Магия дэвида копперфильда

                МАГИЯ        ДЭВИДА          КОППЕРФИЛЬДА




                «…Да,  вот  вы  говорили  насчёт  того,  что 
                человек  может   совладать  с  нечистым   ду-
                хом…  Однако  ж,  не  говорите  этого.  Захо-
                чет  обморочить  дьявольская  сила,  то  обмо-
                рочит;  ей-богу,  обморочит.»

                / Н.В.Гоголь   «Заколдованное    место»  /




    Знаете  ли  вы,  кто  такой  Дэвид  Копперфильд?!  Нет,  не  знаете  вы  Дэвида  Коппер-фильда!  Я  почти  на  сто  процентов  уверен  -  этого  не  знает  никто.  И  никто  никогда  не  сможет  сказать   толком,  чего  же  всё-таки  в  нём  больше:  ловкости  рук  или  нас-тоящего  чародейства.  Он  таинственен  и  непознаваем,  как  любое  аномальное  явление  природы  и  точно  также  -  непредсказуемо  опасен.  Бермудский  треугольник  в  квадра-те  -  вот  кто  такой  Дэвид  Копперфильд.  Это  утверждение  не  нуждается  в  доказате-льстве.  Пытаться  же  докопаться  до  разгадки  его  трюков  -  всё  равно  что  пытаться  заглянуть  внутрь  шаровой  молнии.  Результат  может  получиться  самый  огорошиваю-щий.  А  уж  если  вы  вздумаете  в  чём-то  подражать  Коперфильду,  легкомысленно  решив,  что  вам  тоже  по  силам  вступать  в  контакт  с   невидимыми  энергетическими  полями  и  субстанциями,  то  тогда  берегитесь!  От  вашей  самонадеянности  могут  та-кже  пострадать  и  близкие  вам  люди,  ничуть  не   причастные  к  вашему  покушению  на  запретный  плод.
   На  свою  беду  я  это  понял  слишком  поздно.  Но  в  тот  памятный  вечер,  когда  пе-редо  мной  напрямую  встал  вопрос:  знаю  ли  я,  кто  такой  Дэвид  Копперфильд?  -    ничто  беды  не  предвещало.  Скорее  наоборот,  поначалу  всё  шло,  как  нельзя  лучше.  Мы  с  кумом  сидели  у  него  дома  и,  пользуясь  тем,  что  все  домашние  его  были  на  даче,  беседовали  на  темы,  обсуждение  которых  не  терпит  суеты  и  присутствия  пос-торонних.  Мы  говорили  о  музыке  и  литературе,  затрагивали  вопросы,  касающиеся  философии  и  религии  и,  что  характерно,  несмотря  на  довольно  частое  различие  во  взглядах,  наша  беседа  ни  разу не  нарушила  своего  мирного  течения  и  не  перешла  в  спор. 
   Сама  природа  поддерживала  нашу  душевную   атмосферу.  Во  дворе  мягко  шелесте-ли  остатками  листвы  старые  тополя,  солнце,  хотя  и  не  давало  уже  тепла,  но  све-тить  старалось  изо  всех  сил,  и  вся  комната  была  переполнена  пьянящими  ароматами  поздней  осени,  что  лились  нескончаемым  потоком  к  нам  через  раскрытое  окно.
  На  столе  между  нами  возвышался  обязательный  атрибут  любой  нашей  дружеской,  застольной  беседы  -   литровая  бутылка  водки.  Так  получилось,  что  в  тот  раз  всем  нашим  отечественным,  неоднократно  опробованным  и  проверенным  мы  предпочли  почему-то  американскую  «BLACK   DEATH».  Кто  его  знает,  почему  так  получилось,  но  именно  она,  а  точнее  белый  череп  в  изящном  чёрном  цилиндре,  скалящийся  с  бутылочной  этикетки,  вносил  лёгкий  диссонанс  в  окружающие  нас  пасторальные  мотивы.  Впрочем,  до  поры  до  времени  это  не  особенно   бросалось  в  глаза.
  И  так  всё  шло  хорошо  и  замечательно  до  тех  самых  пор,  пока  по  телевизору  не  начали  показывать  шоу  Дэвида  Копперфильда.  Конечно,  если  б  сразу  выключить  те-левизор,  то,  возможно,  всё  и обошлось  бы,  но,  к  большому  сожалению,  никто  из  нас  не  успел  этого  сделать.  А  раз  не  успели,  вовремя  не  сориентировались,  то  и  прилипли  тут  же  к  экрану,  как  мухи  к  липкой  ленте  -  ведь  так  просто  от  его  пре-дставлений  не  оторвёшься.  Компания  наша  сразу  развалилась  вследствие   того,  все  темы  вдруг  оказались  исчерпаны  и  всякие  посторонние  разговоры  вскоре  прекрати-лись.  Незаметно  попав  под  влияние  заокеанского   кудесника,  мы  замолчали  и  заме-рли  у  экрана,  словно  два  сувенирных  болванчика.
   Я  не  беру  на  себя  смелость  утверждать,  что  Копперфильд  в  самом  деле  является  величайшим  иллюзионистом  в  мире  /так  о  нём  говорят  сейчас  многие/,  но  то,  что  он  вытворяет  на  сцене,  выходит  за  рамки  здравого  смысла.  Не  боюсь  повториться,  но  это,  как  я  уже  говорил,  нечто  из  области  антинаучной  фантастики,  из  самых  её  тёмных  и  запутанных  глубин,  тех,  что  лежат  по  ту  сторону  добра  и  зла.  Все  эти  сверхъестественные  исчезновения,  появления,  расчленения  и  полёты     осуществляют-ся  настолько  красочно  и  убедительно,  что  способны  сбить  с  толку  любого  нормаль-ного  человека.  А  уж  наиболее  потрясающие  из  его  фокусов  -  как  то,  прохождение  сквозь  Китайскую  Стену,  исчезновение  Статуи  Свободы   или  же  преодоление  в  за-крытом  гробу  Ниагарского  водопада  -   попахивают  настоящим  демонизмом!  Без  со-действия  потусторонних  сил  тут  дело  явно  не  обошлось.  Самый  убеждённый  скеп-тик,  на  мой  взгляд,  будет  бессилен  возразить  что-либо  на  эти   чудеса.
  Нас  с  кумом  отнести  к  разряду  скептиков  никак  нельзя,  скорее  наоборот.  Мы  оба  чрезвычайно   падки  на  проявления  разного  рода  чертовщины  или  бесовщины  /назы-вайте,  как  хотите/,  хотя  и  сознаём  прекрасно,  что  это  влечение  намного  пагубнее,  чем,  например,  пристрастие  к  алкоголю.  Грешно  сказать,  но  несовершенство  челове-ческой  натуры  по  отношению  к  волшбе  и  чародейству  проявилось  в  нас  наиболее  ярко.  Затаив  дыхание,  мы  следили  за  выступлением  Копперфильда,  и  все  его  потря-сающие  трюки  шли  под  наши  бурные  аплодисменты.  Однако  ничто  не  может  долго  оставаться  безоблачным  и  ясным  там,  где  экспериментируют  с  нечистой  силой.  Ког-да  началась  подготовка  к  номеру  с  покорением  Ниагары,  в  моего  друга  неожиданно  вселился  дух  противоречия.  К  великому  моему  изумлению  он  перешёл  на  позиции  воинствующего  материализма  и,  утвердившись  там,  позволил  себе  отозваться  о  трю-ках  великого  мага  недопустимо  пренебрежительным  тоном.  Кум  сказал,  что  многие  из  его  фокусов  шиты  белыми  нитками,  что  мастерство  Копперфильда  зиждется  гла-вным  образом  на  умении  создавать  себе  рекламу  и  делать  эффектные  видеоклипы.  А  большинство  его  номеров  рассчитаны  в  основном  на  таких  простаков,  вроде  ме-ня,  недостатка  в  которых  среди  любой  аудитории  никогда  не  бывает.  Это,  дескать,  и  позволяет  предприимчивому  артисту  поддерживать  свою  бешеную  популярность  и  обеспечивает  ему  себе  баснословные  гонорары. 
    По  поводу  же  Ниагары  мой  друг  заявил,  что  никогда  не  поверит  в  преодоление  этой  водяной  громады   несовершенным  человеческим  существом,  независимо  от  то-го,  что  ему  сейчас  покажут  по  телевизору.  Из  его  слов  выходило,  что  этот  номер  обернётся  элементарным  обманом,  разгадать  который  не  составляет  особого  труда.  В  деревянный  ящик-лодку  положат  какую-нибудь  куклу,  которая  нырнёт  и  не  выныр-нет,  а  отважный  борец  с  водопадом  благополучно  проделает  свой  путь  по  суше  за  спинами  доверчивых  зрителей,  и  появится  на  виду  у  всех  именно  в  тот  момент,  ко-гда  ни  у  кого  уже  не  останется  сомнений  в  том,  что  они  стали  свидетелями  гибели  великого  артиста.
  Надо  ли  говорить  о  том,  как  эти  высказывания  всколыхнули  меня?!  Я  был  возму-щён  до  глубины  души.  Будь  так  сказано  о  каком-нибудь  другом  номере,  я,  зная  трудный  характер  своего  друга,   возможно  и  нашёл  бы  в  себе  силы  сдержаться.  Но  поединок  с  Ниагарой  ожидался  мной  с  особым  душевным  трепетом,   / человек  про-тив  водопада!  -  что  может  быть    величественнее  подобного  единоборства?!/  и,  коне-чно,   промолчать  мне  не  удалось.
   С  небывалой  для  себя  горячностью  полез  я  доказывать  куму  ошибочность  его  точ-ки  зрения,  перейдя  при  этом  на  совершенно  недопустимую  резкость  выражений,  и,  как  водится,  наговорил  в  таком  состоянии  много  лишнего.  Помню,  я  нёс  какую-то  околесицу  насчёт  трансцендентной  сущности  человека,  позволяющей  ему  парить  над  своими  весьма  ограниченными   физическими  возможностями,  говорил  что-то  об  аст-ральных  и  ментальных  телах,  припомнил  ни  к  селу  ни  к  городу  реинкарнацию  и  метемпсихоз,  затронул  скользкую  тему  об  эфирных  субстанциях  -  эргрегорах,   а  та-кже  о  многом  другом,  о  чём  сам  имел  довольно  смутное  представление.
   Кум  не  собирался  уступать  своих  позиций   и  вскоре  сам  завёлся  не  на  шутку.  В  такой  же  резкой  форме  он  посоветовал  мне  «не  учить  учёного»,  а  также  не  пытать-ся  ему  втолковывать,  «с  какой  стороны  дует  солнце».  Кум  сказал,  что  в  отличие  от  меня,  все  астральные  и  ментальные  тела  свои  знает  наперечёт,  и  что  в  трансценден-тной  сущности,  позволяющей  ему  «парить  над  своими  возможностями»,  разбирается  превосходно.  Ещё  он  подчеркнул,  что  в  отличие  от  некоторых  любителей  красного  словца   судит  обо  всех  этих  вещах  не  понаслышке,   а  опираясь  на  соответствующие  источники,  чей  авторитет  непререкаем   а  вклад  в  сокровищницу  мировой  мудрости  до  сих  пор  остаётся  непревзойдённым. /А  справедливости  ради  надо  заметить,  что  мой  друг  действительно  весьма  начитан   в  этой  области./  В  подтверждение  своих  слов  кум  даже  вытащил  откуда-то  и  сунул  мне  под  нос  увесистый  том  «Тайной  доктрины»  Елены  Блаватской,  в  которой,  по  его  словам,  ПРО   ЭТО   всё  было  ска-зано  с  исчерпывающими  подробностями,  и  чей  непререкаемый  авторитет   опреде-лялся  прежде  всего  внушительной  кубатурой  самой  книги.
  Но  Блаватской  меня  было  не  остановить.  Не  обращая  на  неё  никакого  внимания,    я  лез  доказывать  своё,  кум  в  ответ  размахивал  «Тайной  доктриной»,  так,  слово  за  слово,  мы  сперва  как  следует  поспорили,  затем  поссорились,  потом  разругались  в  пух  и  прах  и  в  итоге  замолчали,  обиженные  и  недовольные  друг  другом.  В  завер-шение  всего    мне  оставалось  только  воскликнуть  «Ах!  Если  бы  Копперфильд  был  здесь  -  он  бы  нас  рассудил!»,  чтобы  у  кума  не  создалось  ложного  впечатления,  бу-дто  он  вышел  победителем  из  нашего  спора.
  Безусловно,  последняя  фраза  получилась  чересчур  напыщенной  и  театральной  -  ку-ма  она  только  насмешила  -  но  когда  отзвучали  последние  слова,  мне  вдруг  показа-лось,  будто  в  окружающей  нас  обстановке  что-то  неуловимо  переменилось.  Как-то    по-особому  засквозило  из  раскрытого  окна,  но  не  сырым  осенним  воздухом,  а  серой  и  озоном…
   Я  с  недоумением  огляделся  по  сторонам  -  всё  оставалось на  своих  местах,  ника-ких  заметных  перемен  видно  не  было.  Чтобы  сбросить  ощущение  неясной  тревоги,  я  потянулся  к  бутылке  «BLACK   DEATH»…  и  тут  же  одёрнул  руку  с  такой  поспе-шностью,  словно  коснулся  горячего  утюга!
   С  бутылочной  этикетки  на  меня  в  упор  смотрели  чёрные,  пронзительные  глаза  Дэвида  Копперфильда!!!
  Что  это  было?!..  Наваждение?  Бред?  Иллюзия?..
  Что  угодно  -  но  это  не  могло  быть  явью!   Я  протёр  глаза,  дёрнул  себя  сперва  за  одно  ухо,  потом  за  другое,  укусил  себя  за  палец,  затем  щёлкнул  по  носу  -  однако  наваждение  не  думало  исчезать.  Смуглая,  нерусская  физиономия  мага  прочно  утве-рдилась  на  месте  белого  черепа;  более  того,  чёрный,  блестящий  глаз  беспрестанно    подмигивал  мне,  давая  тем  самым  понять,  что  нам  есть,  о  чём  поговорить…
   Кум  не  мог  являться  свидетелем  этого  удивительного  явления:  бутылка  была  раз-вёрнута  этикеткой  ко  мне.  Я  же  решил  пока  не  посвящать  его  в  своё  открытие.  Во-первых,  потому  что  был  на  него  очень  сердит,  а  во-вторых,  сам  ещё  не  до  конца  разобрался,  сон  это  или  явь.  Прояснить  ситуацию  могло  только  личное  общение  с  магом,  а  это  можно  было  сделать  лишь  с  глазу  на  глаз,  без  свидетелей.  Дождавшись,  наконец,  когда  кум  по  какой-то  надобности  выйдет  из  комнаты,  я  схватил  бутылку,  впившись  глазами  в  преображённую  этикетку,    и  тут  же  услышал   голос  заокеанского  чародея…
   Собственно,  голос  Копперфильда  раздавался,  как  мне показалось,  из  динамиков  те-левизора,  на  этикетке  его  лицо  продолжало  оставаться  неподвижным,  только  тонкие  губы  слегка   кривились  в  лукавой  усмешке,  да  чёрные  глаза  продолжали  буравить  меня   насквозь.
  «Прошу  прощения,  мистер,  -  обращался  ко  мне  великий  маг  на  чистейшем  русс-ком,  -  совершенно  случайно  мне  довелось  оказаться  свидетелем  вашей  дружеской  беседы   и,  знаете,  я  возмущён  до  глубины  души  тем,  что  пришлось  услышать  из  уст  вашего  так  называемого  друга.  Удивляюсь,  как  вы  всё  это  терпите?  На  мой  взгляд,  ваш  приятель  -  тщеславный,  самовлюблённый   циник  и  эгоист,  плюс  ко  все-му  ещё  и  ханжа,  каких  мало.  Думает  он  одно,  делает  другое,  говорит  третье.  Спо-рить  с  ним  бесполезно.  Он  так  изворотлив,  что  голыми  руками  его  не  возьмёшь.  А  над  вами  он  откровенно  издевается,  поверьте  мне,  пользуясь  вашей  доверчивостью,  мягкостью  и  внутренней  незащищённостью.  Вы  очень  легкоранимы  и  простодушны,  и  он,  я  вижу,  совсем  задавил  вас.»
   Я  молчал,  как  громом  поражённый,  не  в  силах  понять,  когда  и  каким  образом  за-морский  кудесник  смог  так  глубоко  проникнуть  в  суть  наших  взаимоотношений,  а  тот  спокойно  продолжал  в  том  же  духе:
  «Да-да,  говорил  он,  с  подобным  положением  дел  мириться  нельзя.  Я  считаю,  что  подобных  выскочек  надо  всегда  ставить  на  место,  а  то  иначе  они  просто  на  шею  сядут.  Доверьтесь  мне… -  тут  Копперфильд  перешёл  на  заговорщицкий  шёпот,  и  глаза  его  заблестели  ещё  ярче.  -  Я  подскажу  вам  один  маленький  секрет,  с  помо-щью  которого  вы  сможете  утереть  нос  вашему  приятелю  и  навсегда  отобьёте  у  не-го  охоту  разговаривать  с  вами  подобным  тоном.  Итак,  слушайте  и  запоминайте:  бу-тылка  алкогольного  напитка,  с  нарядной  этикетки  которой  я  имею  честь  к  вам  об-ращаться,  содержит   сейчас  в  себе  жидкость  уже совсем  не  ту,  что  была  там  преж-де.  Воспользовавшись  кое-какими  своими  привилегиями,  я,  как  это  принято  гово-рить,  определённым  образом  её  зарядил,  -  Тонкая,  многозначительная  улыбка  играла  на  губах  иллюзиониста,  в  ней  читались  сочувствие  и  поддержка.  -  Пейте  дальше,  как  и  пили,  -  внушал  он,  -  но  теперь  эти  глотки  будут  сообщать  вашим  рукам  ту  магическую  энергию  и  силу,  которая  мне  самому  помогает  творить  на  сцене  чудеса.  Конечно,  не  надумайте  там  себе  слишком  многого,  -  со  мной  вам  всё  равно  не  сра-вниться!  -  но  всё  же  кое-что  из  того,  что  проделываю  я,  будет  вам  вполне  по  си-лам.  Итак,  отбросьте  все  колебания  и  смело  вперёд!  Поразите  и  уязвите  как  следует  вашего  заносчивого  друга!  Покажите  ему,  кто  здесь  истинный  хозяин  положения.    Правда,  при  этом  слишком  не  увлекайтесь  и  не  забывайте  главного  -  сколько  глот-ков,  столько  и  чудес!!»
