А-ля Титаник

Стр. 79-84
     Судно Дальневосточного морского пароходства «Капитан Марков» совершало свой первый рейс в антарктические воды. Рейс планировался долгим, в общей сложности около двух лет. Первая половина рейса полностью посвящалась нашей экспедиции, вторая – возвращению в родной порт, но по очень длинному, запутанному и заранее неизвестному маршруту, связанному с коммерческими переходами между портами азиатского региона. В двухгодичный рейс к чёрту на куличики, конечно же, не затянешь ни одного нормального моряка. Поэтому в пароходстве решили набрать команду из так называемых «козодёров». Козодёрами в те времена называли моряков, которых по тем или иным причинам лишали заграничной визы, и они уходили в невыгодный каботаж обеспечивать наши северные порты. Ход был до банальности простым и действенным. Каждому «козодёру» персонально делали предложение об открытии визы, что было беспрецедентным актом, и сразу же включали в экипаж «Маркова». Все прекрасно понимали, что если отказаться от этого предложения, значит, никогда не увидеть дальние заграничные страны и весомой валютной прибавки к жалованию. Поэтому и соглашались. Иначе команду в столь длинный и непредсказуемый рейс было бы просто не набрать. В итоге «козодёры»,  в своё время попавшиеся на пьянке, драке, контрабанде, валютном ввозе или каким-то образом нарушившие Правила поведения советского моряка за границей, были как бы реабилитированы за одно лишь согласие пойти в «каторжный» рейс на два года или  «век визы не видать». Кусок был лакомый, и на него многие клюнули.
      Забегая вперёд, отмечу, что этот корабль «козодёров» возвратился в свой родной порт Владивосток уже после того, когда наша экспедиция завершилась, и мы все  пребывали в  мирской суете навалившейся на нас цивилизации, от которой так долго отвыкали.
      Не могу сказать, что рейс на «козодёрном» судне ледового класса «Капитан Марков» проходил без происшествий. Первое случилось ещё на выходе из моря Уэделла: при совершенно ясной погоде и исключительной видимости мы наскочили на айсберг... Но прежде чем говорить о самом происшествии, я должен поведать о его непосредственном виновнике и исполнителе.
     А виновником наскока на айсберг был «козодёрный» матрос-рулевой Гриша в шляпе. Везде и всюду он появлялся в своей неизменной фетровой тирольской шляпе с пером. За какие грехи он попал на этот пароход, никто, конечно, не знал. Равно это касалось и других членов экипажа. Возможно, у первого помощника капитана и были досье на бывших штрафников. Возможно даже, и неснимаемая гришина шляпа каким-то образом  фигурировала в тех гипотетических документах, как предмет для скрытия валютных излишков или мелкой ювелирной контрабанды. Зигмунд Фрейд наверняка дал бы объяснение феномену такого долговременного слияния гришиной головы с тирольской шляпой. Но в народе ходили другие мнения. Одни считали, что Гриша прикрывал своей шляпой большой лишай, похожий очертаниями на Антарктиду. Другие настаивали на том, что под шляпой он скрывает свою истинную сущность. Третьи – просто воображает. Четвёртые вообще ничего не считали, а просто спрашивали Гришу за трапезой:
  – Ты что, турок, что в шапке ешь?
  – А она мне есть не мешает, – отвечал на это Гриша и двуперстием быстро налагал на себя крестное знамение и подковыривал ногтем передний зуб.
   – Нет, точно басурман какой-то, – реагировал на это его же брат-матрос, – надо будет ему феску подарить на день рождения и гамаши с загнутыми носками.
  – Этого лучше не делать, – отговаривал другой, сидящий напротив, – тогда уж он точно  к Аллаху зарулит невзначай. И нас с собой прихватит.
     И этот прозорливый матрос был недалёк от истины.
