Святилище Бицехам, I часть

Трудный день выдался для муравья.  Без сомнения, он пожалел, что с пыльной травинки перебрался на неведомую гладкую поверхность, карабкаться по которой было серьёзным испытанием. Через некоторое время гладкая поверхность закончилась и пошла шершавая, покрытая редким лесом, поднимавшаяся круто вверх. То была нога мечника Рекши. Сам Рекша сидел на земле и созерцал поля, раскинувшиеся вокруг. Рядом с ним на спине лежал его товарищ Кочевник.
Был день. Было жарко. В работе наступил перерыв, потому что закончились камни, которыми мостили дорогу, и все ждали, когда привезут новые. С полей доносилась монотонная песня – крестьяне пололи свои делянки. Время от времени до слуха через горячий, плавящийся воздух долетали женский смех и обрывки слов.
Где-то среди этих женщин, чьи головы обмотаны платками, а подолы юбок вечно подоткнуты, чтобы не мешать в работе, трудилась Унча – угловатая, сильная девушка. Голос у нее был низкий, говорила она быстро, как несется по камням мелкая, холодная и бурная горная речка. Чтобы понять, что именно говорит Унча, требовалось не только привыкнуть к быстроте, но и успеть распознать в исковерканном деревенском наречии знакомые слова. По счастью, не только слова свидетельствовали о том, что девушке нравится Сюрикен. Улыбкой, взглядом, неуловимым жестом она выражала свои чувства.
Крестьянки – девушки и молодые вдовы, днём придумывали себе какое-нибудь дело, чтобы пройти мимо работающих мужчин. Они строили глазки охранникам и те потом, вечером, приходили к ним. Сюрикена удивило то, что в деревне никто не ругался и не швырял в скамрашей палки или камни, и женщин, проводивших ночи со стражниками, тоже не осуждали.
Едва ли не каждый из стражников имел среди крестьянок подружку, к которой наведывался в свободные часы. Если наведаться по каким-либо причинам было невозможно, то женщины сами приходили к палаткам, в которых жила охрана. Сестра Унчи приходила к палаткам, а сама Унча приходила к частоколу, ограждавшему лагерь скамрашей. Она приносила им с Рекшей еду, каким-то образом поладив с караулом. Пока они ели, Унча стрекотала что-то,  с нежностью обратив взор на Сюрикена.
Она не была похожа на Лаилин. Крупнее, толще и сильнее казалась Унча по сравнению с дочерью степного богатея, хозяина пяти стад Ранкана.
 Мечник, который в этих странных свиданиях играл роль наперсника обоих, раз спросил девушку:
– Как же так, что вы сюда ходите? Разве у вас в деревне парней нет? Зачем себя позорите?
Он искренне переживал падение нравов в чужой деревеньке.
 Унча отвечала, что всех мужчин угнали на службу – на строительство и  в солдаты  ещё в прошлом году. Деревня опустела. Остались старики и сопливые мальчишки. Семьи, имевшие  дочерей на выданье, оказались в трудном положении. На всю округу  не наберется пяти-шести женихов, а невест в одной только их деревне гораздо больше. Если же сватать дочерей далеко, селение вымрет. Старейшины на сходе посовещались и решили: раз не суждено девушкам привести в дом работников, то пусть хотя бы родят сыновей, чтобы жизнь в деревеньке не угасла. Никто из крестьян на возвращение соплеменников не надеялся. Унча про это сказала: «Мёртвый не сможет прийти, а живой не захочет».
– Почему – не захочет? – удивился Рекша.
– Служить долго: два раза по столько лет, – она показала растопыренные пальцы обеих рук, – за это время всех забудешь, и тебя все забудут. А ещё старики говорят: «Кто с мечом породнится, ни на что не сгодится».
Рекша обиженно засопел:
– Пустое мелют твои старики.

Они возложили на Унчу свое спасение из плена. И Рекша, созерцая дали, в уме прикидывал, основываясь на описаниях Унчи, сколько придется идти до обещанного Кафетой заброшенного святилища и сколько по другой дороге назад – до побережья.
Муравей тем временем вскарабкался на его колено. Рекша смахнул его ладонью.

Стражники привычно пропустили девушек из деревни в лагерь.
– Что там у тебя? – спросил часовой, охранявший скамрашей, у Унчи, которая несла горшок, накрытый платком.
