Сказки ветров

Три цвета времени

Помню далекое время нашего детства. Мы, мальчишки, восьми - девятилетнего возраста, бегали ловить рыбу на речку и озера. Мы,  никого не боясь, уходили играть за город далеко от дома. А время было лихое, вокруг еще рыскали вооруженные банды, оставшиеся после войны в лесах. Националисты расправлялись со всеми не угодными им людьми в окрестных селах. На окраине городка, где мы жили, с красивым названием Алунта, на возвышенности, стоял костел с двумя башнями и большими колоколами. Он был как маяк на суше. Куда бы ты не зашел в окрестностях Алунты, на расстоянии девяти-десяти километров всегда в ясную погоду был виден остроконечный лик его белых высоких башен. Звуки его колоколов, подхваченные ветром, словно сказочная мелодия, то усиливаясь, то затихая, плыли далеко над полями.
Возле тихой и живописной реки, на высоком крутом склоне росли огромные вековые липы. Однажды, подумав, мы с другом Ефимом, решили соорудить, тайком от всех, убежище. Договорились еще с двумя мальчишками и утром рано, чтоб никто не увидел, стащили у местного ксендза несколько бревен и досок, которые лежали кучей в загородке у костела, и принялись за дело. Выкопали на прибрежном косогоре глубокую яму под липами, распилили доски и столбы, накрыли яму досками и дерном, и получился огромный, подземный дом-землянка. Изнутри выложили пахучим сеном, его было вокруг достаточно, и стали проводить там время, играть в войну.
Мы часто скрывались в этом  укромном месте. Оно было нашей тайной базой партизан или разведчиков. Наверху по тропинке проходили редкие прохожие, цвели липы, на тяжелых пахучих ветвях  жужжали маленькие пчелки, а мы лазали по кустам и невидимые скрывались в бункере. Веяло какой-то романтикой. На душе было спокойно и безмятежно. И только уже под вечер возвращались мы домой, голодные и довольные собой. А дома в палисадниках росли цветы «анютины глазки», а в садах пахли дурманящим запахом розовые пионы.
И было у нас еще одно укромное место, недоступное для других. Примерно в километре от местечка за огромным овсяным полем, был красивый пологий склон,  и там росла маленькая стайка сосенок, уже довольно высоких, и была такая мягкая, ласковая зеленая трава, что порой хотелось упасть и лежать весь день. «Трава мечтаний», называл я ее про себя в уме. Ляжешь навзничь, раскинешь руки, глянешь в чистое голубое небо, а там высоко-высоко плывут белые облака как парусные каравеллы. Шумят сосны как волны в океанах и морях, а в голове начинают  появляться разные истории, мальчишеские мечты – «сказки ветров».


Абрикосовый сад на "Зеленом"
 
 Прекрасна земля запорожская. Здесь все овеяно былой славой удалого казачества. Широкие степи, могучий и свирепый в бурю Днепр-батюшка. Курганы среди солнечных полей цветущего подсолнечника, вздымающегося словно вершины далеких гор – вулканов. Они хранят прах древних скифов, которые когда-то давным-давно кочевали и жили в этих благодатных краях. Былинная древность лет сливается здесь с бытом и жизнью нашего времени. Заповедный и чудный остров Хортица  вдали и напротив  могучий гребень величайшей плотины Европы – Днепрогэса, где вода падает вниз с такой высоты, что кружится голова.
Былое Запорожье. Каменные пороги Днепра скрылись под воду, затопленные искусственными морями – водохранилищами. Запорожская Сич – это владения казаков, рубеж, дальше Дикое поле и ветер степных пространств.
 Глубокие балки  с, пахнущими чабрецом и солнцем, полями пшеницы и дедовские «курени» на голых плешинах баштанников. Когда мы приехали сюда в сорок шестом из холодной и голодной Сибири, Запорожье казалось нам «раем», где всего вдоволь, где растут такие вкусные пузатые арбузы – «кавуны», сладкие и тающие во рту абрикосы, мясистые краснощекие помидоры. Запорожский базар тех лет гудел, как пчелиный рой. Горы «кавунов» и дынь, ящики с помидорами штабелями возвышались над прилавками, кузова машин, полные арахиса, «фисташки», экзотические баклажаны с синими своими бульбастыми носами, а сладкая подсолнечная халва сама таяла во рту. Пахло вялеными азовскими бычками, которые тут же в большом количестве и за бесценок продавались рыбколхозами.
Зеленый Яр, где мы временно поселились на улице Дизельной у тетки Маруси, двоюродной сестры моей матери, представлял собой поселок, весь в зелени и садах на краю города, с пыльными, не мощеными камнем улицами, с домами – «времянками» из глиняного ломпача с побеленными мелом стенами.
Летом было жарко, и спали мы всегда во дворе на старых железных кроватях среди подсолнухов и цветов «мальв». Помню, как  тетя Маруся нарвала нам тут же в саду целую миску свежих душистых абрикос и поставила утром у изголовья. Как они пахли! Это была фантастика голодного детства. В саду днем жужжали пчелы, трещали кузнечики и спелые абрикосы потом, ночью, плюхались на землю к нам под железные кровати.  По утру гудели заводские гудки, будя рабочих, вставало солнце и все оживало и радужно искрилось в его ярких лучах.
Иван Данилович, муж тети Маруси, рано утром будил нас своим возгласом:
- Вставайте хлопці, пора вже снідать! Гей, Маруся, насипь їм борща, хай поїдять, а я піду на базар.
 Он работал на базаре стекольщиком и уходил рано утром, а приходил уже подвыпивший, пропустив, наверно, не одну чарку «горілки», садился и звал всех за стол вечерять. Потом вытягивал откуда-то из загашника «четвертушку» водки, наливал в рюмки отцу и моей матери, выпивал и уже веселый и довольный начинал петь украинские песни: «Стоїть гора високая», «Там у полі тай женці жнуть…», а мы с братом ему подпевали. Мужик он был крепкий, казак,  истинный «хохол», добрый и гостеприимный. В войну попал под немцев, его хотели увезти на работы, он сбежал, его поймали и с сотнями непокорных повели на расстрел. Жуткая картина.… Впереди немцы с пулеметами, позади глубокий ров,  общая могила и они на краю. Уже нет ни дум, ни мыслей о жизни, только смерть впереди.  Пуля ударила вскользь в голову, его спасло то, что он упал в ров и на него навалились и накрыли «другие тела убитых…

Стоїть гора високая
А під горою гаю- гай,
Зелений гай, густесенький
Неначе справжній рай…