  Меня  бросило  в  жар  от  таких  слов!  Сам  Дэвид  Копперфильд  предлагал  мне  свою  поддержку!  Бескорыстно  предлагал,  ничего  не  требуя  взамен, а  из  одного  лишь  обо-стрённого  чувства  несправедливости,  проникнувшись  состраданием  и  сочувствием  к  моей  скромной  персоне.  У  кого  бы  на  моём  месте  не  закружилась  голова  от  подо-бного  предложения?! 
  Соблазн  был,  конечно,  очень  велик,  хотя,  видит  бог,  таилось  в  нём  что-то  недоб-рое.  Недоброе  и  я  даже  сказал  бы  -  враждебное,  как  и  всё,  что  идёт  к  нам  из  Америки.  Я  хотел  ещё  расспросить  мага  про  побочные  эффекты   прописанной  им  микстуры  -  ведь  наверняка  что-то  в  этом  роде  должно  было  иметь  место!  -  но  тут  двери  отворилась,  и  в  комнату  вошёл  кум.  Он  был  весел,  по-прежнему  доволен  со-бой  и  не  замечал  никаких  существенных  перемен  в  окружающей  обстановке.  Мимо-ходом  поинтересовавшись,  с  кем  это  я  только  что  разговаривал  в  пустой  комнате,  он  упал  в  кресло  и,  глянув  на  экран  телевизора,  принялся  по  новой    высмеивать  и  «разоблачать»  представление   Копперфильда.  Успехи  заокеанского  иллюзиониста  явно  не  давали  ему  покоя.   
   Именно  это  стало  главным  аргументом  в  принятии  мной  окончательного  решения.  Издевательства  над  собой  я  ещё  как-то  мог  простить,  но  над  Великим  Магистром  -  никогда!
   Я  отодвинул  заговорённую  бутылку  подальше  от  кума  и  пощёлкал  пальцами  в  во-здухе,  привлекая  к  себе  внимание.
  «Дружище,  ну-ка  посмотри  на  меня.»
  «А  чего  я  в  тебе  не  видел?»,  -  буркнул  он,  потянувшись,  как  нарочно,  к  заветно-му  сосуду.
  Я  хлопнул  его  по  руке,  быстро  налил  себе  рюмку  и  тут  же  осушил  её  одним  гло-тком.
  «Умолкни  и  бледней,  о,  несчастный!  Лучше  моли  о  пощаде,  пока  не  поздно!  Ибо  разгневал  ты  меня  окончательно  и  бесповоротно,  и  настало  время  преподать  тебе   урок,  на  который  ты  сам  напросился.»
  Мой  голос  гремел,  как  труба  архангела,  возвещающего  конец  света.
  Испытывая  какое-то  непонятное  головокружение  и  плохо  представляя  себе,  что  до-лжно  сейчас  произойти,  я  снова  щёлкнул  пальцами,  и  вдруг…  к  великому  своему  изумлению,  оторвался  от  дивана,  взмыл  к  потолку…  и   в  той  же  позе,  что  и  сидел,  завис  над  столом.
  Свершилось!!..
  Реакцию  кума  на  мой  выпад  описать  очень  сложно.  Он  не  произнёс  ни  звука  и  даже  не  шевельнулся,  зато  побелел,  посинел,  пожелтел  и  позеленел  одновременно.  В  его  сильно  расширившихся  глазах  отразился  страх  за  свою  потерянную   душу.
  Достигнутый  успех  требовалось  срочно  закрепить.  Не  давая  куму  опомниться,  я  нырнул  в  его  потёртый  платяной  шкаф,  затем,  через  пару  секунд  полностью  отрази-лся  в  большом  туалетном  зеркале  и  «под  гром  аплодисментов»  сошёл  с  зеркальной  поверхности  на  паркет  гостиной.  Кум  крепко  зажмурился,  а  затем,  когда  глаза  его  вновь  открылись,  в  них  уже  светился  страх  за  всё  человечество.  Мой  друг  пережи-вал  сильнейший  душевный  стресс,  и  я  даже  хотел  было  пожалеть  его,  но  тут  же  припомнив  все  его  выходки,  поборол  неуместную  жалость.
   Опираясь  на  законы  психологического  воздействия  на  аудиторию,  я  начал  выстраи-вать  свои  номера  по  нарастающей.  Фокусы  с  появлением  и  исчезновением  предме-тов  прошли  у  меня  без  сучка,  без  задоринки.  Из  пустого  ведра  я  с  лёгкостью  выу-живал  кроликов,  куриц,  собак  и  кошек,  достал  пару  овец  и  годовалого  барана,  вы-тащил  даже  за  шкирку  живого,  бурого  медвежонка;  медвежонок  упирался  всеми  че-тырьмя  лапами  и  очень  недовольно  ворчал.   Однако  вся  эта  живность,  несмотря  на  свою  пестроту,  быстро  наскучила  мне,  и  я  в  мгновение  ока  упрятал  всех  зверей  об-ратно  в  ведро.  У  меня  возникла  потребность  замахнуться  на  что-нибудь  более  серь-ёзное,  и  я,  не  колеблясь,  пошёл  на  усложнение  программы.  Я  затеял  опасную  «игру  с  огнём»:  изрыгал  его  из  себя  алым,  искрящимся  фонтаном,  как  огнемёт,  потом  за-глатывал  его  же  широко  разинутым  ртом,  окутывал  себя  с  ног  до  головы  жаркими  языками  пламени  и,  весь  объятый  ими,  словно  бог  огня,  наглядно   демонстрировал  куму  неуязвимость  и  хладнокровие  саламандры.  Чего  я  только  ни   делал,  упиваясь  своими  неограниченными  возможностями! Материя   подавалась  и  текла  в моих  руках,  словно  разогретый  пластилин.  Я  делал  с  нею  всё,  что  хотел.  Я  свободно  проходил  сквозь  стены  и  двери,  проваливался  сквозь  пол  и  головой  пробивал  потолок;  движи-мая  силой  моего  взгляда  тяжёлая  мебель  с  лёгкостью  бабочки  перепархивала  с  мес-та  на  место. Наконец,  мною  были  проглочены,  почти  без  разжёвывания,  всевозмож-ные  неудобоваримые  предметы  кумова  быта,  начиная  со  столовых  ложек  и  вилок  и  заканчивая  пылесосом   и  финской   морозильной  камерой,  что  вызвало  у  хозяина  до-ма  настоящую  панику.  Войдя  во  вкус,  я  начал  демонстрировать  совсем  уже  опас-ные,  жутковатые  фокусы,  на  которые  сам  бы  прежде  никогда  не  стал  смотреть.  Так,  например,  я  отпиливал  себе  голову  и  играл  ею,  как  баскетбольным  мячом;  разрезав  своё  тело  на  две  равные  части,  я  непринуждённо  вальсировал  в  обнимку  со  своей  второй  половиной  по  комнате. 
   Совершая  все  эти  чудеса,  я,  конечно,  не  забывал  украдкой  прикладываться  к  бу-тылке  с  волшебной  жидкостью   для  поддержания  спортивной  формы.  Я  хорошо  по-мнил  все  наказы  Копперфильда.  Ведь   всё  это  время  маг    незримо  находился  рядом  со  мной,  я  чувствовал  его  дружескую  поддержку. Он  всё  видел  и  мысленно  подбад-ривал  меня,  искренне  радуясь  моим  скромным  успехам.   
   Но  того  же  самого  нельзя  было  сказать  про  моего  друга.  Кум  всё  ещё  продолжал  находиться  в  нездоровом  оцепенении.  Пару  раз  он,  правда,  попытался  встать  с  мес-та,  но  обе  его  попытки  закончились  неудачей.  Согласия  в  его  ногах  уже  не  было  никакого.  Когда  мой  единственный,  неблагодарный  зритель  поднимался,  они  вели  его  в  разные  стороны,  и  чтобы  не  оказаться  разорванным  пополам,  ему  приходилось  снова  опускаться  на  стул.  Я  хорошо  видел,  как  кум  изо  всех  сил  старается  держать  себя  в  руках,  тем  не  менее,    на  перекошенном  лице  его  всё  более  проявлялось  вы-ражение,  очень  напоминающее  древнегреческую  маску  трагедии.  Это  выглядело  нас-только  забавно,  что  в  голове  моей  промелькнула  одна  шальная  мысль.
    Представление  подходило  к  концу  -  «BLACK   DEATH»  была  уже  на  исходе  -  и  я  решил  завершить  своё  выступление  самым  эффектным,  самым  шокирующим   номе-ром.  Сделав  многозначительную  паузу,  я  загадочно,  по-копперфильдовски  улыбнулся  и  громко   объявил:
  «А  теперь,  дорогие  друзья,  мне  потребуется  один  доброволец  из  зала.»
  Обведя  «притихший  зал»  глазами,  я  быстро  приметил  затаившегося  «добровольца»  и  радостно  воскликнул: «О,  вот  и  желающий  нашёлся!  Прекрасно!  Как  вас  зовут,  уважаемый?  Алёша?!  Какое  чудесное  имя!  Прошу  вас  сюда  на  сцену.  Друзья,  поа-плодируем  Алёше.»
  При  этих  словах  кум  ещё  больше  побледнел  и  съёжился.  Но,  будучи  не  в  силах  противиться  моему  гипнотическому  взгляду,  он  медленно  поднялся  и  на  ватных  но-гах  проковылял  «на  сцену».  Чего  и  говорить,  вид  у  моего  «добровольца»  был  дово-льно-таки  жалкий.  «Не  надо…»,  -  едва  слышно   шептали  его  неподвижные  губы.  Глаза  были  полны  мук  и  страха.  Он  почти  умолял  меня  оставить  его  в  покое.  Но  дело  надо  было  довести  до  конца,  к  тому  же  боязливость  и  полная  растерянность  кума  только  подзадоривали  меня.
   «Прошу  вас,  любезный,  раз  уж  вы  сами  вызвались,  прилечь  вот  в  этот  удобный  ящичек.  Ложитесь  и  ничего  не  бойтесь.  Личную  безопасность  я  вам  гарантирую».
   «Ящичком»  назывался   потёртый  платяной  шкаф,  который  был  уже  предварительно  переведён  мной  в  горизонтальное  положение  и  установлен   на  нескольких  опорах  в  виде  стульев.  Не  обращая  внимания  на  слабое  сопротивление  друга,  я  быстро  запи-хал  его  в  раскрытый  шкаф,  захлопнул  обе  дверцы   и  для  надёжности  запер  их  на  ключ.  То,  что  я  собирался  сотворить  с  кумом,  было  не  ново  в  практике  мирового  иллюзиона.  Куму  предстояло  быть разделённым  на  несколько  частей,  чтобы  затем,  по  мановению  моей  чудодейственной  руки,  опять  соединиться   в  одно  целое. 
   Стараясь  не  поддаваться  неясному  волнению,  вдруг  охватившему  меня,  я  схватил  ножовку  и  несколькими  взмахами  разделил  начинённый  кумом  платяной  шкаф  на  семь  равных  частей.  Получилось    это  очень  быстро,  ловко  и  на  редкость  аккуратно.  «Доброволец»  в  запертом   шкафу  даже  не  пикнул.  Чтобы  не  шокировать  «публику»  видом  «окровавленной  плоти»,  я  вставил  в  места  разрезов  заранее  приготовленные  листы  фанеры  и,  как  полагалось  в  подобных  случаях,  растащил  получившиеся  па-раллелепипеды  на  некоторое  расстояние  друг  от  друга.
   Только  после  этого  я  позволил  себе  отереть  пот  со  лба  -  у-уф,  как  всё  же  это  не-легко  быть  настоящим  волшебником.  Немного  выждав,  я  спросил:
  «Как  себя  чувствуешь,  старина?»
  Голос  кума  был  подобен  голосу  механической  куклы.
  «Чувствую…  себя…  нормально…»
  «Зал»  разразился  «бурей  оваций».  Сияющий,  счастливый,  немного  уставший  я  вы-шел  «на  поклоны».  «Браво!  Брависсимо!!»,  -  неслось  «отовсюду».  Несмотря  на  от-сутствие  реальной  аудитории,  я  ощущал  себя  настоящим  триумфатором.   Теперь  мне  оставалась  самая  малость,  так  сказать,  последний  штрих,  завершающий  аккорд,  эф-фектная   финальная  нота.
  Я  сдвинул  ящики  воедино,  и  потянулся  за  «чёрной  смертью»,  стоявшей  где-то  у  меня  за  спиной.  На  её  донышке  ещё  плескалось  немного  чудесного  бальзама,  всего  один  крошечный  глоток.  Его-то  мне  как  раз  и  не  хватало,  для  того  чтобы  довести  дело  до  конца.  Я  произнёс  волшебные  слова  «крекс,  пекс,  фекс…»  и  изящно  выб-росив  назад  руку,  попытался  непринуждённо  схватить  бутылку  за  горлышко…
   И  вот  тут  произошло  непоправимое!
   Взмах  руки  оказался  чересчур  артистичен,  но  не  слишком  ловок.  Пальцы  не  удер-жали  мокрого  горлышка.  Бутылка  выскользнула  из  моих  рук,  описала  в  воздухе  ве-ликолепную,  сверкающую  дугу  и,  оказавшись  на  полу,  разлетелась  с  мелодичным  звоном  на  мелкие  осколки.  «Фекс!»…
  Боже,  что  я  наделал!?..
  Никакими  словами  невозможно  описать  моё  состояние  в  ту  минуту.  Правда,  мне  удалось  подавить  крик  отчаяния,  готовый  сорваться  с  губ,  но  разложенный  по  дере-вянным  ящикам  кум  сразу  почуял,  что  случилось  неладное.  Голосом  уже  отнюдь  не  безжизненным  он  поинтересовался,  по  какой  причине  процедура  его  восстановления  затягивается  и  есть  ли  какие-нибудь  способы  ускорить  это  дело.
   Сказать  ему  правду  не  поворачивался  язык.  Стараясь  не  терять  самообладания,  я   предпринял  несколько  отчаянных  попыток  срастить  ящики  самостоятельно,  но  ниче-го  путного  из  этого  не  вышло.  Волшебная  сила  бесследно  утекла  из  моих  пальцев,  не  оставив  о  себе  даже  малейшего  воспоминания,  и  материя,  как  живая,  так  и  не-живая,  теперь   наотрез  отказывалась  мне  подчиняться.
   У  меня  ещё  оставалась  последняя  надежда.  Среди  разбросанных  на  полу  осколков  я  разыскал  один,  с  фирменной  этикеткой  и  жадно  впился  в  неё  глазами…  Но  и  здесь  меня  ждало  тягостное  разочарование.  Никакого  Копперфильда  там  не  было  и  в  помине;  вместо  него  на  меня,  как  и  прежде,  весело  скалил  зубы   белый  череп  в  чёрном  цилиндре.  Вот,  значит,  как?!  Обманул,  колдун  хренов?!  Подставил?!  Сбе-жал?!  А  я-то,  дурак?!  Кому  доверился,  на  кого  положился?  Перед  кем  уши  разве-сил?!..
   Давая  выход  эмоциям,  я  бросился  топтать  ногами  проклятые  осколки.  Позор!  Про-вал!  Полное  поражение!  Однако  что  же  теперь  делать?  Как  быть  дальше?!..
  Кум  плохо  чего  понимал  из  того,  что  до  него  доносилось,  но  с  каждой  минутой  тревога  его  росла.  Наконец  он  закричал,  чтобы  я  перестал  придуриваться  и  занялся  делом.  Бедный,  обманутый  друг!  Нелегко  было  открывать  ему  страшную  истину,  но  сделать  это  пришлось.  Я  рассказал  всё,  как  было,  без  утайки  и  умолчал  лишь  об  одном,  о  своей  позорной  сделке  с  колдуном.  Это  было  уже  выше  моих  сил.  Для  меня  самого  оставалось  загадкой,  как  это  я,  культурный,  образованный  человек,  мог  довериться  такой  сомнительной,  тёмной  личности,  как  Копперфильд,  да  ещё  вести  с  ним  переговоры  через  какую-то  бутылочную  этикетку?
  Однако  и  сказанного  хватило  вполне.  Сперва  в  первой  коробке,  там,  где  находи-лась  голова,  раздался  вполне  натуральный  тигриный  рык,  а  затем  все  ящики  едва  не  разлетелись  на  мелкие  щепки  из-за  дикого,  нечеловеческого  рёва,  наполнившего  тесные  апартаменты  кумова  жилища.
  «Ну  что  же  ты  застыл,  как  окоченевший,  дубина?!  Давай  вызывай  теперь  «Ско-рую»!  «Скорую»  - немедленно!!»
  Я  бросился  к  телефону  и  схватил  трубку  так  неистово,  что  едва  не  оторвал  её  от  аппарата.  Руки  мои  от  волнения  тряслись,  трубка  прыгала,  как  живая,  и  я  долго  не  мог  набрать  спасительные  03.  Когда  же,  наконец,  удалось  дозвониться  и  перегово-рить,  то,  уже  отойдя  от  телефона,  я  вдруг  осознал,  что  не  назвал  ни  имени-фами-лии  больного,  ни  его  адреса.
  Тем  не  менее,  «скорая»  примчалась  на  удивление  быстро.  Я  не  успел  вернуться  к  куму,  как  в  дверь  отчаянно  забарабанили,  и  уже  через  минуту  передо  мной  стоял    стройный,  смуглый  брюнет  в  роскошном  белоснежном  халате,  больше  похожем  на  королевскую  мантию. 
  «Где  больной?»,  -  сухо  осведомился  доктор  и,  прежде  чем  я  успел  открыть  рот,  проскочил  мимо  меня  в  гостиную.  Проследовав  за  ним,  я  увидел,  что  стремитель-ный  доктор  со  знанием  дела  уже  приступил  к  осмотру  злосчастных  ящичков.  Он  очень  серьёзно  переворачивал  их,  замерял,  простукивал,  прослушивал  фонендоско-пом,  взвешивал  на  руках,  ничем  не  выдавая  своей  растерянности  по  поводу  такого  необычного  вызова.  Закончив  осмотр,  он  строго  посмотрел  на  меня  и  объявил,  что  положение  очень  серьёзное  и  нужна  срочная  операция.   
  «Где  же  вы  собираетесь  оперировать?»,  -  спросил  я,  несколько  оглушённый  такими  скоростями. 
  «Конечно,  здесь.  Где  же  ещё?»,  -  неумолимо  отвечал  эскулап.
  При  всём  своём  уважении  к  представителю  одной  из  древнейших  профессий,  я  не  мог  тут  не  заподозрить  неладное. 
  «Но  как  же  так,  док?  Неужели  в  домашних  условиях  это  возможно?»
  «Конечно,  возможно,  а  почему  нет?»,  -  процедил  доктор  и  вдруг  очень  знакомо  уколол  меня  взглядом  своих  жгучих,  чёрных  глаз.
