Глава 31. Баталия у Яицкого городка

1
Когда Пугачёв наконец добрался до своего войска, оно уже было на полпути к Яицкому городку. Соратники, увидев его – одного, на взмыленном, загнанном скакуне, заскучали. Иван Зарубин, на правах приемника, первым обратился к предводителю с вопросами:
– Что, ваше императорское величество, неудачна поездка была к Нурали-хану? Где остальные казаки? Никак побили вас косоглазые?
– Поездка удачная, брат, Чика, – не согласился Пугачёв. – Хан киргизской орды принял нас хорошо, подарками одарил и помощь воинскую посулил, как возьмём Яик и другие вражьи крепости. Токмо на обратном пути солдаты с казаками Симонова-коменданта – собаки, – засаду на нас устроили, всех моих людей побили, один я насилу ушёл. Хорошо, – конь быстрый попался, а то бы – беда...
– Я так думаю, государь, – нужно теперь в отместку самому коменданту Симонову насолить, – лихо тряхнул смоляным чубом Иван Зарубин. – Даёшь Яицкий городок! По брёвнышку разнесём, только прикажи, надёжа!
– Веди, батько, на городок! – зашумели кругом и казаки. – Даёшь супостата Симонова с Матюшкой Бородиным – злыднем – на перекладину! Виселица по ним плачет, государь…
– Что ж, я, господа казаки, войско Яицкое, не супротив, – громогласно провозгласил с коня Пугачёв. – Ежели такова ваша народная воля, я перечить не стану. На городок, так на городок… Назарка, труби сигнал к выступлению!
Все зашумели одобрительно, быстро выстроились на дороге в походную колонну. Горнист Назар Сыртов просигналил общий сбор. Вперёд по дороге, во главе с Екимом Давилиным, проскакала казачья разведка – десяток лихих яицких «лыцарей» из личной охраны государя. За ними – гвардейская полусотня, знаменосцы с зачехлёнными хоругвями, следом – атаманы и полковники, окружавшие самого Пугачёва. А уж потом, чуть ли не на версту вытянулось и всё пешее и конное царское войско. В конце – скрипящий на всю степь обоз, и – замыкающим – отряд служилых татар Барына Мустаева.
Команда Давилина не проехала и двух вёрст, как повстречала в степи едущую навстречу подводу, в которой сидел долговязый солдат в запылённой треуголке. Ружья при нём не было – только шпага и пистолет. Казаки, размахивая саблями, живо окружили подводу. Служивый, видя, что дело его – табак, даже не пытался сопротивляться. Его быстро разоружили и двое конных грубо погнали назад, на суд к государю. Еким Давилин остался у подводы, расспрашивая извозчика…
Пленника подвели к Пугачёву и велели пасть на колени. Тот послушно исполнил приказание, не надеясь ни на что, окончательно пав духом. Емельян Иванович внимательно на него поглядел.
– Кто таков? Куда едешь? Отвечай живо – перед тобой государь! Слыхал?
– Ничего мне про то не ведомо, ваше величество, – тихим голосом пролепетал пленник. – Знаю только, что допреж того была государыня… А я простой сержант Дмитрий Кальминский из Яицкого городка. Послан комендантом Симоновым до Астрахани курьером.
– Что за надобность в том? – спросил Пугачёв. – В бумагах, верно, про то прописано?.. Есть с тобою, сержант, какой-нибудь документ?
– Нету, государь, со мной никаких бумаг, – качнул головой Кальминский, – а велено мне на словах передать по форпостам тамошним начальникам, чтобы усилили караулы и в пикетах стояли осторожно – потому как есть верные сведения, что киргиз-кайсацкая орда подошла к Яику.
Пугачёв решил лишний раз удивить своих сподвижников государственным подходом к делу. Немного поразмыслив для виду – сказал:
– Что ж, сержант, коли так, – задерживать тебя не буду. Миссия твоя общему нашему дело зело полезная, – иди и служи мне верно!
Кальминский, обрадовавшись, что так легко отделался, проворно поспешил к своей подводе. Возница решительно дёрнул вожжи и бричка, пыля, отчаянно загрохотала сбок дороги, пропуская следовавшие мимо отряды пугачёвцев. В это время Еким Давилин, беседовавший с кучером, подъехал к Пугачёву.
