Иглу

Глава из книги                стр. 243 - 249

Верхнее озеро, которое находилось от станции в полутора километрах, являло собой предмет изучения для нашего гидробиолога Энна. Это было одно из живописных и, в некотором роде, уникальных озёр. Расположилось оно на южной границе оазиса – как раз там, где начинался антарктический купол. Один берег озера был пологим и хорошо продуваемым. Поэтому даже зимой он ершился грядой каменьев, раскрошенных давнишним ледником. Противоположный крутой берег был сложен из скалистых образований и в зимнюю пору собирал на себе снежные наносы, а со стороны купола имел высокий, надутый стоковыми ветрами снежник, который белым языком спускался к озеру. Снежник этот имел вполне преодолимый уклон и несколько пологих террас.
В начале августа, когда солнечный диск уже выкатывался из-за горизонта и давал возможность обозреть мир при дневном свете, Энн стал вынашивать идею. Он решил поделиться ею со мной и с Женей Овсянниковым – людьми, бескорыстно помогавшими ему в полевых работах, связанных с выходом на многочисленные озёра оазиса. Как-то после обеда он подошёл ко мне и сказал следующую фразу:
– Сергей, мне надо с тобой посоветоваться. Если тебе не трудно, зайди ко мне в пять часов. Я сделаю кофе и хочу с тобой и Женей обсудить одно дело.
Женя числился на станции магнитологом и принимал живейшее участие в гидрологических изысканиях Энна. Ему нравились длительные походы на замёрзшие озёра, бурение ручным буром лунок, опускание при помощи переносной лебёдки батометров.
– Человек рождён, чтобы двигаться, куда-то идти, – объяснял Женя свой энтузиазм в освоении окрестного ландшафта, – а иначе забуреешь, растолстеешь, обленишься, раскиснешь.
Наш гидробиолог Энн Брунович Кауп, будущий доктор биологических наук, сотрудник Института Геологии при Таллинском техническом университете, жил в свинарнике. В первые экспедиции на станцию завозили живых свиней, поэтому приходилось содержать их в тёплых помещениях. Но потом посчитали это хлопотным и невыгодным. Свиней больше не завозили. А помещения, где они некогда обитали, остались. Проблема жилплощади на советских антарктических станциях, может быть, не так остра, как в цивилизованном мире, но высвободившееся вдруг помещение всегда находило себе применение и никогда не пустовало. Свинарник на нашей станции был переоборудован под комфортабельное жильё. И за ним лишь осталось его первоначальное название, которое может привести в недоумение несведущего человека.
В установленное время я явился в «свинарник» и, еще отряхивая в прихожей снег, почувствовал аромат только что заваренного кофе. Энн поднялся мне навстречу, указал на табурет и принялся неторопливо хлопотать вокруг гостей. Женя уже был тут как тут и чему-то жизнерадостно улыбался.
Энн слыл большим специалистом в области гидробиологии. Но в части приготовления черного кофе – это был настоящий профессор. (Профессором в науке он станет намного позже). Энн привез из Ленинграда два громадных кулька кофейных зёрен. Один кулек содержал в себе бразильский сорт, другой – африканский «Арабика». Кофейных дел мастер смешивал их в известной только ему пропорции, молол до пылеобразного состояния в кофемолке и заваривал в большом керамическом стакане, напоминавшем старинный аптечный сосуд для хранения снадобий. В нужный момент он жестом факира кидал в него щепотку соли и, когда появлялась светло-коричневая пена, часто говаривал: «Самое главное – это не дать ему закипеть». Затем вынимал из стакана электрокипятильник, алюминиевой кружкой зачерпывал из ведра студеную воду и тонкой струйкой кругообразно заливал густую пенную шапку. Когда она оседала, нужно было выждать ровно пять минут. Тогда кофе считался окончательно готовым. Я подозревал и здесь чисто научный подход к делу и был недалёк от истины.
Энн запил первый глоток кофе холодной водой и обратился ко мне со странным вопросом:
– Сергей, ты случайно не знаешь, как строится иглу?
По всей вероятности, Энн считал меня на все руки мастером и решил, что кроме электричества и «механичества» я владею ещё и кое-какими строительными навыками. А это было не совсем так. Здесь мог бы скорее пригодиться Вольфганг Пробст из группы наших немецких товарищей. Он был воистину универсалом и, уверен, ему бы не составило труда построить не только иглу, но и ледяной дворец, если бы в этом была необходимость.
– Тебе что, не нравится твой шикарный «свинарник»? – я обвел рукой его уютное жилище, – и ты хочешь переселиться в иглу и зажить жизнью эскимоса?
– Понимаешь, – прервал мои обобщения Энн, – на Верхнем озере, где я беру пробы воды, мне необходимо какое-то помещение. Я мог бы там сложить свои ящики со склянками и даже сделать первичный анализ. Это очень важно. Построить там что-нибудь известными методами нереально. А вот иглу по типу эскимосского, мне кажется, мы могли бы сделать.
Он положил на стол раскрытый том Большой Советской энциклопедии,   взятой   из нашей библиотеки, показал пальцем на небольшой рисунок, на котором в виде закругленного сверху кулича было изображено иглу, расшитое под большие белые кирпичи из снега. К сожалению, текст, который сопутствовал рисунку, ничего не говорил о технологии его строительства.
