Тысяча шагов

  Сюрикен лежал на земле. Своего тела он не чувствовал, оно больше не подчинялось ему. Как  быстро всё произошло! Человек, который сейчас стоит над ним, подкрался сзади, метнул какое-то маленькое отравленное оружие – так показалось Караванщику. Это оружие ударило, но сильной боли не принесло, он  ещё успел повернуться  к своему противнику и увидеть … черноту. А потом точно разом ему переломили хребет – тело повалилось мешком на землю, меч выпал из руки, крик не сорвался с губ:  их, глотки и вообще всего словно больше не было. Остались только разум, глаза и слух. Так происходило с ним в детстве –  в  страшном сне, когда не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой, не можешь убежать от опасности или сразиться с врагом. И тогда  единственным спасением  было проснуться. Вырваться из цепких лап дурмана. Но теперешний   сон, вызванный неизвестным ядом,  был куда крепче детского.
Пришли ещё несколько, кажется, четверо: прятались где-то неподалеку. Один присел на корточки над Сюрикеном, чтобы повернуть его голову и увидеть лицо. Караванщик встретился взглядом с темными блестящими глазами, глядящими из прорезей маски.
– Я знал, что они лазутчики, – услышал Сюрикен над собой знакомый голос.
Говоривший стоял рядом с человеком, повергшим его на землю.
– Хотя не предполагал, что у них хватит духу прийти сюда ночью. Надо же! Впрочем, у степняков, кажется, есть обычай угонять чужой скот по ночам, а, сынок? – вряд ли он ждал ответа, просто хотел, чтоб пленник узнал его.
И Сюрикен  с изумлением узнал: старик-лодочник!
– Я не стану тебя допрашивать, выведывать, кто нанял тебя. Своих врагов мы знаем,  – продолжал главарь. –  А ты очень помог нам: я приказал этой ночью убить одного из вас, и меч вложить в руку другого. Это не слишком похоже на правду: ведь ты бы не стал спать подле  трупа друга? Теперь всё будет, как надо: ночью между вами случилась ссора, в гневе ты убил приятеля и сбежал. Я бы хотел отправить ваши головы тем, кто вас сюда подослал, но делать этого не стану. Пусть думают, что  обошлось без нас. На рассвете сюда придут люди из деревни – я  позабочусь – они найдут убийцу и судят его по справедливости. Если веришь в каких-нибудь богов, помолись им: жизнь для тебя закончится не позже полудня.
Они ушли. Шагов Сюрикен почти не слышал: ночные люди двигались бесшумно, будто плыли по воздуху. Он попытался пошевелиться, но убедился, что тело по-прежнему безвольно. И вдруг слёзы, которых не было много лет, которых  не было во все дни его рабства,  потекли по его  щекам. Караванщик из Ро перестал быть бессмертным.

