Карамельные Сигареты

То, что я помню ее запах, еще ничего не значит. Воспоминания, отпечатавшиеся в памяти, остаются с нами навсегда. Бывает, что уже и не осознаешь различий между прошлым и настоящим. Грань стирается, и ты молчаливо наблюдаешь, как разум твой создает причудливые картины, никогда до этого не существовавшие. Рассыпается пеплом дыхание и исчезает прошлое, растворяясь в сегодняшнем вечере. И вот уже, будто в некоем забытьи, я встаю с дивана и прохаживаюсь по комнате. В воздухе столь четко отпечатался аромат ее волос, духов, ее кожи. Пространство, незримое до этого, становится осязаемым. И запах карамели и сигарет щекочет мои пальцы.

Мы любили прогуливаться с ней по узким улочкам моего города. Обрывки старых газет, мусорные баки, выплюнувшие содержимое своих внутренностей на мокрый асфальт, мягкий свет ночных окон, разбитые фонари, тишина, капли с крыш, испуганные кошки, ее рука в моей, легкий ветерок, редкие прохожие, спешащие домой, иногда – снег. Я люблю мелочи, она – всегда их ненавидела. Мы не совпадали практически ни в чем, кроме неодолимой тяги друг к другу. Еще тоска. Тоска по чему-то несбыточному, что так характерна для безумцев. Вот, пожалуй, и всё, что объединяло нас.

Я очень хорошо помню тот первый день, когда мы уснули рядом. Я наблюдал, как она закрывала глаза и что-то смешно бормотала непослушными губами. Потом снизошла тишина и я, обняв ее за плечи, уснул рядом. Еще тогда, смежив веки, я подумал, что ее кожа пахнет карамелью. Был полдень и бессонная ночь позади. Мне, наверное, снился сладкий сон. Ей, скорее всего, тоже. Все разорвал телефонный звонок. Тогда она убежала, и мы долго не виделись. Не было даже весточки.

Я один ходил по улицам своего города, пиная опавшие листья. Лучший друг отпаивал мою депрессию и рассказывал истории из жизни. Все шло своим чередом. Я в основном предавался философствованиям и не выползал из своей берлоги, запершись на все замки и спрятав ключи. В окно бился дождь, потом снег, потом я получил от нее письмо. Коротенькое и совершенно ни о чем не говорящее. Просто становилось понятно, что еще какое-то время увидеться нам не удастся. Ко мне приходили друзья. Одни, и с подругами. Приносили вино, сигарет. И вот, в один день, мой лучший друг принес карамельные конфеты. Мы много курили, и разговор шел в основном о женщинах. Я никак не мог понять, почему у меня появилось столь острое ощущение ее присутствия в комнате. Усмехаясь про себя, я отгонял эту мысль.

На следующий день, проснувшись, я наслаждался фортепианным джазом и сигаретами. Карамель стояла в коробке у кровати. Я открыл крышку и взял несколько конфет. Вкус, запах, сладость и сигаретный дым мгновенно смешались в сумасшедшем вихре, и я почти увидел ее перед собой, даже протянул вперед руку, чтобы прикоснуться к ее волосам, но видение исчезло. Тогда я накрыл коробку крышкой и спрятал конфеты в ящик стола. Надо признаться, я заметно испугался, что схожу с ума.

Весна рвала в клочья лед и выжигала на снегу грязные узоры. Никогда не любил особенно это время года – сырость, грязь, выползающие на поверхность, скрытые под снегом мерзкие зимние сокровища в виде бычков, собачьего дерьма и прочей дряни. Чего хорошего может принести март кроме запаха просыпающейся природы? Блуждание по городу превращается в пытку и проверку на ловкость: необходимо огибать огромные лужи, радостно звенящие потоки грязного талого снега.  Не могу сказать, чтобы все это мне не нравилось – временами напоминает какую-то детскую игру. Идешь себе, выбираешь путь, придумывая какие-то абсолютно идиотские, но забавные задания: «я, ни в коем случае, не должен ходить по воде», или «я не наступлю ни на одну бумажку», и так далее в том же духе. Именно той весной я впервые зашел в кондитерскую лавку на соседней улице. Меня, очевидно, привело туда само провидение, или, возможно, знакомый аромат. Сквозь запахи корицы, теплой сдобы и шоколада, едва заметно просочился в меня аромат карамели. То ли из-за весны, то ли еще по какой-то неведомой причине, я моментально воодушевился. Или, если выразиться точнее, воспарил. Мой мозг трепетал, а память воскрешала по крупицам ее облик. Ничего не купив, с глупейшим выражением лица покинув лавку, я вернулся домой, чтобы найти в своем почтовом ящике письмо от нее.

