Пять масок

Я не знаю, зачем об этом думать. И тем более, не знаю, зачем это писать. Если хорошо разобраться, мы совершенно ничего друг для друга не значим. Случайно свела жизнь, как сводит она с десятками других людей. Пару раз зашли в кафе выпить кофе. Обычный сценарий для малознакомых людей: полчаса на общую беседы, улыбки друг другу и слишком заинтересованные кивания, когда кто-то начинает глубокомысленно рассуждать о сущих пустяках. В конце второй по счету встречи решили как-нибудь собраться в тихой домашней атмосфере. Не могу вспомнить, кто это предложил. Но предложение тоже вполне обычное и не обязывающее ни к чему. Я сказала, что можно собраться у меня, если никто не страдает аллергией на кошачью шерсть и не будет смущен маленьким пространством моей квартирки в Северном Измайлово. Все четверо дружно согласились. Встречу назначили на седьмое января. Потом еще одну, еще и еще. И, вроде бы, это стало входить в привычку. Кто-то из них в конце месяца обычно звонил мне под вечер: "Ну что, седьмого, как всегда у тебя?" Отвечаю: "Как всегда". Так устроена жизнь, а может быть, так устроена я, но мы редко скрупулезно изучаем другого человека, рассматриваем его под микроскопом. Нет времени, все куда-нибудь бежим. Разве что для самых близких мы делаем исключение, и то иногда промелькивает пустота. "Что здоровьице?" "Да, помаленьку". "А сам?" "Тоже ничего". Что скрывается за этим "ничего" непонятно и уже не спросишь так, с наскока. Слишком мы бываем сосредоточены сами на себе, чтобы лезть в душу. Я, конечно, не стала бы втягивать себя в хитросплетение поступков и чувств моих новых, и я была в этом уверена, моих временных знакомых. И даже оказавшись в самой гуще, я только наблюдала.
Осенью, когда еще не закончился грибной сезон, змеи уходят на зимовку. Только раз в году бывает Змеиный праздник, когда змеи сползаются в одно место, сплетаются в тугой клубок и катаются по опавшей осенней листве. Как показала некоторая жизненная практика, с людьми тоже случается такое: все в одном клубке. Хотят прижаться друг к другу, пока не наступил холод. Зима жизни. Тогда открывается то, что бережно хранилось в маленьких резных сундучках с золотым ключиком. Находится человек, которому без боя отдают ключик от этого сундучка, хотя до этого момента никогда не расставались с ним. В нашей истории этим человеком оказалась я. Неожиданно и совсем непочетно.

Илья

При первом взгляде может показаться, что ему чуть больше тридцати. На самом деле Илье уже тридцать восемь, но одевается он как мальчик-тинейджер в свободного покроя брюки, вытянувшиеся свитера и стоптанные белые кроссовки, которым совершенно точно не меньше пяти лет. Тип "холостяка-разгильдяя", в общем-то, представляющийся довольно безобидным. Кружится себе по жизни, иногда прибиваясь то к компании старых школьных друзей, то к какой-нибудь прежней любовнице, тоже ни к чему совершенно его не обязывающей.
"У меня было немногим меньше сотни любовниц и еще раза в два больше продажных женщин", - он, чуть прищурив ярко-голубые, по-детски чистые глаза, посмотрел на меня.
Я, молча, слегка кивнула, стараясь показать всем видом, что разговор унижает меня. Но он этого не заметил и как ни в чем  не бывало, продолжил рассказ. Он говорил о своей молодости, которая пришлась на девяностые, о том, как он фотографировался на ступенях Белого дома, окруженного танками. Да, ему совсем не жаль своей жизни. Так приятнее, так проще мириться со многим. Хотелось бы пожить подольше. Сейчас стали выпускать отличную водку и с закуской в магазинах проблем нет. И потом, его любят. Все эти бывшие и настоящие, которые ждут его. Кто-то даже много лет. Эти женщины помогают ему в самом важном, что есть для человека, - помогают постоянно чувствовать свою нужность. Да, так он сказал мне и положил руку на грудь, туда, где отбивает свой ритм сердце. Здесь теплее, когда знаешь, что позвонишь, к примеру, Наташке, и она, смущаясь, выпалит, что давно ждет твоего звонка. Не факт, что ждет, но трубку всегда берет после третьего гудка. Пам – пам - пам... Алле, Илья!
