Рукопись найденная на трамвайной остановке

   В те годы у меня был вид заправского донжуана. Великолепный, хотя и потёртый костюм; замечательные, правда немного разбитые туфли; прекрасный, местами чем-то заляпанный галстук на голое тело; у меня не было кашне и носок, и от меня исходил прекрасный аромат, недавно пролитого на себя, великолепного дешевого портвейна. Правда я был без шляпы и зонта, хотя стояла промозглая дождливая осень. Пусть в моих башмаках давно хлюпало, но я прогуливался совершенно не спеша, зажав поперёк туловища свою замечательную, с гвоздем на конце, трость. Торопиться мне было не куда, да и моё стремление попасть на задворки ресторации « Три поросёнка» удерживало меня в тех местах. Неожиданно, отвлекая меня от созерцания вожделенных ворот, через кои я должен был проникнуть на запретную для меня территорию, почувствовал, что моя уникальная трость дернулась, и сзади раздался словосочетания, которые были для меня внове. Обернувшись, я увидел женщину на оранжевой поляне апельсинов… «Девушка с персиком»  отправили в запасник. И я сказал:
    -Мадам! Я знаю три языка: два из них русские, а один матерный, но то, что я услышал только что приводит меня в восхищение - как много не изведанного имеет быть на белом свете! В ваших словах звучит небесная музыка, а за вид, который открылся окружающим,  Ван-Гог с Гогеном за право написать это, подрались бы, злобно плюясь и шипя! Я так поражен, что, вынужден, в печали удалится!..
    На что, Мадонна, отягощённая двумя пакетами, очень убедительно и изысканно попросила присмотреть за апельсинами, пока она купит пакет ларьке, вот в этом, за её спиной. Первое правило джентльмена поясняет не объясняя, что даме не отказывают, тем более, когда она настаивает.
    Вы представить себе не можете, как плохо отчищается застывшими пальцами кожура апельсина! Но в моём животе урчало, и когда она вернулась через минуту, я уже съел половинку четвёртого апельсина,  а так как кожуры вокруг не валялось, дама подумала, что это первый. Интеллигентно  приказав мне прекратить поедание, и вручив вновь приобретённый пакет, указала на просыпанные фрукты, кротко пояснила, что мне следует делать.
    Затем, дополнительно, оказав мне доверие двумя, другими, пакетами, и отобрав костыль, смиренно сказала:
    -Дружок, шагай впереди и не вздумай чего лишнего! Помни - я входила в сборную мира по городкам!
   В парадном, стоящий на манер американско-фашистских урядников сторож - ноги на ширине плеч, руки за спину, при пенсне и при нагане - сканировал меня взглядом и, показав мадам, что он чистит зубы, кивнул головой: мол, я так вас уважаю, милостивая сударыня, что хоть на ишаке заезжайте.
   В квартире я сам определил по запаху направление к кухне и, сняв обувь, прошествовал туда и был оскорблён брошенными вслед словами: что, мол, в обуви меньше бы натоптал. Да, человек может не иметь пары носков, но в жилье он обязательно разуется. Мы не имеем морального права топтать презренной обувью священную плоть ковров и паласов. Мы уважаем труд подневольных женщин востока и свободных голландских ткачих.
   Из кухни добрая самаритянка подталкивая меня остриём моей же искусно изогнутой трости, довела до ванной комнаты и приказала мне раздеться, сложив мой чудный гардероб в мусорный пакет. До корешков души возмущённый пренебрежительным отношением к моей личной собственности, я поднял чёрный флаг свободы и взбунтовался! Я кричал о попрании прав и жажде справедливости, о не терпимом ущемлении свободы личности и нечистых инсинуациях, о невозможном порабощении чувств и низвержении духа, об отрицании отрицаний и неизбежном каталапсе вселенной! Не помогло…
   -Лезь, дружок, в ванну и отмыкай.
   Принц и нищий не чувствовали того, что разорвало мою душу и убило мой мозг. Я понял, что не чего не понимаю в этой карточной игре под названием жизнь. После ванны мне выдали халат и мягкие тапочки, мне дали сто граммов водки и массу того, чем питаются генералы свалок. Затем определили койко-место и строго пояснили, где мне следует находиться и когда, а когда и куда, даже при наличии чистых ног, я не смел появляться.
   Жизнь моя сместилась с оси координат, и я перенёсся в другое измерение. Я получил, наверное, великолепную одежду, мне время от времени нацеживали водки, меня  выводили на прогулки по улицам и паркам, меня подкармливали в ресторациях, где не разрешали класть руки на стол и шмыгать носом, я целыми днями валялся на диване и ничего не делал, но я не мог самостоятельно выйти на улицу. Весь ужас моего положения обозначалось одной фразой - меня заставляли перед сном мыть ноги! Меня ласкали  и лелеяли, меня обожали, но сметенный мой дух жаждал свободы! И я сбегал! И ещё, и еще, и ещё.… И вечная фраза:
   -Дружок, что же ты заставляешь меня волноваться! Почему ты каждый раз убегаешь? Что тебе плохо?
   Говоривший умолк, плеснул в огромную алюминиевую кружку себе портвейна, выпил, утёр губы рукавом и собрался продолжать:
   -Но вот неделю как я свободен и это великое достояние человечества…
   Только в это время в светлый круг костра вошла стройная и миловидная женщина средних лет и произнесла:
   -Дружок, я так устала тебя искать!
Она присела рядом с ним, обняла за плечи, продолжала:
   -Давай помогу тебе подняться, пошли в машину…
   Две не ясные, но крупные мужские тени весомым аргументом стояли за её спиной.





…Аналогичный случай произошел в Тамбове. Маня, имевшая прозвище «Дай я тебя поцелую», решила закончить свою несчастною одинокую жизнь, и стала подыскивать себе мужчину на все случаи. Сложность заключалась в том, что претенденты не толпились под её окнами и не ломились в стальную дверь, а подъезд многоэтажного дома не был осыпан розами или ещё какими либо другими, даже вполне заурядными цветами. Маня женщина обширная во всём - душевно и телесами. И если хорошего человека должно быть много, то из Мани это хорошее просто выплескивалось, и она становилась просто прекрасной. Она помогала всем: и словом, и делом, и телом, но счастье не желало поселиться её трехкомнатной квартире. Нет, оно присутствовало, но не заполняло и не сияло, и даже не светилось, а так, мерцало. Но человеческое несовершенство не знает границ, оно требует для индивидуума деньги, исчисляемые миллиардами, власти исчисляемые другими миллиардами, а уж что касается чего ещё, то математики не знают таких цыфирь. 
   Ну, так вот, жажда заполучить мужа заполнило всё существо Мани, а так как, существо её было приобширным, как мы замечали раньше, то и жажда была такого количества и качества, что просто  приходилось поражаться. Она заполнила множество анкет во множестве брачных агентствах, она подала объявления  во всех местных газетах, включая газету сексуальных меньшинств «Хочется». И, даже, с помощью одного малокровного студента, иногда находящего у неё  моральный, материальный и телесный приют, искала свою любовь в той самой всемирной паутине, где нашли счастье немало разнообразных аферистов. Только все усилия были напрасны по вине непомерной честности  Мани - она описывала себя такой, какая она есть: рост, вес, возраст -  короче дура дурой! Единственное, что она утаивала, это было её благосостояние. Она не боялась брачных жуликов, она не боялась брака по расчёту, она боялась налоговой инспекции, ибо как честный человек она не желала кормить армию воров, и, поэтому,  утаивала от государства большую часть своих доходов. 
   И толи её настойчивость, толи господин случай, великий и ужасный, но только однажды в одном из своих заведений она углядела потрёпанного мужчину, определённо бывшего интеллигента, пившего копеечное пиво в уголке. Его неприкаянность поразило огромное Манино сердце, и она послала своего самого расторопного работника проследить за ним  и разузнать о нём все, что только можно. Самые худшие опасения подтвердились, что непомерно порадовало Маню. Неухоженный мужчина был кем-то брошенным мужем, безработным коммунистическим историком и даже кандидатом  тех же наук, не сумевшим найти в себе силы объявить себя тайным противником КПСС, раскачивавшим устои тоталитарного государства. Короче, мотовоз диалектического материализма снес его на обочину жизни и для других особей женского пола он не представлял никакой ценности.
   Расторопный работник, вознаграждённый сакраментальной фразой «дай тебя поцелую» и небольшой денежной суммой, получил следующее задание: завлечь профессора  в пивную и там, следуя канонам, довести его до кондиции.
   Операция под кодовым названием «Дичь» прошла на этот раз успешно. Бедный доцент проснулся весь в белых простынях на огромной кровати, рядом с прекрасным женским телом. Правда одно отравляло жизненное существование - это жутчайшая головная боль и полный провал памяти. И как не напрягал он свои расползшиеся по подушке мозги, не мог вспомнить,  как же он добился в жизни такого, пусть кратковременного счастья. Ничего не вспомнив, он забылся тяжелым похмельным сном, а когда  очнулся вновь, то увидел то, что на всегда сразило его сердце - что-то огромное и прекрасное, одетое в белые невесомые кружева держало перед ним никелированный поднос на котором  стоял запотевший мерзавчик, лежала таблетка аспирина рядом со стаканом тонкого стекла, наполненного водой и в маленьком блюдце ждал расправы малосольный огурец.
    А когда вы спросите меня, существует ли на свете счастье, то я, может быть, дам вам адрес, где оно живёт.










   Любовь и верность это  обман, точно такой же, как водка «Русский размер» налитая в литровую бутылку, если вспомнить о том, что наши предки вытаскивали и ставили на стол трёхлитровую четверть. Всё произошло тогда, когда лето распушило свой белый тополиный хвост. Неловкое уличное знакомство, год переписки и кольца в загсе. Хоть ты не лётчик, не смотря на прекрасную  авиационную форму, но ты всё равно в авиации, рядом со стремительными железными птицами, ты молод, строен и подтянут и её влюблённость переходит в любовь. Впереди полная романтики жизнь - тихие провинциальные города, поездки в отпуск на море, редкие выезды в область за покупками, и в конце весь осыпанный, как перхотью, орденами муж, полковник, и даже генерал!
   Заполярный военный городок, комната в общежитии для офицеров, мечты о замене через четыре, три, два, один год и рапорт об отказе замены и через пять лет ещё один. Но у вас уже нормальная квартира, работа, деньги и главное, год за два. А полковником, не то чтоб генералом, после двух провалов поступления в академию, можно и не быть. Одно из событий - покупка кооперативной квартиры в областном городе в центре России. Чёрт, вовремя же успели - и возможность и деньги были. И вот оно! Пенсия в тридцать восемь лет в звании майора, а вокруг в запотелом азарте все куют презренный металл! Засучив повыше рукава, суёшь руки в горнило - вот сейчас заграбастаю! И получаешь ожог, и хорошо, если самой слабой степени… потом уже поосторожней, поаккуратней, понемножку. И так же, понемножку, передаёшь часть дел своей ненаглядной, потом еще и ещё, и как-то незаметно, постепенно  все дела начинает вести она, а ты, майор, пропивай свою пенсию. А однажды, стряхивая пыль с парадного мундира, замечаешь, что квартира то другая, и детям ты давно не авторитет, и жена, баба ягодка опять, да не твоя. И ты свободен как сопля в полёте, хоть ты не лётчик! Давайте же глотнём из не совсем « Русского размера» за мир детям, деньги бабам и свободу нам, мужикам!






   Почему я женился? А положенно было, есть положено.… В обязанности гражданина своего родного государства входит создание первичной ячейки общества - семьи. Иначе хана - ты подозрителен во всех отношениях. Ты враг государства. Ты боишься проболтать какие то свои тайны, ты не хочешь произвести новое пушечное мясо для будущих правительств, да им управлять то не кем будет, о ком же будут печься дети нынешней власти? Кто же их будет кормить - поить то, обувать - одевать? Сами то кроме воровства да болтовни не хрена не умеют.               
 

...аналогичный случай был в Тамбове. Вы можете мне не поверить, но не один мужчина в мире никогда не сумел заметить, как самая славная и самая прелестная женщина превратилась в злобную и отвратительную стерву. Просто однажды, после очередного скандала, он садится в кресло, або  колченогий стул и опревши унылую харю в ладони неожиданно для себя понимает, что он живёт в клетке с родной сестрой жены гамадрила и всё, что он нажил тяжким праведным трудом, состоит из домашних тапочек и вытянутых на коленях да потёртых на заду трико. Даже вожделенная бутылочка в холодильнике, не может быть открыта без величайшего позволения. И мировая скорбь навечно поселяется в сердце индивидуума, и он понимает что совершил великую ошибку выйдя в тот роковой день, когда её встретил, вообще из дома.
   Бывший интендант, прапорщик запаса, а ныне владетель мелкооптового склада-магазина по фамилии Бесяга кровно любил-ненавидел мать-родину. Любил за то, что она была его родиной, а ненавидел за то, что она отбирала него тринадцать процентов его доходов. То, что она отбирала - это несколько преувеличенно было бы сказано. Но пыталась. Хоть ей не удавалось. Но пыталась. И в этой неугасимой борьбе с любимой родиной прапорщик-интендант неуклонно побеждал, пополняя свои закрома, как пополнял и побеждал, будучи на службе у той же родине. И хоть в олигархах не числился, но булку с маслом и баночку с икоркой имел. Имел. В прошедшем времени. И накрыло его не любимое государство, со своими длинными налоговыми руками, которые он ненавидел, а та, самая прелестная и нежная с которой он, наивный дурак, делил постель (я у стенки - ты с краю) и стол (по том уже принципу). Пока он был ЧПешником, всё шло преотлично, но для того, что бы было ещё отличней, необходимо было расширяться, и он стал ОООшником. Он стал отцом - основателем, а несравненная и вечно прекрасная - матерью-учредительницей. Так он и остался им, отцом - основателем, лейбл и лицо фирмы, почётный зиц-председатель. История умалчивает, и не какие архивы не прояснят это туманное дело, не через пятьдесят, ни через сто лет, как и каким способом, нежнейшая из нежных, прибрала в свои изысканные ручки, а главное сумела удержать в них,  приумножить и расширить нелёгкое дело мелкооптовой торговли. А что же наш страдалец, прапорщик запаса и бывший интендант? А ничего. Вначале был лицом фирмы, потом просто лицом в доме, а затем лицом без определённых занятий. Поменял место жительства с отдельно стоящих хором на отдельную однокомнатную квартиру, где и славно проживает ныне на дотации, выделяемые бывшей ненаглядной, и безрадостно размышляя как он, такой умный и славный, смог жениться на этой дочери ведьмы и гориллы, внучке Змей Горыныча . Воистину, сколько не глядись в зеркало при бритье, кроме намыленной, приевшийся, но горячо любимой рожи, никого будущего не разглядишь.












