Глава 36. В царском дворце

1
Фике, получив власть над огромной полуазиатской империей, не получила самого главного, чего жаждет, в принципе, любая деревенская баба: сексуального удовлетворения. Нет, любезный друг Гришенька был, конечно, жеребцом отменным, и удовлетворить мог любую… но только не Екатерину. Ей в тайне хотелось большего… Желания её были неуёмны, а эротические фантазии – необузданны. Только во сне императрица полностью раскрепощалась, отдаваясь самому последнему, – грубому и смердящему, – русскому мужику… Образ мужика – тайного фантастического партнёра царицы – постепенно конкретизировался: это был чернобородый, подстриженный по-казацки в кружок, симпатичный лицом каторжник. На руках и на ногах у него были цепи. Мужик сидел в большой клетке, которая почему-то стояла на телеге, и улыбался Екатерине лукавой улыбкой.
Кто он был? За что его посадили в клетку? Эти вопросы страшно волновали во сне Екатерину, но ответить на них она не могла. В снах почему-то не было рядом привычных министров и вообще не было никого из придворных, – только мужик в клетке и она, Фике... От всего этого безумно кружилась царицына голова и сладко замирало сердце.
Мечтала императрица и об ещё одних экзотических ловеласах – видела как-то в свите одного знатного английского вельможи, – об арапах! Вот уж, право, какое чудо природы – совершенно чёрный человек! Ведь даже у императора Петра был свой арап, – только не у покойного муженька, дурачка Петруши Третьего, а у грозного Питера под номером Первым! Правда, на что он ему был нужен? Питер, чай, не был любителем мужчин, и тайно не носил в императорских покоях женских панталон и корсетов, как это делают некоторые блистательные гвардейские офицеры.
Да-да, знала Фике и о подобных невинных шалостях дворянских недорослей, воспитанных развратными французскими гувернёрами. А уж у них, в Париже, подобных женоподобных мужичков – хоть пруд пруди. Некоторые, не стесняясь, даже по улицам ходят в дамских нарядах, с зонтиками в руках. В Санкт-Петербурге, правда, до этого ещё не дошло, но агенты Тайной полиции уже не раз докладывали императрице, что в гвардии на этот счёт не благополучно… Некоторые офицеры содержат при себе мальчиков, якобы как слуг и денщиков, – на самом же деле… Но Бог им судья! Императрица, переписывавшаяся с самим Вольтером, считала себя прогрессивной европейской правительницей, и смотрела на эти вещи сквозь пальцы. Нравятся господам дамские панталоны, корсеты и мальчики – пожалуйста, пусть развлекаются! Лишь бы не в ущерб службе.
Самой императрице весьма нравились белые, в обтяжку, штаны на великолепных гвардейцах. Штаны прилегали к телу столь плотно, что всё вырисовывались чётко, со всеми деталями и тонкостями... Так что Фике, во время парадов и церемониальных маршей, не отрывала глаз от этой части военной гвардейской формы. Мысленно она легко дорисовывала всё остальное, скрытое белой тонкой материей, и на глаз определяла размеры… и лидера… И Фике с сомнением думала, что, возможно, сильно поторопилась с выбором фаворита …
Занятая всеми этими любовными проблемами, Екатерина не очень вдавалась в государственные дела, предоставив сие Никите Панину и министрам. Правда, сильно всполошилась, когда узнала о появлении в Казанском остроге бродяги, некоего донского казака Емельки Пугачёва, который назвался именем покойного Петра Третьего.
– Как, очередной самозванец? – гневно вскричала царица, намекая на объявившегося не так давно в Царицыне Петра Богомолова. – И куда только смотрит тайная полиция, если у нас воры и самозванцы вырастают, как грибы после дождя!
Принесший эту новость чиновник Тайной канцелярии виновато пожал плечами.
– Мы делаем всё, что в наших силах, но народ бунтует. Много подстрекателей и крикунов… По кабакам наши переодетые агенты отлавливают таких субчиков и препровождают в каталажку.
– Плохо работаете, господа. За что я вам только деньги плачу, – подытожила Екатерина. Вынесла свой вердикт: – Дело о новом самозванце взять под особый контроль, препоручить для дальнейшего разбирательства и вынесения приговора Сенату, и мне подать для высочайшего утверждения.
Ночью, отдаваясь в спальне Григорию Орлову, невольно подумала: «Казак… донской казак Емелька Пугачёв… Чернобородый каторжник в клетке – из эротических снов… Странное совпадение! Назвался моим покойным мужем… Значит, хочет меня? Императрицу! Простой казак… Глупый. Неужели сие безумное желание стоит собственной головы? Хотя ничего предосудительного за ним, кажется, нет… Нет ли?»