Илья ни к кому из них не привязан и не держится, как за спасательный круг. Вроде уже под сорок, а детей нет. Только где-то у подружек по шкафам лежат справки, которые им выдали, когда ходили делать аборт. Нереализованные жизни. Но Илье на  это наплевать. Он так и отчеканил "наплевать". Правда, есть одна. Чуть в тени, в стороне. Ирина. Ирина почти вытащила его с того света, когда он выйдя в двадцать восемь из больницы, где пролежал почти четыре месяца, пустился во все тяжкие. Он решил, что жизнь, как песок, ускользает струйкой сквозь пальцы. Тогда он нашел всех друзей и подруг, облазал все самые грязные и прокуренные кабаки, которые есть в городе. Он ночевал у кого-то на загородных дачах: копил там в углу бутылки, по несколько недель не менял футболки, на которых выступали красные полосы, следы от недавней понажевщины. Илья совсем позабыл, что значит боль. Его, конечно, убили бы. И, возможно, даже банально загнав нож в сердце, но все-таки это лучше чем смерть на больничной койке среди таких же "безнадежных". Убили бы, но не убили, потому что жизнь, как это часто бывает, сделала поворот. Перемены пришли в лице Ирины. Тогда это было еще довольно молодое лицо, даже с очаровательной каплей наивности, которая неожиданно сочеталась с опытом уже разведенной женщины с ребенком. У нее тоже были любовники, которых она не любила, дочь, какая-то работа и, в качестве, объекта для истязаний самой себя - Илья, который был младше ее на семь лет. Через два месяца после знакомства Ирина переехала к нему вместе с десятилетней дочерью, а еще  через полтора месяца, тихо собрав свои вещи, уехала на съемную квартиру. Он сам попросил ее уехать, а потом снова позвал, и она вернулась. И опять и опять, чтобы они были одновременно и вместе и порознь. "Вместе и порознь" они десять лет. Она одевает его, налаживает для него деловые связи, дружит с его "увлечениями", прощает их ему, радуется его победам, когда он, щелкая пальцами, самодовольно говорит: "Сдалась!" Илья нахмурил брови и вытер маленькой ладонью пот со лба: "Бог ее знает, счастлива ли она. Да и какое это имеет значение". Он переводит тему, снова шутит о чем-то и хрипло смеется, кашляет, прикрывая ладонью рот, и опять вытирает вспотевший лоб.
И, думаешь, что все неплохо. Все на виду и мало в остатке. На самом деле, каждый день, ложась в кровать в своей четырехкомнатной квартире в престижном районе города, он мучается бессонницей. Тик-так, тикают на стене антикварные резного дерева часы, а он лежит на душных, пропитанных похотью простынях, и смотрит на высокие побеленные потолки. Его прошибает холодный пот при воспоминании о раковом корпусе, где он был эти ужасные четыре месяца, подвешенный между "что-то" и "ничто". Он слышал тогда, как врачи сказали, что его жалкое "что-то" может оборваться каждый день. Прошли годы, он свыкся с тем, что уже не оборвется. С каждым месяцем шансов, что он протянет до старости, все больше и больше. Только вот в настоящем совсем ничего нет. Илья думает, а может ли он кого-то полюбить. Само собой, не те десятки безликих, а хотя бы Иру, которая сняла с дочерью маленькую с ободранными обоями квартиру рядом с его домом. И Иру тоже нет. В ней виден возраст. Как остро он чувствует это, глядя на морщинки у ее глаз и уже не такой упругий живот, который когда-то был гладким и теплым, цвета миндаля. Он совсем пустой сосуд, в котором глухо отдается эхо. Он чуть не плачет от жалости к самому себе, попробовавшему, кажется, всю грязь, которая есть на свете, с рубцами от ножей на спине и этими бесконечными фотоальбомами в обложках из искусственной кожи, где ему семнадцать. Он постоянно в прошлом, с единственной истерзанной им самим любовью, с которой он прожил год и которой первым бездарно изменил. В голове складываются в связное диалоги, которые не были проговорены и так и останутся с ним. Простые слова, с частым повторением сентиментального: "А ты помнишь?" Илья утешает себя тем, что через пару лет, если не женится, он уйдет в монастырь. Это мысль последняя, на которой концентрируется его замотанное сознание.
