идешь?
По ее вопросу я поняла, что она спать не хочет. Да и мне не особо хотелось. Мы взяли фильм, который, как оказалось, обе давно хотели посмотреть и намеревались убить на то полночи. Фарид это понял и, попрощавшись, спустился вниз. Мы открыли диван, я притащила пачку сока из кухни, чипсы, сигареты и ещё чего-то, мы устроились рядом и поставили диск. Посмотрели его, потом ещё болтали около часу и уснули, так и не спустившись вниз.
Глава шестая. Отстань! У нас ненормальные отношения!
Ты не поверишь, неделю назад со мной произошла очень странная история. Я шла на работу. Шла медленным шагом, наслаждаясь теплой погодой, впитывая солнечные лучи, как вдруг ко мне подбежала девушка. Я лишь запомнила её желтый, как кадмий, пиджак и горящие каким-то странным светом мокрые глаза. Она остановила меня рукой и сказала: «Мне кажется, я должна отдать это тебе. Держать это в себе все сложнее с каждым днем». Она пихнула мне мятый конвертик и убежала. Я положила его в карман куртки и пошла дальше. Он горел, обжигая меня, требуя, чтобы я немедленно вскрыла его и посмотрела, что внутри. Когда я пришла в офис, я подумала: может быть, стоит пропустить письмо через шредер? Зачем мне рыться в чужой голове? Но тут же осознала, что она, наверняка, похожа на меня. Это было как откровение свыше. Я поняла, что она ОЧЕНЬ похожа на меня. И я обязана прочитать её письмо. Она выбрала меня из толпы не просто так. Она посчитала, что только я могу по-настоящему понять её. Я быстро достала конверт из кармана. Он был помят, так, будто его долго сжимали в кулаке. Я аккуратно вскрыла его и достала письмо.
Письмо тряпичной куклы в желтом пиджаке
«Я тебе признаюсь, мои чувства и ощущения свежи, несмотря на то, что им уже больше десяти лет. В его руках я – тряпичная кукла. Он может делать со мной, что угодно. Кидать меня по пыльным углам. Отрывать мне руки и ноги, а потом пришивать их обратно. Он может вести себя, как захочет, и говорить все, что взбредет ему в голову. А мне хорошо. Хорошо оттого, что я это чувствую. Что кто-то может так со мной. И что этот кто-то—он. Это невероятное ощущение, оно стоит миллиарды. Оно жестоко, но оно приподнимает меня над землей, понимаешь? Я парю над землей, пока остальные по ней ползают. Я—тряпичная кукла… во мне такой спектр разных эмоций, что я просто захлебываюсь ими! Его власть надо мной огромна, велика и насущна. Я завишу от него. Так сладко и болезненно завишу! От его слова, жеста, поступка. От одного его взгляда! Он может повернуть мою судьбу, как ему заблагорассудится. Я принадлежу ему. И только ему. Сколько бы раз я не выходила замуж, в кого бы я не влюблялась, с кем бы не была, кому бы не отдавалась, кем бы не восторгалась, никто и никогда не получит меня. Как это возможно? Отдать себя кому-то можно только один раз. Это не зависит от того, кто этот человек тебе, когда вы узнали друг друга и даже от того, виделись ли вы вообще. «Кому принадлежу?»--есть такой важный вопрос. Один из самых главных в жизни. На него можно так и не узнать ответа. А можно узнать. Ответ на этот вопрос—твой приговор. Иногда, лучше жить в неведении. Я узнала ответ на этот вопрос в семнадцать лет. И с тех пор я—тряпичная кукла в руках этого человека. Я—его любимая марионетка. Он насвистывает мелодии и дергает за ниточки, а я танцую в кромешной тьме под его свист. С ним я могу быть какой угодно, вернее, такой, какой он хочет видеть меня. Со всем остальным миром—я лгунья. Потому что только рядом с ним я живу по-настоящему. А рядом с остальными—притворяюсь. Наши общие тайны, наши обоюдные воспоминания—единственное, чем я живу. Чем дорожу. А мой муж даже не подозревает об этом. Ему и в голову не может прийти, что я живу другим человеком. Жила всегда. Задолго до его появления и тысячи лет после. И ему невдомек, что я никогда не стану принадлежать ему. Я отдана другому. А такое бывает один раз. Один раз и до скончания мира.».
Я сложила письмо. Потом опять развернула и перечитала. Меня передернуло, как от резкого холода. Как это, наверное, ужасно—жить с человеком, считать его самым близким, а на деле, не знать о нем ничего. Жить во лжи. Утопать в ней. Я ощутила бремя её вины перед мужем. Она отдала мне это письмо лишь для того, чтобы переложить свой страх на чужие плечи. А хочешь правду? Ей безразлично. Она получает удовольствие от своих страданий и на мужа ей, по большому счету, наплевать. А он любит её. Думает, что у них есть общая жизнь, одна судьба на двоих. Он думает, что когда-нибудь она родит ему ребенка. И он ошибается. Она будет ждать ребенка от человека, которому подарила свою душу в семнадцать лет. Как тебе такая правда? Я заплакала над письмом этой тряпичной куклы, будто писала его сама. Будто это я—лгунья и предательница. И я—изменница и марионетка. Я перечитывала письмо сотню раз. Сейчас я уже знаю его наизусть. Закрываю глаза и вижу этот мятый лист, каждую запятую. Я могу прочитать его как мантру по памяти. И мне хочется познакомиться с ним... Узнать его. Поговорить с ним. Когда я закрываю глаза, готовясь уснуть, я начинаю представлять себе его лицо. Какой он? Смуглый или белокожий? Какие у него глаза? Руки? Голос? С того дня я думаю о нем каждый день. Я знаю, какой он. Высокий, худой, с тонкими пальцами, как у пианиста. У него долгий пронзительный взгляд. Карие глаза. Тонкие губы, которые редко улыбаются. Но когда они улыбаются тебе, ты готова душу отдать за эту улыбку. И ты рада посвятить жизнь тому, чтобы её вызывать. Когда он прикасается к тебе, земля уходит из-под ног. Все вокруг дрожит… или это ты дрожишь? Мир кружится в странном танце, и ты видишь только его глаза. Завтра я надену свой желтый пиджак, выйду на улицу, не в силах выносить больше этого томления, и отдам письмо в мятом конверте какой-нибудь незнакомой девушке, очень похожей на меня.
Глава седьмая. Три стихотворения для шакаленка Буси
***
Мой город в отражениях фонарных:
Машины, пробки…как же мы без них?
А ты единственный, с кем я могу на равных,
А ты единственный…в отличье от других.
А я иду, несу свою аскезу
Дроблю слова подаренных стихов
Ты—панацея от болезней
Я—оправдание грехов.
Ты—суррогат, ты альфа и омега.
Я—смысл, основание и суть.
В тебе мое возлюбленное эго,
В котором вместо крови только ртуть.
Мне отвратительно, но я живу и радуюсь
Тому что знаю—в мире ты и я…
И я стремлюсь к тебе своими правдами
И знаю, что ты возвратишь меня.
Ты там скучаешь. Мне в апреле холодно.
Молчишь и куришь. Слушаем одно.
И все как будто поделилось поровну.
И «ты» плюс «я» чему-то да равно…
Я существую в ритме ожидания
И притворяюсь, что живу…вот так…
И если мы не разорвем молчания,
Я буду дура, ну а ты дурак.
***
А я весенняя, спешу и напеваю,
Смеюсь, в глаза смотрю чужим,
Я знаю все, чего никто не знает.
И удивляюсь знаниям своим.
А я бегу, как будто на свидание,
В красивом платье и на каблуках,
Я не боюсь простуд и расставания,
И я не верю глупым холодам.
Я влюблена в свой город растревоженный
Рекламными щитами и такси.
И он влюблен в меня, как и положено,
Восточным городам себя вести.
Весна сквозит сквозь улицы и скверы,
И даже ветер мне сегодня мил,
И я свободная. И мне хватает веры.
И я хочу, чтоб ты меня любил.
***
Я ввысь, ты вниз.
Голова—пустой сундук.
Я—твой каприз.
Ты—мой недуг.
Говоришь: «Прощай!».
Говорю: «Пока...».
Позови врача,
Я попала в капкан.
За окном—ночь, мрак.
Я прошу: «Не болей...».
Ты мне друг и враг.
Я костыль, винт, змей.
Ты моя беда.
Я твое «всегда».
Ты моя вода.
Я твоя вода.
Глава восьмая. Все “Save”, а ты “Save as”
Привет, дорогой. Уже несколько дней думаю о воде. Вода—она ведь самая главная. Понимаешь, о чем я? You better do…
--а что ты обычно делаешь? В обычные будни?
--фотографирую
--правда?
--да, а я тебе не говорила?
Фарид уехал на работу. Девочки проснулись поздно, разделяя нелюбовь к завтракам, выпили по чашке чая и отправились загорать.
--я обожаю хорошую фотографию!
--ну, наши с тобой совпадения меня уже не удивляют..
--Рен, а ты взяла с собой камеру?
--да..
Нармина повернулась на живот и задумалась. Она вспомнила одного из своих старых поклонников, который фотографировал её и делал потрясающие портреты. Он был светлый, с лукавым взглядом и плохо говорил по-русски. Он был литовцем, и их общение длилось совсем недолго, и было это не в Баку. Но в итоге ей навсегда остались его обалденные работы. Когда Нара пересматривала их, становилось до слез грустно. В глазах девушки на снимке она видела юность, счастье и беспечность. Сейчас, как бы она не пыталась притворяться, вернуть этого взгляда она не могла.
--Нар, а можно я тебя потом поснимаю?
--я была бы только рада.
--сегодня?
--если хочешь, сегодня.
--просто ты идеально подходишь на роль моей модели. Я боюсь, что ты передумаешь, и я не смогу сделать снимков потом.
--когда захочешь.