«…никогда я не была так счастлива. Кажется, будто мир перевернулся, и я ступаю по звездам. Ты же знаешь, как это бывает… помнишь нас? Так вот, это чувство стократ сильнее! Прости, что пишу тебе об этом, но мне больше не с кем поделиться, а если не выплеснуть хоть капельку моего счастья наружу – боюсь, что оно переполнит меня и я умру! Я определенно сейчас прогулялась бы с тобой по вечернему городу твоему и рассказала о своих чувствах… хоть они бы тебя и ранили, однако…»

И так далее все в том же духе. Это было несказанно жестокое письмо. Я до сих пор храню его в ящике стола, в коробке с карамельными конфетами. Черт возьми, как же сильно сплетен этот запах с ее кожей! Я сидел в тот вечер, молча уставившись на исписанные листы, и безостановочно курил. Пепельница заполнилась так быстро, что я даже не успел заметить – пришлось тушить сигареты о стол, от чего краска на нем в некоторых местах приобрела форму вспененной лавы. Я никак не мог взять в толк – почему она написала именно мне. Ее фраза о том, что больше написать было некому, совершенно ничего не проясняла. Ведь у каждого человека должен быть хоть мало-мальски значимый друг того же пола, которому можно высказать подобные вещи. Однако неужели для нее я был просто другом? Сотни мыслей стали ничем и выгрызали меня изнутри. Растерянный, в абсолютно растрепанных чувствах, я не спал несколько ночей подряд. Бродя по квартире, пытался понять – где я допустил ошибку, в чем прокололся, почему она написала именно мне о том человеке, а не наоборот. Почему узор наших судеб обязан был сложиться именно в таком порядке? По сути, я просто жалел себя, пытаясь выместить неприятие действительности на усталом организме, жаждущем сна, покоя и теплого кофе с карамелью.

Когда мое сознание все-таки начало проясняться, и ноги вынесли соскучившееся по свежему воздуху тело на улицу, наступил апрель. Во втором доме слева, через дорогу, в последнем, если смотреть с моей стороны, подъезде, пахло карамелью – там таяли и текли ненужные мне мысли и идеи, там дрожал в воздухе ее образ. Я мрачно улыбнулся, закурил, перешел дорогу и направился в кондитерскую лавку. Черт меня дернул – бессмысленное движение, глупейший поступок – просто ради того, чтобы, возможно, лишний раз помучить себя. Помню, как отозвался на открытую дверь колокольчик, и хозяин улыбнулся мне из-за своего прилавка. А я подошел к россыпи конфет и с абсолютно потерянным выражением лица уставился на корзинку с карамелью. Среди всех запахов я замечал только тот, который был мне жизненно необходим. Помню, что стоял я так около получаса. Посетители заходили, что-то покупали, некоторые подозрительно оглядывались на меня, но никто не сказал ни слова – даже хозяин лавки не подошел ко мне. Выглядел я тогда не самым лучшим образом, да и выражение на моем лице в тот момент выказывало, скорее, некое психическое заболевание, но ни единый человек не обратился ко мне с просьбой отойти от прилавка, никто не осудил меня, и никто не смеялся. Может, люди в наше время стали совсем безжалостны, а, может, наоборот, слишком терпимы. Все всегда зависит от того, с какой стороны ты на это смотришь.

