Радужный вояж, главы 5 - 8

                ГлАвА пЯтАя.   МОСКВА - ПЕТУШКИ
               

     Поначалу отношения у нас с Натальей складывались легко и просто. Я быстро привык к её постоянному присутствию рядом и оно не тяготило меня. Моя попутчица оказалась своеобразным человеком с незнакомым для меня взглядом на мир. Кроме нескольких необходимых мелочей она обычно возит с собой в некоем подобии торбы всего два относительно тяжёлых предмета: отрез брезента на случай ночёвки под открытым небом, служащий ей либо накидкой, либо подстилкой, и - никогда не догадаетесь, сколько ни напрягайтесь... китайский словарь! По его иероглифам она толкует узоры, возникающие на её пути из среза камней, в сплетении ветвей, на панцире черепахи и в прочем бесконечном множестве явлений. Вселенная представляется ей сотканной из бесчисленных миров, и все они связаны незримыми нитями и мостами, этими "радугами космических масштабов", как поэтично она однажды высказалась. Нет ничего случайного в бытие. Всё связано с чем-то и всё вытекает из чего-то. Взаимосвязи даются нам в виде символов и знамений, должных быть расшифрованными, чтобы действовать сообразно их смыслу и этим постигать волшебную тайну жизненной магии, познавать свою карму в потоке событий. Мы не творим наши странствия, мы всего лишь их прочитываем и разгадываем.
     В случае малейшего затруднения, оказываясь перед выбором, Наташа тотчас же подбрасывает монету, доверяя ей судьбу. Этого её обыкновения перекладывать решение своих проблем на чужие, пусть и мифические плечи я не одобрял. И в то же время был благодарен ей за то просветление, что снизошло на меня тогда, на поляне, лишь только Наташа надела на меня свою рубашку и напутствовала: “ Вот так и иди по миру с открытой душой!” В ту минуту я и вправду испытал на себе божью благодать, подобно внезапному озарению усердно молящегося.
      Неси людям свет - и свет получишь… Об этом мы и разговаривали по дороге в Москву.
     Заметив, что я прихватил с собой в путешествие карманный баллончик «Кобра» для самозащиты (несерьёзное вообще-то оружие: испытав его после покупки на себе, я лишь чихнул четыре раза подряд - и только; однако оно, по крайней мере, прибавляло уверенности в себе), - так вот, углядев его, моя спутница ужасно взволновалась и стала горячо доказывать, что сам факт обладания этой вещью уже провоцирует моё подсознание на агрессию и будет мешать чистоте общения с людьми.
     Ей удалось настолько убедить меня, что где-то в лесах Тверской губернии я решился и на полном ходу поезда эффектно запустил баллончиком в открытое окно. Наталья пожала мне руку. А часом позже нисколько не удивилась, когда уже на улице мы обнаружили в траве оброненные кем-то мужские наручные часы.
      - Возьми! Вот что Бог тебе послал взамен твоего дурацкого баллончика.
      - Зачем мне? У меня свои есть.
      - Бери! Расплатишься ими с проводником или шофёром, когда будешь возвращаться из Астрахани. Меня ведь тогда уже с тобою не будет.
      - А где тебя будет?
     - Знаешь, я решила ехать потом дальше на юг, в Среднюю Азию. Передать привет кара-кумским пескам. Мне сегодня был знак такой в книге, что поняла: надо съездить. Я только постою на песке босыми ногами, помолюсь за пустыню - и назад. В Карелию.
     Что ж, её дело. Пусть едет, коли есть потребность. Я разве что не могу разделить её готовности по первому сомнительному знаку менять жизненный путь. Будучи однажды на Алтае и собираясь двигаться дальше на восток, Наташа рассматривала данный ей кем-то атлас нашей страны, выбирая дальнейший маршрут. В этот момент прилетел маленький зелёный жук, сел на страничку с Донецкой областью и, оставив тёмное пятнышко возле её родного города Дзержинска, улетел. Она не раздумывая приняла это событие за указание свыше возвращаться домой и на другой же день отправилась в противоположную сторону, на Украину.
     Наташа рассказала мне этот случай в пути, и я подумал: может, оно и хорошо, что все мы такие разные. Тем интереснее наши встречи на этой земле. Для одного человека, самостоятельно определяющего свою жизнь, жучок, испачкавший страничку в книжке, не значит ровно ничего. Другому может изменить судьбу.
     Когда Наталья убеждённо говорит о высших космических силах, влияющих на каждый наш шаг, о музыке сфер, о глубинных взаимосвязях сущего, её лицо просветляется, глаза молодеют и я вижу перед собой 15-летнюю девочку, одухотворённую верой, чистотой юности и идеей мировой гармонии, унаследованной людьми ещё с античных времён.
     Шли вторые сутки нашего знакомства.
     После пары вечерних визитов к моим хорошим родственникам в Зеленограде и Москве мы с Наташей намеревались ехать на восток в сторону Владимира.
     К слову, будучи в Зеленограде - это для Москвы примерно то же, что Зеленогорск для Питера, - я приобрёл там в спортивном магазинчике новое, этого года, третье уже издание “Практики” Антона; от первых двух оно отличалось не только ярко-оранжевой обложкой, но и существенно переработанным содержанием - как я уже говорил, без очковтирательных методов передвижения, да ещё кучей новых примеров из собственного опыта. А первое издание (с которого всё для меня и началось) подарил мне, кстати, зеленоградский мой троюродный брат, заядлый турист и спортсмен-катамаранист Саша Кулаков, в семью которого я ненадолго заглянул с Наташей, повергнув ею поначалу в удивление сашину маму. В том же магазинчике я приобрёл и некоторые рыболовные снасти на случай голода в Поволжье, невзирая на протесты своей подруги: к чему, мол, заранее готовить покушение на живых тварей, пока нет в этом необходимости?
      Итак, 1-го июля, в 10 часов вечера, мы с Наташей сели на Курском вокзале в пригородный поезд до Петушков.
      Небезынтересно было мне впервые прокатиться по “веничкиным местам”, по той железной дороге, где разворачивается (разумеется, как бы) действие бессмертного романа Венедикта Ерофеева “Москва - Петушки”, под влиянием которого многие из нас когда-то находились. В пути вспоминались мне строчки из этого щемящего трагифарса.

     “ ...Вы, конечно, спросите: а дальше, Веничка, а дальше что ты пил? Да я и сам путём не знаю, что я пил. Помню - это я отчётливо помню - на улице Чехова я выпил два стакана охотничьей. Но ведь не мог же я пересечь Садовое кольцо, ничего не выпив? Не мог. Значит, я ещё чего-то пил. .. а что и где я пил? И в какой последовательности? Во благо ли себе я пил или во зло? Никто этого не знает и никогда теперь не узнает. Не знаем же мы вот до сих пор: царь Борис убил царевича Димитрия или наоборот?”
     “Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые. Это вселяет в меня чувство законной гордости... Я счастлив, что родился и возмужал под взглядами этих глаз.”
     «Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигам!..»
     “Я остаюсь внизу и снизу плюю на всю вашу общественную лестницу. Да. На каждую ступеньку - по плевку. Чтобы по ней подниматься, надо быть пидорасом, выкованным из чистой стали с головы до пят. А я - не такой.”