Рена улыбнулась ей. И Нара вдруг подумала, что совсем не воспринимает её как других девушек, на которых она обычно смотрела сверху вниз. С Реной она могла говорить на равных. Её это радовало. Они валялись на шезлонгах уже около часа, когда Рена предложила пойти и выбрать место и ракурс для съемки. Фотоаппарат у нее был классный. Нара немного разбиралась в фототехнике и оценила его по достоинству. Рена удивительно гармонично сливалась с ним. Он будто был её продолжением, и Наре доставляло удовольствие наблюдать за её манипуляциями. Рена выбрала для съемки маленький участок, усыпанный галькой позади бассейна. На фоне белой стены, покрытой известью, галька и уголок бирюзового бассейна создавали необходимый контраст.
--что мне надеть?
--ничего..
--это как?
--останься в купальнике. Сверху можешь надеть ту кофту с широкими рукавами, которую я вчера случайно уронила с вешалки. И спусти её с одного плеча. Пока Нара бегала за кофтой, Рена разложила необходимые ей предметы на пластиковом столике подле бассейна и спряталась от солнца в тени зонтика. Нармина принесла на подносе графин с ледяным соком и два бокала. Кофту надела заранее. Рена налила себе соку и сделала пару глотков. Снаружи было очень жарко, солнце пекло, находящиеся вдалеке предметы плавились. Нармина любила позировать. Она чувствовала себя очень естественно и комфортно во время съемок. Наверняка, это исходило из её любви к самой себе и своей внешности. Фарид иногда, пусть и в шутку, упрекал её в мании величия.
--начнем?
--угу
Нармина распустила собранные на затылке волосы и прислонилась к белой стене. Рена улыбнулась и сделала первый снимок. За сорок минут она почти ни разу не дала Нармине указаний. Та сама схватывала нужные моменты. Процесс шел как по маслу, но находиться на жаре становилось все тяжелее для обеих.
--слушай, ты прирожденная модель,--сказала Рена, снимая с шеи камеру,--давай немного отдохнем, а потом продолжим в доме? Там кондиционер. Я тут больше не могу.
--давай тогда возьмем сок и пойдем наверх. Мне тоже жарко, жуть…
Они собрались и поднялись наверх. Нара шла впереди Рены и в какой-то момент она вдруг ощутила, что Рена жжет её спину взглядом. Она чувствовала, как глаза девушки скользят по её телу, будто пальцы виртуозного пианиста, прикасаясь к каждому сантиметру её тела. По спине пробежала дрожь. Она споткнулась и чуть не выронила поднос.
--ты в порядке? Что случилось?
--все нормально. Просто от солнца голова немного закружилась.
--хочешь, отдохнем, потом продолжим?
--да нет, я уже в порядке.
--я тебе рассказывала про скорпионовых мушек?
--нет, не успела пока,--улыбнулась Нара.
--представь себе, когда мушка выбирает себе чувака, он сначала должен принести ей поесть. Они хищницы. После еды, она занимается с ним сексом. Но длится он ровно столько, сколько она потратила времени на то, чтобы съесть принесенную партнером добычу.
--мило...
--почти как у людей.
Нара вдруг подумала, что стала участницей какой-то странной игры, где уже ничто не произносится вслух. Не обозначаются правила. Не определяют ролей. Ты сама решаешь, что и как воспринимать. У нее слегка задрожали колени, подскочил адреналин в крови.
Нармина положила поднос и свои очки на стол, поправила волосы. Рена попросила включить музыку.
--подойди к окну. Помнишь, как стояла девственница на картине Дали?
Нара молча повторила позу с полотна Сальвадора и замерла в ней. Рена сделала несколько снимков.
--иди сюда, на середину комнаты. Сядь на колени, да… теперь разведи немного ноги, ещё, ага…
Рена навела на Нару объектив, но потому будто задумалась над чем-то и не стала делать снимка. Она подошла к ней и спустила кофту с одного плеча. Потом отошла на три шага назад и навела объектив. Потом её опять что-то не устроило, она вновь подошла к Нармине, отложила фотоаппарат и стянула с неё кофту. У Нары слегка похолодели руки. Пальцы Рены были, напротив, обжигающими. Она бросила кофту на диван, вновь взяла фотоаппарат и отошла на пару шагов. Чем дальше она удалялась, тем сильнее в Нармине крепло ощущение, что между ними повис резиновый шар, все больше и больше наполняющийся водой. Он рос и рос, и чем больше он становился, тем сильнее бежал мороз по её коже. Она давно не испытывала такого странного и приятного напряжения от чьего-то присутствия. Рена замерла, поднесла объектив к лицу, и уже было занесла палец над кнопкой, как вдруг ей опять что-то не понравилось, она вновь отложила фотоаппарат и подошла к Нармине вплотную. Рена села на колени и прикоснулась к её лицу.
--тебе жарко?
Нармина посмотрела в её глаза и улыбнулась уголком губ, слегка, той самой улыбкой, которая могла свести с ума кого угодно.
--и мне,--еле слышно прошептала Рена.
Их лица были в сантиметре друг от друга, и Нармина заметила, что Рена дрожит точно так же, как она. Нара протянула руку и сняла с её волос свою заколку. Каштановые пряди рассыпались по Рениным плечам. Все это происходило в течении нескольких секунд, однако, казалось, будто между их движениями проходят целые часы. Нармина запустила руку в её волосы и резко притянула её голову к себе. Тут она ощутила, что полнящийся между ними шар с водой лопнул. Рена впилась в её губы долгим поцелуем, таким, каким Нармину целовал её первая любовь много тысяч лет назад. Она была как в полусне, будто герои Шагала в полете над Витебском. Между ними воцарилось какое-то странное единение, параллельно с которым Нармина четко осознавала, что совершает ошибку, из категории тех, которые не подпадают ни под какие категории. Ошибки, которые должны быть похоронены вместе с тобой. Как тайна, которую ты делишь пополам с одним единственным человеком и, поэтому становишься привязана к нему навек. И именно поэтому было так сладко и страшно. И контраст ледяного воздуха, льющегося из кондиционера и жара, идущего от двух перегревшихся на солнце, загорелых, слегка влажных от пота тел, подогревал ощущения. Эта смесь греха, молодости и желания кружила голову, как молодое вино. Рена ухватила дрожащими пальцами лямку на бюстгальтере Нары и потянула. Он упал к её коленям. Рена обвила её спину своими оливковыми руками. Притягивая Нармину ближе, она схватила фотоаппарат и сфотографировала их обеих, держа фотоаппарат в вытянутой руке. Нармина стянула с неё лифчик, не ослабляя лямок, и, не глядя, бросила его в сторону. Это было ново, запретно и плохо. А все, что запретно и плохо, как правило, особенно притягательно. И в голове никаких лишних мыслей. Только музыка, такая невероятно подходящая, быстрая, отрывистая, стучит во всем теле, в каждой клетке, бьется под кожей. И уже как в замедленном кадре Нара падает на спину и тянет Рену за собой. Теперь уже её пальцы действительно скользят по всему Нармининому телу, сводя с ума, дразня, раздражая. Рена скользит вниз, ухватывает зубами край Нариных плавок и тянет их по гладким словно шелк ногам.
Перебравшись на первый этаж, они лежали на мокрой простыне, соприкасаясь бедрами, глядя друг другу в глаза. Нармина думала, что это, наверное, очень красиво выглядит со стороны. Но даже представить себе эту картину у нее не было сил. Они были истощены настолько, что тела, казалось, были налиты свинцом, мышцы болели так, как после нещадной тренировки в зале, кожа, перегретая на солнце, горела. Они уснули лицом друг к другу, так и не промолвив ни слова за всю эту странную фотосессию.
Девушки все ещё дремали на кровати в нижней комнате, когда в ворота позвонили. Нара расслышала звонок только после второго или третьего раза.
--Рен, Рена вставай…ааххахаха…кто-то пришел…
Нармина смеялась. Она ощутила, как к ней вернулась та самая молодость, которой ей не хватало после знакомства с мужем. И она поняла, что теперь её жизнь изменилась настолько, что прежней ей уже не быть никогда.
--Одевайся!
Рена открыла свои красивые карие глаза и недоуменно смотрела на Нару.
--что?
--кто-то пришел.
Обе девушки вскочили и стали судорожно одеваться, при этом громко хохоча, от смеси ощущения риска, порока и странного чувства радости. Одевшись, Нара побежала открывать. Она совсем забыла, что в пятницу должен был приехать Максуд, чтобы остаться у них на все выходные. Сердце колотилось, тело все ещё ныло. Она распахнула дверь.
--эй, я уже думал, ты не откроешь,--сказал он, целуя Нару в щеку,--ты что такая счастливая?
--разве? Даже не знаю.
--круто. Я уже после нашей последней встречи думал, что ты в депрессии…Клёво у вас тут…
Они пошли по направлению к дому. Проходя под окном второго этажа, Макс замер и стал смеяться.
--это что? Твое?
Нара посмотрела туда, куда он указывал пальцем, и увидела верх от Рениного купальника, который она, видимо, бросила в окно несколько часов назад. Она быстро подобрала его.
--это Ренин, наверное, с веревки слетел..
--ты не одна? С подружкой?
--ааа…я же не успела тебе рассказать! Ты будешь в шоке!
Тут из-за угла показалась Рена, и на лице Максуда отразился весь шок, на который был способен его выносливый организм.
--откуда?
--это…барабанная дробь…сестра Фарида. Ну, как тебе сюрприз?
--я в шоке просто…
--а ведь мы вместе летели с вами в самолете…,--сказала Рена, протягивая Максу руку.
--а я думал, вы не вспомните… Я Максуд.
--Рена.
Макс пожал её теплую ладошку и улыбнулся.
--хватит, переходите на «ты», пошли чай пить. Или, может, пообедаем/поужинаем? Я голодна…
Максуд пожал плечами, а Рена подмигнула невестке и кивнула головой.
--ну, пойдемте тогда.