С того самого дня началось мое возрождение. Я ничего не забыл и ни от чего не отказался – напротив… Каждую среду, вечером, и утром субботы, я приходил в эту кондитерскую лавку и по полчаса, а то и по часу, стоял возле корзины с карамельными конфетами, воскрешая свои воспоминания и словно молясь. Это стало моим тайным обрядом, моей мантрой – я свято начал верить в то, что когда-нибудь, как-нибудь, думая только о ней, я смогу неким мистическим образом передать свою любовь через многие километры. Я верил, что тогда, от осколка моей мысли, сердце ее, душа… растопятся и станут моими. Я ждал воскрешения. Работал и думал о вечере среды, засыпал, ожидая не выходных, а лишь утра субботы, в воскресенье предавался размышлениям и собирательству придуманных образов, и снова шел на работу.

Говорят, каждый человек по-своему счастлив. Так вот, не могу сказать, что та весна сделала меня счастливым в какой бы то ни было степени. Но и несчастным назвать себя я не мог. Все шло так, как оно, вероятно, и должно было идти. Я не получал больше от нее писем. Скорее всего, потому, что не написал в свое время хоть какого-то ответа. Жалел ли я об этом? Вряд ли. Прогулки по улицам, запах карамели и сигарет в моей квартире, все это вполне меня устраивало – большего не хотелось. Желания порождают желания, зачинают страсть, одержимость, безумие – я с легкостью избежал этого всего. Можно сказать, что я в какой-то степени отрекся от самого себя, от всего мира вокруг. Но мир не стоил ни гроша – все звезды неба я мог отдать за сладкий знакомый аромат, терпкий дым табака и иллюзии. Моя карма, мой дзен, моя философия – все сплелось воедино и высушило меня до дна.

Я замер и остановился на этом витке бытия. Мир вокруг тоже не менялся. Даже город, вечно текущий, стремящийся куда-то вперед, перестал двигаться. Все словно лишилось своего четвертого измерения. Улицы, вечно грязные, не менялись день ото дня – возле одного и того же мусорного бака каждый вечер я замечал клочок газеты, возможно, одной и той же. Посторонние прохожие с незнакомыми лицами казались мне эфемерными призраками, неспешно парящими в пространстве – мимо. Их слишком много. Всегда было слишком много – людей в моем городе. Поэтому я убегал с главных улиц в переулки и прятался там, в разбитых окнах брошенных квартир. Но, где бы я ни был, в левом кармане моих брюк всегда лежало несколько карамельных конфет, а в правом – сигареты и спички. Говорят, что дым отпугивает непрошеные мысли. Может, так оно и есть, но отпугивая одни, он неизменно притягивает другие.

Так протекало мое существование – работа, город, карамель, кондитерская лавка, квартира. В последний день лета в своем почтовом ящике я обнаружил конверт.

«…примешь ли ты меня? Я знаю, что прошу слишком многого, но больше у меня никого не осталось. Он не видит меня, не слышит моих слез. Меня душит этот дом и все, что связано с этим человеком. Каждый вечер он возвращается, и я окунаюсь с головой в Ничто. Словно густая черная ночь бьет в окна волнами депрессии. Я не могу уже отличить красное от зеленого – мне на все плевать. Никому я не нужна, и ничто в этом мире не держит. Прошу – прости меня и прими, если сможешь. Хочешь, я стану твоей…»

Рабыней, говорила она. Служанкой… какая глупость! Я смеялся и у меня из глаз лились слезы. В ту же ночь, я написал ответ, я просил ее стать моей богиней, моей жизнью, моей любовью. Выверяя каждую строку письма, скрывая свою безудержную радость, я к рассвету исчеркал две с половиной тетради. Но результат, идеал, к которому я стремился, вышел именно таким, каким и должен был быть. Зачем-то я помню, что переписал письмо еще раз и отправился на почту. Все кончилось и только начиналось – новая жизнь. В голове вертелось столько мыслей, что я не находил в себе сил сдерживать улыбку. Все мое существо трепетало, предвкушая встречу с ней. Каким же идиотом, наверное, я смотрелся со стороны.