Орлов впал в экстаз и задышал прерывисто и часто, застонал протяжно…
– Гришенька, не кричи так громко, сын Павлуша услышит, – Екатерина предостерегающе зажала ему рот ладошкой, пахнущей дорогими парижскими духами. – Ты не знаешь, тот казак, новый самозванец… Ну, Емельян Пугачёв, – ничего такого, преступного, не совершил? Не убил никого, случаем?
– Полно, Фике, охота тебе по всяким пустякам голову ломать, – отмахнулся Григорий, продолжая своё занятие. – Совершил, не совершил, какая разница? Голову ему с плеч – долой, и вся недолга! Чтоб другим неповадно было.
– Какой ты жестокий, Гришенька, – хмыкнула под ним Екатерина.
Орлов, наконец, расслабился, отвалившись от сдобного тела полюбовницы на подушки. Довольно заурчал, как пресытившийся кот:
– Катюша, ты – прелесть! Я в восторге… Это восхитительно и незабываемо!
– Ну да, как будто в первый раз, – засмеялась голая императрица, перекатываясь по просторной кровати. – А скажи, любезный, – это большой грех чужим мужем назваться?
– А-а, ты всё о том самозванце? – скривился Григорий Орлов и помрачнел, ревниво почуяв соперника. – Выбрось ты его из головы, Фике! Что тебе до неразумного мужика?
Екатерина не согласилась:
– Он, как мне докладывали, не из крепостных, а вольный. Донской казак станицы Зимовейской… К тому же, из младших офицерских чинов – хорунжий, выслужившийся в нынешнюю Турецкую кампанию. Геройская, должно быть, личность…
– Полно, Катюша, самозванца нужно примерно наказать, – выдрать всенародно кнутом, клеймить и сослать навечно в Сибирь, – сказал Орлов, снова принимаясь страстно обнимать и лобзать императрицу.
Екатерина представила на его месте чернобородого, закованного в кандалы Пугачёва и вся задрожала от возбуждения. Она подумала, что беглый каторжник, должно быть, не отказался бы провести с ней ночку-другую… И был бы, наверное, куда более неутомимым любовником, чем любезный её сердцу Гришенька.
Присланное сообщение Казанского губернатора фон Брандта о каторжнике Пугачёве долго рассматривалось в первом департаменте Сената. В сопроводительной записке Брандт пространно излагал свои частные мысли, полагая, что предерзостные слова Емельяна Пугачёва о том, что он якобы является императором Петром Третьим, сказаны им спьяну в кабаке таким же бездельникам и бродягам, как он сам. Большого значения Казанский губернатор этому не придавал, и предлагал  наказать невежественного казака за его пьяную болтовню плетьми.
В ответ на рассмотренное первым департаментом Сената дело о преступлении Емельяна Пугачёва, императрица издала именной указ, в котором повелевала:
«Оному Пугачёву за побег его за границу, в Польшу, и за утайку по выходе его оттуда в Россию о своём названии, а тем больше за говоренные им яицкому казаку Пьянову... возмутительных вредных слов, касающихся до побегу всех яицких казаков в Турецкую область.., учинить наказание плетьми и послать, так, как бродягу и привыкшего к праздной и предерзостной притом жизни, в город Пелым, где и употреблять его в казённую работу такую, какая случиться может, давая за то ему в пропитание по три копейки на день. Однако ж накрепко за ним смотреть того, чтоб он оттуда утечки учинить не мог».
Екатерина хотела было сослать дерзкого самозванца в Петропавловскую крепость, чтобы при случае взглянуть на него, но вовремя спохватилась и переменила решение. Григорий Орлов был безумно ревнив и мог запросто поквитаться с Пугачёвым в крепости. Она вспомнила участь своего покойного мужа, Петра Третьего, которого она категорически запретила убивать, но которого, тем не менее, задушил в пьяной ссоре родной брат Григория, силач Алексей Орлов.
Екатерина последнее время всё более и более тяготилась опекой Орловых, но выйти из замкнутого круга не могла. Лихие братья-гвардейцы, можно сказать, на своих плечах возвели её на Российский престол, и ответить чёрной неблагодарностью она не могла. Но и быть пешкой в чужих руках – тоже!
Именной указ императрицы пришёл в Казань, когда Емельяна Пугачёва в остроге уже не было. Вдвоём с таким же колодником Парфёном Дружининым, подговорив караульного солдата Мищенко, он бежал. Брандт разослал по всем дорогам сыскные команды, но поиск беглецов не дал никаких результатов, – они как в воду канули. Пришлось докладывать об этом прискорбном случае в высочайший Сенат.