– Государь, а ведь сержант тебя обманул, – молвил он, кивая на удаляющуюся повозку. – Мне подводчик всё про него обсказал: послан он не в Астрахань, а ловить донского казака Пугачёва, – то есть, тебя, значит, батюшка! – Яков смутился, чувствуя, что сморозил не то, поспешно добавил: – Так они, собаки, твою царскую персону величают!.. И то же самое в пакетах прописано, кои надлежало сержанту Кальминскийу раздать начальникам по форпостам.
С этими словами Давилин вытащил из-за пазухи и протянул Пугачёву несколько запечатанных сургучом конвертов.
– Вот, возьми, батюшка, Пётр Фёдорович. Подводчик передал.
Пугачёв тут же велел казакам остановить Кальминскийа и привести обратно. Бумаги передал секретарю Максиму Горшкову. Тот вскрыл конверты и рассеянно пробежал глазами по строчкам.
– Ну, что там? – поторапливал Пугачёв.
– Измена, государь! – встряхнул растрёпанными листами Горшков. – Приказано тебя ловить, вязать и в Яицкий городок в кандалах доставить.
Привели смертельно бледного, помертвевшего Кальминскийа, вновь бросили на колени перед Пугачёвым.
– Как ты смел, сержант, обманывать своего государя!? – гневно вскричал Емельян Иванович. – Ловить меня послан? Что ж, вот он я – лови! Вези меня в городок к коменданту Симонову!.. Что молчишь?
– Виноват, государь, – оробел… – оправдывался Кальминский.
К предводителю обратился взявший на себя роль палача Иван Бурнов:
– Воля твоя, батюшка, но он плут, я его знаю… Прикажи готовить виселицу!
– Повесить соглядатая Симоновского! – зашумели и казаки, обступившие Пугачёва.
Тот медлил, раздумывая. Сержант чем-то ему приглянулся: смирением ли своим, покорностью ли перед судьбой неминучей… К тому же офицер Шванвич вступился за Кальминскийа, дельно посоветовал использовать его при штабе.
– Сержант – человек письменный, в нашем деле, государь, вполне пригодится… Секретари-то твои из простых казаков, высокому канцелярскому штилю мало обучены. Вот он бы и был им в помощь.
– Правда твоя, полковник, – согласился с ним Пугачёв и вынес свой высочайший вердикт: – Признаёшь ли меня, сержант Кальминский, истинным государем Петром Третьим?
– Признаю, ваше величество, и готов служить верой и правдой! – поспешно произнёс сержант, что и решило дело.
– Так и быть, – милую тебя и принимаю на службу, – сказал Емельян Иванович. – Будешь у меня при штабе, в писарях… Секретарь Максим Горшков о тебе позаботится…

2
После короткой задержки, войско снова двинулось по дороге к Яицкому городку. До него оставалось уже по прямой каких-нибудь два десятка вёрст. Вперёд были посланы казачьи разъезды, которые, воротясь, сообщили, что мост через реку Чаган перекрыт солдаткой командой с пушками, а в степи разъезжают команды казаков старшинской стороны.
Пугачёв послал против них отряд Дмитрия Лысова, который быстро отогнал неприятеля к реке Чаган, не потеряв ни одного человека. Молодые казаки из Бударинского форпоста снова оказались в боевом деле. Уряднику Плотникову даже не нужно было никого воодушевлять и подбадривать – все горели молодым неугасимым казачьим азартом. Дружно палили в отступающего неприятеля из ружей, с визгом, с гиком, переняв эту манеру атаки у степняков-татар, бросались с пиками наперевес в самые опасные места. Даже робкий Харька старался не ударить лицом в грязь и не отставал от остальных односумов. Борис Атаров снова находился в родной стихии: война и яростные конные сшибки были его любимым занятием. Не зря видать, отец с двухлетнего возраста уже сажал его верхом на коня, не слушая плачь и жалобные причитания матери. Растил из сына настоящего яицкого лыцаря!
