Немузыкальный альбом

NC-17

Кофе в меня лезет уже с трудом.
Но это единственное, что спасает от сонливости, которая донимает меня в эту пору: конец лета – начало осени-2011. Нужно еще столько успеть сделать!.. Обожаю работать в пустой студии, где никого нет, никто не орет в ухо и не подгоняет. Хорошо, что все подтянутся только завтра. У меня остался последний вечер, чтоб подготовить хотя бы наброски. Я соскучился по творчеству. Мы так давно не создавали музыку вместе…
Том снял студию пораньше. Для меня. Это здорово. Уже неделю я почти живу здесь. Да что там почти! – у меня даже зубная щетка здесь!
Нет звукарей, но я и не ломлюсь в звукозаписывающую комнату. Мне достаточно инструментов, компа и мозгов.
Черт…крекеры кончились…
Ладно… Остальное завтра. Уже все вместе. Снова.
Из окна 32 этажа вечерний Лондон кажется совсем бесцветным. Но таким родным, манящим и обещающим. Отсюда он похож на огромное раскинутое дымчато-серое покрывало из легкой шерсти, в которое воткнуты миллиарды светящихся булавок.
В Лос-Анджелесе осталась Кейт с малышом, хотя она скоро улетит в Нью-Йорк на съемки. Я так быстро собрался, что мы даже нормально не успели попрощаться. Ладно… Она прилетит сюда как-нибудь на выходных, чтоб продолжить обустраивать нашу квартиру на Кенсингтон-Авеню…
Что-то я устал сегодня. Пожалуй, надо выспаться, как следует.
Завтра. Все будет завтра. И ты. Тоже будешь завтра.
***
Мне кажется, я слышал твой голос уже от лифта. Приехав раньше, чем нужно, я неторопливо шел по коридору.
Ты так активно обсуждал что-то с Крисом (точнее, ты говорил без умолку, а он только успевал кивать), что даже не заметил меня.
-- Привет, -- сжимаю твое плечо и заглядываю в листы у тебя в руках.
Крис, кажется, в этот момент облегченно выдохнул и поспешил выйти.
Ты улыбнулся мне и, похоже, растерял все мысли, потому что теперь оглядывался по сторонам и потирал кончик носа.
-- У нас много работы, да? – «возвращаю» тебя простым вопросом.
-- Да, -- ты быстро киваешь и садишься в кресло в углу.
Делаешь вид, что ставишь какие-то пометки в листах, а сам косишься на меня.
-- Как отдохнул? -- спрашиваешь.
-- Неплохо...соскучился даже, -- я почему-то сунул руки в карманы куртки, и в голове проскочила мысль «да где все?!»
Ты ухмыльнулся и зачеркнул целую строчку.
-- ...по тебе, -- добавляю я уже чуть тише.
Ты поднял на меня глаза, улыбнувшись краями губ.
***
Какой-то ты… Эээээ… Слишком приветливый. Слишком ласковый.
Загорел. Белоснежная майка под курткой особенно подчеркивает твой медовый загар. Ты стал совсем узеньким. Как щепка. И пахнет от тебя теперь…ванилью?.. Хм…
Садишься на мягкий подлокотник кресла, в котором я сижу в обнимку с партитурами, заглядываешь в листы.
-- Что там готово? – спрашиваешь. – Может, я уже что-нибудь попробую?
Ты так близко, что я начинаю ерзать. Ох, что-то я совсем от тебя отвык…
-- Погоди пока, Дом. – тороплюсь ответить. – Я подумывал сначала прописать соло и Криса.
-- Бас раньше ударных? – удивляешься ты.
-- Ну…так надо, понимаешь? – улыбаюсь тебе, чтоб сгладить неловкость.
-- А мне что делать в это время? – совершенно растеряно ты смотришь на меня.
-- Я бы хотел, чтоб ты меня послушал. – говорю. – Мне нужно сделать так, чтоб лирика звучала с четким ритмом. Нужно определиться с каким именно.
