Неожиданности

         «Большие колёса» был дешёвый крестьянский приют: в грязных комнатах спали на двухъярусных нарах, за отдельную плату хозяин давал соломенные подстилки или жидкие, как летний суп, тюфяки.
У ворот постоялого двора Мане встретился опрятный, но очень бедно одетый старичок.
– Комнатку кёуни*  не желает? – обратился он к ней.
Мана шарахнулась в сторону. Она слышала, как завлекают в притоны и похищают девушек. В Утерехте даже было выражение: «У неё комната на Портовой улице». Не стоит и говорить, чем занимались обитательницы этих комнат!
        Отсутствие возможности помыться и вымыть голову её огорчило. Но, умелая в общении с прислугой, Мана быстро нашла дорогу на кухню и выпросила таз и даже полведра тёплой воды.  Правда, в обмен на это ей пришлось расстаться ещё с одной монетой из своих сбережений. «Эдак я разорюсь на одном мытье!», – раздосадовано подумала она, видя, как тают её деньги.
         Наконец, уже на закате у неё дошли руки до подарка. Нет, всё-таки это очень странный человек...  Подарил ей зачем-то свои вещи... Если он предполагал, что его схватят, и не хотел, чтобы сумка попала в руки стражи, неужели не мог придумать чего-то лучше? И зачем вообще шёл в Киити-Хаст?
         Содержимое  показалось ей бесполезным.  Разве можно ценной вещью  считать нож для бритья? Ложка, разве что, если действительно серебряная... А это что? Обрывок полотна и на нём что-то написано... В темноте её ложа не разобрать слов, она подошла к окну и прочитала:

«Как пальцы девочки тонки,
Сжимая кайты струны
В пустой таверне у реки,
Где все служанки юны.

За серебро она поет
И, развлекая вас,
Весну ушедшую вернет,
Быть может, в краткий час.

Старинной песни этой слов
Не сохраняй в себе:
Что ей погибшая любовь
И боль в твоей судьбе?

Она не ведает пока
Ни страсти, ни стыда,
И песню легче челнока
Уносит вдаль вода...».

       Записаны были стихи скорописью, при помощи, наверное, иголки, которая тоже была в сумке, и записаны были в отсутствие чернил кровью. 
       Она раздумывала недолго и снова пришла на кухню. Там как раз был хозяин.
– Скажите, пожалуйста, – очень вежливо поклонившись ему, начала вопрос Мана, – если человека арестовали на улице – что с ним дальше будет?
– Тебе зачем? – Хозяин был здоровенный, ручищи как у мясника, говорил он с ней откуда-то из-под потолка.
– Один человек, с которым мы вместе пришли в город... его остановили стражники и куда-то увели. Он даже не успел забрать своих вещей...
– Это твой приятель, что ли? – Хозяин смотрел очень настороженно – наверное, не стоило заговаривать с ним об этом.
– Нет, но его сумка... Я не знаю, что с ней делать...
– Ценная?
– Совсем нет. Всякая мужская ерунда.
– Тогда выбрось и забудь. Если человека остановила стража, значит, он, скорее всего, – вор или ещё какой-нибудь преступник. Если в его котомке есть ценные вещи, они, скорее всего, краденные. Ты представляешь хоть, что за такое бывает – за хранение краденого?
      Мана испуганно замотала головой.
– Хозяин, – вмешалась старая кухарка, – Возможно, они заодно! Это она тут нам рассказывает, что не знает молодчика. А, верней всего, дело было так: они с дружком пришли в город подзаработать своей воровской сноровкой, да дружка поймали, а она теперь ищет, в какой тюрьме он сидит. Знаю я таких! Она уже втёрлась сюда – вроде воды попросить. Проверить надо, не стащила ли чего, крыса.
Грубость и несправедливость обвинения так возмутили Ману, что у неё слёзы навернулись на глазах.
– Ничего я не брала! И за вашу воду я заплатила!
– Крадеными деньгами?
– Может, вы тут крадёте у постояльцев – по себе и судите! Я свои заработала! – забывая всякие приличия, исступленно закричала Мана.
– Заработала? Ха-ха! Каким способом, бесстыжая? Да знаем мы, для чего вы в город тащитесь! Хозяин, гоните её – потом сраму не оберёмся!
– Молчите, обе!  – голос хозяина заставил её умолкнуть. – Вот что, ступай-ка ты, вправду, откуда пришла, – чуть тише, но также раздражённо сказал хозяин Мане.
– Я за ночь заплатила...
Тогда он молча принёс деньги и отдал ей.
       Горшечник и его жена не обратили внимания, на то, что она забирает свои вещи – у женщины опять начались боли, муж ухаживал за ней. Выходя со двора, Мана не обернулась: знала, что сварливая тётка с кухни выйдет на крыльцо полюбоваться плодами своих усилий, и ждала гадких слов в спину. Она даже припасла кое-что в ответ! Пусть попробует её окликнуть! Но кухарка ничего не сказала, и обида Маны так и осталось не выплеснутой.