Но когда пугачёвцы сунулись к мосту, руководивший солдатами секунд-майор Наумов отдал приказ палить в них из пушек. Калёные ядра с пронзительным свистом полетели в толпу мятежников, угодив в самую гущу, вызвали сильное замешательство. Оставив дюжину человек убитыми и ранеными, Лысов поспешно отступил. Наумов отрядил в погоню за мятежниками капитана Крылова с полуротой солдат из 6-ой лёгкой полевой команды, две походные, однафунтовые пушки с прислугой и сотню яицких казаков во главе со старшиной Иваном Акутиным.
Пугачёв, на возвышении внимательно следивший за разворачивающейся баталией, с сожалением опустил подзорную трубу. Горько посетовал приближённым:
– Эх, нету у нас артиллерии, казаки, а то бы я дал жару Симонову! Только перья бы полетели в разные стороны!
Подскакал отступивший от моста Митька Лысов. Разгорячённый боем, хмельной от прихлынувшего в кровь адреналина, он на время напрочь позабыл о водке.
– Батька, царь-государь хороший, дай в помощь моему полку солдат Шванвича! Неча им в тылу прохлаждаться, когда такое дело закипело… Дай подмоги – я враз реку по мосту форсирую.
– Не лезь, Лысов, куда не след, – отмахнулся от него как от назойливой мухи Пугачёв. – Мало тебе ядрами с дальней дистанции всыпали? А подойдёшь ближе – пушки картечью вдарят! Не пробовал?
– Ваше величество, разрешите обратиться? – подал голос обретавшийся здесь же вновь испечённый полковник Михаил Шванвич.
– Ну, слушаю тебя, ваше благородие… Говори!
– По всем воинским артикулам, пехота без артиллерийской поддержки пушки атаковать не может! – принялся излагать особенности военной науки бывший прапорщик Шванвич. – Конница – куда ни шло, а пешая часть – ни в коем разе… Да и кавалерия при подобном манёвре рискует понести большие потери и не достичь неприятельской линии. Особенно, ежели фронт противника укреплён рогатками, обозными телегами, либо окопами.
– Молодец, полковник, знаешь по чём фунт лиха, – похвалил сподвижника Пугачёв. Подозвал писаря Ивана Почиталина. – А сваргань-ка, Ванюшка, манифест к яицким казакам, наподобе того, что в Чаганский форпост был писан. Бери сержанта Кальминскийа в помощь и дуй! Через четверть часа чтоб бумага была готова.
Иван Почиталин удалился в походную канцелярию, где, под руководством секретаря Максима Горшкова, – принялся за работу. К указанному сроку они втроём сочинили следующее:
«Войска Яицкого коменданту, казакам, всем служивым и всякого звания людям моё именное повеление.
Как деды и отцы ваши служили предкам моим, так и мне послужите великому государю и за то будете жалованы крестом и бородою, реками и морями, денежным жалованьем и всякою вольностью. Повеление моё исполняйте и со усердием меня великаго государя встречайте, а если будете противиться, то восчувствуете как от Бога, так и от меня гнев. Великий государь Пётр III всероссийский».
Выслушав манифест, Пугачёв остался весьма доволен. Как и прежние – государственный документ сам подписывать не стал, велел подмахнуть Почиталину. Тут же вызвал из толпы нарочного и вручил ему бумагу.
– Сгоняй к старшине Акутину, – он, как мне доложили, – там, в степи у моста. Передай сие моё послание. Пущай во всеуслышанье зачитает казакам и мне покорится… А ежели, скажи, воле моей противиться будет, – я с него с живого велю кожу содрать и на барабан натянуть!.. Поезжай с Богом.

3
В команде Крылова, среди яицких казаков шло глухое брожение. Многие не хотели сражаться со своими братьями, ждали только удобного случая, чтобы перебежать к «батюшке». Особенно усердствовали, подговаривая товарищей, отец Пугачёвского писаря Яков Почиталин, сын погибшего в киргиз-кайсацкой степи Ивана Фофанова, – Кузьма и авторитетный казак войсковой стороны, всегдашний бунтарь Андрей Овчинников. Здесь же, среди городских казаков, находился и младший брат Бориса Атарова, двадцатилетний Степан. Его вчера спешно мобилизовали вместе со всеми, определили в сотню Акутина. Сейчас, выслушав убедительные доводы Андрея Овчинникова, которого хорошо знал и уважал, Стёпка решил перебежать к Петру Третьему. Авось посля и батя узнает доподлинно что к чему, – не заругает. От Борьки же последнее время не было ни слуху ни духу. Бударинский форпост пал, старший брательник как в воду канул…
Когда Пугачёвский посланник, размахивая белым платком и крича, чтобы не стреляли, приблизился к отряду капитана Крылова, все насторожились.