     “Не в радость обратятся тебе эти тринадцать глотков”, - подумал я, делая тринадцатый глоток. “Ну пусть. Пусть светел твой сегодняшний день. Пусть твоё завтра будет ещё светлее. Но кто поручится, что наше послезавтра не будет хуже нашего позавчера?” “Вот-вот! Ты хорошо это, Веничка, сказал. Наше завтра - и так далее. Очень складно и умно ты это сказал, ты редко говоришь так складно и умно.”
     “Нет, вот уж теперь - жить и жить! А жить совсем не скучно. Скучно было жить только Николаю Гоголю и царю Соломону. Если уж мы прожили 30 лет, надо попробовать прожить ещё 30, да, да.”
     “Надо чтить, повторяю, потёмки чужой души, надо смотреть в них, пусть даже там и нет ничего, пусть там дрянь одна - всё равно: смотри и чти, смотри и не плюй...”
     “ И если я когда-нибудь умру - а я очень скоро умру, я знаю - умру, так и не приняв этого мира, постигнув его вблизи и издали, снаружи и изнутри, постигнув, но не приняв, умру, и Он меня спросит: “Хорошо ли было тебе там? Плохо ли тебе было?” - а я буду молчать, опущу глаза и буду молчать, и эта немота знакома всем, кто знает исход многодневного и тяжёлого похмелья. Ибо жизнь человеческая не есть ли минутное окосение души? и затмение души тоже. Мы все как бы пьяны, только каждый по-своему, один выпил больше, другой меньше. И на кого как действует: один смеётся в глаза этому миру, а другой плачет на груди этого мира. Одного уже вытошнило, и ему хорошо, а другого ещё только начинает тошнить. А я - что я? я много вкусил, а никакого действия, я даже ни разу как следует не рассмеялся, и меня не стошнило ни разу. Я, вкусивший в этом мире столько, что теряю счёт и последовательность, - я трезвее всех в этом мире; на меня просто туго действует... “Почему же ты молчишь?” - спросит меня Господь, весь в синих молниях. Ну, что я ему отвечу? Так и буду: молчать, молчать...”

     …Эти отрывки всплывали в моей памяти по мере того, как всплывали за окошком названия станций, они же - названия глав романа: “Кусково - Новогиреево” . “Чёрное - Купавна”, “Омутище - Леоново” ... Однако слушательница моя не разделила моего восторга, когда я цитировал ей эту прозу. Она нашла её слишком низменной и даже пошлой.
      - Человек, обуреваемый земными страстями, не может настолько возвыситься душой, чтобы создавать шедевры! Для этого надо оторваться от мирской жизни.
      - А Пушкин? - неоригинально возразил я. - Его ведь ой какие страсти распирали - и жизнелюб, и женолюб был известный. А при всём при этом гений безусловный, ещё при жизни всеми признанный!
      - Потому-то он и не реализовался до конца: страсти назад тянули. Стряхнул бы он их с себя, поднялся к Богу - и тогда обычные, приземлённые люди просто не поняли б его произведений: таких вершин он сумел бы достичь! А так - остался им близок и оттого любим.
      - Ну что же, каждый живёт, как умеет. Как дышим, так и пишем, - не стал я спорить. - Значит, иначе он не умел. Каждый ведь «по-своему несчастный», как у Высоцкого в песне про Ивана-дурака.
      - Не лучше ли сказать: каждый счастлив по-своему?
      - А ты видела совершенно счастливых людей? Покажи мне хоть один экземпляр!
      - Но разве их нет, по-настоящему счастливых и свободных?
      - Не знаю, пока не встречал таковых. Тем паче – в сегодняшнее нелёгкое время! Вообще я всегда держался убеждения, что счастье, если оно и снизошло, осознаётся только задним числом. Либо как желанное будущее. В настоящем времени его непременно что-нибудь “обламывает” из-за как раз вот этой, как ты говоришь, приземлённости людской жизни. Потери, так сказать, на трение.
      - А если на приземлённость эту, на трение плюнуть хоть разок и - взлететь?
      Тут мы приехали в Петушки.
      Отложив на время поэтико-философические материи, перешли к прозе быта (надо же завтра чем-то жить!): прошарили насквозь вставшую на ночную стоянку “собаку” и насшибали аж две больших сумки бутылок, не иначе как приземлёнными горе-преемниками ерофеевского героя нам оставленными.
     Шёл второй час ночи. Стали искать на ночь приюта - с тем, чтобы раным-рано поутру сесть на пригородный поезд до Владимира. Потыкались впотьмах по окрестностям, но так и не сыскали подходящего места для расстановки палатки. Тогда под раскидистым кустом неподалёку от петушковского вокзала (“Петушки. Садовое кольцо”) расстелили на траве поверх раскатанной палатки наташин брезент и легли рядышком на спины.
     Звёзды бережно и любопытно заглядывали сверху в наши глаза. Моя соседка говорила:
      - Люби землю. Землю, по которой ступаешь днём, на которой спишь ночью. И она тебе плохого не сделает. Не простудишься, не заразишься от неё никогда. Меня в детстве мамки-тётки учили: земля - бяка, нельзя её брать руками, в рот, и всё такое. А выросла я - прозрела! Стала земле верить. И она меня не обижает, оберегает в пути.
      Вот такая она, моя попутчица Наташка.
      Через несколько дней мы расстанемся, до Астрахани она со мной не доедет, а уйдёт с Крестным ходом в Дивеевский монастырь. Но её заповеди не пропадут для меня , и в продолжение всего путешествия я буду чувствовать над собой её оберегающие крылья.
      О том, что из Нижнего Новгорода предполагает вскоре совершиться многодневный Крестный ход на юг - в Дивеево, в известный монастырь с мощами Серафима Саровского, центр российского паломничества, - я узнал накануне в Москве, позвонив своей сестре Ирине Новосельской и её мужу Алексею Меладзе, который к своим тридцати с небольшим годам прошёл настолько же интересный, насколько и сложный путь: скрипач симфонического оркестра - танкист-“афганец” - матрос Черноморского флота - слесарь московского автозавода - директор полиграфического предприятия - учащийся Духовной семинарии. Я попросил его: назови, будь добр, какие вдоль по Волге есть монастыри, на случай ночёвки в них. И он тут же, выйдя в Интернет, продиктовал мне в трубку местоположение монастырей Нижегородской, Саратовской и Волгоградской епархий, а заодно сообщил и о предстоящем Крестном ходе.
     Когда уже в дороге я рассказал Наташе об этом предполагаемом событии, она, как глубоко верующая, чрезвычайно загорелась им. Да и я решил попытаться попасть к тем крестноходцам и пройтись с ними несколько времени - интересно всё же. Когда ещё такое выпадет? Подывымся, шо це за ход за такой.
     Но до конца, пожалуй, вряд ли выдержу - ведь они пойдут не быстро, со стоянками, меня это сразу утомит. Не люблю долго зависать где-то, люблю разнообразие, движение. Меня, как сказали бы на “Рейнбоу”, парит зависалово.



                ГлАвА шЕсТаЯ.   ДО И ПОСЛЕ БЕРЕГОВ КЛЯЗЬМЫ


     О Владимире, этом богатом памятниками старины древнейшем русском городе, части золотого кольца России и родине владимиро-суздальской школы иконописи, у меня осталось лишь одно и не слишком радужное воспоминание: сразу же по прибытии в него меня и Наташу забрали в дежурную часть милиции, где промурыжили до следующего нашего поезда. Так что знакомство с Владимир-княжескими соборами отлетело из-за этого в туманное будущее.