Екатерина была вне себя от раздражения: какой-то казак портит ей кровь своими побегами, и она должна заниматься его презренной персоной, как будто в государстве нет дел поважнее – хотя бы та же война с Турцией, вот уже пятый год длившаяся на юге. Она тут же призвала несколько секретарей и велела писать строгие циркуляры губернаторам Казанской, Оренбургской и Астраханской губерний, а также наказному атаману Области Войска Донского, о немедленном сыске и поимке беглого донского казака Емельяна Пугачёва. В тот же день, в письме к французскому философу Вольтеру, своему давнему другу и тайному воздыхателю, Фике жаловалась на некоего «маркиза» Пугачёва, – как она в шутку выразилась, – который вот уже несколько месяцев заставляет её думать о своей персоне и отрывает от наиглавнейших дел, а именно, от прожектов о даровании российским крепостным долгожданной свободы…
Императрица любила разыгрывать перед своими европейскими знакомыми эдакую прогрессивную монархиню, которая спит и видит, как бы поскорее отпустить на волю крепостных мужиков, да отвлекают всякие неотложные проблемы: то война с Турцией, то чума в Москве, а теперь вот – очередной самозванец, претендент в мужья!
Фике подумала, что новый претендент всё больше и больше овладевает её мыслями и тайными сексуальными желаниями. Мало того – он давно уже сниться ей, а в снах – давно уже стал её мужем!
«Экая каналья сей маркиз Пугачёв!.. И откуда он только взялся на мою голову? – думала, макая перо в чернильницу, императрица. – Ну на сей раз он у меня так легко не отделается. Не захотел просто плетей, что ж, прекрасно… Будет пытан на дыбе, клеймён за дерзкий побег и сослан ещё дальше… В Омский острог!» – вспомнила Екатерина об этом отдалённом, глухом уголке огромной Российской империи.
Никита Панин, занимавшийся с наследником престола, великим князем Павлом, различными науками, в частности географией, – читал лекции и по русской Сибири – этом, почти не исследованном, огромном первозданном «материке». Императрица Екатерина, плохо знавшая страну, которой управляла вот уже одиннадцатый год, тоже присутствовала на этих уроках, с интересом слушала престарелого сановника. Рассказы его были столь привлекательны и романтичны, что Фике самой захотелось в отдалённую заснеженную Сибирь, – к диким туземцам и храбрым русским охотникам-землепроходцам.

2
Наследник престола, цесаревич Павел Петрович рос замкнутым и неразговорчивым. Матушку, отдалившую его от дворца, он не любил, а больше вспоминал покойного батюшку Петра Фёдоровича Третьего, и всей душой ненавидел убивших его Орловых. Особенно ненавистен ему был матушкин хахаль Гришка, – его он просто терпеть не мог, и постоянно в уме строил фантастические планы мести. Учитель и воспитатель Никита Иванович Панин вполне разделял чувства великого князя, и призрачно намекал, что есть люди, желавшие видеть на Российском престоле – его светлость, а матушку Екатерину Алексеевну – при нём, в качестве регентши. Но это были только несбыточные мечты! Павел и сам понимал сие. Вся столичная гвардия горой стояла за Екатерину, а нахальный временщик Гришка Орлов не вылезал из спальни императрицы. Ночами юный Павел Петрович слышал доносящиеся оттуда страстные стоны матушки, как будто Гришка её резал кинжалом на кусочки. Наследник понимал причину этих стонов, а однажды, войдя невзначай в матушкин будуар, застал там её, полуобнажённую, в объятиях Орлова. Екатерина, быстро вскочив, захлопнула на груди полы шёлкового халата, гневно взглянула на сына.
– Стучаться нужно, Павлуша, когда входишь в помещение, – назидательно сказала она. Григорий Орлов, смущённо отвернувшись к окну, промолчал.
– Извините, матушка, – сконфузился великий князь и поспешил тотчас ретироваться.