Твои спокойные и умные глаза внимательно смотрят на меня – ты вслушиваешься, вникаешь в проблему, киваешь и говоришь:
-- Хорошо. Конечно. Покажи текст, и давай для начала прочитаем его несколько раз…
Один только куплет речитативом мы записали с тобой тридцать восемь раз. Тридцать восемь дорожек под разный темп и ритм! Работа так увлекла нас, что мы не заметили, как стрелки часов подползли к девяти вечера. И отвлек нас только скромный голос Криса, который не решался потревожить и оторвать нас от работы:
-- Парни…ммм...может, на сегодня отбой? По домам? А?
Мы переглянулись.
-- Да, пожалуй… -- моя рука бросилась теребить пряди на висках.
Ты посмотрел на меня, потом на Криса и предложил:
-- Неплохо было бы поужинать где-нибудь.
-- Я пас. – Крис подхватил холщовую сумку на длинном ремне и перекинул через плечо. – Сегодня бейсбол.
Мы только улыбнулись и проводили его взглядом.
-- Как насчет «Гавроша»? – подмигиваешь ты мне.
-- Так пафосно… -- я опускаю глаза.
-- Ну, за встречу можно. – твои глаза тоже опускаются в пол.
***
Я недолго смотрю на свои ботинки, но потом снова перевожу взгляд на тебя. Несколько секунд не решаюсь, но все-таки протягиваю руку и поднимаю твой подбородок, чтобы ты взглянул мне в лицо:
-- Просто ужин, -- я мягко улыбаюсь тебе, и ты сглатываешь.
-- Да даже если бы и не просто... -- шепотом, словно говоришь сам себе, но так, чтобы я расслышал каждое слово.
Я ничего не ответил.
На ходу застегиваю куртку, и мы идем к выходу молча...
Лифт едет слишком медленно, и мне некуда деть глаза. Молчание затянулось...неловко.
-- Куда из "Гавроша"? -- вдруг спрашиваешь ты.
-- Не знаю, -- нарочито безразлично пожимаю плечами.
Я еще ни разу не отвечал тебе в таком тоне (ну, или очень-очень давно)...мне вдруг становится совестно за свою маску наплевательства.
Вытаскиваю руку из кармана и опускаю ее, коснувшись твоих пальцев.
Мне показалось или ты вздрогнул?..
Смотришь вниз, медленно поднимая глаза на рукав моей куртки.
-- «Я не случайно сейчас дотронулся до тебя...», -- мысленно говорю тебе, когда ты снова смотришь на меня чуть усталым взглядом.
Я не хочу, чтобы между нами были неловкость и лишнее напряжение.
Пусть даже если наши отношения и перешли на другую стадию...
***
Какого дьявола творится?
Остолоп! Чего ты уставился на него и трепещешь от прикосновений, как лопух!
«Гаврош» этот!.. Чтоб ему сгореть!..
Не узнаю тебя… Хоть убей, не узнаю!.. Это не ты.
После нашего дерьмового…да что там…после нашего «хуже не бывает» прощания перед каникулами ты должен быть мечтать только о том, чтоб я пустил себе пулю в лоб от разлуки и осознания того, КОГО я в твоем лице потерял.
Да, ты изменился. Но как!!! Ласков, спокоен, улыбчив, незлобен. Я не могу переносить этого твоего….прощения меня!
Откровенно напрашиваюсь в постель, а ты даже из себя не выходишь. Улыбаешься и гладишь меня взглядом.
Я ненавижу себя.
А это верный признак скорейшего депрессняка и, как следствие, моих неврастенических выкрутасов.
Ковыряю вилкой остывающее ризотто и наблюдаю за тобой.
Трескаешь за обе щеки свой лосось, шумно отхлебываешь вино из пузатого бокала и, что замечательно, абсолютно меня не замечаешь.
-- Где ты остановился в Лондоне? – вкрадчиво спрашиваю.
-- Снял в Челси студию. – отвечаешь, дожевывая спаржу. – А что – небольшая студия такая… Удобно.
И снова за лосось.
-- Как ты отдохнул? Чем занимался? – присматриваюсь я к твоему спокойствию.