Пока Нармина нарезала салат и готовила подливу для спагетти, Рена с Максом болтали о чем-то, сидя за столом в тени. Дверь кухни выходила прямо на этот маленький участок дворика, там всегда было прохладно, и обычно Нара с Фаридом обедали именно там. Нара слышала их разговоры, безобидные и носящие «ознакомительный» характер. Но её почему-то задело, что лучший друг скрыл от нее то, что летел с «незнакомкой» одним рейсом, и в какую-то секунду её кольнуло чувство ревности. Она замерла с ножом в руке и попыталась понять, кого к кому приревновала, но так и не смогла. Подошла Рена, и выбившаяся из пучка прядь её волос коснулась Нармининого лица. Нара ощутила успевший стать родным запах её волос и кожи, и моментально забыла все, о чем думала минуту назад.
--чем тебе помочь?--прошептала та, незаметно касаясь рукой её спины.
--отнеси салат и хлеб на стол. И возьми сок из холодильника.
--когда придет Фарид?
--он сегодня очень задержится.
--понятно.
Они очень весело поужинали втроем, болтали обо всем на свете. И Нара, наконец, ощутила ту гармонию, которую она в последний раз ощущала много лет назад, сидя с друзьями летом в любимом кафе, где официанты давно превратились в друзей, и столик автоматически резервировался каждый вечер. Тем летом им с Максом было около двадцати лет, и тогдашние проблемы сейчас казались детскими выдумками.
--какие планы на вечер, девушки?
--никаких, вроде,--сказала Рена, глядя на Нару.
Нара кивнула в подтверждение.
--ваш муж и брат не будет против, если я возьму над вами шефство, и мы поедем на соседнюю дискотеку? Там один безумный ди-джей сегодня играет.
--давай позвоним к нему и спросим?
--Давай, я сам позвоню? Тем более я с ним ещё не общался после приезда.
Максуд набрал номер Фарида и встал из-за стола. Воспользовавшись моментом, Рена нарисовала языком сердечко на Нариной шее.
--щекотно,--Нара замлела как кошка, которой почесали за ухом.
--поедем танцевать. Ты, наверное, танцуешь как богиня.
--да, а ты как Лолита,--Нармина засмеялась
--почему как Лолита?,--спросила Рена, переходя на шепот,--мы ведь ровесницы.
--потому что создаешь такое же греховное напряжение.
--я буду называть тебя кошкой.
--называй, как хочешь.
Максуд вернулся и сел на свое место.
--о чем шепчетесь? Слушай, Нар, это удивительно, что ты подружилась со своей золовкой. Причем так быстро. Обычно золовки враждуют со своими невестками…
--да, не говори. Странно, правда, Рена?,--она коснулась ногой её стопы под столом.
--очень странно,--сказала Рена и рассмеялась.
--а что муж-то ответил?
--сказал: «Тебе я их доверяю».
--отлично!
Остаток времени до вечера они провели в разговорах о кино и музыке, воспоминаниях, смешных историях, которыми всегда поражал Нару Макс. Нара заварила свой любимый чай и они перебрались в беседку. Когда компания решила трогаться, был уже начало девятого. Девочки поднялись наверх переодеваться, а Макс остался внизу и, обнаружив Нармининого Памука, открыл книгу на том месте, где остановился в последний раз, и углубился в удивительный мир этого прославленного «турецкого Эко».
--что одеваешь?,--спросила Рена у стоящей в дверях Нармины.
--маленькую юбочку, вон ту, ага…
--и эту маечку..,--Рена достала из шкафа маленькую боксерскую майку без рисунка.
--хорошо. Тогда ты…,--Нара подошла к Рениной дорожной сумке, вынула пару вещей,--оденешь это.
Она протянула ей короткое желтое платье.
--тебе невероятно идет желтый.
--а тебе идет все. И, особенно, ничего.
--ахаххаха…да и тебе тоже..
Они быстро оделись, сделали на губы один и тот же блеск из Нариной бездонной косметички и спустились вниз.
--Эй! Вы что хотите, чтобы меня на этой дискотеке ножом пырнули?
--ахахаххахаа..
--если вас украдут мужики с резиновыми дубинками в багажнике, я умываю руки.
--ахахаха, расслабься. Все будет хорошо.
--как поедем?
--на моей машине.
Нара взяла ключи с полки, и компания расселась по местам. До того места, о котором говорил Макс, было пару минут на машине. Они приехали и, действительно, большинство взглядов моментально устремилось в их сторону. Однако, взгляд Максуда снимал большинство ненужных вопросов. Они танцевали весь вечер, пили long island ice tea, курили и хохотали до упаду. В очередном танце, Рена пыталась что-то сказать Нармине, но громкая музыка не давала ей этого сделать. В итоге Рена, схватила её за руку и потащила в туалет. Они обе были немного пьяны, и обеим было очень весело и легко. Рена подтолкнула смеющуюся невестку в свободную кабинку, зашла следом и заперла дверь. Вошедшие вслед за ними минут через десять девушки, замерев у зеркала, с удивлением глядели друг на друга, вслушиваясь в доносящиеся из кабинки стоны. Они вывалились оттуда минут через пять и, наплевав на антисанитарию, долго курили, прислонившись горячими спинами к ледяной глади белого кафеля. После затянувшегося перекура, девушки опять выпали в объятья электронной музыки и продолжили танцевать. Фарид звонил несколько раз всем троим, но они не слышали его звонков, и он лег спать, так и не дождавшись загулявших родственниц. Они вернулись часам к трем, шумные и изрядно пьяные, затеяли плавать в бассейне, Макс смешал им по нескольку бокалов виски с колой, найденных в холодильнике, и тройка пила, ставя бокалы на бортик бассейна, путая их, напевая услышанные недавно треки. Потом Нара постелила Максу внизу, в соседней с их с Фаридом спальне, а сама вернулась к Рене, и они продолжали болтать и курить сигареты, пропитавшиеся уже разлитым на них виски и долго целовались за домом, глядя на спокойное черное море и нависшее над ним бархатное одеяло. Они уснули лишь на рассвете—поднялись наверх и завалились на открытый диван, не стеля простынь.
Глава девятая. Тебе не хватает свободы. Тебе нужна вера
Привет, дорогой. Знаешь, я очень хочу ощутить внутри себя рождение новой души. Нет, я не говорю о беременности. Я говорю о перерождении. Я хочу катарсиса, понимаешь? Очиститься от всего, начать все с начала. Покаяться, что ли? Исповедаться? Попросить прощения? Мне хочется новизны и чистоты. Но вместо того, чтобы стать новой и чистой, я становлюсь холодной как лёд. Во мне вырабатывается иммунитет против всех и всего, что меня окружает. Мне не хочется улыбаться. Не хочется разговаривать с людьми. Тратить время на кого-то. Мне хочется погрузиться в свое совершенное и безупречное одиночество, накупить хостов, бумаги, обновить краски и, запершись в комнате, где пахнет маслом и скипидаром, подчинить ход времени самой себе. Рисовать без устали. Не подходить к телефону. Молчать, когда хочу. Говорить, когда и что вздумается. Чтобы слова и мысли вываливались из меня, будто кишки из распоротого собачьего брюха. И не важно, есть ли у меня собеседники. Сейчас они мне не нужны. Мои собеседники—мой мольберт с бабочкой на верней планке, мой всё приемлющий компьютер, отпускающий мне любые грехи после исповеди и персонажи моих рассказов, судьбы которых сейчас беспокоят меня сильнее того, что Баку признали самым грязным городом в мире. Я поставлю Armada Groove “My friend”, буду рисовать и плакать. Так, чтобы слезы смешивались с пятнами краски на палитре. И вдруг пойму, что только один человек на всем белом свете может понять, почему я веду себя так, а не иначе. А ты будешь думать, что я маленькая и глупая, совсем не знающая жизни, неопытная девочка. И ведь для своей системы координат ты прав. А я буду смеяться. И нести всякий бред. И оставаться непонятой дальше. Просто потому что whenever I’m down, I call on you my friend, a helping hand you lend in my time of need… whenever I’m down, I call on you my friend, a helping hand you lend in my time of need…
Знаешь, сегодня утром я проснулась с песней «Карусель» в голове. Эти старые песни помнишь, как стихи, наизусть и, как правило, даже не задумываешься над вложенным в них смыслом. Потому что они давно уже часть твоей жизни. А сегодня я вдруг поняла эту песню и чуть с ума не сошла:
«Манит, манит, манит карусель
В путешествие по замкнутому кругу.
Дарит, дарит, дарит карусель
То надежду, то досадную разлуку.
Манит, манит, манит карусель
Карусель любви - неверная подруга.
Манит, манит, манит карусель,
И на ней никак нельзя догнать друг друга…»
Круг замкнут, и ты вертишься и вертишься, а пересесть на следующую лошадку или остановить это кружение не можешь. И ты не в состоянии дотянуться до своей цели и максимум, что может произойти, так это карусель начнет вертеться в обратную сторону. А это ничего не изменит.
Все трое проснулись с головной болью. Фарид пил чай и читал газету на нижней веранде. Рена сидела напротив него, поджав колени. Максуд был на кухне вместе с Нарминой. Она собирала завтрак на стол.
--вот черт! Открыла холодильник и уже десять минут тупо смотрю, не могу понять, что взять хотела..
--зря мы так вчера поздно пришли, нет?
--да ладно, как будто я каждый вечер так развлекаюсь. Раз в тысячу лет можно, не переживай..
--это тебе безразлично. А я ведь под свою ответственность вас брал…,--он понизил голос,--а Рена про меня ничего не говорила?
--нет, а должна была?--её голос прозвучал грубее, чем стоило бы и она сразу пожалела о том, что нагрубила Максу.
--да нет..
--Максик, у меня голова так болит, не обращай на меня внимания, ладно?
--ладно, у меня у самого раскалывается. Хлеб отнести?
--неси. И сок вот захвати.