        Найти подходящее место для ночлега оказалось труднее, чем она предполагала: все  постоялые дворы были либо переполнены, либо их хозяева называли цену, на которую Мана рассчитывала прожить дней пять. В Утерехте на базарной площади была специальная стена, где за небольшую плату писали объявления о сдаче комнат и целых домов внаём, а те, у кого денег на такие объявления не хватало, писали их на стенах собственных жилищ;  здесь, в Киити-Хасте Мана, сколько ни старалась, не могла отыскать ни одного.
        Уже смеркалось, зажигали уличные огни. По дороге она купила себе булочку и горсть фиников. Всё-таки денег у нее очень мало, надо искать не только жилье, но и работу. Сделать это при помощи кайты представлялось удобнее всего. Мана, покончив с нехитрой трапезой,  огляделась по сторонам: может, устроиться где-нибудь и поиграть немного? Улицы полны народу, наверняка, кто-нибудь да кинет монетку.
        Чуть далее, впереди, уже стояли такие же, как она, бродячие артисты: высокий мужчина в ярком одеянии из разных лоскутов показывал фокусы, у его ног на истертом коврике маленькая  худая девчонка лет семи с тонкими косичками извивалась настоящей змеёй – казалось, у неё вовсе отсутствуют кости, а конечности, которые были ненамного толще её собственных косичек, гнутся во всех направлениях. На другой стороне улицы учёная мартышка вытягивала всем желающим предсказания, сидя на плече своего хозяина-чужеземца.
Когда Мана, уже сняв с плеча кайту, проходила мимо акробатки и фокусника, девочка-змея, выгнувшись так, что голова её торчала между согнутых коленок, прошипела: «Это наше место, уходи отсюда!». Мане даже показалось, что этот человеко-скорпион сейчас её ужалит. Она наградила худышку презрительным взглядом и пошла дальше.
          Шагов через тридцать внимание её привлекло некое представление: человек в жёлтых широких штанах и белой, но весьма несвежей рубахе, поверх которой был надет вишневого цвета ксепас**  с жёлтым рисунком,  декламировал «Песнь о Доблести и Нежности»*** . На лице его была, как и положено в таких случаях, белая маска таки**** , позволявшая актёру и страстно клясться от имени Тъемме, и трепетно вздыхать за прекрасную Хини. Он приплясывал, жестикулировал, то хватался за воображаемый меч, то склонялся к благоуханному цветку, кричал совой, стонал ветром, изображая тайное свидание влюбленных в рыбачьей хижине. Несколько зевак остановились поглазеть на эту бурю чувств, остальные, с улыбкой шли мимо.
           Мана, нисколько не смущаясь, зашла в тыл к актёру. Сопровождать игрой представление было не особенно трудно: сюжет она знала хорошо,  даже с детства  помнила многие стихи наизусть – мать её, потомственная актриса, часто декламировала их, и Мане уже доводилось музицировать под строки «Песни».  Только играть стоя было неудобно.
           Уличный лицедей ни на миг не показался растерянным от  неожиданного вмешательства. Как ни в чем не бывало, он продолжал любовные объяснения героев, и со стороны могло показаться, что его напарница просто отлучалась на короткое время и теперь вернулась.
           Когда таки окончил играть пьесу, умерев душещипательным образом по очереди за каждого из героев, а Мана извлекла из кайты самые трогательные аккорды, к ногам их посыпалась мелочь. К тому времени их обступили уже довольно плотным кольцом.
– Как насчет поделиться? – деловито шепнула Мана, раскланиваясь бок о бок с таки.
 – Четверть.
– Треть. Я приношу удачу.
– Ладно. Сговорились.
Чтобы новый знакомый не улизнул с деньгами, Мана тут же бросилась собирать то, что им набросали щедрые зрители. Делить выручку они зашли в ближайшую харчевню; каждый высыпал на стол собранное, впрочем, Мана не была уверена, что актёр не припрятал несколько монет, пока они шли.
– Ты точно выложила всё?
– Этот вопрос я могу задать и тебе! – С кем, с кем, а с бродячими актёрами можно на «ты» и без всяких церемоний.
– Была бы ты парнем, я бы тебя ощупал. Нет, не подумай, щупать девушек – гораздо приятнее... Ну да ладно, бросим шуточки. Сочтём.