Но её большие, соблазнительно округлые, белые груди до самого вечера не выходили у него из головы – так и стояли перед глазами. Ночью Павлу приснилась матушка… в том же виде, в каком застал её давеча… От этого он проснулся, ещё ничего не понимая, ощупывая место рядом, ища – её… Но никого рядом не было, – только измятая простыня. И он понял, что это был сон. И ему стало вдруг совестно… перед собой и… Богом. Который, конечно же, всё знает и видит! Павел торопливо вскочил с постели, упал на колени в угол и начал горячо молиться…
Когда в столицу поступили с Яика первые известия о самозванце, цесаревич не очень в это поверил, – слишком их было много за последние годы. Но в глубине души Павел всё же надеялся и лелеял мечту, что батюшка, возможно, как-нибудь спасся и бежал из под ареста. Ведь не все же сановники и приближённые предали бывшего императора, могли ведь оказаться и верные? Голштинские офицеры, например… Вдруг отец действительно жив, и ждёт только удобного случая, чтобы объявиться? И великий князь решил, что если это так, если батюшка действительно когда-нибудь объявится, и он, Павел, в этом твёрдо удостоверится, – не задумываясь перейдёт на его сторону! Поднимет гвардию, если она не поддержит, – упросит помочь Никиту Панина… В конце концов обратится к простому люду. Но – всё сделает, чтобы вернуть отцу утраченный престол и наказать виновников его несчастий!
Екатерина была в шоке, получив известие из Оренбурга, от губернатора Рейнсдорпа, о том, что разыскиваемый повсюду вор и беглый каторжник Емельян Пугачёв собрал шайку таких же головорезов и берёт форпосты и крепости. «Маркиз» Пугачёв не оставлял её в покое, всё время напоминая о себе, и Екатерина вынуждена была постоянно о нём думать, как будто он был членом её семейства. Проклятый Пугачёв!
В тот же день императрица созвала секретное совещание, на которое были приглашены: президент Военной коллегии, генерал-фельдмаршал граф Чернышёв, генерал-прокурор Сената князь Вяземский, тайный советник Василий Шкурин, Никита Иванович Панин, заведовавший внешними делами империи, и, конечно, Григорий Орлов.
– Господа, я вызвала вас по весьма важному и неотлагательному государственному делу, – открыла заседание Екатерина Алексеевна. – Некий донской казак, о коем уже было доложено мне ранее губернатором фон Брандтом, прозываемый… Емелька Пугачёв (императрица чуть не сказала шутейное – «маркиз»), бежал от наказания плетьми из Казанского острога, назвался именем покойного императора Петра Третьего, собрал шайку воров и клятвопреступников в Оренбургской губернии и уже угрожает самому городу! Предерзостные мятежники взяли штурмом и сожгли несколько форпостов и крепостей на Яицкой линии, захватили там пушки и людей, перевешали офицеров… Это не слыханно, господа! Сему злодейству необходимо суть положить немедленный конец, а виновных возмущения схватить и примерно наказать. Главарю же, оному донскому казаку Пугачёву, по взятии его – отрубить голову… Что скажете на это, господа сановники? – Екатерина обвела присутствующих вопросительным взглядом.
Первым заговорил президент Военной коллегии граф Чернышёв:
– А как оценивает возможности самозванца губернатор Рейнсдорп? Хватит у него собственных воинских сил справиться с мятежниками, или нужны дополнительные команды?
– Иван Андреевич о сикурсе ничего не пишет, – ответила Екатерина. – Да ведь и откуда ему взяться? Все войска – на юге, на турецком театре военных действий. Опытные генералы – тоже… Вы сами всё это прекрасно знаете: война длится уже пятый год, а виктории всё нет и нет. Турки отчаянно сопротивляются, изыскивают резервы, и в этом году, я думаю, победы тоже, отнюдь, не предвидится.
– Тем не менее, подмогу Рейнсдорпу послать нужно, – высказал своё мнение граф Чернышёв.
– Да где взять солдат, Захар Григорьевич? – встрепенулась императрица.
– Какую-то часть можно выделить из резервов, направляемых в действующую армию, – ответил тот. – Остальное – в соседних губерниях. В Москве, у князя Волконского можно наскрести солдат и пушек, у губернатора Брандта в Казани, в Сибирской губернии у генерала Чичерина.
– Оголять прилегающие к Оренбургу, очагу мятежа, районы? – покрутил головой, не соглашаясь с Чернышёвым, Григорий Орлов.
Президент Военной коллегии снисходительно взглянул на него, красноречиво давая этим понять, что сомневается в компетенции собеседника.
– Милейший князь, Григорий Григорьевич, но ведь Москва отстоит довольно далеко от Оренбургского края, а Сибирь – тем паче… И не задушив возмущение черни в зародыше, мы тем самым и создадим угрозу для соседних губерний.
– Я с вами вполне согласна, Захар Григорьевич, – сказала Екатерина, и погрозила пальчиком фавориту. – А вы, князь, должны прислушиваться к компетентному мнению руководителей государства Российского, интересы которого мы все здесь отстаиваем и блюдём…
«****ям!» – мысленно передразнил любовницу пристыженный Григорий Орлов, и сердито насупился.