Нармина придержала кухонную дверь, Максуд вышел. Она оперлась руками о раковину, пытаясь собраться с мыслями. Отсутствие Фарида вчера не позволяло ей столкнуться с реальностью нос к носу. Теперь она видела Рену и Фарида, сидящими друг напротив друга и, к ней пришло осознание того, что на самом деле произошло. Ей стало страшно. Но при этом ей все ещё было хорошо. Ей казалось, что такого подъема она не испытает больше никогда в жизни и на тебе—она влюблена… Ей всё ещё стыдно было думать эту мысль. Но мысль неотвязно волочилась за ней. Нара влюблена…в свою новую родственницу. Не инцест, конечно, но не менее опасно. При этом мысль о влюбленности будоражила её. Она была уже не девчонкой как семь лет назад. Она была молодой женщиной, которая, как оказалось, способна на риск. Адреналин хлестал через край. Нара узнавала себя настоящую. Такую, какой её создала природа. Ей казалось, что даже её черты приобрели что-то новое. Она закончила нарезать сыр и, сложив тарелки на поднос, вышла из кухни. Рена улыбнулась ей и помогла раздать чашки.
--Нара, долей мне сюда кипятка,--Фарид, не глядя на жену, протянул ей свой стакан.
Нара плеснула воды в стакан и пододвинула его мужу, точно так же, не глядя в его сторону.
--ну, как повеселились вчера?
--было очень мило и достаточно целомудренно,--ответила Рена, до этого изучавшая узоры на скатерти.
--да ты что?
--да! Нара, подтверди..
--подтверждаю..
--кто бы вам верил, алкоголики..
Рена рассмеялась. Нармина с Максом уткнулись в свои чашки.
--ладно, какие планы у вас на сегодня?
--вроде никаких,--Нара оторвалась от разглядывания чаинок,--Макс, ты свободен?
--абсолютно. Я все выходные с вами.
--отлично. Нам с Реной нужно будет съездить к родственникам, а вы пока побудьте тут, или съездите на море. Макс ещё, наверное, не был на море в этом году.
Нармина немного опешила от такой постановки вопроса. Обычно выходные они проводили вместе.
--Макс, чем хочешь заняться?
--хочу играть в классики!
--и слушать классику.
--именно!
--ладно,--Фарид встал из-за стола,--пока вы несете свой обычный бред,--он улыбнулся,--мы с Реной идем собираться. Нас не будет весь день.
Рена подняла на Нармину глаза. Нармина сделала кислое лицо.
--Рена, вставай. Мне ещё по дороге нужно будет в пару мест заехать.
Рена поднялась с места и, преувеличено вяло переставляя ноги, поплелась наверх. Макс с Нарминой захохотали в голос. Фарид покачал головой и пошел вслед за сестрой. Нармина пожала плечами.
--покурим, брат?
--покури… может искупаться?
--давай. Ты поплавай, а я посижу на шезлонге, поболтаем.
--тогда я пойду переоденусь.
Максуд пошел в дом. Нармина убрала нетронутый завтрак и чашки. Она заметила, что чашка Рены была пуста. До последней чаинки. Нара улыбнулась, взяла сигареты, пепельницу и книгу и пошла к бассейну.
--Макс, я буду у бассейна. Возьми полотенце в шкафу!
Когда Нара села на шезлонг, спустились Рена и Фарид. Они попрощались и сели в машину Фарида. Нармина вздохнула, пододвинула зонтик так, чтобы быть скрытой его тенью, и углубилась в чтение. Но книга не шла. Она захлопнула её и закурила. Спустился Макс и с разбегу бросился в воду.
--ты слишком много куришь, сестра,--сказал он, выныривая,--ты скоро умрешь.
--мне хотя бы не так скучно, как без сигареты. Зачем мне не курить, если я могу курить?
--зачем мне не спать с огромным черным мужчиной, если я могу с ним спать?
--ахаххахахаххахах. Только ты можешь вот так меня смешить!
--ты огорчаешь меня..
--чем?
--вы с Фаридом странные какие-то… не близкие…
--наверное, у нас небольшой кризис..
--вы же женаты пару месяцев..
--поэтому и кризис..
--ты ведь его не любишь?
--Макс!
--не отвечай. Я и так вижу.
--ладно тебе…
--ты никогда не задавалась вопросом, почему мы с тобой не стали встречаться, когда познакомились?
--задавалась. А ты?
--и я..
--и что?
--ну, я так подумал, что это, наверное, потому, что мы лишком похожи и наша дружба гораздо ценнее, нежели какие-либо другие отношения, нет?
--так-то оно так… Однако, когда люди нравятся друг другу, они ведь не ставят себе каких-то искусственных ограничителей?
--а, может быть, мы недостаточно друг другу нравились?
--скорее всего.. Хотя из нас прикольная пара бы получилась.
--да, это точно. Безумная.
--ахха, и не говори..
--слушай, Нар, мне нравится твоя золовка.
--мне тоже.
--ахаххахахха
Глава десятая. Улыбнись второй раз
Недавно я вспомнила абсолютно безумную историю, произошедшую со мной в детстве. Она была заброшена на какую-то дальнюю полку моей памяти, затерта и совсем выцвела, потому что тогда я многого не понимала. А сейчас, когда я почему-то достала её и сдула пыль, она оказалась интригующе странной и необычной. Это произошло, когда мне было лет одиннадцать. Мы жили в пятом микрорайоне, я каждый день ходила в школу пешком, а на каникулах занималась английским языком с педагогом из школы. Звали учительницу Метанет (за глаза мы называли её Мятищ), она была долговязой и лицом походила на уставшую белую мышь. Мятищ жила совсем рядом с 211-й школой, и я ходила к ней привычным маршрутом, три раза в неделю, с ненавистным синим учебником Бонка подмышкой. Уроки с ней ничего мне не давали, из них я не брала ничего, ни единого слова не запомнила и ни разу не подготовила домашнего задания. В её доме отвратительно пахло немытыми детьми, сырыми трубами и вареной капустой. Её противный маленький сын сидел на горшке посреди гостиной (мы занимались на кухне, переделанной под чертову комнату. Кухня была на балконе. Но вся крохотная хрущовка была все равно пропитана запахами, доносящимися оттуда.) и периодически орал: «Мама, я закончил!». Мятищ отрывалась от present indefinite tense и неслась мыть его маленькую жопку. В эти моменты меня переполняло отвращение к английскому языку, и я готова была разорвать толстенный учебник пополам, подобно могучему Брюсу, который рвет отрывные календари. Меня реально тошнило от происходящего. Она заканчивала со своим вечно канючащим сыном, возвращалась ко мне через узенькую темную ванную комнату (в кабинет можно было попасть только так) и садилась за стол.
--я не могу тебя понять, ты самая умная девочка из всех кого я встречала, почему ты не пишешь эти проклятые слова дома?
--у меня вопрос..
--да?
--что такое «Mediterranean»?
Белая мышь краснела. Она всегда краснела от моих вопросов. Единственной моей подготовкой к её занятиям, был упорный поиск слов и грамматических форм, которые были ей не знакомы. Я хотела всеми правдами и неправдами добиться того, чтобы она сама отказалась от меня, потому что мама считала, что я обязательно должна изучать этот язык именно с ней. Сейчас, когда я говорю на нем практически так же, как на русском, она вряд ли сможет вспомнить все те муки ада, которые я переносила в этой борьбе за свободу выбора. Ещё одним излюбленным методом борьбы был следующий: я подходила к её подъезду и замедляла шаг, поднималась по лестнице так тихо и беззвучно, что мне позавидовал бы любой хоббит, добиралась до нужной двери (она так и стоит перед глазами—грубая черная железная дверь с хромовой ручкой и стоящим уже в блоке запахом капусты) и замирала. Затем я заносила руку для стука и стучала. Но так тихо, что услышать этот звук было просто невозможно. Сделав два неслышных удара, я замирала в немом ожидании. Дверь, естественно, не открывалась, и я, с чистой совестью (пришла, постучала, не открыли), бежала домой и жаловалась маме на вселенскую несправедливость постигшую меня. Я не помню, после чего именно прекратились мои занятия… после тщательно ли выведенного мной на листочке бумаги “artificial fertilization” и невинных глаз, вопрошающих: «Что это означает?» или же после того, как я раз десять пришла домой со словами: «Мне опять не открыли…». Сейчас я понимаю, что она была очень слаба, как педагог, почти ноль, и моя жестокость была неоправданна, поэтому я, пользуясь случаем, хочу попросить у Мятищ прощения. Однако, история моя вовсе не о уроках английского! Итак… Лето. Жара. Я плетусь мимо школы, иду медленно, пытаясь растянуть время, как вдруг мне навстречу выходит сухонькая старушка с бегающим взглядом. Я всегда боялась сухоньких старушек, особенно если они смотрели так, как смотрела на меня она. Она подошла ко мне, впилась в меня костлявой ручонкой и сказала, что ей нехорошо, и мне необходимо проводить её до соседнего дома, а взамен, она откроет мне тайну. Я немного испугалась, но желание узнать тайну пересилило и я, подставив ей свой локоть для поддержки, медленным шагом двинулась по направлению к домам, на которые указала женщина. Было очень жарко, старушка таяла и ныла. Я пыталась подбодрить её, но она все жаловалась и жаловалась на какие-то непонятные ребенку вещи (я сейчас и не вспомню на что), и держалась она за меня так цепко и больно, а шла так медленно, что я и думать забыла про тайну и мечтала лишь избавиться от этого груза поскорее. Неожиданно она взглянула на меня осмысленно и проговорила:
--запомни то, что я тебе скажу. Запомни на всю жизнь. Придешь домой, запиши. Ты сейчас ничего не поймешь, поймешь, когда вырастешь. Обязательно запиши, как прибежишь домой. Не забудь. Поняла?
Я кивнула. Я ненавидела, когда мне говорили—«Поймешь, когда вырастешь». Я готова была разрыдаться, когда слышала это в свой адрес. Но в этот раз я сдержалась, почему-то поверив старухе.