   Валерий Иванович Потапов менял колесо на своей «Волге»,  которое так некстати спустило. Некстати это не потому, что он куда-то очень спешил, спешить то было вовсе не куда, а потому, что шёл серый, мелкий, отвратительный осенний дождь. Можно было конечно позвонить водителю, он, конечно же, приехал бы с кем-нибудь, и этот кто-то заменил бы колесо и отогнал машину в гараж, а сам бы Валерий Иванович Потапов уехал бы с водителем домой.
   Но Валерий Иванович, мужчина, упёртый и самостоятельный, если решивший сегодня быть за рулём, то всё связанное с этим разруливал сам. Он уже убирал домкрат в багажник, когда заметил женщину, катившую ручную коляску с привязанным к ней мешком. На женщине был надет полиэтиленовый плащ, под которым были куртка, спортивные штаны и резиновые сапоги. Пышные чёрные волосы, продёрнутые частыми строчками седины, зачесанные назад, не были покрыты платком, а глаза, тёмные и бездонные, добили Потапова до конца. Он подбежал к женщине, перегородил ей дорогу, и, пустив в ход всё своё обаяние, неожиданно для себя, находя нужные слова, убедил её сесть в машину.
  Узнав у неё адрес, Потапов поехал самым дальним путём. В дороге, за разговором он выяснил, что зовут её Вера, что работает она на заводе сборщицей, что у них сокращённая рабочая неделя, что зарплату несколько месяцев не платят, что троих детей и неработающего мужа-пьяницу надо кормить, вот она с подругами и ходили на совхозное поле воровать капусту. Только подругам надо было в другую сторону, а ей  пришлось идти одной на остановку. Адреналин растекался по Потапову, он смеялся, шутил, рассказывал и расспрашивал но, в конце концов, они подъехали к дому, где жила Вера. Валерий Иванович попытался, было помочь донести мешок до квартиры, но помощь была решительно отклонена, и ему ничего не оставалось, как только просто уехать, не решившись назначить встречу.
  Три дня Потапов не находил себе места, без конца перебирая варианты как бы нечаянной встречи, но раз за разом отметая их. Затем, плюнув на всё, он с утра подъехал к подъезду, где жила она и стал ждать. Ему неслыханно повезло - она вышла из дома через два часа. Он подождал, когда она отойдёт за угол, поехал вслед за ней. Догнав её, он остановился и вышел из машины. Вера нисколько не удивилась, увидав его, а, только, улыбнувшись, поздоровалась, и Потапов сделал то за чем приехал. Он рассказал ей, что у него за городом есть дом, там во флигеле живёт одинокий пенсионер, приятель его отца, который сторожит и одновременно ухаживает за садом и двором. А сам он, Потапов, всё время живёт в городе и очень редко, иногда, с гостями, там бывает. Но дом огромный, трёхэтажный, а значит, за ним нужен надлежащий пригляд, поэтому  пусть Вера увольняется, к чёрту, с завода и поступает к нему экономкой загородный дом. А что семья? Семья пусть перебирается вместе с ней. Весь третий этаж в её полном распоряжении. Муж будет помогать дяде Коле, и когда потребуется ей. А детей в школу он будет отвозить на машине... значит, дядя Коля будет отвозить. Время на размышление неограниченно, но чем быстрей будет принято решение, тем лучше.
  И решение было принято. Она пошла туда, работать, с детьми - муж отказался.
   А дальше уже не интересно - всё стало, так  как должно было быть.
- Хотелось бы посмотреть на её мужа - произнесли у костра.
- Смотрите…










…аналогичный случай был в Тамбове. Бизнесмен и олигарх местного значения, некто Полтарушкин, будучи сильно женат, неожиданно для окружающих очередной раз влюбился. На этот раз он крепко и беззаветно полюбил простую мойщицу окон, крепко сбитую и пышущею здоровьем женщину, лет тридцати пяти. Светлана, так звали женщину, имела за собой двоих детей и один развод, хорошую плохооплачеваемую работу, и весёлый нрав. Причём, несмотря на все эти достоинства, она на господина Полторушкина не обращала ни малейшего внимания, чем очень сильно печалила вышеозначенного господина. Олигарх и бизнесмен, если из кожи и не лез, но, во всяком случае, старался до пота, чтобы прекрасная Светлана удостоила его вниманием. Да кто она все-таки такая - полунищая бабёнка-разведёнка! Да выгоню её с работы к чёртовой матери! Но сердцу не прикажешь, и он подъезжал на своей крутой иномарке затемненными окнами туда, куда направлял работать Светлану, и подолгу, истомлённый душой и телом, восхищаясь, наблюдал за ней, сгорая от страсти. Ах, какая женщина!..
   Жена олигарха, заметив, что муж начал набирать вес, так как от переживаний у него разыгрался аппетит, пришла к жалкой мойщице окон, и, будучи женщиной, не очень умной, устроила скандал. Да как она смеет и что себе позволяет! И, приказала ей уступить этому кобелю - любимому мужу. Финал был печален - олигархша вылетела с пинком из квартиры, а Светлана - с работы. Правда, справедливости ради, надо добавить, что Полторушкин добился своего. В своём кабинете он получил, и не однократно, от Светланы мокрой тряпкой по роже, а славная охрана не смогла ничего поделать, боясь подступиться к разъярённой женщине. А, может, и не хотела.
- Мужики, налейте мне портвешку, чтобы я мог выпить за всех тех, кто не продаётся и не покупается!













      Меня всегда мучил вопрос, орёт ли жена президента на своего мужа?  Шмякает ли столовую посуду об пол, усиливая своё  негодование? Встречает ли мужа риторическим вопросом: где он был, негодяй и презренный человек, сегодня до шести часов вечера, если сегодня воскресенье?  Какой такой гараж и машина!? Какое пивко с друзьями?! Когда детьми займёшься!? Вон, погляди, дневники… ужас! .. ужас! А ты какой-то ерундой занимаешься, дома совершенно не бываешь!!! Но об этом мне, наверняка,  нивжисть не узнать.  А хотелось бы…
   Лично я многократно это испытывал на себе сам, и  наблюдал страдания других. Но я не об этом.   Я о жене Хрулёва.  Оч-чень милая женщина. Приятная во всех отношениях. Милая, заботливая, умелая, хозяйственная и так далее, и тому подобное, но сварливая. Нет, всё ранее перечисленное тоже  уверенная, правда. Для посторонних так оно и было, ну а дома, для Хрулёва, ужас по всем параметрам. Если Хрулёв находился дома, то он постоянно мешал ей, или что-то делал не так, или наоборот, не делал ничего. Если его не было дома, даже если ходил он в магазин, по её же посылу, так почему так долго ходил, или не то купил, хотя всё  что надо было купить, написано  было рукой жены. К чести Хрулёва он боролся со всем этим как мог. Вплоть до развода. И не раз. Почти в привычку вошло. Но каким-то непостижимым образом всё вначале урегулировалось, а затем начиналось с начала. Наверное, это и зовут любовью. Но я не об этом. Занимался Хрулёв проектированием разнообразных социальнозначимых объектов. Совершенно разных -  от больниц до гаражей. Так, рядовой инженер-проектировщик, в рядовом бюро. Да всё у него было среднее: возраст, рост, внешность. Включая зарплату. Даже напивался он по среднему - изредка. И вот, в один из таких своих счастливых дней, в преддверии уикенда, то есть в пятницу, по совершенно не значительному поводу - юбилей родной организации, - в кругу коллег, принял он на грудь определённое количество спиртосодержащей влаги. Жена об этом мероприятии была осведомлена, а потому родной дом не подпирал его своим неустанным зовом.  Так сказать, находился он в полнейшей нирване. Заводилой он ни когда не был, по углам тоже не отсиживался, а так, крутился вместе с такими же, как он сам, вёл беседы на темы разные, выпивал по маленько. Где-то в разгаре всеобщего благоденствия, кто-то вспомнил о студенческих годах. Чего только ни вспоминали: экзамены - зачёты, преподавателей, сокурсников и сокурсниц, пирушки и стипендии, да мало ли чего,… а Хрулёв вспомнил, но не кому не рассказал, а просто вспомнил, как он молодой студиоз, лазил по водосточной трубе, на второй этаж, с букетиком цветов, иногда купленных у старушек, а иногда просто оборванных с клумб, к молоденькой прелестнице. Как сидя на подоконнике, свесив ноги на улицу, читал ей стихи. Он даже вспомнил их. А она, сидела за столом, подперев рукой щёку, слушала его и улыбалась. Глаза её светились и смотрели на Хрулёва с восторгом и нежностью. Вот как, прошло всего-то каких-то двадцать лет, а он напрочь забыл про это. Как же это так? Хрулёв, не с кем не попрощавшись, просто вышел на улицу, неспешным шагом дошёл до нужной остановки, сел в нужный троллейбус и поехал в нужную сторону.  Выйдя из троллейбуса,  в ближайшем цветочном киоске купив букет роз, да-да, теперь роз, направился в сторону знакомого дома. Там, забравшись на козырёк подъезда, осторожно ступил на газовую трубу, тянувшеюся вдоль фасада и по ней, очень осторожно передвигаясь, добрался он до кухонного окна. Заглянув в освещённое окно, Хрулёв тихонько постучал в стекло. Женщина по ту сторону окна удивлённо взглянула в его сторону, потом ужаснулась, рассердилась, и, наконец, заулыбалась. В момент всё слетело с подоконника, окно открылось, и Хрулёв, усевшись на него, свесив ноги на улицу, протянул ей цветы. А затем он вспомнил все те стихи, которые когда-то читал ей. А может и не совсем те, но всё же он начал их читать. Он читал ей стихи, и эта женщина, сидела за столом, подперев рукой щёку, и ласково улыбалась ему, и смотрела на него как тогда, давно, в юности. И пусть было и время другое, и дом совершенно другой, и они были другими, но как будто не было между ними двадцати лет супружеской жизни. Я как раз об этом. Чего только не вытворяют с человеком вино и воспоминания.
   Налейте-ка и мне,  вдруг я чего-то вспомню, и со мной тоже чего ни будь, произойдёт, хотя произойти совершенно ничего не может.   








…если вы плеснёте в мой «самовар» немного портвешка, то я расскажу аналогичный случай в Тамбове. В частном секторе на улице… неважно, на какой улице, но в большом и ухоженном доме жила поживала вдова лет так, скажем, меньше пятидесяти, но более сорока. Росточка, скажем, она была не высокого, востроносая и быстроглазая, да характером бойкая. Служила она на почте, и конечно же не ямщиком, но что-то там принимала-выдавала.
   Почта была старой, располагалась в таком ветхом и древнем домишке, что наверняка помнила тех самых ямщиков. И вот, почтовое ведомство, решило, если хотя и не строить новое здание, то хотя бы отремонтировать его, не останавливая, так сказать, производства. По такому выдающемуся случаю на почту была направлена бригада из трёх мастеров, могущих из нехрена творить чудеса. Завезли материал, и работа закипела. Одному из мастеров, по прозвищу Трескун, шутница судьба выкинула карту работать именно в том помещении, где несла свою трудовую вахту пресловутая вдова. А так как, вышеопределённый Трескун, был мужчина видный, крупный, выше среднего роста, круглолиц, курнос, розовощёк и вдобавок рыжеволос, а от природы ещё  и говорлив, то каждое своё телодвижение сопровождал определёнными словесами. Но, на определённые слова, у определённого слоя общества, имеется определённая реакция и, как итог, возникает обыкновенный, из недопонимания, конфликт. Вдова категорически не терпела определённых слов, не при каких обстоятельствах. И, будучи женщиной активной позиции, на каждое общенепринятые слова и выражения, отвечала приторным мещанским нравоучением, при этом, не прекращая ни на миг своей работы. Так и бубнили они каждый своё весь рабочий день.
   Но, то ли на небесах перепутали разнарядки, то ли компьютер у них там дал какой то сбой, однажды вдова пришла на работу печальная и тихая, как осенний вечер. Трескун, по своей весёлой безнравственности, вначале ни чего не заметил, а потом и сам приутих. И уже в конце дня начал расспрашивать, что могло случиться такого страшного, так что вдовица целый день прожила на одних только вздохах. После долгих и мягких расспросов высветилась необычно жуткая история. Накануне вечером какой-то недоумок - шофёр съехал с дороги и снёс, ей, несчастной, забор, ворота и въехал в сарай. И весь её уютный и ухоженный двор, на данном этапе, представляет из себя воспоминания о Ташкентском землетрясении. Шофёр, в припадке раскаяния, по приезде милиции съездил куда-то, и привёз достаточную сумму денег для восстановления,порушенного хозяйства. А теперь она, в скорби и печали, размышляет, где найти такого работника, который бы преступил к полноценному восстановлению разрушений, и при этом не был бы алкашом, и - внимательно посмотрев на Трескуна - не сквернословил. Трескун, в душе мягкий, до неприличия человек, с тяжким вздохом, пообещал попробовать подыскать товарища с данными качествами, хотя это настолько трудно, как забить гвоздь пуховой подушкой. Но всё равно, готов сейчас, жертвуя своим личным, ещё не прожитым временем, поехать и осмотреть разрушения, а также оценить время потребное для ремонта. Вдова, вначале, как положено, отказалась от такой жертвы в её пользу, но затем неожиданно согласилась. Да и ехать никуда не требовалось, жила она в полутора кварталах от почты.
   Увиденным Трескун был впечатлен. Его добрейшее сердце заболело от увиденного и, повинуясь безотчётному порыву, безаппелляционно настоял, что б он сей же час реставрировал туалет, как предмет первой необходимости. И к темноте сортир был выстроен как сказочный терем. Трескун был награждён ужином и отбыл восвояси.
   С утра на почте началась старая история нудным бубнением с обеих сторон, и не прекращалась весь день. К вечеру вдова поинтересовалась насчёт работника, на что Трескун вполне резонно ответил, что где б он его взял, так-растак, когда он, растуды повсюду, целый день на работе! Тогда вдова, задыхаясь от возмущения, потребовала выполнение данного ей слова, и объявила, что значит, он сам будет после работы разгребать этот завал, и не увидит своей семьи, пока всё не будет в надлежащем виде! А из заработанных денег она вычтет его питание, от того, что у неё не хватит никаких денег прокормить такого борова! Трескун вспылил и заявил, что ни какая шмакодявка не заставит его делать то, что он не хочет. А вечера он будет проводить дома перед телевизором, так-разэдак. Ругались они довольно долго, и победила женская логика. Вдовушка заявила, что вообще ему не заплатит ни копейки, но он всё ей построит, и пусть вся его семья плачет от тоски, видя, как поздно возвращается с работы, не принося денежек. И Трескун неожиданно тихо спросил у неё - разве он это разнёс ей жилище? Но кто-то должен же ей всё отремонтировать, резонно заметила она.
   В тот вечер он опять пошёл с ней. И до темноты доламывал, растаскивал, убирал и складывал, после чего получил свой ужин и отправился домой.
   На выходные дни они поехали за досками и прочей дребеденью, которая потребна для достойного ремонта. И тогда же она, неожиданно задумавшись, спросила, а как относится ко всему этому его жена? Он пожал плечами и ответил, что понятия не имеет. Но она настаивала, что она говорит? Трескун засмеялся и сказал, что не знает, так как лет пятнадцать её не видел.… И видя недоумение вдовы, пояснил, что первая его жена была настолько ревнивой, что ревновала, наверное, даже к кошке живущей в подъезде. И посему удалилась от него года через три после свадьбы. А что вторая жена? Так её никогда и не было. Тут вдовушка призадумалась. Думала она ровно три месяца, а после очередного ужина, он остался у неё ночевать. Навсегда.
   Я так думаю, что два уставших от одиночества человека почти всегда смогут найти общие слова.







   Если немного задуматься и тяжело подумать, то всё что здесь было рассказано не так уж дивно.
   Богатая и не скупая женщина, с годами чуть более пятидесяти, имеющая сына с полноценной семьёй, не балбеса или как обычно, полудурка, а вполне нормального, где-то за что-то отвечающего молодого мужчину, а также несколько миллионов полновесных совершенно не тугриков, оставленных ей бывшем мужем, в обмен на очень молодую жену, поехала, в далеко не сельпо, за подарком для снохи. В салоне для людей с качеством, в то время служил некий молодой человек, обладающий несомненной внешностью и статью, а так же чрезвычайной угодливостью и галантностью, что составляет часть его профессии. Нам не известно что произошло, но факт остаётся фактом - покупку на дом была доставлена тем самым молодым человеком. Принят он в доме был благосклонно, проведён в гостиную и напоён кофе с коньяком, и удостоен  дружеской беседы. Как-то само собой получилось, что следующая покупка произошла в том же магазине. И тот же молодой человек был назначен для доставки.
   Однажды вечером, конечно же, абсолютно нечаянно, проезжая мимо бутика, где служил означенный молодой человек, женщина заметила его идущего пешком по тротуару. Ну не могла же она не  остановиться и не подвести его! Это было бы не справедливо!
   Естественно, сын предъявил претензии. Конечно же, бывший муж не остался в стороне. Но всё с гневом было отметено. Обоим было указанно на их ошибки и подлости, на их равнодушие и её одиночество, а так же на полное право личной жизни, в которую никто и не под каким предлогом не имеет право вмешиваться. Да пошли вы все…
    Сын сделал всё что мог, не нанял только киллера. Бывший муж не делал вообще ничего, только перестал появляться в местах, где находилась она. Окружающие посплетничали и успокоились. Не успокоился только бывший приказчик, а ныне альфонс. Понимая, что его положение такое же шаткое как положение иглы стоящей на яйце поставленного, на острый конец, он вытягивал из бедной богатой и влюблённой женщины все, что только мог. Но ветреница Фортуна сделала очередной финт и он, обеспечив настоящее, не смог обеспечить себе будущее. Миллионерша стала бывшей миллионершей. В конце концов, её разорил собственный сын.
   Теперь  она просто любящая бабушка собственных внуков. У неё достаточно денег, которые выделяет ей сын, чтоб их баловать. А если у неё когда-нибудь, и, задерживался на ночь кто-то из мужчин, то не нам её судить. А что альфонс? Мне его не жаль - ни синицы в руке, ни журавля в небе… так, промозглый осенний дождь над головой без зонта, и воспоминания бывшего кронпринца. Существует много пословиц на эту тему, но я скажу иначе - в семье бобров  кошке не место.