Он никогда не женится и никогда никого не  полюбит. Но страшно ему не от этого и даже воспоминания о раковом корпусе и девочке с густыми волосами, которая умерла за день до его выписки, меньше пугают его. Илье мучительно другое: то, что он так рад своей внутренней эгоистичной свободе. "Я променял женщин на суррогат", - бросил он мне во время последнего разговора, многозначительно кивая в сторону компьютера.
"Поздравляю", - чуть насмешливо ответила я.
"Так удобнее, - задумчиво сказал он, - для близости тоже нужно тепло".
Илья не любит растрачивать лишнего.

Марина

Марина кажется вполне уравновешенной и довольно глубокой, а ее всегда уместные, с налетом язвительности, замечания делают эту девушку эпицентром любой компании. Внимание к себе Марина принимает со спартанским спокойствием. Участливой ее не назовешь, скорее она тепло любезна с теми, кого знает ближе. Стройная, даже скорее худая, с копной светло-русых волос, большими, глубоко посаженными глазами и острым, несколько крупноватым на изнеможенном лице носом, - Марина не красива, но все-таки, по-своему, привлекательна.
- Ты знаешь, что подарил Свете в годовщину свадьбы ее муж... - мы сидели в каком-то дешевом, шумном кафе.
- Неужели, ночь любви?! - она всплеснула руками, стараясь подчеркнуть этим свое деланное удивление.
Марине неприятны эти неизбежные разговоры о мужчине и женщине. Вечная история... Когда кто-то вскользь касается этой темы, она всегда отшучивается, глядя на собеседника колючими зелеными глазами из-под густых ресниц. Но как только разговор утекает в другое  русло, Марина снова внимательна и разговорчива, и постепенно стирается в памяти ее взгляд, закрывается десятками спокойных взвешенных слов. Но я поднимала эту тему с ней чаще других. Она злилась на меня, но все равно не прерывала знакомства. Не понимаю почему, может из желания иметь рядом человека, который не будет потакать ей. Или потому, что мы редко виделись и, когда я звонила ей, то не могла видеть ее лица.
Марина живет за городом и нечасто куда-нибудь выезжает. Она могла бы переехать в городскую квартиру, но ей больше нравится жить большой семьей, где можно играть одновременно и роль самостоятельной молодой девушки и маленькой девочки, любимого ребенка в семье. "Я ухожу. Куда? Мое дело!"- резко отвечает она, хватая на ходу сумку. Марина садится в электричку, потом допоздна гуляет по городу. Специально допоздна, чтобы на обратном пути успеть на последнюю электричку, в которой едут неверные мужья, безнадежные трудоголики и пьяницы. Марина привыкла прибегать на перрон всего за несколько минут до отправления. "Может, и опоздаю, - шепчет она и поддергивает ворот строгого, даже слишком строгого для нее темного свитера, - конечно, сцены дома не избежать". В душе она упивается иллюзией своей развратности и, только войдя в вагон и открыв целомудренную Джейн Остин, Марина успокаивается и снова становится деловито-небрежной. Она старается погрузиться в чтение, уйти с головой в миры, где мистер Дарси объясняется под дождем с мисс Лизи, но взгляд скользит по странице, не разбирая слов. Никто не обратит внимания, и со стороны она будет выглядеть хорошо воспитанной девушкой, едущей домой с нудной, но многообещающей работы. А дома, наверное, ждет любимый мужчина и большая лохматая собака. У молоденьких худых девушек иногда бывают такие собаки, которых они ведут на легкомысленном розовом поводке. Но Марина не любит собак, скорее кошек, привязывающихся не к человеку, а к месту. Да и мужчины нет. Она как-то сказала мне это со вздохом. И не было. Так, несколько "интересующихся", а вообще ожидание, которое скрыто от всех за непроницаемым взглядом холодно-зеленых глаз.