--слушай меня внимательно. Ты—необычная девочка. Я увидела это сразу. Как только взглянула на тебя. Ты вырастешь очень умной, красивой и странной. Странной, не означает сумасшедшей, нет. Ты просто всегда будешь не такой как все. С окружающими тебе будет скучно. Но ты встретишь человека, который станет твоей половиной, смотри, не упусти этот момент. Если упустишь—будешь выбирать всю жизнь и сделаешь многих несчастными. Станешь холодной, безразличной, как камень. А его, того, которого упустила, никогда не забудешь. И он тебя не забудет. Но вместе вы уже не будете. Поэтому—обязательно запиши—сразу возьми его! И не отпускай!
Я помню, что она назвала его имя. Имя того человека, которого я не должна упустить. Имя показалось мне грубым и некрасивым, у меня не было таких знакомых и мальчика, который мне нравился тогда, звали вовсе не так, и я подумала, что она что-то путает, и выпустила имя из рук. Тотчас забыла его.
--Всегда помни, ты не такая как все. И счастье у тебя не такое как у всех. И радость у тебя будет не такая как у всех. Ты принесешь счастье этой стране. Но не так, как это принято понимать. Ты поймешь, когда вырастешь. А теперь, самое главное, запомни правила, которые я перечислю, запиши их и не забывай.
Она перечислила мне правила. Старуха назвала их заповедями женщины. Их было очень много, у меня кружилась голова от попыток удержать в памяти хоть что-то. А она все говорила и говорила, как вдруг я увидела, что к нам навстречу идет девушка, лет, наверное, семнадцати (для меня тогда—взрослая тетка). Она подбежала к нам, отняла от меня старуху, взглянула на меня, как на врага, и стала отчитывать её за то, что она опять вышла из дома, никого не предупредив, в тапочках… Я только тогда взглянула на ноги женщины и заметила, что она была в домашних тапках на босую ногу. Старушка подняла палец вверх и одними губами сказала: «Помни!». Я кивнула, и девушка уволокла её прочь. В тот день я, конечно, не пошла на урок. После разговора со старушкой я, как угорелая, понеслась домой, повторяя про себя заповеди. Но до дома я донесла лишь крупицы. В последствии я дополняла список всплывающими в памяти заповедями, а несколько лет назад наткнулась на него среди своих детских рисунков. Вот, что в нем было:
1. Запомни, мужчина хочет завоевывать женщину. Дай себя завоевывать, но не дай завоевать. Если хочешь любить сильно, будь готова к тому, что тебя будут любить меньше. Это правило работает и наоборот.
Я помню, что после этого правила я спросила: «А как же тот самый человек, о котором вы мне сказали?! Я не буду его любить?». Она ответила, что я – исключение из правил. Он—такое же исключение. Тогда я ничего не поняла, но запомнила и бережно записала.
2. Никогда не позволяй ему оставаться в носках. Это тебя унижает.
3. Не бойся льстить мужчине. Они верят в лесть, как в святую истину. А в твоих руках это оружие.
4. Никогда не пытайся быть с мужчиной искренней до самого конца. Но пусть он будет искренен с тобой.
5. Помни, все когда-нибудь заканчивается, прими это без грусти.
6. Старые друзья—не обязательно лучшие.
7. Не дружи с женщинами. Дружи с мужчинами.
8. Зависти не существует. Существует жадность и глупость. А ты не такая.
9. Одиночество—не самое страшное на свете. Не бойся его.
10. Верь в Бога. Он есть.
11. Иногда нужно расслабиться. Научись.
12. Не лги. Просто не всегда говори всю правду.
13. Не наказывай мужчин. Но и не жалей.
14. Всегда будь сильной. Тогда ты будешь иметь право быть слабой.
15. Чувство юмора—твой ключ.
16. Не выпускай красоту из рук.
17. Развивайся.
18. Не стесняйся быть лучше всех.
19. Не сплетничай, не плети интриг.
20. Люби стихи.
21. Не стремись делать карьеру.
22. Подписывай свои картины.
23. Не выходи замуж до двадцати пяти. Не рожай ребенка в первый год. Не давай ему длинного имени.
24. Делай только то, чего действительно хочешь.
25. Разрешено все, что ты сама себе разрешаешь.
26. Не иди на компромиссы. Это удел слабых.
27. Выходи замуж за того, в жизни которого заранее было твое место. Именно твой контур.
28. Стань лучшей подругой для своей сестры.
Это правило я запомнила очень хорошо. Потому что сестре тогда было восемь и у нас не было ничего общего. Мы все время ругались и спорили. Заповедь показалась мне глупой, но я все равно записала её.
29. Веди дневник. Начни в семнадцать.
30. Запомни цифру «8».
Сколько я не силилась вспомнить остальные правила, мне не удалось. Последнее я выжала из себя где-то через меся после встречи со старухой, абсолютно случайно, когда мы ехали с родителями загород, и я увидела восьмерку на майке проходящего мимо меня мужчины. Я нарисовала восьмерку на ладошке, чтобы не забыть про заповедь. По прошествии некоторого времени эта цифра стала играть в моей жизни странную, почти мистическую роль, но я никогда не пыталась соотнести это со словами старухи. Хотя мне все чаще кажется, что она все знала заранее, и её заповедь, должна была стать для меня знаком. Сейчас, когда я держу в руках эти листочки, исписанные моим детским почерком, я понимаю следующее:
1. Я никому ещё не дала себя завоевать.
2. Я поняла силу лести.
3. Я не верю никому настолько, чтобы быть до конца искренней.
4. Я не могу принять без грусти тот факт, что все заканчивается.
5. Старых друзей не существует. Существуют только настоящие друзья.
6. Дружу с мужчинами.
7. Никому никогда не завидовала.
8. Одиночество пугает.
9. Верю в Бога.
10. Я не лгу.
11. Жалею. Наказываю.
12. Я сильная.
13. Чувство юмора—моё всё.
14. Никогда не выпускаю красоту из рук.
15. Развиваюсь.
16. Обожаю свою манию величия.
17. Не сплетничаю, не интригую.
18. Люблю стихи.
19. Мне плевать на карьеру.
20. Я подписываю свои картины!
21. Мне двадцать три, я не замужем. Рожу сына на второй год брака. Назову коротко: «Таир».
22. Очень хочу делать только то, чего действительно хочу.
23. Я разрешаю себе всё, но по праздникам.
24. Не иду на компромиссы с собой.
25. Ищу того, кто ищет меня.
26. У меня получилось стать лучшей подругой для сестры.
27. Веду дневник. Начала в восемнадцать.
28. Цифра восемь моя любимая.
Я только сижу и думаю, откуда старуха могла знать, что я стану художницей и буду забывать подписывать картины? Загадка!
Глава одиннадцатая. Мой ответ – «Да», а что за вопрос?
--ладно,--Фарид встал из-за стола,--пока вы несете свой обычный бред,--он улыбнулся,--мы с Реной идем собираться. Нас не будет весь день.
Рена подняла на Нармину глаза. Нармина сделала кислое лицо.
--Рена, вставай. Мне ещё по дороге нужно будет в пару мест заехать.
Рена поднялась с места и, преувеличено вяло переставляя ноги, поплелась наверх. Макс с Нарминой захохотали в голос. Фарид покачал головой и пошел вслед за сестрой. Рена стояла, склонившись над сумкой с одеждой. Её вещи были перемешаны в кучу, она не любила сразу раскладывать все по полкам на новом месте. Фарид подошел и обнял её сзади.
--Ты что?! Нармина же может увидеть!,--Рена отстранилась от Фарида и погрозила ему пальцем.
--Она не поднимется..
--ну, потерпи, мало осталось.
Она повернулась к нему спиной, сняла майку, стянула шорты и надела короткое белое платье в красную полоску.
--надень те красные босоножки, которые мне нравятся.
--на высоком?
--да.
--они неудобные. Я всю ночь плясала, ноги болят.
Она влезла в плоские вьетнамки, бросила Нарминины очки в сумку и улыбнулась.
--я готова.
--какая же ты сука..,--он попытался притянуть её к себе за подол платья, но она увернулась.
--платье растянешь. Все, побежали.
Рена сбежала по лестнице вниз и бросила взгляд в сторону бассейна. Нармина читала. Рена позвала её и весело помахала. Та ответила. Спустился Фарид и они сели в машину.
--эти ваши поселки никогда не меняются. Все такое же убожество..
--ты просто не понимаешь их грустной прелести, как Нармина говорит. К тому же, знаешь, сколько тут стоит участок сейчас? Дороже, чем в твоей Флориде..
--не знаю, не чувствую я вашей грусти. Я чувствую сухую пыль в воздухе днем и комаров по ночам. Вот, смотри,--она протянула ему руку, на которой красовался вздувшийся комариный укус.
Фарид рассмеялся.
--не ной, пройдет.
Он положил руку на её коленку.
--ты загорела. Обожаю твои ноги. Особенно вот это место,--он скользнул рукой выше.
--Прекрати. Имей терпение. Соседи могут увидеть.
Они выехали на трассу и поехали в направлении противоположном городу. Минут через двадцать они доехали до закрытого отеля. Фарида встретили как частого посетителя.
--ваш номер готов. Вы без багажа?
--да, мы будем здесь до вечера.
Они заказали обед в номер и попросили принести его через пару часов. Как только дверь за ними захлопнулась, Фарид защелкнул замок и притянул Рену к себе. Она засмеялась.
--ты скучал по мне?
--ужасно..
--хорошо я придумала?
--ты такая сука…я тебе поражаюсь.
Он прижал её к створке платяного шкафа.
--я с ума схожу..
--дай вздохнуть,--Рена опять засмеялась,--ты так возбужден.. Твоя жена не дает тебе?
--моя жена ребенок..
--ахахаххаххха
--что?
--твоя жена охуительная женщина. Настоящая женщина,--она расстегнула молнию на его льняных брюках,--и она очень похожа на меня.