     Дело было так. Едва мы сошли с поезда из Петушков и двинулись по перрону, гружёные полными бутылок сумками в надежде обменять их на какую-то деньгу, как со ступенек здания вокзала нас окликнул местный блюститель порядка, толстый усатый дядька. Точно такими в советских фильмах и учебниках изображались служаки царской полиции. Его заинтересовал наш нестандартный вид. Ретиво борясь за красоту родного города прополкой разношёрстных бродяг, он затащил нас в привокзальную ментовку, где, промаявшись с полчаса в зарешёченной комнатёнке, мы прошли через допрос двух участковых, проверку документов и обыск на предмет выявления колюще-режущего и стреляюще-взрывающегося инвентаря. Я простил Их Младшелейтенантскому Самолюбию его манеру допроса (“Ты думаешь, если ты из Санкт-Петербурга, то мы тут никто, козявки? Мы тоже не лыком шиты!”) и дал понять, что уважаю Владимир с его славной милицией, хоть и не смог осмотреть город по её милости. А Наташа шепнула мне:
      - Покажи им фотографии с “Радуги”!
     Я поупирался - им-то зачем?! - но всё же достал десятка два рейнбовских фоток, сделанных на кафтинском фестивале двумя неделями раньше. Дежурный и его помощник с любопытством их проглядели, хохотнули над видом людей в пёстрых тряпках , однако усатый смягчился, вернул мне мой топорик с вырезанным на ручке словом “RAINBOW” и отпустил нас восвояси.
     Происшествие с ментурой ещё больше сблизило нас и, довольные, что легко отделались, мы с Наташей поспешили на поезд, что через несколько минут отправлялся в Ковров.
     (Антон Кротов после рассказывал мне, что его тоже во время одного путешествия задержал вокзальный “мент” во Владимире - не тот же ли самый? - причём, как выяснилось, ровно за 6 лет до нас, день в день.)
     Уже едучи в поезде обнаружили, что оставили в милиции одну из наших сумок с вещами. Поразмыслив, решили не возвращаться. Там ценного не было, мелочи да одёжа. Наташа не преминула заметить:
      - Бог знает, что делает. Значит, не нужна нам эта сумка. Да и милиция была нам с тобой не просто так подсунута. Мы этим УВД-шникам дали представление о совсем новом для них явлении, о “Радуге”. Теперь если они и подцепят ещё кого-нибудь из наших оттуда, то уже с пониманием отнесутся к этим людям.
      - А мы с тобой вроде как инструмент для этого?
      - Конечно! Кто-то должен быть первым. Богу виднее, кого избрать для своих целей!  А забытые вещи... надо подумать, что это значит. Значит так... во-первых, была там зажигалка моя. Она есть концентрация огня. Перед тем были найдены часы, а они есть  символ Хроноса, времени, -  это во-вторых. Обретение временнОй стихии и лишение огненной означает для нас... Загляну-ка в словарь!
      Эти дотошные метафизические изыскания порядком утомили меня и я преспокойно проспал на натальиных коленях до самого Коврова. Что бы там ни было, она хороший товарищ. А что есть странности, то кто же из нас вовсе без них? К тому же она вроде как женщина, а из этого следует, что ей нужен Покровитель, защитник, тем паче при её незащищённой жизни, и Наташа облекла образ такового в подходящую к кочевому одиночеству форму.
     В Коврове мы наконец сдали москва-петушковские бутылки и на часть вырученных денег побаловали себя пирожками с картошкой и пивом. Поначалу я склонялся вместо пива к двухлитровой бутыли кваса, дабы остаток взять в дорогу, однако Наталья уверила меня, что квас есть продукт разложения, тогда как пиво, напротив того - соединения, и следовательно, с макробиотической точки зрения полезнее.
     До ближайшего поезда на восток, к Вязникам, оставалось часа четыре, и мы пошли не спеша через город. Моими целями было: осмотреть его, найти попутно какую-нибудь музыкальную школу или типа того и подавить там на клавиши фортепиано ради поддержания профессиональной формы, и наконец - отправить телеграмму домой; Наташа же намеревалась  поздороваться с городом через купание в реке Клязьме, на которой он стоит. Так уж заведено у неё: по прибытии в новый населённый пункт окунуться в речку, озеро, пруд, словом, в любой водоём, на берегу которого он расположен. Или хотя бы помочить в нём ноги. Такой вот ритуал приветствия, вхождения в гармонию с местом, куда довелось попасть.
     Город вполне благоустроен. Нашли и музыкальную школу. Вахтёрша готова была нас впустить, но без телефонного разрешения директора поопасилась, а того, конечно же, на месте не случилось. Ладно, ничего, и не такие обломы бывали. Телеграмму я отправил, и пошли мы после того в местный парк. Есть в Коврове экскаваторный завод, а при нём, чтоб рабочим лучше и культурнее отдыхалось - Парк Экскаваторостроителей, довольно обширный и со спуском на берег Клязьмы, широкой и быстрой здесь, с крутыми и почти безлюдными берегами.
     Спустились к воде, сбросили с себя всё до нитки и намылись-накупались-наплавались вдоволь. Напоследок посетили Спасо-Преображенский собор, колокольня которого возвышается над берегом и, выполнив намеченную программу, побрели не торопясь через город. До поезда оставался почти час.
     По дороге беседовали, и вот тут-то, когда я по дурацкой своей привычке иронизировал над цветистостью увиденных нами церковных обрядов, в наших отношениях впервые прозвучали диссонирующие нотки.
      - Нет в тебе истинной духовности! Ты какой-то половинный весь, хоть и парень вроде бы хороший...
      - Бог создал таким. По его милости не умею, видать, верить в него по-настоящему.
      - И всё-то ты обращаешь в шутку!
      - А что для тебя есть духовность? Вера? - в кого? - в сомнительного бога, которому ты доверяешься: бросаешь вверх монетки да толкуешь свои закорючки?
      - Потому что Он лучше меня знает мой путь.
      - Лучше тебя… Ну и вера у тебя, ёлки-палки!
      - А ты разве не хочешь Ему довериться?
      - Иногда хочу. Бывает. Но и на себя не мешает понадеяться.
      - Всё равно ты лично ничего не решаешь.
      - Я же не пёс, которому нужен хозяин! Нечего надеяться на кого-то, самому нужно пробиваться.
      - Ты слаб.
      - Это почему же я слаб?!
      - Потому что ты всего лишь человек. Он – единственная сила в этом мире.
      - Ага, всё ясно: твоё христианство – это религия для слабых! Оно в первую голову создано на потребу им, слабым духом или телом. А сильный сам себя спасёт.
      - Ты ничего не можешь без Его ведома! Всё решает Он.
      - «Решает…» Бог - категория абстрактная, «беспредельное всеобщее» по Гегелю. А слово «решать» предполагает действие. Он что – математик, философ? Или император?
      - Перестань ёрничеством заниматься! А Гегеля я тоже читала, не умничай.
      - Да я просто насчёт твоего Господа хотел тебе доказать: ты, как я вижу, слишком его очеловечиваешь. Наделяешь земными качествами. Раз уж ты в него веришь – он тебя оберегать должен. И других тоже. Тогда почему же то и дело погибают невинные вокруг нас? дети? лучшие из людей?.. Гениальные поэты живут по три десятка лет, а то и меньше! А посмотришь вечером «Новости» - и что? Как-то сразу ослабевает вера в Защитника. Вот и ты доверяешься ему слепо: ищешь опору, как женщина ищет сильного плеча мужика.
      - Я давно уже не женщина!
      - Как то есть?