Пел он и слезы стояли в его глазах.
- Очнулся я ночью во рву, мертвые тела вокруг, кровь. Вылез из общей могилы, чуть присыпанной землей и, не помня себя, помаленьку, цепляясь и падая, пошел прочь от этого страшного места, - рассказывал он.
 Грязный и окровавленный пришел он домой к своей Марусе. Она работала у немцев в госпитале. Маруся его и сохранила. Спрятала у себя дома в погребе.
Тетя Маруся жила и работала в Запорожье еще до войны, сначала на строительстве Днепрогэса, потом на заводе «Баранова». Не смогла вовремя эвакуироваться, так и осталась в городе, боясь, бросить свою хатку-времянку и этот маленький клочек земли с абрикосовым садом и скудным хозяйственным скарбом – козой и собакой.
 - Ты как поешь, - кричал мне Иван Данилович за столом, - держи октаву, чтоб как в хоре было…
И я, пацан, подражая ему, старался петь в октаву с ним: «Вечерний звон…бом, бом, вечерний звон… как много дум наводит он…»
Однажды он спрятал свою бутылку с «горилкой» в угольный ящик. Угля там было мало, а ящик был с высокими бортами и крышкой. Пьяный полез туда и упал вниз, голый, да еще и крышка захлопнулась сверху, одни пятки торчат. Моя мать рассказывает: «Вышла я во двор, слышу голос Ивана Даниловича меня зовет:
- Шура! Шура… вытащи меня…
-  А я, -  говорит мать, - бегаю, не могу понять откуда этот голос исходит, вроде как из-под земли. Потом вижу, - ноги Даниловича вверху из-под крышки ящика торчат. Я подбежала, начала вытаскивать его, еле вытянула пьяного-то!! А он весь черный, в угле, как шахтер, с шишкой во лбу стоит и улыбается с бутылкой в руке, говорит:
- Ну, Шура, ты меня выручила, а то бы я задохнулся.
Поссорился он как-то с тетей Марусей из-за этих заначек, она и говорит ему:
- Ну и вари себе сам еду, раз ты деньги пропиваешь.
 Стал он пьяненький сам себе еду готовить. Взял килограмм перловки, мяса, налил в кастрюлю воды и «бухнул» туда всю перловку и мясо. Каша варилась-варилась, набухла и … как поползла из кастрюли таким «перловым шаром» на землю. Мясо все выскочило, как живое на пол. Все шипит, дымит, каша прыгает, мясо скачет, а Иван Данилович бегает вокруг, ругается:
- Ну, Маруська, ну, гадина, оставила меня, голодного и несчастного…
Потом на следующий день они уже помирились. Он любил борщи. А кто ему такие борщи сварит, как варила тетя Маруся: с «толченым салом, часныком и фасолью».
Мы жили у них не долго, наверно, пол года. Отец нанялся на поля, баштан сторожить. Я очень любил бывать у него на баштане, спать в «курене», смотреть ночью на далекие мерцающие в вышине звезды. Было как в сказке. Ночь. Тишина вокруг. Отец сидит у костра в широкополой соломенной шляпе, рядом курень из кукурузных стеблей, вокруг «бахча», ни души, только лопухи и плети, с полосатыми пузиками арбузов. Как у Гоголя  «На  хуторе близ Диканьки». Немного страшновато, но интересно. Так и засыпал я под этот мерцающий звездный свет.
А утром пришли как-то мать с братом, с двухколесной, как арба тачкой, мы погрузили на нее весь заработанный отцом «пай»: арбузы, подсолнечник, качаны кукурузы, тыкву, и повезли   ее все вместе на Зеленый Яр, по степи, через железную дорогу. Дорога шла по склону вниз через балку, затем вверх. Сначала, когда мы спускались, тачка нас «разнесла»  так, что мы бежали впереди нее как ошалелые. Потом, когда начали подниматься на гребень балки, отец, мать и брат никак не могли ее затащить, не хватало сил. И тогда я, как маленький мышонок, уперся в тачку и своим немощным плечиком чуть подтолкнул ее, и мы ее вытащили. Потом долго они посмеивались. Вот ведь, как в жизни бывает: всего немножко чего-то не хватает, а стоит дать, чуть подтолкнуть, даже сверчку, и глядишь, все получается и ты одолеваешь эту преграду.
Всегда и все трудное нужно делать сообща. Создают семьи, ищут своих «суженных». Это закон выживания на земле.
А через неделю мы уже покинули Зеленый Яр и абрикосовый сад тети Маруси, и  уехали из Запорожья на Север, к морю, в Прибалтику. А в голове у меня звучала любимая песня Ивана Даниловича: «Марусино сердце, пожалій мене, візьми моє серце, дай мені своє…» Любил он свою Марусю до конца своей жизни и пережил ее всего на несколько месяцев…


Из цикла "Веселые рассказы". Дембеля на целине
 
 Однажды  Лебедь… Нет, нет, не Рак и не Щука. Это не из басни Крылова, хотя тоже смешно и остроумно. И Лебедь  Владимир теперь у нас слесарь, а тогда – будущий дембель-шофер, только что сформированной автотранспортной роты из группы советских войск в Восточной Германии, посланный в 1974 году убирать хлеба на целинные земли – сидел и рассказывал нам:
- ****ин, Поносов, Сукинсын, Гавнюкин, Жопин… Что?! Ну, вашу мать! Да что  это за фамилии такие нецензурные все выписаны, - не сдерживая своего раздражения, ругнулся командир недавно созданной автомобильной роты, капитан Строев. - Старшина Панько!
- Я, товарищ капитан! – ответил старшина.
- На, читай. Я не могу больше переносить такие идиотские словосочетания.
- Есть, товарищ капитан, - сказал старшина. – А что читать?
- Читай дальше.  И скажи, кто вообще  эти списки переписывал.
- Да, это вчера, наверно, писарь Разгильдяев не те буквы с похмелья в слова  вставил, товарищ капитан… Ну, конечно же: Бладин, Панасов, Сухиншин, Гаврюхин и Жупин - все наши ребята, хорошие люди, знакомые фамилии.
Солдаты стояли в строю и прыскали, еле сдерживая смех.
- Ну, ладно! Рота, слушай мою команду. Смирно! – скомандовал Строев. – Через два дня мы в составе сформированной автомобильной роты отдельного автотранспортного батальона поездом  отправляемся на уборку урожая хлебов в Поволжье на целинные земли.
- Ура! – послышались возгласы сзади строя.
- Отставить! – рявкнул капитан. – Зам по тех, подготовьте личный состав и технику к  отправке, - обратился он к рядом стоящему старшему лейтенанту  Немытову.
Это было время больших целинных походов. Когда целые автомобильные армии военных водителей бросались на спасение гибнущего хлеба в целинные степи Поволжья и Казахстана.
Специалистов и командиров, знающих технику, не хватало и вместо настоящего командира-автомобилиста на должность командира автомобильной роты был назначен пехотинец, командир стрелковой роты, капитан Строев. А в технике он разбирался, сами понимаете, как хорек в апельсинах.
Но, как  бы там ни было, рота прибыла в Волгоград поездом, разгрузилась, и  -  с ходу на колеса, и в поля. С утра и  до ночи, с ночи и до утра. От комбайнов на ток, от тока обратно к комбайнам рыскали водители на машинах. А машины были все бортовые, не самосвалы, как сейчас. Привезут зерно на ток, а на току уже девчата молодые зерно из кузовов лопатами сгружают. Ну, а после что? Перезнакомятся с солдатами, слово за слово, да и пойдут в степь – гулять…
Так однажды этот Бладин из названного списка и загулял на всю ночь, а утром ехал мимо посадки, поставил там свою машину и заснул. А тут как на зло их капитана Строева принесло. Подъехал он, видит – машина стоит, а в ней сержант сидит и спит.
- Товарищ водитель, в чем дело, почему стоите, - кричит капитан шоферу.
А Бладин такой потешный и находчивый был. Очухался он ото сна и  говорит капитану:
- Да вот, храповик перегрелся, товарищ капитан. Стою, жду, пока не остынет!
А Строев, без задней мысли, многозначительно ему в ответ:
- А-а-а, ну хорошо! Как только ваш храповик остынет, давайте, сразу же  дуйте в поле к комбайнам.
И уехал, а личный состав своей роты капитан знал плохо, так что,  потом забыл с кем и разговаривал.
А вечером вспомнил о храповике и решил немного просветиться в технике у зам по теха.  Подошел к нему и спрашивает:
- А что, старшой, этот храповик, неужто такая важная деталь в машине, что при работе так сильно нагревается?
- Да нет, -  удивляется тот. – Храповик – это шестеренка с зубцами для сцепления с рукояткой.  И служит только для того, чтобы вручную завести мотор машины.
- Ах ты, мать твою! – побелел  от злости и тут же покраснел от стыда боевик Строев – так опростоволоситься. – Ну ладно, спецы немытые, я вам еще  покажу.
Стоит однажды капитан Строев возле мастерских, а тут  вдруг Гаврюхин к нему подходит. Он как раз менял клапана на двигателе. А там, на клапанах, есть такие детальки: тарелочки и сухарики. Для защелки этих тарелочек на клапанах  и ставили сухарики, чтобы не соскакивали пружины.
Гаврюхин и говорит капитану:
- Товарищ командир, разрешите обратиться!
- Слушаю вас…
- Мне нужны новые тарелочки и сухарики... – без них я не могу…
- Что? – подпрыгнул Строев, думая, что этот шоферюга снова разыгрывает его. – Ах, тарелочки тебе нужны? И сухарики тоже, да?!
- Да, товарищ капитан.  Иначе…
- Два наряда вне очереди!
- Но, товарищ капитан! За что?
- Три наряда вне очереди! Кругом! И шагом марш на кухню мыть «свои тарелочки», - заорал капитан на Гаврюхина. – Ишь, подшутить надо мной задумали, сволота! – добавил он про себя.
- Есть три наряда вне очереди, - повернулся и поплелся на кухню исполнять приказ ничего не понимающий Гаврюхин.
Три дня подряд отрабатывал  бедный Гаврюхин ни за что, ни про что три наряда вне очереди, полученные от комроты Строева.
А тот после этого, встретив зам по теха, решил похвастаться своими успехами  в знании автомобильной техники и тем, что не дал себя околпачить какому-то рядовому водиле:
- Там один ваш шофер, сильно умный наверно, Гаврюхин, кажется, решил надо мной посмеяться и просил  у меня тарелочки с сухариками. Якобы, они ему очень нужны… Так я  ему как дал тарелочки!  Долго теперь  будет помнить эти тарелочки и сухарики, - засмеялся капитан.
- Напрасно, товарищ капитан! Эти тарелочки и сухарики как раз ему и нужны были, и ставятся они на клапана машин. А вы ему дали???
- Ах ты, мать твою! Дал, дал,…конечно, дал… Я ему три наряда вне очереди дал и мыть посуду на кухню послал, - выругался  Строев.
- Надо же, - засмеялся зам по тех, - а я думаю, где это Гаврюхин три дня пропадает. А он тарелочки моет и сухарики собирает. Ах, бедный Гаврюхин! – долго еще смеялся, отойдя от Строева, зам по тех.