За сентябрем пришел октябрь, затем ноябрь. Я не получил никакого ответа ни на первое, ни на последующие свои письма. Она так и не приехала. В конце концов, в начале декабря я скатился до того, что в каждой строке стал умолять ее приехать ко мне. Не понимая, что происходит, разум мой отчаянно искал выхода из сложившейся ситуации. Радость сменилась непониманием, непонимание – болью, которая, в свою очередь, вернула все на круги своя. Снова я заходил в кондитерскую лавку, снова… и снова я… снова… С первого января я перестал отсылать письма и даже почти забыл о ее последней просьбе. Возможно, - думал я тогда, - она умерла. Покончила с собой. И даже эту мысль я пережил, пережевал…

Второго января выпал снег. Улицы покрылись плотным слоем обесцвеченной пушистой пыли, а люди одели теплые пальто и шапки. Пустота и безысходность зимой чужды моему существу. В сверкающее время года я просыпаюсь. Город уже не кажется таким одиноким и мрачным. Мусор и грязь скрываются под снегом и впадают в спячку до весны. А если ночью при полной луне смотреть в окно, можно подумать, что попал в какую-то теплую сказку. Тринадцатого января, вечером… в мою дверь позвонили…

На пороге стояла она. Откуда было взяться словам, вопросам! Я замер у двери, не веря своим глазам. Ее взгляд был устремлен в пол, и ни один из нас не мог промолвить ни слова. Дверной проем разделил нас словно чужих. Казалось, что даже воздух замер. Она стояла передо мной – настоящая, самая что ни на есть живая, вернувшаяся. Ее волосы, ниспадавшие с плеч, ее хрупкое тело, укрытое легоньким пальто… Я попытался что-то сказать, но как только голос мой разрушил невидимую преграду, она бросилась передо мной на колени и разрыдалась. Помню, что я обнял ее, прильнул губами к ее тонкой шее и утонул в аромате карамели…

Сколько дней прошло с момента ее приезда, я не считал. Но, просыпаясь каждое утро, наблюдая тайком за ней, спящей, я все больше и больше верил в свой рай в чужом для меня мире. Все стало по сути неважным. Все, кроме нее. И снова появилась улыбка, и снова появились наши взгляды, жаждущие друг друга. Снова улицы города и вечерние прогулки вдоль трамвайных путей, среди одинаково серых прохожих. Наш собственный маленький мир, где звон бокалов в чужом окне и веселый смех, шум вечернего города, огни рекламных вывесок и маленькие переулки, из которых так забавно наблюдать за людьми, перестук трамвайных колес, пустынная станция метро и ночные сеансы в кинотеатрах, стихи возле подъезда Булгакова, тихий ужин на двоих, шум ночью за окном, теплая постель, согретая дыханьем двоих, сломанный лифт и сотня ступенек вниз, - все это и есть любовь.

На День Святого Валентина она подарила мне вязаный шарф. Его забавный узор сперва очень удивил меня, но отражение в зеркале нас двоих – меня, в этом шарфе, и ее, в теплом свитере с тем же узором, рассеяло мои сомнения. В тот вечер мы пили вино и наслаждались тишиной. Я хотел любить ее вечно, быть с ней вечно, даже не понимая мотивов, мыслей, поступков ее, я хотел просто быть рядом… как можно дольше. А она, наверное, хотела запомнить меня таким, и те наши отношения, и тот свет… Да, так она в тот вечер и сказала: «Хочу запомнить тебя таким…»

Пятнадцатого февраля, в десять сорок три утра, я проснулся и не нашел ее рядом. В ванной бежала вода. Я потянулся и не спеша зашел на кухню. Утренняя сигарета смешалась с ее запахом на моих пальцах и, волей не волей, я улыбнулся. За окном солнце плескало лучи, переползая через соседнюю десятиэтажку.  Я некоторое время любовался чистым зимним небом, но какая-то странная мысль кольнула в сердце и, бросив сигарету, я побежал к ней.
 
Она сидела в ванной, и ярко-красная вода переливалась через край, выплескиваясь на кафельный пол. Глаза ее были закрыты, волосы распущены, на губах застыла улыбка… Я бросился к ней, обнял, целовал ее нежные губы, плакал, звал…

То, что я помню ее запах, еще ничего не значит. Воспоминания, отпечатавшиеся в памяти, остаются с нами навсегда. Я все так же захожу в кондитерскую лавку, брожу бесцельно по своему городу… У меня в столе прячутся карамельные конфеты, а в самом дальнем углу комнаты, в комоде – вязанный шарф с забавным узором, и его пара – свитер…