Господин Лось и Госпожа Косуля

За обедом старик сидел во главе стола. Он смотрел только в свою тарелку, медленно резал мясо на мелкие кусочки, медленно пережёвывал, с трудом глотал. Его старший сын, занимавший место по правую руку, наблюдал эту неспешную церемонию ежедневно, но сегодня медлительность и молчание старика его по-настоящему бесили. Ральф дулся, краснел, открывал время от времени рот, но начать разговор никак не решался. На другом конце стола его жена и его сестра о чём-то шушукались. На стуле слева от отца точно также томился и ёрзал младший брат Ральфа, Эрик…
Наконец старик отодвинул тарелку, обтёр салфеткой губы, повернулся к Эрику и, глядя в окно поверх его головы, сказал:
- Ты плохо выглядишь. В семинарии тебя замордовали… Прикажи оседлать Карбонера и отправляйся, пока не стемнело, на прогулку.
- Завтра, – ответил Эрик с улыбкой, – поеду завтра. Соседи предложили нам с Ральфом присоединились к охоте.
- Вот так, – проговорил мрачно отец, бросил на скатерть скомканную салфетку и вышел из-за стола.
Когда старик, длинный и прямой, захлопнул за собой дверь и его шаги стихли, Ральф поднял руку и пальцем постучал себя по виску.
- Вот об этом я тебе и писал, – тихо сказал он брату, – он бесится всякий раз, когда я завожу о тебе разговор. Ты знаешь, что он мне изрёк, стоило мне заикнуться о том, чтоб увеличить тебе в следующем году содержание?.. Он рявкнул: «Думаешь, оно ему понадобится в следующем году?!..», и мне, честное слово, показалось, что он запустит в мою голову пресс-папье…
Эрик на это лишь пожал плечами.
- Бесится-перебесится, – на лице его была всё та же улыбка, – он и тебя каждые полгода грозится лишить наследства и со всем выводком вышвырнуть на большую дорогу…
- Меня, не тебя, – Ральф вертел в пальцах нож и на брата старался не глядеть, – против тебя он настроен впервые.
- Пустяки, – отмахнулся Эрик, – наверняка эта иезуитская жаба успела доложить о моих прегрешениях. Завтра старик обо всём забудет.
- Хотелось бы верить, – сказал старший брат, поднимая бокал.

Но на следующий день, едва начинало светать, в дверь постучали, и в комнату Эрика вошла его двойняшка Эмели.
- Ты уже одет для охоты? – пробормотала она смущённо и протянула ему сложенный пополам листок, – записка от папы…
Эрик взял бумагу, развернул и прочитал.
- Здесь написано, – сказал он, – «прошу немедленно покинуть мой дом. Отправляйся в семинарию. О’бяснения и деньги получишь у отца Смайли»…
Эрик снова сложил записку, засунул её в карман. Потом оглядел свой костюм и сказал:
- Будь другом, уложи мои вещи и отправь на станцию. Я поеду вечерним поездом, после охоты.

В три пополудни стал накрапывать дождь. Быстро смеркалось. В доме Доуэйков зажгли лампы; женщины сели пить чай; старик, у которого разыгрался ревматизм, ходил по библиотеке, иногда останавливаясь и прислушиваясь.
Он первый услышал и узнал мотор. Большая машина соседей остановилась у под’езда. Вскоре из холла донеслись приглушённые голоса, возня и шарканье.
Старик стоял спиной к двери и опирался обеими руками на спинку стула. Он даже не вздрогнул, когда стёкла затряслись от протяжного дикого вопля его младшей дочери.
И он не заплакал, когда вышел в переполненную оранжевым светом переднюю и увидел боком лежащее на стульях окровавленное тело младшего сына.  Белое копьё вошло Эрику с левой стороны в грудь и вышло чуть выше поясницы.
Ральф стоял над трупом брата и мял в руках кепку. Лакеи и горничные толпились в дверях. Соседи молча отступали в тень.

На похоронах они тоже держались в тени. Никто не посмел приблизиться к Доуэйкам, шествовавшим за гробом. Издали семейства соседей наблюдали, как несгибаемый шёл на кладбище и с кладбища старик, за которым плелись брат, сестра и остальные родственники покойного.

Через четыре дня после похорон Ральф, разбирая скопившуюся почту, наткнулся на большой и тяжёлый конверт, отправленный четырнадцатого числа из семинарии. В пакете лежали послание аббата Смайли и конверт поменьше, надписанный рукой отца. Отбросив об’яснения священника, Ральф торопливо разорвал голубое отцовское послание. Вывались оттуда сначала чек, потом письмо.

