Отчет несостоявшегося самоубийцы или Слетевший с к

ОТЧЕТ НЕСОСТОЯВШЕГОСЯ САМОУБИЙЦЫ ИЛИ СЛЕТЕВШИЙ С КАТУШЕК


САМОУБИЙСТВО


И что с того? Что теперь с того, что бабы (здесь я грязно ругаюсь, мне плохо, отвращение и мерзость). Что теперь с этого?
Я решаю: нужно, во что бы то ни стало, избавиться от этого чувства. И, поскольку это чувство пронизывает все то, что я сейчас осознаю собой, становится необходимым следующее: избавиться от себя и как можно скорее.
Мой план самоубийственно прост. Мне нужны пол литра коньяка, ванная с теплой водой и пеной и надежная бритва.
Ни на какие другие вещи не остается ни желания, ни времени.
Эта реактивность заставляет меня действовать сосредоточенно, быстро и точно. Не то, что бы я в эти минуты рассуждал так: «Нельзя терять ни минуты». Просто я хотел как можно скорее избавиться от этого чувства, то есть я решил покончить с собой.


ВНУТРИ

Таксист явно обратился ко мне, хотя, вроде бы и не обращался ни к кому в то же время.
«Что за люди! Не знают сами, куда им надо!»
«Что за люди! Сами не знают, чего им надо», – промолчал я в ответ.
Мы ехали уже минут пять, и лучше бы таксист молчал, не доканывал меня комментариями по поводу нашего несостоявшегося второго пассажира.
Я правда хотел, чтобы таксист молчал.
Я дышал очень тяжело. Почти не дышал даже. Только гулкие болезненные вздохи ворочались во мне, словно искалеченная птица в разоренном гнезде; наружу они вырывались нечасто. Было по-прежнему больно; я не знал, что этот момент выражает мое лицо. Не имел ни малейшего представления, так как не о том думал )))
На Кутузова такси набрало скорость; таксист больше ничего не говорил, только спросил один раз, нужно ли мне на сам вокзал, и мне показалось, что он хоть что-то да понимает, а, может, сочувствует мне.
Должно быть, от меня несло перегаром…
Еще он курил в окно, почему-то мне было от этого приятно.
Мне достались плохое купе, плохие попутчики, плохой полусон и тупая проводница.
Я спросил у старого козла, входит ли постель в стоимость билета. Старый козел дал ответ, так и оставив мой вопрос без ответа.
Вообще-то я тогда еще не знал, что он – старый козел.
По правде говоря, я очень терпим к людям и настроен, как правило, доброжелательно.
Замечают ли это люди?
Замечают ли люди хоть что-нибудь?
Молодой человек оказался геодезистом. Окажись он бульдозеристом, дело бы, несомненно, приняло другой оборот. Может быть, менее приятный. А, может, более.
Молодой геодезист (не - бульдозерист) рассказывал старому козлу о преимуществах своей работы; вообще, он явно гордился собой. Причиной этому было то, что он крайне редко о себе задумывался.
Я представил себе те редкие минуты, когда геодезист задумывается о себе. Тогда его взгляд становится рассеянным, пасмурным и невнятным, словно первые капли осенне-го дождя разбиваются о воды уснувшей заводи. Мысли его рассеянно бродят по дну реки стаей мальков.
Геодезист слишком увлекся разговором.
Девушка, ехавшая с ним, вначале молчала, но включилась, когда я уже задремывал.
Скверно.
Дед басил. У его жены был голос, похожий на голос умной красивой учительницы; я молчал. Хотелось спокойно спать.
Я обратился к моей четверке с просьбой сжалиться над моим сном. Все кроме деда перешли на шепот.
Вот тогда-то он и превратился в старого козла.
«Что ты шепчешь, ёлки?» - сказал он жене.
Я хотел спать.