  Не  давая  мне  опомниться,  он  хлопнул  в  ладоши,  и  комната  вмиг  преобразилась.  Ящики  очутились  на  просторном  операционном  столе,  обтянутом  светлой  клеёнкой.  Свет  погас,  и  вместо  него  наверху   вспыхнула  розетка  специального  осветительного  прибора.  Голубые  лучи,  пролившиеся  из  неё  на  стол,  окутали  ящики  лёгким,  приз-рачным  туманом.  Стены,  пол  и  даже  потолок  холодно  заблистали  идеальным  кафе-льным  покрытием.  Ни  дать,  ни  взять  -  самая  настоящая  операционная  палата!
  Возразить  на  такое  чудо  мне  было  нечего.  Безропотно  отойдя  в  сторону,  я  молча  следил  за  тем,  как  кудесник  в  белом  халате  готовится  к  операции.  А  он, быстро  на-тянув  резиновые  перчатки  и  марлевую  повязку,  с  профессиональной  сноровкой  скло-нился  над  больным.
   На  несколько  минут  в  комнате  воцарилась  благоговейная  тишина.  Хирург  священ-нодействовал,  а  я,  затаив  дыхание,  наблюдал  за  ним.  Особое  восхищение  у  меня  вызывало  то,  как  доктор  в  одиночку  прекрасно  справляется  со  своей   работой,  тре-бующей   ювелирного  мастерства.  Время  от  времени  он  протягивал  в  сторону  руку  и,  словно  обращаясь  к  невидимому  помощнику,  негромко  восклицал:  «Пинцет!  За-жим!  Тампон!  Шприц!»  И  несмотря  на  то,  что  никого  рядом  с  ним  не  было,  нуж-ный  инструмент  тотчас  появлялся  на  раскрытой,  резиновой  ладони.
  Всё  это,  конечно,  очень  впечатляло,  но  результативность  операции  интересовала  меня  гораздо  больше.  Я  находился  на  почтительном  расстоянии  от  операционного  стола  и  не  мог  достаточно  хорошо  контролировать  действия  хирурга.  Но,  невзирая  на  всю  их  исключительную  виртуозность,  во  мне  вновь  заговорило  чувство  неясной    тревоги.  В  какой-то  момент  я  даже  решился  нарушить  молчание  и,  не  удержавшись,  воскликнул: «Подождите,  док,  Вы  что-то  не  то  делаете!..»  Увы-увы!  Моё  предостере-жение  пропало  даром.  Хирург,  не  отрываясь  от  работы,  лишь  глянул  на  меня  косо  чёрным  глазом,  а  кум  прямо  со  стола  посоветовал  мне  заткнуться  и  добавил,  что  ещё  разберётся  со  мной,  как  следует,  когда  встанет  на  ноги.   Я  решил  ни  во  что  больше  не  вмешиваться  и  забился  подальше  в  угол,  но  долго  отсиживаться  там  не  пришлось.
   Через  несколько  минут  зажёгся  яркий  свет,  и  операционная  опять  стала   жилой  комнатой.  Врач  стянул  с  лица  повязку  и  объявил,  что  всё  в  порядке  и  больному  ничто  больше  не  угрожает.
   Я  взглянул  на  операционный  стол  -  и не  поверил  своим  глазам!  Там  лежал  совер-шенно  целый  платяной  шкаф  без  малейших  надрезов  и  сколов,  словно  его  и  не  касались  зубья  пилы.  Даже  полировка  его  была  полностью  восстановлена  -  никаких  стёртых  углов  и  царапин.  Шкаф  блестел  так,  словно  его  только  что  привезли  из  мебельного  магазина.
  Неимоверная  тяжесть  свалилась  с  моих  плеч.  Я  почувствовал  такое  облегчение,  словно  это  не  кум,  а  я  родился  заново. Не  помня  себя  от  радости  я  бросился  бла-годарить  медика-чудотворца:
  «Спасибо  вам,  док,  спасибо  огромное!  Мы  так  вам  благодарны!»
   Пожимая  руку  в  резиновой  перчатке,  я  ощутил  лёгкую  дрожь,  как  будто  схватился  за  кабель  высокого  напряжения.  Нераспакованный  пока  ещё  кум  добродушно  бурчал  из  шкафа:
  «Чувствую  себя  превосходно!  Пульс  нормальный.  Слушай,  не  будь  жмотом,  отстег-ни  что-нибудь  хорошему  человеку.  Мы  оба  ему  по  гроб  жизни  обязаны.»
   Пока  доктор  помогал  пациенту  выбираться  наружу,  я  сбегал  в  коридор,  обшарил  карманы  своей   куртки  и,  найдя  в  одном  из  них  тысячную  купюру,  немедленно  во-ротился  назад. 
  На  всё  у  меня  ушло  не  более  минуты,  но  за  это  время  картина  в  гостиной  пере-менилась  полностью.  Мне  пришлось  схватиться  одной  рукой  за  дверной  косяк,  что-бы  не  осесть  от  неожиданности  на  пол…
  Платяной  шкаф  был  раскрыт  настежь,  а  из  него  выползал…  нет!  выползало…  или  нет,  всё-таки  выползал,  потому  что  это  был  ОН!  МОЙ   КУМ!!  И  в  то  же  время  это  был  не  он…  Выражаясь  математическим  языком,  можно  сказать  так:  в  шкафу  гнездилась  одна  из  его  матриц,  причём,  далеко  не самая  удачная.  Скорый  на  руку эскулап,  ненароком,  а,  может,  и  преднамеренно,  поменял  местами  все  ящики  и  сое-динил  их,  как  попало.   Теперь  из  всех  частей  кумова  тела  на  своём  месте  находи-лась  лишь  одна  голова.  Всё  остальное  пребывало  в  хаотическом  беспорядке.  На  ме-сте  рук  находились  ноги,  живот  переместился  ниже  колен,  а  саму  голову  подпира-ли  ягодицы.  Получившийся  гибрид  вызывал  смех  и  ужас  одновременно.
  Впрочем,  самому  куму  было,  конечно,  не  до  смеха.  Он  уже  успел  разобраться,  что  к  чему,  и  теперь  орал,  как  сумашедший,  на  весь  дом:
  «Посмотри,  полюбуйся,  что он  натворил,  этот  твой  доктор!  Ты  кого  сюда  вызвал,  идиот?!..  Ну  что  ты  там  застрял  в  дверях?  Хватай  его  скорей,  подлеца,  а  то  уйдёт!»
  Сам  виновник  скандала  стоял  несколько  поодаль  и  внимательным,  оценивающим  взглядом  изучал  своё  творение.  Никакого  смущения  на  его  смуглом  лице  не  чита-лось,  скорее  наоборот:  уголки  тонких  губ  кривились  в  плохо  скрываемой  усмешке.  Получалось,  что  он  же  ещё  и  потешался  над  нами!  Хладнокровный  цинизм  хирурга-бракодела  переходил  всякие  границы! Теперь  не  оставалось  никаких  сомнений  в  том,  что  столь  кощунственный  брак   в  его  работе  допущен  совсем  не  случайно,  а  с  ка-кой-то  определённой  целью! 
  Я  сжал  кулаки  и  вплотную  подкатил  к  шарлатану.
  «Как  вас  прикажете  понимать,  уважаемый?  Одно,  значит,  лечим,  а  другое  калечим?  Так  что  ли?!  А  отвечать  за  это  кто  будет?»
   Негодяй  в  белой  мантии  и  бровью  не  повёл.
  «Что  же  я  могу  поделать?,  -  притворно  вздохнул  он,  разводя  гибкими  руками.  -  Болезнь  была  слишком  запущена,  мы  сделали  всё,  что  могли,  но,  как  видите,  меди-цина  оказалась  бессильна…»
  «Ах,  бессильна?!,  -  вспыхнул  я.  -  А  людей  уродовать  она  сильна?  Совести  у  вас  нет!  Вы  посмотрите,  на  кого  стал  похож  человек.»
  «Нарочно,  говорят  тебе,  он  всё  сделал  нарочно!,  -  надрывался  за  моей  спиной  кум,  разглядывая  себя  в  зеркале  и  заводясь  от  этого  ещё  больше.  -  Ну-ка,  выпиши ему  хорошенько!  Дай  в  морду!  Да не  стой  же  ты  на  месте  -  сделай  хоть  что-нибудь.  Убью  обоих!»
  Что-то  в  самом  деле  надо  было  предпринимать,  но  моя  дурацкая  нерешительность  мешала  мне  расправиться  с  наглецом  так,  как  он  того  заслуживал.  Пока  я  медлил,  доктор  преспокойно  сложил  свои  инструменты  в  чёрный  чемоданчик,  спрятал  в  кар-ман  чаевую  тысячу  и,  пожелав  больному  скорейшего  выздоровления,  двинулся  к  вы-ходу.  Только  тут  я  обрёл  свободу  действий.  С  криком  «верни  деньги,  гад!»  я  наб-росился  на  него  сзади,  повалил  на  пол,  подмял  под  себя  и  принялся  наносить  удар  за  ударом.  Я  задыхался  от  гнева  и  ненавидел  в  ту  минуту  всех  работников  сферы  здравоохранения   поголовно,  начиная  от  простой  санитарки  и  заканчивая  министром.   Одобрительные  крики  кума  придавали  мне  сил в   этом  поединке.  Однако  когда  мой  боевой  пыл  немного  угас,  я  увидел,  что  бью  и  треплю  один  лишь  халат-мантию.  Сам  доктор  бесследно  исчез  из  квартиры  вместе  со  своим  чёрным  чемоданчиком  и  моей  кровной  тысячей.
  Такой  поворот  событий  совершенно  взбеленил  кума.  Он  призвал  все  небесные  ка-ры  на  голову  врача-пройдохи,  а  заодно  и  на  мою  тоже,  открыто  обвинив  нас  в  тай-ном  сговоре.  После  этого  его  ярость  сменилась  глубочайшей  депрессией.  Он  лёг  на  диван  лицом  к  стене,  замолчал  и  совершенно  перестал  на  что-либо  реагировать,  словно  окаменел.  Последнее  испугало  меня  больше  всего.  Я  никогда  ещё  не  видел  кума  в  таком  состоянии.  Не  зная,  что  ещё  можно  сделать,  я  выскочил  на  лестнич-ную  площадку  с  намерением  стучаться  в  первые  попавшиеся  двери.  Кроме  как  к  его  соседям  мне  больше  не  к  кому  было  обращаться.  Кум,  помнится,  как-то  прого-ворился,  что  по  соседству  с  ним  живут  очень  добрые  и  отзывчивые  старики-пенсио-неры.  Может,  хоть  эти  чем-нибудь  помогут…
   Соседская  дверь,  первой  попавшаяся  мне  на  глаза,  не  могла  не  вызвать  удивления  своей  необычной  формой  и  дизайном.  Глубоко  утопленная  в  стенной  нише,  с  готи-ческим  стрельчатым  верхом,  обитая  кованым  железом,   она  больше  походила  на  ка-литку  старинного,  средневекового  особняка,  нежели  на  обычную  дверь.  В  ноздри  бронзовой  львиной  головы,  украшавшей  калитку,   было  продето  тяжёлое  кольцо  для  посетителей.  Лев  смотрел  на  меня  в  упор  живыми  глазами  внимательно,  почти  со-чувствующе.
   У  меня  не  было  времени  размышлять  над  причудами  кумовых  соседей.  В  конце  концов  каждый  устраивает  свой  быт  по  своему  разумению  и  возможностям,  соо- бразуясь  со  своими  представлениями  о  прекрасном.  Главное-то  ведь  не  это,  а  же-лание  и  готовность  прийти  на  помощь  своему  ближнему  по  первому  же  зову. 
   Так  я  думал,  стучась  бронзовым  кольцом  в  железную  дверь,  и  так  оно  поначалу  и  вышло. 
   Готические  двери   вдруг  со  скрежетом  стремительно  распахнулись,  словно  сработа-ли  невидимые  пружины,  и  на  пороге  появился  подтянутый,  моложавый,  спортивного  вида  старец  в  облегающем  трико,  усыпанном  блёстками.  На  плечи  старца  была  наб-рошена  какая-то  воздушная  пурпурная   накидка,  нос  украшали  очки  в  золотой  опра-ве,  за  которыми  доброжелательно  поблёскивали  тёмные,  очень  живые  глаза.  В  од-ной  руке  кумов  сосед  держал  чашку  с  дымящимся  кофе,  в  другой  -  развёрнутую  газету,  которую,  судя  по  всему,  читал  как  раз  перед  моим  приходом.  Пышная,  се-дая  шевелюра  благообразного  старца  отливала  светлым  серебром,  отчего  казалась  не  совсем  естественной  и  вообще  вблизи  производила  впечатление  небрежно  одетого  парика. 
   «Это  ужасно!  Это  неслыханно!  Это  бесчеловечно!  -  горячо  заговорил  сосед-пенси-онер,  с  ходу  заключая  меня  в  жаркие  объятия.  -  Так  надругаться  над  ни  в  чём  не  повинным  человеком!  Напакостить  и  уйти,  как  ни  в  чём  не  бывало!  Да  как  они  могут?!  Ведь  они  клятву  давали  этому  самому  своему  Герострату…  или  Геродоту…  или….  В  общем,  вы  понимаете,  о  ком  я.  Ну,  ничего-о.  Никуда  они  от  нас  не  де-нутся.  Будут  за  всё  отвечать  по  закону.» 
  Такое  горячее  сочувствие  сразу  подкупило меня  своей  искренностью,  хотя  удивите-льная  осведомлённость  кумова  соседа  не  могла  не показаться  подозрительной.
  «Э-э,  молодой  человек,  -  прищурился  всезнающий  утешитель,  выразительно  сверк-нув  золотой  оправой  очков.  -  Соседи  всё  должны  знать  друг  о  друге,  на  то  они  и  соседи.  А  по  поводу  случившегося  я  вот  что  вам  скажу:  излишняя  доверчивость  вас  погубит,  дорогой  вы  мой  человек,  и  чрезмерное  простодушие.  Вы  ведь  по существу  ещё  так  молоды,  так  неопытны,  послушайте,  пока  не  поздно,  старика:  не  стоит  вни-мать  всяким  там  зарубежным,  заморским  советникам.  Эти   американские  дяди  толь-ко  об  одном  и  думают,  как  бы  внести  смятение  в  наши  души  и  посеять  среди  нас  смуту  и  раздор.  Нельзя  их  слушать  ни  в  коем  случае!  Мы  что  же,  сами  не  сообра-зим,  как  нам  поступать?  Или,  быть  может,  у  нас  своих  мозгов  не  хватает?!  Неправ-да!  Хватает!  Да  вы  сами-то  оглянитесь  вокруг,  посмотрите  и  проверьте,  так  это  или  не  так?»
   И  он  обвёл  пространство  вокруг  себя  жестом  столь  артистичным  и  выразитель-ным,  что  я  невольно  зажмурился,  боясь,  что увижу  сейчас  лестницу,  всю  сверху  до-низу  заваленную  человеческими  мозгами.
  «Не  стоит  доверяться  неизвестно  кому,  юноша,  -  наседал  на  меня  умудрённый  жи-знью  старец.  -  Со  всеми  своими  проблемами  надо  сразу  идти  к  соседям.  Только  пе-ред  добрыми  соседями  можно  полностью  раскрыть  свою  душу.  Вот  вы  пришли  ко  мне  с  проблемами  и  с  душой… хм…  и  я  вам  обязательно  помогу!»
  Несмотря  на  все  старания,  мне  не  удавалось  вставить  ни  единого  слова  в  эту  бес-прерывную  болтовню.  А  отзывчивый  сосед,  словно  не  замечая  моего  состояния,  та-раторил  всё  громче  и горячее:
  «Не-ет,  вы  только  подумайте,  каков  наглец  этот  доктор  со  «скорой»!  Изуродовал  человека  и  ушёл,  как  будто  его  это  и  не  касается  вовсе!  А  небось  туда  же,  цели-телем  себя  считает!  Убийца  в  белом  халате  -  вот  кто  он  такой.  Но  вы,  позвольте  вам  заметить,  тоже  хороши,  -  обрушился  он  вдруг  на  меня  с  упрёками.  -  Вам  не  следовало  пилить  вашего  приятеля  на  целых  семь  частей.  Зачем  понадобилось  так  много?  Славы  захотелось?  Для  начала  хватило  бы  и  двух  половинок.  Конечно,  вы-глядело  бы  это не  так  эффектно,  но,  по  крайней  мере,  меньше  была бы  вероятность  ошибки  при  восстановлении…»
  «Минуточку!,  -  отчаянно  завопил  я,  потеряв  всякую  надежду  на  конструктивный  диалог.  -  То,  что  вы  всё  знаете  -  это  хорошо,  просто  замечательно.  Я  готов  согла-ситься  с  вами,  что,  действительно,  во  многом  был  неправ,  допустил  массу  ошибок  и  готов  понести  самое  суровое  наказание.  Но  если  вы  можете  чем-то  помочь,  если  что-то,  действительно,  в  ваших  силах,  то  умоляю…  не  откладывая…  прямо  сейчас!  Срочно!  Это  вопрос  жизни  и  смерти!»
   «Да-да,  жизнь  и  смерть  -  это   интересные  вопросы,  -  пробормотал  почтенный  го-ворун,  смерив  меня  с  ног  до  головы  чёрным  оком,  и  неожиданно  встрепенулся:  Так  чего  же  мы  ждём?  Человек  нуждается  в  неотложной  помощи,  а  мы  стоим  тут  и  разглагольствуем  праздно?!  Скорее  к  нему!  Нельзя  терять  ни  минуты!»
   И  он,  сорвавшись  с  места,  увлёк  меня  за  собой  в  кумову  квартиру  с  таким  неис-товством,  словно  собирался  учинить  там  погром.
   Кум  по-прежнему   лежал  без  движения,  отвернувшись  лицом  к  стене,  и  никак  не  отреагировал  на  наш  приход.  Мне  даже  стало  неловко  за  его  такую  откровенную  неучтивость  по  отношению  к  человеку,  пришедшему  оказывать  ему  же  бескорыст-ную  помощь.  Однако  отзывчивый  сосед  ничуть  не  обиделся.  Наскоро  осмотрев  бо-льного,  он  тут  же  изложил  свой  план  действий.
   «Значит  так,  молодой  человек,  -  безапелляционно  заявил  он.  -  Вы  сейчас  пишете  подробное  письмо  о  том,  что  здесь  произошло  -  всё,  как  есть  -  и  мы  сразу  же  от-сылаем  его  в  газету.  Немедленно!  А  там  уже  разберутся,  что  к  чему.  Не  беспокой-тесь,  на  то  у  них  специальные  люди  поставлены.  Пришлют  комиссию,  как  полага-ется,  проверят  факты,  примут  меры  и,  поверьте  мне,  справедливость  обязательно  восторжествует.  Все  виновные  будут  наказаны.»