--мне плевать. Я хочу тебя..
--она очень сексуальная, я бы трахнула её,--Рена слегка отстранилась от Фарида и стянула с себя платье.
Через полтора часа им принесли обед. Они ели, сидя в кровати. Потом Рена встала и пошла за сигаретами к сумке. Он смотрел на нее неотрывно.
--ты красивая
--я знаю,--она улыбнулась и выдохнула дым.
--ты знаешь,--повторил он задумчиво.
--слушай, зачем ты женился?
--нужно было.
--как это пошло!
--кто бы говорил..
--ты не любил её?
--я и сейчас люблю, наверное.
--да ты что? А что тогда делаешь здесь?
--мне с тобой хорошо
--я тебе говорю, мы с твоей женой одинаковые.
--это чушь. Я знаю её лучше.
--аахаххахха
--ты её фотографировала?
--да. Кажется, это было вчера..
--я видел твою камеру наверху. А что ты сделала с нашими американскими фотографиями?
Рена сделала вид, что не расслышала вопроса.
--она хорошая модель..
--я, кажется, задал тебе вопрос?
--хочешь минет?
Разговор был исчерпан.
Они провели в номере весь день и начали собираться лишь часам к восьми. Когда они вернулись на дачу, Нармина с Максом сидели в беседке и разговаривали. Они так никуда и не поехали и провели день в разговорах. Нармина приготовила лососину в духовке, и вся компания уселась ужинать. Рена купила по дороге какую-то штуку от комаров и зажгла её во дворе.
--ну, как съездили?
--клёво
--у тети были?
--да, были у тети. Потом пришел дядя Рауф, ты, кажется, не знаешь его? Это папин родственник..
--нет,--Нара покачала головой,--ну как тебе встреча с родственниками, Рен?
--странно немного. Так много лет прошло с последней встречи. Они постарели. Я выросла. Но ничего как будто не изменилось. У тети Наны те же скатерки на столе, то же варенье клубничное, тот же сервиз. У дяди Рауфа те же истории.
--это так мило, хотя и сентиментально.
--она не чувствует этой сентиментальности,--вставил Фарид.
--почему?!,--Рена возмущенно подняла на него глаза,--понимаю. Просто sometimes everything seems so pathetic to me..
--я понимаю тебя, Рен… А как вам лосось?
Все дружно закивали. Нармина готовила быстро и вкусно. Потому что относилась к кулинарии как к одному из видов искусства. Её бабушка когда-то в детстве сказала, что откроет ей тайну своего мастерства. Секрет был прост, нужно было готовить с любовью. Тогда даже обыкновенная яичница становится изысканным блюдом.
Рена помогла невестке убрать со стола и настояла на том, что сама вымоет посуду. Нара разлила чай по чашкам и вернулась за стол с подносом. Уже несколько дней она испытывала странное отчуждение, исходящее от мужа. Она ощутила бремя своей вины перед ним и сжалась, как от дуновения холодного ветра.
--Фаридик, все нормально?
--Да, почему ты спрашиваешь?
--да так…,--она тряхнула волосами, будто пытаясь отогнать от себя мучащую её совесть и повернулась к Максу,--а ты чего молчишь?
--А я пред чудом женский рук,
Спины, и плеч, и шеи
И так с привязанностью слуг
Весь век благоговею…
--Это кто?,--Фарид, плохо разбиравшийся в поэзии, иногда чувствовал себя чужим на «литературных вечерах» Нармины и её друзей.
Нара улыбнулась Максу.
--Не плачь, не морщь опухших губ,
Не собирай их в складки.
Разбередишь присохший струп
Весенней лихорадки.
Сними ладонь с моей груди,
Мы провода под током.
Друг к другу вновь того гляди,
Нас бросит ненароком.
Пройдут года, ты вступишь в брак,
Забудешь неустройства.
Быть женщиной - великий шаг,
Сводить с ума - геройство.
А я пред чудом женский рук,
Спины, и плеч, и шеи
И так с привязанностью слуг
Весь век благоговею.
Но как ни сковывает ночь
Меня кольцом тоскливым,
Сильней на свете тяга прочь
И манит страсть к разрывам.
--так кто это?
--это Борис Пастернак, дорогой..
--великолепное стихотворение,--Максуд улыбнулся,--а ты знаешь его начало? Это ведь цикл, называется «Объяснение»..
--да?
Рена вернулась с вазочкой для конфет. Она села рядом с Нарой и вздохнула.
--Пастернак великий. Я помню начало..
--а я нет..
--Жизнь вернулась так же беспричинно,
Как когда-то странно прервалась.
Я на той же улице старинной,
Как тогда, в тот летний день и час.
Те же люди и заботы те же,
И пожар заката не остыл,
Как его тогда к стене Манежа
Вечер смерти наспех пригвоздил.
Женщины в дешевом затрапезе
Так же ночью топчут башмаки.
Их потом на кровельном железе
Так же распинают чердаки.
Вот одна походкою усталой
Медленно выходит на порог
И, поднявшись из полуподвала,
Переходит двор наискосок.
Я опять готовлю отговорки,
И опять всё безразлично мне.
И соседка, обогнув задворки,
Оставляет нас наедине.
--вечер смерти наспех пригвоздил,--отчеканил Максуд,--бывают же великие словорубы.
--ага.
Фарид молчал, погрузившись в свои раздумья. Он вдруг задумался над тем, что жена на самом деле была похожа на Рену. Просто он не знал той Рениной стороны…
--что делать?,--он сказал это случайно, вопрос слетел с губ, неожиданно для него самого.
--ты о чем, дорогой?
--сам не понял,--Фарид улыбнулся жене с нежностью, которой сам от себя не ожидал.
--спроси у Чернышевского, Фарик..
--что?
--что тебе делать.
--к сожалению, до него не доходят письма.
--помер он..,--пояснила Нара.
--ахахахахха
--пойдемте в беседке что ли потусим? Там вид сейчас обалденный..
Нарминину идею поддержали, и компания дружно отправилась в беседку. Она находилась на небольшом возвышении и будто нависала над скалами. Нара обожала этот участок. У них был свой выход к морю, правда, достаточно отвесный и плавать там вряд ли кто-нибудь решился бы. Она часто спускалась на нижний участок скалистого берега (все равно достаточно высокий по сравнению с общим уровнем моря) и сидела там, пока Фарид смотрел телевизор в доме или дремал в гамаке.
Устроившись в беседке, Макс с Нарой «открыли» свой привычный поэтический вечер, обмениваясь тем новым, чем не успели обменяться до сих пор. Рена идеально вписалась в канву их общения. Они читали Есенина, Пастернака, Маяковского, Бродского, Бек. Рена прочла Павлову, которую обожала Нара. Фарид понемногу втягивался, как и бывало обычно на таких посиделках. Единственное, что он по-настоящему любил в поэзии были хайку и он внес свою лепту потрясающими строчками скандальной Акико Ёсано и парой вещей Басё.
--а как, кстати, идет Гессе?,--с улыбкой спросил Максуд.
Рена выдохнула дым, Нара рассмеялась. Фарид удивленно взглянул на Рену.
--ну, ты же не знаешь, Фарик! Мы виделись с Максом и Нарой ещё до того, как я приехала к вам сюда.
--как это?,--у Фарида похолодели руки.
--случайно в кафе… Прикольно да? Она же не видела наших американских фоток, если бы видела, то сразу узнала бы меня, правда?
--Рена прекрасный фотограф, Фарид. Ты знал?
Фарида передернуло.
--да,--выдавил он,--я знал,--курите в другую сторону, я сейчас задохнусь от вашего дыма, девочки!
Рена раздавила сигарету в пепельнице, глядя брату прямо в глаза. Нара продолжила курить, выдувая дым в другую сторону.
--у вас тут очень красиво,--Макс попытался снять откуда-то возникшее напряжение.
--да, я обожаю наши скалы. Я тебе покажу завтра кое-что. Тут внизу на камнях выцарапаны надписи, очень старые и очень интересные.
--круто.. А кто их делал?
--хочется верить, что хулиганы и поэты,--Нара улыбнулась.
--все поэты хулиганы, так ведь?,--спросила Рена
--да, золовушка, все поэты хулиганы.
Впервые за последние трое суток, Нара уснула рядом с мужем. Хотя уснула, конечно, громко сказано. Она долго ворочалась в постели, ей было то душно, то холодно, она ощущала аромат Рениной кожи, исходящий от простыней. Она уснула к утру неспокойным сном и просыпалась от малейшего шороха, во сне видела, как тонет в море. Фарид же, напротив, уснул, как только положил голову на подушку. Они лежали спинами друг к другу. И Нара реально ощущала, что рядом с ней лежит абсолютно чужой ей человек.
Глава двенадцатая. Viva Cuba Libre!
В каждом названии каждой из глав этой истории заложена маленькая тайна. Настолько маленькая, что может уместиться в спичечном коробке. Но настолько важная, что в простые словесные формы и втиснуть не пытайся… А ведь никто не разгадает этих тайн… Кроме одного человека. Который сделал бы это лишь раз взглянув поверх моих строчек, но он ведь не читает моих рассказов... Здравствуй, хранитель моих тайн!