Под несбывшийся марш Мендельсона

 
 Моя военная служба в армии заканчивалась. На днях мы должны были уезжать домой. Это было время шестидесятых годов, когда еще  царствовал дух хрущевского  волюнтаризма. Еще гремели вовсю  в мире слава наших космонавтов, и был осужден культ личности Сталина, но уже было видно, как начинался новый культ, культ этакого «рубахи парня» Никиты Хрущева. В политике началась оттепель: Хрущев, сделав свою ставку на ракеты, начал сокращать авиацию, как не перспективный в будущем род войск.
В это время я служил в Одесском военном округе на станции Рауховка, в отдельном авиационном батальоне во взводе связи и химической защиты. В небольшом военном  городке была у нас единственная баня, где по  пятницам купались наши солдатики, а по субботам женщины – жены наших офицеров. Вот в этом здании и была выделена нам, химикам,  каптерка – маленький уголок, где мы хранили свое химическое оборудование. В этой комнатушке на полтора метра, было две двери: одна входная, а вторая, которая выходила в баню, была заглушена и забита, и служила деревянной стенкой. Эта дверь понемногу стала рассыхаться, образуя неприличные для женской бани щели, и мы, чтобы не будоражить женское население части, залепили их алебастром и цементом.
Но как-то раз, один из любопытных химиков, взял и нечаянно колупнул в субботу эту замазку, как раз, когда в бане купались молодые офицерские жены. Ему открылась такая панорама, что он, разинув ром, застыл, как парализованный внезапной судорогой страсти, раскрасневшийся индюк. Тогда еще не было этих фотографий с обнаженными женскими телами. Тогда это было неприлично и безнравственно, да и само слово «секс» у нас еще не звучало. А тут вдруг открылась такая картинка. Конечно, это было аморально, неприлично и безнравственно, но что поделаешь, мы были молодые солдатики, здоровые и жизнерадостные. Еще  юные пацаны, которые два года назад  и не думавшие о женщинах, и которые за эти два года так отъелись на армейских харчах, что превратились в настоящих, гвардейского вида, лихих «донжуанов», бегавших  к своим женщинам в самоволку за два и даже за три километра в соседние села.
В отделении химзащиты  нас было четверо. Я – химразведчик, шофер ефрейтор Рыбаков – любитель игры на баяне, шутник и приколист,  москвич Загреблев – командир отделения и художник-эскизер женского тела, особенно любивший рисовать теннисисток. И наш командир, эстонец, сержант Прикс, который последний год службы так полюбил женщин, что почти не разбирал свою кровать и не спал в казарме, а находился постоянно в долговременной самовольной любовной командировке вне территории военного городка.
У нас с ним была договоренность: в случае проверки или неожиданной тревоги я должен был выбежать в поле за городком, добежать до копен сена и крикнуть: «Подъем – тревога!». Таким образом, секретное и неожиданное мероприятие военных властей  гарнизона превратилось бы во всеобщее громогласное оглашение станционных окрестностей о том, что некий хим-сержант   Прикс должен выступить в поход по захвату вражеских диверсантов  или передислокации авиатехники с военного аэродрома. Естественно, сержант и не думал о секретах части,  он скорее думал о том, как был не рассекретить свою секретную любовную миссию с одной из сотрудниц нашего штаба.
Как Штирлиц он работал с радисткой и каждый раз в разных местах поля и в разных копнах сена. Прикс был образованный музыкант,  хорошо играющий по  нотам на фортепиано. Поиграв так два месяца  с штабной радисткой и разогнав таким образом из копен окрестных мышей,  сержант Прикс тайно убыл в сторону далекой Прибалтики, оставив засекреченную в копнах «пианистку» один на один разбираться с местным начальством, мышами и крысами…
А баянист Рыбаков был совершенно другого склада. Он не любил играть с женщинами, он любил играть на баяне и еще на нервах нашего начальника, майора Зарубаева. Однажды, на учениях ехал Рыбаков  на своем ЗИЛе-151 и тут к нему в кабину заскочил майор Зарубаев и начал материться… Вообще этот майор никогда ни одного слова не употреблял без мата, такой уж он был крутой и искореженный, и не любивший своих подчиненных. Как обычно, Зарубаев начал ругать Рыбакова:
- Куда ты, мать твою, едешь! Что ты, мать твою, ослеп? Дороги не различаешь? Я завтра тебя на гауптвахту отправлю за такую езду!
А Рыбаков потом рассказывал:
- Я вижу, что майор решил сачкануть на учениях и прокатиться до городка  на дегазационной машине. И я  нарочно, как врубил скорость и направил ее по кочкам. Машина  воет, как зверь  и прыгает на кочках, как сбесившаяся антилопа, в кабине вообще не возможно усидеть. Зарубаев прыгал, прыгал, ругался, ругался. Потом, ударившись два раза макушкой в потолок кабины, открыл на ходу дверцу и с криком: «Мать твою, в такую машину и такого шофера!» – выскочил, как ужаленный, весь красный от злости из кабины.
Рыбаков потом говорил:
- Я целый час ехал и хохотал, еле удерживая руль ЗИЛа в руках. А потом возле гарнизона остановил машину и стоял еще несколько минут, пока не высмеялся до конца.
Веселые были тогда деньки, хотя время было нелегкое.
И вот все это закончилось… и мы уезжали домой. Получили в штабе документы - это было как раз в субботу, вспомнили о нашей  секретной комнате  в  бане и рассказали старшине. Старшина был парень молодой, заканчивающий срочную службу. Он построил  взвод и  скомандовал:
- Равняйсь! Смирно! Напра-во! Шагом-арш! Левое плечо вперед! Стой! – уже скомандовал возле бани. – На прощание мы проведем, так сказать, секретное мероприятие. Товарищи! Разойтись, по двое заходить для обозрения через щели, действий моющихся тел в этой бане.
Солдатики, веселые и довольные вытягивали друг друга из каптерки, потому что  сами не могли оторваться от смотровых щелей блестящей панорамы.
- Оправиться по нужде! Покинуть место наблюдения! – скомандовал старшина. – И строиться для дальнейшего передвижения в сторону нашей казармы! Шагом-арш! Запевай!
«Шла с ученья третья рота у прохожих на виду. Да, на виду! Мимо сада огоро-о-ода. Мимо девушек в саду! Да, мимо девушек в саду!»
Горланили возбужденные и довольные молодые солдатики, шагающего в сторону казармы  автобатальона.
На следующий денно мы погрузились в машины и отправились на вокзал. Потом сели в поезд и он потихоньку повез нас из Рауховки на север, в сторону Запорожья. Было радостно и грустно провожать взглядом знакомые поля и домишки остающегося городка, где пролетели на службе эти горячие три года молодой жизни, где остались бывшие друзья и товарищи по оружию, и подруги, мечтавшие о призрачном счастье под несбыточный марш Мендельсона. Мирно постукивали колеса поезда… и почему-то вспоминались  комичные случаи из армейской службы…
Служил в полку майор по фамилии Сало, а тут еще прислали в батальон  капитана по фамилии Ковбаса. И вот, как-то, во время учений майор Сало звонит по телефону в батальон, а они друг друга еще не знали:
- Ало-о-о! Это дежурный по части Сало говорит. Позовите дежурного по роте.
- Ало-о-о!  Дежурный по роте Колбаса слушает, а кто у телефона?
- У телефона дежурный по части Сало… а вы кто?
- А я дежурный по роте Колбаса.
- Ало! – Взъярился Сало, вы что, шутки со мной шутите, передразниваете? Какая Колбаса? Я дежурный по части Сало!
- А я дежурный по роте Колбаса! – закричал ротный. – Сало, сало! Можете не хвастать своим салом. В колбасе сала тоже много.
На следующий день телефонисты, слышавшие этот разговор, со  смехом рассказывали, как еще добрых полчаса разбирались, переругиваясь, два служаки, кто из них кого дурачит и что у них главнее: майорово Сало или капитанская Колбаса.
… А еще помню случай с молодыми грузинами произошел. К нам в часть прибыло  новое пополнение. Молодые солдаты – все черные, все из Грузии, по-русски ни бельмеса не понимают, только матерятся по-русски здорово. Выпустили их как-то в увольнение за городок. А они там как напились вина… Идут два грузина по середине улицы еле живые и говорят друг другу:
- Смотри, Кацо, чтобы не остановили и не узнали, что мы с тобой пьяные, надо честь отдавать всем встречным офицерам.
Идут, отдают честь, то - направо, то – налево, а идут посредине улицы. А тут как раз два подполковника с ними сравнялись, один по правой стороне улицы, а другой по левой. Грузины сначала опешил, а потом решили: раз два офицера с двух сторон, значит, и честь нужно отдавать одновременно и обеими руками…
Так они и сделали. Подняли обе руки к обоим вискам и строевым шагом этак прошагали себе посреди улицы. Полковники остановились и  спрашивают:
- Что это за клоуны здесь ходят? Вы кто? Откуда?
- Никак нет, мы не клоуны. Мы – пьяные грузины. Идем из Грузии в свою часть, товарищи дважды майоры и подполковники.
Так они и попали первый раз в комендатуру.
… Так и заснул я под эти воспоминания в увозящем меня вагоне. Утром под мерный и тихий стук колес я проснулся от того, что было очень светло. Этот свет шел снаружи и как будто через все окна и щели вагона. Я выглянул в окно и обомлел: наш поезд и мы все, плыли высоко-высоко в воздухе, над огромной водной гладью. Внизу, далеко-далеко виднелись берега, деревья, дома, а под нами блестела тихая голубовато-серая даль Днепра. Это зрелище было настолько потрясающим, что я никак не мог оторвать свой взгляд от великолепнейшей картины Днепра, и встречающего нас, и переносящего нас как бы  на своих руках через эту воздушную даль родного города Запорожья.
Конечно, мы не плыли по воздуху, а въезжали в город на поезде через Преображенский мост, но поезд шел так тихо, и мост казался таким хрупким и ажурным, что создавалось впечатление полета и неземного парения.
Мы все, остолбенев, стояли у окна и боялись пошевелиться. Я бы в то время еще сто раз повторил бы то, что написал когда-то Великий писатель: «Чуден Днепр при тихой погоде…» и «…редкая птица долетит до середины Днепра…».
Мне тогда все это показалось именно так. В душе поднималось какое-то чувство любви и причастности к этому природному величию и широте Днепра, знакомым очертаниям города, к этой легендарной и благодатной земле.
Мы прибыли на  вокзал. И, наконец то,  моя душа спустилась с неба и тело  ступило на землю. Нас встречали родные и близкие люди. Не успел я поставить свой чемодан на землю, как ко мне подбежал блатного вида мужичек с озорными нагловато-серыми, чуть выпученными глазами. Спросил:
- Ты брат Виктора, Евгений?
И когда я кивнул, он схватил мой чемодан, что-то крикнул и побежал вдоль по перрону. Я заорал:
- Эй, мужик, подожди, ты куда? Отдай чемодан!
Я подумал, что это очередной «урка» - похититель мешков и чемоданов. Так мы бежали с ним до середины перрона и тут я увидел, наконец, свою старенькую мать и брата Виктора, которые кинулись ко мне навстречу. Мы обнялись, расцеловались… И тут только я вспомнил о своих вещах. Оглянулся, а рядом за моей спиной стоит и улыбается этот мужик с моим чемоданом.
- Тимоха Сеченов – брат жены Виктора, Марии.
- А-а-а, так вы  ж наши бывшие соседи по дому? – прорезалось у меня. – Маша и Людка Меньшикова  три года назад, я помню еще, провожали меня в армию, а тебя тогда с нами не было?!
- А я тогда три года «вкалывал» на лесоповале в Архангельской области на Севере. Сидел – друзья подставили. А потом еще год лесником работал. Вот и не успел к твоему уходу приехать погулять. Зато к твоему приезду успел вовремя, - засмеялся он.
Тимоха -  большой души человек, потом мы с ним подружились. Он всегда говорил мне:
- Евгений, добрый мой приятель… Забодай тебя комар…