   Не надо торопить меня, сейчас выпью, закушу, расскажу.… Ну вот, в небольшом городке, а может в большом селе, где есть работающая церковь, неработающий кинотеатр, клуб железнодорожников в котором теперь то ли коммерсанты тряпками торгуют, то ли железнодорожники рельсами, ну и прочие организации с флагами и без них, проживали два семейства, ну скажем, Филимоновы и Тропушины. Жили они через высокий забор, выстроенный Тропушиным.
   Филимонов служил долгие годы шофером на рейсовом автобусе, а Тропушин работал управляющим чего-то, а по сему, общались между собой редко и невзначай. Потом как-то, это  что-то, где работал Тропушин, обанкротилось, и это сильно отразилось на его благосостоянии. Он стал ещё богаче. А Филимонов не стал, а даже на оборот, потому что его жена лишилась работы. И были у них детки, у первого двое, второго трое. И как водится, детки выросли и упорхнули, а может просто разъехались из родных домов. Кому охота прозябать в этом лишённом романтике и затёртом на обочине большой и бурлящей жизни, городке.
   Но судьба большая лгунья, и врёт она, всем подряд, губя веру, ломая надежды и плюя на мечты.
   Прошло несколько лет, и в особняке за высоким забором, появилась молодая женщина с ребёнком, мальчиком. А за не крашенным сером забором, молодой человек, без детей, но с бородой. И они не встретились у колодца, она с коромыслом, а он с ведром - не было ни какого колодца; ни на остановке - она ни когда не ездила на автобусе, ни в кинотеатре - закрыт был кинотеатр. Более того, она о нём и не слыхала, а он слыхал да не видал, хотя были когда-то знакомы - в одной школе учились.
   Но судьба есть судьба, она делит не делимое и совмещает не совместимое, отбирает надежду и дарит счастье. Извилиста её тропа, и не кто не может знать её намерения там, за поворотом.
   Однажды - какое прекрасное слово! - налейте мне ещё глоток, - так вот, однажды, в бывший клуб железнодорожников, вошла молодая женщина с плачущим мальцом лет пяти. Она в одной руке держала огромный автомобиль, а другой тащила за собой плачущее дитя. Ей быстро указали на лавчонку с надписью «Металлоремонт», владельцем которого, а также рабочим в одном лице оказался молодой человек. При бороде.
   Оторвавшись, от какой-то работы, он принял заказ, и, войдя в положение, тут же принялся за ремонт детского автомобиля, причём, впустив дитя, значит и мамашу за прилавок, чтобы ребёнок мог наблюдать за возрождением к жизни его любимого аппарата. Автомобиль ожил, пацан расцвёл, мать расплатилась и они ушли. Тут бы и истории конец, но нет. Через пару-тройку дней они появились опять. И опять ребёнок с упоением наблюдал, как бородатый дядька колдовал над его очередной поломанной игрушкой. Неожиданно обнаружилось, что в доме молодой дамы полным-полно испорченных вещей, которые требовали ремонта. То ли  они давно там валялись, то ли стали часто ломаться. И приносить она стала их уже одна, просто к закрытию мастерской. Срочности они не требовали, молодые люди возвращались домой вместе, благо им было по дороге.
   Но улица не без глаз, и господин Тропушин скоро узнал, что в доме отремонтирована даже древняя, никому не нужная, швейная машинка. Дочери выдали по шеям, дочь выдала истерику. Мастеру «золотые руки» пообещали лишить лицензии и вообще оставить без работы. А не поможет - поломать эти самые руки, а за одно выдернуть ноги.
   И сделали ещё хуже. Они стали встречаться по ночам. Бородач проделал в заборе незаметную дыру, да не одну, что при желании забор был бы похож на очень редкую решетку.
   Папаша Филимонов с сыном ругался через день. Мать плакала и умоляла сына уехать и забыть её навсегда. Не помогло.
   И тогда в дело вмешались  приехавшие братья Тропушкины. Они прижали младшего Филимонова, и внятно объяснили, оставив для убедительности пару синяков, что  для сборов чемоданов у него очень мало времени, как раз до их отъезда.
   И он уехал. Только через три месяца у Тропушиных пропала дочь. Вместе со своим сыном.
    Никто  в том городке не знает что и как с ними. А если кто и знает, то сильно молчит об этом, чтоб не навредить самим себе.
   Любовь, - налейте мне,- если она, конечно, существует, видимо настолько сильная штука, что спорить с неё не стоит. Бесполезно.
               

   В небольшом городе, у самого северного из южных морей, проживал некто по фамилии Сахаров, причём, с ударением на второй слог. Проживал он в своём доме, не далеко от моря. Дом ему достался от родителей, а позже от жены, которая оставила его ему полностью без раздела, когда развелась с ним, убедившись в его коммерческой неспособности, и съехала в купленную квартиру во вновь отстроенной многоэтажке. Детей у них, по какой то причине, не было, так что с женой он расстался хотя и с печалью, но без особой скорби. Летом он служил спасателем на пляже одного из санаториев, а зимой там же, оператором котельной, то бишь кочегаром. За исключением одной из комнатушек, остальные комнаты в своём доме сдавал он с весны по осень отдыхающим, наводняющими, в сезон, городок. И при южном климате, когда кровь закипает до температуры греха, особой проблемы с женщинами у него не было, а значит, вёл он жизнь устоявшегося холостяка. Так благоденствовал он на протяжении десятка лет, и жил бы в согласии с собой и далее, если бы не шутница Судьба, вывалившая поверх колоды даму червей.
    Ольга Семёновна не никогда имела мужа, но имела тридцать пять лет и пятнадцатилетнего оболтуса сына. Накопив, при величайшей экономии, определённую сумму денежных единиц, она решилась съездить, наконец-то, куда-нибудь отдохнуть, поближе к морским просторам, вдохнуть сырого солёного, пропахшего водорослями и йодом воздуха. Сын-вундеркинд, узнав, что это даже не Турция, на отрез отказался сопровождать мать в её вояже, и остался дома с добрейшей бабкой, и дедом, бывшем военным, а ныне пенсионером и воспитателем единственного и неподражаемого внука.
   А по сему, Ольга Семёновна, не обременённая большой семьёй и деньгами, оказалась одна в не знакомом городке на берегу такого же, не большого моря, что сопутствовало её настроению, финансам и билету.
   В первом же доме, куда она обратилась по поводу койко-места, ей обозначили такую цену, что она охнула про себя, но внутренняя сдержанность и подспудная готовность к чему-либо такому, удержали её от публичного высказывания собственного мнения о рыночной экономики. Дальнейшее обследование жилого фонда не дали положительных результатов об улучшении экономического фона в предоставлении жилищных услуг, так сказать, не организованным отдыхающим. Это печалило. Но последнее предложение настолько её поразило, что она не сдержалась и выразила своё негодование по поводу необоснованной ценовой политики данного квартиросдатчика. На что, небритый мужчина с полусонными глазами, ответил, что он не сдаёт койку, он сдаёт комнату, а, сколько в ней там будут жить, ему безразлично. Одна ли она, с любовником, или с двумя, или даже с пятерыми детьми. Кухня общая, туалет то же, в комнате кровать, диван, стол, платяной шкаф
и телевизор. Ванной нет, есть душ, и заселены , кроме его, ещё две комнаты. Оплата может быть за день, за неделю, за весь срок, но вперёд.
   Ольга Семёновна, неожиданно быстро для себя, перевела все экономические минусы в бытовые и моральные плюсы,  и осталась довольна результатом, тем более невыездной сын оставил её место для финансового лавирования. И она согласилась.
   Что такое море! Если вы там когда-нибудь побывали там один  единственный раз, ваши воспоминания будут полны неги и солнца. Если же вам не удалось хлебнуть солёной морской воды, тепло ласкающее ваше тело, не миритесь с этим, а поставьте целью увидать это зелёно-голубое пространство. О нём не расскажешь…
  Реальное представлении провинциального жителя об отдыхе на море приблизительно таково. До полного бессилия набарахтавшись в море, выползаешь на берег и там, как шашлык, переворачиваясь, время от времени на солнце, получаешь равномерный, качественный загар во всё тело, укрепляя своё расшатанное здоровье. И поедая неимоверное количество мандаринов, яблок, груш, сливы, персиков, арбузов и дынь, привезённых сюда из далёких экзотических стран, а так же местных абрикосов, на половину не дозрелых, запасаешь в организме, так нужные холодную длинную зиму витамины.  Потом это повторяешь. Разнообразие просто пугающе поражает.
   Но Ольга Семёновна обладала несомненным свойством в умении отдыхать. День её был насыщен и разнообразен. Утренние морские и солнечные ванны, вечерние моционы по набережной и дневные в окрестностях городка, не далёкие экскурсии по достопримечательностям местного масштаба, и прочие доступные не развитой индустрии здешнего туризма развлечения. Но однажды, всё когда-нибудь случается однажды, где-то через неделю, она надумала устроить себе отдых - небольшую стирку. А чтобы не шокировать окружающих итогами своей работы, решила развесить то, что постирала, там, за забором  со скрипучей калиткой, из-за которого торчали густые ветки черешни. Ужас её был не поддельным. И Ольга Семёновна решила, что её бельё не достойно сушиться на этой помойке. Но высказать свой протест она не могла ни кому, так как хозяином этого безобразия являлся небритый владелец дома, который присутствовал только или рано утром, или поздно вечером, и то не всегда. Главное в жизни  - это умение принимать решения. Иногда после долгих и тяжких  раздумий, иногда быстро, а иногда спонтанно. Но решение бывает принято, и далее идет действие.
   Бельё было развешено в комнате, а Ольга Семёновна весь свой гнев направила на борьбу со свалкой на заднем дворе. Поздно вечером она закончила свой не лёгкий труд, свалив весь мусор перед воротами, и отправилась спать, не дождавшись владельца этого хлама.
    Утром, когда солнце уже приближалось к зениту, стыдясь вчерашнего порыва, в чужой монастырь и всякое такое, она вышла из дома, страшась разборок с хозяином, но к своему удивлению мусора не обнаружила. Тихонько пробравшись на задний двор, не обнаружила его и там. Весь хлам был вывезен.
  Только вечером, когда Ольга Семёновна лениво смотрела какую-то белиберду по телевизору, неспешно поглощая испанский виноград, в дверь постучали, и на пороге появился хозяин. Трезвый, бритый и причёсанный. Его довольно мускулистый торс обтягивала белая футболка, заправленная в джинсы,  ноги были обуты в белые же кроссовки. И Ольге Семёновне невольно подумалось, что если его приодеть, то можно с ним в кино, да что там в кино, в театр можно сходить, пройтись по набережной, посидеть в ресторане…
Но быстро отогнала крамольные мысли.
   А Сахаров даже и не помышлял не о чём подобном. Он пришёл задать только один вопрос - «Зачем?», не надеясь получить  на него по настоящему вразумительного ответа. По его опыту, женская логика  была не постижима.  И он давно отказался от попыток разобраться в ней и принимал всё как есть. И всё же он долго слушал тихий голос, который поведал ему, как он много о себе не знал, причём не самого лестного. Затем закрыл за собой дверь и ушёл, на последок обронив:
   -А кому это мешало?
   Ольга Семёновна от такого в изумлении уставилась на закрывшуюся дверь, и с негодованием выяснила для себя, что этих мужиков ни когда не понять, если они не могут усвоить одну простую мысль - ЧТОБ ЧИСТО БЫЛО!
   Можно бы было, и закончить эту историю на этом месте, оставив немного интриги и поле для полёта фантазии. Только, к сожалению, всё закончилось до банальности просто. Накануне    отъезда, поздним вечером, дверь комнаты Ольги Семёновны с треском открылась, и Сахаров оперевшись на косяки обеими руками, изрёк:
   - Ты остаешься здесь… - и, обмякнув, рухнул на пол комнаты. Ольга Семёновна подскочила к упавшему, и почувствовала от него ярко выраженный запах спиртного. Беда обострялась положением лежащего - передняя часть туловища находилась в комнате, а филейная, извините, часть в коридоре. Вопрос ребром стоял не шуточный. Добавить верхнюю часть туши, так сказать, к окорокам, и оставить всё это в коридоре, этически было бы не верно. Затащить же оставшеюся часть тела в свою комнату и уложить его на диване, означало порушить своё моральное кредо, ко всем мужчинам вообще, и к данному алкоголику в частности. А оставить всё, если так можно выразиться, статус-кво, запрещал уголовный кодекс, в частности статья о не оказании помощи. И тут Ольга Семёновна отбросив далеко в сторону все свои кредо, подхватила Сахарова под мышки, начала втягивать его к себе. Вдруг тот тяжело застонал. Она опустила его. Стон продолжался, потом затих. Она снова подхватила его, и опять стон. Не смотря на это Ольга Семёновна всё же втянула тело в комнату. Сахаров стонал не открывая глаз. Она расстегнула рубашку на его груди и бросилась к телефону..
   На другой день, с утра,  Ольга Семёновна пришла к нему в больницу. И лежавший на койке Сахаров прояснил ситуацию. Просто ему не захотелось делиться  сотней тяжко заработанных рублей, кои находились при нём, со шпаной, которая решила их позаимствовать у подвыпившего гражданина. Били его, наверное, с удовольствием, вымещая на нём  все свои обиды на этот мир в прошлом, настоящим и будущим.
   К обеду Ольга Семёновна, поддавшись на уговоры, сдала обратные билеты домой, твёрдо пообещав ему присмотреть за домом и похозяйствовать там. А себе - выкорчевать, к чёрту, его пьянство и беспорядок в доме.
   Да и мужчина он, все-таки нечего.
   За сим я не могу вам сказать, откуда приходит любовь. Да и куда уходит, тоже не могу сказать.






… тоже мне, теорема Ферма. Была у них любовь такая, что ни кто не сомневался в её истинности. Ещё со школы, с класса девятого. Всё время вместе. И уроки делать, и на танцульки бегать, и в кино. Даже ходили они, всюду взявшись за руки. Но только правильные они были. И поженились только когда учились уже на пятом курсе университета. И всё у них было выверено и просчитано. Расписано по часам, месяцам и годам. А главное всё у них получалось, так как хотели. Здоровый быт и здоровый образ жизни. Пить - ни-ни, курить - да что вы! Регулярные выезды за город. Зимой лыжи, летом дача. Лёгкий физический труд разнообразит интеллектуальное сидение на попе. Дитю - твёрдое расписание, правильные книжки и прекрасные манеры. Вся жизнь как настенный календарь - графа к графе, строка к строке. Никаких ссор, только диспуты в пол голоса и не при ребёнке. При ребёнке едины, как демонстранты на площади. Взрыв произошёл как взрыв сверхновой. Мощно и не заметно для окружающих. И разлетелись они в разные стороны. Она в одну, он в другую, ребёнок, к  всеобщей радости, в море любви к двум дедам и двум бабкам.
   Что я хочу сказать. Любовь трепетная птица  полная порывов и несоответствий, она не может жить в удушье казармы. Она просто выдохнется, как спирт из не закрытого стакана.