– Похлебка. После ужина осталось. Выливать жалко, отец велел отнести.
– Ну, проходи.
В горшке у девушки были угли. Половину она отсыпала Сюрикену и Рекше, остаток унесла с собой.
– Пойду, сестру поищу,  – пояснила она часовым и направилась в сторону палаток.
Осторожно приподнимая по очереди край каждой палатки, Унча оставляла под ним тлеть несколько угольков.  Когда девушка повернула назад в деревню, ее слуха достигли встревоженные голоса. Со всех ног она кинулась бежать, чтобы в темноте обогнуть лагерь и поле, и быть вовремя в условленном месте, где нужно встретить Рекшу и Сюрикена.
Унча оказалась в маленькой роще первой. Она хорошо видела, как горит лагерь, и как бегут в ее сторону тёмные фигурки. Только фигурок было не две, больше, от страха она не успела сосчитать сколько именно. Девушка подумала, что это стражники гонятся за беглецами, и присела на корточки в высокой траве за деревом.
Она ошиблась. Это были Сокке, Борода и еще один скамраш, по прозвищу Рябой, которые  быстро сообразили,  что перед ними открылся путь к спасению из рабства, и последовали за Сюрикеном и Рекшей.
Как только выяснилось, что погони нет, Унча вышла из своего убежища. Она разгребла землю под деревом и достала из ямки клещи, маленький молот, два коротких, старых  и не очень острых меча, - все это она стащила накануне из кузни, пустовавшей после того, как кузнеца и его сыновей забрали в войско,  кроме того, девушка припасла котомку с едой. Пока мужчины сбивали цепи, она, высунувшись из спасительной темноты, следила за лагерем. Огня уже не было видно, должно быть, его потушили.
Потом они бежали, –  ногами разрывая траву, отплевываясь от тёплого встречного ветра, замедляя шаг, если кто-то отставал, но не переставая двигаться, – до самого утра. И только перед рассветом, обессилевшие, повалились на землю. Пятеро мужчин и девушка лежали, хватая ртами воздух, с трудом унимая колотье в боках и в сердце. Над головами их сплетали ветви деревья, было темно и тихо, но солнце, извечный враг влюбленных и преступников, уже готовилось подняться в небо.
Немного отдышавшись, беглецы стали держать совет, как быть дальше.
– Мы пойдем к озерам, – сказал Сюрикен.
– Отсюда все дороги ведут к озерам, – Рябой  нагло смотрел на Унчу и улыбался.
– Разделимся, – предложил Рекша, – всех вместе нас быстро найдут. Вы дороги знаете, а мы не знаем: девушка пойдет с нами и покажет, а вы и сами дойдёте.
– Так-то оно так, – пробормотал Сокке, боязливо оглядываясь на товарищей, – мы не против. Чтоб по справедливости было, отдайте один меч, и хлеб, что у вас в котомке: вас с мечом трое, и нас с мечом тоже трое. Тогда и разойдемся.
– Мы вас с собою не звали, чтоб делиться. Вы за нами увязались – ладно, воля ваша, а теперь – «Прощайте!» – каждый в свою сторону, – сердясь, доказывал мечник.
– Ты, Рекша, не злись, Сокке дело говорит, – вмешался Борода, успевший за время их плена крепко подружиться с нангутом-прохиндеем. – Что ты: «мы» да «вы», вместе тяготы терпели, вместе убежали, куда нам друг без друга?
– А ты, красавица, с ними ли пойдёшь, – продолжая улыбаться Унче, спросил Рябой, – а, может, с нами? Я тебе кораллы подарю, дома лежат, мне от бабки достались – не веришь?
Унча замотала головой и отодвинулась.
– Дикая ты, девка, глупая. Ну, пусть, иди с кем хочешь.
– Слышь, девушка, деревни здесь ещё имеются? – обратился к ней с вопросом плутоватый Сокке.
– Тут недалеко есть. Не деревня, а родом люди живут, в несколько домов… Большой род, много человек, много скотины. Богатые. Наших к себе на землю не пускают: брезгуют, –  ответила  молодая крестьянка.
 – Где это?
Унча, как умела, объяснила, даже прутиком картинку нарисовала. Она хорошо представляла себе их местоположение, в голове ее помещалась карта, которой  в глазах Сюрикена и Рекши не было цены.
         Сокке внимательно всё выслушал.