– Господа, какие ещё есть мнения? – обратилась императрица к собравшимся, желая выслушать всех. Она всегда руководствовалась русской поговоркой: один ум хорошо, а два – лучше.
Поднялся генерал-прокурор Сената князь Александр Вяземский.
– Я думаю, ваше величество, нужно направить в район вспыхнувшего мятежа ваши императорские рескрипты с разоблачением преступника Пугачёва, как вора и самозванца. Чтобы простой народ знал, кто он есть на самом деле, и веры ему не давал. А в церквях обязать духовенство во всеуслышанье провозглашать анафему самозванцу – сие должно подействовать на наш богобоязненный народ, и отвратить его от преступников.
– Очень хорошо, Александр Алексеевич, – отозвалась Екатерина. Мельком взглянула на своего фаворита, примолкшего с краю стола. – Любезный Григорий Григорьевич, возьми пожалуйста эти полезные мысли на заметку, чтобы вовне не затерялись. Будешь на время моим личным секретарём.
Григорий Орлов молча повиновался.
Высказал свои соображения и Никита Панин:
– А ещё не мешало бы, ваше императорское величество, прозондировать наших ближайших соседей: пруссаков, французов, да и британцев, – через их послов, на предмет причастности этих государств к беспорядкам в Оренбургской губернии…
– На что вы намекаете, Никита Иванович? – встрепенулась императрица.
– Я не намекаю, ваше величество, но думаю, что кое-кому из соседей – особенно туркам и полячишкам – была бы весьма выгодна смута внутри Российского государства, – продолжил свою мысль Панин. – Этим они бы отвлекли часть наших сил с основного театра военных действий, и поставили бы нас в очень затруднительное положение… Что касается до французов, то они, как вам, надеюсь, известно, только прикидываются нашими друзьями; в действительности же – суть наши всегдашние конкуренты на мировом торговом рынке и в Европейской политике. А Пруссия с Великобританией, вообще, – наши недавние противники в Семилетней войне. Тем более, что Пруссия, наиболее потерпевшая от русской армии, не смотря на миролюбивые заверения короля Фридриха, – так и остаётся скрытым врагом России.
Екатерина, не любившая негативных речей о Фридрихе Втором, нахмурилась.
– Любезный Никита Иванович, не могли бы вы не приписывать королю Прусскому Фридриху собственных домыслов и фантасмагорий? Союзный договор, опрометчиво подписанный с ним моим покойным муженьком, я расторгла, так что же ещё вам надо? Чтобы я обвинила короля в оренбургских беспорядках?
– Что вы, ваше величество… Я этого не говорил, – смешался Никита Панин.
Тайный советник Василий Шкурин предложил создать в Казани Тайную экспедицию по поимке Пугачёва и его сподвижников, и эта идея весьма понравилась Екатерине. Она обожала сыск и всё загадочное и скрытное… Секретных агентов под чёрной полумаской, с итальянским кинжалом под длинным плащом.
Григорий Орлов, чтобы не ударить лицом в грязь, тоже придумал дельный ход: направить в район восстания верных людей, лучше всего из яицких казаков, чтобы те вошли в доверие к Пугачёву, и в нужный момент – схватили и выдали властям. Он даже сообщил, что к его младшему брату, Алексею, уже являлось четверо челобитчиков от войска по делу о прошлогоднем восстании, и он знает, где их сыскать.
– Вот это знатно, любезный Гриша, – похвалила царица. – Передай Алексею Григорьевичу, что я даю своё полное согласие на переговоры с казацкими посланцами. Пусть обещает им, что хочет, хоть золотые горы с молочными реками, – но чтобы Пугачёв был пойман, и доставлен в Санкт-Петербург… (Екатерина вспомнила свои эротические сны) в клетке!
– В какой клетке? – переспросил, не поняв, Григорий Орлов.
– В обыкновенной, в коей диких зверей перевозят, – ответила императрица.
Совещание продолжалось. Решено было не только послать резервы Рейнсдорпу из соседних губерний, но сформировать в Казани особый воинский корпус с пушками и кавалерией, который бы, – под командой опытного боевого генерала, – выступил против бунтовщиков и разбил их в открытом сражении. Долго обсуждали список кандидатур на роль начальника экспедиции, и остановились, наконец, на генерале Каре, проявившем себя во время недавнего усмирения польских конфедератов.