Сказка о Листике и Веточке

 
 Это случилось весной, когда первый лучик солнца, пробивая прозрачную голубизну неба, коснулся своими пальчиками почек деревьев. Из почки появилась маленькая веточка. Она была зеленая-зеленая, маленькая и  очень любопытная. Она потянулась вверх, но вдруг почувствовала, что рядом с ней, кто-то такой же крошечный, зеленый и непоседливый,  пыхтит и карабкается из-под лопнувшей коричневой шубки дерева.
- Ой!  - вскричала веточка, - Ты кто?
-  Я маленький Ли, - ответил листик, вылезая и отряхиваясь.  - А как зовут тебя?
-  Вета, - ответила веточка,  устремив свои зеленые глаза к небу,  - но я хочу туда.
- Дай мне руку и возьми меня с собой! – вскричал маленький Ли, там так хорошо, я все дни мечтал о небе. Там солнце, облака и ветер.
- А ночью там бывают еще яркие звезды и луна, - заметила веточка.
-  Я ночью сплю, - пролепетал листик. Я боюсь жужжащих жуков. Они прилетают ночью, их присылают сюда темные духи. Они прилетят, прогрызут во мне дырку и унесут мою душу.
-  Дай мне руку, - решительно сказала веточка, - и никого не бойся. Мы будем все время с тобой вместе. А нас двоих они не посмеют тронуть. Они схватились за руки и устремились вверх.
Но вот однажды теплым майским вечером, когда так сладко пахли цветами сады, когда первая сирень, грезя, раскинула свои пушистые гроздья, юные Ли и Веточка полюбили друг друга. Их сердца как бы слились вместе в едином порыве. У них тоже расцвел цветок любви – белый и нежный. Им было так хорошо вместе. Они не покидали друг друга ни на час, ни на минуту. Листик укрывал цветок и веточку от дождя и заслонял собой от ветра. Он шептал ей такие слова, от которых у веточки замирало сердце. Она любила своего Ли.
Это случилось вечером. Вдруг темная жужжащая тень накрыла их сверху. Они оцепенели от страха еще надеясь, что все обойдется. Но жадный Жук уже протягивал свои мохнатые  членистые лапы, надеясь вкусно поужинать и повеселиться. Он навалился на Листик и начал двигать своими огромными страшными челюстями. Листик закрыл глаза и приготовился к смерти. Но храбрая Вета вдруг собрав все свои силы так дернула за руку Ли, что Жук, потеряв равновесие, плюхнулся с дерева на землю, набив себе рог, сломал правое крыло и, недовольно бурча, подался в иные места. Листик и Веточка, прижавшись друг к другу, дрожали и плакали, то ли от счастья, то ли от пережитого страха. Они так и уснули, склонившись над своим цветком тихо-тихо покачиваясь. Во сне им было спокойно и хорошо.
Шло время. На месте цветка образовался плодик. Маленький-маленький, забавный и пузатенький. Листик стал уже степенным интеллигентным Листом, а Веточка превратилась в прелестную гибкую Ветвь. Они по-прежнему шептались по вечерам, вспоминая юность. Но у Веты это была уже не любовь, а воспоминания о ней. Она порой зло глядела на продрогшего под дождем Листа и все нежные соки, все чувства отдавала своему плоду, забавному карапузу. А он уже так надулся и набрал вес в теле, что ветка гнулась под тяжестью вниз, забыв о далеком, высоком небе. Листик по-прежнему любил ее, но только молча вздыхал и утирал набегавшие слезы.
- Пусть будет так, - шептал он, ты еще вспомнишь меня, моя веточка. Ты была моя самая, самая любимая веточка в мире. Тебя уже никто не будет так любить как я, потому что ожог любви оставляет  вечную метку в душе и на сердце, и этот  рубец  уже не поддается излечению.
Подули свежие ветра, играя малиновыми отблесками холодных утренних зорь. Плодик вырос и его забрали у Ветки,   куда не известно. Она качалась, плакала, скрипела от горя, проклиная задубевшего Листа. Она уже не держала его за руку как прежде, она тянулась поговорить с другими ветками, забыв о листе. Лист пожелтел, осунулся, и хотя еще можно было  шелестеть своими сивыми кудрями, у него уже не было желания к этим занятиям.
Однажды поутру он наклонился последний раз к своей веточке, сказал:
- Прощай, милая… - и  упал  на землю желтый и безжизненный.
Так свершился рок.
На юг потянулись птицы. Задули северные ветра. Веточка укуталась в коричневую теплую шубку и заснула до следующей весны. Весной, как обычно, появились на ней новые листики, которые предлагали ей руку и сердце, но она не находила в их бестолковом лепете ничего интересного, она думала и вспоминала о былом, о том как они в детстве с листиком поднимались в высокое небо, как им было тогда хорошо, как она спасала своего листика, как он ее любил, шептал ей такие слова… Так день ото дня Ветка скрипела одиноко на дереве, высохла и налетевший однажды ветер сломал ее и кинул на землю. Так свершился рок. И лишь большая любовь и мечта может остановить  его неудержимое течение.
18 мая 1991 г.


