Жизнь Внутри Жизни

То, что живёт во мне – слишком глубоко, чтобы выкапывать его оттуда. Да я и не уверен, стоит ли… Где-то, может быть, сейчас поют птицы и пенятся солнечной зеленью луга. Я же мечтаю… Парю выше этих лугов. Я бегу по яростно-голубой винтовой лестнице, спасаясь от всемогущего ветра радости. Я прыгаю по ступеням, рассекая воздух вокруг себя. И только лестница – ничего более. Без перил, без площадок, на которых можно перевести дух. И не видно ни начала, ни конца её. Я просто бегу. Разве важно, куда и зачем? Имеет ли вообще какой-то смысл моё существование? Стоит ли задумываться над этим? Откуда темнота? Где я?

Николас просыпается. Медленно открывает глаза и обводит мутным взглядом комнату. Тело его лежит на диване, в полной экипировке. Он даже не удосужился снять ботинки. Окно распахнуто. Ветер слегка надувает сетку от комаров. Компьютер на столе работает, усиленно поскрипывая жёстким диском. Монитор находится в ждущем режиме. Книжные полки – там, где им и положено – на стене. Никаких признаков погрома после вчерашнего не наблюдается.  Николас глубоко вздыхает. Во рту всё ещё ощущается настырный привкус травы. Он на секунду закрывает глаза.

  Стоит ли просыпаться, если ты даже не уверен в том, что вообще спал? Где же лестница? Я должен спуститься по ней… Куда?

Николас снова открывает глаза, на этот раз окончательно проснувшись, и медленно садится на диване. Руки сами тянутся за сигаретами. Левый карман… Зажигалка – в правом… Никогда нельзя путать. Струйка дыма поднимается к потолку. Николас встает на ноги и несколько раз подпрыгивает. Ступни, вроде, действуют, голова поворачивается. Только шея чуть-чуть болит. Остаточные эффекты. Он подходит к столу и двигает мышкой. Монитор щёлкает и загорается. Высвечивается надпись: «Burn process completed». Николас нажимает «done» и отправляется в ванную. Компьютер за его спиной выплёвывает записанный диск.

И птичье пение, и хвойная стена вокруг, и больше ничего и никого… Здесь, в тишине, в покое и раскаянии… И не нужно видеть солнце – оно сейчас так необязательно. Я буду сидеть и впиваться глазами в мох и мёртвую хвою, расстелившуюся подо мной. Я приложусь к ней щекой, и улыбка скользнёт по лицу, словно ветер нашептал песню летнюю… И кто осудит меня за это моё счастье?..

Зубную щётку давно надо было сменить, но выкроить минутку, чтобы зайти в магазин Николас не может. Не то, чтобы ему лень… Просто смысла в этом он не видит. Вода ниспадает из крана в тёмную бездну труб, рассыпается там и теряется в небытии. Мелкие капельки, не желающие умирать, задерживаются в раковине и изо всех сил пытаются преодолеть своё врождённое желание течь… Николас сплёвывает, ставит зубную щётку и пасту в стакан, выключает воду. Какую-то долю секунды он смотрит на себя в зеркало.

На берегу этого пруда хорошо слышна та, другая, жизнь. Она бьётся и стучит, просит выпустить её наружу. Неужели только я слышу этот стук настолько отчётливо. Кто-то же ещё должен знать тайну… Неужели я одинок?.. Водная гладь, я прикасаюсь к тебе ладонью и требую ответа – ты знаешь? Уходишь кругами, умалчиваешь и скрываешь от меня слова свои… За что ты столь немилосердна ко мне? За это брошу я в тебя песок. Наплюю в тебя банками. И упаду в тебя сам…