   Он  усадил  меня  за  стол  и  выложил  передо  мной  длинное  гусиное  перо,  черниль-ницу  и  кусок  пергаментного  листа  с  обгрызенными  краями,  на  котором  предстояло  писать  письмо.  В  моей  голове  творилась  полная  неразбериха,  но  я  ещё  пытался  в  чём-то  разобраться.
  «Подождите,  вы  о  чём?  -  засопротивлялся  я,  правда,  не  слишком  активно. -  При  чём  здесь  газета?  Какое  письмо?  Какая  комиссия?  Какая  от  всего  этого  польза?..»
  «Как  это,  какая  польза?!  -  воскликнул  деятельный  сосед.  -  Что  за  неуместные  со-мнения?!  Откуда  такой  беспросветный  пессимизм  в  вашем  возрасте?!  Эх,  молодёжь-молодёжь,  всему-то  вас  надо  учить.  Ничего  не  можете  сделать  сами.  Да  ведь  пись-мо  -  это  единственный  наш  шанс!   Конечно,  если  у  вас  есть  желание,  можете  сами  походить  по  инстанциям  с  жалобами  и  прошениями,  только  имейте  в  виду,  на  это  у  вас  уйдёт  гораздо  больше  времени  и  сил.  Все  ноги  себе  стопчете. А  уж  сколько  справок  собирать  придётся  -  я  вообще  молчу.  Так  что  не  спорьте  со  стариком,  а  пишите-ка  лучше  письмо  да  поскорее,  если  вам  не  безразлична  судьба  вашего  дру-га.»
  Видя,  что  я  всё  ещё  продолжаю  колебаться,  он  низко  склонился  надо  мной  и,  рас-кинув  в  разные  стороны  свой  пурпурный  плед,  как  птица  крылья,  тихо,  заговорщиц-ки  зашептал: 
  «Ну,  что  же  мы  такие  недогадливые,  симпатичный  молодой  человек?  Вы  пригляди-тесь  к  вашему  приятелю  повнимательнее  и  прикиньте…  /здесь  он  кинул  на  лежав-шего  кума  настоящий  ястребиный  взгляд/  Ведь  перед  нами  уникальный  гибрид.  Ред-чайший,  интереснейший  экземпляр!  Это  же  бесценная  находка для  любого  института  медицины,  зоологии,  антропологии,  да  и  всех  других  тоже.  Ваш  дорогой  кум  один  перевесит  всю  Кунсткамеру  со  всеми  её  уродами!  Любая  газета,  поместившая  на  пе-рвой  полосе  такие  фото,   произведёт  невиданную  сенсацию.  Вся  общественность  по-днимется  на  ноги!  Нами  заинтересуются  крупнейшие  учёные  со  всех  континентов.  Сюда  съедутся  светила  медицины,  и  каждый  и  них  почтёт  за  честь  осматривать  и  лечить  вашего  кума.  Ну,  а  потом  начнётся:  интервью,  приёмы,  пресс-конференции,  предложения  западных  агентств,  фотосессии…  Тут  уже  не  только  о  его  выздоровле-нии  идёт  речь  -  вы  понимаете,  о  чём  я  говорю?  /я  уже  ничего  не  понимал,  но  продолжал  послушно  кивать  головой/  Да  ведь  всё  это  -  золотоносная  жила!  -  Про-шипел  отзывчивый  пенсионер  так  жарко,  что  у  меня  зажгло  в  ухе.  -  Чего  же  тут  непонятного?  Такой  мощный   брэнд!  Представляете,  как  его  можно  будет  потом  использовать?!  А  какую  мы  ему  рекламу  залепим?!..  Послушайте  доброго  совета  -  и  мы  с  вами  будем  ворочать  миллионами!  Да  одно-единственное  эстрадное  шоу  с  участием  вашего  кума  принесёт  нам  целое  состояние!»
  Я  был  далёк  от  мысли  как-либо  спекулировать  на  несчастии  друга:  коммерческие  намёки  оборотистого  соседа  меня  совсем  не  затронули.  К  тому  же  оставалось   неяс-ным,  на  каком  основании,  рассуждая  о  возможном  богатстве  и  славе,  он  выступал  от  нашего  общего  лица?   Тем  не  менее,  болтовня  черноглазого  старца  каким-то  об-разом  повлияла  на  мой  воспалённый  мозг.  Наверное,  я  тогда  был  слишком  возбу-ждён  и  издёрган,  чтобы  рассуждать  здраво.  Не  вдаваясь  более  в  словопрения,  я  послушно  взялся  за  перо  и  принялся  писать  письмо  на  жёстком  и  шершавом,  как  наждак,  пергаменте.
  Всё  то  время,  что  я  писал,  пенсионер  вёл  себя  в  высшей  степени   экстравагантно.    Избыток  переполнявших  его  замыслов  не  давал  ему  покоя.  Вместо  того,  чтобы  стоять  на  месте,  он  носился  вокруг  стола  спиральными  кругами,  по-петушиному  распушив  за  спиной  свой   пурпурный  плед.  При  этом  он  гортанно  выкрикивал  ка-кие-то  заковыристые,  трудно-произносимые  слова,  смысл  которых  был  мне  абсолю- тно  непонятен,  а  чашка  кофе,  так  и  не  покинувшая  его  рук,  продолжала  активно  дымиться;  временами  из  неё  вырывались  даже  языки  пламени.  Эти  загадочные  мА-нипуляции  очень  отвлекали  меня  от  дела,  не  говоря  уж  о  том,  что  неумелое  обра-щение  с  гусиным  пером  привело  к  возникновению  на  пергаментном  листе  множес-тва  клякс  разного  калибра.  Но  я  очень  старался  и,  наконец,  с  грехом  пополам  наца-рапал-таки  нужное  обращение.  Правда,  оно  получилось  чересчур  жалостливое  и  нас-только  запутанное,  что  в  нём  вряд  ли  смог  разобраться  кто-нибудь  без  моей  помо-щи.
  Но  сребровласый  генератор  идей  безоговорочно  одобрил  моё  сочинение.  Мазнув  по  строчкам  масляным   лукавым  глазом,  он  свернул  жёсткий  пергамент  в  трубочку,  за-клеил  сургучом  и,  передав  затем  мне,  поручил  немедленно  доставить  письмо  в  ре-дакцию.
  «За  вашего  друга  не  беспокойтесь,  -  заверил  меня  на  прощание  мудрый  наставник.  -  Буду  беречь  его,  как  зеницу  ока».
   Это  были  самые  короткие  и  поспешные  сборы  в моей  жизни.  Я  выскочил  на  ули-цу  без  шарфа,  без  шапки  и  в  куртке,  вывернутой  наизнанку.  Свиток  пергамента  жёг  мою  ладонь,  требуя  скорейшей  доставки.  Пробежав  по  улице  около  ста  метров,  я  сообразил,  что  письмо  можно  переправить  более  простым  способом  и  заметался  в  поисках  почтового  ящика.
   Ближайший  голубой  короб  с  оторванным  гербом  Советского  Союза  обнаружился  через  два  квартала.  Я  учинил  над  ним  страшное  насилие,  пропихивая  плотный  сви-ток  в  узкую  щель,  и  только  сделав  своё  дело,  понял,  какого  исключительного  сва-лял  дурака!..
   Мало  того,  что  я  в  очередной  раз  стал  жертвой  своей  излишней  доверчивости  и  чрезмерного  простодушия,  так  ещё  и  оставил  лучшего  друга  наедине  с  коварным  соседом,  от  которого  теперь  можно  было  ожидать  чего  угодно.  Я  даже  завыл  в  го-лос,  на  минуту  представив  себе,  что там  может  произойти  в  моё  отсутствие…
   Перепрыгивая  через  пять-шесть  ступеней,  я  взлетел  обратно  на  пятый  этаж  и,  вор-вавшись  в  квартиру,  замер,  как  вкопанный…
   Сбылись  худшие  из  моих  опасений!  Комната  была  пуста!
   Абсолютно  пуста!!..
   В  ней  не  было  ни  красноречивого  соседа,  ни  кума,  ни  дивана,  на  котором  тот  ле-жал,  ни  злосчастного  платяного  шкафа.  Не  осталось  и  никакой  другой  мебели;  даже  цветочные  горшки  на  окнах  -  и  те  пропали  вместе  с  занавесками  и  карнизами.  В  живых  остался  один  только  телевизор.  Равнодушный  ко  всему  происходящему,  он  беспечно  демонстрировал  очередной  номер  Копперфильда,  как  бы  намекая  на  то,  что  представление  ещё  не  закончено  и  развязка  ждёт нас  впереди.
   Я  топтался  посреди  опустошенного  жилища,  мучительно  переживая  своё  позорное  поражение.  Никогда  ещё  я  не  чувствовал  на  себе  такой  вины  за  случившееся,  как  сейчас.  Рвать  свои  волосы  и  грызть  локти  -  самое  лёгкое  из  наказаний,  на  которое  я  обрёк  себя  мысленно  и  которое  обязательно  привёл  бы  в  исполнение,  если  б  не  мысль  о  том,  что  в  таком  виде  я  навряд  ли  смогу  быть  чем-нибудь  полезен  своему  другу.  Хотя  теперь,  прежде  чем  принести  ему  какую-либо  пользу,  его  следовало  сперва  найти.
   Голые  стены  опустевшей  комнаты  хранили  молчание,  не  собираясь  раскрывать  та-йну  разыгравшейся  здесь  трагедии.  Ход  событий  пришлось  выстраивать  самому,  ис-пользуя  знаменитый  метод  дедукции.  Впрочем,  особой  сообразительности  здесь  не  требовалось.  Всё  сразу  стало  ясно,  едва  лишь  я  вспомнил  откровенно  плотоядные  взгляды,  бросаемые  соседом-мошенником  на  кума,  когда  писалось  письмо.  Ну,  коне-чно!  Развивая  передо  мной  планы  обогащения  и  прославления  за  счёт  кумова  урод-ства,  он  естественным  путём  пришёл  к  выводу,  что  может  прекрасно  справиться  со  всеми  этими  делами  и  без  моей  помощи.  Остальное  было  уже  делом  техники.  Уда-лив  меня  хитростью  из  дома,  он  тут  же  похитил  моего  беспомощного  друга  с  тем,  чтобы  самому  затем  показывать  его  за  большие  деньги  на  концертных  площадках,  в  эстрадных  шоу,  цирках  и  балаганах.  Негодяй  верно  рассудил,  что  на  этом  можно    сколотить  себе  огромное  состояние,  и  даже  не  одно.
  Но  какое  же,  оказывается,  алчное  сердце  билось  под  пурпурным  плащом,  если  и  этого  ему  показалось  мало!  По  соседству  с  кумом  проживал  настоящий  хищник,  не-насытный  и  жадный!  Вместе  с  пострадавшим  он  вынес  из  квартиры  всё,  что  там  имелось,  за  исключением  телевизора,  но  наверняка  прихватил  бы  и  его,  если  б  не  моё  поспешное  возвращение.  Как  я  клял  себя  за  потерю  бдительности,  за  неосто-рожность,  за  доверчивость,  за  неосмотрительность  и  за  многое  другое,  что  частенько  отравляло  мне  жизнь  и  приводило  порой  к  обескураживающим   результатам.
   Самым  простым  и  разумным  сейчас  казалось  постучаться  в  готические  двери-ка-литку  и  в  самой  категорической  форме  потребовать  выдачи  кума  назад,  но  этот  способ  представлялся  да  смешного  наивным.  Я  вышел  на  лестницу  без  особого  эн-тузиазма  и  увидел  картину,  вполне  отвечающую  моим  предположениям.  Никаких  дверей  уже  не  было  и  в  помине!  Проём  в  стене  был  наглухо  заложен  добротной  кирпичной  кладкой  и  замазан  поверху  ещё  не  застывшим  цементным  раствором. 
  Меня  всего  затрясло  от  злобы  при  виде  такой  дьявольской  предусмотрительности.  Добропорядочный  с  виду  пенсионер  хладнокровно  сжигал  за  собой  все  мосты,  ли-шая  тем  самым  меня  последней  возможности  действовать  самостоятельно.  Но  ведь  что-то   надо  было  делать!  Стучаться  в  другие  двери  я  уже  не  решался,  а  посему  оставался  только  один  выход:  идти  с  повинной  в  милицию  -  а  там  будь,  что  будет.
   И  я  вновь  вышел  на  улицу  и  побрёл  наудачу  в  поисках  блюстителей  порядка.  Правда,  особых  надежд  на  помощь  с  их  стороны  я  не  питал,  но  мне  казалось,  что  в  их  силах  сделать  нечто  большее,  чем  в  моих.
   Между  тем  уже  значительно  стемнело  и  похолодало.  Осенний  ветер  от  души  по-резвился,  забираясь  под  полы  моей  распахнутой  куртки.  Холода  я  не  чувствовал  и,  вероятно,  мог  бы  в  таком  состоянии  подхватить  серьёзное  простудное  заболевание,  если  б  искомое  не  обнаружилось  достаточно  быстро.
  Свернув  за  угол  дома,  я  сразу  увидел  возле  гастронома  характерно  окрашенный  гаишный  мотоцикл   с  коляской.  На  нём,  словно  на  коне,  лихо  восседал  длинноно-гий,  черноволосый  красавец-лейтенант.  При  моём  появлении,  он  расплылся  в  бело-зубой,  ослепительной  улыбке  и  закивал  головой  так,  словно  поджидал  именно  меня. 
   Я  приблизился  к  нему  не  слишком  охотно.  Меня  смутил  тот  факт,  что  на  бедре  милиционера  висела  длинная  шпага  с  перламутровым  эфесом.   Я  ещё  готов  был  со-гласиться  с  тем,  что  в  наше  неспокойное  время  стражей  порядка  могли  таким  об-разом    довооружить  с  целью  повышения  их  боеспособности,  но  потом  я  заметил,  что  звёздочки  на  его  погонах  выложены  настоящими  бриллиантами  -  и  вот  это  уже  было  совершенно  непонятно.  Таинственное  мерцание  драгоценных  камней  сбивало  с толку,  отчего  все  заранее  заготовленные  фразы  вылетели  из  головы.
   Я  замялся:  суть  дела  была  слишком  щекотлива,  чтобы  её  можно  было  изложить  в  двух  словах.  Но  лейтенант  оказался  на  редкость  сообразительным  малым.  Ему  не  потребовалось  ничего  объяснять  и  рассусоливать.  Едва  я  успел  раскрыть  рот,  как  он  тут  же  воскликнул: «Знаю-знаю,  сигнал   уже  поступил,  и  я  в  курсе».  И  деловито  до-бавил,  заводя  мотоцикл: «Садитесь  скорее  в машину!  Выезжаем  немедленно.  Нельзя  терять  ни  минуты!»
   Столь  невероятная  оперативность  сразила меня  наповал.  Я  сам  не  заметил,  как  очутился  в  коляске,  и  мотоцикл  рванул  с  места  так,  словно  работал  на  реактивном  двигателе…
   Некоторое  время  в  моих  ушах  стоял  непрекращающийся  свист  ветра,  потом  стали  различимы  отдельные  слова  лейтенанта: «Преступная  группировка…  -  деловито  сооб-щал   он,  - врач  со  «скорой»  и  сосед-пенсионер  -  одна  шайка-лейка…  бутылка  «DEATH»  была  у  них  наводчицей…  мы  давно  их  выслеживали…  наконец,  предста-вился  подходящий  случай…»
   «Скажите,  лейтенант,  -  крикнул  я  и  не  услышал  собственного  голоса.  -  А  что  сделали  с  похищенным?  Ему  что-нибудь  угрожает?»
  «А  как  же,  конечно,  угрожает!,  -  почему-то  весело  откликнулся  лейтенант.  -  Его  же  и  похитили  специально  для  того,  чтобы  показывать  во  всевозможных  эстрадных   шоу.  Можете  не  сомневаться,  на  нём  сделают  большие  деньги,  а  о  чём,  спрашива-ется,  эти  заокеанские  дельцы  ещё  могут  думать?!  Подставить  ближнему  ножку,  сва-лить  его,  чтобы  затем  сколотить  капитал  на  его  несчастии  -   это  у  них  в  порядке  вещей.  И  уже  сейчас  готовится  к  выпуску  грандиозная  цирковая  программа   с  учас-тием  нашего  кума.  Это  будет  совершенно  скандальный  проект,  где  бедняге  отведена  самая  главная  роль.»
  «Господи,  когда  же  эти  изверги  всё  успевают?»,  -  подумал  я  про  себя,  а  вслух  спросил: « А  как  будет  называться  программа?»
  «Похождения  дрессированного  кума  или  повесть  о  том,  как  друг  продал  жизнь  друга!,  -  без  запинки  отчеканил  лейтенант  и  тут  же  поинтересовался:  Ну,  как  назва-ние?  Звучит?  Бьюсь  об  заклад,  это  будет  потрясающее  зрелище!»
  Название,  конечно,  мне  совсем  не  понравилось,  о  чём  я  сразу  так  прямо  и  сказал. 
  «Лучше  было  бы  назвать  так  -  «Друг  спас  жизнь  Друга»,  -  постарался  уточнить  я,  -  а  слова  про  какие-то  там  похождения  «дрессированного  кума»  вообще  убрать.  По-моему,  это  совсем  лишнее.  Кстати,  почему  дрессированного?  Звучит  как-то  очень    унизительно  и,  главное,  непонятно».
  Лейтенант  не  стал  возражать,  вообще  он  оказался  очень  покладист  и  на  первых  шагах  всё  время  шёл  мне  на  уступки.  «Ну,  что  ж,  так  тоже  пойдёт,  -  охотно  сог-ласился  он.  -  По  крайней  мере,  ничьё  самолюбие  здесь  не  пострадает.  Все  останут-ся  довольны.   А  то  ведь  эти  американские  дяди  только  и  думают  о  том,  как  бы  перессорить  всех  нас  и  посеять  между  нами  смуту  и  раздор…»
  Мне  показалось,  что  эту  фразу  про  «американских  дядей»  я  совсем  недавно  где-то  уже  слышал.  Я  попытался  поподробнее   расспросить  лейтенанта  о  предстоящем  шоу,  но  времени  на  дополнительные  разъяснения  не  было.  Вскоре  впереди  нас  на  дороге  нарисовалось    какое-то  весьма  странное  средство  передвижения.  Это  был    допотоп-ный,  обтянутый  дырявой,  серой  холстиной  фургон,  который  нехотя  волокли  за  со-бой  два  кудлатых,  тощих   козла.  Никакого  возницы  наверху  не  наблюдалось,  козлы  плелись  словно  сами  по  себе.  В  самом  фургоне  тоже  было  тихо;  только  отчаянно  скрипели  кривые,  рассохшиеся  колёса,  да  пофыркивали  утомлённые  козлы. 