– Царский указ господам яицким казакам! – объявил он, отыскал глазами старшину Ивана Акутина, вручил ему бумагу. – Государь велел прочитать перед войском, не противиться его силе и впустить в городок… Сила у Петра Фёдоровича несметная, – даже дикие киргиз-кайсецкие орды приклонились! – от себя добавил посланник.
– У нас нет никакого государя, – гневно возразил ему старшина Акутин. – На престоле государыня Екатерина Алексеевна, а бывший император Пётр Фёдорович Третий – мёртв!
– Для кого мёртв, а для кого и не очень, – весело выкрикнул пугачёвец, хлестнул плёткой коня и поскакал восвояси, дабы не испытывать судьбу.
Иван Акутин небрежно скомкал пугачёвский указ и направился к капитану Крылову.
– Куды, старшина? Читай царскую грамоту! – гневно зашумели казаки. Некоторые попытались перегородить путь Акутину.
– А ну, прочь с дороги, бунтовщики! – замахнулся на них саблей старшина Акутин.
К нему на помощь подбежали солдаты, подъехало несколько казаков послушной, старшинской стороны. Общими усилиями волновавшихся казаков оттеснили. Андрей Прохорович Крылов – отец будущего великого российского баснописца – принял из рук старшины указ самозванца.
Яков Почиталин, Кузьма Фофанов, Андрей Овчинников и ещё около пятидесяти казаков войсковой непослушной стороны, съехавшись вкруг, стали совещаться.
– Браты, что задумали, – делай! – горячился Овчинников, потрясая зажатой в жилистом кулаке нагайкой.
– Собаке Акутину – смерть! – вторил ему молодой Фофанов. – Он со старшинскими прихвостнями моего отца в степи застрелил, казаки сказывали…
Яков Почиталин негромко подал команду:
– Казаки, за мной к батюшке-государю – арш!
При этих словах все заговорщики войсковой стороны разом пришпорили коней, замахали витыми ременными плётками, и со свистом, с гиканьем, с лихим и грозным татарским визгом устремились в степь, прочь из расположения регулярных войск. Вместе с ними поехал к царю-батюшке и Степан Атаров. Кое-кто, оглядываясь, на ходу стрелял из ружей и пистолетов в старшин и солдат Крылова. Гренадёры не успели вскинуть свои фузеи, как перебежчиков и след простыл – только пыль клубилась вдали густым бесформенным облаком. Капитан Крылов лично выстрелил вслед утеклецам из пушки, поднеся зажжённый фитиль-«пальник» к запальной трубке в казённике. Ядро, с силой бодая крутой лобастой башкой воздух, крутясь бешеной юлой, унеслось в сторону неприятеля.
Видя такое дело, секунд-майор Наумов послал к Крылову конного егеря с приказом, не дожидаясь дальнейшей измены казаков, отступить к мосту под защиту артиллерии. Наумов не догадывался, что комендант Симонов нарочно выделил в его отряд самых неблагонадёжных городских казачков. Пускай переходят к самозванцу! При обороне городка от них всё равно проку будет мало, зато сохранится постоянная угроза бунта и удара в спину. Без них в крепости будет куда поспокойнее.
Тем временем беглецы были представлены Пугачёву.
– Что вы за люди и кто за вас может поручиться? – подозрительно приглядываясь к вновь прибывшим, с сомнением спросил Емельян Иванович. К нему впервые добровольно перешло прямо во время боя столь крупное вражеское подразделение.
К нему подъехал радостный Иван Почиталин и вступился за своего отца.
– Так это твой отпрыск у меня в писарях ходит? – враз оттаяв, обратился Пугачёв к Якову Почиталину.
– Так точно, государь! Мой Ванюшка, – скромно кивнул седеющей головой старый казак.