     Несмотря на все домыслы, многие всё-таки пришли к мнению, что, скорее всего, Гриша в своей шляпе и родился. Рождаются же в рубашке. На этом и остановились, поскольку сразу всё объяснялось, и не нужно было гадать, почему да зачем. Правда, старпом добавлял к этому:
   – Просто Бог шельму метит. Вот он и отметил его шляпой. Ещё неизвестно, что там под ней.   
     Гриша в шляпе нёс на руле так называемую «пионерскую» вахту – с 8-ми до 12-ти часов под руководством четвёртого помощника капитана по имени Валера, которого многие называли «Вареликом». «Варелик» попал на пароход в виде исключения не за «козодёрство», а за молодость – сразу после окончания мореходного училища. Трудно сказать, что повлияло в то памятное солнечное утро на решение рулевого Гриши «подъехать» поближе к айсбергу. То ли его неизменная шляпа с пером, (вернее не сама шляпа, а что было под ней), то ли обстоятельства, заставившие ещё не умудрённого опытом четвёртого помощника «Варелика» удалиться в смежную штурманскую рубку для прокладки на карте нашего курса, то ли слишком ясная и будоражащая воображение обстановка по ходу нашего следования. Вокруг были россыпи столовых айсбергов, гладкая, без единого волнения чёрная шелковистая вода, аквамариновое небо с клубящимися облаками. В некий «благоприятный» момент наш Гриша слегка качнул штурвалом влево и приблизил борт судна к ледяной стене «проходящего» мимо исполина. Причём настолько близко, что желающие, свесившись через ограждающие релинги, пытались до него дотянуться. Было заманчиво пощупать повстречавшийся айсберг, почесать его за искрящийся мелкими бриллиантами бок.
     Как раз в этот момент Гриша в шляпе, опьянённый скоростью и близким соседством ледяного красавца, стал произносить фразу, которая так и осталась незавершённой: «Варелик, смотри, как...» Конечно, можно было бы попытаться мысленно достроить эту фразу и предположить, что она должна заканчиваться словами: «... я  лихо заруливаю» или «...красиво мы с тобой идём». Но, к сожалению, мы так никогда и не узнаем окончание этого короткого монолога, поскольку после слова «как» последовал внезапный чудовищной мощи удар по корпусу нашего судна. «Варелик», выронив из рук циркуль и карандаш, по инерции ввалился в ходовую рубку и в ужасе увидел нечто неправдоподобное, что никак не вписывалось в программы средних мореходных училищ: какой-то потусторонней силой судно неудержимо выдавливалось из воды вверх... Сначала вверх резко пошла носовая часть, потащившая за собой добрых полкорпуса и заслонившая полнеба, затем судно перевалилось на правый борт и пошло боком, опять погружаясь в воду. От борта по обширной зеркальной поверхности моря побежала высокая пенная волна. А наш пароход, почти не теряя хода, стал раскачиваться, как маятник. Когда качка угасла, выяснилось следующее.
     Судно, находясь в недопустимой близости от айсберга, на полном ходу наехало на его выступающую подводную часть. Поскольку форштевень судна, предназначенного для плавания во льдах, скошен под большим углом, мы стали наползать на этот подводный козырёк до тех пор, пока не продвинулись по нему до критической точки, задрав высоко нос и утюжа килем монолитный подводный выступ. На наше счастье он оказался с уклоном, по которому мы и сползли боком, как с горки, опять в родную стихию вод. Правда, когда мы ехали с этой «горки», крен судна достиг своего предела, и во внутренних помещениях всё стало с грохотом падать. На камбузе – посуда из специальных гнёзд, в каютах – люди из коек, и повсюду – разные предметы с полок, столов и стеллажей. Наверное, единственной вещью, которая не упала, была фетровая тирольская шляпа с пером, плотно сидевшая на твёрдой Гришиной голове.      