Тайна по имени Т-Н

 
 Она появилась в моей жизни внезапно, как появляется, прочерчивая ночное мерцающее небо,  летящая звезда.
Это тоже одна из сказок Ветров, которые я постоянно слушал в том далеком соснячке детства, глядя на, плывущие высоко в небе, белые облака. Это было особое место, нигде за всю свою жизнь, не видел я потом таких мест. В этом соснячке отключалась физическая активность. Трава была свежая, мягкая, ласковая. Она нежно обнимала мои стопы, ласкала тело и душу, вызывая какое-то необъяснимое чувство тайны, которая должна была открыться только мне, только тогда и только там. На душе было божественно, радостно и тихо. Чуть-чуть в вышине шумели верхушки сосен.… В уме мелькал каскад букв: А, В, Б, Н, М… Они прилетали и улетали, кружились, как в рулетке и затем, когда звучал волшебный звоночек, появлялись таинственные две буквы Т и Н. Звоночек звучал так сказочно и таинственно, что казалось, это далекое неведомое будущее шлет мне свой неотвратимы знак. Тень -  тень, тень – тень, звенел серебряный колокольчик, как бы подчеркивая своим звучанием эти две буквы: Те – Нь, Те – Нь.
Однажды, в одной далекой стране, возле синего теплого моря, где жила юная и прекрасная, как зоря принцесса Адель, появился призрачный корабль с порванными парусами и безлюдной разбитой палубой. Корабль долго блуждал, по-видимому, долго не управляемый, и принцесса с восхищением и замиранием сердца следила за эволюцией его курса из окон своей высокой дворцовой башни. И когда он сиротливо пристал к одному из далеких каменных мысов, она велела своей служанке немедленно  подать карету и направилась к тому месту.
Когда они прибыли туда, уже вечерело. Корабль был пуст и скрипуч, как старая кровать. Но в одной каюте они нашли юношу, который был уже без чувств и без жизни в теле. Юноша был красив и благороден. Он сидел, бессильно откинувшись в кресле, и как будто спал. Рядом на столе лежал его чудный сверкающий меч с надписью на рукоятке: «…возьми и коснись с мечтою!».
Принцесса так была поражена видом юноши и таинством меча и надписи на рукоятке, что, плача, взяла меч и коснулась с доброй мыслью о его жизни. И на глазах у изумленной принцессы и ее фрейлины юноша начал оживать. Налились силой его руки, открылись глаза и шевельнулись губы.  Принцесса услышала его голос, тихий и ласковый как шепот звезд:
- О, принцесса, благодарю тебя за твою доброту и красоту души, мой рок вел меня к тебе. Много жизней я пережил, благодаря любви и мечте с тобой встретиться. Мой отец, великий мыслитель и философ, оставил мне этот меч, «Меч Мечты и Превращений», чтобы я исполнил его желание, нашел тебя в какой бы жизни, в какой бы дали ты ни была, соединился с тобой и был счастлив. Но нельзя быть беспредельно добрым.
Природа добра и ласкова к нам только в пределах своих законов постоянства. Непостоянство – есть предательство и разрушение красоты и гармонии. Так говорил мой отец. Он предупреждал, что нельзя разглашать эту тайну меча всем подряд людям: невеждам, ленивым и недобрым душою. Я шел и искал тебя три столетия, и когда силы мечты моей начали иссякать, появилась ты и зажгла новую жизнь в моем сердце. Я написал эти слова, умирая, когда мелькнула последняя искорка надежды, и я подумал, что обидно, когда не хватает всего несколько минут к исполнению желаний твоей души. Я знал, что ты тоже ждала меня и придешь ко мне, потому что любовь  ведет души через столетия. А теперь дай мне вон ту флягу, я должен выпить один напиток и заснуть, набираясь сил на три дня.
Он выпил и уснул. Принцесса с фрейлиной уложили его в карету, и повезли в  замок. Было уже темно, и никто особенно не видел, кто приехал и вошел в замок, кроме стражи. Принцесса была добрая душой, но наивная, как все юные создания, которым кажется, что весь мир состоит из таких же хороших и порядочных людей. Но в ее свете было много завистников и нечестных душою лиц, которые мечтали обладать ею и ее богатствами,  занять высокое положение в обществе или даже просто желающие овладеть ею, «хоть раз, но с королевой».  Был среди них кавалер по имени Наг. Принцесса, движимая молодостью и любопытством, в кругу этого Нага обмолвилась  о качестве найденного меча и показала его.  Наг  был  наглым и настойчивым. Он взял меч в руки и с желанием обладать ею коснулся ее руки, и тотчас она воспылала к нему необыкновенной страстью. Он делал с ней все, что хотел, и она желала без любви к нему того же.
Так продолжалось два дня. На третий день принцесса почувствовала, как у нее сжалось и зарыдало сердце, она очнулась, вырвалась из объятий Нага  и плача кинулась в покои к спящему юноше, обманутая и оскорбленная. Юноша уже проснулся и в ужасе смотрел на нее и Нага, стоящего в дверях с его мечем. Затем он сказал тихо и непреклонно:
- Прощай, я ухожу в другую жизнь. Ты была одной из букв того имени которое я стараюсь отгадать уже три столетия своим сердцем.
Ветер распахнул ставни окон замка, грянул гром и  вдруг  молния расплавила меч в руках Нага, Наг почернел и упал на пол. Юноша шагнул за окно, и под вскрик и стон принцессы растворился в пелене дождя. Непостоянство есть предательство и разрушение красоты и гармонии…


Сказка о "Стране Фантазии"...
 