– Ну, добре, послужи и ты мне, – протянул руку для целования Пугачёв.
Из толпы перебежчиков выступили Кузьма Фофанов и Андрей Овчинников. Фофанов сказал:
– Мы тоже рады служить тебе, великий государь! Мой родитель был в твоём войске, но погиб от рук старшины Акутина… Иваном Фофановым звали… Я буду мстить комендантским псам до последней капли крови. Прикажи – на плаху за тебя пойду!
Емельян Иванович, при упоминании о плахе, мысленно перекрестился. Вслух же милостиво сказал:
– Служи мне, верный мой казак Фофанов… За отца – вспоможение на семью получишь. Вот только возьму Яицкий городок…
Затем обратился к Овчинникову:
– Ты тоже казаков ко мне бежать подговаривал?
– И не однократно, государь, – подобострастно сорвав с кучерявой головы баранью шапку, заверил Андрей Овчинников. – Меня тут все в войске знают за своего… Спроси, надёжа, вон хоть Митьку Лысова, хоть он и малость не того… Себе на уме парень… К тому же пьяница и охальник… Прости, ваше величество, ежели что по глупости скажешь… Да здеся, гляжу, и Ванька Зарубин – Чика, Мясников Тимоха, Караваев… Полюбопытствуй хоть у них, они все меня – как облупленного…
– Верю, верю, казак, – нетерпеливо остановил его частую, косноязычную речь чернобородый повелитель. – Броды через реку Чаган знаешь?
– Как не знать, надёжа, с детства тут всякая тропинка в степу хожена-перехожена, – вновь торопливо зачастил Овчинников. – Севернее городка малость пройти надо… Под городок врят ли сунешься – пушки!
В это время Борис Атаров, долго всматривавшийся в группу сдавшихся казаков, приметил вдруг знакомое лицо:
– Стёпка, ты – чертяка! – обрадовано выкрикнул он и кинулся обнимать младшего брата. – Ну, здорово, здорово, родной… Тожеть к нам? Молодец!.. Как там в городке маманя? Батька?..
– Все живы-здоровы. Об тебе вспоминают, молятся, – отвечал Степан, нежно отвечая на объятия Бориса, которого очень любил и уважал за лихую казачью сноровку и недюжинную силу…
Пугачёв порасспросил остальных атаманов и, видя их единодушное мнение, что у городка через Чаган не переправишься, велел всей повстанческой армии спешно выступать на север. При виде их хитроумного манёвра, секунд-майор Наумов всполошился, и, чтобы не допустить мятежников на левый берег Чагана, послал поперёд их сотню яицких казаков под началом престарелого старшины Андрея Витошнова. Казаки на свежих, хорошо отдохнувших и отъевшихся конях легко обогнали пугачёвский авангард, заняли оборону у первого, ближайшего от моста брода. Старшина Витошнов, объезжая ряды, солёным словцом и весёлой казацкой прибауткой, подбадривал своё воинство. Казаки с готовностью отшучивались, но глаза от его взгляда смущённо прятали, съезжались группами по пять – десять человек, о чём-то вполголоса перешептывались. Часто поглядывали на пожилого, умудрённого опытом, казака Максима Шигаева. Он был за главного среди непослушной войсковой стороны. Активный участник прошлогодних событий, чудом избежавший плахи, отсидевший несколько долгих месяцев в Оренбургском сыром каземате, Шигаев настраивал казаков на уход к батюшке Петру Фёдоровичу, в доподлинность которого верил свято и непоколебимо. Он ещё летом, чуть ли не одним из первых побывал на Таловом умёте Ерёминой Курицы – отставного, пахотного солдата Степана Оболяева, лично встречался с государем, по его поручению готовил знамёна в Яицком городке.
Сейчас он решил воспользоваться удобным случаем и не только самому перебежать к государю, но и привести с собой боевую казачью сотню в полном составе. Благо, казаки здесь были почти все свои, кровные, войсковой стороны, – верные товарищи многих рыбных багрений и других ловов и промыслов. За исключением десятка старшин и самого сотенного Витошнова, все были готовы послужить батюшке-государю, и это радовало Максима Шигаева.