      - А вот так! Это - пройденный этап. Когда-то чего-чего только в моей жизи не было! Даже с неграми крутила. Теперь всё! Завязала. И не смотри на меня с этой стороны!
      - Да не надо мне ничего от тебя!
      Так мы впервые отдалились друг от друга. Река Клязьма оказалась нашим водоразделом. На её берегах тень чёрной кошки промелькнула между нами, предрекая грядущее расхождение путей.
     Нервно ускорив шаг, мы быстро шли рядом, направляясь к вокзалу.
     Эх, Наташа!.. Не стоило мне так резко укалывать её в её святое, но ведь и она меня задела! Да и насчёт «религии для слабых» я, пожалуй, хватил через край. А слово ведь не воробей… 
     Растормошённые спором, мы взобрались по крутым ступенькам в электричку. На нашу удачу, она следовала аж до Гороховца, через Вязники. Это есть клёво! Только бы шмона не было, а то выпишут из поезда - и ночуй где-нибудь в поле. Но не тут-то было: часа через пол, лишь только мы успокоились после недавней вспышки и лениво переговаривались, разморённые купанием и готовые снова прикорнуть в дальнем пути, с дверным грохотом ввалились в вагон проверяльщики. Человек шесть. Да такие стрёмные!
     Контролёры бывают разные. Есть скромные пенсионеры со скромной зарплатой - такой смущённо сунет в карман твой рубль и пройдёт дальше. Есть амбалы с зэковским прошлым: пассажира с ребёнком, бабульку или бомжа они не тронут, но уж с прилично одетого “зайца” штраф стрясут непременно, это они умеют. Есть строгие тёти в форме, неумолимые на первый взгляд, но и к их женским душам можно найти лазейку уже где-нибудь в тамбуре. Есть и просто шпана, мальчишки в форме жэдэшного техникума, часто чужой - эти сами смываются при опасности, забыв о проверке.
     Но тут заявились все сразу: и две неподкупные дамы, и форменные пенсионер с техникумовцем, да ещё вышибалы в костюмах охранников. Билетов у нас, как водится, не оказалось, и пришлось по их приказанию переместиться с вещами в тамбур, из коего они намеревались ссадить нас на ближайшем полустанке. Мы уже с тоской взирали на воспетые Владимиром Солоухиным владимирские проселки за окном, как вдруг я отыскал в кармане джинсов пару тысячных бумажек и поспешил подарить их служителям закона.(Пишу сие осенью 1997 года, будучи уже наслышан о грядущей с нового года деноминации 1/1000 руб.)
    Нас оставили. «Высадка из электрички – явление очень редкое и происходит не чаще, чем 1 раз за 5000 км путей» (высчитал же!) Мы в эту статистику не попали. И ещё потом в новом издании «Практики» я прочёл: «Знайте, что высадка «зайцев» на мелких полустанках, где нет даже вокзала, запрещена инструкцией».
     Помнится, я не хотел возвращаться к теме безбилетного проезда в поездах, но родившийся тогда “метод символического штрафа” мог бы дополнить главу кротовской книжки, поэтому два слова о нём. Вместо “выписывания” тебя из поезда контролёр выписывает тебе бумажку на какой-нибудь мизерный штраф - 500 или 1000 рублей, внезапно «нашедшихся» у тебя где-нибудь в туфле. На такой случай он имеет обычно квитанции типа штрафа за курение в вагоне. Отрывает одну из них, ставит дату и обменивает на твою мелкую купюру, после чего ты, легализованный, весь этот день уже королём едешь по железной дороге данного региона - Горьковской, Октябрьской, Северо-Кавказской и т.д. , показывая при надобности эту писульку как документ за уже уплаченный штраф. Вот и все дела. Не придерживаясь строго принципа “за дороги не плачу”, слышанного от иных хиппов, я по мере возможности отрываю от себя малые суммы на содержание путей сообщения, удовлетворяясь этим и окупая “заячьи” нервные затраты.
     Таким образом, нам с Наташей удалось откупиться в тот раз и получить пару квитанций на штраф “за нарушение правил пож. безопасности”, по коим мы через два часа благополучно достигли Гороховца и пересели на нижегородскую “собаку”. И вот в семь часов вечера 2-го июля мы впервые оказались в Нижнем Новгороде, который до совсем недавнего времени почти 60 лет назывался Горьким.



                ГлАвА сЕдЬмАя. НИЖНИЙ: ВИЗИТЫ ДУХОВНЫЕ И СВЕТСКИЕ


     В Нижнем Наталья первым делом помочила ноги в месте впадения Оки в Волгу, то есть сразу как бы в обеих великих реках. А я в главном книжном магазине города приобрёл подробную карту нижегородской области, на 32-х листах, двухкилометровку. Она меня здорово выручала в последующие дни.
     На первый вечер пребывания в городе план у меня был таким: повидать главного редактора газеты «Православное слово» Бориса Селезнёва и передать ему привет и кой-какие вести от Алексея Меладзе, заодно узнать подробней о Крестном ходе и прощупать возможность ночлега, а при случае сделать от него несколько телефонных звонков, опять же с дальним прицелом на вписку: местной девушке-неформалке Джесси, моей знакомой по уральской «Радуге»; в Мастерскую изобразительного труда, известное место тусовок (авось и там что-то обломится); бывшей однокурснице, переехавшей сюда жить; и наконец, по поручению моей доброй знакомой, нижегородскому писателю Проймину - с целью договориться о визите к нему.
     В островерхом, видном издали храме Александра Невского на Стрелке, в котором и служил главред «Слова», мне сказали, что он уже отработал и ушёл домой. Зато цветущего вида круглолицый семинарист, дежуривший в воротах, дал в наше распоряжение телефон с АОНом и прочими наворотами (достижениями техники церковь давно уж не гнушается, и священнослужитель за компьютером - нынче явление привычное). Наталье звонить было некуда, а я принялся названивать методично по имевшимся у меня номерам. Но всюду терпел обломы! Джесси нет дома с весны, МИТ отказала, однокурсница опять сменила место жительства, и только с писателем удалось договориться о встрече завтра в 12 часов дня.
     Надо было где-то ночевать.
     Тот же начинающий монах жизнерадостно сообщил нам, что на вокзале имеется ночлежка - там, мол, уютно и достаточно чисто. Почему-то мне сразу при его словах вспомнилась горьковская пьеса «На дне», и я приятно удивился, что здесь думают о бедных путниках. (Всё для вас! Комфортабельный подвальчик имени Горького в Горьком!) Решили однако же приберечь подвальчик на потом, мало ли какой сброд там ошивается, ещё подцепим насекомышей в шевелюры свои, - а покамест попробуем-ка вписаться в здешнем монастыре. Так захотела Наташа, и я согласился; оно и романтичнее.
     Большой Канавинский мост через Оку, последний на этой реке, повёл нас в сторону холмистого центра города. Отсюда, с самой верхотуры, Нижний Новгород и начинал строиться вокруг стен вот этого Благовещенского монастыря, что высится над окским берегом. На сегодня возраст обоих почтенен – по 777 лет. Кривыми улочками и длинными крутыми лестницами мы добрались до монастырских ворот. Вместо привратника-монаха, как обычно бывает, нас прочему-то встретил охранник в форме внутренних войск и при оружии. О неожиданных гостях он сообщил по рации местному начальству в виде пухлого дьячка, вышедшего оглядеть нас подозрительными щёлочка3,ми. Мы попросились на ночлег. Не сочтя нужным ответить, дьячок отправился решать нашу участь с православными боссами, а вернувшись сей же момент, передал их вердикт: никаких бродячих душ на территорию монастыря не впускать! Идёт золочение куполов. А там, где золото, сами, мол, понимаете… чем меньше народу, тем оно спокойнее.