-- А можно еще шафранового соуса? – останавливаешь ты официанта и только потом отвечаешь мне: -- Да нормально все. Бездельничал. На Карибы улетал ненадолго.
-- Карибы? – морщусь недоверчиво. – Что ты там делал?
-- Что и все: ел сырых моллюсков, пил текилу, катался на доске, убивал комаров.
Теперь я ненавижу и тебя.
Равнодушный говнюк.
Я ненавижу уже каждый кусок этого проклятого лосося, который ты кладешь себе в рот.
В немой ярости вдруг четко осознаю, как сильно хочу тебя.
***
Что-то ты плохо ешь. Странно... Глядя на тебя, я уверенно могу заявить, что у тебя нет проблем с аппетитом. Не в обиду тебе, Бэллз...но ты и сам знаешь.
В то время, как я с удовольствием ел свою порцию и попивал вино, с твоей тарелки только половина убавилась. И это несмотря на то, что я в твоих глазах вижу сильнейший голод.
Стоп.
Я знаю этот взгляд... Ты неотрывно следишь за мной...неконтролируемо покусывашь щеку...мне даже показалось, что ты дышишь по-другому...
Признаться, я не очень-то был готов к такому повороту. То есть, я не совсем понимаю, что именно в тебе пробудило голод...по мне. И в какой именно момент...
Делаю большой глоток, глядя тебе в глаза, ставлю бокал на место и встаю:
-- Если ты не будешь больше, -- указываю взглядом на твою тарелку, -- То пошли. Подожди только меня немного, я сейчас.
Обхожу тебя и иду мыть руки.
Через минуту ты уже стоял рядом со мной и смотрел на меня в зеркало, подставив ладони под воду, как и я.
Знаешь, ты чудовищно напряжен. Я вижу.
-- Ты сам хоть представляешь, насколько ты предсказуемый? -- говорю тебе сразу же, как только убедился, что мы одни.
Ты киваешь и вопросительно смотришь на меня.
Надо же...какой ты сейчас...
С тобой хочется все делать не спеша, слегка лениво.
Но...это идет в разрез с твоим напором, с которым ты молчаливо выпрашиваешь мою ласку.
Наклоняюсь к тебе, словно желая сказать что-то на ушко, шумно тяну носом воздух, и...
..мужчина в сером костюме.
Я уверен, что ты вспомнил все маты, которые знал, и направил их все, без исключения, в его адрес. Хотя он ни в чем, конечно же, не виноват...
***
Меня колотит. От гнева и от какого-то непонятного состояния турбулентности внутри меня, которое возникает при твоем приближении.
Что ты вытворяешь, черт возьми?!
Бегу из проклятого ресторана, как ошпаренный. Я бегу от себя. От своих непонятных и страшных реакций. Бегом из всего этого хаоса, который вот-вот сделает все мое подсознательное чудовищной действительностью.
Бегу поперек тротуаров, парковок, перекрестков, газонов…
-- Эй, приятель, ты куда это разогнался? – догоняешь меня уже почти возле Оксфорд-стрит и преграждаешь дорогу. Ты в недоумении.
-- Дом… -- я еле перевожу дыхание от бега. – Дом…
-- Что с тобой?
-- Дом… Мне плохо.
-- Когда людям плохо, они не бегают по городу, как марафонцы! – ты подходишь и протягиваешь руку, чтоб потрепать меня по плечу и привести меня тем самым в чувство и поддержать.
Но огненная волна истерики снова топит меня при виде приближающегося тебя.
-- Нет!.. – я почти умоляю с всхлипом. Как могу, пытаюсь защититься. От тебя. От этого магнетизма, который превращает меня в кролика.
Ты отнимаешь руки. В твоем нахмуренном взгляде беспокойство и озабоченность.
-- А ну-ка пошли… -- грубо хватаешь мое запястье и буквально тащишь за собой через Мраморную арку в парк. Мы почти бежим. Ты зол. Ты меня держишь за руку так сильно, что завтра мне, пожалуй, придется прикрывать синяки длинными рукавами.