Пугачёвцы тоже не дремали и, завидев у брода вражескую конную партию, дружно устремились на неё в атаку. Причём – сразу со всех трёх сторон. Старшина Андрей Витошнов подал команду открыть огонь, но прозвучал только жиденький залп из дюжины ружей. Стреляли одни старшины да несколько верных правительству казаков. Нападающие, потеряв несколько человек убитыми и ранеными, не остановились и смело продолжали атаку. Их вели Иван Зарубин, Дмитрий Лысов и Тимофей Мясников. Участвовали в этой смелой атаке и братья Атаровы. Старший Борис, отбившись от своего отряда, скакал стремя в стремя со Степаном, – оберегал в бою. Тот вёл себя храбро: вражеским пулям не кланялся и в казачьем седле держался крепко – не собьёшь!
Максим Шигаев не стал дожидаться ответного залпа пугачёвцев, подал условленный знак, и его люди, схватив и связав старшин, в том числе и самого Витошнова, – поехали навстречу атакующим.
– Сдаёмся, не стреляй! Хотим служить государю Петру Третьему! – кричали они, махая шапками и пиками.
Поперёд всех красовался на статном молодом жеребце Максим Шигаев, поддерживая под локоть связанного старшину Витошнова, который ехал рядом. К Шигаеву подскакал хорошо знавший его Иван Зарубин. Казаки крепко обнялись, похлопали друг друга по спине. Шигаев указал на своих людей.
– Яицкое войско готово служить императору Петру Фёдоровичу! Принимай сотню, Чика. А старшин мы сами, вишь, повязали… Без вашей помощи.
– Хорошо, если бы вы и Симонова тако же на аркане к батюшке приволокли, – выскалил зубы смешливый Зарубин-Чика.
Его казаки смешались с людьми Шигаева и они все вместе двинулись в стан государя, располагавшийся неподалёку от этого места. Позади, охранять захваченный брод, остался небольшой отряд казаков из полка Дмитрия Лысова под командой урядника Василия Плотникова. Братья Атаровы были здесь же. Правда, младший Степан не был причислен к этому подразделению, но в сумятице боя оставался пока с Борисом.

4
Пугачёв с радостью встретил новую партию перешедших на его сторону яицких рыцарей. С ними его войско насчитывало уже около шестисот человек – сила не малая! И хотя для штурма Яицкого городка всё равно было недостаточно, Емельян Иванович рассчитывал, что перебегут и другие казаки, а то, может, и гарнизонные солдаты за ними потянутся. Тут же он устроил смотр вновь прибывшим удальцам. На Максима Шигаева, коего помнил ещё по Таловому умёту, взглянул ласково, определил его пока в штаб при своей особе, – на старшин зыркнул сердито и хмуро. Велел всех держать пока под караулом до завтрашнего  утра, когда и решится их участь. А пока… гуляй, Войско яицкое!
По случаю удачного боевого дня и стольких славных побед казакам разрешено было малость расслабиться, выпить водочки, поплясать, спеть свои любимые казачьи песни. Сразу же было отряжено несколько расторопных гонцов к ближайшим хуторам и зимовьям за водкой и харчами. Татары привезли из своего кочевья кумыс, пригнали небольшой гурт баранов. В вечерней степи заплясали радостными языками огромные костры, зазвучали весёлые гармошки, зачастили разухабистые балалайки. Пьяные голоса затянули похабные матерные частушки.
Пугачёв с соратниками уединился в своей палатке. Пригласил не всех, а только самых доверенных, коим верил как себе самому и мог во всём положиться. Были: самый старший из приглашённых Денис Караваев, сорокасемилетний Максим Шигаев, Тимофей Толкачёв, Иван Зарубин, Максим Горшков, Тимоха Мясников и Лысов Митька. На расшитом замысловатым восточным орнаментом персидском ковре посередине палатки располагалась обильная выпивка и не менее обильная закуска, казаки сидели кружком, поджав по-татарски ноги в пыльных, нечищеных с похода сапогах. Произносили торжественные тосты во здравицу императора и его сына, наследника Павла Петровича, чарки опрокидывали жадно, изголодавшись по выпивке, не менее жадно закусывали. Ели прямо руками, по-простецки. Жирные пальцы вытирали о волосы или полы чекменей. И надёжа-государь – со всеми. Да и верно: откуда взяться в степи господским обеденным приборам, всяким замысловатым серебряным вилкам, ножичкам, да хрустальным кубкам? Не до жиру… В походе сойдёт и так.