     Мы понимали. Оттого и охрана.
     Посмотрели через ограду на Соборный храм и Успенскую церковь, известную своими реликвиями: Корсунской иконой Божьей Матери и рукописью патриарха Гермогена - ну, тому, что ещё «смутному» Шуйскому соцарствовал, - и побрели восвояси.
      После получасовых поисков нашли ещё один храм, оказавшийся Козьмодемьянской церковью.
      Но тамошняя служительница при первых наших словах, обращённых к ней через забор, дала нам не приют, а от ворот поворот. С откровенно брезгливой миной. Тоже мне, чистоплюи: испугаться безобидной дорожной парочки! А ещё твердят о любви к ближнему…
     Ну вот. Темнеет уж, а другие церкви искать долго, да и всё одно голяк, глушняк и безмазняк. Глухо, как в танке.
     Попробовали мы по примеру хиппарей «перенайтать в парадняке». Но едва пристроились на отрезе пенки возле батареи верхней площадки жилого дома, как боевая бабуся, какие повсюду найдутся, высунула любопытный нос в дверь одной из квартир - и пошло-поехало: вы кто, да откуда, да уходите, да соседей позову, да милицию, да… вонизм, короче. Мало ей своей квартиры, её ещё и лестницы интересуют; пришлось нам удалиться во избежание скандальчика. Далее таких удобных подъездов не попадалось. А темень грозила всё больше.
     Ничего не попишешь: ехать нам, как миленьким, в ночлежку. Ту самую, о которой говорил семинарист.
     Полчаса пути, вновь мы на знакомом вокзале - и что же? «Ночлежка» оказалась обыкновенной частной гостиницей: ни в каком не в подвале, а в новом сверкающем домике типа двухэтажного коттеджа нынешних буржуинов нам предложили «нумер» c благами цивилизации в виде полутораспальной кровати с простынями сомнительной сухости и радио, аж трёхпрограммным. Не за так, понятно, а по 36 тысяч с носа. Это за одну-то ночь! Цветущему семинаристу, видно, и в голову не пришло, что мы можем не располагать этакой суммой. Лишней.
      Ну уж дудки! В гробу я видал эту полуторную кровать! У меня палатка есть, а на кровати своей спите сами за такие-то башли.
     Не на шутку взъерепененный, я схватил не успевшую опомниться Наталью за руку и втащил в подвернувшуюся электричку. Та шла на северо-восток, то бишь в сторону Аляски, а точнее - до Шахуньи. В ней мы проехали один, но длинный перегон, значительная часть коего проходит по нескончаемому мосту через Волгу-матушку и болотистую низменность за ней. Мы проплывали в вагоне над тростниково-осоковым морем, над заросшими озёрами, и любовались остатками вечерней зари, отражавшейся в зеркалах грунтовых вод.
     Сойдя на станции Толоконцево уже в полной темноте, потыкались по закоулкам села и забрели в какой-то подходящий закуток у высохшего пруда. Наощупь я установил в нём палатку – кое-как, вкривь и вкось. Хорошо ещё, что погода была сухая, а то затопило бы нас ночью неслабо с такой-то провисшей крышей. Утром обнаружили, что поставились мы в чьём-то саду, и во избежание очередных эксцессов-конфликтов-инцидентов быстренько смотали удочки.
     Пора было возвращаться в город для встречи с писателем.
     В ожидании поезда перекусили традиционно жёстким вокзальным пирожком с рисом, одним на двоих, и запили водой из колонки. Народу в подошедший состав набилось как сельдей в бочку, здесь тоже на работу ездят поутру в основном от краёв в центральную часть города; в давке тамбура нам не удалось ещё раз полюбоваться с моста приволжской низменностью, зато отпадала проблема оплаты проезда. Во всём ищи хорошее.
     Вчера по телефону писатель, имя ему Константин Данилович, объяснил мне, как отыскать его дом на улице Минина неподалёку от известной площади Минина и Пожарского в центре города. Пока мы ту улицу искали, я раздумывал, как бы поделикатнее отделаться на время от Наташки. Она подруга-то классная, но, и то сказать, с писателем я сам незнаком, встреча предполагается почти деловая, недолгая, и приводить сразу кого-то ещё, неоговоренного… Мне это казалось почему-то неуместным. И когда сели на скамейку в скверике у нужного дома, я попросил попутчицу: пока буду там, в квартире, спустись-ка на пристань и узнай расписание теплоходов на Макарьево, авось получится нам туда-сюда обернуться. Говорят, там монастырь есть какой-то известный.
     Не знаю, как восприняла Наташа это отстранение. Потом-то понял, что зря я так…
     Встретиться договорились на этой же скамейке через час. А если писатель окажется мужиком простым и свойским, то можно будет попросить его позволить нам принять душ, тогда я кликну Наталью из окна; а повезёт - и перекусить получится.
     На том и расстались.
     Добротный, сталинской эпохи, семиэтажный дом с подновлённой лепниной, имел вид помпезный и неприступный. Поднимаясь по лестнице, я заранее ощутил прилив робости. Как-то сама собой отвалилась мысль о принятии душа Разве что «одолжить» немного сахару и заварки, предстоят ведь скитания по лесам….
      И вот я – в просторном и светлом писательском кабинете с высоким потолком, двумя окнами и балконом. Сам писатель восседает передо мной в длинноспинном кресле на фоне книжных стеллажей и персонального компьютера (с начала 90-х эта штуковина стала в квартирах тем же, что цветной телевизор лет 30 назад: знаком культуры и достатка) - далеко не молодой, грузноватый, с седой бородой и в больших очках под благородным лбом. Он - крупная величина в современной литературе, автор уже 15-ти книг. Глухим, одышливым голосом он произносит старомодно закруглённые фразы, начинающиеся с оборотов: «Позволю себе спросить Вас…», «Вам, как человеку образованному, без сомнения знакомо…», «Без ложной скромности поведаю…» и проч., и проч. Он слушает мой рассказ о нашем общем друге Раисе Георгиевне Храмовой, петербургском музыковеде и хоровом дирижёре, а в прошлом – музыкальном редакторе сочинского телевидения, где он работал главным редактором художественных передач - там-то они и познакомились в 50-х годах; он рассматривает переданную ему в подарок афишу с её именем во главе. Затем он «без ложной скромности» рассказывает о своих трудах на литературном поприще.
     Я понял, что после беседы на уровне высших материй заикаться о каких-то пошлых заварках будет «не в тему». В апартаментах писателя я и без того выглядел инородным телом, как бомж в отеле «Метрополь». Так что, посидев минут 15, как того требуют приличия, я поднялся, чтобы откланяться.
     На прощание Константин Данилович разъяснил мне вкратце дорогу от его дома к Кремлю, Консерватории и другим достопримечательностям города. На этом мой светский визит был завершён.