Топиарий, выстриженный в виде обширного, с человеческий рост, лабиринта. Идем внутрь этой живой запутанной изгороди. Через минуту ты останавливаешься, отпускаешь мое запястье и набрасываешься с шипением:
-- Вот. Здесь никого нет. А теперь смотри мне в глаза и выкладывай, какого черта с тобой творится?
-- Зачем ты меня сюда приволок? – я практически ощущаю приступ клаустрофобии. Ною, конечно. – Ты что, не понимаешь, что это еще хуже?
-- Что хуже, Мэтт? – ты начинаешь выходить из себя. – У тебя развилась аллергия на меня?
-- Это хуже! Это еще хуже! – почему я никогда не могу ничего объяснить внятно…
Моя бессвязная болтовня заглушается тем, что ты крепко берешь меня за подбородок и настойчиво, горячо целуешь. Отстраняешься через несколько мгновений.
-- Все? Успокоился? – спрашиваешь, всматриваясь в мои ошалевшие глаза и ожидая реакции.
-- Ты со мной что-то делаешь…я не могу…никогда я не…и вот ты опять…а мы только приехали…альбом же…но как?..я же не могу…болезнь, что ли…ты такой…а я…а я… -- поток несусветной чепухи прорвался из меня.
-- Мэтт… -- ты прерываешь мое словесное недержание.
Я замолкаю и поднимаю на тебя совершенно страдальческие глаза.
-- Ты что, на меня так реагируешь? – озабоченно вопрошаешь ты.
-- Дом. Я не могу себя понять. Мне кажется, я схожу с ума. Думай, что хочешь, но я безумно тебя хочу. Меня подбрасывает, как только ты подходишь. То ли я соскучился, то ли что-то навоображал опять!.. Но, скорее всего, я спятил все-таки…
***
Теперь у меня в голове окончательно все перепуталось. Раньше ты просто тащил меня за собой, не спрашивая «что со мной такое», ты вел меня, вцепившись в рукав, в укромное местечко и набрасывался. А я пытался спрятать твой пыл, затаскивая в машину и отгоняя ее в какой-нибудь безлюдный переулок… Или мы бежали домой, или в отель… Да куда угодно! Тебе было все равно. Собственно, как и мне...
Теперь ты тоже бежишь. Но ты бежишь прочь, от меня, а не ко мне. Ничего толком не объясняя. А я хочу просто понять, что с тобой. Ты чуть не в ужасе смотришь на меня, словно я твой злейший враг, но, в то же время, ты хочешь оказаться в объятиях «врага». В тебе борются два желания...а то и больше.
Я допытываю тебя вопросами, чтобы ты ответил мне четко, но из тебя вытекают лишь отдельные слова и фразы, и я понимаю, это именно то, что сейчас в твоей голове -- каша.
Ты смотришь на меня умоляюще, и у тебя кое-как получается внятно ответить мне. Кажется, начинаю понимать, в чем причины твоей паники и «беготни». Но что мне теперь с тобой делать?.. Одному богу известно, как ты отреагируешь на то или иное мое предложение.
Медленно тяну к тебе руки, всем видом показывая, что просто хочу обнять. Ты тяжело дышишь и делаешь несмелый шаг ко мне навстречу...затем еще один...обнимаешь, обвивая мою шею, перемещая ладонь на мой затылок, прижимая голову ближе к себе. Черт, ты так больно тянешь меня за волосы... С каким-то остервенением зажимаешь их между пальцами и в кулак.
Как можно мягче отпускаю тебя, но все еще придерживаю за бока:
-- Хочешь, отвезу тебя домой?
Ты сомневаешься. Ты не знаешь, что ответить.
-- Могу оставить тебя одного, если хочешь. Если для тебя теперь все «хуже» и «слишком», -- говорю тебе спокойно.
Ты упорно молчишь. Вот дьявол, меня уже это настораживает!
-- Бэллз, скажи, чего ты хочешь?.. Как скажешь – так и будет. И поторопись с ответом, а то я замерзать начинаю, -- пытаюсь шутить, чтобы ты уже начал разговаривать со мной.