   Эта  катящаяся  развалина  не  понравилась  мне  с  первого  взгляда,  но   мой  лейтенант  заметно  оживился,  увидев  её  перед  собой.  Он  прибавил  газу,  сколько  мог,  и  мото-цикл  полетел  по  трассе,  словно  стрела,  выпущенная  из  лука.  Дома,  деревья,  столбы  и  рекламные  щиты  по  обе  стороны  от  нас  слились  в  сплошные,  сверкающие  пото-ки.  Тем  не  менее,  несмотря  на  нашу  космическую  скорость,  расстояние  между  нами  сокращалось  почему-то  крайне  медленно.  Кудлатые  козлы  ни  на  иоту  не  прибавили  шагу,  и  удивительный   фургон  продолжал  неторопливо  следовать  по  своему  маршру-ту,  раскачиваясь  из  стороны  в  сторону,  словно  парусник  на  волнах. 
  По  мере  нашего  сближения   этот  дивный  тарантас  вызывал  у  меня  всё  большую  неприязнь,  но,  как  бы  то  ни  было,  менее  всего  я  был  склонен  считать  его  как-либо  причастным  к  нашему  делу.  Однако  энергичный  лейтенант  почему-то  был  на  сто  процентов  уверен,  что  в  фургоне  прячутся  именно  те,  кого  мы  ищем.  «Они-они,  -  заверил  он  меня,  выжимая  из  своего  железного  коня  все  соки.  -  Похитители  и  есть,  причём  особо  опасные,  и  твой  кум  наверняка  у  них.  А  это  всё…  -  обыкновенная  маскировка.  Но  меня  не  обманешь,  я-то  их  хорошо  знаю:  уже  который  год  вмес-те…»  Слово  «работаем»  было,  по  всей  видимости,  унесено  ветром,  но  я  постарался  убедить  себя  в  том,  что  и  «вместе»  мне  тоже  послышалось.  «Главное  -  застать  их  врасплох!,  -  наставлял  меня  специалист по  особо  опасным  похитителям.  -  Фактор  внезапности  всегда  играет  решающую  роль.  Вот  увидишь,  негодяи  получат  у  нас  хорошую  трёпку.»
   Его  оптимизм  не  прибавил  мне  настроения.  А  не  выйдет  ли  так,  что  трёпку  полу-чим  именно  мы,  и  вообще,  для  начала  неплохо  бы  было  узнать,  сколько  их  там  прячется  под  холстиной  этих  негодяев?  -  хотел  спросить  я,  но  передумал.  События  развивались  намного  быстрее,  чем  я  успевал  к  ним  приспосабливаться.      
   По  мере  сближения  с  противником  лейтенант  как  будто  замыслил  некую  хитроум-ную  комбинацию,  в  которой  мне,  как  вскоре  выяснилось,  отводилась  определённая  роль.  «А  ну-ка  спроси  их,  -  стал  вдруг  настаивать  он,  тряся  меня  за  плечо,  -  кто  они  такие,  куда  и  зачем едут?  Спроси  так,  будто  мы  ни  о  чём  не  догадываемся.  Посмотрим,  что  они  ответят.»
   Хотя  было  совершенно  непонятно,  к  чему  эти  ненужные  переговоры  с  преступни-ками,  которых,  кстати  сказать,  пока  ещё  и  видно-то  не  было,  я  всё  же  постарался  собраться  и  громко, как  только  мог,  прокричал  в  сторону  фургона  требуемые  во-просы…
   Некоторое  время  серая  холстина  не  подавала  никаких  признаков  жизни,  и  я  уже  было  порадовался  втайне,  что  вопреки  всем  предположениям  загадочный  фургон  оказался  пуст,  но  тут  за  ширмой  наметилось  какое-то  тяжёлое  движение.  Там  кто-то  вполне  осязаемо  и  недовольно  заворочался,  как  будто  пробудился  медведь  в  Берло-ге.  Ширма  заколыхалась,  и  мы  услышали  чей-то  гнусавый,  противный  голос,    объя-вивший  нам,  что  фургон  этот  принадлежит  бедным,  бродячим  артистам,  которые  «путешествуют  по  белому  свету,  показывают  повсюду  весёлые  представления  и    ни-кому  никакого  зла  не  делают.»
  Услышав  их  ответ,  лейтенант  звонко  расхохотался,  сверкнув  такой  ослепительно-белоснежной  улыбкой,  что  даже  глазам  сделалось  больно. 
  «Нет,  ты  слышал?!  Каково?!,  -  почти  с  восхищением  произнёс  он.  -  Артисты!  Ви-дали  мы  таких  артистов!,  -  схватив  меня за  рукав, он  зашептал:  А  спроси-ка  их  те-перь,  что   они  умеют  представлять?»
  Лучше  было  бы  узнать,  сколько  они  хотят  получить  за  кума?  -  подумал  я,  но  вслух  послушно  закричал: «А  что  вы  представляете?»
  «А    РАЗНОЕ!!!..»  -  гаркнуло  вдруг  разом  несколько  громких  голосов,  и  во  всех  прорехах   холстины  одновременно   показались  весёлые,  размалёванные  физиономии  в  шутовских  колпаках  и  шапках.  На  первый  взгляд  в  этих  цветастых  рожах  не  было  ничего  особенного.  Перед  нами  были  традиционные  персонажи  старинных,  куколь-ных  спектаклей,  которые  некогда,  в  далёком  прошлом  развлекали  почтенную  публи-ку  в  бродячих,  передвижных  театрах  -  Паяц,  Пьеро  и  Арлекин.  Они  зазывающее  улыбались  и  подмигивали  нам,  но  веселее  от  этого  не  становилось.  Чрезмерное  ко-личество  ядовитого  грима  и  краски,  положенного  на  лица,  искажали  их  самым  гру-бым,  противоестественным  образом,  придавая  им  выражение  столь  уродливое  и  от-талкивающее,  что  вряд  ли  кого  могли  позабавить,  а  тем  более  насмешить.
   Я   вжался  в  коляску  по  самые  уши  и  ещё  раз  спросил  лейтенанта:  действительно  ли  это  те,  кого  мы  ищем?  Тот  вместо  ответа  заставил   меня  потребовать  у  артистов  документы.
   «Предъявите  ваши  документы!»,  -  срывающимся  голосом  крикнул  я  и  осёкся…
  Все  размалёванные  рожи,  словно  по  сигналу,  исчезли;  вместо  них  из-под  холстти-ны  вынырнула  огромная  мохнатая  лапа  -  не  то  звериная,  не  то  человечья  -  и  пока-зала  мне  внушительных  размеров  кукиш…
   Такой  ответ  обескуражил  меня  настолько,  что  я  тотчас  наглухо  закрыл  свой  рот,  поклявшись  не  раскрывать  его  больше  до  конца  погони  ни  под  каким  видом,  как  бы  меня  к  тому  ни  принуждали.    Однако  мой  командир,  наконец,  и  сам   увидел  всю  бесперспективность  переговоров  с  бандитами.  Он  оставил  меня  в  покое  и  сос-редоточил  все  усилия  на  своём  железном  коне,  поняв,  по  всей  видимости,  что  пре-жде  всего  беглецов  всё  же  надо  догнать.
   Но  теперь  уже  в  сером  фургоне  по  отношению  к  нам  наметился  явный  интерес.  За  серой  холстиной  нарастало  тяжёлое,  беспокойное  шевеление.  Его  потревоженные  обитатели  сперва  с  любопытством  разглядывали  нас,  по  очереди  высовывая  свои  невыносимые  носато-губасто-ушастые  рожи  в  прорехи,  словно  в  окна,  а  потом  всё  тот  же  гнусавый  голос  миролюбиво  предложил  нам  посмотреть  какое-нибудь  предс-тавление.  Он  заверил,  что  это  будет  небывалое  зрелище,  какого  мы  никогда  ещё  не  видели  и  вряд  ли  где  увидим.
  «Пусть  покажут,  -    шепнул  вдруг  мне  лейтенант,  в  голове  которого,  судя  по  вос-пламенившемуся  взгляду,  продолжала  назревать  какая-то  отчаянная  идея.  -  Это  даст  нам  возможность  выиграть  время.  Пусть  немного  позабавят  нас,  а  мы  тем  временем,    подготовим  решающий  удар.»
   Я  совершенно  не  разделял  стратегических  выкладок  инспектора.  Чем  дальше,  тем  всё  более  наша  погоня  принимала  какой-то  странный,  малопонятный  характер.  Пре-жде  всего,  нельзя  было  не  заметить,  что  она  самым  непозволительным  образом  за-тягивается,  и  у  меня  были  все   основания  считать, что  главным   виновником  этой  искусственной  задержки  является  сам  лейтенант.  Стараясь  оставаться  спокойным,  я  сказал  своему  командиру,  что  мы  вовсе  не  затем  гнались  за  преступниками,  чтобы  любоваться   устраиваемыми  ими  представлениями  -  их  надо  догнать  и  обезвредить!  Да  и  потом,  какие  здесь  могут  быть  представления?!  Здесь  же  не  цирк,  в  конце  концов!
  «Конечно  же,  цирк!,  -  с  воодушевлением  объявил  вдруг  лейтенант.  -  А  куда  они,  по-твоему,  нас  привели?  Где  им  ещё  выступать,  как  не  в  цирке?!  Посмотри-ка!»
   Я  оглянулся  по  сторонам  -  и     ………………………………………………………………………………………………….
   Мы  действительно,  уже  находились  в  цирке,  огромном  и  необъятном,  как  древне-римский  Колизей.  Судя  по  мощной  вибрации  трибун  и  гулу,  наполнявшему  бездон-ное  пространство  амфитеатра,  все  бесчисленные  ряды  его  были  до  отказа  забиты  народом.  Но  самого  народа  как  такового  видно  не  было.  Огнями  была  освещена  одна  лишь  цирковая  арена,  по  которой  теперь  накручивал   круги  загадочный  фур-гон.  Весь  же  амфитеатр  был  погружён  в  глубинный, непроглядный  мрак,  в  котором  тонули  абсолютно  все  лица  и  фигуры.  Кое-где,  правда,  сверкали  роскошные  цилин-дры  и  трости,  между  рядами  прохаживались  лакированные  туфли  на  высоком  каблу-ке,  на  бархатных  барьерах  местами  лежали  руки,  затянутые  в  белые  перчатки  -  но,  сверх  того,  ничего  больше  видно  не  было.
   «Пока  нам  следует  затаиться,  -  тихо  втолковывал  мне  лейтенант,  мягким,  деликат-ным  движением  закрывая мою  далеко  отвалившуюся  челюсть.  -  Высовываться  рань-ше  времени  нет  смысла.   Я  уверен,  что  преступников  подведёт  их  же  самонадеян-ность.  Они  сами  выдадут  себя,  тут-то  мы  и  возьмём  их  с  поличным,  тут-то  мы  их,  голубчиков,  и  прихлопнем.»
  Мотоцикла  с  коляской  под  нами  уже  не  было.  Мы   сидели  в  одном  из  рядов  оку-танного  мраком  амфитеатра,  готовясь  стать  свидетелями  небывалого  представления.  Я  оглядывался  по  сторонам,  от  души  надеясь  увидеть  поблизости  хоть  одного  живо-го  человека,  но  вокруг  белели  всё  те  же  перчатки,  поблёскивали  цилиндры  и  трос-ти,  где-то  неподалёку  шуршали  программкой,  кто-то  совсем  рядом  аккуратно  разво-рачивал  эскимо  на  палочке  -  но  ни  одного  человеческого  лица  за  всем  этим  зрите-льским  антуражем  разглядеть  не  удавалось.
  Внизу  оркестр  уже  начал  играть   прелюдию.  Невидимые  медные  духовые  трубно  взлетали  вверх  замысловатыми  многозначительными  пассажами,  им  отвечали  арфы  нежными,  прозрачными  арпеджиями,  легко  сбегавшими  по  нисходящей  вниз.  На  музыкальной  картине,  предварявшей  спектакль,  лежала  печать  возвышенного  стра- дания  и  благородной,  суровой  торжественности.
  Наконец,  полог  тарантаса  откинулся,  и  в  образовавшемся  проёме  показались  Пьеро  и  Арлекин.  Церемонно  поклонившись  публике,  они  уселись  за  некое  подобие  стола  и  начали  картинно  пить  вино  из  здоровенных  кружек,  похожих  на  миниатюрные  бо-чонки.  По  всему  было  видно,  что  встретились  два  старых,  закадычных  приятеля,  ко-торые  друг  в  друге  души  не  чают.
   Всё  тот  же  гнусавый  голос,  который  вёл  с  нами  переговоры,  заговорил  из-за  шир-мы  о  некоем  герцоге  по  имени  Гонзаго,  проживавшем   некогда  в  таком-то  царстве  и  государстве.  По  словам  ведущего  этот  Гонзаго  являл  собой  образец   мудрости,  благородства  и  великодушия.  Никто  не  мог  сравниться  с  ним  в  добродетелях  и  бла-гочестии.  Единственным  недостатком  вышеназванного  Гонзаго  являлось  то,  что  он  имел  друга  по  имени  Луциан,  который  во  всём  являлся  полным  ему  антиподом.  Этот  ничтожный  Луциан  был   мужем  очень    недобрым,  завистливым  и  на  редкость  тщеславным,  что,  впрочем,  до  поры  до  времени  ему  удавалось  как-то  скрывать.
  После  того,  как  ведущий  закончил  вступительную  речь,  Пьеро  и  Арлекин  встали  и  ловко  нацепили  себе  на  головы  маски,  как  бы  для  того,  чтобы  лучше  соответство-вать  изображаемым  персонажам.  Когда  же  они  вновь  повернулись  лицом  к  зрите-лям,  внутри  у  меня  всё  похолодело…  Одетые  маски  поразительно  напоминали  нас  с  кумом.  Правда,  это  был  гротесковый,  карикатурный  вариант,  но  всё  равно  -  сход-ство  проглядывало  очевидное.  Ошибиться  тут  было  никак  невозможно!  Маска  кума  была  надета,  конечно  же,  на  беднягу  Пьеро,  которому  изначально  отводилась  роль  положительного  героя-мученика.
  «Подлая  провокация!»  -  промелькнуло  у  меня  в  голове,  но  я опять  заставил  себя  сдержаться,  решив  раньше  времени  не  показывать  виду,  что  я  чего-то  там  заметил  или  смутился.
   Спектакль  между  тем  шёл  своим  чередом.  Арлекин-Луциан  без  конца  поднимал  бокалы  за  здоровье  Пьеро-Гонзаго  и  проникновенным  голосом  /очень  похожим  на  мой/  говорил  о  том,  что  такое  настоящая  мужская  дружба.  По  прочности  он  срав-нивал  её  с  алмазом,  а  по  долголетию  со  ртутью.  Он  клялся  и  божился  в  своей  преданности  Пьеро и,   хотя  преподносил  свои  заверения  весьма  красочно,  но  полу-чалось  всё  равно  как-то  фальшиво  и  ненатурально.  На  месте  Пьеро  любой  другой  сразу  догадался  бы,  что  его  водят  за  нос.  Однако  простак  всё  принимал  за  чистую  монету,  искренне  радовался,  что  имеет  такого  хорошего  друга  и  в  ответ  с  готовно-стью  поднимал  бокал  за  здоровье  двуличного  Арлекина-Луциана.  Они  очень  хорошо  так  сидели  и  пили,  но  по  всему  было  видно,  что  идиллия  эта  долго  не  продлится.   
   Гнусавый  ведущий,  явно  сочувствуя  Пьеро,  протяжно  запричитал:
  «Доверчивый  Гонзаго  в  дом  измену  чёрную  впускает  и  нож  сам  в  руку  ей  влага-ет!.. О  Луциан,  о порожденье  мрака,  ты  завистью,  как  ржавчиной  разъеден;  Почёт  и  слава  доблестного  мужа  давно  тебе  покоя  не  дают.  Сейчас  ты  извести  того  задумал,    кого  здесь  прежде  другом  называл!..»
   Теперь  Арлекин  бегал  вокруг  Пьеро,  всем  своим  видом  демонстрируя  трогатель-ную   заботу  о  здоровье  друга.  После  непродолжительных  уговоров  ему  удалось  убе-дить  приятеля  прилечь  отдохнуть  на  некоторое  время.  Доверчивый  белый  клоун  не  стал  противиться:  сняв  свой  колпак,  он  покорно  улёгся  в  какой-то  странный  продо-лговатый  ящик,  похожий  одновременно  и  на  шкаф  и  на  гроб.  Как  только  он  там  расположился,  коварный  друг  тотчас  захлопнул  крышку  и  запер  её  на  ключ. 
  Гнусавый  ведущий  завыл  так,  словно  его  ужалили,  и  напрямую  обратился  к  Небе-сам,  призывая  их  не  оставлять  без  внимания  такое  низкое  злодейство. 
    Затаив  дыхание,  я  наблюдал  за  тем,  как  подлый  Арлекин-Луциан,  сладострастно  облизываясь,  извлекает  из-за  пазухи  огромную  ножовку,  зубастую,  как  акулья  че-люсть.  В  зале  послышались  крики  ужаса,  а  меня  прошиб  холодный  пот.  Я  втайне  ещё   надеялся,  что  действие  пойдёт  по  иному  пути  развития,  но  надеждам  моим  оправдаться  было  не  суждено.  Дождавшись,  когда  друг  его  уснёт,  Арлекин  подошёл  к  деревянному  ящику  и  со  скверной  ухмылкой  принялся  его  пилить.
  Тут  уже  я  не  сдержался  и  заскрипел  зубами  так,  что  даже  лейтенант  это  услышал.  Он  оторвался  от  действия,  за  развитием  которого  следил  с  неослабевающим  интере-сом,  и  спросил,  что  со  мной  происходит.  Боясь,  что  он  обо  всём  догадается,  я  бур-кнул  в  ответ  какую-то  невразумительную  отговорку  и  продолжил  наблюдения  за  сценой…
   А  понаблюдать  там  было  за  чем!  Негодный  Арлекин,  отождествлённый  неведомы-ми  постановщиками  со  мною,  побивал  все  рекорды  жестокости  и  коварства.  Аккура-тно  разделив  спящего  друга  на  семь  /!/  равных  частей,  он  в  порыве  безмерного  ли-кования  произносил  монолог,  суть  которого  сводилась  к  тому,  что  наконец-то  глав-ный  его  противник  повержен  и  никто  больше  не  будет  затмевать  его  своим  величи-ем,  умом  и  прочими  талантами.