 Детство и юность  когда-нибудь да заканчиваются, но воспоминания о них продолжаются всю жизнь. Это такая пора, когда душа, не обремененная грязью и тяжестью взрослой жизни еще подспудно, в виде образов, помнит тот великолепный мир, в котором она пребывала в прошлых жизнях, отдаленных от этих времен  столетиями. Этот далекий мир  сказок и сказаний я видел и ощущал, слушая «Сказки ветров».
Он родился в необыкновенном теле со способностью мечты и полета. Цыганка, увидев его лицо в колыбели, сказал его матери:
- Он велик умом и сердцем, но жизнь будет у него нелегкая.
Он рос одиноким, сверстники не понимали его, люди удивлялись ему, а родители вечно ставили ему в пример других  послушных детей. Тогда он уединялся где-нибудь, превращался в птицу странствий альбатроса и улетал в Океан Мечты.
Он парил нал голубыми волнами, дышал свежими ветрами дальних стран. Он видел сказочные миры и богатства, но везде был одинок и несчастлив,  и, пролетая над этим радостн6ым и красивым миром, он видел сказочные миры и богатства, но издавал печальный крик и возвращался к себе на родину.
Однажды, когда он летел над океаном, он увидел надвигающуюся  грозу. Уйти от нее уже не было сил, тогда он последний раз посмотрел в исчезающую голубизну океанских волн и вдруг увидел там маленький остров, зеленый и сказочный, как его мечта. Он рванулся вниз изо всех сил, к этому спасительному клочку земли. Но гроза была уже рядом, остров увеличивался в его глазах и превращался в лес, горные массивы и реки.
Ударила молния и он без памяти упал, раскинув широко крылья, на белый песок залива. Гроза ушла, громы отгремели. Он очнулся от того, что кто-то трогает его за плечо. Это была маленькая девочка, красивая и забавная, как маленькое зернышко. Она спросила его:
- Эй! Ты кто?
- Я Джонни, - ответил он удивленно и растерянно. – Я всегда люблю быть один. А ты откуда здесь взялась?
- Я живу здесь постоянно. Это остров моей Мечты. А зовут меня Занна. Я долго ждала тебя и вот ты, наконец,  свалился с небес вместе с громом и молнией. Ты меня очень напугал. Скажи, ты меня не съешь?
- Не съешь, не съешь. Что ты тут говоришь, девочка? Я вообще ничего не люблю есть. Я люблю ходить голодный, поняла?
- А я люблю есть, но мне здесь одной было скучно. И я все  ждала, и ждала. Я видела, как высоко  в голубом  небе пролетают птицы, как ночью сияют звезды и  плывет по небу Луна. Я просыпалась утром, и Солнышко кричало мне:
- Здравствуй, зернышко мое! Смотри, не проспи свою любовь!
-  А это что такое? – спрашивала я.
- Когда придет – узнаешь! Это все, что освещает и радует сердце!
Впервые Джонни было хорошо и уютно. От ее наивного щебета разливалось по телу тепло, и приходила беззаботная радость.
Ему было хорошо от того, что рядом находилось это прелестное существо. Что он был ей нужен, и  она ему была нужна, как солнце, воздух, пища, вода.
Они так  привязались друг к другу, что стали неразлучны. На острове было всего вдоволь, чтобы наестся, напиться и укрыться в теплом  месте от ветра и непогоды.
Сюзанна жила с дедушкой. Дедушка был стар, но умен и знал все о земных вещах и делах. Он даже знал больше… Потому что, был он с другой планеты, с планеты Знаний. А жили  они в розовом замке с голубой и прозрачной, как небо, крышей. На острове был берег «Поющих Ветров» и «Танцующих Пальм», где сбирались все Странствующие ветра. Они сидели у костра и пели свои веселые песни. И каждый ветер звался по имени: Северный – Стужевей, Восточный – Суховей, Западный – Дождевей и Южный – Тепловей.
Ветра рассказали Джонни, однажды, когда он нечаянно, забрел на их берег,  пригласив его присесть к их костру, что у Земли-матери есть две половины: дочь и сын – Суша  и Океан, а они их сыновья. Их восемь, но есть еще девятый  брат, разбойный ветер Ураган, который разрушает и ломает все на своем пути. Они говорили, что Земля живая и добрая, а Солнце греет ее и тогда Земля принаряжается в «барашки» облаков. А Луна, ее подруга,  скручивает пряжу из облаков и вяжет ей рубашки из тучек. Земля – это вечная странница, которая греется у Солнечного костра. Летом она греет на Солнышке голову – макушку. Зимой она ложится и укрывается снеговой шубой, вытягивает на юг ноги и греет их на Солнышке.
Вокруг Земли холод-стужа, вот, Земля и ворочается и греет себе  то голову, то пятки. У Земли лицо, грудь, живот и бедра – это две Америки, а Азия с Сибирью – спина и плечи, Европа – это голова и шея. На Африке она сидит, а пятки – это Австралия. И все ветра собираются на этом острове вместе повидаться друг с другом, а потом они разлетаются кто  куда. Кто – на Север, кто – на Юг. Когда Океан сильно перегреется на Солнце, он начинает буянить и ссориться с Сушей. От этого рождается злой ветер Ураган, а когда Суша недовольна – рождаются непокорные сорванцы Циклоны и гуляют они по всей верхней части Суши.
На острове было все только в малом количестве. Была «Зеленая страна Говорящих Попугаев» и Королевства «Летающих Стрекоз» и «Муравьев», а возле «Розового Замка» Сюзанны раскинулись разноцветные «Звездные Поля Желаний». И там росли разные цветы из всех стран мира. И если срываешь какой-нибудь цвет, то видишь и переносишься на время в эту страну, и одеваешься в ту  же одежду.
Среди скал на горе бежал ручей из кристальной живой воды. Росли золотые орехи и хлебные деревья. И там же находилось «Королевство Стрекоз», которые паслись, летали и давали молоко. Гора называлась «Атлантом», но потом все стали называть ее «Талантом», потому что на горе в пещере  было озеро «Тающего Льда», вода из которого давала всем Мудрость и Знание. Чуть ниже озера жили мурчащие  кошачьи муравьи и строили они  свои разноцветные замки из горных  самоцветов. Все называли остров – «Островом Фантазий».