«Дорогой Эрик, – было поспешно нацарапано дрожащей рукой, – можешь считать меня выжившим из ума стариком… Я понимаю, ты недоумеваешь, а, может быть, даже обижен и сердит на меня… Я понимаю, тебе нечего делать в семинарии, когда все твои подопечные раз’ехались на каникулы… Я понимаю, мой мальчик, но и ты тоже должен понять меня… Это всего лишь прихоть, верить в легенды, но мне не хотелось, чтоб ты оказался в лесу, да ещё с ружьём, именно в этот день…
Помнишь, ты был совсем маленьким и я рассказывал тебе, что двенадцатого марта каждого года, ранней весной, когда деревья ещё спят, когда земля бездыханна, но снег на полях уже стал серым и ноздреватым, они, Господин Лось и Госпожа Косуля, вооружаются… Он берёт двуручный меч и лёгкое копьё, она – большой лук и две дюжины стрел. Они вооружаются и выходят на свою охоту. А охотятся Лось и Косуля на людей, на тех, что выслеживают зверей в их лесу остальные триста шестьдесят четыре дня в году.
Помнишь, я говорил, что потом, после захода солнца они в человечьем обличье сидят где-нибудь в придорожном заведении, пьют вино и едят свежий хлеб… Подкрепляются, ибо ночью им опять предстоит превратиться в сильного лося и тонконогую косулю… И весь год щипать траву, пригибать молодые побеги, убегать, скрываться в чаще, а иногда спотыкаться, падать и погибать, становиться добычей… И быть ободранными, освежёванными, и кружиться на вертеле, истекая соком в шипящий и чавкающий огонь… И быть с’еденными… И снова воскреснуть из тех костей, что оптировавшие на лесной проплешине, насытившиеся охотники бросят через плечо…
Они, сынок, возрождаются снова и снова, чтоб на эту самую поляну вернуться в следующем году двенадцатого марта…».

Ральф растерзал письмо, не дочитав. У него засосало под языком, и волоски на затылке стали дыбом. Он только теперь почувствовал ладонь, лежавшую всё это время у него на плече. Оглянулся, за спиной стояла Мэрион.
- Отец свихнулся, – сообщил Ральф жене.
Она же вместо ответа посоветовала ему поговорить об этом с Мэтью Диксоном, старшим лесничим.

Через час Ральф был на задворках сторожки. Лесничий, до того рубивший дрова, отложил топор и вытер руки об штаны.
- Садитесь, сэр, – предложил он гостю, указав на шаткую скамейку, поставленную у стены. И без всякого вступления стал рассказывать Ральфу о том, как тридцать лет назад занял место помощника лесничего, следил за кормушками и заготавливал на зиму сено и соль…
- Я служил здесь, в лесу, уже два года и ни разу не было такой жуткой бури, как в ту ночь с четвёртого сентября на пятое в седьмом году… Как будто весь Сильбер-Ховерт бил в барабаны… Ветки, сэр, сталкивались друг с другом; ветер в них выл и гудел; он дёргал листья, уже кое-где пожелтевшие, но ещё крепкие и сочные, и листья хлопали в ладоши ритмично и звонко… а ручей ворочал камнями, прыгал через них; казалось, будто в горле туда-сюда перекатывают холодный комок… корни переплетались и лопались; земля ходила ходуном и даже луна в небе над лесом скакала, словно детский мячик… А где-то в самом сердце леса, сэр, там, где самые старые деревья срослись кронами, там спаривались Господин Лось и Госпожа Косуля…
А к утру, сэр, всё затихло… Но каждая сосновая иголка, любая букашка, прогрызавшая в коре туннель, знала, что, если где-то что-то сойдётся, если пробежит искра и сомкнутся узы, то через девять месяцев девять дней у Госпожи Косули родится сын. Не подумайте, не козлёнок и не телёнок, а человек.
Говорят, тот самый, что через двадцать семь лет, в марте месяце, сядет на жеребца и возглавит охотников… Тех самых, которые сами станут добычей Господина Лося и его супруги…

Ральф вскочил и раздражённо сказал:
- Да вы поэт, Диксон!.. Это, надеюсь всё…
Старший лесничий просительно заглянул в глаза хозяина и даже сделал шаг навстречу.
- Нет, сэр, – произнёс он вполголоса, – тринадцатого июня следующего года мы с мистером Бэрли, тогдашним старшим лесничим, в сумерках шли вон той дорогой, и из лесу к нам вышла по-старинному одетая дама с младенцем, завёрнутым в шкуру. Мистер Бэрли приказал мне ждать, а сам  о чём-то долго с ней говорил. Я расслышал только последние его слова. Он сказал:
«Если вы позволите, Госпожа, я отнесу мальчика Доуэйку… У них как раз леди неделю назад родила девочку… Они, наверняка, с радостью примут вашего сына.., – а отошедши от дамы на достаточное расстояние добавил, – хотел бы я посмотреть, как они посмели б отказаться…».

19 марта 2002 года