   Это  было  уже  чересчур!  Лично  я  никогда  не  завидовал  величию  кума,  если  о  та-ковом  вообще  было  уместно  ставить  вопрос,  а  из  всех  его  талантов-способностей  выделял  одну,  на  мой  взгляд  самую  примечательную  и  полезную -  это  умение  мно-го  пить  и  при  этом  вполне  прилично  держаться  на  ногах. Что  было,  то  было  -  реа-льных  фактов  я  никогда  не  отрицал,  но  при  чём  здесь  физическое  уничтожение?!  Обиднее  всего  было  выслушивать  те  оскорбительные  эпитеты,  что  звучали  со  сцены  в  адрес  Арлекина,  то  бишь  в  мой  адрес.  «Порождение  мрака»,  «чёрная  душа»,  «ко-варный  злодей-лиходей»,  «помесь  игуана  и  ехидны»  -  вот  далеко  не  полный  пере-чень  обидных  прозвищ,  которыми  щедро  награждал  меня  гнусавый  ведущий.
  В  тёмном  амфитеатре  Колизея  постепенно  нарастало  негодование.  Невидимые  зри-тели  волновались,  переживая  за  Пьеро,  и  начинали  понемногу  шуметь  на    местах,  всячески  выражая  свои  протесты.  Мне  вдруг  почудилось,  что  внимание  зрительного  зала  отчасти  обращено  теперь  и  ко  мне,  словно  зрители   начали  догадываться,  что  прототип  главного  злодея  находится  здесь  рядом.  Ощущать  это  недоброе,  колющее  внимание  на  своей  шкуре  было  не  очень-то  приятно,  и  я  поспешил  ещё  раз  напом-нить  лейтенанту  о  том,  с  какой  целью  мы  сюда  пожаловали  и  кого  преследуем.  Я  сказал,  что  кум,  которого  мы  изначально  собирались  спасти,  до  сих  пор  содержится  в  банде  бродячих  скоморохов  то  ли  на  правах  заложника,  то  ли  в  качестве  гвоздя  программы.  Последнее  нуждалось  в  пресечении  самым  решительным  образом  /ещё  не  хватало,  чтобы  в  таком  виде  его  выпускали  на  сцену/!
   Но  поведение  лейтенанта  становилось  всё  более  загадочным.  С  одной  стороны  он  вроде  бы  и  соглашался  со  мной,  послушно  кивая  головой  и  одобрительно  улыбаясь;  он  даже  делал  успокаивающие  жесты  руками,  дескать,  погоди  волноваться,  не  пере-живай,  сейчас  всё  наладится.  А  дела  между  тем  шли  всё  хуже  и  хуже.  Дерзкие  шу-ты  из  передвижного  театра  разыгрывали  уже  следующую  пантомиму,  введя  в  дейст-вие  нового  персонажа.  Из-за  кулис  появлялся  Паяц  одетый  в  халат  врача.  Он  осмат-ривал  разложенные  ящики  с  частями  Пьеро  и  говорил,  что  больного  ещё  можно  спасти.  Арлекин  делал  вид,  будто  ему  приятно  слышать  эту  новость,  но  когда  врач  отворачивался,  чтобы  достать  необходимые  инструменты,  прохиндей  ловко  и  незаме-тно  менял  местами  все  ящики.  Ничего  не  подозревающий  Паяц-хирург  принимался  соединять  их  в  одно  целое  и  результат  получался  соответствующий…  Пока  несчаст-ный  пациент  и  обескураженный  доктор  предавались  общему  горю,  злодей-Арлекин  за  их  спинами  пустился  в  пляс  от  радости…
   Смотреть  на  всё  это  было  выше  моих  сил!  Каждая  новая  сцена  причиняла  мне  почти  физическую  боль,  а  справедливое  негодование   зрительного  зала  только  уси-ливало  мои  муки.  Надо  было  срочно  что-нибудь  предпринимать,  пока  дело  не  заш-ло  слишком  далеко.  И  я  сделал  последнюю  попытку  вернуть  представителя  силовых  структур  в  русло  его  прямых  обязанностей.
  «Лейтенант,  наверное,  хватит  разглядывать  этот  балаган,  -  сказал  я  тоном,  быть  может,  чересчур  резким,  нежели  это  допустимо  при  общении  с  людьми  в  погонах.  -  Давайте-ка  вернёмся  к  нашему  общему  делу.  Надеюсь,  вы  не  забыли,  что  перед  ва-ми  преступник?!»
  «Какой  ещё  преступник?!,  -  прямо  ахнул  от  возмущения  инспектор,  любовь  к  теат-ру  в  котором   одержало,  по-видимому,  полную  победу  над  чувством  долга.  -  Это  же  артист!  И  какой  артист!  Великий!  Настоящий  Сальвини!»
  Восторги  поклонника  Мельпомены  зашли  так  далеко,  что  он  горячо  зааплодировал  и  закричал  «браво!»…
  Действие  пьесы  продолжало  разворачиваться  с  ужасающим  для  меня  откровением.     Мой  сценический  двойник  Арлекин,  изнемогая  от  избытка  чёрных  замыслов,  перепо-лнявших  его  подлую  голову,  уже  успел  обкумекать  новое  злодейство  и  теперь  с  бо-льшой  для  себя  выгодой  продавал  изувеченного  друга  соседу-работорговцу  в  пурпу-рном  плаще  и  золотых  очках,  которого  очень  убедительно  изображал  всё  тот  же  Паяц.
  Зал  бурно  негодовал  по  поводу  этой  сделки.  Лейтенант  выражал  своё  негодование  вместе  со  всеми,  один  раз  даже  схватился  за  шпагу  в  порыве  гнева,  потом  вдруг,  словно  опомнившись,  он  как-то  задумчиво  покосился  в  мою  сторону,  то  ли  дивясь  моей  зрительской  пассивности,  то  ли  что-то  заподозрив.  На  всякий  случай,  чтобы  задобрить  его,  я  тоже  похлопал  в  ладоши   и  крикнул  через  силу  «браво!»  и  «моло-дцы!».
   /Если  бы  это  могло  мне  помочь!/
   Дальнейшее  развитие  пьесы  определялось  очень  легко.  Арлекин-Луциан,  вобравший  в  себя  худшие  черты  самых  знаменитых  злодеев  мира,  после  всего  содеянного  обра-щался  за  помощью  в  милицию,  дабы  отвести тем  самым  от  себя  все  подозрения. В  роли  милиционера  был  всё  тот  же  незаменимый  Паяц.  Заливаясь  крокодильими  сле-зами,  Арлекин  жаловался  ему,  что  у  него  украли  лучшего  друга.  Вдвоём  они  уса-живались  на  какую-то  палку,  изображавшую  то  ли  лошадь,  то  ли  мотоцикл  и  броса-лись  на  поиски  похитителей.
  Я  понял,  что  если  не  остановить  это  дело  тотчас  же,  то  всё  может  кончится  очень  плохо.  Надо  было  во  что  бы  то  ни  стало  сорвать  спектакль.  Но  как  и  каким  обра-зом?.. 
  Заведённый  до  крайности  своей  беспомощностью,  я,  наконец,  взорвался  и  нагово-рил  блюстителю  порядка  массу  самых  нелицеприятных  вещей:  я  открыто  говорил  про  растущий  криминальный  беспредел  в  стране,  про  коррумпированность  высших  милицейских  чинов,  про  юридическую  незащищённость  простых  граждан,  про  запя-тнанную  честь  мундира и  про  многое  другое…
   Лейтенант  слушал  меня  с  раскрытым  от  изумления  ртом,  а  затем,  когда  я  кончил,  хлопнул  себя  ладонью  по  лбу  и  порывисто  воскликнул:  «Верно,  парень!  Как  ты  это  хорошо  всё  сказал! Эти  комедианты  кому  хочешь  зубы  заговорят!  Как  они  мне  го-лову  заморочили!  Ну  да  ладно,  теперь-то  мы  выведем  их  на  чистую  воду!  Держись,  я  сейчас».  И,  велев  ждать  его  здесь,  он  куда-то  исчез.
   Зрительный  зал  Колизея  клокотал  и  булькал,  словно  открытая  чаша  его  была  пе-реполнена  кипящей   вулканической  лавой.  Мне  казалось,  что  предел  этому  кошмару  никогда  не  настанет,  и  гнусные  клоуны  будут  вечно  гвоздить  меня  и  позорить  пе-ред  всем  честным  народом.  Выносить  их  наглое  кривляние  не  было  никакой  воз-можности.   Они  всё,  буквально  всё  переворачивали  с  ног  на  голову,  выставляя  меня  главным  виновником  всех  бед  и  несчастий,  обрушившихся  на  кума.  Зрители   реаги-ровали  на  всё  это  с  завидным  единодушием.  «Позор!  Стыд  и  позор  предателю  и  подлецу!»,  -  неслось  отовсюду.  Скамья  подо  мной  содрогалась  от  топота  бесчислен-ных  ног.  Я  сидел,  вжав  голову  в  плечи,  сколько  было  возможно,  и  ещё  натянул  сверху  на  голову   куртку,  пытаясь  хотя  бы  таким путём  оградить  себя  от  всеобщего  презрения.  Обжигающие  взгляды  в  великом  множестве  ощутимо  полосовали  мою  спину  по  всем  направлениям,  и  мне  небезосновательно  казалось,  что  сейчас  вслед  за  взглядами  на  меня  обрушится  град  сокрушительных  ударов:  будут  бить  кулаками,  ногами,  тростями  и   всем,  что  подвернётся  под  руку. 
  В  какой-то  момент  я  всё же  не  выдержал.  Чувство  оскорблённого  достоинства  по-лыхнуло  вдруг  во  мне  с  такой  силой,  что  я  не  смог  усидеть  на  месте.  Словно  под-брошенный  пружиной,  я  вскочил,  засемафорил  руками,  и, неизвестно  к  кому  обраща-ясь,  заорал  во  всё  горло:
  «Неправда  всё  это!  Не  верьте  им!  Не  так  всё  было!  Не  так,  а  совсем  иначе!...»
   Что  тут  началось?!
   Здесь  никто  не  хотел  меня  слушать.  Со  всех  сторон  тотчас  же  понёсся  оглушите-льный  соловьино-разбойничий  свист,  перекрывая  мои  слова.    Зрительный  зал  завыл  и  заулюлюкал  на  разные  голоса.  Всё  вокруг  меня   странным  образом  пришло  в  дви-жение,  исполненное  неясных  намёков  и  откровенных  угроз.  В  воздухе  надо  мной  затрепетали  чьи-то  перепончатые  крылья,  над  самым  теменем  угрожающе  завис  чей-то  острый  клюв,  пару  раз  по  носу  меня  мазнули  пышным  петушиным  хвостом,  а  лапа,  продолжавшая  сжимать  развёрнутое,  но  так  и  не  начатое  эскимо  на  палочке,  подплыла  поближе  и  одним  точным,  ловким  движением  запихнула  его  мне  в  рот…
   Это  уже  был  удар  ниже  пояса!  Я  был  настолько  ошарашен  коварством  неизвест-ной  руки,  что  не  сразу  понял,  что  теряю  дыхание.  К  тому  же  вместо  ароматной  пломбирной  свежести  в  моём  рту  оказалась  какая-то  студенистая  клейкая  масса,  не-что  среднее  между  столярным  клеем  и  замазкой  для  окон.  Выплюнуть  её  не  было  Никакой  возможности.  Отвратительная  масса  поднималась  и  разбухала,  словно  тесто  на  хороших  дрожжах.  Моментально  забив  до  отказа  весь  мой  рот,  она  вскоре  зале-пила  и  носоглотку,  а  затем,  не  переставая  распухать,  неумолимо  поползла  вниз  по  гортани,  грозя   затопить  всё  моё  существо  сверху  донизу.  Почувствовав,  что  сейчас  может  произойти  катастрофа,  я  бешено  закружился  на  месте,  схватившись  руками  за  горло,  а  затем  какими-то  судорожными,  ломаными  движениями,  напоминающими  от-дельные  па  брейк-данса  середины  80-х  начал  пробираться  между  рядами  к  выходу,  наступая  в  темноте  на  чьи-то  ноги,  лапы,   копыта  и  клешни…
   На  последнем  дыхании  вывалился  я  в  проход  и,  не  обращая  ни  на  кого  внимания,  принялся  всеми  доступными  средствами  избавляться  от  мерзкого  пухнувшего  клея,  уже  грозящего  взорвать  мою  голову  изнутри.  Брейк-данс  80-х  сменился  пляской  Святого  Витта.  Я  едва  не  порвал  себе  рот  от  уха  до  уха,  едва  не  свернул  себе  че-люсть,  но  всё  же  каким-то  сверхъестественным,  нечеловеческим  усилием  мне  уда-лось  исторгнуть  из  себя  эту  гадкую  замазку,  столь  умело замаскировавшуюся  под  мороженое… 
  Свежий,  чистый  воздух  щедрым  потоком  хлынул  через  освобождённый  рот  в  мои  исстрадавшиеся  лёгкие.  В  сладкой,  блаженной  истоме  упал  я  на  ступеньки  прохода,  безгранично  радуясь  тому  ежедневному,  ежеминутному  счастью,  которое  мы,  к  со-жалению,  не  ценим,  и  на  которое  почти  никогда  не  обращаем  внимания  -  счастью  дышать  полной  грудью.  У  меня  даже  не  было  сил  доползти  до  выхода!  Мои  руки  и  ноги  были  руками  и  ногами  младенца.  И  только  моя  грудная  клетка  в  тот  мо-мент  ходила  ходуном.  Вдохи  и  выдохи  исторгались  из  неё  с  шумом  работающего  поршня  паровой  машины.  Я  был  счастлив,  внимая  работе  этого  поршня!  Мне  ка-залось,  что  так  можно  лежать  и дышать  целую  вечность,  но  счастье  моё  оказалось  кратковременным.  Мой  широко  раскрытый  рот  успел  сделать  всего  лишь  несколько  глотков  свежего  воздуха,  как  вдруг  рядом  снова  запахло  серой  и  озоном… 
   Что-то  оглушительно  и  вместе  с  тем  знакомо  затрещало-затарахтело  у  меня  над  головой,  а  по  рядам  заметались  снопы  яркого  света,  предвещая  приближение  чего-то  невиданного,  сверхъестественного.  Не  имея  сил  самостоятельно  подняться,  я  задрал  голову  и  увидел  красавца-лейтенанта.  Оседлав  верхом  своего  железного  коня,  изры-гающего  дым  и  огонь,  словно  сказочный  дракон,  он  прямо  по  ступенькам  катился  вниз  по  проходу,  трясясь  и  подпрыгивая,  издавая  какое-то  неимоверное  железное  жужжание,  разбрызгивая  вокруг  себя  снопы  разноцветных  огней,  которые  не  гасли,  а  отлетая  подальше,  делились  и   размножались,  вспыхивая  с  новой  силой.  Можно  было  подумать,  что  сам  древнегреческий  бог  Аполлон  посетил  этот  скромный  при-ют  на  своей  огненной  колеснице.  Сияние,  окружавшее  его  вместе  с  машиной,  могло  иметь  только  божественное  происхождение.  Впрочем,  мне  было  уже  решительно  всё  равно.  Я  только  лишь  слегка  приподнялся  на  своём  месте,  чтобы  отдать  честь  и  за-свидетельствовать  тем  самым  своё  уважение  такому  высокому  проезду.
   Но  лейтенанту-Аполлону  этого  было  мало.  Поравнявшись  со  мной,  богоподобный  инспектор  чуть  притормозил  и,  улыбнувшись  своей  неотразимой   улыбкой,    прокри-чал:  «Немедленно  в  машину!  Настало  время  для  решающей  атаки!»  Вслед  за  этим  он  одной  рукой  безо  всяких  церемоний  втащил  меня  в  свою  колесницу,  и  мотоцикл  продолжил  невероятный  спуск  по  ступеням…
   От  бешеной  тряски  внутри  меня  начались  ужасающие  спазмы.  Я  несколько  раз  пытался  что-то  втолковать  сумашедшему  лейтенанту,  но  обкусав  себе  до  крови  язык  и  губы,  отказался  от  этой  затеи… 
     Так,  объятые  дымом  и  пламенем,  с  треском,  грохотом  и  завыванием,  оставляя  за  собой  огненный  извивающийся  шлейф,  словно  некая  шальная  комета  залетела  в  цирк    из  глубин  космоса,  мы  выпали  из  прохода  на  арену  и  помчались  прямиком  на  лицедействующий  балаган,  намереваясь  захватить  его с  ходу.  Однако  бродячие  скоморохи  не  дремали.  Заметив  нас,   они  немедленно  снялись  с  якоря,  и  весь  их  театр  на  колёсах,  не  прерывая  представления,  неспешно  покатился  по  окружности  арены.
   Зал  заревел  от  восторга.
   Здесь  повторилась  та  же  самая  история,  что  и  в  начале  нашей  погони.  Казалось,  на  этот  раз  всё  в  наших  руках:  и  лейтенант  был  настроен  самым  решительным  об-разом,  и  скорость  он  выжал  предельную,  и  на  таран  шёл  вполне  натурально,  изоб-разив  на  лице  отчаянно-смелую  гримасу,  и  кудлатые  вражеские  козлы,  как  и  преж-де,  еле-еле  тянули  за  собой    повозку-развалюху;  казалось  -  ну,  теперь  обязательно  догоним,  теперь-то  точно  столкновения  не  избежать!  Не  уйдут  от  возмездия  подлые  шуты!  Всё  получат  сполна!  Ан  нет!  Серый  фургон,  подчиняясь  таинственному  зако-ну  о  Зайце,  безуспешно  пытающемуся  догнать  Черепаху,  маячил  у  нас  перед  самым  носом,  а  в  руки  никак  не  давался…
  Спустя   некоторое  время,  приложив  максимум  усилий,  мы  всё  же  подошли  к  фур-гону  на  расстояние,  достаточное  для  абордажа.   Заметив  это,  лейтенант  немедленно  передал  мне  свою  шпагу  с  перламутровым  эфесом.  Приказав  нападать  и  бить  «силь-нее», поскольку  «церемониться  с  ними  нечего»,  он  попытался  обойти  преступников  со  стороны,  чтобы  прижать  их  затем  к  бортику  арены.
  В  моей  голове  давно  уже  всё  перевернулось  вверх  дном.  Я  плохо  помнил,  зачем  мы  здесь,  кого  спасаем  и  на  кого  нападаем.  Тупо  подчиняясь  отданному  приказу,  я  схватил  шпагу,  и  когда  мы  приблизились,  нанёс  по  обтрёпанным  краям  повозки  не-сколько  колюще-режущих  ударов. 