Николас допивает остатки «Edelweiss» и вытряхивает пепельницу. На кухне, как ни странно, тоже нет сломанных или разбитых вещей. Кто же был здесь вчера?.. Даже холодильник не опустошили… Николас отрезает тоненький кусок белого хлеба, намазывает его маслом и кладёт сверху сыр. Молоко прокисло, и для питья непригодно. Приходится налить в стакан воду из-под крана и добавить несколько капель абсента. Бутерброд как-то очень быстро заканчивается, и приходится сделать ещё один, а вот вода с абсентом пьётся с трудом. Николас возвращается в комнату и располагается за компьютером. Прямо перед монитором лежит нетронутая папироса. Николас берёт её и подносит к носу. Судя по запаху – гидропоника. Кто её принёс? Он открывает верхний ящик стола – три тысячи пятьсот сорок рублей. Заначка нетронута, значит, за траву расплачивался не он. Тогда кто? Кто же был здесь вчера? Он тушит сигарету и загружает только что записанный диск. Музыка… CDDA… Play… Гидропоника…

Ветер. Ветер высокой горы. Я высоко. Выше всех людей на свете. Я смотрю на город и понимаю, что он холоден ко мне. Да и не встретить не равнодушного человека. Кому? Зачем? Да незачем и никому. Подо мной расстилаются дальние дали. С одной стороны – коробочки домов, с другой поле. Кто я по сравнению с этим полем? По сравнению с этими облаками надо мной, кто я? И рассыпаюсь я в восход, который встречаю здесь, наверху. И, раскрыв руки навстречу солнцу, я буду плакать и молить его о прощении. Но кто я, чтобы молиться? Не имею права ни на религию, ни на жизнь свою… Что уж говорить о жизни той, внутри… Она вообще забыта. Но всё равно, не ощущая под собой земли, на коленях, со слезами по щекам, глядя прямо в глаза этому красному огниву, поднимающемуся над горизонтом, я буду молить Кого-Бы-Там-Ни-Было о шансе, хотя бы малюсенькой капельке шанса, на возможность моей внутренней жизни жить, даже если тело моё погибнет. И красное станет жёлто-белым, смилостивившись надо мной.

Stop… Select all… Delete files… Николас открывает папку диска и, убедившись, что помимо тринадцати треков на нём записан также «wild24.build6», вынимает компакт из привода. Часы показывают полдень. В час надо встретиться с Брутом. Николас дотягивает пяточку и закашливается. Power off… Чистая футболка пахнет хвоей. Он надевает ботинки и выходит из дома.

На улице всё как обычно – дети играют в свои, понятные только им самим, игры, бабушки на лавочках обсуждают нечистоплотных политиков. Николас выходит из подъезда и, бросив короткое «здрасьте», быстрым шагом направляется на остановку. Три минуты ходьбы. Дети. Женщина с коляской. Злая бабка с двумя сумками. Знакомый чел (откуда Ник его помнит?). Девятиэтажка. Песочница. Куча детей. Их мамы. Мусорка. Две пятиэтажки. Детская площадка. Знакомые. Женщина в деловом костюме. Мужчина с собакой. Женщина в красном платье. Котельная. Старик. Отделение милиции. Остановка. Автобус подходит почти сразу. Народу немного. Николас оплачивает проезд. Доехав до станции, он выходит и закуривает. Пустая смятая пачка улетает к забору и забивается под корни дерева. Сигарета оказывается бессмысленной на улице – дым моментально рассеивается, не давая возможности насладиться его художественными линиями. Николас выбрасывает едва начатую сигарету и сплёвывает на асфальт. Мост через железную дорогу. Станция. Билет в кассе – шесть рублей. Расписание. Мужчина.

- Вы не подскажете, который час? – Николас улыбается настолько дружелюбно, насколько позволяет его состояние полу контроля.
- Двенадцать двадцать две, - мужчина отвечает, даже не взглянув на Ника, улыбка пропала даром, - электричка через пять минут.
- Спасибо, - Ник озадаченно смотрит на расписание, - простите, сегодня суббота?
- Воскресенье, молодой человек, пить меньше надо, - мужчина достаёт сигарету и отходит от расписания к краю платформы.
- Извините, а сигареткой не угостите?

Мужчина вновь достаёт только что убранную в карман пачку и, открыв, протягивает Николасу.