   Если на улице идёт дождь, а вам он ни к чему, то, сколько не рыдай, дождь будет идти всё равно. И все басни о том, что кто-то в засуху выпросил дождь не стоят выеденного яйца. Есть вещи, которые не изменить и не исправить, сколько не бейся в истерике.   
   В довольно большом городе, где много домов, а в них квартир, в которых проживает очень много людей,  жил-поживал некий молодой человек. Жил спокойно, не кому не мешая, с мамой-папой, в отведённой ему отдельной комнате. Регулярно, как и положено, посещал работу, где трудолюбиво добывал себе на хлеб насущный денежные купюры. И как положено молодому человеку, надлежаще проводил свой досуг. Досуг был разнообразен до однообразности. И в зависимости от настроения то скучен, то весел и приятен. Парень  он был общителен, и по этому круг его приятелей был обширен. Не часто, и не редко,  как это бывает  в молодости, приглашали его на всякого рода вечеринки. Одни он посещал, а от других, по разным причинам, как мог, отказывался. Так он и жил, то, бурля и закипая, то, творя прямолинейное равномерное скольжение по жизни.
   Как-то раз, когда его сущность требовала покоя, а окружающая среда в виде лучшего друга жаждала бури, был он  завлечён на застолье, по поводу то ли чьего-то рождения, то ли на оборот, увольнения с работы. Вёл он себя там, на столько тихо и скромно, что когда решил покинуть шумное собрание, то ни кто  этого не заметил и не заскучал.
    Если кто помнит летние июньские деньки, тот может себе представить девятичасовой субботний вечер. И вот в такой - то вечер и брел себе парень через сквер, где за кустами сирени раздавались голоса и удары теннисных ракеток по мячу. Не о чём не думая, молодой человек направился туда просто посидеть, и просто посмотреть, как воодушевлённые азартом люди лупцуют ни в чём не повинный мяч. Устроившись на кривобокой скамейки без спинки, рядом с чехлом от ракетки и рюкзачком, не известно кому принадлежавшими, он начал спокойно наблюдать за суетой на площадке. И когда кто-то присел рядом, не удосужился даже повернуть голову. Он не был увлечён игрой, ему было просто хорошо и покойно, и абсолютно наплевать на сидящего рядом, как и на игру. И когда девичий голос констатировал, что люди на площадке что-то могут, он удивился. Он удивился тому, что люди, играющие в мяч, что-то могут, и тому, что с ним заговорили. Не спеша, он повернул голову и оглядел говорящую. Так себе, ничего особого. Худощавая, не высокая, темноволосая. И с лицом всё в порядке: не рябая и не косая, хотя на конкурс красавиц и не годилась. Хотя как сказать. Молчать оказалось ему не вежливым, и он ответил, что не черта в игре не понимает, а просто сидит и отдыхает. И тогда она начала объяснять происходящее на площадке. Но он не слушал её, просто продолжал наблюдать за мячом. Вдруг неожиданно прервав её, рассказал, что сбежал с вечеринки, куда затащил его друг. Хозяева, милые и приятные люди, наверняка не заметили его ухода, так как он с ними не близко знаком - так пару раз встречались где-то. Она засмеялась, и сказала ему, именно сегодня она отклонила одно приглашение на вечеринку. Вся уже собралась, но в последний момент передумала. Наверное, там сейчас весело. И она назвала пару фамилий людей, которые должны присутствовать там. Молодой человек заинтересовался. Не спеша поднявшись со скамейки и объявив, что ему надоело смотреть как размахивают ракетками, предложил прогуляться. Посмотрев на удивлённую девушку он, кстати, представился, назвав своё имя. Она назвала своё и решительно встав, согласилась. Бродя по улицам города, он рассказывал забавные истории и называя участников их, выяснял, что с некоторыми она знакома, с одними хорошо, с другими не очень. И, получалось, что они вообще должны были давно уже встретиться, так как у них оказалось много общих знакомых, и только по разным причинам ни как не могли попасть в одно и то же место одновременно.
   Поженились они через полгода.
   Так что, если судьба указала вам ворота, в кои следует  прошествовать, от предназначенного никак не отвертеться.






   … аналогичный случай был в Тамбове. В некоторой коммунальной конторе служил слесарем - санитарным техником товарищ Завалуев, мужчина солидный и комплектацией и характером. Работой его было ходить по квартирам с коричневой хозяйственной сумкой, из которой торчали слесарные ключи, и находилась прочая потребная для труда нужность, и протыкать там, где должно течь и затыкать там, где наоборот. Так что если в кране нет воды, то значит у вас в доме товарищ Завалуев.
   Вышла как-то зимою, ещё не поздним вечером, разнарядка поставить в определённую квартиру радиатор отопления. Такую, знаете чугунную махину, которая находясь под окном, своим видом портит интерьер, но даёт тепло. А ввиду того, что одному её установить не возможно, назначен ему в напарники был Витя, парень молодой и не очень, можно прямо сказать, опытный. Сама батарея была завезена в квартиру ещё накануне, и в силу обстоятельств, установка её должна происходить именно этот вечер. Так что напарники отправились работать эту самую батарею уже где-то после шести вечера, согласно договорённости с хозяином квартиры. Витя, как более молодой, со всем инструментом отправился в надлежащую квартиру, а товарищ Завалуев поискать пару кирпичей, что бы подложить под этот самый радиатор, для удобства установки. Обозначенные кирпичи отыскались, и товарищ Завалуев мерно топая кирзовыми сапогами по ступеням лестницы, поднялся к квартире, в коей надлежало работать. Толкнув дверь и убедившись, что она заперта, нажав кнопку звонка, он стал ждать, когда ему откроют. Дверь приоткрылась на ширину цепочки и половинка лица с блестящим глазом начала тщательно его рассматривать.
   Правда сказать, смотреть было на что. Широкоплечий мужик, высокого роста, с рябым лицом, одетый в засаленную и вытертую шапку, в маломерный ватник, из коротких рукавов которого торчали  огромные грязные руки,  сжимавшие кирпичи, в сальных брюках, неопределённого цвета, огромными пузырями раздувающимися от грязных кирзовых сапог, и ароматом дрянного самогона. Половинка лица поинтересовалась, чего, мол, тебе надобно, индивид? На что доблестный санитарный техник, будучи глуховатым, громовым голосом ответствовал, что прибыл выполнить заказ, и поинтересовался о напарнике. Дверь тут же закрылась, и послышалось требованье немедленно удалиться. Недоумевающий товарищ Завалыкин после секундного размышления о том, куда пропал его непутёвый молодой напарник в месте с нарядом на работу,  доложил закрытой двери, что ничего, он подождёт во дворе, и затопал вниз по лестнице. Расположившись на скамейке, супротив подъезда, он закурил, и тихо матерясь, стал ждать.
   Мужчина он был не торопливый и обстоятельный, а значит, ожидание его не томило, а только в голове его крутилась мысль, на какую такую шабашку отправилось это чудо-ребенок. В размышлениях он не обратил внимания, как возле него остановилась машина. Охнул лишь тогда, когда двое мужиков, выскочивших из неё, принялись крутить ему руки. Немного осерчав, он треснул нападавших друг о друга, и им стало нехорошо. Только третий человек, сзади повисший на шее, смог выправить ситуацию, и бедного слесаря запихали в машину.
   В околотке, куда его доставили блюстители порядка в штатском, немного прошлись по рёбрам резиновыми дубинками за сопротивление сотрудникам органов и объявили террористом, собиравшимся совершить покушение на помощника прокурора. Затем отправили в холодную осознать и приготовиться к добровольному признанию. К утру.
   В тоже время напарник Витя, не дождавшись своего наставника, в квартире этажом выше, по телефону обратился за помощью к свободному слесарю, и работа была благополучно закончена. Затем он явился в диспетчерскую, закрыл наряд и расписался за двоих. После чего с чувством глубоко выполненного долга отправился домой.
    Естественно, вся эта история происходила в пятницу, а по сему на следующее утро в околотке никто не стал разбираться с товарищем Завалуевым по существу дела, на работе по случаю выходного дня его никто не хватился, а дома некому было его искать, так как верная половина супружеской жизни, находилась в сельской местности, в не большой деревеньке, где был у них домик, доставшийся ей от родителей.
   И только в далёкий понедельник, и то после обеда, истина всплыла. Ретивые оперативники орденов не получили, а страдалец, слесарь - санитарный техник товарищ Завалуев, обрёл свободу.   
   Из этого можно сделать несколько выводов, но мы их делать не будем, на кой хрен это нам надо.

 






   Случаи разные бывают. Кто под новый год ходит в баню, а потом летит в Ленинград. Кто едет на рыбалку, а оказывается на свадьбе. Кто ломиться в чужую дверь, и неожиданно оказывается женатым. А кто-то постоянно влипает в такие истории, и негде, кроме милиции не оказывается. Просто господин Случай крутит свою рулетку, в которой редко кому выпадает выигрыш.
   Это произошло в годы, когда все работали, а зарплату получали некоторые. Работник одного городского предприятия, ещё не закрытого, но имеющего стремление к этому, неожиданно для себя получил некоторую сумму денежных единиц. Что с ними делать он не знал, а подсказать было не кому, так как жена с остальными членами семьи к тому времени покинула его. Конечно, потребности у него были, и большие. Потребности были большие, а денежных единиц мало. Жалко, но что поделаешь. Разумно рассудив, что без еды ему будет трудновато, он отложил некоторую сумму на питание. Оглядев гардероб, он понял, что в худых ботинках в сырую осень будет несколько не комфортно, остальное можно ещё как-то починить и использовать. Трудное решение было принято, и его следовало, понятное дело, выполнять. И гражданин оказался на вещевом рынке, где, ясный перец, как в Греции, есть всё. Долго, очень долго он бродил между рядами, выглядывая то, что ему было нужно. Тут он притомился. Августовский день был зноен и жарок, а в ларьках при базаре присутствовало пиво. Закупив бутылочку, того, что подешевле, он потребил его. И почувствовал, что ему полегчало. Но не на много. Тогда он приобрёл ещё пару, уложив одну в пакет, и испивая на ходу другую, отправился на поиски товара дальше. Дело пошло легче. Легче и проще стало торговаться, прицениваться и всё прочее. Но нужный товар таки не шёл в руки. Это печалило. А тут вышел он случайно туда, где различный люд мужского пола выпивал и закусывал различные горячительные напитки, не дорогого качества. Там он и задержался. На немного. И опять побрел, прицениваясь и приторговываясь. Жара не спадала, а посему пришлось ещё выпить пивка. Но гадские ботинки не шли в руки и всё. А значит, для повышения тонуса, следовало забежать шинок. За столик, где он сидел со сто пятьдесят граммами с бутербродом, пристроился к нему какой то товарищ с разговорами, так что для поддержки разговора пришлось добавить ещё немного, и ещё. Затем, почувствовав некоторую усталость, он решил перенести поиски своей обувки на другие сроки и отправился домой. На остановке, притомлённый и усталый, усевшись на скамью в ожидании транспорта, очень случайно задремал. И транспорт подъехал, в виде милицейской машины. Двое разудалых милиционера, видавшие всякие виды, быстренько подхватили его под руки и определили в медвытрезвитель. Медицинского там было мало, да и вытрезвлять его ни кто не собирался. Раздели, разули и запустили в камеру, лиц так на пятнадцать. К вечеру его, достаточно протрезвевшего, ни куда не выпустили, а, сославшись на какие-то причины, оставили вытрезвляться до утра. А за сотворённый им небольшой словесный бунт по этому поводу, его привязали к специальному креслу для усмирения. Отсидев там и поняв, что его всё-таки не выпустят, он, утихомирив свой бунтарский дух,  тихо отправился обратно на нары. Где, завернувшись в хилое, до прозрачности, одеяло и провёл ночь в коллективе таких же, как он, бедолаг. Утром, получивши все свои вещи обратно, он обнаружил, что денег у него ровно столько, сколько нужно для оплаты услуг предоставленных ему славной и храброй милицией. Его недоумение развеял протокол, в котором очень простым языком, не очень образованных милиционеров, разъяснялось, что подвыпивший гражданин был обнаружен в окружении лиц неопределённых занятий, кои, видимо, и похитили его деньги, оставив ровно столько, сколько требовалось для оплаты милицейско-медицинского учреждения.
    И теперь данный гражданин живёт с твёрдым убеждением, что существуют в мире нашем довольно честные воры, которые вытащив ваш бумажник, отсчитав определённую сумму дензнаков в свой доход, остальные укладывают обратно, и  возвращают его, тайным  образом, обратно карман гражданина, видимо точно зная, сколько ему потребуется на ближайшее будущее.
   И отныне проживает сей гражданин в полной уверенности, что государство, имеющее такой большой золотой запас честных людей, ожидает великое светлое будущее. А милиция, имеющая в своём распоряжении такой замечательный деревянный трон с ремнями, благополучно осилит все тёмные силы общества.
   Так что, если есть - храните в банке, если нет - хранит вас бог.






   

    Пьянь и рвань, профессиональный алкоголик Иудин был в своём амплуа - с похмелья. Жажда питала его энтузиазм. С вечной поговоркой, что волка ноги кормят, он был солидарен. А посему всегда находился в поиске. Он, как профессионал, знал множество способов для добывания того , что приводило его в нормальное, для него, состояние. Вот и сейчас, бредя по тусклой, от его горькой доли, улице, он перебирал в усталой голове своей, некоторые из них, которые более вероятно могли привести его к победе. Трудность заключалось в том, что способов было несколько, а он один. А провалив выбранный, мог не успеть реализовать другие. Конечно, потом бы он их реализовал, но время  оказалось упущенным, а результат отдалён. Выбрать предстояло до перекрёстка, ибо на перекрёстке надлежало, в зависимости от плана повернуть либо налево, либо на право, либо шлёпать прямо. Выбор, прямо сказать чреват и актуален. И тяжёл, как тяжелы были его не лёгкие мысли. И только кусты, растущие вдоль тротуара, сочувственно шептали ему, что-то, весёлой зелёной листвой. Вот там-то, под этими кустами, и узрел своим соколиным взором, алкоголик Иудин нечто, наполнившее смутной надеждой его печальное существо. Это была сумка. Большая и ёмкая, с двумя строптиво поднятыми вверх ручками, даже, наверное, кожаная. Прелестного янтарно-коричневого цвета, чем-то явно наполненная, она вызывающе скучала под зелененькими кустиками.
   Тут алкоголик Иудин сделал стойку, на мгновенье замерев с поднятой ногой. Далее он осторожно опустил её на асфальт, и,  медленно, вращая  только голову в фасонистой, видавшей виды, кепке, огляделся. Затем он огляделся поворачиваясь всем телом. Всё было преотлично. Конкурентов заметно не было.  Вдоль тротуара стояло несколько автомобилей, с виду совершенно пустых, и лишь  впереди, на недалёком перекрёстке, стояли, в ожидании зелёного света, несколько граждан. А сзади, довольно далеко, неторопливо катили коляски две молоденькие мамы, выгуливающие своих чадо. Ситуация была на раз, два, три. Тут алкоголик- профессионал, быстрой, боковой, крабьей походкой, с вытянутой в сторону клешнёй, стремительно подобрался к сумке, и ухватив её, мгновенно испарился с тротуара. Оказавшись за кустами, он, с полунаклоном вперёд и вправо, семенящими шагами, срывающимися на бег, высоко подняв левое плечо, из-за сумки в руке, направился в одно из укромных уголков, коих он знал великое множество в определённом им судьбой районе.
   Тупичок, куда прибыл алкоголик Иудин, обладал всяческими достоинствами: был не велик размерами, мало посещаем, в нём  стояли ящики, которые легко превращались в столы и стулья, а так же присутствовали прочие несомненно важные удобства. Только одно  портило райский уголок - не было другого выхода. Высоченные глухие стены по бокам, и высоченные металлические ворота, вечно закрытые и ведущие не ведомо куда. Но на данный момент это мало беспокоило алкоголика Иудина - сумка была брошена или потеряна, что для него было одинаково, а, главное, его ни кто не преследовал. Ещё никто не помешал бы. Забившись в самый затаённый уголок и усевшись на ящик, с величайшей радостью он открыл сумку. Чудеса случаются, только их надо разглядеть и не пройти мимо. Она была там!
   Надо доложить, что как и всякие иные алкоголики, Иудин бывало рассказывал, к стати, за стаканчиком подходящей выпивки, что он пил, и когда, и с кем. Пил он много и всякого. Опыт был богатейший и заслуживает отдельного разговора. В старые годы, он пивал и коньяки там, всяки разные, и высокомарочные вина, то же разные… и даже, однажды, довелось пить, тогда, давно, виски американское! Ну, сказать вам и пойло! Тёти  Тамарин самогон, по цвету, крепости и вкусу несомнейнешим образом превосходит эту гадость. И собеседники соглашались, хоть видели вышеозначенное виски только на витринах магазинов, где со скоростью умудрённых опытом счетоводов переведя цену оного в количество иных, более привычных им напитков получали - о-го-го!, даже с вычетом закуски.
   Только, давно, во времена былые, когда сам он был молод и спирт не спалил ещё его глотку, слышал Иудин от мужика малознакомого, но уважаемого, при галстуке и шляпе, что существует водка, там, за рубежами нашей обширной родины, по фамилии «Абсолют». И стала она его мечтой и флагом, туманной далью и светилом в небе. Хотя наступили времена другие, и этот самый «Абсолют» стало возможным купить в любом магазине. Возможно. Только времена то другие. И денежные средства требуемые для организации покупки, были несовместимы с человеком по фамилии Иудин. Что ж, думать можно и о Канарах, сидя на нарах.
    И он её достал. Большую, молочного цвета, из-за искусственно сделанной изморози, с празднично сияющей надписью. Благоговейно крутя её в своих руках, силясь прочитать, то, что написано не нашими мелкими буквами, он не сомневался, что это было то, абсолютно то, шведского издания. Аккуратно и бережно он поставил свою мечту на землю и стал дальше копаться в сумке. Та была наполнена снедью богатой и разнообразной, половины которой он ни когда не видел и даже не знал названия и способов её употребления. И была там ещё селёдочка, в круглой баночке, вся порезанная и готовая к уничтожению.
   Удача не приходит одна.
   Не спеша, привычным движением, алкоголик Иудин достал из кармана пиджака стакан, снял свою многострадальную кепку и её внутренней стороною, безосновательно пологая что она чище наружной, стал протирать стакан, медленно и тщательно. Затем, отставив его в сторону. Опять взял в руки бутылку. Осторожно отвинтил пробку, взболтнул и понюхал. Он был профессионал, и не доверял не одной жидкости, которую собирался употребить. Знавал он многих из тех, кто сейчас пьёт, возможно амброзию или кипящее масло, смотря по обстоятельствам, из-за своей не осторожности. Далее прямо из горлышка, капнул себе на язык, и только потом, налил в стакан. Первый глоток он сделал не спеша, ожидая реакции не похмелённого организма. Организм давал добро. И он допил всё.  Выпрямился, что бы прочувствовать каждой клеточкой каждый грамм, и, не спеша, кинул в рот кусок селёдки. После достал пачку сигарет « Прима» и с наслаждением закурил. Жизнь удалась! Затем он опять взял в руки бутылку, и опять попытался расшифровать написанное. И плюнув на сиё пустое занятие, вновь наполнил стакан, и, с наслаждением, выпил. И закусил. Странно себя чувствовать, когда сбывается мечта. Жаль только, что ни кто не может этого видеть, а значит подтвердить, и даже позавидовать. Хорошо бы, что б явился кто ни будь из знакомцев, к тому времени когда в бутылке ещё оставалось грамм, так скажем, сто. И можно было бы поделиться. И испытать ещё более насыщенное блаженство, замешанное на гордости и самодовольстве.
   Пусть будет так, ибо удача не приходит одна.