   Аудитория  ответила  на  мои  выпады  звероподобным  хохотом. Казалось,  смеются  не  люди,  а  какие-то  чудовищные,  доисторические   слонопотамы.  Арена  у  нас  под  нога-ми  заходила  ходуном  от  этого  вселенского  ржания.  Нормальные  зрители  никогда  бы  так  смеяться  не  стали.  Хотя  смеяться  было  над  чем.  Именное  оружие  лейтенанта  на  проверку  оказалось  не  опаснее  мухобойки.  Великолепная  шпага  с  перламутровым  эфесом  гнулась  и  извивалась  в  моих  руках,  будто  резиновая,  выбивая  из  серой  хол-стины  целые  тучи  девственной,  нетронутой  пыли.  Захлебнувшись  в  этой  пылевой  атаке,  я  безостановочно  расчихался,  и  чихи,  сотрясавшие  мой  организм,  оказались  столь  свирепыми  и  взрывными,  что  одним  из  них  меня  едва  не  выбросило  из  коля-ски,  и  только  лейтенант  своей  железной  рукой  сумел  вовремя  предотвратить  моё  падение…
  Бесплодность  моих  атак  стала  очевидна  почти  сразу,  но  я,  словно  одурев,  некото-рое  время    продолжал  храбро  орудовать  безопасным  клинком,  науськиваемый  своим  лукавым  командиром. 
  В  самом  же  балагане  представление,  между  тем,  шло  полным  ходом.  Его  участни-ки,  будто  не  замечая  наших  действий,  играли  с  небывалым  подъёмом.  Каждая  фра-за,  каждая  новая  мизансцена  встречались  вулканической  овацией  зала.  Финал  спекта-кля  обещал  вылиться  в  грандиознейший  апофеоз!  Во  всю заливались  невидимые   ме-дные  духовые,  зверски  гремели  литавры,  утробно  бухали,  перекликаясь  диковинными  барабанными  трелями,  настоящие  африканские  барумы.  На  фоне  этого  чудовищного  музыкального  сопровождения  гнусавый  ведущий  торжественно  объявил,  что  возмез-дие  не  за  горами,  и что  порок  скоро  будет  наказан.  Неприкрытое   злорадство  слы-шалось  в  его  словах…
   Смысл  сказанного  не  сразу  дошёл  до  меня.  Намахавшись  досыта  шпагой-пылевы-бивалкой,  я,  наконец,  отшвырнул   её  и  потребовал  от  милиционера  срочно  приме-нить  огнестрельное  оружие…
  Он  ничего  не  ответил  на  это.  Когда  же  я  повторил  свои  требования,  он  лишь  Ки-внул  головой,    указав  мне  на  сцену,  где  сейчас,  судя  по  всему,  происходило  нечто  очень  важное.  Вслед  за  тем,  нахмурившись,  лейтенант  с  напускной  серьёзностью    приложил  длинный  палец  к  губам,  словно  прося  соблюдать  тишину.
  Что  же  ещё  такого  интересного  выкинули  эти  несносные  скоморохи?!..
  Я  перевёл  взгляд на  сцену  и  сразу  отметил  там  существенную  перемену,  отозвав-шуюся  нехорошим  холодком  у  меня  под  сердцем.  Клоуны  больше  не  скакали,  не  кривлялись  и  не  прыгали.  Они  стояли  неподвижно,  у  самого  края  ширмы,  разгляды-вая  нас  сверху  в  упор  так,  словно  видели  впервые.  Вот  сливовые  губы  Паяца  дрог-нули  и  растеклись  в  плотоядной  ухмылке.  Указав  Арлекину  на  нас  с  лейтенантом,  он  вдруг  произнёс  такие  слова:
  «Они-они,  похитители  и  есть.  А  это  всё  -  обыкновенная  маскировка.  Но  меня-то  не  обманешь,  я  их  хорошо  знаю.»
   Я  прямо  подпрыгнул  на  месте.  Это  была  ключевая  фраза  лейтенанта,  которую  он  произнёс  ещё  в  самом  начале  нашей  погони.  Зачем  они  её  повторяют?  Что  ещё  на-думали  эти  подлые  кривляки?  Чем  опять  собираются  нас  огорошить?   Выдержав  до-лгую   паузу, с  теми  же  хищными  интонациями  в  голосе  Паяц продолжил:
  «Главное,  застать  их  врасплох.  Негодяи  получат  у  нас  сегодня  хорошую  трёпку.»
  Здесь  Арлекин  встрепенулся,  вытянулся  в  струнку  и,  мастерски  раскладывая  свой  голос  на  многозвучие  синодального  хора,  запел:  «А  до-о-о-ку-у-у-мен-ты-ы-ы  у-у  ва-ас  ее-е-е-сть?..  Пре-е-е-едъя-я-я-я-ви-и-и-и-те-е-е-е…»
  Я  тигром  набросился  на  лейтенанта  и  с  такой  силой  принялся  его  трясти,  что  дра-гоценные  звёздочки  с  его  погон  посыпались  вниз,  словно  спелые  горошины.
  «Сделай  же  хоть  что-нибудь,  мент  поганый!  Сам  ведь  нарвался!  Стреляй,  что  ли,  если  есть  из  чего!»
  Но  мой  бравый  вояка  словно  воды  в  рот  набрал.  Эти  оскорбления  ничуть  его  не  затронули,  как,  впрочем,  и  угрожающие  действия  артистов.  А  ещё  через  минуту  вся  картина  полностью  переменилась.  Мы  на  той  же  бешеной  скорости  мчались  в  обра-тном  направлении,  а  следом   за  нами  всё  так  же  неторопливо,  будто  нехотя,  катил-ся  вразвалочку  жуткий,  серый  балаган.
  Публика  сходила  с  ума  от  такого  зрелища.  Мне  казалось,  что  сейчас  на  арену  со  всего  необъятного  конуса   бушующего  амфитеатра  обрушатся  взбаламученные  селе-вые  потоки  или  же  нас  накроет  настоящий  горный  обвал.
  «Почему  мы  отступаем,  лейтенант?»  -  только  и  смог  выкрикнуть  я.
  «Потому  что  они  нас  преследуют!»  -  резонно  отвечал  тот.
  Он  почему-то  насупился,  перестал  улыбаться  и   весь  его  вид  теперь  как  бы  гово-  рил:  сам  напутал,  сам  и  выпутывайся.  Получалось,  что  я  же  ещё  и  был  во  всём  виноват!
  Наше  позорное  бегство  развивалось  с  тем  же  азартом  и  ускорением,  как  совсем  недавно  погоня.
  Шокирующие  перемены  продолжали  следовать  одна  за  другой.  Поминутно огляды-ваясь  на  наших  нежданных  преследователей,  я  вдруг  заметил,  что  они  каким-то  об-разом  успели  позаимствовать  отдельные  детали  нашего  туалета.  На  треугольной  го-лове  Паяца  красовалась  форменная  фуражка  моего  компаньона,  Арлекин  с  видимым  удовольствием   наряжался  в  мою  вывернутую  наизнанку  куртку.  «Примета  плохая!  Примета  плохая!»  -  как  попугай  верещал  он,  оглядывая  свою  обнову  и  подмигивая  мне  то  одним,  то  другим  раскрашенным  глазом.  Я  схватился  обеими  руками  за  го-лову  и  тут  обнаружил  на  ней  шутовской  колпак  с  погремушками,  который  ещё  пять  минут  назад  был  на  нашем  друге  Арлекине.
  «Да,  что  же  это  такое,  лейтенант?  -  взвыл  я,  пытаясь  сорвать  с  себя  бесовское  ук-рашение.  -  Что  здесь  происходит?  Кто  мы  теперь  такие?  Кто  тут  настоящие  артис-ты?»
  Мой  спутник  уже  в  открытую  щеголял  грязно-белыми  клоунскими  брыжами  и  та-кими  же  грязными,  развевающимися  манжетами.  От  прежней  формы  на  нём  оста-лась  лишь  одна  портупея.
  «Ничего-ничего,  -  неопределённо  отзывался  то  ли  клоун,  то  ли  лейтенант,  оправляя  на  себе  новый  наряд.  -  Не  унывай.  Может  ещё  выпутаешься,  хотя,  конечно,  нелегко  тебе  придётся…  Главное,  суметь  что-нибудь  изобразить.»
  Неожиданная  перемена  мест  слагаемых,  судя  по  всему,  ничуть  его  не  расстроила.  Наверное,  какая-то  очень  важная,  известная  ему  одному  сумма,  согласно  железному  арифметическому  правилу,  не  должна  была  от  этого  измениться.  «Не  вешай  носа,  -  поучал  он  меня,  -  не  тяни  резину,  а  лучше  покажи,  на  что  способен.  А  то  будет  поздно.»
   Клоун-лейтенант  говорил  правду: могло  стать  действительно  поздно.  Серый  фургон  уже  почти  нагнал  нас,  и обитатели  его были  настроены  весьма  решительно  и  как-то  совсем  не  по  игровому.  Я  хорошо  слышал,  как  Паяц  громко  сказал  Арлекину:  «То-лько   бей  сильнее,  церемониться  с  ними  нечего!»  Тот  немедленно  вооружился  боль-шим  позолоченным  трезубцем  и,  перевесившись  через  ширму,  принялся  изо  всех  сил  колотить  меня  по  плечам  и  спине…
  Всё  это  проделывалось  им  как  бы  шутя,  что-то  вроде  имитации  моего  неудачного  нападения  на  фургон,  но  если  я  своей  шпагой-пылевыбивалкой  не  мог  причинить  никому  ощутимого  вреда,  то  в  данный  момент  всё  получалось  как  раз  наоборот.   Гулявший  по  моим  плечам  трезубец,  хоть  и  выглядел  бутафорским,  но  его  вес  зна-чительно  превосходил  его  видимые  размеры.  Плюс  ко  всему  он  ещё  очень  больно  кололся.  Арлекин,  войдя  во  вкус,  орудовал  им  от  души.  Однако  я  всё  терпел  и  по-бои  переносил  стойко,  покрикивая  лишь  в  самые  непереносимые  моменты.
  «Выступай  же!»  -  рявкнул  лейтенант,  видя,  что  дела  мои  совсем  плохи.
  На  бандитском  фургоне,  похоже,  действительно  ждали  зрелищ.  Когда  я,  спотыка-ясь  на  каждом  слове,  начал  читать  дрожащим  голосом  первое,  что  пришло  мне  в  голову  /это  были  «Джинны»  Гюго/,  задира-Арлекин  слегка  поумерил  свой  пыл  и  даже  на  какое-то  время  заслушался…

                …Злой  силой  влекома
                Из  тёмной  страны
                Песнь  мрачного  гнома
                Смущает  все  сны…,  -  старательно  выговаривал  я,  озираясь  то  на  лейтенанта,  то  на  фургон.
   Но  вскоре  стихи  наскучили  моему  истязателю,  и  он  возобновил  свои  действия.
   И  тогда,  уворачиваясь  по  возможности  от  безжалостного трезубца,  я  продолжил    выступление  тем,  что  начал  показывать  фокусы,  которым  научился  в  своё  время  у  Копперфильда.
   Оказалось,  что  я  ещё  кое-что  могу.  Я  глотал   гаечный  ключ,  любезно  предложен-ный  мне  водителем,  и  извлекал  его  затем  из  уха;  лихо  высекал  огонь  из  пальца,  тут  же  превращая  его  в  разноцветный,  сверкающий  фейерверк;  я  рвал  в  клочья  свой  шутовской  колпак,  и  он   срастался  у  всех  на  глазах  и,  превратившись  в  папс-кую  тиару,  сам  налезал  на  мою  голову.  При  этом  я  не  переставал  декламировать  «Джиннов»,  и  слова,  поначалу  неуверенные,  скомканные  и  не  очень  хорошо  произ-носимые,  со  временем  окрепли  и  теперь  вылетали  изо  рта  звонкие  и  чеканные,  сло-вно  юбилейные  десятирублёвики.  Чтение  шло  без  запинок,  несмотря  на  то,  что  пос-ледний  раз  я  выступал  с  этим  стихотворением  лет  сто  тому  назад,  ещё  на  своём  школьном  выпускном…

                А  джинны  пчелиным  проносятся  роем,
                Ломая  деревья,  как  хрупкий  тростник,
                Смеются  и  плачут  и  с  бешеным  воем
                Уродливо  резко  несётся  их  крик…

   Так  я  постепенно  увлёкся  и  не  заметил,  как  добрался  до  коронного  номера  прог-раммы  -  до  распиливания  живых  тел…
   Суматоха  вокруг  стояла  невероятная!  Я  уже  не  помню,  кого  именно  начал  пилить  в  первую  очередь.  /Хотя  кто  в  такой  ситуации  мог  по  доброй  воле  согласиться  на  подобный  эксперимент  -  тоже  непонятно?!/  Вряд  ли  я  вообще  спрашивал  чьего-либо  согласия.  Но  во  время  этого  процесса  кто-то  моими  руками  заходился  душераздира-ющим  воплем,  изо  всех  сил  пытаясь  вырваться!..  Тем  не  менее,  я  работал,  как  ав-томат,   и  опомнился  только  когда  обнаружил,  что  сижу  в  коляске,  доверху  завален-ной  ворохом  пёстрых  лоскутьев…
  Что  это?!  Я  распилил  Арлекина?!  Значит,  джинны  тоже  пилятся?!  Ну,  тогда  впе-рёд,  моя  боевая  ножовка!!..
   
                Толпа  их  растёт,  по  пространству  летая
                И  с  хохотом  всё  на  пути  сокрушая,
                Как  буря,  как  вихрь,  как  судьба  роковая,
                Как  молнии  яркий  и  острый  язык…

   Мутный,  кровавый  туман  окутал  мою  голову… В  нём  прыгали,  скакали  и  кривля-лись  какие-то  уродливые,  перекошенные  личины,  знакомые  и  незнакомые.  Кто-то  ожесточённо  тряс  меня  за  плечо,  крича  в  самое  ухо:  «Что  с  вами?  Вам  плохо?  Вам  помочь  чем-нибудь?..»  Кажется,  это  был  врач  со  «скорой».  Точно  -  он.  Кто,  кроме  него,  мог  так  заботливо  совать  мне  под  нос  пузырёк  нашатыря  и  запихивать  в  рот  целыми  упаковками   таблетки  аспирина?  Но  мне  не  потребовалась  его  помощь.  Вме-сто  благодарности  я  схватил  горе-хирурга  за  ворот  халата  и  распилил  всего  вдоль  и  поперёк  вместе  с  нашатырём  и  аспирином…
   Затем  подошла  очередь  соседа-доброхота  в  золотых  очках  -  и  с  ним  уже  приш-лось  основательно  повозиться.  Старик  ни  за  что  не  хотел  ложиться  под  пилу.  Он  всячески   пытался  отказаться  от  этого  трюка,  упирался,  тряс  перед  моим  лицом  ин-валидным  и  пенсионным  удостоверениями,  предъявлял  какие-то  почётные  грамоты  и  благодарности,  выложил  даже  медаль  ветерана  труда.  Но  не  помогла  ему  ни  одна  из  вышеперечисленных  заслуг!  Любитель  писать  письма  в  газету  пошёл  вместе  со  всеми  в  общий  котёл.  Впрочем,  я  ещё  думал  пощадить  седого  болтуна,  но  остано-виться  уже  не  мог.  Ножовка  прыгала,  как  очумевшая,  сама  искала  и  находила  себе  жертвы.  Правду  сказать,  я  этому  не  особенно  противился,  почуяв  какое-то  странное,  неизвестное  мне  доселе  удовлетворение,  когда  под  железными  зубьями  крушилось  и  перемалывалось  всё,  что  попадалось  на  пути…

                Крик,  хохот,  и  свист,  и  рыданье.
                Ужасные  духи  на  дом  мой  летят,
                Его  потрясают  и  до  основанья
                В  весельи  безумном  разрушить  хотят…

   С  особым  рвением  принялся  я  препарировать  серый  фургон.  Хрустел  деревянный  остов  балагана,  трещала  и  лопалась  пыльная  холстина,  пронзительно  визжали  разма-лёванные  клоуны,  пытаясь  спрятаться  друг  за  дружку  -  всё  было  напрасно!!  Ножов-ка  трудилась  безостановочно  и  беспощадно,  как  лесопилка,  она  находила  всех  и  ка-ждого,  не  разбирая  ни  пола,  ни  возраста.  Сам  лейтенант  неоднократно  пытался  меня  остановить,  угрожая  привлечь  за  ношение  холодного  оружия  -  я  отвечал  диким  хо-хотом  на  его  ментовские  замашки!  Никакие  угрозы  на  меня  сейчас  не  действовали.  Я  сам  угрожал  всем  и  каждому,  в  том  числе  и  блюстителю  порядка.  Последний   ещё,  быть  может,  надеялся  спастись,  прикрывшись  своим  правоохранительным  стату-сом,  но  -  опять  же!  -  не  помогло.  Вскоре  настал  и  его  черёд!  И  его  постигла  судь-ба  всех  остальных  ряженых:  не  спасли  ни  мундир,  ни  оружие.  И  его  -  на  части!  И  его  -  в  крошку!  В  мелкую,  почти  в  пыль…  С  превеликим  нашим  удовольствием!  А  фальшивую  шпагу  его  я  растоптал,  не  пожалев  дорогой  перламутр.  Я  мстил  за  ку-ма,  за  себя  и  за  нас  обоих,  за  все  наши  мытарства  и  мучения,  но  больше  всего  -  за  своё  унизительное  выступление  перед  шутами…

                …Светлее,  они  улетают,
                Посланники  тёмной  судьбы,
                Лишь  в  воздухе  цепи  бряцают,
                Да  слышится  рокот  трубы…

   
   ..Когда,  наконец,  я  пришёл  в  себя,  то  обнаружил,  что  никакого  Колизея  с  его  ди-кими  зрителями  -  ржущими  слонопотамами  больше  нет.  Не  было  также  ни  затемнё-нного  амфитеатра,  ни  переполненных  лож,  ни  арены,  по  окружности  которой  прохо-дили  эти  бесконечные  гонки.  Я  стоял  совершенно  один  на  пустынной  дороге  без  начала  и  конца,  окружённый  со  всех  сторон    беспорядочными  нагромождениями  всевозможного  хлама,  состоящего  из  резаных  досок,  тряпок,  гвоздей,  болтов,  Шуру-пов,  каких-то  непонятных  запчастей  от  несуществующих  механизмов,  а  также  лох-мотьев  шипованной  резины.  Тут  же  валялись  помятые  цилиндры,  поломанные  трос-ти,  перепачканные  белые  перчатки,  валялось  ещё  какое-то  блестящее  барахло,  но  у  меня  не  было  ни  времени,  ни  желания  разглядывать его. 