– Ну, что ж, – подытожил я, – если есть такая необходимость, построим. Будем приобретать опыт на месте. Материал, как говорится, под ногами, инструмент есть, рабочая сила в сборе. Главное, чтобы начальник не догадался. Вряд ли он одобрит нештатное строительство, да ещё в стороне от станции.
Мы допили кофе, немного потеоретизировали по поводу укладки венцов и верхнего свода, чтобы не иметь разногласий во время работы, и решили завтра же и начать.
Затяжной августовский рассвет застал нас уже на озере. Мы выбрали место на нижней террасе снежника и стали заготавливать кирпичи. При помощи большой плотницкой пилы мы по очереди – работа была трудоемкой – выпиливали из снежного наста кубические блоки и подтаскивали их к выбранному месту. Когда таких кирпичей набралось солидное множество, выложили первый круговой венец, потом с постепенным уклоном внутрь – второй и третий. С каждым венцом ледяной дом рос и закруглялся. Я стоял внутри сооружаемого иглу, подгонял кирпичи друг к другу, придавая им нужную конусность для постепенного сведения под крышу. Венцы сужались и становились более наклонными, причем до такой степени, что предпоследняя кладка буквально не держалась на месте и скатывалась внутрь до тех пор, пока мы не заклинили ее завершающим венец кирпичом. Теперь оставалось заложить сквозное верхнее отверстие, образованное этим венцом. Чтобы не замуровывать себя заживо, мне пришлось не без помощи моих товарищей выбраться через снежное жерло на свободу. Выпилив из наста последний верховой кирпич и придав ему форму усеченной пирамиды, мы закруглили наше иглу уже в сумерках быстро наступившего заката, под завывание стокового ветра, который гнал колючую снежную крупу с антарктического купола. Главное, что мы успели заложить свод, теперь пусть иглу заметает – вход в неё мы всегда сумеем прорыть.
Ночью с северо-запада пришел циклон. Потеплело. Но начало сильно задувать. Последующие два дня в оазисе царствовала ураганная метель. Порывы – до 35 м /сек. Видимость – ноль. На улице буквально нечем дышать. Снежная пыль прессуется во все поры. Кругом – под и над – снег, снег, снег. Он набивается в глаза, в нос, в рот, в одежду, в сапоги, в печень, сердце, селезенку, впитывается в кровь и течет по венам белым студеным молоком. Прямо-таки какое-то сплошное снежное безумие. С горы станция стала похожа на нарядную рождественскую игрушку: проблески белых и красных огней, преломленных в кристаллах неистовствующего снега.
На вторую ночь анемометр зафиксировал порывы до 42 м /сек. К утру давление стало подниматься. Однако несущийся на юго-восток снег по-прежнему заполнял все видимое пространство.
Но вот метель унялась. Стало тихо и ясно. Скалы стоят припудренные снегом. Кругом снежные наносы. Там, где недавно было голо, – сугробы в человеческий рост.
Мы идём на Верхнее озеро. Наше иглу занесено снегом. Мы еле отыскиваем макушку купола. Начинаем подкапываться внутрь.
И вот когда мы прорубились сквозь сложенную нами стену, то были поражены тем, что иглу внутри было доверху заполнено студенистой массой из снега и воды. Иглу каким-то образом затопило выступившими из-под наста водами Верхнего озера. Других объяснений мы не находили. Но как вода могла сдренажировать снизу вверх? Мы пробовали применить к этому случаю эффект фильтрации и смачивания (по типу губки), но убедительного толкования так и не нашли. Что привлекло воды озера в сделанную нами полость?
– Куррат*, – сказал тогда Энн, – наука не может дать объяснение этому феномену.
Действительно, походило на какую-то чертовщину.
Однако, нас это не остановило. И накануне очередной метели, на второй верхней террасе снежника, мы, уже приобретшие некоторый опыт, быстро и споро соорудили второе иглу. Вся постройка заняла время от завтрака до обеда. На этот раз, чтобы не делать больших скосов, каждый венец выкладывали с максимальным сдвигом внутрь, углы сравнивали, щели затирали снегом. На этот раз дом получился более симметричным и напоминал купол астрономической обсерватории.
Весенние метели были часты. Метели сменялись затишьем и всё чаще и чаще ясной погодой. Недаром нашу станцию полярники прозвали антарктическим Сочи. Правда, в плавках там долго не походишь. Поэтому, натянув на ноги валенки и облачившись в одежды на верблюжьем меху, мы опять идём на Верхнее озеро узнать о судьбе второго иглу.
Новое место оказалось удачнее: после метели иглу занесло очень незначительно, и внутри оно оказалось сухим. Мы решили сделать классический вход из-под низу, чтобы согреваемый дыханием воздух мог дольше держаться и не выходил наружу. Для этой цели мы прорыли под иглу трехметровую траншею и вечером после ужина решили закрыть её сводом из тонких листов фанеры, выгнутых под арку, засыпать её снегом, а вход в образовавшийся туннель заложить листом древесно-стружечной плиты, которая служила бы дверью.