– Ещё в бытность мою во дворце, любил я очень уху стерляжью, – хлебнув добрую чарку горькой, разглагольствовал Емельян Иванович, по-звериному, жадно вгрызаясь в сладкий бараний мосёл. – Бывало, лакеи и холуи дворцовые закинут в Неву сети, – прямо насупротив дворца и бредут вдоль берега… Это значит, чтобы меня ублажить, порадовать свежей ушицей. А Никита Панин – министр мой наиглавнейший – шумит из окна на лакеев, чтоб чуток левее взяли, а то корабли англицкие с заморским товаром никак не пришвартуются к причалу – бредень мешает.
Иван Зарубин, слушая государя, только лукаво посмеивался, подмигивал понимающе закадычному дружку детства Тимохе Мясникову: вот, мол, заливает батюшка!
– Я, други мои, зело по любимому дитяти скучаю! – вспомнив оставленного в Зимовейской одиннадцатилетнего Трофимку, прослезился аж Емельян Иванович. – Как-то он там без меня?.. с матерью… непутёвой! Замордует она его совсем, вертихвостка!
– А что, батька, – уж не прогневайся за слова мои таковские… – замялся хмельной уже Митька Лысов, – неужели не замечал ты за жинкой ничего такого-ентого?.. Скажем, ежели у нас у кого из казаков баба гульнёт когда по глупости, али по пьяному делу – ладно… Но если регулярно сие в привычку войдёт… Ежели спутается с кем надолго, – тут уж извини-подвинься! Бабу ту неверную и прибить не грех под горячую руку… Ну а молодца её вдругорядь на рыбном промысле подстерегёшь… Во время багренья зимнего, скажем, али ещё где на тёмной стёжке, на крутом бережку… Ну и сковырнёшь пешнею с саней, аккурат под копыта задней лошади, али оглоблей по голове сзади приласкаешь. Чтоб в другой раз неповадно было.
– У царей энто не принято, Лысов, – крутнул головой Пугачёв, разделавшись наконец с бараньей костью и принявшись за блины с рыбьей начинкой. – Это у вас, у простолюдинов, чуть что и – в рыло! А у благородных кровей мужиков сия драка прозывается – дувель!
– Не дувель, а дуэль, царь-батюшка, – с серьёзным лицом подсказал Максим Шигаев.
Зарубин Ванька прыснул в кулак, отвернул лукавую, черномазую морду в сторону. Тимоха Мясников тоже насилу сдержался от смеха. Емельян Пугачёв сердито зыркнул в их сторону.
– Смешинка в рот попала, Чика? Что рожу воротишь, скалишься?
 Зарубин ещё выпил для храбрости, решительно тряхнул вихрастым смоляным чубом.
– Хорош врать, Емельян Иванович… Неча Ваньку валять, – здесь люди все свои, проверенные…
Иван Зарубин знал истинную тайну Пугачёва, тот лично ему открылся ещё в бытность свою на постоялом дворе Степана Оболяева. И Тимоха Мясников это знал, и Денис Караваев. Остальные, чутко прислушиваясь к опасному разговору, угрожающе притихли.
– Так что же ты хочешь, друг Чика? – неуверенно вопросил Емельян Иванович. Ему показалось, что казаки сговорились схватить его и выдать коменданту Симонову, потому и затеяли этот разговор. Он внутренне весь напрягся и незаметно потянулся правой рукой к кинжалу.
– Ты оружию-то, батька Емельян, не лапай, – мы тебе не враги, – урезонил, заметивший это движение Чика. – А хочу я, чтобы меж нами была полная ясность… Ты ведь сам мне как-то признался, что не царь, а простой донской казак станицы Зимовейской, хорунжий по чину Емельян Иванович Пугачёв! Так что нечего тут юлить и невинной овечкой прикидываться, а коли назвался груздем – так и полезай в кузов!.. Приняли мы тебя с Тимохой Мясниковым за государя Петра Третьего? Приняли. Нам ведь, казакам яицким всё одно: царь ты, али не царь, – лишь бы строго наши казацкие интересы соблюдал и вольности наши утраченные войску возвернул. И чтоб от нас, казаков непослушной, войсковой стороны – ни ногой!.. Правильно я говорю, браты? – обратился Зарубин к собравшимся.