САМОУБИЙСТВО

Я уже и не помню, зачем я тогда заходил домой.
Мой путь из дома в магазин и обратно занял совсем немного времени; я мог бы смело позволить горячей воде наполнять ванную – пока я занимался последними в моей жизни покупками, ванная как раз бы наполнилась до нужного уровня.
Мама хотела завести какой-то нудный разговор, а я, конечно, не собирался тратить на него последние минуты моей жизни, зачем?
«Вот таким она меня запомнит, - подумал я. – Холодным, раздраженным».
Я шел в магазин. То ли от коньяка, то ли от чувства, которым, как я уже говорил, я на тот момент являлся, ноги мои то и дело уносили меня с дороги в сугробы обочины. Я придавал этому значение.
Я был в здравом уме и твердой памяти. Решение не противиться желанию убить себя было осознанным.
Покупки заняли минуты три. За лезвием я хотел было уже подниматься на второй этаж, в отдел канцелярии, только что-то меня остановило. Может, необходимость подниматься по лестнице. Может быть, нежелание видеть перед своей смертью продавщицу, с которой мы договорились о покупке папки для моих стихов.
Я сказал: «Нужна бритва для станка».
Я сказал: «Коньяк за 460 тенге».


МЕЧТЫ

Я хочу рассказать вам о Вике – ее имя – заглавная буква моего рассказа. Если бы не она, не читать бы вам этих строк, мне – не ходить в магазин за вскрытыми венами.
Одно слово, в которое бы уместилась треть моей самоистребляющейся любви к ней – грация.
Вика – грация. Грация – Вика.
Когда Вика идет, то ступает легко и уверенно.
У Вики красивые узкие бедра.
Глаза зеленые, а волосы волнятся золотистыми локонами.
Мне кажется, ее ступни при ходьбе не касаются земли. Она идет по тонкому, как слой геля, кристально-светящемуся воздуху…
…
Пусть она стоит в лодке.
Пусть она играет в баскетбол, и пусть на ней будет облегающая спортивная белая  майка, при взгляде на которую думаешь о снежно-белых трусиках на несравненных бедрах Вики.
…
Викин папа был слесарем.
Он мог бы быть геодезистом.
Викина мама умерла, когда ее дочери было три года.
Она не могла бы быть ни тупой проводницей, ни умной красивой учительницей с приятным голосом.


САМОУБИЙСТВО

Когда я с наслаждением в последний раз погружал свое тело в горячую воду, ванная комната показалась мне неприятно тесной, будто это был маленький склеп.
«Так оно и есть – склеп», - подумал я.
Честно говоря, какая-то (видимо, самая циничная и самая древняя) часть меня под-смеивалась над происходящим, тем самым, саботируя все мероприятие.
Когда я стоял в магазине с только что купленным лезвием, я не знал, для чего оно вообще оказалось у меня в руках.
«На этом все и закончится», - подумал я тогда.
Пора было браться за дело.
Я приволок в ванную все необходимое.
Возле раковины дожидались моих действий коньяк, бутылка Кока-колы, чашка и упаковка лезвий «Лазер».
Еще я принес свой блокнот, для того, чтобы написать предсмертную записку.
Но мне так хотелось поскорее начать (а, вернее, поскорее закончить), что я решил не писать никакой записки. Я подумал о Хемингуэе – он ведь никакой записки не оставлял.
Взял флакон с пеной. Густая красная жидкость медузовым облаком растеклась в воде. Это было красиво и страшно.
Свечей не было.
Я взял лишь спички и сигареты, хотя и боялся, что сигаретный дым привлечет внимание мамы.
Я решил, что нужно, как следует, намылить запястья. Попытался стянуть руку ни-же локтя жгутом из ткани, но та была гнилой и порвалась.
Все эти процедуры я сопровождал смехом, комментариями вслух, а также ругательствами в адрес непригодной для дела ткани.
Я налил и выпил, чтобы приглушить предстоящую мне перенести боль.

________________

Карябаю слова в тетрадке, оставляя мокрые следы на страницах.
 Хлопнула дверь – значит, отец вернулся с работы.
Блин!
Вонзаю бритву в запястье. Очень больно, одергиваю руку. Остается лишь маленькая царапина. Хлещу себя по лицу – «Будь же мужчиной!» Подношу бритву к синей венке, но не решаюсь по-настоящему вонзить.
Смеюсь. Сжимаю в зубах обрывок тряпки.
…
Вид крови радует и веселит.
Меня вполне устраивает длина ранки, но, как по мне, ее необходимо углубить.
В ванную стучат.
…
И чем бы вы думали, все это заканчивается?
Да, пьяной истерикой!