Марина с самой первой встречи влюблена в Илью. Я сразу почувствовала это, когда ее рука чуть заметно дрогнула, передавая ему фужер с красным вином. Выдержанное вино, цвета переспелой черешни. Фужер накренился, и несколько капель упало на отглаженную льняную скатерть. Она что-то пробормотала, извиняясь, но я не услышала что. Я смотрела на расплывшиеся на скатерти пятна и думала о страсти. Не той, довольно сдержанной, которую нужно постоянно подогревать, чтобы не потерять интерес к партнеру, а о совершенно бесконтрольной, которая подчиняет себе разум. Марина молчит. Она не может ничего сказать, любая грязь уже не кажется ей грязью. И Джейн Остин - одна тоска! Она заранее смирилась с тем, что придется окунуться в эту густую вязкую грязь, где, возможно, очень противно. Марина не знала, не представляла о том, что можно так гореть, постоянно желая человека, который ничей. Совершенно затерянный. Совершенно мужчина, под всей этой небрежной мятой одеждой. Когда я угадала пульсирующую страсть в ее движениях, в этом беспрестанном откидывании густых волос, я стала реже заводить разговоры о любви. Она начала их ждать, молча слушая мою болтовню об одежде и скидках на тур поездки. Наконец, измотанная, я сдавалась, и тогда в ее глазах снова начинали играть блики. Такая чертовщинка, как говорила она. Границы смывались, я становилась для нее зеркалом, ее вторым "я", которому открывались самые гнетущие, невообразимые желания и пережитые унижения: его слова, сказанные, чтобы мучить ее. Марина или смеялась или плакала. Она стала неуверенной и пугливой на те несколько часов, что видит меня. Однажды она, вытирая тыльной стороной руки слезы, пересказывала мне его воспоминания об оргиях. Подробно, четко, как равнодушный документалист. До каждого вздоха и движения тел. Вот он, Илья... Усталый, раскинувшийся кровати. Удовлетворенный и спокойный. С маленькими капельками пота на высоком, без единой морщинки лбу. Он почему-то всегда потеет. И от него пахнет кофе. Он потом, после всего, пьет кофе. Илья всегда пьет кофе. Я решила, что она на грани, и вызвалась проводить ее на перрон.
Достав из сумки неизменную классику в тонкой обложке (специальный карманный недорогой вариант), она заметила, что на улице приятно. Но моросит. Высунула руки из-под козырька. Заметила, что не взяла зонт.
- А что ты будешь делать, когда приедешь домой? - спросила я.
- Как всегда, вышивать под шум сериала. И пить английский чай, - последовал ответ.

Рита и Андрей

Рита и Андрей до сих пор представляются мне едиными целым. Плоть от плоти друг друга. Когда мы познакомились, они уже полгода были женаты. Рита на одну из наших встреч приносила фотоальбом: большой, обтянутый в коричневую  мягкую кожу с серебряными колечками на обложке. "Красивая пара!"- почти хором озвучили мы совершенно очевидный факт. Рита чуть покраснела от удовольствия: "Нам часто так говорят. Не понимаю, что в нас особенного. Да, Андрюша?" И она чуть дотронулась до плеча мужа. Обычное кокетство молодой жены, которая, вроде бы, не видит в своем положении никакой выгоды, но обязательно подчеркнет его, когда окажется в какой-нибудь компании. Рита не выглядела в своем счастье вызывающе. Она была еще девочка, чуть пухленькая со свежим румянцем на белой коже. Желающая всем неизменно нравиться.  