…аналогичный случай произошёл в Тамбове. Пенсионер и бывший коммунист, изменивший идеям Маркса с нынешней партией власти, дабы всегда прибывать в первых рядах построения новой жизни, бывший товарищ, а ныне господин Вторников, имел обыкновение совершать ранним утром, при наличии приемлемой погоды, так сказать моцион. Моцион, он, знаете ли, полезен для здоровья. А что полезно, то очень хорошо. А хорошее, понимаете ли, создаёт настроение. А настроение поднимает жизненный тонус. А тонус, это великая сила. Таким вот образом, значит.
   И вот, прогуливаясь как-то  ранним воскресным утром, скажем, часиков так, в девять, в скверике имени кого-то, чей бюст убрали из сквера, оставив только постамент, он обнаружил прямо в густой траве его окружающей, чемоданчик. Прямоугольный, такой, с замочками. Дипломатом раньше звали. Как уж он его углядел, не важно. Важно только то, что он его преспокойно его поднял, и отправился домой. Раз валяется, значит, кто-то выбросил, а ему для чего-нибудь сгодится, всё-таки почти новый. Ну, бумаги там, всякие важные хранить будет. Или ещё что.
   Дома он закрылся в комнатёнке, которую считал своей, ибо старуха, попросту жена, жила в другой, где стоял огромный телевизор. По причине бессонницы, она круглосуточно смотрела сериалы, на всех доступных каналах, выбираясь из дома только в короткие перерывы между ними, в магазин за продуктами. И в той своей комнатёнке, устроившись за письменным столом, помнившим, как, тогда ещё товарищ Вторников, выдавал  своему сыну за успешную учёбу подзатыльники, он предпринял попытку открыть чемоданчик. Только замочки были секретные, с циферками да ключиком. Но ключика у него не было, и циферок он не ведал. Зато у него были отвёртка и молоток. А значит, чемоданчик через определённое время, всё-таки открылся и без волшебного слова «Сезам».
   В чемоданчиках можно ранить разные вещи. Одно только их перечисление может занять уйму времени. В это же были деньги. Он узнал их сразу. Нет, как коммунист он их не знал, ни когда не видел и в руках не держал. А вот как демократ - сразу на оборот. И цвет узнал, и портрет, и там где надо ноготком провёл. Это были они и много. Даже очень много. Воротников подвинул к столу стул, плотно сел на него, вытащил одну пачку и приступил к размышлениям. Прежде всего, он подумал, что одна голова хорошо, а две лучше. Но сразу мысль эту отбросил напрочь по причине отсутствия второй собственной головы, а привлекать постороннюю счёл излишнем. Вот тут-то его и постигло типичное раздвоение личности. Такой вот сам себе сиамский близнец. Одна личность, коммунист Воротников, твёрдый и убеждённый борец за светлое коммунистическое будущее, отрицающее всякое употребление денежных знаков любого сословия, а так же чтивший моральный кодекс строителя это самого коммунизма, решительно настаивал на возвращении сиих не потребных бумажек владельцам. Либо  безвозмездной и бескорыстной сдачи их властям. И точка. В конце концов, он потомственный коммунист или кто!
   Второй Воротников, демократ и либерал, порывшись немного, даже поверхностно, в своём происхождении, нашёл нечто мелкобуржуазное - то ли деда кулака, то ли тёщу куркулиху. Да, в частности, его сегодняшние убеждения и политика партии, в которой он ныне состоял, нисколько не отрицали правильности наличия частного капитала, даже нажитого не совсем праведным путём. А даже всячески приветствовали это.
   Хотя с другой стороны, десять заповедей божьих, хотя он и не помнил, какая из них именно, и моральная чистоплотность честного человека, требовали, сдать всё это барахло куда следовало.
   Однако, те же заповеди гласили, что, мол, надо делиться с ближнем своим, а это можно рассматривать как раз таком аспекте. А далее, те, кто потерял эти деньги, явно не обнищают, а он как раз приподнимет свой жизненный уровень, что согласно современной доктрине правильно. Ибо, чем больше состоятельных людей в государстве, тем государство крепче.
   Однако,  нужно будет прожить остаток жизни в сокрушениях, что твоя жизнь благоустроена  за счёт почти украденных денег и даже возможно нажитых нещадной эксплуатацией трудового народа.
   Хотя, в сегодняшних условиях, государство не имеет возможности обеспечить достойную старость, и вследствие либерализма каждый в меру своих сил и возможностей должен побеспокоиться о себе и своих близких.
   А если вдруг объявится хозяин, и потребует своё добро назад, да ещё и с жизнью в придачу?
   Ну, а если всё сделать очень тихо и очень умно и аккуратно, то кто узнает и найдет его?
   Размышляя, таким образом, товарищ господин Воротников сидел за столом и поглаживал рукой пачку денег с ликом не нашего президента. Беда навалилась с неотвратимостью ежедневного посещения сортира. Явилась она в образе жены Воротникова.
   Кто ответит, каким образом женщины чуют деньги, если, как известно, они не пахнут?
   Госпожа Воротникова, не отрывающаяся от телевизора, не выходившая в эту комнату с полгода, и уж точно месяца три, с тех пор как Воротников вышел на пенсию, моментально сделала из раздвоившегося почётного пенсионера крепкую единую личность вечного подкаблучника.
   Увидав несметные богатства своего Али-Бабы, она быстро подвинула к себе пещеру, то есть чемоданчик, попросту дипломат, быстро пересчитала пачки и быстро закрыла крышку. И как почетная пенсионерка бухгалтерского учёта, окончившая в далёкой юности курсы этого самого учёта, а так же великолепно познавшая современную жизнь путём просмотра несметного количества сериалов, приняла решение, не подлежавшее обжалованию, как решение Верховного Суда.
Пусть сын занимает где угодно и у кого угодно, сколько может денег, покупает себе небольшой грузовичок, и начинает заниматься частными грузовыми перевозками. Потом, так через год, прикупит ещё один, и так далее. Мелкими вливаниями мы поможем ему. Сами же, через полгодика, купим дешевенькие путёвочки заграничные, что бы получить загранпаспорта, а там где-нибудь, глядишь и затеряемся. А пока, через недельку, в гости к сестре моей съездим, дня на три, потом поболее погостим, и ещё к кому ни будь, наведаемся. Пусть соседи привыкают к нашим отлучкам.
     Всё, больше о них я не знаю не чего. Сын то владеет небольшой транспортной фирмой, и живёт в трудах великих по повышению благосостояния своего, а почётные пенсионеры греют где-нибудь свои старые косточки на островах океанических в широтах не наших.
   А что деньги? Накануне того дня, когда пенсионер господин Воротников нашёл их, пальба была в тех местах, ну и кто-то, верно, обронил. Эй, плесни-ка вдохновляющего, что-то горле пересохло, врать мешает…






   Нашёл, не нашёл. Я вот, единожды нашёл кошелёк со ста рублями, и на радостях решил пропить их. И пропил! А вместе этими ста рублями, просадил ещё триста своих! На кой хрен мне такие находки нужны…




   Триста рублей он пропил! Эк беда! Поехал некто Зубов в командировку по каким-то там делам в областной центр. Товарищ он был ответственный, со всех сторон положительный и облачён по такому случаю некими полномочиями и определённой суммой на эти самые полномочия. Истинно вам говорю, был он морально устойчив и политически выдержан. Настолько устойчив и выдержан, что даже жена поражалась, откуда у них дети. И, не поверите, хоть время было и обеденное, захотелось ему покушать, ну, есть захотелось. А бывал он в этом центре не каждый год, да что говорить, по нескольку лет просто не бывал. Ну и понятно, что где это сделать, что б было не накладно, не имел ни кого понятия. Ну не хрена он не знал,  где пожрать можно было дёшево. И ясно перец, ошибся и попал не  в совсем дешевое кафе. Корче. Завалился в какой-то гадюшник, с ценами от потолка, где расслаблялись местные профурсетки после вчерашнего.
   В кафе к нему немедленно поспешил официант, и, рассыпаясь мелким бисером, провёл к столику, где уже сидела одна дама. Яснее. Халдей быстро вычислил в Зубове лоха, и подсадил его к профессионалке. Она раскрутит его, и ей, и ему навар.
   Как и ожидал официант, Зубов долго и внимательно изучал меню. Поднимал брови, поджимал губы, горестно вздыхал. Только встать и уйти ему уже показалось не удобным. Молодая женщина, сидящая напротив, внимательно наблюдала за ним, не спеша, попивая какое-то светлое вино. Наконец Зубов сделал свой выбор. Подошедший официант принял заказ, и удалился. Потянулись томительные минуты ожидания, во время которых внутренне мрачный, и злой на свою расточительность, Зубов на все лады корил себя и уничижал. Точнее материл себя, эту жизнь и всё прочее, а заодно и тех, кто послал его в эту командировку. Только очень хотелось есть.
   Ожидание затягивалось.
   Дама достала из сумочки весящей на спинке стула сигареты, вежливо спросив разрешения, закурила. Зубов если и возражал, но только внутренне. Внешне - нет.
   Сделав несколько затяжек, дама продолжила разговор. Выяснив, что Зубов приезжий, она объяснила, что блюда в этом заведении готовятся под заказ, так что ждать придётся довольно долго. А что бы скрасить ожидание, можно заказать водки, под немудрёный салатик.
   Зубов мрачно размышлял. Водки он не пил, или почти не пил. Но при всей своей правильности, сидеть просто так и ждать, под бесцеремонным взглядом этой девицы, было выше его сил. Маетно как-то.
   И он решился. В присутствие ему надо было только назавтра, а к знакомым, у которых он хотел определиться на постой, было ещё рано, и к тому времени от ста грамм водки не останется и следа.
   Первые пятьдесят грамм прошли спокойно и уверенно. Зубов старательно закусил их салатом, самым дешёвым, какой только нашёлся в меню, решив вторые  пятьдесят граммов употребить под горячее. Но его всё не несли. Официант скорбел и сожалел, что заказанное блюдо так долго готовится, но такова технология. Нарушать её, значит подрывать авторитет заведения. Вообще разводили, его как могли.
   И Зубов допил, таки, водку. Ожидание полегчало, и дама сидящая напротив оказалась более симпатичной, и не приставучей, и надоедливой.
   Наконец принесли заказ. И официант, подняв на поднос опустевший графинчик, на мгновенье, задержавшись, поинтересовался, не повторить ли?
   Поднимая голову на официанта, Зубов нечаянно взглянул на сидевшую напротив даму, и вопреки себе, собиравшемуся отказаться, согласился.
   Мгновенно водка оказалась на столе. И плотно закусив очередные пятьдесят граммов первым блюдом, Зубов налил остатки в рюмку с явным намереньем потребить их, так как приподнял уже рюмку, но был остановлен мелодичным голосом, невинно посоветовав запивать второе белым вином.
   Но у него рука уже пошла ко рту, он выпил, закусил кусочком хлеба, ответил даме, что, мол, само собой разумеется.
   И она подсказала ему, что здесь имеется очень неплохое, хотя недорогое вино, как раз подходящее к его блюду.
   И тут Зубов понял, что всё, без этого самого, недорогого, но очень не плохого вина, он просто не сможет ничего съесть. Просто обдерёт всю глотку. И как это прелестно, класть в рот еду и запивать её прекрасным белым вином! И он поднял вверх руку, и он пошевелил пальцами этой руки, и он небрежным голосом попросил образовавшегося официанта принести,- простите, как оно называется? - ага, правильно,- вот это вот вино. И бутылка была доставлена, и была открыта, и налито в два бокала, оттого, что бокал дамы был уже пуст. И Зубов кушал, запивал вином, и снова кушал и запивал. И думалось ему, как это всё прекрасно, и как он всё-таки замечательно придумал зайти в это кафе и немного доставить себе удовольствие. Да вот и дама напротив - симпатична и дружелюбна. И он, отодвинув, пустую тарелку, представился. По фамилии. Дама сделала попытку узнать его имя - отчество, но Зубов твёрдо стоял только на фамилии. Собеседницу звали Вероника, просто Ника. На что Зубов ткнув в её сторону вилкой, улыбаясь, назвал её Верой. Верочка, Верунчик, так то лучше будет. Так же улыбаясь, он встал, обошёл стол и присел на стул рядом с нею. Беседы вести так гораздо удобнее. Верочка не возражала.
  Ну, попал мужик, как шар в лузу. 
  Потом снова было вино даме и водочка кавалеру, потом Зубову ужасно захотелось танцевать, а здесь не танцуют. И они пошли, нет, не пошли, а поехали в такси, вызванным услужливым официантом, туда, где музыканты играют фокстроты и вальсы. Ну не совсем, а вроде того.
   И опять легкое вино, лёгкая закуска, и не каких танцев, оттого, что Зубову нравилось шептать на ушко Верочке разные словечки и слова, от которых она смущённо смеялась, чуть отшатываясь. Клиент дозревал.
   И тут к столику, где расположились Зубов с Вероникой, извинившись, официант подсадил ещё двоих человек - мужчину, годами за сорок и вполне вызревшую девицу. И пока те ожидали заказ, Зубов не смотря на протесты, налил им из своих погребов. И выпили они за знакомство. А дальше было опять вино, разговоры и даже, можно представить себе, танцы. Яснее - пели цыгане, гуляли гусары!
  Каким образом банкет продолжился на квартире  Вероники, Зубов не мог вспомнить уже ни когда. И когда, и куда после этого исчез новый знакомый, по имени Володя со своей подругой он тоже не мог вспомнить. Только поутру, в чужой постели, с больной головой, предаваясь самобичеванию, с душой полной горечи и тоски, нещадно браня себя, и это ещё мягко сказано, искал он выход из создавшегося положения. Выхода было два. С позором вернуться в края родные, прослыв там растратчиком и совершенно никчемным человечком, или же почистив зубы и, хоть не много приведя себя в порядок явиться в присутствие, где, хотя бы формально, попытаться выполнить возложенное на него поручение. Принято было  с минимальным перевесом голосов второе предложение.
   В учреждении, местами полупустом, местами забитым алчущими чиновничьего внимания народом, Зубов, потухший, как забытая в пепельнице папироса, с превеликим усердием толкая себя вперёд, отыскал таки нужную ему дверь, и не видя очереди перед ней постучал.
   И вошёл. С опущенной головой, как отличник, опоздавший на урок.
   В кабинете кто-то хмыкнул, Зубов поднял налитую свинцом голову и попятился к двери.
   Это было всё. Это был удар в поддых.
   За столом сидел и смотрел на него свинцовым взглядом вчерашний знакомец, Володя. Короче, влип пацан по самый аврал.
   Властным голосом хозяин кабинета остановил Зубова, встал из-за стола, подошёл к нему, оглядел всё тем же тяжёлым взглядом, обошёл его и запер дверь на ключ. Потом вернулся за стол, и не слова не говоря, указал ему рукой на стул перед собой. Мелкими шажками Зубов подошёл к стулу и медленно опустился на него, не отрывая взгляда, как кролик от удава, молча достал из папки принесённой с собой документы, и дрожащей рукой, частично с похмелья, частично от волнения положил перед Володей, или как там бишь его, документы, требушине его визы. Тот то же молча взял бумаги, и начал читать первый лист. Не дочитав до конца, он положил бумагу на стол и опять поглядел на Зубова, только взгляд был не так тяжёл как прежде. В нём было только тяжкое похмелье. Трудно наклонившись к тумбочки стола, Володя пыхтя достал оттуда два тонких стакана и блюдце с дольками апельсина. Потом достал бутылку коньяка и налил в стаканы. Поднял один из них, другой рукой ухватил дольку апельсина, и увидав не поддельный ужас на лице Зубова, сделал движение кистью руки с зажатым ломтиком, мол, дави , зараза! И Зубов преодолевая собственный страх и отвращение к спиртному, схватил стакан и одним глотком (где только научился!) опрокинул содержимое в себя. И не крякнул. И не закусил.
   Потом им полегчало. Потом они поговорили, не забыв повторить. И всё выяснили. И расстались друзьями.
   А Зубов вернулся на малую родину с чувством человека, до конца и с честью выполнившего сложное и деликатное поручение.
   Слава героям!