Подкрался вечер. Лимонно-желтая луна висит чуть выше горизонта. По каменным долинам, по снежным моренам, переваливая через небольшие сопки, мы с Женей тащим на себе два громадных листа фанеры. Мы похожи на двух злоумышленников, затевающих какое-то дело. Но если внимательный наблюдатель проследит за нашими действиями, то не увидит в них никакого злого умысла.
Мы действительно вышли на дело: подойдя к своему «детищу»», упираем лист торцом в край траншеи и, изогнув его дугой, закрепляем на другом краю. То же самое проделываем со вторым листом, подогнав его к первому. Вход в образовавшийся туннель получился как бы на срезе снежной террасы. Это было очень удобно, так как не требовало расчистки к нему подходов.
Луна, как огарок оплавленной стеариновой свечки, подсвечивает ошмётки размытой над горизонтом далекой облачности. Оазис тих и таинственен. В этой тишине внутренне вздрагиваешь от редких пушечных потрескиваний льда на Верхнем озере – снимаются внутренние напряжения застывших масс озерной воды: вот-вот лопнет и разверзнется трехметровый ледяной панцирь, и откроется бездна исследуемых Энном вод. А внутри у тебя ударяет какой-то глухой жуткий метроном, отсчитывающий неведомое тебе время... Издалека вход напоминает зев пещеры. По нашим убеждениям, так должно выглядеть жилище снежного человека.
Иглу всё-таки постепенно заносило снегом, но вход в него с подветренной стороны снежника оставался все время доступным. Теперь у Энна под рукой было помещение, где можно было сложить необходимый инвентарь и устроить экспресс-лабораторию.
На Верхнем озере были проведены в полном объеме гидрологические работы. С помощью немецких товарищей удалось сфотографировать придонную флору. Трудно себе представить: в столь суровых местах, в каменной чаше промерзшего сверху озера, на глубине 10 метров растут водоросли!
Как-то Энн подошёл ко мне после завтрака и сказал:
– Сергей, я знаю, ты не большой любитель кофе, но я сегодня устраиваю скромный «банкет» в иглу и хочу пригласить тебя и Женю. Я думаю, это будет экзотично...
– А по какому поводу? – полюбопытствовал я.
– Так, без повода, просто посидеть. Ведь это тоже неплохо, – резюмировал он.
– Энн, это гениально. В какое время сбор?
– Подходите с Женей через час, я там все приготовлю.
Дорога на озеро идет через «хутор», расположенный особняком от станции. На «хуторе» я прихватываю с собой Женю, и мы идем к своему детищу, в котором уже хозяйничал Энн. Отодвинув импровизированную дверь, мы пролезаем друг за другом по туннелю и через вертикальный лаз проникаем в иглу. Энн жестом приглашает нас располагаться.
– В тесноте да не в обиде, – говорит Женя, отыскивая место, куда бы примоститься.
Пол устлан толстыми пенопластовыми плитами, поэтому мы смело на него садимся без риска что-нибудь отморозить. На незамысловатом столе, сооружённом из двух досок, вставленных концами в полукруглые стены жилища, стоит походный примус, а на нём большой белый фарфоровый стакан, напоминающий старинный аптечный сосуд для снадобий. Запах кофе перемешивается с лёгким бензиновым угаром. Внутри уютно и тепло. Своды жилища покрылись тонкой коркой застекленевшего льда. Дневной свет проникает через толстые стены, но большей частью через макушку купола, так как только она и осталась торчать над поверхностью снежника, а всё, что вокруг, занесено пургами. Энн сообщает проверенные данные:
– Здесь мы имеем семь градусов тепла, – и смотрит на нас взглядом победителя, – а снаружи сегодня – минус двадцать шесть...
Он разливает кофе в чашки, подаёт нам.
– Энн, – делая первый глоток говорю я, – а что, если воды Верхнего озера доберутся и сюда и в один миг заполнят это иглу? Точно так же, как они заполнили первое, которое мы построили вначале? Тогда у нас есть шанс остаться вот так законсервированными с чашками кофе в руках? А потом нас разморозят и выставят в зоологическом музее, как мамонта из вечной мерзлоты... Или в музее Арктики и Антарктики, что, конечно, ближе к теме.
– Ха-ха-ха! – смеётся Женя принуждённым смехом, – ну у тебя и шуточки.
– Мне думается, что так больше не должно произойти? – серьёзно заключает Энн. Я хорошо подумал и, наверное, знаю причину того явления.
И я ему верю. Он специалист своего дела. У него интуиция исследователя, опыт, диссертация на носу, жена и дочка в Таллинне, в зелёном ящике – коллекция проб воды из Верхнего озера. И он сам сидит на этом ящике в кожаных штанах, штормовке и пьёт горячий, обжигающий губы кофе и говорит: «Мне кажется, что так больше не должно произойти»...
Так не должно произойти. Мы должны все живыми вернуться домой и рассказать своим близким и друзьям, как там – на другой стороне нашей планеты.
Когда я обо всем этом рассказал Петручио, который был занят  приготовлением киевских котлет, а я в это  время чистил картошку к обеду, будучи дежурным по камбузу, то он обозвал нас бездельниками.
– Делать вам больше нечего, вот что, – нравоучительно, по-отцовски, заключил он. – Один, видите ли, огороды разводит, другие иглу-шмиглу всякие строят. За это вам деньги платят, что ли?
– Нет, не за это. Но именно потому интереснее и делать эти дела, что не платят за них.