При взгляде на нее хотелось засмеяться, чтобы она тоже рассмеялась, показывая белые ровные зубы. Было видно, что Рита очень любит мужа, и Андрей любит ее. Иногда мне вспоминается такая картина: вечер (еще не совсем поздний, а такой, когда небо глубокого серого цвета), колышущиеся занавески балкона и два склоненный друг к другу профиля. Он за что-то ласково ругает ее, кажется, за то, что она назначила на следующий вечер встречу паре старых подруг. "Не пущу! – довольно громко шепчет он,- глупость какая, будешь со мной. Ясно, со мной!" Он наклоняется и целует ее в губы. Она пытается отклониться, но, подумав, все же целует его и тут же быстро начинает оправдываться. Он слушает, зарывшись рукой в ее длинные каштановые волосы. Красиво. Так думала я, глядя на них, а потом тихо вышла, чтобы они не знали о моем присутствии. Через несколько минут они зашли в столовую с сияющими счастливыми лицами, и Рита, словно стесняясь своего счастья, наклонилась к столу: "Отличный чайничек, очень милый! Никогда не видела: чайник, сделанный в виде толстого рыжего кота". "Вообще-то это набор, - сказала я, поставив на стол такую же сахарницу, - увидела в магазине и решила, что без него не уйду". Рита рассеянно кивнула мне, глядя, как Андрей гладит серого кота Юпитера, а тот громко урчит и поставляет голову под его руку. “Кис-кис”, - позвала она. Кот обернулся, чуть приоткрыл один закрытый глаз, но вскоре закрыл его и заурчал еще громче. И мы все пятеро засмеялись. Признаться, было совсем нетрудно вот так сидеть всем вместе на маленькой кухне, жечь ванильные свечи и постоянно кипятить чайник. "Может еще чай или кофе?" - спрашивала я, чувствуя, что все готовятся уходить. "Не-е-ет, - тянет Илья, - мы, пожалуй, по домам. Вы как поедете? - оборачивается он к Андрею. "Мы?.. А как мы Рита? - Андрей смотрит на жену. - На такси, а может, и пешком".
Я смотрю в окно, как они вчетвером выходят из подъезда и, переходя улицу, машут мне на прощанье. Марина и Илья ловят попутную машину, которая за сто рублей довезет их до ближайшего метро, а Рита и Андрей подходят к скамейке и садятся. Андрей закуривает и отворачивается от ветра, чтобы дым от сигареты не был Рите в лицо. Потом он выбрасывает окурок в урну, и они идут дальше по аллее, держась за руки. Такие держащиеся за руки пары почему-то всегда вызывают во мне умиление, поэтому я стою у окна до тех пор, пока из-за деревьев их станет совсем не видно.
Через год Рита и Андрей расстались. Совершенно неожиданно для всех. Первый месяц после развода прошел в молчании, и я, не без огорчения подумала, что вряд ли когда-то узнаю причины их расставания, поэтому я была очень удивлена, когда однажды вечером мне позвонил Андрей. Мы говорили долго и, положив на рычаг трубку, я была в полной уверенности, что в разрушении брака виновата Рита. С Ритой мы встретились еще через полгода. Остановились на шумной улице и сначала ничего не говорили, просто улыбаясь друг другу. Нас задевали рукавами спешащие куда-то прохожие, но мы все равно не двигались с места. Она сказала, что все у нее хорошо, теперь она нашла прекрасную работу и, наконец-то по-настоящему счастлива. "Андрей?.. - по ее лицу пробежала судорога, и она на минуту отвернулась, чтобы я не видела ее глаз, сделала вид, что рассматривает витрину магазина обуви. - С Андреем вышла ошибка. Почему расстались?.. Да, часто спрашивают. Понимаешь... У меня просто не осталось сил, и я поняла, что не хочу с этим человеком стареть". Больше она не сказала о нем ничего. Что-то изменилось в ней и, смотря в ее открытое, такое же, как прежде, детское лицо, я не могла понять что именно. Это было что-то неуловимое,  я назвала бы это взрослением.

Юпитер лежит у меня на коленях. Он давно уснул, но я все равно глажу его короткую жесткую шерсть. Думаю о том, стоит ли прятать настоящего себя. Вряд ли, да и не спрячешь ото всех. Хотя временами так хочется казаться "правильнее". Слишком притягательное это слово "правильнее". Вот и играем. Мне, к примеру, было совершенно все равно, что скрывается за их масками, но они об этом не знали. Поддельный интерес в глазах – тоже маска. Правда?..