Ты накрываешь мои ладони, которые я все еще лежат на твоих бедрах, своими и отнимаешь мои пальцы от себя:
-- Да, отвези меня домой...
-- Мне потом уехать?
-- Я решу по дороге, что будет потом, -- шепчешь, отпуская воротник моей куртки.
***
Еще пятнадцать минут мы возвращаемся пешком к машине, оставленной возле ресторана. Молча. Я ненавижу себя… Вижу боковым зрением, как ты обеспокоенно наблюдаешь за мной, следишь за каждым моим движением.
Садимся. Ты стаскиваешь с себя куртку, бросаешь ее на заднее сиденье и включаешь печку на полную. За пару минуту машина успевает прогреться, и ты трогаешься с места.
Насупившись на самого себя, я отворачиваюсь к окну и смотрю в никуда.
Наконец, мы добираемся до моего дома.
Я снова нервничаю. Я снова не знаю, что делать. Я в панике от того, что ты сейчас опять спросишь про то, чего я хочу.
Ты заглушил двигатель и вопросительно посмотрел на меня.
Я должен собраться с мыслями.
Не надо бояться и злиться.
Ведь это – Доминик, мой лучший друг. Он ведь поймет. Он обязательно все поймет правильно.
-- Дом, -- решаюсь я заговорить в ответ на твой взгляд. – Я тебе сейчас все расскажу, а ты потом сам реши, пожалуйста, что делать. Хорошо?
Ты мягко и так ободряюще улыбаешься, говоришь:
-- Тебе всегда трудно давались решения. Конечно, хорошо, Бэллз. Не волнуйся.
Глубокий вдох и:
-- Мы плохо попрощались весной. Я понимаю это. С тобой тогда какой-то надлом случился. Но я не стал вникать и решил, что к осени ты отдохнешь, придешь в себя, и все будет отлично. Я тоже там…в Штатах…я там…в Комо еще летал…но я о другом… В общем, я тоже как-то жил все это время. И вот теперь мы, наконец, реализовываем наши грандиозные планы насчет позиционирования в Лондоне и масштабной работы над новым альбомом. Я смотрю на тебя. А ты… Да, ты успокоился, ты уравновешен. Однако я тебя совсем не узнаю. Но еще больше я не узнаю себя! Почему мне лезет это в голову? Я тебя вижу – и все, отключаюсь. Весь. Полностью! Так разнополюсные магниты притягиваются, как сейчас я-минус тянусь к тебе-плюсу. Понимаешь ты меня? Это ужасно!.. Ты приехал. Ты работаешь. Ты приветлив и дружелюбен. А я так и норовлю утянуть тебя в трясину своим бредом. И как я могу вообще на тебя претендовать?! Как я могу портить тебе жизнь?! Я слишком тебя люблю и уважаю, чтоб снова…чтоб снова тебя…с тобой…опять… Но я НЕ МОГУ ОТОРВАТЬСЯ ОТ ТЕБЯ!.. Что мне делать, а?
***
-- Для тебя будет хуже или лучше, если я останусь с тобой сейчас? И завтра, и еще в любой другой день... Не думай, как будет лучше для меня. Сначала ответь сам себе. Пойми, Мэтт, если я сегодня останусь с тобой и ты после этого будешь рвать на себе волосы с криками, если ты впадешь в депрессию и если не сможешь работать -- то к черту такой секс. Но что будет, если я сейчас уеду? Можешь пообещать, что, если ты останешься сейчас один в квартире, то не станешь пить, а просто умоешься и ляжешь спать? А завтра, с новыми силами, отдохнувший и, главное, не терзающий себя, вовремя будешь в студии?..
Я опять задаю тебе вопросы. Ох, зря я это делаю... Того и гляди ты взбесишься окончательно... Ты же сам мне сказал, чтобы Я принимал решение. Ладно, пока ты не успел ничего сказать или сделать, я проявлю настойчивость:
-- Я останусь с тобой сегодня. Ты сказал, чтобы я решал. Так вот я принимаю решение остаться с тобой. Просто буду рядом, как твой лучший друг... -- я широко улыбаюсь тебе и мой голос спокоен, я демонстрирую, что трагедии нет, -- Но и...бегать от тебя не буду, если ты вдруг решишь, что нам это нужно, что ни одному из нас не навредит, -- добавляю я и кладу руку тебе на плечо.