- Спасибо, - Ник снова улыбается, - кстати, простите, но я не пьян.
- Тогда тебе это пригодится, - мужчина улыбается в ответ и протягивает Нику свёрнутый вчетверо листок бумаги.
- Ещё раз спасибо, - Ник берёт сигарету, прикуривает, и удивлённо усмехнувшись и убрав листок в карман, идёт в начало платформы.

Я бездомная собака. Бегаю по подворотням, заискивающе смотрю в глаза прохожим. Никому нет дела. Тотальный игнор. Кто вообще произвёл на свет никчёмное создание вроде меня? Вот какой-то псих бросил, проходя мимо, кусочек колбасы. Ну, на хрена он мне? Лучше бы домой пригласил, поговорил со мной. Пожрать я и сам себе добуду. Но и от этого не откажусь. Куда я бегу? Куда? Кто я?

Подъезжает электричка. Двери открываются, и Николас заходит в тамбур. «Осторожно! Двери закрываются! Следующая станция…» Название тонет в шипении гидравлики и стуке дверей. Он проходит в вагон и садится на первое попавшееся свободное место. За окном проносится жизнь. Мимо. Всё мимо. Столько всего интересного. «Странно, почему люди не ходят пешком и не рассматривают то, что вокруг?» - думает Ник.

Я хожу по шпалам. Мне нравится идти там, где лишь изредка проходят товарные поезда. Не так часто приходится уступать дорогу. Я иду мимо закрытых ворот какого-то склада. Где я? Какое странное место. Рельсы уходят дальше. Вдоль них – лес. Лес ли это? Вот через рельсы поляна и кто-то на ней.

- Эй!
- Здравствуй!
- Что ты здесь делаешь?
- А что ТЫ здесь делаешь?
- Я гуляю.
- Хреновое же местечко ты подобрал для променада!
- А что это за место.

И поезд разрывает нас с этим человеком. Я по одну сторону, он – по другую. Он что-то говорит, но расслышать я не могу. Машинист смотрит на меня, как на психа, а я что-то ору, пытаясь в промежутках между вагонами докричаться до того человека, сказать ему, чтоб не уходил, чтоб дождался. Я хочу знать, что это за место. Поезд проходит. Но уже где-то на восьмом вагоне я понял, что он ушёл. Куда?

- Это страна умерших людей, - он стоит прямо за моей спиной, - Тебе не стоит здесь гулять. Не стоит тревожить духов.

Бесполезно оборачиваться – он исчезнет. Поэтому я просто ухожу. Я просто ухожу…

У выхода со станции Ника ждёт Брут. Они здороваются и молча идут в сквер. Садятся на спинку свободной лавочки. Брут угощает Ника сигаретой. Они курят. Молчат. Мимо проходят люди, смотрят на них. Они идут за сигаретами для Ника. Возвращаются. Закуривают. Мимо проходят люди.

- Брут, а ты никогда не задумывался над смыслом жизни?
- Это не та тема, которую стоит трогать.
- Почему, я был бы не против поговорить о чём-нибудь таком.
- Тогда скажи мне, кого ты встретил по пути сюда?
- Какого-то странного чувака. Но он мне приснился. На самом деле я его не встречал.
- Ты встретил мертвяка. Ходячий труп. Ты заглядывал в страну мёртвых. Я почему-то это знаю, и ты хочешь поговорить со мной о смысле жизни?
- Откуда ты это знаешь?
- Ник, ты что?
- А?
- Мы сидим здесь уже девять часов… Вечер…

Ник смотрит на лавочку – четыре смятых сигаретных пачки. В урне, и рядом с ней – куча бычков. Возле Брута – шесть папиросных окурков. Темнеет.

- Ник… Ник!
- Сколько раз я тебя об этом спрашивал?
- Семь раз…
- А я рассказывал про мертвеца?
- Семь раз…
- И я семь раз об этом забывал?
- Да…
- Брут, ты не знаешь, с кем я вчера ночью курил?
- С Мирой.
- Прости, Брут, - Ник поднимается со скамейки.