Славный пес по имени Портос

 
 Жил был пес по имени Портос. Жил не тужил, свежую кость под боком валтузил, ан заскучал. Думает: «Живу одиноко, развлечений никаких, на всех бросаюсь, никто меня не любит. Блохи кусают». Завыл. Воет и думает: «Ох бедный я, бедный. Лежу я грязный один в будке и никто меня не приласкает . Вот скоро весна, опять пойдут эти собачьи свадьбы. Ух! Надоели мне все эти суки. У них по шесть кобелей у хвоста вертится. Пойду-ка я, посватаюсь к соседке, к Мурке. Она гладкая, пушистая, мурчит от счастья, будем с ней дни вдвоем коротать. К тому же ростом не большая, много не съест, прокормить легче, правда шипит и царапается, так ведь у каждого есть свои недостатки. Зато у хозяина может любой кусочек мяса стащить или хотя бы косточку для меня вынести», и решил: «Жена, что надо – выгодная». Пошел Пес к Кошке и говорит:
- Выходи, Мурка, за меня замуж. Будем в моей будке вместе жить. Что  ты тут все половики хозяйские нюхаешь, в них никакого деликатеса нет. А у меня озон, газон и чистый воздух. Про блох сказать не решился.
-  Хорошо, - сказала Мурка, - Я поживу с тобой с недельку. Испытаю свое чувство. Если по любви, то контракт заключать не буду. Да, и делать то нечего.
 Привел Пес Мурку в будку, а она пустая, одни блохи прыгают. Поспала она день-другой в будке, у нее бока заболели. Начала она шипеть на пса:
- Иди, неси мягкую мебель: диван и подушечки. Да, еще принеси мне молока, пол пирожка и поджаренной колбаски.
-  У-у-у! - завыл пес, - я думал, мы косточками обойдемся. Лучше пошли жить к тебе, - предложил он ей.
-  И не думай, - ответила киска, - у меня хозяева строгие, блохастых не любят.
Пришла весна. Замяукали мартовские коты, и Киска ушла гулять к ним, бросив в будке тоскующего пса. Почесал пес задней лапой лопатку и подумал: «Ну ладно, ушла одна, найду другую. Чем хуже свинья Фрося. Какие уши, какие бока, вся в теле. Пусть неповоротливая, зато по сторонам не смотрит. Все роет, роет в своем огороде. Настоящая хозяйка. Пойду посватаюсь.
 Подошел и говорит:
- Ты такая работящая, Фрося. Выходи за меня замуж. Только жить мы будем у тебя, потому что в будке у меня мы с тобой не поместимся.
 Про блох говорить постеснялся.
- Хорошо! – обрадовалась Фрося,  - бери лопату, и за работу!
 Пашут они, пашут, а работе и конца краю нет. «Эх, - думает пес, -  труден труд землепашца, так можно и ноги протянуть». А Фрося мечтательно говорит:
- Вот появятся у нас поросята, возьмем мы,  Тосик, с тобою еще участочек и будем копать его, похрюкивая.
«Участочек? Нет! - подумал пес, - пока она меня не закопала, надо бежать без алиментов». Выбрался он по-пластунски от Фроси и «дал деру». Бежит по полю и приговаривает:
- Сирота я, сиротинушка, никто меня не любит.
 Смотрит, пасется корова. Понравилась она ему,  ну просто с первого взгляда.
- Какая бурунетка! – воскликнул пес. Какие глаза. Какие ножки, а грудь какая! Задохнуться можно от вымени!
 Пристал к корове:
- Давай поженимся, да и только!
 Как корова не брыкалась, хвостом не отмахивалась, но все равно не устояла. Дала согласие, но с одним условием, что он ни с кем не будет лаяться, никого не будет кусать и примет вегетарианство.
Стали они жить-поживать. Лиза,  так звали корову,  день и ночь лизала ему макушку и кормила его травою. От такой диеты он взвыл:
- От травы у меня понос, а от твоего лизания у меня пошло облезание.
Ходит пес за коровой, уши у него висят от вегетарианства, хвост не стоит, зубы щелкают.
Бежала мимо лиса Алиса, остановилась, посмотрела на пса и пожалела его:
- Ай, ай, ай, что с тобой вегетарианка Лизка сделала! Помню, такой славный ухажер был, за каждой юбкой гонялся. Однажды еле от тебя удрала, честь девичью  спасая.
- Да я еще о-го-го! – гавкнул пес и пошатнулся, - я тебя догоню, - и побежал зигзагами за нею…
- Тосик, мурашечка, мой сладенький, куда же ты, у тебя же ведь режим, травка и заверительная справка, - мычала Лиза.
Бежал он, бежал, да и провалился в волчью яму. А там беременная волчиха Белла сидела, жена волка, бандита и киллера Мони Шиллера, справляла по нему поминки. Три дня как его дружки во время разборки сделали из него потрошки. Вот и оставила она Тосика у себя:
- Ну, раз попался ты мне в лапы, так значит судьба. Я из тебя нового «Шиллера» сделаю, - заверила она его, - будешь добытчиком для бедной вдовы и волчат.
И начала она ему рожать волчат. Сидит пес и думает:
- Что же делать? Я уже отец. Ну не отец, так отчим. Что-то добывать надо.  Пошел. Ходит по полям и оврагам. То лягушку поймает -  принесет, то яички стащит  у птички. А волчата голодные. Облепят пса - и давай ему уши грызть. Разозлилась Белла и как на него заревела:
- Что это ты тут мне зеленых головастиков носишь, французскую кухню устроил. У меня от них живот пучит, а волчата вон квакать начинают. Иди, добудь съедобного чего-нибудь!!!
 Завязал пес уши за спину, чтобы не узнали, и пошел на разбой. Тут ему лиса Алиса дорогу загородила:
- Ты что, дружок, такой обглоданный ходишь. Хочешь, я тебя на хорошую работу устрою?
-  Куда это? - остановился пес.
- На ферму сторожем. Прибыльное дело! Сторожить курятник.
- А как это?, - заинтересовался пес.
- Я залезу, украду курицу, а ты на глазах у хозяйки меня вроде бы догонишь, отнимешь курицу и отнесешь хозяину. Сто процентов, на должность возьмут, - сказала лиса.
Так и сделали. Лиса продрала изгородь. Залезла в курятник, схватила курицу и понесла. Хозяин увидел, закричал, а догнать не может. Тут пес выскочил, догнал лису, схватил, повалил!
- Не сильно вали, насильник! Смотри, шубку мою не повреди, - шепчет лиса.
Пес курицу отнял и понес хозяину. Тот обрадовался:
- Вот молодец. Такой бравый служивый. Будешь у меня сторожем.
И стал пес ночью курятник сторожить. А ферма была особенная. На ней хозяин страусов  решил вывести. Нанял из зоопарка парочку заезжих страусов – самца и самку, чтобы они ему страусят за сезон высидели. А страусиха-то снесла три яйца, да и убежала на гастроли в зоопарк, (там у нее любовник остался). Страус-муж заревновал, разозлился и за нею следом погнался. Остались яйца лежать без отца и без матери. Тут пес и подоспел. Поскольку он охранял курятник, значит, и яйца тоже ему достались. А они большие-пребольшие, положит он на них голову и спит – греет их.  И догрел. Однажды просыпается утром, а возле него какие-то великаны ходят и кричат:
- Папа, папа, убери лапу!
 Пес оторопел:
- Какой еще папа? Что это за шутки?
А страусята ему хором:
- Ты нас высидел, вылупил, значит, ты наш папа!
- Не было печали, - подумал пес, - уже и семья появилась. Подкидыши, но детки славные, отца уважают, - согласился он потом.
Научил он их по-собачьи гавкать. И стали они всей семьей ферму охранять… Куда пес, туда за ним страусята бегут. Да как пнут ногою какого-нибудь вора, что он летит кубарем от фермы под горку без оглядки.
Пошла об этой ферме по миру слава. И вот приехал к ним однажды из Африки черный дядька и говорит фермеру:
- Продай мне этих собачьих страусов, они там у меня будут всю Африку охранять.
Долго упрашивал принц Калунда фермера, ну тот и продал страусов. Жалко было псу расставаться со страусятами, но ничего не поделаешь. Зато хозяин теперь с псом не расстается, куда поедет – берет и его с собой.
А через несколько лет приходит письмо – телеграмма из Африки: «Спасибо. Дружба. Приезжай в гости. Принц Калунда». Собрались они с псом, и поехали в Африку. Едут на машине по Африке, смотрят, а по бокам страусы со страусятами бегут и кричат радостно:
- Ура, к нам дедушка из аэропорта приехал. Да здравствует дедушка Портос!
 Да так их много. Уже и правнуки пошли кричать:
- Гав, гав, ура!
 Все жирафихи останавливаются, кланяются:
- Привет, Аэропорт Иванович! Гав, гав, ура!
 Пес прослезился. Какой прием, какие женщины – эти жирафихи. Шеи и ноги, как на подиуме, стройные, правда, длиннющие - до морды не достать, если целоваться, так ведь можно положить. Потом сказал:
- Эх, что я тут размечтался. Хватит жениться. Лучше буду на машине с хозяином ездить, чем голым по Африке за жирафихами  бегать.
 И завязал хвост узлом.