     Привыкнув за последнее время к непринуждённому, в стиле «Радуги», общению с людьми я, с одной стороны, по грешности своей, чувствовал лёгкую досаду и неудовлетворённость, пока спускался от писателя во двор. Но с другой – понимал, что сам писатель тут ни при чём, человек он интересный, сложившийся и состоявшийся. Хотя и не лишённый сознания столичной значимости; и не диво: Нижний Новгород стал теперь третьей столицей. Если раньше на любом СССР-овском почтамте перечень городов начинали три главных: Москва, Ленинград, Киев, а потом уже шли прочие в алфавитном порядке, то теперь - когда Киев уже «не наш» – список сей возглавляют: Москва, Санкт-Петербург, Нижний Новгород. Сюда подались государственные шишки, потерпевшие (или боящиеся потерпеть) неудачу в двух других столицах. А вместе с ними  переметнулись и политические страсти. И теперь над спокойным древним приволжским городом носятся по ветру агитационные листовки и речи, люди рвут глотки на митингах и улицах – ну точно, как некогда и у нас в Питере, пока питерцы в массе своей ещё этим не переболели.
     …Уже больше часа просидел я на скамье свидания, когда наконец появилась Наташа. До пристани она так и не дошла, потому что повстречала на пути туда некую восьмидесятивосьмилетнюю бабушку-путешественницу с рюкзачком, – и зацепились они языками на всё это время. Ну и ладно. Я только рад, что и Наташа не без пользы провела минувший час. У меня свои беседы, у неё – свои.
     Мы перекусили тут же, на скамейке, тем, что оставалось при себе (у писателя ведь я напитался только духовно), но прежде, чем идти-таки к пристани, решили, пользуясь случаем, осмотреть город.
     За несколько последующих часов мы с Наташей успели исходить весь центр, посетить Университет и Консерваторию (там я поиграл ей на рояле Моцарта и Рахманинова), зайти на рынки, в магазины, рассориться вдрызг и помириться, облазать вдоль и поперёк, а также сверху донизу весь нижегородский Кремль, насладиться с высоты его видом на Волгу и солнечным деньком, а затем вымокнуть до кишок под внезапно нагрянувшим ливнем с грозой.
     Ближе к вечеру спустились на пристань и разузнали о теплоходах на Васильсурск (через Макарьево), но желание сплавать на ночь в Макарьевский монастырь пришлось подавить из-за, обычная история, цен на «метеорные» билеты; тащиться же вновь куда-то за город с палаткой… бр-р-р, хоть бы обсохнуть попервоначалу где-нибудь.
     Мокрые и дрожащие, мы влачились по набережной, заботу о следующем ночлеге уступив провидению. И тут со столба на трамвайной остановке предстал перед нами в розовом свете заходящего солнца промокший листок бумаги с таким вот текстом:


                Возлюбленные братья и сестры!
                Православный центр "РАДУГА"
                при содействии администрации города проводит
                П О К А Я Н Н Ы Й   К Р Е С Т Н Ы Й    Х О Д
                из Нижнего Новгорода в Дивеево.
                Присоединяйтесь к нам!
                Выходим 6 июля в 8.30 утра
                из центра «РАДУГА» по адресу:
                Сормово, ул. Планетная, д. 25-б,
                кинотеатр «Орбита». Тел. 27-47-81
                Да пребудет с вами Бог !


     Наташу это сообщение потрясло. Она обернулась ко мне ошалело:
      - Вот это да! Ты видишь? Видишь?
      - Вижу, ну и что? Тот самый Крестный ход, о котором я тебе говорил. Мы ведь собирались о нём разузнать, но сегодня только третье, а выходят они шестого.
      - Но у них же свой православный центр – значит, там и сейчас кто-то есть. Поехали туда на ночлег!
      - Держи карман, очень нас там ждут.
      - Да это же знак! Увидишь, всё сложится, вот гляди: улица Планетная - «Орбита» - «Радуга». Всё это обозначения круга! Пацифик. Для нас с тобой сигнал свыше!
     Возбуждена была девчонка до крайности. И от чего? К подобным очагам верующих я привык относиться скептически. Мне приходилось когда-то ночевать в религиозных центрах - правда, протестантских - на территории не только России, но даже Эстонии (в Таллине и Кейла-Йоа). Несмотря на гостеприимство хозяев, они в таких вот, как я - не способных по натуре своей стать их людьми (а на шпиона я не учился) - чуют нутром чужаков, как ни притворяйся своим, как ни изучи их религию, - оттого и чувствуешь себя среди них не в своей тарелке, оттого и сейчас я порыпался немного:
      - И что же мы им скажем? Что ночевать негде? Да таких нынче, как собак нерезаных. Думаешь, позволят?
      - Конечно! Должны же быть у них спальные места.
      - Места… А кто мы с тобой такие? Да и до выхода ещё три ночи и два дня.
     Возражал я, честно говоря, всё более вяло и неубедительно, скорее для проформы. Вымокли мы, как утопленники, и так уж хотелось тепла и сухости – слаб человек! – что на самом деле я готов был идти ради этого куда угодно, хоть в секту к трясунам.
     Наташе нетрудно было переломить меня последним доводом:
      - Но ведь ты крещёный?
      - Крещёный.
      - И я. Ну и поехали! А сомневаешься – вот тебе ещё один знак, что всё сложится удачно: Сормово – от слова «сормач», «трубач» по-украински. То есть – зов трубы. Это нас зовут. Едем!



                ГлАвА вОсЬмАя:   В ПРАВОСЛАВНОМ ЦЕНТРЕ "РАДУГА"


     Сормово - заокская часть Нижнего Новгорода, образовавшаяся из Кунцевской слободы. Здесь-то и разворачивались в прошлом веке с истинно русским размахом знаменитые на всю Россию ежегодные Нижегородские ярмарки. Сегодня это обширнейший западный район города. Мы ехали сквозь него двумя трамваями и автобусом, а затем топали пешком до Планетной улицы мимо одноэтажных домиков.
     С трудом отыскали запущенный, с облезшей на дверях и окнах краской бывший кинотеатр «Орбита». Прошло время массовых походов в кино, их вытеснило домашнее видео, а кинотеатры отдаются под ЦДЮТуры, залы игровых автоматов (вроде джекпотовских «одноруких бандитов») или такие вот религиозные центры. Хорошо, что не под публичные дома (пока).
     Массивная металлическая дверь долго не открывалась на наши стуки и звонки. Наконец что-то прошуршало за ней, дверь приоткрылась на ширину сдерживающей её цепочки и за ней проявилось из тьмы озабоченное лицо женщины в платке. Переговоры уверенно взяла на себя Наташа:
      - Здравствуйте, да благословит вас Господь! Мы – издалека, на Крестный ход. Вы нас не пустите пожить? А мы вам поможем готовиться.
     Лицо женщины округлилось в довольной улыбке:
      - Вы ещё спрашиваете! Ну конечно, пустим! Заходите, - она распахнула дверь и повела нас за собой через длинное фойе кинотеатра, переоборудованное под храм. От свисающих паникадил бросали отблеск аналои, обтянутые зелёным бархатом; на правом - чтимая икона с ликом Спасителя, на левом – седобородый святитель Николай, покровитель путников вроде нас. Стойка буфета превращена в подобие иконостаса с Царскими Вратами. Всё как полагается в Доме Божием. Рядом с ликами Богоматери и Вседержителя в серебряном киоте - икона преподобного Серафима Саровского; Наташа перекрестилась на неё, проходя мимо, а наша провожатая тем временем говорила на ходу, завихряя по сторонам длинную чёрную юбку:
      - Работа есть, работы много. Два дня всего осталось, а подготовка большая. Работы всем хватит! Хорошо, что приехали заранее. Работа найдётся, найдётся. А пока располагайтесь!