– Две серебряных монеты и еще шестьдесят три бенгиле, – подвел он итог. – Значит, серебро и ещё двадцать бенгиле я забираю, а эти – твои.
– В серебряной монете пятьдесят бенгиле, забыл? Ты должен мне треть – пятьдесят четыре бенгиле... Раздели честно.
– Во-первых, нацело не делится. Во-вторых, это вложенные в дело средства: ты разве не знаешь, что с выручки взимается налог?
– И ты его платишь – ну да, как же.
– Девочка! Ты споришь с тем, благодаря искусству которого спаслась от голодной смерти? Или ты ставишь под сомнение добропорядочность таки в третьем поколении? Да знаешь ли, с кем ты разговариваешь? Перед тобой величайший из актёров настоящего!
Он сорвал с лица маску...
– Шемме?
– Ого, я вижу моя слава, все-таки коснулась и той глухой деревни, из которой ты родом...
– Шемме! Ты меня не помнишь? Я дочь Иризы, Мана. Шесть лет назад в Утерехте...
– Дочь Иризы? Ничего себе! Как выросла! Я же тебя на этих вот плечах катал! Ты здесь давно? Как мать, как Ириза? Когда она вышла замуж и покинула нас, все очень сожалели. Она была прирожденная актриса...
– Мамы больше нет. Умерли с отцом два года назад. От тифа.
Таки охнул:
– Что ты говоришь! Вот она – судьба. Сыскался бы автор, чтобы описать все это в стихах...
– А ты почему один? Ушёл из театра?
– Дела у нас последнее время шли неважно, доход был маленьким. И потом, знаешь, завистники, они всегда стремятся выжить тех, кто более их одарён Небом. Словно вороны клюют. Несколько человек, я слышал, ещё выступают в Гаддае, кто-то в Ба, кто-то в Могале*****. Ну, а я, вот, здесь. Нет, ну как мы необыкновенно встретились! Воистину, как два актёра.
– Так что там с  моими бенгиле?
– А! Это ты в отца. В самом деле, любой на этой улице платит налог, не удивляйся. Конечно не казну, а хозяину улицы. Так что я тебе говорю чистую правду. Если бы ты вздумала поиграть тут на кайте, к тебе быстренько подошли бы два его костолома и объяснили здешние правила. Да эти правила –  они повсюду теперь. Что же мы сидим – давай отметим встречу! – спохватился он.
        Шемме кликнул служанку и велел принести еды, воды и неразбавленного вина.
– Никогда не позволяй разбавлять тебе вино на кухне, – пояснил он Мане, – испортят. Посмотришь, как я это делаю. Учись только у лучших учителей.
«Он почти не изменился, только залысины на голове стали шире», – подумала Мана.
        Они проели одну из серебряных монет Шемме и несколько бенгиле. Но таки отдал Мане заработанные ею сорок три в полной целости. Узнав историю об угрюмом убийце и то, что она ищет жильё, – о господине Саакеде Мана рассказывать не стала, – Шемме обещал помочь.
– Я отведу тебя в наш Улей.
– Это что?
– Так теперь называются общественные доходные дома. Удобная вещь! Мода пришла из Нинтории, как и всё дельное.
– Это ночлежка?
– Если ты платишь необходимую сумму, можешь жить хоть год, хоть всю жизнь. Есть комнаты на десять-двенадцать человек, но это – сущий клоповник, а есть на двух-трёх, на семью, ничуть не хуже комнат на постоялых дворах, зато дешевле.
*Барышня; обращение к девушке–горожанке из среднего сословия. (Прим.авт.)
**Мужская верхняя одежда, род кафтана. (Прим.авт.)
***  Доблесть (Тъемме)  и Нежность (Хини) – имена влюбленных – героев старинной поэтической пьесы, позволявшие двойное прочтение ее названия (Прим. авт.).
****Таки – жанр моноспектакля, а также актер, выступающий в этом амплуа, которому полагалось играть в белой невыразительной маске,  сосредоточив внимание зрителя на тексте, интонациях и пластике движений. (Прим. авт.).
*****  Гаддая – одна из провинций. Ба, Могал – города в Южном Царстве. (Прим. авт.)