3
В Санкт-Петербурге долгое время жили инкогнито четверо яицких казаков: Афанасий Перфильев, Савелий Плотников и два однофамильца, – Иван и Пётр Герасимовы. Последний был послан челобитчиком по делам войска ещё весной прошлого года, но был объявлен Военной коллегией в розыск и скрывался, перебиваясь случайными заработками и не имея средств на обратный проезд на Яик. Причиной подобной опалы послужило убийство взбунтовавшимися казаками генерала Траубенберга и атамана Тамбовцева. Пётр Герасимов пытался подать на высочайшее имя прошение с объяснением причин вспыхнувших в Яицком городке беспорядков. Бумагу у него взяли, а самому велели ждать ответа на квартире, где он остановился. Герасимов – заяц стреляный – заподозрил неладное и в тот же вечер съехал с постоялого двора. Быстро найдя другое жильё, вечером прокрался на старое место и стал внимательно наблюдать из надёжного укрытия: что будет? Едва на улице стемнело и зажглись газовые фонари, к гостинице приблизилась небольшая группа полицейских солдат во главе с бравым сержантом, и с ними агент в штатском платье. Полицейские быстро и умело оцепили здание, сержант с двумя солдатами и тайный агент загрохотали подошвами сапог по ступенькам крыльца. Пётр Герасимов не стал дожидаться развязки, а благоразумно скрылся. Так, перебираясь из заведения в заведение, и жил до сих пор. Когда закончились собранные казаками на дорогу общественные деньги, стал ночевать, где придётся – среди бездомных на сенном рынке, в конюшнях знатных господ, нанимаясь на подённую работу, в разбойничьих притонах на окраинах города.
В конце лета на Яике узнали о приговоре мятежным казакам и наложенной на войско высокой денежной контрибуции. Деньги предстояло выплатить не малые, к тому же, многие рядовые участники бунта приговаривались к наказанию плетьми и ссылке в Сибирь, в солдатские гарнизоны, либо – в действующую армию. А солдатчина и лишение казачьего звания было для вольных яицких рыцарей страшнее самой смерти! Яик снова заволновался, казаки на стихийных, несанкционированных кругах гневно кричали в спину старшинам и правительственным чиновникам:
– Не пойдём в солдаты, хоть убейте на месте! Не дадим брить бороды, лишать нас «отечества»!
Солдаты хватали крикунов и тащили в городскую канцелярию, на расправу к коменданту Симонову. У того, под зелёным сукном на столе, лежала строжайшая правительственная разнарядка, скольких казаков лишить их дорогого «отечества», как на Яике называли бороды, и под конвоем препроводить на сборные пункты, в действующую Дунайскую армию.
Казаки решили действовать испытанным способом, – вновь послать в Санкт-Петербург делегацию с челобитной императрице. Ехать вызвались скрывавшийся в степи от Симонова Афанасий Перфильев – один из активных участников прошлогоднего выступления, – его товарищ, на хуторе которого прятался, казак Иван Герасимов, и приехавший к ним из Яицкого городка Савелий Плотников. Он же привёз собранные на дорогу деньги – около ста пятидесяти рублей. Добравшись к концу сентября до столицы, делегаты вначале малость поогляделись в незнакомой городской обстановке, походили по рынкам, столичным кабакам, притонам, – послушали, о чём говорит народ. А народ в Питере уже вовсю толковал о вспыхнувшем на Яике новом мятеже, о появившемся там императоре Петре Фёдоровиче Третьем. Казаки призадумались: стоило ли ехать на край света, в столицу империи, чтобы здесь, вдалеке от родных мест, узнать столь радостное известие! Бродя по кабакам, наткнулись однажды на земляка, – упомянутого выше казака Петра Герасимова. Несказанно обрадовались встрече. Усевшись за свободный стол, заказали штоф водки и закуску. Герасимов ввёл их в курс дела:
– Вы, казаки, зазря сюда пожаловали, вот что я вам доложу, – говорил он, выпивая водку и с аппетитом закусывая. Видно было – наголодался! – К царице с жалобой вас всё одно не допустют – сразу заарестуют и в острог упрячут… Долго оставаться здесь тоже нельзя – полицейские ищейки пронюхают. Есть только один выход: обратиться к братьям Орловым. Они сейчас в большой силе, – вдруг помогут?
– А как их найти, Орловых этих? – спросил Перфильев.
– Энто вопрос!.. – почесал затылок Пётр Герасимов. – До самого главного из них, полюбовника матушки императрицы, Григория Григорьевича, конечное дело – не подступиться! Он, что ни говори – персона… А вот к младшему его брату, графу Алексею Орлову, я вам путь укажу. Я уже бывал у него как-то… Алексей Григорьич человек добрый, и вас примет.
На том и порешили.