     Мы вошли в зрительный зал, довольно вместительный, но еле-еле освещённый. Он был почти пуст, если не считать нескольких человек, возле стола перед сценой; мы их не сразу и заметили. Вскоре наши глаза начали хлопотавших привыкать к полутьме, мы выбрали закуток в дальнем углу и поставили на зрительские сиденья рюкзаки. Помогли друг другу стащить с себя промокшую одежду. С помощью стоявшего в предбаннике «Титана», большого кипятильного агрегата, наконец-то пошёл процесс её высыхания. Христианка сходила к столу, переговорила с людьми и вскоре вернулась:
      - Подкрепитесь с дороги!
     Мы прибыли вовремя: люди как раз рассаживались для ужина. Всего было человек десять. Они уже успели предварительно помолиться.
     Все уселись за трапезу. Мы тоже.
     А молодец-таки же ж Наташка-то! Почуяла ведь, куда податься. Без неё я бы сюда не сунул нос, а когда она рядом – всё складывается на удивление легко и удачно. Ну где ещё в огромном городе нашлось бы вот такое странноприимное местечко, где бы нас запросто впустили, ни о чём не спрашивая, обогрели-обсушили и дали тарелку щей с хлебом - пусть пустых (на то и пост), но горячих. Ведь продрогли мы, как цуцики! А теперь кайфовали с каждой ложкой всё более и более, балдели и оттягивались в полный рост (эх, хипповский диалект, как же ты прилипчив!).
     Здесь собрались истинно верующие, среди них двое мужчин, оба бородачи, старый и молодой - один с Зауралья, другой из Херсона.
     Интересно, что за работу нам предложат?
     Пока живительные щи вливались в наши иззябшие тела, возвращая им жизнь, мы узнавали подробности надвигающегося мероприятия. Проводится оно с благословения высшего епархиального духовенства. Если я правильно понял, Крестный ход потому покаянным назвали, что все сейчас каются - политики, «слуги режима», гонители церкви в прежнее время, - и мы тоже должны от них не отставать. То есть пройтись пешочком 270 км, и тем искупить грехи!
     Странноватым мне это всё показалось, но ладно. Решил, что недопонимаю чего-то.
     Предполагается дойти до места назначения к 19 июля, ко дню памяти преподобного Серафима - Саровского и Всея Руси чудотворца, считающегося величайшим из русских святых. Второй такой день памяти (из двух в году) Церковь отмечает в январе. К этим-то датам и задумала сестра Анна, как её здесь называют, провести в текущем году два покаянных Крестных хода. Она, говоря современным языком, менеджер и руководитель проекта. А встретила нас сестра Мария, правая аннина рука (замдиректора типа).
     В январе, когда в первый раз подвижничали идти в Дивеево, мороз доходил до 30-ти, многие подвижники отсеялись, да и пограбили их по пути (иконы-то в цене), но волевой характер Анны помог довести дело до конца. И теперь зимние ошибки были учтены, привлечены к охране МВД и ГАИ (очередной пример сегодняшнего воссоединения государства с церковью), продуман маршрут и ночёвки-остановки, а также места для пищевой заправки, - словом, подготовились капитально, на полном серьёзе.
      Теперь, задним числом описывая события, могу сказать, что дошли до Дивеево несколько позднее намеченного;  меня к тому дню неисповедимые пути Господни и странствия занесли в город Волгодонск, где я оказался в рядах воинствующей "зелёной" организации «Хранителей радуги», о чём надеюсь поведать в своё время.
     Потом был чай всё с тем же хлебом, и вот за чаем-то одна из «сестёр», всем видом своим источавшая нетерпимость к инакомыслящим и инакочувствующим, принялась корить Наташу за штаны и непокрытую голову: та ведь была в бессменной голубой своей водолазке: вид не вовсе богоугодный. А это никак не можно. Голову следует покрыть! Чёрную юбку надеть! – да подлиннее.
     Ну вот… Этого я и опасался.
     Потому и чувствую себя среди объединённых каким-либо вероисповеданием или идеологией людей неуютно, что частенько находится среди них кто-нибудь, зашоренный своим катехизисом и требующий от окружающих строгого соблюдения буквы устава данной организации. Это люди со специфической сектантской психологией. По счастью, здесь нашлась лишь одна такая. Остальные женщины Наташу оправдали, посочувствовали (спорю на сто баксов, наташина вера посильнее будет, нежели у той!) и вопрос замяли. Ей были обещаны платок и юбка. Когда после еды Наташу усадили за подшивание полотнищ с ликами святых, я прямо-таки залюбовался ею - так увлечённо, истово она послушничала. Мне же поручили мужскую работу: сколачивать шесты для хоругвей. Вблизи я видел их впервые. Они оказались толстыми и зверски тяжёлыми. Их-то и придётся потом тащить в такую даль?! Да ещё вместе с рюкзаком! Нет, не осилю я этих христовых страстей. Тут надо быть фанатиком, а я до такого уровня, как видно, не дорос ещё!
     Помогу, конечно, сколько сумею, постругаю сегодня эти палки - с деревом я работаю охотно. Да и неблагодарным не хочется быть.
     Но завтра…
     О! А ведь это мысль: слиняю-ка в тот самый монастырь, типа спаломничаю! Там переночую внутристенно или же в палатке, а 5-го к вечеру вернусь сюда, чтоб наутро выйти со всеобщим шествием.
     Ну и ловкач ты, Мишка! А ещё не терпишь халявщиков. Да, но… Два дня здесь топором стучать – запариться можно! Не для того я странствовать отправился. И, в конце концов, не совсем в своей тарелке я тут: не молюсь, не смиряюсь, обрядам не разумею и тем выдаю свою инакость. Потому и во взглядах читаю: не нашего стана человек!
     И ещё. Понаедут же сюда и другие, окромя нас, так что будет кому всю эту атрибутику мастерить. А я хочу на мир поглядеть, ума набраться, раз уж вырвался в кои веки из своих пенат. А такой вот деятельности мне и дома хватало по горло.
     Честное слово, я поработал на всю катушку, беря пример с Натальи: обтесал и сколотил четыре каркаса для знамён Христовых, а когда мужчины и женщины воссоединили плоды своих трудов, получились весьма и весьма недурственные хоругви, которые не стыдно бы показать и самому Патриарху с его православной элитой!
     Всё наше хозяйство мы составили в угол сцены. Я даже принёс фотоаппарат - запечатлеть радужную картину беспорядочного скопления храмовой утвари. Но нажать на пусковую кнопку не успел. Та же «сектантка» воспротивилась: нельзя, мол. Грех, типа.
     Ах, чтоб её! Сама-то вся из себя безгрешная!
     Всё, чвалаю с утречка отседова, однозначно! А то за себя не ручаюсь. Не уживусь я с нею, факт!
     Православный люд помолился в импровизированной церкви и стал готовиться ко сну - здесь же, внизу, под сценой. Кинозал служил нам и столовой, и мастерской, и спальней. Для спанья клали на пол спортивные маты.
     Ништяк, очень даже недурное ложе!
     Нам с Наташей положили один мат на двоих. Причём отдельно, за занавесочкой: приняли, видать, за супружескую пару и тактично отделили от общества.
     Когда погасили почти весь свет, в зале стало интимно. Мы лежали на спинах под общим одеялом, как тогда в Петушках, и разговаривали вполголоса.
      - Ну, что ты решил? Идёшь с ходом?
      - Иду. Но до конца - вряд ли.
      - Почему? Ведь это же такая духовная подпитка! Ты на весь год зарядишься энергией.