– А что ж, так тому и быть, – согласно закивали приближённые, решительно затрясли бородами. – Нам хоть курица, хоть пёс – лишь бы яйцы нёс!.. Захотим, – из грязи себе князя сварганим.
Те, кто уже знал заветную тайну, приободрились при виде такой реакции соратников. Кто услыхал впервые, – спьяну обрадовался: в государях-то свой брат казак ходит!
– Да мы за тебя, батько!.. Веди на Москву! – скрипел зубами, рыдал расчувствовавшийся, хмельной в дымину Митька Лысов. – Веди Пётр Емельянович нас на Россию, – всех народных супротивников порубаем, Москву пожжём, Питер! Эх, – гуляй казак, всё одно пропадать… Душа ты наш, Емельян Иваныч!..
– Значит, казаки, признаёте меня своим царём? – подытожил разговор Пугачёв, поднимая очередную чарку. – Выпьем же за это… Но загодя упреждаю, в войске – никому ни слова! Ни свату, ни брату, ни отцу родному!.. За разглашение сей страшной тайны – смерть!
– Согласны, батюшка, Емельян Иваныч, на всё согласны, ты уж за нас порадей, – загалдели наперебой казаки. – Мы тебя царём сделали, так уж и ты от нашей воли казацкой – ни ногой! Куда поп, – туда и батька… А будешь самоуправство над нами чинить, – живо в простые казаки поверстаем и другого государя выберем! Дело плёвое…
– Согласен, атаманы-молодцы, – торжественно провозгласил Пугачёв и выпил. С наслаждением крякнув и утёршись рукавом чекменя, объявил: – А теперя учиним кровную клятву.
– Как так? – вопросительно уставились сподвижники.
– А вот так! – Пугачёв выхватил из ножен острый кинжал, обнажил левую руку до локтя, и быстро, не моргнув глазом, полоснул по руке острым как бритва лезвием. Кровь так и брызнула на ковёр. Пугачёв подхватил чарку, из которой перед тем пил водку, и подставил её под рану. Казакам глухо сказал:
– Всяк делай то же самое. Ну, живо!
Боясь ударить лицом в грязь, присутствующие проделали такую же операцию, располосовав себе каждый левую руку. Когда чарки заискрились вытекшей из ран кровью, Пугачёв достал большую круглую чашу, велел выплеснуть в неё кровь. Сподвижники, нимало дивясь столь не казачьему, восточному экзотическому обряду, слили содержимое чарок в общую посудину. Емельян Иванович добавил туда водки, так что она стала красною, точно сама кровь, размешал полученное зелье кинжалом.
– Сей обычай я узнал на Тереке у горных чеченцев, – объяснял он при этом, – в бытность мою атаманом тамошней Ищорской станицы.
– Так ты и на Тереке побывал, батько? – удивлённо присвистнул Иван Зарубин. – Эвон куды тебя занесла нелёгкая.
Пугачёв, продолжая помешивать содержимое чаши, утвердительно кивнул головой.
– Бывал я на Тереке, Чика, бывал… Казаки трёх станиц: Ищорской, Наурской и Голюгаевской, – снарядили меня депутатом и ходатаем в Петербург, в Военную коллегию. Просили порадеть за общее дело: о прибавке терцам казённого жалованья и провианту.
Емельян Иванович отложил кинжал, обвёл соратников долгим, испытующим взглядом.
– Ну что, казаки, поклянёмся по гроб жизни не отставать друг от друга, стоять до последнего, не выдавать!.. А буде смерть подлая нагрянет – так и в могилу с сей клятвой сойти… Клянёмся, господа казаки, – Всевеликое Войско Яицкое!
– Клянёмся, батька, Емельян Иванович! – хором отвечали яицкие лыцари.
Пугачёв первым пригубил необычное питьё, передал чашу Зарубину; тот, хватив добрый глоток, – дальше по кругу.


Рецензии