В шикарном особняке графа Алексея Григорьевича Орлова на Фонтанке во всю шумела хмельная гвардейская вечеринка. Традиционные пунш, жжёнка и шампанское текли рекой, в зале играл полковой оркестр, было страшно накурено и душно. Чествовали хозяина – блистательного героя Чесмы, кавалера ордена святого Георгия I степени. Были старшие братья Алексея: фаворит Екатерины Григорий и бравый гвардеец Фёдор; также – Дашков, Пассек, – другие преображенцы и измайловцы, масса зелёной молодёжи, не нюхавшей пороха; отдельно держались отчаянные кутилы – гусары. Лакеи не успевали менять за столом приборы и хрустальные бокалы, побитые пьяными господами офицерами. В биллиардной громко стучали шары, метко залетая в лузы, – порой здесь  проигрывались целые состояния.
– Какова гулянка, Гриша!? – с восторгом спрашивал у брата Алексей, нежно обнимая его и похлопывая по плечу. – А пунш-то, пунш!.. Ты пробовал? Чисто огонь! Где ты ещё попробуешь такого пунша, у немцев?.. Ха-ха! Колбасники сроду такого пунша тебе не нальют, у них дождёшься… Кроме вонючего баварского, да шнапса ничего не употребляют. Дикари! То ли дело мы, русские!..
– Ну а что, каково положение в Европе? – сухо осведомился Григорий, беря с подноса у проходившего мимо слуги бокал шампанского. – Ты, Алексей, не так давно оттуда… Что говорят?
– Да разное болтают, брат, – неопределённо пожал плечами Алексей. Повертел в руке бокал с пуншем, рассматривая кроваво красную жидкость на свет, падавший от канделябров. – Слух есть: недовольна тобой царица… Возможно… отставка будет. Но это я так... ты не думай. Мало ли что люди набрешут. Может, всё обойдётся.
– Значит так! – задумчиво произнёс Григорий и выпил шампанское залпом. – Ладно, посмотрим… Ну и кто же претендент... не знаешь?
– Гришка Потёмкин, – шепнул на ухо брату Алексей и виновато потупился. – Сплетни такие во дворце ходят… А я что?.. Мне – до фонаря. Это её бабские дела, я в них не лезу. У меня своих баб хватает. Вон их – табунами по Невскому шляются, только выбирай!
К ним подошёл пьяный, в расстёгнутом гвардейском мундире, Дашков. Расплёскивая вино из бокала, заговорил:
– Господа, а вы слыхали последние новости? Покойный царь-батюшка, урождённый немецкий принц Карл Пётр Ульрих Голштинский, вновь из гроба воскрес. Объявился под Оренбургом, взбунтовал чернь и грозится самому Рейнсдорпу!
– В который уже раз воскрес? – скептически хмыкнул широкоплечий здоровяк Алексей Орлов. – Видать плохо его матушка императрица в землю закопала, что он постоянно из гроба встаёт и на престол претендует. Нужно никак кол осиновый ему в грудь вбить, чтоб уж больше не встал! – Алексей утробно захохотал и «пригубил» огромный ковш жжёнки, который по его знаку специально налил лакей. Отдав пустую посуду, герой Чесмы довольно крякнул и утёр мокрый рот обшлагом парадного мундира.
В биллиардной Пётр Пассек проиграл жуликоватому гусарскому капитану полугодовое жалованье, сломал о колено кий, достал пистолет и пошёл на балкон стреляться. Его еле успокоили, отобрали пистолет и хотели вязать верёвками. Пасек вырывался, бил офицеров ногами и кричал, что всё равно застрелится, ибо офицерская честь превыше всего. Фёдор Орлов заплатил за него, кинув на зелёный биллиардный стол наличные, которых у него были полные карманы, и Пассек угомонился. Попойка продолжилась с новой силой. Двое господ офицеров: гусарский поручик Иванов и секунд-майор гвардейской артиллерии Бердичевский, – повздорили из-за дамы, на руку и сердце которой претендовали оба. Слово за слово, – пошли выяснения отношений, Бердичевский, как старший по званию, пренебрежительно отозвался об Иванове, у того враз взыграли в башке винные пары. Не долго думая, поручик выхватил шпагу и бросился на секунд-майора. Тот в свою очередь схватился за оружие, и в парадном зале вспыхнула яростная сабельная дуэль. Офицеры в страхе шарахнулись в разные стороны, образовав просторный круг, криками пытались урезонить дерущихся, но те были неумолимы. Шпага гусара, как молния, мелькала у самого лица гвардейского артиллериста, плохо владевшего холодным оружием. Он медленно пятился к стене, но не сдавался и наносил поручику Иванову ответные сокрушительные удары, от которых тот гнулся назад, как молодая ива под ветром. Не известно чем бы всё закончилось, если бы силач Алексей Орлов не обхватил сзади поручика Иванова и не отобрал шпагу. Дуэлянтов тут же всем скопищем помирили, заставили выпить пунша на брудершафт, и мир в собрании водворился.