– Еды и оружия у нас мало,  да и одёжа нас перед людьми  выдаст – вся драная, –  с его выводом нельзя было не согласится.  – Сделаем так, – решил нангут, – пойдём в это селение, пока все в поле, и возьмём, что нам нужно.
Простота эта поразила всех.
– То есть как: «пойдём и возьмём», а если кто-нибудь увидит? – спросил Рекша. – А собаки? Забрешут ведь на чужих…
– Сразу видно, что вы и лепёшки в жизни не украли, – засмеялся Сокке. – Клянусь самым хитрым из бесов, Амударушпой, я пойду туда, возьму и принесу столько, сколько в руках уместится, и никто меня даже пальцем не тронет.
– Я с тобой,  – согласился Рябой.
Борода замялся, он боялся идти в селение и понимал, что Рекша и Сюрикен не пойдут, но оставаться с ними он тоже боялся.
– А ты останешься, – разрешил его колебания Рябой.
– Пусть солнце поднимется повыше, люди уйдут подальше, – сказал Сокке, – а мы соснем часок. Рекша, ты, если с нами не пойдешь, покарауль пока, потом отоспишься.
Он подложил руку под голову и поудобнее расположился на земле. Его примеру последовали другие. Унча легла рядом с Сюрикеном. «Когда они заснут, нужно будет потихоньку встать и уйти», – подумал караванщик, смеживая веки.
Он проснулся оттого, что почувствовал лёгкое движение, словно кто-то провел рукой над ним, не решаясь дотронуться. А может, сон сам испарился, и человек, который сейчас рядом, уже давно здесь.
Караванщик не открыл глаза, он старался дышать ровно и глубоко, как спящий, и весь обратился в слух. Человек рядом с ним еще немного помедлил, сказал  очень тихо, но Сюрикен узнал голос Бороды: «Вроде спит». Потом Борода отошел прочь, другие тоже, и все смолкло. Караванщик не решался посмотреть, что случилось, пока он спал, в то мгновение перед его мысленным взором возник Рекша с перерезанным горлом, лежащий  в луже крови.
Наконец, глаза он открыл и увидел, что солнце встало, что мечник мирно спит под деревом, а Унча, как легла, так и дремлет подле него. Едва Сюрикен зашевелился, девушка тотчас подняла голову и села. По тому, как она оглядывается, по ее настороженному взгляду он понял, что и Унча что-то слышала.
– Я думала, они вас зарежут, – прошептала она.
– Ты не спала?
– Нет, притворялась.
–Что они говорили?
–Что пора идти в селение.
– А еще?
– Что ты лежишь на мече, и его нельзя вытащить.
Только после этих слов Сюрикен почувствовал, что оружие всё ещё с ним, от тёплого тела и от земли клинок нагрелся и стал привычен для кожи. Караванщик встал и потряс за плечо Рекшу. Тот несколько раз широко раскрыл глаза и зажмурился, прежде чем прийти в себя.
– Прости, задремал, – удрученно признал он.
Когда же  Рекша заметил пропажу своего меча, беспечно положенного рядом, он вспомнил несколько забористых выражений.
– Хорошо, что они во сне взяли твой меч,  им не пришлось тебя для этого убивать, – заметил караванщик
– У них бы  и не  вышло, – буркнул раздосадованный мечник.
– Если все у них получится, они вернутся сюда  делить добычу, если нет – придут за вторым мечом… и едой, – Сюрикен кивнул на Унчу, которая держала в руках свою котомку.
– И за девушкой, – негромко добавил Рекша. – Рябой на нее глаз положил. Идёмте!.. Меча жаль. Не удержал я. Эх!
На этом горестном возгласе он умолк,  и дальнейший путь совершал в молчании.

Два дня провела Унча с беглецами, указывая им дорогу. Она шла впереди или рядом с Сюрикеном, он держал ее за руку, когда пробирались через колючий кустарник, и отводил ветви от ее лица…
Что думала, о чем мечтала девушка в своей прежней, деревенской,  жизни? Кто знает! Не её видел  Сюрикен входящей в свой дом, не её в своих снах целовал в поле среди маков. И оттого в ночи  накануне расставания между ними не было ни любви, ни нежности, ни  ласки, а было лишь желание, зов природы, на который их молодые тела ответили согласием. Утром она ушла – незаметно исчезла из его жизни, как и не было Унчи.