Ты так напряженно слушаешь меня, что я решаю перейти от слов к делу. Выхожу из машины, обхожу ее и открываю тебе дверцу, приглашая выйти и чуть не подавая тебе руку.
Ты все еще сомневаешься... Хотел бы я тебя успокоить... Но клянусь, я НЕ ЗНАЮ, как мне себя вести, чтобы ты расслабился и прекратил себя изводить.
Обнять тебя и прижимать все ближе?
Поцеловать тебя и потерять контроль?
Смотреть в твои глаза и осознавать, что все, чего ты действительно хочешь, -- это я. Все, о чем ты думаешь, -- это сантиметры, разделяющие нас.
Тебя нужно чем-то отвлечь. Фильмом или, может, каким-нибудь ерундовым занятием.
Кто бы мог подумать, что я стану изобретать предлоги, только чтобы не ложиться с тобой в постель...
***
Я в упор смотрю тебе прямо в глаза и продолжаю сидеть на месте. Что происходит?
Беру тебя за руку и тяну немного вниз, чтоб ты присел возле меня. Ты слушаешься и садишься на корточки в окне раскрытой двери.
-- Дом, у тебя сейчас, конечно, очень блестяще получилось снова представить из себя святого. Но давай не будем загонять в тупик мои и без того расшатанные нервы, ок?
Ты нахмуриваешься и молчишь.
-- Ты что, не понимаешь, что отдал мне в руки все козыри? Ты не понимаешь, что я прямо сейчас захочу взять тебя? Что моя совесть заговорит со мной последней, когда я уже буду выходить из тебя. Ты понимаешь это своей благодетельной головой?
-- Не перегибай, Мэтт. – тихо и спокойно говоришь ты. – Не надо рисовать себя неуправляемым монстром. Мы же люди. Мы друзья. Не бойся ничего и не думай много. Пошли.
Ты поднимаешься, и мне приходится капитулировать перед твоим вежливым и рассудительным решением. Поднимаюсь и иду.
А дома так пусто.
Немного коробок. Мебели почти совсем нет. Да и та стоит в чехлах.
Надо было мне все-таки в отеле поселиться…
***
Я был почти уверен, что все произойдет именно так... Я не сомневался в тебе, да еще и после моего «заявления».
Ты зашел в квартиру первым и, пройдя несколько шагов, остановился. Я только и успел закрыть дверь, как ты в пару прыжков оказываешься возле меня. Прижимая к стене, вглядываясь в лицо, сдвигая брови к переносице.
Гладишь мои руки и, чуть помедлив, забираешься ладонями под футболку.
Вот уже до чего дошло: ты чуть не застонал от одних только прикосновений к моей коже.
Нереально быстрым образом хватаюсь за ремень на твоих брюках и притягиваю к себе:
-- Как ты хочешь меня? -- спрашиваю, хотя играть с тобой в таком положении не так просто. Слишком долго я не чувствовал твоих рук, и сейчас меня от них будто током прошибает.
-- Повернись... -- выдыхаешь.
Дергаю за ремень, и ты впиваешься в мои губы.
-- Отпусти...и подними руки... -- чуть жалобно просишь ты, -- …или я разорву эту чертову майку на тебе.
Тааак, уже агрессивней.
Наверное, за секунду я успел стянуть ее и бросить на коробки, стоящие рядом.
Ты ведь дрожишь, с жадностью целуя мою шею, пока я снова подбираюсь к твоему ремню. У тебя невероятно горячие ладони.
-- Ублюдок... -- вылетает из тебя, прежде чем твой язык встретился с моим, -- Как ты можешь быть таким…
Меня подстегивают твои слова, и я, расстегнув твои брюки, принимаюсь за рубашку.
***
Вещи летели с нас, как с конвейера.