Подъезжает электричка. Николас представляет, как заходит в тамбур, и остаётся стоять на платформе. «Осторожно! Двери закрываются! Следующая станция…» Название тонет в шипении гидравлики и стуке дверей. Он представляет, как проходит в вагон и садится на первое попавшееся свободное место, и спускается с платформы. Мира живёт в получасе ходьбы. Двенадцать двадцать семь. Времени навалом.

Мне иногда кажется, что я в Персии, или в Китае, ну, в общем, где-то на Востоке. И я сижу на полу в какой-то странной комнате в каком-то странном доме и курю кальян. Я затягиваюсь сладким дымом, на мне надета приятная одежда, мои руки не дрожат, и ничто не волнует меня. Напротив меня сидит прекрасная девушка. Она пьёт чай, наблюдает за мной и что-то говорит. Но я не могу разобрать её слов – они погибают в дыме и поднимаются вместе с ним к потолку. Я слышу только одно – паф, паф – как дым входит в мои лёгкие и заставляет кого-то там стучать тише… тише… тише… И, когда стук совсем умолкает, девушка наклоняется ко мне, словно хочет поцеловать. И губы наши близки, и они жаждут поцелуя. Но она лишь тихо говорит мне каким-то гулким и чужим голосом: «Мы даём тебе право на твою жизнь внутри жизни…» И она встаёт и уходит…

Николас стоит перед Мирой. Голова его опущена. Мира тоже старается не поднимать взгляд. Открытая дверь и общее молчание разрубает их на два отдельных куска материи.

- Мира…
- Прости, я не помню, как тебя зовут…
- Мира, сколько мы знакомы?
- Два дня.
- Сегодня третий?
- Сегодня второй.
- Мира…
- Заходи…

Николас переступает через порог. Мира неловко целует его в щёку. Он, не наклоняясь, снимает ботинки, проходит в ванную. Мира стоит у двери и смотрит на него. Вода. Мыло. Он очень долго и тщательно моет руки. Потом беспомощно поворачивается и смотрит на Миру. Она даёт ему полотенце для рук. Он улыбается. Они проходят в комнату. Он садится в кресло у окна. Она устраивается на диване. Солнце печёт, и поэтому он закрывает занавески. Она задумывается о чём-то, потом, словно выйдя из оцепенения, вскакивает, подходит к магнитоле на комоде и включает музыку. Он улыбается – играет одна из его любимых композиций.

- Меня зовут Ник…
- Я вспомнила.
- Мира…
- Ты вчера рассказывал очень интересные вещи… Мне понравилось… Можно сегодня снова пойти к тебе? Я больше не убегу.
- Мира… Я не помню, что было вчера…
- Ты рассказывал про то, что давно забыто, про мёртвых людей, про жизнь внутри тебя… Я хочу услышать ещё истории…
- Я расскажу тебе… Позже…
- У тебя есть?
- Немного…

Гидропоника не похожа на обычную траву. Обычная цепляет и расслабляет, или напрягает, но главное то, что состояние не меняется. Гидропоника же любит преподносить сюрпризы – она может расслабить, а потом напрячь, увести в космическое пространство и тут же брякнуть о землю, ввести в ритм музыки и тут же сломать ритм, позволяя слушать музыку «иначе», аритмично. Я не могу дать точного определения этой несуразице.

…

- Ни-и-и-и-ик…
- Мира?..
- Уже поздно… Тебе пора домой…
- Но, Мира…
- Уходи…
- До завтра…
- Да-да… захлопни входную дверь…
- Прости, Мира…

…

- Вы не подскажете, который час? – Николас улыбается настолько дружелюбно, насколько позволяет его состояние полу контроля.
- Двенадцать двадцать две, - мужчина отвечает, даже не взглянув на Ника, улыбка пропала даром, - электричка через пять минут.
- Спасибо, - Ник озадаченно смотрит на расписание, - простите, сегодня же воскресенье?
- Суббота, молодой человек, пить меньше надо, - мужчина достаёт сигарету и отходит от расписания к краю платформы.
- Извините, а сигареткой не угостите?

Мужчина вновь достаёт только что убранную в карман пачку и, открыв, протягивает Николасу.