   Павел Павлович Галанов обитал в вагончике, установленном, некой организацией, далеко в сельской местности, на верху крутого склона. В зимние времена сей склон посещали склонные к экстремальным видам спорта работники этой организации, рисковавшие собственным здоровьем для своего же собственного удовольствия. По выходным. На этот период Павел Павлович, чисто из-за своей деликатности, удалялся по своим делам. Ну, а в остальное время, был полноправным хозяином этого скромного жилища. Потребности его были достаточно скромны, вещами он не был обременен, и потому воскресные гости никоим образом не подозревали о его существовании. А если подозревали, то, ни каких претензий, требований коммунальных оплат, счетов за электроэнергию не выставляли, ибо сами пользовались этим не совсем законным способом. Существовали они, можем сказать, в параллельных мирах.
   В ближайших окрестностях, у самой дороги, располагалась деревня о семи домах. Пять из них зимой пустовали, хотя летом были плотно населены. В одном из оставшихся жили две сестрицы, с мужем одной из них, в другом безутешная вдовица, работница торговой сферы, в близь лежащим по трассе магазине.
   Сказать, что Павел Павлович воровал, мы не можем, так, подворовывал помаленьку. Ну не стоит разбрасывать своё имущество, где непопадя. Не искушай. А так будем считать его, вполне приличным человеком, нуждающимся в некоторой моральной коррекции. Хотя, должны заметить, что коррекции он время от времени подвергался. Бивали его, бивали. Только материальное бытиё преобладает над моральными устоями, и голод родственницей не приходится. А насчёт равномерного и последовательного труда, несущего материальное благосостояние, то оставим это досужим философам, кои сами не произвели ни чего материального, а вот, гады, не бедствовали.
   Так вот, в один из прекрасных зимних дней, когда морозец легонько пощипывал за щёки, а снег искрился под ярким зимним солнцем, отправился Павел Петрович на промысел. Сказано было, птичка божья не сеет и не жнёт, а по зёрнышку клюёт. Конкретно планировал он добраться до ближайшего населённого пункта, находящегося на автомобильной трассе, и поживиться чем бог послал. Путь его был не столько труден, сколько долог, абы никто и ни когда не подвозил его по дороге. Не соответствовал он представлению шоферов о стоящем попутчике.
  Выйдя на дорогу, Галанов неспешным, но целеустремлённым шагом, побрёл мимо населённого пункта из семи домов к назначенной цели. И тут его окликнули. Он вздрогнул, так как его редко окликали, а если это случалось, то к добру не приводило. На сей раз пронесло. Вдовица, поздним вчерашним вечером разжилась самосвалом почти дармовых дров, а ноне ей, конечно же, это приобретение следовало убрать и сложить. В ознаменовании отсутствия детей, счастливо проживающих где-то в далёком городе и за неимением наличия мужа, женщине предстояло это проделать самой. Перспектива, скажем прямо пакостная. А тут такая удача. Не видный и не завидный потрепанный мужчина, явно напрашивался на приглашение поработать. И приглашение было дадено. Торговались не долго. Консенсус был найден, и Павел Петрович приступил к труду. Выпрошенные в виде аванса сто пятьдесят граммов животворной воды, повысили его тонус и трудоспособность.
   Навалив в видавшего виды оцинкованное корыто дровишек, перекинув через плечо толстенную верёвку, он транспортировал их в определённое для этого место. Там он эти средства отопления складировал в аккуратную поленницу. Работал он тщательно, то есть не спеша. Хозяйка его не торопила, хотя зимний день и короток, зато вечер длинен. А она этот день не работала. И даже проявив сострадание, покормила обедом своего работника.
    Уже стемнело, когда Павел Петрович закинув последнее полено на поленницу, пошёл за хозяйкой, предъявить свою работу и получить расчёт. Он постучал в светящее окошко, окрикнул её, и, через некоторое время вдовушка показалась на крыльце. Вместе они подошли к поленнице, Павел Петрович взялся за верх её и постарался качнуть. Поленница потрещала, но не шелохнулась. Удовлетворенная хозяйка протянула ему пакет с продуктами и определённую сумму денег. Обе заинтересованные стороны были довольны. С чем и расстались.
   Недели через полторы февраль разразился снегопадом. Павел Петрович по занесённой снегом дороге брёл с очередного вояжа к себе в убежище. День не был особенно удачным. Но его это особенно не огорчало. В тощей холщовой сумке, бившейся о колено, лежал батон и пол-литра напитка, который должен скрасить его одинокий зимний вечер. Дома было ещё, кое-чего  из запасов, и голодная смерть ему не грозила. Дорога вела его вновь мимо дома, где он складывал поленья. Только он давно не обращал на него внимания. Мало ли где, и каких местах, ему приходилось что-либо делать. Но только в этот раз его опять окликнули. И не только окликнули, но и вручили лопату. Хотя нет, вначале ему вручили сто пятьдесят грамм довольно хорошей водки. Расчистив дорожки от снега и получив мзду, Павел Петрович отправился восвояси, где и провёл следующий день, откровенно бездельничая и этим премного наслаждаясь.
   На этом его безоблачная жизнь закончилась. Утверждать, что трагически было бы не верно. Но закончилась.
   Утром дня, когда Павел Петрович очередной раз выполз из своей берлоги для поисков пропитания, прямо на дороге, где кончалась его тропинка, стояла большая машина иностранного производства, из неё его негромко окликнули, и немного обругали. За то, что заставляет себя ждать. Нэ хороший чэловэк. Отвезли его, в какой то дом, где его ждала лопата, вручили пакет с едой, пообещав вэчэром отвезти домой. Хорошо, да?
    И так каждое утро, его забирали разные люди, давали работу, иногда на несколько дней. Платили и едой и деньгами. Договаривались даже по времени, когда он, Павел Петрович, сможет их обслужить.
   По первому времени он как то брыкался, потом пообвык, завёл тетрадочку, куда заносил все свои заказы, что бы не ошибиться и не подвести людей.
   Время шло, дни становились длиннее, работы больше и времени на всех уже не хватало. Приходилось кому-то отказывать, виновато опустив глаза, а это автоматически повышало его оплату.
   Снег давно сошёл, Павел Петрович уже ездил по заказам, на кем-то подаренном, бывшим в употреблении, но ещё отличном, велосипеде. Одежда то же была дармовая, с барского плеча, питание халявное, и денежки, коими оплачивался его труд, каким то образом сохранялись. Богател Павел Петрович.
   Эх, жизнь юла!
   Ранним утром майского дня, в полнейшем рабочем настроении, чуть-чуть заправленный жидкостью способствующей настроению, катил он по асфальту на велосипеде, ничуть не думая о судьбе, которая так перевернула его жизнь. А судьба не дремала, она стояла у калитки своего дома, и поджидала его. И третий раз окликнула его.
   Павел Петрович остановился, поздоровался и, достав свою тетрадку, стал просматривать свой, так сказать, рабочий график. Ничто не подходило. Срочность была ужасная. Просто пожар. И пообещав что-либо придумать, он нажал на педали.
   В тот день он работал за двоих. Нет, даже более. К четырём часам вечера, или дня, как вам будет угодно, Павел Петрович стоял у знакомой калитки, и давил кнопку звонка.
   Закончил он поздно. Но, утром встав раньше обычного, быстро укатил на работу. В обед он уже копал землю за ставшей привычной калиткой. И опять допоздна. Следующие дни повторили предыдущие. Хотя хозяйка не присутствовала, а появлялась только довольно поздно вечером.
    Усталость всё же сказалась на нём. Он сделал то, чего ни когда не делал. В своей тетрадке он начал помечать выходные. Да, да, выходные дни. И это в разгар, весенне, так сказать, полевых работ! Всех денег не заработаешь, всей еды не съешь. А он, не заметив как, и так лишился своей свободы. Хотя, с другой стороны, это ему несколько даже нравилось. Бедняга, он не знал ещё до конца своей судьбы…
   В начале июня, тёплым вечером, когда стрелки часов не соответствовали цвету неба, он закончил копаться в огороде у вдовицы. Окинув взором, поле своей деятельности, почистил и убрал инвентарь в сараюшку, и пошёл, как обычно, за расчётом. Вдовушка сидела на крыльце. Осмотрев внимательно Павла Петровича, бут-то, собираясь продавать, ну или покупать его, не терпящим возражения голосом, отправила его в баньку, которую уже истопила. Заодно объявив, что чистое бельё она купила, и вычтет из его содержания. Павел Петрович взбрыкнул, но был осажен. И вымыт. И накормлен за хозяйским столом. Со сто граммами водочки положенными после бани.
    Дальше всё как поётся в песне - жалко только волюшку, да широко полюшко, жалко только шашку да буланого коня… была бы шея, хомут найдётся. А может оно так и к лучшему?






   Дружба дружбой, а служба службой. Характерно, но если наоборот, то смысл в корне меняется. Но я не знаю почему. Зато Иннокентий Тимофеевич Закатов то же не знал, только чувствовал это тонко. Как говорится, не имей сто рублей, а имей в сто раз больше. Иннокентий не имел больно то много рублей. Но когда его записная книжка разбухала от  записей, он заводил другую, в которой записи были более систематизированы и упорядочены. Хотя старую не выбрасывал. Иннокентий Тимофеевич всю свою записную книжку, прямо по списку называл своими друзьями, только сам список этого не знал. Впрочем, это не мешало Иннокентию в любое время дня и ночи, в любое время года звонить по телефону, стучаться в двери лиц обозначенных в книжечке. Когда просто напомнить о себе, когда попросить чего-нибудь, что-нибудь, или за кого ни будь. Особого дохода он от этого не имел, но что имел, то имел. Отказывали ему редко, то ли из-за его настойчивости, то ли из-за некой вероятности, когда либо обратиться к нему с пустячной просьбой, и скорее всего, просьба была бы выполнена.
   Росточка он был не большого, волосами не обременён, характером не злобив, за то мил и услужлив. Для всех своих он звался просто Кеша, а всеми своими для него были те, кто хотя бы один раз с ним заговорил. Жил он так долго и счастливо, правда, до определённого периода. Потребовался ему для одноразового обращения как-то обыкновенный сапожник. Нет, не тот сапожник, который вам стальную набойку на туфельку пришлёпает. Нет, не тот сапожник, который вкривь вкось замочек на сапожок прикундёпает. А тот самый сапожник, который тачает сапоги и прочую обувку. Сам. По вашей ноге. Впору.
   Вот вы, лично, не передоверяя иным, покопайтесь в памяти своей. Осмотрите, так сказать, обочины своей жизненной дороги. Оглядите своим внутреннем орлиным оком жизненное пространство вокруг себя. Ну что, много узрели знакомых сапожников? А не знакомых? То-то и оно. Настоящий сапожник встречается в сотни, а может и более, раз реже, чем народный депутат и ещё реже, чем народный художник по фамилии Репин. Или Малевич с чёрным квадратом в руках. Так вот этими Репиными и Малевичами все центральные улицы центральных городов заполнены, а в городе Ленинграде даже целая Академия по их производству имеется. А про Академию сапожников слыхали? Мне тоже не приводилось.
   Ну да значиться потребовался для какой-то надобности Иннокентию этот самый могущий тачать сапожник. Всего-навсего. Не более не менее. И наоборот. Только вот какая оказия, прямо таки невзгода какая-то: по каким он телефонам не звонил, в какие только он двери ни торкался, результат оказывался напрочь отрицательным. Сапожника было не сыскать. Ну, там ремешок притачать, стельку приклеить - это завсегда. А вот по коже работать, скажем, там по сафьяну - не сыскать. Но Кеша малый настойчивый, целеустремлённый. Перелопатил все свои записные книжки, обзвонил всех кого мог, даже тех, кто уехал в края заморские или в бозе почил. Когда перестали отвечать на его телефонные звонки, он стучался в двери, и там уговаривал, умолял, упрашивал. От его настойчивости едва не пострадала дружная и благополучная семья. Крупный менеджер едва не сменил профессию. И только плачь детей, и мольбы жены помешали ему стать представителем редчайшей профессии.
   Тогда бедный Кеша, осунувшийся и опавший душевно и телесно, начал приставать к ни в чём не повинным горожанам, смиренно передвигавшимся по улицам родного города. И поползли по городу слухи, что окромя Диогена живущего в бочке на задворках бывшего горсовета, а ныне городской думы, и палящего, почём зря, средь белого дня керосин в лампе для поиска человека среди депутатов, появился ещё один печальный образ - человек ищущий сапожника. Правда, где живущий, и чем питающейся было не известно, а от того становилось ещё страшнее. Тогда искателем сапожника заинтересовались органы, - для какой цели, и по какой надобности разыскивается сей работник. А, узнавши, успокоились и передали его куда следует. На предмет исследования редчайшего недуга. Где следует, находились все кто угодно: от Нерона до господина мэра, но вот с такой, извините, загогулиной, встречаться не приходилось. Сапожником никто вообразить себя не смог. Даже те, кто пил, как вышеозначенный представитель профессии.… Среди эскулапов то же не нашлось.
   Врачи были  в восторге. Кеша на оборот. Скоренько изучив страдальца, и приняв его общественную безопасность, психиатры выпустили охотника на сапожников на волю. А зря.
   Иннокентий Тимофеевич попав на свободу, наконец, прояснил для себя, что вся обувь, в которую обуты все почтенные и не почтенные горожане, произведена в далёком государстве Китай. Не долго думая, даже совсем не думая, засобирался он посетить сиё государство. На предмет поиска сапожника. Вся задержка произошла из-за отдалённости этого самого Китая. Точнее отсутствия средств на дорогу. И он организовал подписку прямо у дверей главной сапожной мастерской, не имеющей ни какого морального права называться таким образом. В кепке сидящего на скамеечке Иннокентия позванивала мелочь, приближая по немногу, заветную и далёкую цель.
   А в самом городе, среди горожан, особенно среди неокрепшего молодого поколения, образовалось движение, под лозунгом.  Где обитает сапожник? и начали проводиться диспуты разные там, собрания, а однажды попытались провести даже митинг, но суд заранее объявил его не законным и его запретили. Только дети многих чиновников в детских садах уже начали вырезать, правда, ещё только из тонкой бумаги, стельки к своим и маминым башмачкам.
   Положение исправил гастролирующей в городе  почётный академик психиатрии многих известнейших академий мира от Гондураса до Месопотамии, действительный член-корреспондент и так далее некто Хочувалдаев. Подойдя к Иннокентию Тимофеевичу, кинув в его кепи десятирублёвку, абы привлечь его внимание, академик предложил в обмен на информацию о нахождении сапожника отыскать ему орало. Что это такое, и для чего оно ему нужно он не пояснил, но сказал, что там, в глубине просторов России оно найдётся. И Кеша идею ухватил. Что-то ещё будет…