Я не помню, где точно в тот момент был мой мозг, но, когда мы остались в одних расстегнутых брюках, я прижал тебя к стене еще крепче и замер, призывая и тебя остановиться тоже.
-- Дом… -- я еле перевожу дыхание.
-- М?.. – ты откликаешься немного удивленно, но стоишь смирно.
-- Мой покорный Дом. – я прищуриваюсь, но в своем неудобном положении прижатого к стене полуголого человека ты видишь прищур только моего левого глаза. – Скажи мне, а ты-то…ты-то сам меня любишь? Ты меня хочешь? Или твоя покладистость только для того, чтоб я не бесился?
Я отступаю, и ты поворачиваешься ко мне.
-- Дом, я не хочу так… Нет, я хочу!.. Но не так же… Я же не маньяк, не деспот… -- замолкаю на секунду, но потом меня охватывает окончательное отчаяние. – Черт возьми, да я просто чудовище!
Отхожу от тебя подальше.
-- Скажи мне, Дом. Скажи как есть. Только правду! Пожалуйста.
***
Ты пятишься назад, отворачиваешься от меня и садишься на пол.
А я все еще стою, привалившись к стене в чертовых расстегнутых брюках!
Облизываюсь и подхожу к тебе, медленно опускаюсь рядом:
-- Ты самое прекрасное чудовище из всех. -- несу я какой-то бред, поворачивая твое лицо на себя.
Ты не смотришь мне в глаза.
-- Мэтт… - целую твои щеки, -- Мэтти...
-- Что?
-- Ты меня возьмешь сегодня? Или мне в ванне тихонечко запереться? -- мурлычу, покрывая твое лицо поцелуями.
-- Ты...я... Не меняй тему… -- ты прикрыл глаза.
-- А я разве не ответил на твой вопрос?.. -- удивленно отстраняюсь и смотрю на тебя.
***
У меня кружится голова. Ты мурлычешь пушистым, теплым котом и ластишься, ластишься, ластишься…
Я все-таки себя ненавижу… А ты действительно святой.
И мы сидим на полу. Так близко друг к другу. Это же…это как же?.. Мы, конечно, давненько уже озверели, но почему-то именно сейчас, когда мы оба дрожим от возбуждения, я не хочу оскорблять объятия с тобой пыльным полом не обустроенной квартиры.
-- Можно тебя попросить еще об одном? – говорю тихо, почти над твоим ухом, отчего твои легкие едва волнистые волосы вздрагивают от моего дыхания.
-- Что, Мэтт? – у тебя такой низкий и глухой голос.
-- Увези меня отсюда. – мне так неловко гонять тебя по всему городу. Да еще и в таком состоянии…
Ты улыбаешься одной из своих самых широких улыбок. Ты не злишься. Моей благодарности нет предела. Она бессловесна, но ты видишь ее в моих глазах, я знаю.
Замелькавшие далее картинки говорят только о том, насколько мы торопились: вскакивание на ноги, майки, молнии на брюках, куртки, ключи, лестницы, бегом, машина, под сто миль по шоссе, Челси, лестницы, лифты (ох, это было опасно!), ключи, темная квартира-студия, майки, брюки, горячие ладони, покрывало.
Ты помнишь, как все это точно происходило?..
Вот и я тоже нет…
Иди ко мне…
***
Тянешь за руку, за собой. Хватаешь за бедра и перекатываешься, укладывая меня на спину.
Ставишь руки по обе стороны от меня и, вытянувшись, смотришь.
-- Мэээтт, -- протягиваю я, как только мои губы теряют твои.
Ерзаю под тобой, хватаю под колени и подтягиваю на себя, еще ближе, перемещаю руки на твою спину.
Ты отцепляешь мои кисти от себя и, пригвоздив их крепкой хваткой к подушке, переплетаешь наши пальцы.
Дышу тебе в губы...
Твои резкие движения...нетерпеливые...яркие. Но ты тут же просишь за них прощения, проводя языком по моей шее.
Сжимаю коленями твои ребра, закрываю глаза и со стоном выдыхаю твое имя.