Сюрикен упрямо раз за разом  пробовал  расшевелить непослушные мышцы. От этого напряжения в голове все лопалось – пусть! Лучше уж мозги разнесут голову, чем  её отрубят справедливые мстители. Хотя, быть может, в этой деревушке, с ее странными нравами и верою, казнят каким-нибудь иным, более мучительным способом.
Голова у Караванщика оказалась крепкой, только гудела сильно; зато туловище вдруг как будто откликнулось на её призыв. Оно всё ещё было тяжёлым и ватным, но Сюрикену удалось сдвинуться с места. Правда, когда он хотел пошевелить рукой или ногой, его конечности едва повиновались, словно управлял он не своим телом, и на это управление приходилось тратить много сил. Выяснив, что не может даже приподняться, Караванщик пополз – странным образом, перекатывая себя по земле, с остервенением подтягиваясь на непослушных руках, волоча неподвижные ноги. Он полз к стене, к колодцу, над которым застал его неожиданный удар. Чтобы преодолеть два шага, отделявшие его от цели, Караванщику пришлось приложить много усилий.   Он не знал, что случится с ним, если он попадет в эту яму, но точно знал, что нет дороги назад, с горы, а впереди пропасть. И Сюрикен предпочел неизвестность. Сначала опустил в колодец ноги, потом стал осторожно, медленно-медленно сползать всем телом. Его руки скользнули по земле, и Караванщик провалился в колодец.
Он пролетел и упал на колени. Почувствовал, что разбил их об утрамбованную землю. Почувствовал! Сюрикен, с трудом шевеля руками, ощупал стены ямы – он ничего не видел в темноте, и приходилось уподобиться земляному червю. Вытянув руку перед собой, он ощутил пустоту, вытянув ее  вверх, кончиками пальцев коснулся земли: значит, лаз продолжается.
Он двигался медленно, часто останавливаясь, чтобы набраться сил и ощупать стены подземного хода. Лучше ползти получалось на спине, локтями упираясь в дно, или закинув руки вперед, за голову. Пальцы, которые он, словно крючья, запускал в землю, чтобы потом подтянуться, давно кровоточили.
Что сделают его преследователи, обнаружив пропажу жертвы?  Обыщут каждый камень и куст, и скоро догадаются, где он. Что они сделают потом?  Полезут следом? Набросают веток и запалят, чтобы беглец угорел от дыма? Или, зная, куда ведет этот лаз, поспешат к другому выходу?  Если с ними будет лодочник-оборотень,  они найдут его…
Сюрикену казалось, что ползет он медленно и бесконечно долго. Он потерял счет времени и плохо представлял себе, в какую сторону уводит его подземный ход. Однако, через какое-то время он ощутил на лице движение воздуха и  заторопился.
Лаз стал уже. Еще немного, опасался Караванщик, еще одно неосторожное движение, и он застрянет здесь безнадёжно. Он ногтями, пальцами выцарапывал землю из стенок лаза, чтобы хоть чуть-чуть расширить его. Внезапно руки погрузились во что-то рыхлое – то были травяные корни с мелкими клубеньками земли, густые, как свалявшаяся шерсть. Сюрикен вытянул весь комок на себя, земля посыпалась ему в лицо. Он зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел перед собой свет.
Существо, которое выбралось из норы, было похоже на хилеле – дикого, разгребающего могилы, человеко-вепря, который иногда приходит с гор, и которым в степи пугают детей и женщин. Существо было грязным и страшным, оно по-звериному двигалось на четвереньках и настороженно вертело головой.
Неведомая тварь спустилась по склону к ручью, ринулась к воде, и едва омыв в ней  темные свои лапы, принялась жадно пить из пригоршни. Ладони существа  от соприкосновения с водой побледнели,  под слоем грязи показалась обычная человеческая кожа. Однако хилеле не стал полностью превращаться в человека и мыть лицо, вместо этого он, пробежав по ручью   дюжину-другую шагов, метнулся на соседний берег и скрылся в густом кустарнике.

Сюрикен не знал, куда идет, он просто брёл наугад, не сворачивая. Ему было неведомо, гонятся ли за ним его преследователи.  К концу дня он добрался до леса. Там Караванщик долго искал и, наконец, нашел высокое и раскидистое дерево, влез и  устроился на его ветвях, словно в седле. Спину поддерживала толстая ветка, ноги упирались в две другие. Он никогда раньше не ночевал на дереве, но почему-то сразу решил, что должен поступить именно так, а не спать, как прежде, на земле. Сон его был прерывистым и тревожным – боялся расцепить руки и упасть, тело затекало в одном положении, и всё же не спустился вниз.
Весь следующий день шёл дождь и прекратился только к ночи. А на другое утро Караванщик встретил козу. Маленькую чёрную, с полным выменем, она обгладывала тонкие ветки молодой лещины.  Сюрикен двинулся  к ней медленно, чтобы не спугнуть. «Козочка, козочка... хорошая... мека... мека», – он заклинал её стоять на месте. Коза косила жёлтым глазом и опасливо переминалась.
Это было мясо – много еды, если сумеешь свернуть козью шею. Это были деньги – несколько монет, чтобы заплатить кормщику и добраться до Ро, если конечно кто-нибудь поверит, что коза твоя, а не краденая... Караванщик подошел вплотную и сделал то, чего не делал с детства – подоил чужую скотину.
Они с мальчишками,  бывало, забегали в стадо, и пили густое овечье молоко прямо из тугих сосков  –  брызнешь в рот и тут же вскочишь, пока пастух не натравил собаку или не огрел по спине палкой.
–  Эй, это наша коза!
Сюрикен обернулся: позади стоял мальчишка лет десяти,  детская рука сжимала пращу.
–  Хорошо, тогда забирай ее, –  согласился Караванщик.
Меньше всего он хотел, чтобы этот мальчик закричал.
–  Отойди! У меня камень!
Когда Сюрикен выполнил требование и отошел шагов на десять, ребенок подбежал к животному, грубо схватил козу за шею, накинул на нее веревку и потащил. Коза блеяла и упиралась, мальчишка погнал ее пинками. Караванщик проследил его путь и пошел в другую сторону.