В разгар веселья камердинер доложил Алексею Орлову, что пришли какие-то бородатые люди с бумагой. Говорят, что казаки и просятся на приём. Орлов знал уже об этой делегации, которая подходила как-то к нему на улице, у входа в адмиралтейство, – подавала челобитную от Яицкого казачьего войска. Он позвал брата Григория и велел камердинеру проводить казаков в свой кабинет.
– Пойдём, Григорий. Это как раз те люди, о которых я тебе говорил.
Братья закурили гусарские трубки и по мягким ворсистым коврам проследовали на второй этаж, где располагался рабочий кабинет Алексея. Вскоре слуга ввёл туда четверых яицких казаков. Едва переступив порог, они дружно сорвали с голов высоченные овчинные шапки, чем всегда отличались яицкие от всех остальных казаков, двоеперстно закрестились в правый угол, повалились на колени. Афанасий Перфильев держал перед собой мятый лист с прошением.
– Прими, батюшка, Алексей Григорьевич, петицию от многострадального Яицкого войска, – глухо говорил он, уткнувшись бородатым лицом в ковёр. – Заступись, отец родной, не дай всем нам вконец сгинуть… Век на ваше сиятельство Богу молиться будем.
– Встаньте, казаки, – приказал Алексей Орлов и многозначительно взглянул на брата. – Я думаю, Григорий, надо посодействовать служивым, помочь в их бедах… Мы им службу сослужим, они – нам. Ты как считаешь?
– Сам Григорий Орлов! – зашушукались между собой казаки, вставая с пола и отряхивая шаровары. Преданно воззрились на братьев, ожидая решения своей участи. Перфильев продолжал держать в вытянутой руке бумагу.
– Да положи ты её, голубчик, – с улыбкой проговорил Григорий и, сделав несколько мягких шагов по ковру, взял у казака жалобу. Повернулся к брату.
– Я считаю, что помочь надо. Я завтра же передам сие прошение в правительственный Сенат, и буду ходатайствовать о прекращении следственных мер по розыску и поимке казака Петра Герасимова.
– Отец родной, утешил! – вновь повалились на колени яицкие делегаты.
Григорий Орлов остановил их взмахом руки. Положил мятую бумагу на стол, заходил вдоль стола по комнате.
– Биться лбами о пол не надо, казаки. Что толку? Головы-то чай не казённые… А известно ли вам, что объявился у вас на Яике один разбойник, беглый донской казак Емелька Пугачёв? Назвавшись ложно покойным государем Петром Третьим, дерзкий самозванец собрал небольшую шайку из приставших к нему яицких казаков, вроде вора Чики и прочих мятежников, скрывавшихся от наказания за прошлогодний бунт и убийство генерала Траубенберга. Пожёг крепости и форпосты, повесил многих господ офицеров и угрожает Оренбургу…
– Ни сном, ни духом не ведали, ваше сиятельство, – соврали казаки. – Ах он злодей! Ах он каторжная душа!.. Да мы его собственными руками!.. Только прикажи.
Григорий Орлов благосклонно кивнул головой, следя за реакцией казаков. У него были такие же чувства к самозванцу, и потому он им поверил. Начал излагать суть своего хитроумного плана:
– Согласны ли вы, братцы, послужить государыне императрице и всему роду православному верой и правдой?
– Согласны, ваше сиятельство! На всё согласны! Говори, что делать, – хором ответили казаки.
– А делать надо вот что, – продолжил Григорий Орлов. – Двое из вас останутся здесь, в заложниках. Двое отправятся на Яик, вольются в злодейскую толпу самозванца Пугачёва, войдут к нему в доверие и постараются подговорить ближайших к вору яицких казаков, чтобы прекратили разбой, отлепились от злодея, а самого б связали и выдали губернатору Рейнсдорпу. Если прожект сей удастся, – по возвращении вашем в Санкт-Петербург я обещаю решить дело в вашу пользу, освободить Яицкое войско от следствия и наказания, а вам, за поимку самозванца, выдам награду.
Тут же решено было, что поедут Афанасий Перфильев и Пётр Герасимов, а Савелий Плотников с Иваном Герасимовым останутся в Петербурге. Казакам налили по доброй чарке водки (от пунша они отказались!) и отпустили с миром, условившись на следующий день оформить все соответствующие дорожные документы и выдать деньги.

(Продолжение следует)