      - Что-то я её не ощутил на себе, подпитку ту. Стало быть, много-шибко слабоверующий пока, однако. И чудес божественных на себе не испытывал, никто мне из святых не являлся. Слишком я земной.
      - Явления приходят к тем, кто искренне верит!
      - А ты не задумывалась, почему русскому христианину являются, например, Николай-чудотворец или апостол Пётр, индусу – Будда, индейцу – какой-нибудь Гитчи-Маниту, католику – матка Бозка, а магометанину – Аллах? Во что веришь – то и видишь..
      - Ты пытаешься всё понять через мозг! У тебя нет опоры для прочной веры, веры безотносительной.
      - А ты знаешь, некоторые мне предсказывали, что в конце жизни я приду к Богу. Может, и так - христианином стану. Хотя по натуре я, как видишь, человек не религиозный. Но при этом очень даже уважаю по-настоящему верующих - тех, кто сквозь все эти ритуалы проносит свой внутренний свет. Христианство - оно, кажется, доступнее и полнее других религий ответило на вечные вопросы: зачем? откуда и куда? и как должно быть?
      - Христианство - вообще не религия!
      - Что ты говоришь? Как это?
      - Христианство - истина! Просто божественная истина, о которой говорит Библия. А в слове «религия» заложен идол, объект поклонения. Это уже что-то языческое.
      - Интересно… Но ведь православие, по-моему, именно потому живее других ветвей христианства удовлетворяет духовным запросам граждан, что уже само убранство церкви настраивает на поклонение: красочная роспись, позолота, иконы, вкусный дым, красивые облачения и хор, плюс определённая режиссура, отработанный сценарий - всё это должно впечатлять, в этом есть гармония, кому-то это просто необходимо. Но мне не по себе, когда суть таинства подавляется внешней стороной обрядов. Я не атеист, я только против нагромождения ритуалов и условностей! Фарисейства не перевариваю. В церкви я всегда скован как-то: не знаешь, как встать, куда повернуться. Того и гляди   -  услышу, как бывало уже: «Здесь не стоят!», «Так не крестятся!», «Руку на раку не кладут!» – и тому подобное. Оттого не очень-то и стремлюсь туда ходить. Веруешь - веруй; но тихо, про себя. Дома.
      - Не знаю, почему у тебя так… Верить можно всюду, даже нужно! Вот повстречала я случайно тебя, и через знакомство с тобой оказалась в этом храме - пусть это здание и не предназначалось сразу для молитв, то есть не строилось как обитель Божья, но теперь оно таковой стало, и для меня этот центр православный - настоящая церковь. Вот так, с помощью тебя, Бог меня и привёл к этим людям - Он-то всегда знает, что мне нужно. Мне среди них хорошо, я тут заряжаюсь духовно.
      - А для меня любое учреждение - что православный центр, что какой-нибудь НИИ, Министерство, даже детский сад или оккультная группа - все они сходны по схеме людских контактов. В каждой организации складываются определённые отношения, потому что люди разные: с сильными характерами и не очень, скромные и наоборот, слишком честолюбивые. Всегда находятся социальные доминанты, начинается скрытая или явная борьба, даже не всегда осознаваемая. И церковь – не исключение, только народу эту кухню знать не надо, ему подаётся готовое блюдо. Как говорит моя знакомая регентша Илона Корж, католическая девушка: «Хочешь верить в Бога - не работай в церкви!» Я недавно прочёл, что мать великого Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга (в прошлом году он, кстати, причислен к лику святых), женщина глубоко религиозная, навсегда перестала ходить в церковь, когда случайно увидела, как в задней каморке священники делили её блюдо с кутьёй. У того же Лескова в «Кадетском монастыре»… или вот ещё более откровенная литература, уже наших дней: воспоминания православного священника отца Василия «Записки попа». Он без прикрас и с юмором описывает внутримонастырские интриги, розыгрыши и забавные случаи из жизни духовенства (при этом оставаясь серьёзным, убеждённым верующим), и сравнивает церковь с любой другой иерархической структурой - армией, например. В такие структуры я никогда не вписывался. В этом, может быть, моя беда. Ну не могу я долго среди них находиться, пойми меня тоже. Ты-то, небось, до последнего, до самого Дивеево с ними нацелилась идти?
      - Конечно! Обязательно! Если пристала я к этой Божьей обители, то с ней теперь не расстанусь.
      - А меня не прикалывает торчать здесь ещё больше двух суток! Слетаю лучше в Макарьево, погляжу на монастырь тамошний. Ночлег я тут застолбил, часть вещей оставлю. Возьму на всякий пожарный палатку и самое нужное. А послезавтра вернусь!
      - Ты что же? Не хочешь помогать в подготовке?
      - Ну, в общем, нет. Помог бы, да вот… Объяснить же тебе пытаюсь - не для меня это.
      - Вот ты какой, оказывается!
      - Какой? Недостаточно для тебя духовный?
      - Да. И отодвинься от меня!
      - А я что? Я ничего…
      - Ещё, ещё дальше! Вот так… На «Радуге» в ту ночь, когда ты наутро приехал, я ночевала в чьей-то палатке, человек шесть нас туда набилось. И спала я с мальчиком молоденьким в обнимку, чтоб теплее. Просто лежали мы – и всё. А с тобой не хочу так.
      - Больно надо!
     Я откатился на самый край мата. Так-то оно лучше! Подальше от искушения диавольскаго, да ещё в лоне церкви. Враг с ней, с Наташкой, пусть её уходит себе с крестноходцами! Вдвоём с ней тоже по людям таскаться несподручно: ведь и в Сызрани, и в Саратове собираюсь заходить по адресам родных и знакомых, меня там знают, как человека семейного. А тут… Вроде как – очередная моя выходка. Хватит с меня этих пикантных ситуаций.
     Да ещё и разболтался, мысли свои зелёные разворачивал, а спорить грамотно ещё не научился. Зачем тогда полез? Всё равно она меня запросто побьёт в любых душеспасительных спорах хотя бы своей убеждённостью.
      Всё, сплю…
      ... Утром понаприбывало ещё мужичков с разных губерний. Вот вам и рабочие руки! Теперь я спокоен.
      К тому же и Наташа общалась со мной куда более дружелюбно. Подарила мне деревянный образок и сказала даже:
      - Знаешь, я тут за ночь подумала… что-то у нас с тобой не ладится, надо найти основу этой несовместимости. Вот что решила: все наши с тобой трения  -  и духовные, и физические - они из-за кармы. Ты мне оставь перед уходом свои данные: полное имя, дату рождения, а я за эти два дня поразмышляю. Может, вычислю причину!
      Я оставил. Написал на бумажке.
      Вот оно что! Значит, всё дело в дате рождения. Как это здорово, когда есть на что свалить вину за свой скверный характер!
      Моё намерение отбыть на пару дней было воспринято новыми знакомыми одобрительно. Все поддержали за завтраком это паломничество.
      И Наташа сказала:
      - Езжай. Правильно делаешь. Вернёшься - расскажешь. Только вот что: не бери с собой ничего! Ни палатку, ни еду. Иди налегке. Ты помнишь, я ещё в Кафтино тебя учила: ходи всюду с пустыми руками, с открытым сердцем - и Бог тебя не оставит. Вот же тебе и случай попробовать!
      - Н-ну ладно… Непривычно как-то.
      - А я за тебя молиться буду! И попробую всё-таки вычислить: что же у нас с тобой такое?

               

                (переход к следующей главе: http://www.proza.ru/2010/02/20/355)