    Всё-таки  цель  моя  была  достигнута!  «La  commedia  e’finita»,  -  произносил  я  и  сам  себе  аплодировал.  Увы!  Некому  было  даже  порадоваться  моему  триумфу.  Все  дейс-твующие  лица  этой  комедии,  равно  как  и  зрители,  были  перемолоты  смертоносными  зубьями,  которые,  ещё  не  остыв  от  непосильной  работы,  продолжали   дымиться  так,  словно  только  что  варились  в  кипятке.  Всему  положила  конец  моя  взбесившаяся  но-жовка,  но  другого  способа  остановить  этот  чудовищный  спектакль  у  меня  не  было.
   Впрочем,  одному  свидетелю  всё  же  удалось  уйти  от  расправы.  Это  был  тощий,  кудлатый  козёл,  один  из  тех,  что  тянули  за  собой  фургон  комедиантов.  Оставшись  без  упряжи,  он  улепётывал  прочь  во  все  лопатки  с  такой  поспешностью,  словно  чу-вствовал  за  собой  какую-то  особую  вину.
   Честное  слово,  я  бы  ни  за  что  не  стал  за  ним  гоняться  -  на  кой  мне  сдался  этот  козёл?!  Но  его  чёрный,  блестящий  глаз,  лукаво  косившийся  в  мою  сторону,  плюс  хорошо  знакомая  голливудская  улыбка  заставили  меня  собрать  в  кулак  все  оставши-еся  силы  для  последнего  решающего  рывка.
   Однако…  у  этой  погони  продолжения  не  получилось.  Хитрому  животному  удалось  спасти  свою  шкуру.  И  вовсе  не  потому,  что  он  бегал  быстрее.  Я  находился  в  таком  заведённом  состоянии,  что  мог  бы  догнать  керинейскую  лань.  Но,  как  нарочно,  до-рогу  в  самый  неподходящий  момент  пересекло  невесть  откуда  взявшееся  стадо  мел-корогатого  скота,  и,  конечно  же,  кудлатый  мерзавец  не  упустил  своего  шанса  сме-шаться   с  толпою  собратьев.
   Отыскать  его  в  такой  массе  рогатых  и  блеющих  совершенно  не  представлялось  возможным.  Правда,  я  слёзно  умолял  пастухов,  неулыбчивых,  суровых  старцев  по-мочь  мне  отыскать  в  стаде  нужный  мне  экземпляр  и   даже  намекнул  при  этом,  что  среди  их  коз  и  баранов  завёлся  нечистый.  Я  попытался  припугнуть  пастухов  неотв-ратимыми  бедами,  которые  должны  были  обрушиться  на  их  седые  головы  в  связи  с  подобным  сюрпризом.  Но  понимания  с  их  стороны  я  не  встретил.  Пастухи  только  посмеялись  моим    предсказаниям,  да  пообещали  спустить  на  меня  собак,  если  я  не  отстану  и  не  перестану  размахивать  у  них  перед  носом   подозрительно  окровавлен-ной  пилой.
   Что  мне  ещё  оставалось  в  такой  ситуации?!  Только  одно:  плюнуть  на  всё  и  отп-равляться   домой,  что  я  и  сделал,  даже  не  удостоив   удаляющееся  стадо  прощаль-ным  взглядом.  Я  боялся,  что  если  буду  смотреть  на  него  слишком  долго,  то  начну-тся  какие-нибудь  новые  метаморфозы-головоломки,  на  которые  меня  просто  не  хва-тит.  Короче  говоря,  я   решил  больше  не  испытывать  судьбу  и  удалился  с  поля  боя,  так  и  не  поняв,  победа  это  или  поражение.  Я  шёл  и  на  ходу  машинально  дочиты-вал    последние  строки  «Джиннов»:

               Уснём,  уж  свет.
                Кругом  их  нет  -
                Ушли  с  земли.
                Вдали  рассвет…..
  …………………………………………………………………………………………………..
  …………………………………………………………………………………………………...
  …………………………………………………………………………………………………..
  …И  вот  мы  с  кумом  опять  сидим  у  него  дома  на  кухне,  опять  пьём водку  /на  этот  раз  уже,  конечно,  не  «BLEACK   DEATH»/  и  смотрим,  как  на  экране  телевизо-ра  Великий  и  Ужасный   Копперфильд  завершает,  наконец,  свою  грандиозную  про-грамму.  Между  нами  вновь  царит  мир  и  согласие,  как  будто  ничего  и  не  произош-ло.  Во  всяком  случае,  нам  обоим  очень  хочется  в  это  верить.  Когда  я  после  долгих  своих  скитаний   вернулся  домой,  то  застал  там  кума,  целого  и  невредимого.  Он  си-дел  за  столом,  как  ни  в  чём  не  бывало,  пил  чай  и  дожидался  меня.
   Я  был  настолько  утомлён  и  измучен,  что  даже  не  смог  толком  порадоваться  его  счастливому  избавлению.  После  всего,  что  я  перенёс,  мне  уже  было  ни  до  чего.  Меньше  всего  мне  хотелось  вновь  погружаться  в  водоворот  только  отшумевших  страстей,  а  потому  все  расспросы  было  решено  отложить  до  поры  до  времени.  Хотя  расспрашивать  кума  и  так  было   бесполезно.  Он  не  помнил  решительно  ничего  из  того,  что  с  ним  происходило,  начиная  с  того  самого  момента,  когда  я  распилил  его  на  части,  а  затем  сообщил,  что  не  имею  возможностей  воссоединить  всё  обратно.  По  его  словам,  после  этого  шокирующего  известия  он  будто  провалился  в  какую-то  яму,  в  которой  пролежал  неизвестно  сколько,  потеряв  счёт  времени  и  не  реагируя  на  события,  и  пришёл  в  себя   уже  здесь,  снова  сидя  за  этим  кухонным  столом. 
  Объяснить  худо-бедно  эту  ситуацию  можно  было  только  таким  образом.  Я  поду-мал,  что,  скорее  всего,  Копперфильду  просто  надоело  возиться  с  нами.  Решив,  что  не  стоим  мы  его  волшебного  могущества,  великий  чародей  побросал  нас  на  преж-ние  позиции  и  занялся  своими,  более  неотложными  делами.
   Как  бы  то  ни  было,  но  в  тот  вечер  мы  долго  сидели  и  беседовали  на  отстранён-ные  темы,  не  задавая  друг  другу  лишних  вопросов.  Кум  сразу  подхватил  мою  мол-чаливую  установку  на  невыяснение.  Беседа  текла  мирно,  я  бы  сказал,  подчёркнуто  мирно,  и  ничто  больше  не  омрачало  нашего  взаимного  миролюбия.
   Но  ведь  наболевшие  вопросы  всё  равно  остались.  От  них-то  никуда  не  деться,  не  спрятаться.  Они,  как  заноза,  сидят  в  самом  чувствительном  месте,  всё  время  напо-миная  о  себе.  Они  так  и  просятся  на  язык  и   в  любой  момент   готовы  с  него  сор-ваться,  из-за  чего  постоянно  приходится  быть  начеку  и  даже  слегка  покусывать  себя  за  кончик  языка,  чтобы  часом  не  сболтнуть  лишнего.  Это  очень  неприятное  ощуще-ние,  когда  жаждешь  чего-то  спросить,  когда  любопытство  пучит  и  распирает  изнут-ри,  а    знаешь,  что нельзя  и  потому  держишь  себя  под  контролем,  перебарывая   му-чительный  любопытный  зуд.
   Наконец,  кум  не  выдерживает.  Голосом  ровно  ничего  не  значащим,  словно  речь  идёт  о  погоде,  он  как  бы  невзначай  роняет:
  «Да,  кстати,  чуть  не  забыл  /это  он-то  -  чуть  не  забыл!/,  хотелось  тебя  спросить…  хотя,  впрочем,  какая  теперь  разница?  Но  всё-таки,  как  у  тебя  получались  все  эти  штуки-трюки:  полёты,  исчезновения,  перемещения  и  проч.?  Как,  а?»
   Его  вопросы  ударили  меня  по  самому  больному  месту.  Сказать  по  правде,  я  ожи-дал  услышать  другое.  Мне  думалось,  что  прежде  всего  он  захочет узнать,  как  и  что  я  делал  для  того,  чтобы  вернуть  ему  первоначальный  облик.  Всё-таки  это  было  на-много  важнее,  чем  всё  остальное,  на  мой  взгляд.  Что  с  ним  на  самом  деле  проис-ходило,  кум  не  помнил,  но  он  даже  не  пытался  это  узнать.  То,  как  я   страдал  и  боролся,  как  погибал  и  возрождался  из  пепла,  его  не  интересовало.  Ему  надо  было  знать,  как  я  сквозь  стены  проходил,  да  под  потолком  кувыркался  -  а  на  всё  осталь-ное  чихать  он  хотел.  Такова  была  его  благодарность  за  все  мои  непризнанные  под-виги!
   Молча  переварив  обиду,  я  хорошенько  обдумал  ответ  и  сказал  так:
  «Видишь  ли,  куманёк,  не  хочу  тебя  разочаровывать,  но  все  эти  вещи,  столь  зани-мающие  твоё  воспалённое  воображение,  на  самом  деле  оказываются  гораздо  проще  при  ближайшем  рассмотрении.  Транцендентное,  паранормальное,  метафизическое  -  всё  это  чепуха  и  бредни!  Этими  труднопроизносимыми  терминами  пользуются  мА-лообразованные   люди,  которые  хотят  создать  себе  ореол  таинственной  учёности,  эдакого  запредельного  знания.  На  самом  деле,  всё  вздор!  Главное  -  ПОВЕРИТЬ  В  СЕБЯ!!  Поверить  и  понять,  что  ты  можешь  всё  и  заставить  себя  сделать  это.  Вот  я,  казалось  бы,  простой,  обыкновенный  человек,  а  видишь,  на  что  оказался  спосо-бен!  А  всё  почему?  Да  потому  что  в  нужный  момент  и  в  нужном  месте  сумел  со-браться,  сконцентрировать  всю  свою  волю  и  сказать  себе:  Я   МОГУ!  И  ты  смо-жешь,  дружище,  не  сомневайся  в  этом.  У  тебя  это  даже  пойдёт  лучше,  чем  у  меня.  Одна  твоя  теоретическая  база  чего  стоит.  Да  с  таким  багажом,  как  у  тебя,  не  то,  что  к  потолку  -  к  Марсу  взлетишь.  Дерзай,  дружище.  Главное,  поверить  в  себя  и  по-настоящему  захотеть!  И  всё  обязательно  получится.»
   Весь  этот  монолог  произносился,  разумеется,  с  тонким  расчетом  на  болезненное  кумово  самолюбие.  И  расчеты  полностью  оправдались!  Рыба  заглотила  всю  наживку  без  остатка.  С  хрустом   и  причмокиванием.  Не  успел  я  закончить,  как  глаза  кума  загорелись  сумашедшим  огнём,  и  он  взревел: «Ты  думаешь,  у  меня  получится?!  А  что  если  попробовать  прямо  сейчас,  а?!  А  давай-ка  я  постараюсь,  как  ты  гово-ришь?!»  Продолжая  оставаться   невозмутимым  снаружи,  но  ликуя  внутри,  я  ответил:  «Почему  бы  и  нет?!  Всё  в  твоей  власти,  дружище.  Только  мой  тебе  совет,  начни  сперва  с  чего-нибудь  попроще.»
   Какое  там  -  попроще!?  Кума  несло  на  всех  порах,  и  он  не  желал  слушать  Ника-ких  советов.  Зрелище,  которое  он  представлял  из  себя  во  время  этих  своих  дер-заний,  можно  было  охарактеризовать,  как  «весь  вечер  на   ковре».  Я  в  жизни  своей  не  видел  ничего  более  уморительного.  Поначалу  я  крепился,  как  мог,  наблюдая  за  тем,  как  мой  «ученик»  с  дикими  воплями  «Я  могу!  Я  по-настоящему  хочу!  Я  верю  в  себя!»  бьётся  головой  о  стену,  пытаясь  её  пройти  насквозь;  или  же  высоко  под-прыгивает,  стараясь  взлететь,  и  падает  при  этом  так,  что  содрогается  весь  дом.  Но  терпение  моё  оказалось  недолговечным.  Прыснув  пару  раз  в  ладонь,  я  наконец  не  выдержал  и  расхохотался  во  всё  горло.  Звонко.  Раскатисто.  Заразительно.  Перечёр-кивая  тем  самым  весь  пафос  только  что  произнесённой  мною  речи. 
   Кума  озадачила  моя  неумеренная  смешливость.  Он  не  понимал,  как  это  я  -  глав-ный  вдохновитель  его  опытов  -  вместо  того,  чтобы  помогать  и  наставлять,  хохочу,  схватившись  обеими  руками  за  живот.  Он  обратился  ко  мне  с  каким-то  вопросом,  но  я  уже  ничего  не  мог  говорить  и  на  все  его  «почему?»  отвечал  новыми  взрывами  хохота.
   Тогда  кум,  очертя  голову,  вновь  ринулся  выполнять  невыполнимое,  и  это  привело  к  тому,  что  я  всем  телом  сполз  со  стула  на  пол  и  уже  не  столько  смеялся,  сколько  стонал  и  рыдал.  Мне  казалось,  что  ещё  немного  -  и  я  сейчас  тресну  пополам,  как  смеющийся  боб  из  сказки  братьев  Гримм…
   Кто-то  в  своё  время  очень  хорошо  подметил:  хорошо  смеётся  тот,  кто  смеётся  в  последний  раз.  Перепробовав  всевозможные  способы  чародейства  и  получив  в  наг-раду  за  то  джентльменский  набор  шишек  и  синяков,  а  также  шквал  моего  самого  искреннего  веселья,  кум  в  конце-концов  утихомирился  и  сел  за  стол.  Но  какая-то  странная  задумчивость  овладела  им  после  того.  Во  время  нашей  дальнейшей  беседы  он  всё  больше  отмалчивался  и,  не переставая  думать  о  чём-то  своём,  бросал  на  ме-ня  косые,  но  очень  выразительные  взгляды,  природа  которых  была  мне  не  совсем  ясна…
   Мы  действительно  слишком  долго  засиделись  в  тот  вечер.  Час  уже  был  очень  по-здний,  и  я  чувствовал  в  себе  страшную  усталость.  Горячий  чай  и  крепкое   вино  ра-зморили  меня  окончательно.  Вскоре  я  начал  клевать  носом  и  сам  не  заметил,  как  уснул…
  …………………………………………………………………………………………………
   Сон  мой  был  сладкий,  но,  судя  по  всему,  не  слишком  долгий.  Вскоре  я  проснул-ся  оттого,  что  лежать  стало  как-то  очень  неудобно,  жёстко  и  тесно.  Меня  словно  упаковали  в  какой-то  деревянный  ящик,  весьма  приблизительно  отвечающий  разме-рам  моего  тела.  Мне  было  никак  не  повернуться  на  другой бок  и  даже  привстать  я  не  имел  возможности:  голова  немедленно  ударялась  в  невидимую  крышку,  которой  меня  для  каких-то  нужд  заботливо  прикрыли  сверху. 
   Я  сделал  несколько  безуспешных  попыток  раздвинуть  стены  странного  деревянного  пенала,  в  котором  неизвестно  как  очутился,  после  чего  заметил,  что  крыша  над  мо-ей  головой  имеет  прямую  продольную  щель  во  всю  свою  длину.  Через  неё  снаружи  пробивался  свет.  Я  немедленно  пристроился  к  щели  глазом,  и  первое,  что    увидел,  это  то,  что  нахожусь  по-прежнему  в  кумовой  гостиной.  Это  открытие  обрадовало  меня  до  чрезвычайности,  ибо  я  уже  начал  опасаться,  что  угодил  в  очередную  ло-вушку,  подстроенную  шутником-Копперфильдом.  Но  время  его  аттракционов  закон-чилось.  Здесь  всё  оставалось  на  своих  местах,  если  не  считать  того,  что  платяной  шкаф  вместе  со  мной  был  переведён  в  горизонтальное  положение  и  установлен  на  нескольких  стульях.
   Кому  и  зачем  понадобилось  запихивать  меня  в  шкаф?  Или  это  я  сам  забрался  ту-да  и  уснул,  совершенно  себя  не  контролируя?!
   Я  уже  собирался  позвать  кума,  как  вдруг  через  смотровую  щель  увидел  его  само-го.  Он  выходил  из  дверей  и  направлялся  прямиком  ко  мне.  Его  вид  крайне  озада-чил  меня.  Кум  был  необычайно  бледен,   на  лице  его  лежала  печать  какой-то  страстной  одержимости,  как  у  человека,  которому  больше  нечего  терять  в  этой  жи-зни. 
  «Послушай-ка,  дружище…»  -  начал  было  я  и  осёкся…
    В  правой  руке  кума,  словно  меч-кладенец,   поблёскивала  хорошо  наточенная  одно-ручная  пила!..
   Мой  друг  подошёл  к  перевёрнутому  шкафу  и  склонился  над  ним  так  низко,  что  заслонил  собою  свет  электрической  лампочки.  Его  лицо  находилось  совсем  близко  от  меня  и,  вглядевшись,  я  только  теперь  понял,  что  означали  те  косые  взгляды,  ко-торыми  он  одаривал  меня  исподволь,  сидя  за  столом…
   Я  инстинктивно  дёрнулся  всем  телом,  пытаясь  выбраться  из  шкафа,  но  очевидно  этот  ход  был  заранее  предусмотрен.  Дверцы  шкафа  были  надёжно  закреплены  ещё  чем-то  помимо  мебельного  замка,  поэтому  они  не  поддались,  а  только  затрещали.
   На  серых  губах  кума  промелькнуло  отдалённое  подобие  улыбки  -  слабой  и  снис-ходительной  -  и  тут  же  исчезло.  Лицо  замерло,  будто  окаменело,  и  только  глаза  продолжали  жить  лихорадочной,  безумной  жизнью,  выдавая  неуёмные  устремления  своего  хозяина.
    «Главное  -  поверить  в  себя!  -  произнёс,  наконец,  он  голосом  негромким,  но  очень  ровным  и  мерным,  словно  подстраиваясь  под  ход  какого-то  своего  внутреннего  мет-ронома.  -  Главное,  по-настоящему  захотеть.  И  тогда  всё  обязательно  получится!»
  Вслед  за  тем  он  положил  свободную  ладонь  на  поверхность  шкафа,  примерился,  глубоко  вздохнул…  и  я  услышал,  как  над  моей  головой  ритмично  заработали  зубья  пилы,  вгрызаясь  в  рассохшиеся  панели  ДСП………………………………………
………………………………………………………………………………………………