Воскресение прошло пресновато. С утра компания решила съездить на соседний пляж. Они провели там полдня, пообедали в ресторанчике при прибрежном отеле, встретили знакомых, с которыми давно не виделись. Фарид почему-то медлил каждый раз, прежде чем знакомить с кем-то Рену. Нармина не удивлялась. Она знала, что мужу тяжело открывать кому-то чужому семейную тайну о наличии у него сводной сестры. Ближе к вечеру Наре позвонил знакомый художник и пригласил на выставку. Максуд с Реной загорелись пойти, они вернулись в дом, переоделись и, оставив Фарида смотреть вечерние новости, отправились в город. Тройка побывала на достаточно интересной выставке, пообщалась с Нармиными друзьями, поужинала в ресторане неподалеку и часам к одиннадцати вернулась домой. На утро Макс собрался рано и уехал вместе с Фаридом, никогда не приходящим на работу позже 9:00. Рена перебралась в Нарминину постель и они ещё долго валялись, сонные, ловя солнечных зайчиков, отражающихся от люстры, состоящей из маленьких цветных стеклышек. Поднявшись, они долго пили фруктовый чай в беседке, потом плавали в бассейне и, мня себя героинями молодежного фильма, целовались под водой. Они вернулись в спальню и, оставляя мокрые следы своих тел на простынях, сливались, будто в каком-то ритуальном экстазе. Мокрые волосы прилипали к лицу. Жара сводила с ума, но снимать с себя было нечего. Они опять уснули изможденные, несмотря на жару, обнимая друг друга. Именно это переплетение загорелых рук и ног Фарид и застал, неожиданно решив провести поздний обед дома. Он стоял в дверях и глядел на мирно спящую абсолютно нагую пару в некотором недоумении. Стоял долго, почему-то не в силах оторваться. Он слышал их мерное дыхание в унисон, видел спутавшиеся длинные, все ещё мокрые волосы, скомканные простыни. И почему-то у него не было в голове ни единого вопроса. Он оперся о дверной косяк, и хлипкая дверь скрипнула. Рена открыла глаза и увидела Фарида. Она вздрогнула и, пытаясь не потревожить Нармину, высвободилась из её объятий. Фарид прикрыл глаза, коснулся лба рукой. Ему показалось, что на него навалилась вся тяжесть атмосферы и, если он сделает шаг, он рухнет замертво, пригвожденный этой тяжестью к земле. Рена схватила майку, натянула шорты и, бросившись к нему, схватила за руку. Фарид высвободил свою кисть из её ладоней и все так же молча вышел из спальни. Она побежала за ним. Они вышли из дому, и пошли по направлению к беседке. Фарид остановился на краю скалы и уставился в какую-то точку на горизонте. Рена подбежала к нему, все ещё молча, не зная, какие подобрать слова.
--послушай,--сказала она почти шепотом.
--можешь не шептать, она не услышит,--сказал он устало.
--Фарид, ты не понимаешь ничего.
--да, чего я не понимаю?! Что ты трахаешься с моей женой?,--неожиданно он схватил её за руку и сжал её ладони в своих так сильно, что ей показалось, что пальцы вот-вот превратятся в крошево.
--ты ничего не понимаешь, идиот!,--она вскрикнула от боли. Он схватил её за волосы.
--что ты хочешь от меня, а? Зачем ты приехала?!
--ты был вроде бы рад! Отцепись от меня, тварь!
Она вырвалась и отошла на пару шагов назад.
--ты все продумала да? Сука! А Рена?! А?! Она знает?!
--Пошел ты знаешь куда?!
Он ударил её по лицу. Пощечина отпечаталась на её щеке, как ожог. Она потушила лицо о ладонь и подняла на него глаза. Я не знаю, что увидел в них Фарид, но написанный на его лице ужас, испугал даже Нармину, вышедшую на балкон на звуки ссоры. Земля уходила из-под ее ног. Она проснулась на Ренин крик, увидела машину Фарида в окне. Страх обуял её. Дрожа как в ознобе, Нармина набросила халат, надела вьетнамки и выскочила на балкон. Она увидела, как Рена вырвалась, услышала, как Фарид кричит на нее. Дальше все было как в фильме: искаженное ужасом лицо Фарида, узкая спина Рены на фоне моря, Фарид делает шаг назад, спотыкается и падает вниз. Нара видела ещё кое-что, но поверить в это у нее не было сил. Ей в какой-то момент показалось, что Рена подтолкнула его. Она могла успеть схватить его, когда тот споткнулся, но она не сделала этого. Она даже не сразу бросилась к лестнице, ведущей вниз. Остальной картины Нара уже не видела, она побежала к скалам с другой стороны дома—откуда было ближе—запахивая на бегу развевающиеся полы халата. Когда она прибежала, Рена уже сидела около распластанного на скале тела Фарида. От удара об острый камень, его череп треснул, как перезрелый арбуз. Нармина потеряла сознание. А когда пришла в себя, рядом уже стояли соседи, рыбаки, а откуда-то издалека доносилась серена скорой помощи. Кровь Фарида залила выемки на камне. Когда его тело подняли и погрузили в машину, Рена увидела ту самую надпись, о которой говорила Максу Нармина. Залитые кровью буквы складывались в следующее: «Здесь умерла любовь. 1958 год.». Рену передернуло и она зарыдала, а, вытирая с лица слезы и пот, она испачкалась в крови Фарида, которая, оказывается, осталась на её ладонях. Нара тоже вся была в его крови. Она кричала, соседка по даче пыталась успокоить её, повторяла какой-то бред о том, что все будет хорошо и, если это произошло, значит, на то была воля Божья. Обе девушки сели в машину скорой помощи, но везти его куда-либо уже не было смысла. Врач подписал какую-то бумагу и вручил её бьющейся в истерике Наре. Нара стала пихать её ему обратно, повторяя, что этого не может быть. Рена обняла её, но та никак не могла успокоиться и уже начала задыхаться от рыданий. Врач вколол Нармине успокоительное и с помощью водителя перенес её в дом. Рена осталась наедине с Фаридом. Она увидела свое отражение в зеркале на лобовом стекле и содрогнулась. Посмотрела на руки, на измазанные кровью белые шорты. Она улыбнулась, взглянув на Фарида. Кровь можно смыть.
Глава тринадцатая. Почему-то мне хочется веселить тебя
Привет. Я написала это слово и закрыла лицо руками. Я устала. Сегодня впервые за год, два месяца и пятнадцать дней я не получила от тебя сообщения с текстом «Доброе утро». Я знала, что когда-нибудь этот день наступит. Я думала, что ему должна предшествовать ссора или хотя бы что-то конкретное. Но нет. Ночью ты сказал, что не отпустишь меня, несмотря ни на что. Что переборешь мою отрешенность и холодность. Убьешь во мне безразличие. Сказал, что все будет хорошо и депрессия меня оставит. Я понимаю, быть с ледяной глыбой рядом тяжело. Подозревать, что тебя не любят. Не видеть теплоты и нежности. И ты просто не выдержал. Верила ли я в другой исход? Я очень хотела верить. Но, по всей видимости, другой исход со мной невозможен. Я не способна любить. Это звучит как приговор. Ты любишь меня, и я это знаю. И ты ещё обязательно дашь о себе знать. Но своим молчанием ты отдалил меня от себя только сильнее. Уже ничего нельзя вернуть, прости. Я очень хотела тебя любить по-настоящему.
Нармина сидела, уставившись на мигающий курсор, но не могла выжать из себя ни буквы. Она сидела и сидела. В глазах начинало рябить. Со дня смерти Фарида прошло уже 45 дней. Каждый день невыносимо впечатывался в памяти Нармины, так медленно время не шло никогда. Боль притупилась. Но бремя вины душило её. Она не спала ночами, лишь иногда дремала днем. Рена жила с ней. Макс периодически наведывался. Приезжали родители. Нармина пребывала в каком-то сомнамбулическом забытьи. Её не тревожило ничто происходящее вокруг. Она поселилась в закрытом мирке на пару с Реной и жила лишь какими-то нематериальными категориями и воспоминаниями. Иногда она сама не могла понять, где заканчивается реальность, и была ли она вообще? Был ли Фарид? Был ли их брак? Было ли время без Рены? Любила ли она мужа хоть когда-то? Была ли она счастлива? Ей казалось, что она находится на грани безумия и вот-вот сорвется с этой тонкой полоски черт знает куда.
Тишину огласил звук пришедшего на messenger сообщения. Нармина каждый раз забывала, что при входе в Интернет, он автоматически загружается. Она открыла окно сообщения.
--Нармина?
--да. Кто это?
--мне нужно с вами поговорить. Я не знаю, с чего начать. Для начала, примите, пожалуйста, фотографию.
Нармина выбрала «accept». Пока шла фотография, собеседник молчал. Нара ощутила неприятное напряжение, протянувшееся между ними. В итоге высветилась строка адреса, куда была отправлена фотография. Нармина открыла. С фото на нее глядела Рена в обнимку с другой девушкой. Фотография была сделана не в Баку. Рена была гораздо младше, чем сейчас и выглядела по-другому. Нармина улыбнулась.
--ну?
--вы знаете кого-нибудь с этой фотографии?
--да. Вот слева Рена, моя золовка.
--Нармина, а почему Фарид не берет трубку? Я с трудом отыскала ваш mail-адрес, я давно уже пытаюсь с вами связаться.
--его трубка в Каспийском море плавает.
--???
--девушка или кто вы там, мой муж скончался 45 дней назад. Его телефоном я запустила в море.
Собеседница молчала. Нармина вновь открыла пустой word документ и уставилась в мигающий курсор. Через десять минут окошко сообщения вновь загорелось.
--Нармина, как это произошло?
--он упал со скалы. Кто ты такой вообще?! Что за вопросы?!
--скажи, та темноволосая девушка с фотографии была рядом с ним в момент его смерти?
--Рена? Да была.
--Её не Рена зовут. Рена это я. Я сестра Фарида. Живу во Флориде. И сейчас нахожусь там.
--что за чушь?!
--если ты хочешь знать правду, просто молча выслушай. Вот тебе для начала копия моего паспорта с фотографией.
Нармина приняла документ. Он принадлежал Рене Абдуллаевой. С ID на нее смотрела незнакомая девушка с первой фотографии. Она была очень похожа на Фарида. И улыбалась до ужаса знакомой сдержанной улыбкой.