          
    
  ..видал я его в Тамбове. Проходил он там. Искал какое-то орало. Ему предложили по очереди рупор, микрофон и мегафон, затем начистили хлебало, и отпустили с миром. А вот Симка, по прозвищу Шариковая Ручка в Тамбове спокойствие нарушила. Нарушила вполне законным образом. Она писала анонимки. Хотя она не когда не ставила своей подписи, всем было известно, что анонимки, если не её профессия, то хобби это точно. Правда там была изложена, или, скромно сказать, вымысел, только сигнал есть сигнал и эти цидульки проверялись там, где они должны проверяться. Обязательно. От того, что Симка писала и на тех, кому писала, и так далее. И если кто-то, кое-где, так или иначе, справлялся с напастью, то органы, сказать, компетентные были завалены работой по самое горло, что время на организованную, не организованную, бытовую преступность, а тем паче на коррупцию совершенно не оставалось. Тем более, что в свободное, от эпистолярного жанра время, она во всю использовала телефоны доверия. Извести её не представлялась никакой возможности. Противоядия от неё не существовало. А может, не было политической воли, если посчитать, что возможно польза таки была, в сложной конкурентной борьбе всех уровней и всех сословий.
   Сложилось так, у этой дамы протёк кухонный кран. Водопроводный. Ну, недержание воды случилось у него. Известное дело, течёт ну и хрен с ним течет. Придёт же когда-нибудь вызванный слесарь и починит его. А если совсем прорвёт, то вообще шустро примчится. Но у Симки Шариковой Ручки мнение было иное, совершенно отличное от общепринятого. Она нудно и долго капала во все инстанции, как вода из её крана, вплоть до общества Гринпис представленного в Тамбове ячейкой в три человека. Оборвала все телефоны доверия и телефоны членов семей начальствующего состава водопроводно-канализационной службы. Такая настойчивость достойна уважения, и уважение было оказано в виде посещения её жилища сантехником Петровым. Ловкими и умелыми руками  Петрова, кран был приведён в порядок. Утечка воды была обнулена и восхищенная Симка попросила уважаемого сантехника пробить забитый всяческими ненужностями унитаз. Сантехник Петров, очаровательно улыбаясь, вежливо и культурно оказал. В виду отсутствия в наряде на работу унитаза. Кран в наряде есть, унитаза нет. Ни в данной квартире, ни в какой ещё либо другой.
   Симка Шариковая Ручка пообещала устроить сантехнику праздничную жизнь. И не в каком-то будущем, а прямо здесь и сейчас. Она, не спеша, заперла входную дверь, ключ же спрятала туда, куда приличный мужчина без разрешения, ну или хотя бы намёка на разрешение, никогда не полезет. То есть на груди. Петров же был очень приличным мужчиной, и намёка не понял. Симка из-за своей подлой женской натуры взялась за телефон и позвонила в контору, в какой служил Петров. Там в положение вникли, тем более что просила сама Симка Шариковая Ручка, попросили позвать своего наёмного работника к телефону. Указания своего вышестоящего начальства  Петров напрочь отверг. Довод его был единственным и непоколебимым - под устное распоряжение подпись не поставишь. А посему указание не имеет силы. На том конце трубки охнули, матернулись, пригрозили и бросили трубку. Пообещав скоро приехать. Сантехник же Петров, не выпуская трубки из рук, позвонил по солидному номеру 02 , и объявил, что, его, Петрова, взяла в заложники опасная террористка Симка, и угрожают его свободе. И передал телефонную трубку Симке. Теперь уже эта особа матернулась, пригрозила, охнула. И тут же позвонила по срочному номеру 03. Докторам она сообщила, что психически не нормальный слесарь по сантехническим работам совсем сбрендил, и она, одинокая женщина страшится этого типа, рассчитывая на их помощь. Петрова к телефону не позвали. Пользуясь этим, коварная женщина тут же позвонила в общество защиты потребителей. Там ей пообещали сей же час прислать комиссара, а Петрова предупредили об ответственности, с вытекающими последствиями. Воспользовавшись возможностью сантехник позвонил в санэпидстанцию, где узнали, что на него напала ядовитая гюрза, бешеная собака и чёртов крокодил. Там удивились, но обещали помочь. Только зря он выпустил трубку из рук. Шальная баба получившая доступ к телефону набрала общество защиты животных, где ей категорически отказали, но услышав каким карам могут подвергнуться, решили посодействовать, оформив её мягкой, безобидной и ласковой кошечкой.
   Но не буду вас утомлять. По  звонку досталось всем от прокурора до депутата, от комиссии по трудовым спорам до комиссии по делам несовершеннолетних. Наконец они толи устали, толи инстанции закончились, телефонная трубка осталась в покое. А на плите зашумел чайник, видимо у Шариковой Ручки в горле пересохло. А может, просто проголодалась. Будучи дамой гостеприимной, чаю досталось и настырному Петрову. Кран-то он всё-таки починил. Они дружно сидели, дуя на  чай, а так же дуясь друг на друга, когда заметили, однако, что реакция на их сигналы какая-то вялая. То есть вообще никакой. Ну не едет к ним на помощь никто. Симку Шариковую Ручку это сильно задело, даже обидело. Она принесла бумагу, ручку и принялась строчить анонимки депутату на прокурора, прокурору на милицию, милиции на контору, и так далее. Петров, то же ущемлённый и оскорблённый, подвинул некоторую толику бумаги к себе, достав персональную шариковую ручку, то же принялся писать, но только не анонимки, абы был человеком достаточно правильным, а жалобы со своими подписями. Лишь однажды он прервал своё увлекательное занятие, что бы отлучиться туда, куда не отлучиться не возможно. Заодно привёл  в эксплуатационное состояние унитаз. До позднего вечера они занимались обличением полностью коррумпированных личностей и организаций. Наводили порядок в тёмных рядах чиновников и властью облечённых лиц. В конце концов, Симка Шариковая Ручка обнаружила полный охват лиц и организаций, исправный унитаз, достала ключ и открыла дверь, выпустив Петрова на свободу. Они дружески попрощались, пообещав ещё встретиться. И они встретились. В суде. Со встречными исками. А жаль. Могли бы жить долго и дружно. Возможно, даже счастливо.
   Давайте же выпьем за надежду, эту даму, прекрасную как мираж. Возможно, всё-таки у них всё ещё сладится.







   Сам я этого никогда не видел. По этому, что-либо утверждать я не могу. Возможно это правда. Возможно, нет. Не знаю.
   Они всегда  встречались на мосту. Кажется, он называется Большой Устьинский мост. Там где Яуза впадает в Москва-реку. Где стоит высотка. Встречались зимой и летом, в любую погоду. Это было не лучшее место для встреч, может даже самое не удобное, но они встречались именно там, и ни где иначе. И всегда она немного запаздывала, а по этому всегда спешила. А он ждал, когда она подойдёт, глядя на реку, ни чем не высказывая своего нетерпения. Они встречались любую погоду и в разное время, когда днём, когда вечером. Иногда часто, иногда редко. Бывало и так, что они не виделись месяц, и два. Бывало, каждый день их фигуры виднелись на горбу моста. Их не тревожили проезжавшие по мосту машины и трамваи, они не замечали их шума, как не замечали погоды, какая она бы не была. Прижавшись плечами, оперевшись на ограду, говорили, а может просто молчали, смотря на реку. Потом он брал её за руку, и они уходили. Они могли идти в любую сторону, когда как. Взявшись за руки, они шли в московские улицы. Без всякой видимой цели бродили по ним, петляя, сворачивая на перекрёстках, где придётся. Иногда заходили в какую либо кафешку, брали кофе или мороженное, и ни когда вина. И опять гуляли по шумным, или почти пустым переулкам и улицам. Подходило время, с какой либо остановки, или станции метро она уезжала, а он, выкурив сигарету, пропадал в московской суете до следующей встречи.
   И бог весть, сколько это продолжалось. Только однажды, на горбе моста, нарушая всякие правила, остановилась большая чёрная машина. И он вышел из неё, с огромным букетом цветов. В нём были все цветы, какие можно было купить в сезон. Он был огромен этот букет. Проезжавшие в машинах водители притормаживали, разглядывая мужчину с букетом. Долго, очень долго, в одиночестве, положив букет на перила, стоял он, глядя в тёмную воду. Потом, оставив букет на тумбе, ушёл. Говорят, что иногда видят, что чёрная машина вновь останавливается на мосту. Говорят, что вроде видят одинокого мужчину, глядящего с моста в реку. Не знаю. Я там не был.
   О чём это я? О любви? О дружбе? А может о верности и преданности? Не знаю,… а ну-ка плесни мне в кружку чего-нибудь эдакого, что б я мог выпить за то, чтоб это оказалось правдой.







…Аналогичный случай произошёл в Тамбове. Шофер-дальнобойщик Лобанов потерял дочь. Ну не совсем так. Дочь сбежала. Нет и это не верно. Просто она исчезла. Четыре дня её уже не было дома. В двухкомнатной квартире  шофера Лобанова собрались, кто мог. Его мать с отцом, инструктор по карате и подводному плаванью, а по совместительству друг детства Пименов, и, конечно его жена, преподавательница в младших классах, Лобанова. Жена со свекровью сидели возле журнального столика со стоящим на нём телефоном, бутылкой минеральной воды и кучей таблеток. Лобанов-дед сидел на кухне и читал газету. Сам Лобанов со своим другом курил на балконе. Все смертельно устали, говорили мало и нервно ни чего не делали. Ждали. Ждали звонка от дочери. А может ещё от кого. А главное, ждали известий от майора милиции Прохорова. То же друга детства. Сын жены Лобанова, живущий отдельно в квартире матери, пропадал не известно где, гоняя по городу на мотоцикле, разыскивая свою непутёвую сестрёнку, где только можно. Майор милиции Прохоров появился ближе к обеду. Он вошёл в квартиру, тяжело ступая прошёл прямо к холодильнику и, вынув оттуда бутылку с холодной минералкой, прямо из горлышка отпил. Он всегда был груб и прямолинеен как винтовка. Вошёл в комнату и позвал Лобанова. Усадив его на стул, и тяжело глядя на него из-под козырька фуражки, приказал рассказывать всё. Всё с самого её рождения. Лобанов вздохнул и пояснил, что как рождалась она он не видел. Ему приказали не хамить, и он продолжил.
   Тёмным осенним вечером, когда дворники, ёрзая по лобовому стеклу, размазывают мелкий дождь, напополам с грязью, а в свете фар бликами играет дорога, в кабине тепло и уютно. Кассета в магнитофоне выдаёт музыку, а двигатель сыто урчит, видимо довольный своим возвращением домой. Лобанов тоже был доволен. Всё то у него было нынче ладно, всё хорошо. Машин на трассе было мало, встречные редки, а попутных то и вовсе не видно. Главное не спеши и выискивай спрятанные в лужах колдобины. Он и не спешил. А когда он увидел, сквозь частою сетку дождя, в свете фар это, то не поверил своим глазам. По обочине пустой дороги,  на встречу ему, переваливаясь с ноги на ногу, шёл ребёнок. Крохотный ребёнок. Лобанов даже не понял вначале, что это такое. Глаза заметили помеху, а уже потом сознание определило, что это ребёнок. Резко вильнув в сторону, он начал плавно притормаживать, что бы тяжёлую фуру не занесло на мокрой дороге. Ребенок остался позади. Лобанов остановился на обочине, выскочил из кабины и бросился назад. Догнав ребёнка, подхватил его на руки, помчался назад к машине. В кабине, стащил с него мокрый и грязный комбинзончик, сняв остальную одёжку, он увидал, что это была девочка. Девочка, так девочка. Достал бутылку водки, какой дальнобойщик без сего полезного напитка, щедро плеснул на край полотенца, начал растирать ей ножки и ручки. Девочка не плакала, а что-то лопотала по по-своему, шмыгая носом, глядя на Лобанова большими круглыми глазами. Сам Лобанов тоже что-то говорил, в голове прокручивая то, что произошло, и то, что предстоит сделать. Закончив, он закутал её в какие-то свои одёжки, нашёл яблоко, разрезал его, сунул ей в руки и ставив сидеть на спальнике, сам пересел за руль. Надо было ехать. Он осторожно тронулся не гася свет в кабине, поминутно оглядываясь на пассажирку. Всё было спокойно. Немного посидев, грызя яблоко, девочка склонилась на бок, немного поворочавшись, поудобнее устраиваясь, улеглась и заснула. Лобанов выключил свет и прибавил газу.
   Отъехав с километр, за поворотом, Лобанов  опять принялся притормаживать, а затем остановился совсем. Впереди стояли машины, а в кювете догорала ещё одна. Маломощные огнетушители были бесполезны, и люди во круг неё совсем бестолково суетились или просто стояли и смотрели.
   Сколько не ездил Лобанов по дорогам, сколько не накручивал километров, горящих машин видеть ему не приходилось. Ведь вопреки всем фильмам, машины в авариях горят чрезвычайно редко. Нужно было выйти, но он не решался оставить одну спящую девочку. Наконец он решился, спрыгнул из кабины, тихонько притворив дверцу. Оглядываясь на ходу, почти бегом направился к пожару. Женщина, кутаясь в куртку, прижав к губам ладонь, почувствовав приближение человека, не оборачиваясь, быстро проговорила, толи жалуясь, толи ужасаясь, а скорее и то и другое одновременно, что в машине погибло четыре человека, и не кто не видел как это произошло. Даже не спросив, уехал ли кто сообщить об этом, Лобанов вернулся к своей машине. Медленно, очень медленно он объезжал стоявшие автомобили, думая о странном совпадении. И только отъехав порядочное расстояние он услыхал вой милицейской машины.
   Лобанов рассказывал не прерываясь, глядя на плачущею мать, на жену со скорбными глазами, на в полголоса матерящегося друга-милиционера, на ободряюще улыбающегося ему подводника-каратиста, на отца, разглаживающего на коленях газету.
   Он рассказывал, что в милиции, в связи с расстрелом машины на трассе, его просто плохо выслушали, как отправили в какой то детдом, у чёрта на куличках, как там, увидав условия, слёзно умолял заведующею выписать ему на девочку метрику, суля деньги. Как его послали вначале куда подальше, а потом послали в райцентр с целым списком детских вещей. Он рассказывал, как вернулся, привезя не только вещи, но кучу игрушек, потратив на всё это, не только свои, но деньги хозяина, правда предварительно с трудом дозвонившись до него, не объясняя ему не чего, и поклявшись, что вернёт всё до копеечки. Как  две женщины, склонившись над письменным столом, внушали ему мнимую историю его любви и смерти матери девочки, и троекратно перекрестив, вручили свидетельство о рождении.
  он рассказывал и дальше, про то, что все уже знали, но ни кто не перебивал его, и только слушали. Только хлопнула входная дверь. Из темноватого коридора появилась девушка, за ней стоял парень, с двумя мотоциклетными шлемами в одной руке, а другую ободряюще положив ей на плечо. Она обвела присутствующих огромными глазами и тихо произнесла:
   - Я была там, в деревне, где похоронена мама. Родные вас всех там ждут.