     При наезде на айсберг я лишился всех своих запасов домашнего варенья, которые я вёз от самого Ленинграда и которые я перед этим, как специально, выставил на столе для ревизии. Пространство между столом и двухъярусной койкой представляло собой нелепейший натюрморт: среди высоко торчащих баночных осколоков растекалась ароматная масса смешивающихся друг с другом конфитюров из протёртой смородины, клубники, земляники и «царского» варенья из крыжовника. В это аппетитное ассорти были внедрены также отдельные книги, среди которых я сразу же заметил раскрытый, к сожалению, страницами вниз томик Клода Гельвеция, блокнот с моими записями, набор рисовальных принадлежностей, пепельницу, карандаши, графин для воды, чудом не разбившийся, настольную лампу. Ещё тогда я подумал: «Будь я живописцем, я непременно отобразил бы этот натюрморт на полотне. Лучшей композиции было просто не подобрать».
     Увидев столь неожиданную картину и воспользовавшись моей задумчивостью, мой сосед по каюте первым делом обратился ко мне с просьбой:
   – Прежде чем убрать это, я прошу разрешения попробовать немного Вашего варенья. – Особенно вот то, с краю, мне кажется аппетитным. Пока оно окончательно не смешалось, я дерзну снять пробу.
   – Там же стёкла, – возразил я.
   – Мы аккуратно, – убеждённо произнёс сосед, – пока тут ничего не трогайте, я сбегаю за ложками.
Он принёс ложки, и мы осторожно начали пробовать.
   – Это шедеврально, – восклицал сосед, смакуя пропадающие на глазах сладости, – особенно в том углу. Прошу из моей ложки, если не брезгуете, а то Вам не дотянуться.
   –  Это «царское» варенье, – пояснил я, – фамильный рецепт...
   –  Вы что, царских кровей? По фамилии – не скажешь.
   – Просто название такое, а делается оно из крыжовника. Из ягод удаляется часть мякоти с косточками, и он долго варится в сиропе с вишнёвыми листьями. Жена делала.
   – Надо будет запомнить, ничего вкуснее не едал. – Ну, здесь понятно – земляника. Тоже неплохо. Здесь протёртая с сахаром смородина, но она уже подпорчена западным духом Гельвеция, с которого я её соскрёб. А вот в пепельнице, поскольку мы не курим, без примесей. Если не ошибаюсь, черничное желе.
  Мы сидели на корточках перед разлившимися маленькими земными радостями и пробовали их на вкус, осторожно снимая с самого верха. Глубже могли быть стёкла.
   – Вот видите, – заключил сосед, окончательно облизывая свою ложку, – нет худа без добра. Если бы этот подлый айсберг не поставил нам подножку, разве я попробовал бы когда-нибудь в своей жизни «царское» варенье? Уверяю Вас – никогда! Вы специально для меня банку не стали бы открывать. Так что, спасибо айсбергу и Вашей жене.  И слава Богу,  второй «Титаник» из нас не получился. Кстати, насчёт «Титаника»: мало кто знает, что до последней минуты машины этого гиганта работали на «полный назад». Неумолимо влезая носом в пасть океана, он из последних сил пятился назад, на мгновенья отодвигая уготованную ему участь.
     После наезда на айсберг мы, немного покачавшись с борта на борт, опять встали на ровный киль и, не меняя курса, пошли дальше, подсчитывая убытки от разбитой посуды и вспоминая Гришу в шляпе недобрым словом.
     Айсберг, на  который мы наехали, даже не шелохнулся.
   – Да, крепко делают у нас в Союзе корабли, с запасом, – делился  за трапезой впечатлениями старший помощник капитана, – какой-нибудь «иностранец» сразу бы развалился. А здесь всё сработано с учётом на всяких гриш и «вареликов».
  – А Валера тут при чём? – пытались возразить старпому.
  – «Варелик»,  он начальник ходовой вахты. Вся ответственность на нём. А он в этот момент, ёшкин кот, пошёл прокладку на карте делать вместо того, чтобы вперёд глядеть и айсберги подальше обходить.