 Вечером его стало лихорадить. Хотелось лечь, сон накатывался, как тяжелое одеяло, лицо горело. Сюрикен уговаривал себя идти до темноты: «Пока я иду, у болезни нет надо мною власти. Если сейчас остановлюсь, утром не встану». Но та смеживала веки и вкрадчиво шептала: «Отдохни. Ты устал. Сон исцелит тебя. К чему спешить? Лучше завтра собраться с силами и продолжить путь». «Ладно, пройду ещё тысячу шагов и всё», – пообещал ей Караванщик. И, чтобы не сбиться, начал считать вслух. Он загибал палец после каждой сотни шагов – как будто снова  вёл караван.
Через две сотни  шагов болезнь запросила: «Останемся здесь. Дальше опасно, что, если впереди люди?». «Я не прошел ещё  тысячи шагов», – возразил ей  Сюрикен. Когда были загнуты семь пальцев, а счет дошел до двадцати девяти, он вышел из леса.
Солнце спряталось за горизонт и оставило померанцевое небо угасать в одиночестве.  Луг впереди  звенел цикадами, мелкие соцветья поздней ромашки белели среди разнотравья. А за ромашковым лугом Сюрикен увидел   дорогу...

Сандалии, состоявшие  из деревянной подошвы и сморщенных временем кожаных шнурков, замерли, перестав размеренно топтать дорожную пыль. Странник с посохом и тощей  сумой, болтавшейся с левого бока у самых колен, нагнулся к человеку, лежащему ничком у дороги. Человек этот напоминал, если бы не голые руки и ноги, кучу рваного и грязного тряпья, сваленного здесь за ненадобностью. Странник тронул лежащего за плечо, тот поднял голову, и,  глядя снизу вверх мутными, больными глазами,  медленно выговаривая слова, произнес:
–  Почтенный, далеко ли до побережья?
–  Побережья?
–  Ну, море... корабли, –  рукою человек изобразил  треугольник паруса.
–  Э, да ты, видно, бредишь,  –  пробормотал странник, поймав его горячую руку. – Бедняга! Не стоит оставлять тебя на дороге. Что же делать....  Ты можешь идти? – обратился он к человеку.
–  Я уже прошел свою тысячу шагов...  Я иду к морю...
Путник вздохнул, закинул руку человека на свое плечо и приподнял того.
–  Тебе придется пройти ещё сотню, дорогой, потому что я  уже немолод, и не донесу тебя на своих плечах. Это совсем немного...  Я помогу тебе...

В селении странник постучался  в дом и попросился на ночлег. Его знали и оттого пустили. Хозяйка, грея воду для них, расспрашивала настороженно:
–  Что это за бродяга с тобой? Он нас не заразит?
–  Нет, –  успокоил гость, –  его хворь быстро пройдет. Тепло, хороший сон, немного еды и вина – и он поправится. Лихорадка у него, видно, недавняя, хорошо, что я его вовремя встретил.
–  Ты хоть знаешь, как его зовут?
–  Пока  нет, –  улыбнулся странник.
Когда вода нагрелась, её перелили в лохань, и он занялся мытьем Сюрикена. Хозяйка помогала ему. Она заметила зарубцевавшееся клеймо и тихонько охнула.
–  Мужу не говори, –  предупредил ее гость.
–  Да уж... А  вдруг его ищут? Ещё нагрянут ночью! Откуда он только взялся!
–  Ничего не случится, не бойся.  Если придут – вы нас не знаете.
–  Легко тебе говорить! А что с нами будет? Муж вернётся с торга, прибьёт меня.
–  Тихо, тихо. На одну ночь только. Мы завтра же уйдем... Надо ему помочь, ты знаешь – надо.
Он посмотрел ей в глаза, и она не выдержала взгляда, сдалась:
–  Так и быть...
–  Благодарю тебя, ты – добрая женщина.
Хозяйка только хмыкнула в ответ.
–  Гляди, а ведь когда он был потолще – какой славный парень был! - неожиданно воскликнул странник, и весело подмигнул ей. –  Я-то сперва принял его за своего одногодку! Грязь сошла, а если и бороду сбрить - да это  совсем мальчишка! – он смотрел на неожиданное превращение своего подопечного, как на чудо.
–  И в самом деле, молодой. За что ж его? – в словах хозяйки слышалось участие.
–  Всякое на земле творится, –  задумчиво ответил гость.