ВНУТРИ

Наконец, все четверо закрыли рты и мирно уснули.
А перед этим в темноте мелькнуло несколько отличительных признаков проводницы, как то:
- плечо в материи темного синего цвета
- противный голос
- совсем немного тускловатых рыжих кудряшек
Противный голос тупой проводницы сказал из тьмы, чтобы я стелил постель.
– А он по-походному. (М. Г.)
– Пьяный, вот и спит. (подруга М. Г., хотя это могла быть и жена С. К.)
«Так значит, они знают, что я пил!»
Когда «просто проводница», ставшая «тупой», ушла, и я мысленно обругал глумящуюся надо мной четверку; когда четверка, наконец, перестала доставлять мне беспокойство, то заработало радио.
Полуночный его шум, напоминавший шелест целлофанового пакета на ветру, сменил шепоток четверки у изголовья моего желания уснуть.
Я выругался мысленно.
«Надо же, какие культурные! – подумал я. – Как сами треплются в голос пол ночи, так ничего…»
 Запястье не беспокоило.
Больно было по-другому.
Мне, после случившегося, не предстояло ничего другого, кроме как думать, что же мне делать дальше.
А дальше – ты знаешь, что дальше –
Хоронить, горевать, забывать…
Я хотел убить себя. И, наверное, не будь дома мамы, убил бы.
Боль не ушла. Но теперь главным стало другое чувство – мое одиночество. Словно теперь ничего вообще не осталось. А, может, мое я, поверившее в то, что оно вот-вот ста-нет, наконец, кому-то нужно, навсегда, хотя бы на несколько лет, хныкало, справляя на тот свет столь дорогую ему надежду.
И я размышлял под стук колес, что же мне теперь делать.
Нужен был другой я, и я попытался сочинить кодекс, в котором моя недобитая жизнь возродилась бы самым чудесным образом.
Я придумал вот что.
Например:
- никогда не идти на сближение первым.
- скрывать свои чувства, а иногда и подавлять их, насколько это возможно в моем случае.
- не выдавать  своих чувств и вообще молчать, пока не будет хоть что-то понятно.
Конечно, не смотря на сердитую серьезность моего намерения, я знал почти наверняка, что эта конструкция о трех ногах разлетится в пыль, подобно карточному домику и, вероятно, это случится уже завтра.
В зеркале в туалете я видел свое лицо.
«Все-таки ты похож на гея!», - сказал я ему.


ОТСТУПЛЕНИЕ №1, ВАЖНОЕ

Что такое любовь?
90% людей задумались бы, прежде чем дать ответ.
Если бы вы спросили об этом у одной моей знакомой, она слегка прикусила бы нижнюю губу и опустила глаза.
90% людей задумались бы, прежде чем дать ответ.
Я даю ответ, не задумываясь: любовь – это жертва.
Понятно, я не претендую на то, что это – абсолютная истина. Абсолютные истины, на мой взгляд, вообще никому не приходят в голову. Парят себе, абсолютно недостижимые, где-нибудь в  абсолютных сферах абсолютного Абсолюта.
Но мое утверждение является по-своему верным.
Таковым, на мой взгляд, оно является для 30% мужчин моего возраста (то есть, приблизительно 20-25 лет) и 40% женщин того же возраста.
Я не проводил никакого исследования. Я просто так думаю.
Проводите сами, если вам так хочется.
И что же мне делать с этой истиной, которая, быть может, никакая и не истина во-все?
И как мне жить, если моя любовь, как мы узнали, это, непременно, жертва?
Жертвы – кому они нужны?
Может быть, мне стать геем и скрасить жизнь какому-нибудь молодому симпатичному скромняге?
Может, мне стать сотрудником Красного Креста и сидеть у изголовья онкобольных, скрашивая последние дни их добрым словом?
Зачем людям жертвы?
Я ж не Иисус Христос какой-нибудь, я мало чем отличаюсь от всех остальных.
 Так зачем я люблю так, что мне непременно нужно при этом принести себя в жертву?..
Ну, теперь-то вы поняли, почему я решил убить себя?