--пожалуйста, Нармина. Не нервничай. Не предпринимай ничего. Сиди и слушай меня. Я сестра Фарида. Наш отец развелся с его матерью, переехал сюда и женился на моей. Я знала о Фариде с рождения, а он обо мне нет. В прошлом году папу сбила машина, и я позвонила Фариду. Вскоре он приехал. Мы оказались очень похожи и внешне и характерами и сразу подружились. Я познакомила его со своими друзьями и близкими людьми. Среди них была моя подруга Линда. Мы дружим с пяти лет. На самом деле зовут её по-другому—Диляра Рахманова. Но она всегда была страшной выдумщицей и, как она назвала себя в пять лет Линдой, так её все и называют до сих пор. Она очень умная и талантливая. Но у нее есть реальные проблемы. Первый раз она попала в клинику лет в четырнадцать. Ей поставили какой-то сложный диагноз. Я сейчас уже не помню. Знаешь, будто она живет в придуманном мире, но по-настоящему. Она все время лгала. Убегала из дома. Курила марихуану. Путалась непонятно с кем. Потом родители клали её в клинику, она приходила в себя. Становилась прежней. Где-то на полгода. А потом что-то новое. Она однажды даже в суд подала на нашего друга за изнасилование, хотя он даже не прикасался к ней. Но я с детства знаю её. А таких друзей не меняют. Так вот. Они с Фаридом сразу подружились. И когда он позвонил и сказал, что женится, она решила летом съездить к вам в гости. Я не смогла приехать на свадьбу, я защищалась весной. К тому же мне сложно приезжать в Баку. Видеть папиных родственников. Я все время ощущаю себя чужой. Одним словом, она полетела без меня. А пару дней назад я была у её мамы в гостях, кое-что должна была взять из фотографий наших общих и нашла вот это.
Нармина приняла следующую фотографию и оцепенела. На ней были Рена с Фаридом. Такой же ракурс, как на тех Нармининых фотографиях, что Рена сделала после их фотосессии.
--Нармина, я не знала, что у них все так далеко зашло. Насколько я поняла по твоей реакции, она выдавала себя за меня?
--да
--она рядом?
--нет. Она в городе. Я на даче.
--Ты можешь пойти и посмотреть её документы, если не веришь мне. Только, пожалуйста, не наезжай на нее. У нее очень слабая психика. Может случиться срыв..
--ты что с ума сошла?! Она твоего брата убила!
--она все-таки была там?
--я видела все с балкона. Она его толкнула.
--я пока не могу ничего понять… И не могу поверить.
--а я..
Повисло молчание. Нармина вышла из программы, поднялась со стула и спустилась в комнату, где лежали Ренины вещи. В правом кармашке дорожной сумки лежали документы Диляры Рахмановой—ID, заграничный паспорт, водительские права. Нармина осела в каком-то полуобморочном состоянии. Последние два месяца никак не укладывались в голове. Что произошло с её жизнью? Как такое могло произойти? Она дрожала как в ознобе. Глаза наполнились слезами. Она ощутила все навалившееся на нее вдруг отчаяние и одиночество. Её жизнь превратилась в пепелище. Она потеряла все. И как грязно потеряла… Она почувствовала себя глупой, никчемной марионеткой, куклой, дешевой бездарной куклой…
Рена вернулась домой под вечер. Она поднялась наверх, увидела включенный компьютер и открытый документ с мигающим курсором.
--Нара!
Никто не отозвался. Она спустилась вниз. Нармины не было ни на кухне, ни в спальнях. Трубку она не поднимала. Рена съежилась. Она ненавидела оставаться в пустом доме одной. Рена заперла все двери и окна и легла спать рано. Ночью был страшный шторм. Брызги волн попадали на стекла, начал ливень. Нармина не появилась и на утро. Через неделю рыбаки нашли её тело километрах в трех от дачи. Его прибило к скалистому берегу, опухшее и синее, оно запуталось в грязной мазутной тине. Один из них узнал на её щиколотке браслетик с бирюзой. Тот самый, с которым она никогда не расставалась.
После того, как тело Нармины нашли, Рена исчезла. Её не было ни на похоронах, ни на четвергах. Её больше никто и никогда не видел. Во всяком случае, прошло уже почти три года с того злосчастного августа.
Глава четырнадцатая. Sossegarde, только думал о тебе. Хотел написать. Не знал что.
Здравствуй. Ты ощущаешь эту агонию? Я опять ничего не ем. Почти не сплю. Неужели, я не достойна обыкновенного человечьего счастья? А ведь я и тебя делаю несчастливым. Стоит ли продолжать это? Замкнутый круг. Карусель. Я ощущаю себя грязной дворняжкой. Дождь идет. Она скулит, не знает куда податься. Мерзнет. Мне всегда особенно одиноко, когда я осознаю, каким несчастным делаю человека, который любит меня. Парадокс.
Рена тогда сказала, приедет её брат. Она немного нервничала. Даже купила новые туфли специально к этому дню. Я чувствовала, что это будет что-то очень важное. Круг разомкнется. Превратится в спираль. Сейчас есть лишь одна спираль. На одном конце я, на втором Рена. И так уже много лет. Она не узнает об этом. Она испугается. И уйдет. А этого нельзя позволить. Она ещё не готова принять истину. Когда я увидела Фарида, я все поняла. Это была Рена, просто в мужском теле. И я сразу полюбила её в нем. То же спокойствие, непоколебимость, твердость. Моя противоположность. У него те же губы, те же глаза и такие же кудри. А ещё привычка трясти ногой и тянуть слог. Я смотрела на него как на её отражение и понимала—три. Три витка спирали. Ответ—три. Нужно разомкнуть цепь трижды. Когда цепь разомкнется, нужно сохранить свидетельство разомкнутости. Я сохранила. На фото. Но ничего не произошло. Наступило затишье. Но я знала—такое бывает лишь перед бурей. Он женился. В моей голове родился план. Я все поняла! Если Фарид—это Рена, а я как бы его пара, то значит я—его жена. А его жена—Нармина. Чтобы разомкнуть круг, мне нужно быть с Нарминой. Но Нармина замужем за Фаридом. Она с Фаридом. А Фарид это Рена. Значит, я должна стать Реной. Чтобы быть с Нарминой. И только тогда Рена будет со мной. Тогда, когда разомкнутся все круги. Это как круги Эйлера—один в другом. Надо добраться до последнего, а потом вернуться к первому и найти суть. Стать сутью. Тут простая математика. Уравнения. Уравнения и знаки. Я разомкнула четвертый круг, когда сфотографировала себя в объятиях Нармины. И мне показалось, что я разомкнула все цепи и теперь могу дотянуться до Рены, а значит стать кругом, потому что Рена и есть я. Но я забыла о Фариде. Разомкнутая с ним цепь должна оставаться разомкнутой. Когда произошел сбой, и он увидел край системы, застав меня с Нарминой, мог произойти полный крах. И в тот момент, когда он стоял на краю скалы, он сам увидел ответ в моих глазах. Я уверена—он все понял. Он увидел будущее. И сделал шаг. Шаг назад иногда важнее ста шагов вперед. Его кровь на моих руках и лице были ошибкой. Это слишком физическое. Но я отмыла их новой спиралью. В поисках альтернативных эго участников цепи, я совсем забыла о Максуде, который является альтернативным эго Нармины. Четверги Фарида проходили во дворе их городской квартиры. А я оставалась на даче. Максуд приехал, чтобы побыть со мной, я не выношу одиночества в больших помещениях. Оно должно быть сужено до объемов тела. Я разомкнула последний круг с ним. Через месяц пропала Нармина. Она, наверняка, тоже поняла торжество шага назад. И я поняла—я центр. Я ощутила себя сутью и основой всего. Цепи сомкнулись внутри меня в единый круг. Карусель заработала. Я вышла на мокрую после дождя улочку. Было ранее утро. Я вдохнула свежего морского воздуха и засмеялась. Знаки меня не обманули. Теперь мы с Реной—одно. Мы будем любить друг друга вечно. Отсюда и до скончания веков. Спокойное после дождя море ласкало мои босые ноги. Радуга висела в небе гигантским ободком. Откуда-то взявшаяся черная дворняжка грелась на солнце, подставляя нечесаные бока теплу. Мне хотелось улыбаться и ей. От счастья хотелось плакать. И хотелось верить и, чтобы верили в тебя. И было столько свободы, что, казалось, нет в жизни ничего невозможного. А ведь так и есть—нет ничего невозможного. Нужно просто знать последовательность верных шагов. Увидеть схему и следовать ей. Счастье не исчисляется годами. И не исчисляется вообще. Оно далеко от логики алгебры. И не имеет ничего общего с логикой символической. Логика счастья алогична и беспола. Логика счастья, как бесконечность—что на нее не множь, все равно получишь бесконечность. Она насущна. Мои посылы отправляются в будущее, будто бумажные журавлики. Они перелетят океан и аккуратно приземлятся в Рениной спальне. Она проснется утром и поразится тому, какие красивые журавлики прилетели к ночью в ее комнату. И ей уже не нужно будет ничего объяснять. Потому что она это я. Навеки.
Бакинская Джульетта
© Copyright: Jnayna, 2008
Свидетельство о публикации №208050600280
Свидетельство о публикации №208050600280
Рецензии
Думаю, в каком бы отчаянном положении не был человек, не стоит лишать себя жизни, того, что дано нам только раз. Просто надо пережить этот отчаянный момент...
Тому, что в страсти было решено,
Чуть минет страсть, забвенье суждено.
И радость и печаль, бушуя в нас,
Свои решенья губят в тот же час;...
Очень понравился рассказ, много интересных историй и, конечно же, нельзя не оценить твой тонкий юмор. )))
Пиши! Твори! Ты очень талатлива! Успехов!
Рена Велиева 04.08.2011 22:16 • Заявить о нарушении
Тому, что в страсти было решено,
Чуть минет страсть, забвенье суждено.
И радость и печаль, бушуя в нас,
Свои решенья губят в тот же час;...
Очень понравился рассказ, много интересных историй и, конечно же, нельзя не оценить твой тонкий юмор. )))
Пиши! Твори! Ты очень талатлива! Успехов!
Рена Велиева 04.08.2011 22:16 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.