Комар-репортер

 
 Создал Бог человека -  пусть живет и трудится, созидая во славу Творца.
А сатана по гордости своей решил, что и он то же самое может сделать. Дулся, дулся, а выходит – «пшик». И так, и сяк брался за дело, наконец – получилось: вылезло что-то маленькое, писклявое и с тонким острым носом.  И сказал  ему сатана:
- Будешь комаром! Для работы ты слаб, а летать будешь, да кровь у коров пить.
Попробовал комар свое жало на корове, да чуть жизни не лишился. Шерсть длинная, шкура толстючая. Только засадил ей хобот под шкуру – а она его хвостом как огреет: «У – у – у – бздыть!» Взвыл от боли комар и повалился на землю, бездыханный. Полежал, очухался и полетел к сатане жаловаться.
- Что же ты меня сделал таким хрупким и несчастным! Блоха, и та лучше меня живет. В тепле, в шерсти и пиво под боком. А я голый на сквозняке должен коровам шкуру дырявить, да каждого хвоста бояться.  У меня жизнь получается безрадостная.
- Ладно, -   сжалился сатана, - можешь пить и людскую кровь, а чтоб жизнь тебе была не в горесть, - лишь напьешься крови у кого-нибудь, и узнаешь все его заботы  и тревоги, они к тебе через кровь перейдут, и станешь ты на миг таким же умным, как и человек..
Обрадовался комар и полетел с комарихой рыскать по свету.
Прилетели они в большой город. Комариха нашла какого-то козла на окраине, села на него, напилась крови и сидит себе, попискивает. А комару козлы не нравятся – воняют сильно. Залетел он в окно одного большого здания, смотрит, сидит какой-то дядька, обложился кучей кодексов, законов и инструкций, и никого  не замечает.
- Вот, - думает комар, - этот мне подойдет, дай укушу!
Сел на шею, напился крови, а дядька даже и не вздрогнул, никак от кодексов не смог оторваться. Прилетел комар к комарихе, присел рядышком и начал дремать, как, вдруг, ему кто-то внутри как крикнет:
- Отключить пятый микрофон, включить третий… Хиба ж так можно… Соблюдайте регламент. Ну не лизьте поперед комара… в пекло. Нам треба прийнять ще пьять законов, а времья ограничено. Тихіше!
- Закон о льготах…, - начал выкрикивать комар, подпрыгивая на своих тонких лапках возле комарихи, - Статья девять, исключить пункт пятый, десятый, и вообще весь закон. Изъять льготы у малоимущих и многоимущих граждан, а также у пенсионеров, школьников, студентов и матерей-одиночек, и добавить по 7 рублей и 3 копейки к пенсиям, стипендиям лауреатов и победителей конкурсов, а также всем малоимущим многодетным депутатам для поддержания их имиджа и рабочего состояния…
- И не смейте морить голодом комаров… - закричал комар в экстазе, включаясь в полемику.
 - Нам нужно набрать 226 голосов. Фракция левых – выйшла, а  фракция правых ще не прийшла. От вже занепад…. Де ж нам набрать 226. Хоть на вулицю виходь з шапкой.
- Наберите у зеленых, они там на улице за нас борются, - не сдержался комар.
- Выключить третий…включить пятый микрофон. Когда мы приймемо, наконец, бюджет. Уже пройшло 9 місяців, а ми ще в „першому читанні”. Уже нове покоління народилось, а бюджету на цей рік нема.
- Хватит о большом, давайте о малом. Когда дадут горячую воду? Уже лето настало, а горячей воды до сих пор нет!
- Де ж вона ? Мабуть із Сибіру ніяк не дотече…
- Да! – крикнул комар, - давайте воды и горячей побольше, чтоб болота стояли. Мы, комары, любим плодиться в болотах, не то, что в подвалах, - в них холодно.
И тут комариха толкнула его лапой, и сон комара кончился. Полетел комар опять на промысел. Смотрит, идет мужик с портфелем, а вокруг него толпа крутится, опустился комар вниз и укусил его, но немного, потому что охраняющие отогнали. И сразу его начало корчить.
-  Деньги, деньги!
- Где взять деньги? – кричит голос мужика внутри комара.
- На бюджет, что ли? – участливо воскликнул комар.
- Да нет, - досадно отмахнулся мужик-министр, - на новую дачу, в банк, на иномарку. Скупятся что-то добрые дяди на Западе… А из зарплаты учителей мы уже все выбрали. Ну, ничего, еще осталась приватизация. Нужно все продать. Все! … общественное и потом прикупить за эти наличные себе – личное. Во идея! Гениальный выход. Шахтеры голодные. Пусть ходят в походы, касками стучат по дороге. Их люди добрые накормят, кусок, другой дадут. У детей малокровие и у взрослых тоже. Ну и пусть. Это Чернобыль виноват. Пусть огороды копают, морковку едят! Слушай… Гениальный выход… Собраний не будет. Митингов и забастовок тоже. Все в степи, на огородах, сажают картошку, морковку и лук. Все при работе, сытые и довольные, вокруг тишина.
- Нет, нет, мужик, так не пойдет! А как же нам, городским комарам? Все люди бледные, бескровные. Как же мы питаться будем? – закричал комар, протестуя,  и разбудил комариху. Та его в бок толкнула и комар отлетел, и очнулся.
- Что это ты тут орешь под ухом у меня! - запищала она, - опять где-то нажрался? А ну лети отсюда подальше, опохмелись!
И комар полетел. А по дороге заглянул на базар, встретил там толстого с большим загривком дядьку и присел на него. Долго сидел, у того на загривке кожа тоже толстая. Прилетел к комарихе, а та спрашивает: «Что так долго?»
- Я один что ли?  Комаров много  - очередь большая была, а людей мало. Все кинулись кровь сдавать за деньги. Я очередь занял  к одному коммерсанту на загривок. Еле кровь его достал, очень устал. Не трожь меня, я подремлю.
Только заснул, как внутренний голос дядьки с загривком начал его донимать.
- Кому бы продать эти бочка-окорочка, «ножки Буша», свиные уши. Все эти пипетки, барсетки, манатки, прокладки и получить еще прибыль в остатке. Ох, трудно стало «ловить» народ на товар. Получается, хоть в Польшу, хоть к туркам «канай» и все по налогам отдай или этим крутым, здоровым браткам бритоголовым. Мы как рыбаки на болоте: нужно, бродя по мутной воде не сделать ошибку и поймать «золотую рыбку». Но у нас все в порядке. Мы цены «залупим», товар перекупим.
Какая-то сила оторвала комара с места и понесла.
- Эй! Стой! Я не хочу! – кричал комар.
Но струя нового направления воздуха, а может самой жизни несла комара и комариху все дальше и дальше от городской суеты, и сбросила их на сельскохозяйственной ферме. Комар успокоился и решил пообедать. Полетел искать фермера. Еле нашел на дворе у поросят, возле навозных куч и индюков. Сел, подкрепился, заснул и заговорил.
- Нужен навоз, нужен навоз. Где взять навоз, где взять удобрения, чем вспахать, что посеять, как собрать, кому продать?
Завертелся комар на месте, закружилась у него голова и упал он на комариху. Та спрашивает:
- Что это с тобой?
- Да что-то много дум в голову приходит. А что будет, когда придется рассчитываться и за «палыво», и за «мастыло», и за грабли, и за вилы, и за «насиння», и за вспашку, и банкиру за «бумажку»?
- Мой план, - сказал стихами комар, - таков – бежать от этих индюков.
И «рванули» они с комарихой назад в город. Долго летели. Комар так проголодался, что набросился на первого встречного. Тот на мусорной куче сидел и какие-то банки перебирал.
- Вот этот тухлый дядька, наверно, и есть «банкир». Вон банки и другое дерьмо в свой мешок собирает. Сейчас напьюсь, - решил комар. Подлетел. – Фу-у-у! – и упал в обморок.
Очнулся, а над ним комариха хлопочет.
- Что это ты, Филя, так обессилел, что в голодный обморок падаешь?
- Да нет, это меня вон тот «мусорный мужик» своим запахом сшиб. Наверно он от скунса произошел. Ну и крепок, подлец! Ну и газует! Давай-ка отсюда быстрее улепетывать, - закричал комар и пополз как червяк по земле.
Дополз до подъезда дома. А там какой-то тихий дядька стоит на месте. Глаза закрыл, вроде спит, что-то бормочет, улыбается, чуть-чуть присядет, а потом опять поднимается. Вроде танцует, а ногами не передвигает. Вроде как спит, а вроде и бодрствует. «Присосаться, что ли? – думает комар. - Силы ведь на исходе, будь что будет. Напьюсь».
Подполз комар к «тихуну» и укусил его.
- Ох, ма…! Вот это да! – поднял комар лапу выше своей головы, - какие масштабы!
- Что это такое? – удивленно закричала комариха.
- Да ничего, мать! Хорошо мне, мать…Я пошел в большой улет. Так…Еще немного… Привет родственникам. Пишите письма. Все.
Комар дернул ногой и упал возле отработанного шприца.
Комариха испугалась, что комар окочурится, схватила его за задние лапы, да и потащила к врачам в больницу. Принесла его к врачам, а его не принимают. Ее не понимают.
- Что, что? – говорят, - Не слышим! Слишком мал и ничтожен пациент. Если бы большой и богатый, то тогда… А так, медицина бессильна!
Но потом вышел один эскулап и говорит:
- А что он у тебя зеленый? Видно в зелени купался? Давай пачку зеленых, сразу на ноги поставим!
  Заплакала комариха и сказала им:
- Вот я на вас пожалуюсь!
Прилетела к Президенту в канцелярию и заревела в ухо его Секретарю. Секретарь шепнул Президенту. Президент позвонил в международный суд. Судья из Гааги обратился в Небесную канцелярию. А там разговор короток. Вызвали того эскулапа, взяли за шкурку того комара и сказали:
- Вы одинаково для нас ничтожны и малы, если не разберетесь между собой, тогда поменяетесь телами!
- Нет, - завопил эскулап. - Я его мигом опохмелю, то есть поставлю на лапы. Дозвольте. Дайте мне шанс!
- Даем, -сказали На Верху.
Эскулап принялся за дело. Взял тонкий шприц. Вытянул из комара всю «зелень». Влил ему донорской крови с физиологическим раствором и заграничными медикаментами, и Филя ожил.
Прилетел он к комарихе и сказал:
- Все, зарекаюсь больше пить плохую кровь людскую. Будем с тобою на козлов «охотиться». Козлы – экологически чистые животные. От них хоть не пострадаешь.