СНАРУЖИ

Город, в который я приехал, был совершенно мне незнаком.
«Там вообще нет ничего интересного, - сказал мне приятель, - только мосты».
И я решил смотреть мосты.
В автобусе было жутко холодно, и ноги у меня онемели. Но утро выдалось таким солнечным, а виды моста так впечатляли, что на душе у меня было светло, как в детстве.
Я думал о том, как вернусь по мосту на остановку и поеду на вокзал, и выпью там чашку кофе с беляшом. То и дело высовываясь из-за плеч и спин пассажиров, я разглядывал осиянные солнцем арочные конструкции и думал о теплом кофе и беляше.
Мост был очень длинным, но не очень высоким. Конструкция его, выглядевшая из окна автобуса столь романтично, снаружи казалась унылой и безыдейной.
Тогда я еще подумал о человеке, спроектировавшим мост. Своими высокими стальными арками мост напоминал Золотые ворота, и я подумал, что автор хотел построить что-нибудь как раз в этом духе. Мне очень хотелось верить в это – тогда бы стало ясно, что человек этот – выдумщик и фантазер, а как раз такого рода люди мне и симпатичны, в первую очередь.
Я шел по мосту вдоль парапета.
Взглянув вниз, я обнаружил, что высота не вполне достаточная, чтобы разбиться насмерть о лед. Можно было только здорово покалечиться.
– Ты до сих пор думаешь о самоубийстве? – спросил голос в голове №1.
– Да. Разве тебя это удивляет? – ответил голос в голове №2.
– Ну… - голос №1 так и не нашелся, что сказать.


ОТСТУПЛЕНИЕ №2, НЕВАЖНОЕ

Этот рассказ был написан в комнате отдыха на втором этаже вокзала города N.
Вот те действующие лица, без которых он не мог бы быть написан.
- лукавый взгляд Вики
- походка Вики
- мосты
- алкогольное опьянение
- две чашки кофе с молоком и одна черного, без сахара
- порез в районе запястья двух с половиной сантиметров в длину
- вагон
- онемевшие от холода ноги
…
Честно говоря, я сомневаюсь, что по-прежнему хочу умереть.


ТО УТРО

То утро было особенным.
Особенно-странным.
Я проснулся гораздо раньше обычного, без четверти девять.
Но я не слишком удивился этому факту, который мог бы и натолкнуть меня на не-которые раздумья, а понял все чуть позже.
Понял все, когда вышел по заведенному обычаю на балкон.
В то утро я особенно любил тебя.
В то утро я любил тебя так, потому что вчера поздно вечером ты была у меня в гостях и забыла во мне свой струящийся током поддразнивающий взгляд, как забывают вы-тащить вилку из розетки.
Я думал о тебе. Рисовал в уме картину твоей квартиры, твоей спальни, в которой ты сейчас спишь. Шептал твое имя.
Вика.

Вика.

Вика…

А потом случилось нечто, задавшее ломанному дню моему определенную траекторию и повлекшее за собой спираль событий, о которых вы, вероятно, уже прочли.
 Я что-то еще шептал про себя, а потом произнес мысленно: «Будь моей!», и тогда откуда-то из затейливых рыхлых глубин моего мозга прозвучал ответ.
Ты мне ответила.
Ты сказала:
«Будь моим!»
…
Так просто. Так незатейливо.
…
Едва держась на ногах и уткнувшись лбом в холодное стекло, я смеялся и плакал…
И когда я потом ехал на встречу с тобой, мне очень, очень трудно было представить твое «нет».
И я тогда точно знал, что будет после твоего «да».
Поездка в горы, любовь на скрипучих креслах наших зеленых спален; я покупаю бас-гитару; встречаю тебя после занятий каждый вечер; вместе мы выбираем тебе украшения…
Я был спокоен.
Я знал, что ты скажешь мне «да»…









22. 01. 2011