* - Чёрт (эст.)


Рецензии
"Снежная пыль прессуется во все поры. Кругом – под и над – снег, снег, снег. Он набивается в глаза, в нос, в рот, в одежду, в сапоги, в печень, сердце, селезенку, впитывается в кровь и течет по венам белым студеным молоком. Прямо-таки какое-то сплошное снежное безумие. С горы станция стала похожа на нарядную рождественскую игрушку: проблески белых и красных огней, преломленных в кристаллах неистовствующего снега."

Сергей! Такая редкость, прочитать правду об арктической (антарктической) метели и до чего же коротко, красиво и ловко, без надрыва и стона Вы её описали!
Прям вернулся на м. Челюскина и ощутил тающую на лице снежную пудру!
Спасибище!
В. Э.

Владимир Эйснер   19.12.2011 18:06     Заявить о нарушении
Спасибо, Владимир. Правду можно написать только тогда, когда это видел и прочувствовал. И то не всегда. Если не возражаете, вместе со сборниками могу выслать книгу, отрывок из которой Вы прочитали. Правда, она уже не "свежая" - 2005 года выпуска.
С полярным рукопожатием,

Сергей Воробьёв   19.12.2011 20:55   Заявить о нарушении
Буду чрезвычайно рад, Сергей Павлович! Пожалуйста, - автограф!

Владимир Эйснер   19.12.2011 21:03   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.