   Не кто бы ни дал руку на отсечение, утверждая, что это произойдёт с господином Воротниковым. Английского, жёсткого типа господин, даже грубо сказать джентльмен, был хозяином книжного магазина. Да, именно магазина, а не лавчонки. Кроме книжных полок в одном из уголков магазина, стояли довольно мягкие кресла с низкими столиками, и блестел кофейный автомат. Холодильник хранил прохладительные напитки, совершенно не алкогольные. Прибыли это не приносило, но клиентов привлекало, а постоянных радовало. Сам господин Воротников в магазине не работал, но присутствовал. Он сидел в своём кабинете, доверху заставленными полками с книгам, если, не очень редкими, то достаточно старыми. Присутствовал он в жёстком кресле, с прямой спинкой, за простым письменным столом о двух тумбах. На столе, как и везде, где распространялась ответственность господина Воротникова, был образцовый порядок. Порядок, и ещё раз порядок. И ещё раз порядок,- таково было его кредо. Всегда до блеска начищенный, отглаженный, отутюженный и выбритый, он не терпел не малейшего разгильдяйства и беспорядка. Но как истинный джентльмен английского покроя, крайне редко высказывал в слух свои претензии. А только делал брезгливый вид. И изредка внушал. Своим подчинённым. А так как он проживал в стране России, то вид его всегда был брезгливым. Так, что от переизбытка симпатизирующих ему людей он не страдал. Хотя, справедливости ради, стоит добавить, что когда он посетил благословенную Англию, выражение его лица там не изменилось.  Так и жил он до тридцати трёх лет лощёный и с брезгливой миной на лице. Пока не устроилась к нему в магазин продавщицей девица, лет двадцати пяти, не замужняя, не судимая, не была и не имела. А то, что имела, всегда было при ней. Сходство в ней с англичанкой угадывалось, как в мотоцикле автомобиль.  Обе были женщинами, как те, другие, транспортными средствами. На этом всё.
   Как и всех других своих работников, Воротников, принял её на службу с испытательным сроком, иначе можно приличное заведение превратить в вертеп. И ему это удавалось. То есть не вертеп, а сохранять полное достоинство своего предприятия. Уже через три дня, он своим  рациональным умом понял, что совершил ошибку. И готов был её исправить сразу и радикально. Но не мог. Запрещал контракт, который он подписывал с каждым своим работником. У настоящего джентльмена и настоящие отношения с подчинёнными. Контракт позволял этой вертихвостке и баламутке отворять атмосферу магазина целый месяц. Через первые три дня, он решил, что отправит её на улицу как положено, с месячным окладом. Ещё через неделю он твёрдо знал, что на радостях, выдаст ей дополнительное выходное пособие. Через пол месяца начал считать дни, когда расстанется с ней, и уже приготовил сумму в размере трех месячного оклада, с условием, что она ни когда, даже в виде посетителя, не переступит порог его магазина.
   Она постоянно пила кофе. Её черные, рассыпанные по плечам волосы, постоянно мелькали, казалось одновременно, в разных уголках  магазина. Её чёрные блестящие глаза заглядывали через плечо посетителям, выбирающим книгу. Её звонкий голос комментировал выбранную книгу. Она вступала в жаркую полемику с постоянными клиентами. В конце концов, когда он вызывал её в свой кабинет, что бы призвать к порядку, она усаживалась на край письменного стола и строила ему глазки. Это была его ходячая мигрень.
   Воротников не дотерпел до окончания контракта целых три дня. Он радикально таки решил проблему. Он сделал ей предложение. В тот же день он купил большую квартиру, и увёз её туда готовиться к свадьбе, заодно эту квартиру обустраивать и обживать.
   Теперь английской выделки господин Воротников спокойно восседает в своём кресле с прямой спинкой, в любезном его сердцу кабинете. В магазине царит порядок. Ни что не нарушает священную тишину образцового классического книжного магазина. Правда, только до той поры, пока его не посетит на рабочем месте любимая жена, с тремя отпрысками розного пола и разного возраста. И тогда разудалая атмосфера его дома полностью перемещается сюда.
   Хотя доказать, что он не счастлив, ни возьмётся ни кто.
   Ведь кто-то любит же кофе с мороженным, не так ли?






    Пересечение людских судеб чреваты. Живут себе так, поживают, скажем, пара человек, ни чего не подозревая, друг о друге. Да что там, не подозревая, они, даже если бы захотели ни когда не встретились. Нет, не так. Они даже встретиться бы не захотели. Но тут хозяин и руководитель, одной из строительной фирмы, давным-давно разведённый с, некогда горячо любимой, а ныне отставной женой, покупает ей квартиру. Да-да, именно так. Как говорил великий Сент-Экзюпери, мы все в ответе за тех, кого приручили. Развёлся он с женой ещё до того, как стал состоятельным господином, а потому помогал ей, как мог, на сей момент, влачить существование. Помогал он ей, не взирая на её скромные потребности, всегда делом. К его словам же она ни когда не прислушивалась, не сегодня, не ранее. Но купить квартиру и в неё вселиться это не одно и тоже. Не может же, приличная дама, принимать своих детей чёрт знает, где и в чём! Для этого существуют ремонтники. Люди, что квартиры ремонтируют. Про них разговор отдельный и не здесь, во всяком случае, не сейчас.  А вот этим ремонтникам, даже не им, а ей самой нужен был человечек, который бы убирал, протирал, подносил, тащил, складывал и производил иные полезные действия к своему удовольствию, а значит к удовольствию хозяйки. Да мало ли за чем он мог бы ещё потребоваться. Была бы хозяйская воля. Так вот, состоятельный господин, руководитель и хозяин, в едином виде, выдаёт своему подчинённому прорабу выделить такого человека. И прораб выделяет самого расторопного, самого умелого, самого услужливого самого, самого, самого. Без которого стройка не обойдётся. Но надо! Колыванов был именно таким человеком. Его и отрядили. Прибыл на квартиру Колыванов со своим имуществом, как-то тощая сумка и матрас, абы жить ему предстояло, где и трудиться, заодно охраняя от ненавистных расхитителей и налётчиков строительный материал. Так они и познакомились. Колыванов, роста где-то сто шестьдесят шесть сантиметров, худощавый, так килограмм на пятьдесят пять, мог спокойно глядеть прямо в глаза хозяйке, хотя вес у неё был немного по более, так килограммов за семьдесят. С небольшим. Хозяйка, оглядев Колыванова с ног до головы, благо для этого время потребовалось совсем, как для укуса комара, внутренне поморщусь, внешне улыбнувшись, назначила ему урок. Колыванов в свою очередь оглядывая хозяйку внутренне улыбнулся, и внешне тоже.
    Для начала ему предстояло поднять  в квартиру Тамары Васильевны, так звали хозяйку, цемент. Цемент - он голова всего ремонта, чтоб там не говорили. Задача простая, но тяжёлая. Не взирая на трудности, ради знакомства, Колыванов порвал только два мешка. Один уронил с четвёртого этажа на второй, а другой, не особо затрудняя себя, просто в квартире. И когда полная свой правоты, Тамара Васильевна попеняла ему в мягкой, но сварливой форме, которая была её неотъемлемой частью, на некоторый его не удачный дебют, он грубо ответил ей: мол, тебе надо и ты и таскай. А если каждый мешок весит ровно, сколько он сам, то ему вовсе не понятно, как его ещё не расплющело. Хамство и грубость были тут же приняты во внимание, и надлежащие выводы сделаны.
   После уничтожения последствий своей активной деятельности, Колыванов был разжалован и отстранён, а так же отправлен восвояси, от куда и прибыл.
   На следующий день несчастная женщина позвонила мужу и призвала его к ответу. Тот терпеливо и внимательно выслушивал её на протяжении двадцати минут, держа телефонную трубку в ящике письменного стола. Затем попросил прораба все же выполнить его просьбу, и на завтра прислать рабочего на квартиру бывшей жены. К обеду следующего дня, зайдя в квартиру, посмотреть, как идут дела у мастеров ремонтного дела, Тамара Васильевна увидала в самой гуще ремонтно-строительных работ, разжалованного ею лично третьёго дня, Колыванова. Она попыталась приблизиться к нему, чтобы расставить все точки, где положено. Но активность Колыванова была на столько велика, что сделать это положительно не было ни какой возможности. Его было видно одновременно во всех углах и комнатах квартиры. Помогло только то, что он, в рабочем не укротимом азарте, несколько раз прошлёпал по свеженалитому полу. И был отловлен мастерами, и после долгих препирательств с хозяйкой, отправлен по старому адресу.  Жалоба бывшему мужу поступила незамедлительно, на что тот отреагировал по обыкновению, вопросив своего прораба, когда же он, наконец, пришлёт рабочего бывшей жене. Результатом было появление на завтра для помощи в текущем ремонте всё того же Колыванова. Чувствительная Тамара Васильевна тут же наябедничала бывшему супругу, тот, дав всё выслушать ящику письменного стола, бодро ответствовал её, что она права, он во всём с ней согласен, но изменить не чего не может, таково состояние дел. Затем повесил трубку. Разнервничавшись до озверения, Тамара Васильевна решительно поставила себе задачу изничтожить  Колыванова непосильным, но праведным трудом. Она целыми днями ходила вслед за бедным человеком, поправляла и наставляла его, поучала и давала рекомендации, указывала на все даже незначительные ошибки. Добрый, но грубый Колыванов, дерзил ей, совершенно не соглашаясь ней, упорно пытаясь делать всё по своему.  Ремонтно-строительные бригады, менявшиеся с невероятным постоянством из-за редчайшего умения Тамары Васильевны ладить с людьми, со слезами на глазах наблюдали за борьбой хозяйки с Колывановым. Им утомительно жаль было хозяйку. Только странное дело, за две недели не случилось ничего страшного. Так, мелкие неувязочки - то краску разольёт, то чего ни будь, уронит, или разобьёт по мелочи. Но только стоило хозяйке однажды отлучиться, как Колыванов упал со стремянки. Упал, если подумать, вполне благополучно - ни чего не себе сломав. Даже особо не пострадав. Пострадала одна только гипсокартонная перегородка, в которую он врезался. Но и то не сильно. Её начисто снесло. Хотя, правду сказать, через два дня восстановительных работ, она выглядела как прежде. Разобравшись с перегородкой, нужда его заставила заменить лампочку в коридоре, возле входной двери. А так, как он уже один раз стремянку использовал, пришла ему в голову дельная мысль, вкрутить лампочку встав на ведро с краской. Задумано - сделано. Лампочка как ни странно была благополучно вывернута, и ввёрнута новая. Но крышка, в случае своей подлости и пластмассовости, лопнула и сломалась именно в тот момент, когда работник решил уже покинуть ведро -подставку.. Колыванов провалился в ведро по самые колени. И замер там, в причине своей нерешительности, не зная толи вылазить из ведра и пачкать паркет, или так и ждать, пока краска вся не высохнет до основания. В этом затруднительном положении, полного раздумьями его и застала Тамара Васильевна. Восхищение и ужас сменялись на её лице с непостижимой скоростью. Прибежавшие на её нечленоразборчивые восклицания, очень почему-то похожие на простонародный мат, что было далеко не верно, работники по преображению жилья решили, что их работодательницу хватила обыкновенная кондрашка. И моментально схватились за телефоны, чтобы одновременно вызвать её мужа, детей, скорую помощь и милицию, логично предположив, что здесь и сейчас произойдёт членовредительство, плавно переходящее в смертоубийство. Но всё обошлось.
   Колыванов с младенческих своих годочков, не чувствовал такой заботы. Так с ним аккуратно не обращалась даже родная мама, когда пеленала. Бережно, словно единственную в мире, хрустальную скульптуру, в осемь рук его приподняли вместе с ведром, и стеля передним как ковровую дорожку целлофан, вынесли под чутким руководством с причитаниями в лифт, а далее во двор, в самый дальний угол. Где он и был изъят из пленившего его ведра.
  Тамара Васильевна, в гневе, отойдя от неадекватного состояния, начала названивать бывшему любимому мужу, справедливо пологая, что это лично его происки и месть за не состоявшееся семейное счастье. На её беду, и на удачу пошлого вредителя, мужа не оказалось в доступном состоянии. Убыл куда-то в район северного полюса обучаться подлёдному лову рыбы. И тогда пришло решение не выпускать работника-недотёпу из поля зрения ни днём, ни ночью. Последнее было очень сомнительно, но чего только не решишь вгорячах.
   И вот, однажды обнаружив, что её холодильник по дурацки пуст, Тамара Васильвна решилась на шопинг в супермаркет, предварительно прикинув, что лучше взять с собой этого безобразного труженика. В целях безопасности. Строящейся квартиры. Там она долго и тщательно выбирала коляску, або ненароком, не отвалилось дно, не сломалось колесо и вообще она не развалилась  навсегда, веселя окружающую публику. Почти полностью загрузив транспортное средство продуктами, необходимыми для продолжения жизнедеятельности организма, решилась она на отважный поступок. То бишь подняться по эскалатору на второй этаж, где согласно вывески находились сопутствующие товары. От телевизоров, до туалетной бумаги. Товары эти, по видимому, сопутствовали перевариванию приобретенной, на первом этаже, пищи. К великому счастью хозяйки, путь на вер прошёл благополучно. Пострадавших не было. Там, дополнив коляску до верху, даже с небольшим избытком, они пустились в обратный путь. То есть вниз, по эскалатору. Оберегаясь от непредвиденных глупостей, Тамара Васильевна выбрала момент, когда движущая лента была пуста, встала на неё, за ней была пристроена коляска плотно стоявшая на своем месте, а следом Колыванов, крепко держащий коляску за ручку. Лента эскалатора плавно и бережно понесла их в низ. Единственной её ошибкой было то, что она встала спиной к коляске и Колыванову. Но роковой.
   Что-то сильно и резко ударило её в округлый зад, и неудержимая сила начала толкать её вниз, к витринам, набитыми молочными продуктами. Этой силой был Колыванов, крепко державшийся за ручку своей коляски. Сам же он восседал на чужой, коя вырвавшись из чьих-то  рук, стремительно наподдала Колыванову, опрокинула его на себя, и, по закону домино, заставила нехорошим, не эстетичным образом бежать Тамару Васильевну впереди всей кавалькады. До самой витрины. Где они все вместе и затормозили.
    Грустно было смотреть на Тамару Васильевну, гордо выходившую из магазина в сопровождении Колыванова с коляской. Костюм несчастной женщины был гнусно испачкан сметаной, творожной массой и молоком. Когда Колыванов же, плут и шельмец, не сколько не пострадал.
   Так продолжалась их совместная трудовая деятельность до самого окончания ремонта квартиры. И он пришёл. Счастливые и довольные друг другом они расстались. Вот вернуться на стройку Колыванову не удалось. Неожиданно был он вызван на самый верх, где в присутствии руководителя, хозяина и бывшего мужа в одном лице, его дети, сын и дочь, объявили ему, что очень много о нём наслышаны. Даже  более чем очень. Два месяца их матушка, кроме, как только о нём, не о чём с ними не говорила.  А потому, или именно по этому, ему предлагается идти к ним в загородный дом помощником по хозяйству. Конечно же, конечно, Тамара Васильевна проводит там почти всё своё свободное время. Так что ничего неожиданного он там не встретит. Всё будет хорошо.  И они, должно быть, много ещё чего о нём услышат. И это, даже, будет просто замечательно,  просто великолепно это будет, всегда только о нём, а не о чём-либо, или ком-либо ещё.
   Господа присутствующие, налейте мне не много, в меру. Ибо в меру должно быть всего, даже родной матери.