- Спасибо, - Ник снова улыбается, - кстати, простите, но я не пьян.
- Тогда тебе это пригодится, - мужчина улыбается в ответ и протягивает Нику свёрнутый вчетверо листок бумаги.
- Ещё раз спасибо, - Ник берёт сигарету, прикуривает, и удивлённо усмехнувшись и убрав листок в карман, идёт в начало платформы.

Как-то я встретил Белую Ярость. У неё не было лица – просто белое бесформенное пятно на том месте, где должно быть лицо. Мы долго смотрели друг на друга, и, в конце концов, я спросил:

- Я живу?
- Да…
- Я один?
- С тобой есть другие…
- Но почему всё повторяется?
- Ты живёшь…
- Я застрял?
- Ты просто слепой… Ты не видишь…
- Тогда я пойду.

Она положила мне на плечо свою руку, а другой рукой провела по своему лицу. И тогда я смог увидеть губы, прямой нос, яркие глаза. Белая Ярость стала просто Яростью. И осознание того, что цвет может меняться, повергло меня в неописуемый ужас.

Подъезжает электричка. Николас представляет, как выходит из электрички, и остаётся стоять на платформе. «Осторожно! Двери закрываются! Следующая станция…» Название тонет в шипении гидравлики и стуке дверей. Он спускается с платформы. Мира живёт в десяти минутах ходьбы. Двенадцать двадцать семь. Времени навалом.

Николас стоит перед дверью. Голова его опущена. Открытая дверь, тишина и пустота за ней разрубают его на два бессмысленных куска тряпья…

- Мира…
- Да?
- Прости, я не помню, как меня зовут…
- Идём…

Николас берёт её за руку, и они идут по улице. Переходят через железную дорогу, мимо девятиэтажки, странного клуба «Хелльхейм», вывеска которого мигает разноцветными лампочками, несмотря на то, что ярко светит солнце, мимо огромного завода, через парк, и обратно – по переулкам вдоль частных домов. Вглубь. Мира молчит. Ник тоже не решается начать разговор. Они приходят к странному кирпичному зданию поздно вечером. Долго смотрят на пустые окна. Но никто не появляется. Тогда они садятся на трубы и ждут. Долго… И приходит Брут…

- Николас?..
- Дружище… Рад тебя видеть… Я не мог вас найти…
- Сколько вы уже не были дома?
- Брут, я недавно с тобой виделся… позавчера мы с тобой курили… а вчера и сегодня… мы с Мирой гуляем… я зашёл за ней в час дня…
- Куда зашёл?
- К ней домой…
- Николас?.. Её дом сгорел пять лет назад… Она погибла в том пожаре…
- Что ты говоришь, Брут?
- Мы с тобой последний раз встречались два месяца назад… Николас?..

Голос Брута становится таким далёким, еле слышным… Потом он совсем исчезает. И только Мира кричит от боли… Но её уже нет рядом… Только Брут… И вот, всё возвращается…

- Николас?..
- Да?
- Николас, ты сегодня курил?
- Брут, я не курю…

Николас достаёт папиросу и закуривает… Брут садится рядом с ним на трубы. Они долго молчат… Николас встаёт и уходит, другой Николас остаётся сидеть рядом с Брутом.

- Брут?..
- Да, Ник?..
- Помнишь я говорил про жизнь, что стучит внутри меня и просится наружу?
- Да, я помню, Ник.
- Стук прекратился…
- Ник?..

Спустя несколько мгновений Николас, разговаривавший с Брутом, исчезает. Остаётся лишь папироса на земле.

Мира бежала к нему на встречу по зелёной траве. Он подхватил её на руки и крепко поцеловал.

Брут выламывает дверь в квартиру Николаса и заходит внутрь. Николас лежит на полу в своей комнате. К его груди ножом приколота записка: «Я слишком долго врал себе, больше не могу. Прости, Брат».

Они шли, переплетя пальцы рук, словно вечно влюблённая пара. Путь их лежал в тихую долину, в дом радуги, который охраняют бездомные собаки. Там, на постели, застеленной лапами ельника, будет начало их новой жизни.