Освободить руки не получается. Хотя бы одну...мне нужно...это невозможно терпеть...тягучее, сладко ноющее, нарастающее... Чем упорнее я дергаю руками, тем сильнее сжимаются твои пальцы.
Ты знаешь, что мне нужно, ты же видишь! И я никогда не был с тобой так жесток... Ты любишь и мучаешь меня... И все бы ничего, если бы меня так не возбуждали твои действия.
Продолжая двигаться, наклоняешься ко мне совсем близко:
-- Будет в тысячу раз круче, обещаю... -- отвечаешь на мой немой вопрос в оправдание своих действий.
Ты был прав. Кайф заполнил меня до краев, и я свободно раскинул руки...
***
Что я вытворяю?..
Откуда во мне вся эта кабарешная пошлость?..
Откуда этот садизм по отношению к любимому человеку, который покорно готов предоставить мне для всех моих бесстыжих игрищ не только свою задницу, но, если понадобится, то еще и печень, почки, кровь, жизнь, душу?..
Я ненавижу себя черной ненавистью, пока делаю это с тобой и наблюдаю, как благодарно ты смотришь мне в глаза, как тебе больно.
Все это похоже на плохой детектив: я знаю, что ты все знаешь обо мне, и ты знаешь, что я знаю об этом.
Я  настолько себя презираю в эту минуту, что сразу после этого безумного секса должен, просто обязан, раскроить себе череп.
Ты раскинулся подо мной, как карта, на каждой клетке которой я сейчас веду какую-то непонятную войну с самим собой. Ты буквально истерзан моими губами: весь влажный и в розоватых звездах – следы от моих поцелуев. С помутневшими и бесконечно преданными глазами…
Когда я, поспешно натянув брюки, удираю с сигаретой на кухню, ты не торопишься за мной. Спасибо тебе за это.
Физически ощущаю, какое я ничтожество и паразит. Я, будучи чужим бойфрендом и молодым отцом, соскучившись по сексу, трахаю своего друга, который искренне любит меня всю свою жизнь.
Ты подходишь тихо и закуриваешь тоже.
-- Не терзайся, Мэтт. – мягко говоришь через минуту.
Хорошо, что в темноте ты не видишь моего лица.
-- Не смей, Дом…
-- Что?
-- Не смей меня утешать и щадить. Нет названия тому ужасу, на который я иду с такой легкостью.
-- Я тебя очень люблю. – ты говоришь так просто, будто речь идет о погоде, и, выдохнув, добавляешь. – И ты меня тоже любишь. Я знаю это.
-- Что я могу сделать? – я поворачиваюсь к тебе в отчаянии, надеясь получить от тебя ответ, как от пророка.
Оказывается, ты немного улыбаешься.
-- Ты можешь любить меня и дальше, писать музыку, быть хорошим отцом, просто жить.
-- У тебя всегда все просто. – с еще большим омерзением к себе отворачиваюсь снова.
-- Не усложняй. – мурлычешь ты мне в затылок и обнимаешь.
***
Примерно полминуты ты стоишь смирно, позволяя обнимать себя и гладить. Но потом, тебя, будто снова охватывает ужас, и ты ловко выбираешься из моих рук:
-- Я себя не контролирую... Это страшно, Дом. Ты должен меня ненавидеть после такого... -- ты прислонился к стене и, скрестив руки на груди, уставился в пол.
-- Если бы я не хотел, то дал бы тебе в морду. -- спокойно отвечаю я, затушив сигарету.
-- Да? Ты хотел этого? Хотел этого зверя, который набрасывается и мучает?!
Улыбаюсь тебе, хоть ты и не видишь, и подхожу ближе:
-- Завтра вставать рано... Иди, ложись.
Теперь ты поднял на меня глаза, но прочитать твой взгляд я не могу. В нем так много всего...
-- Дом... -- осторожно обнимаешь меня, уткнувшись лицом мне в шею, -- Мой Дом...
Ты так много хотел бы мне сказать, и я видел это.
-- Пойдем. -- шепчу, подталкивая тебя из кухни, -- Не надо, Бэллз. Все хорошо.
Ты еще несколько минут дышал мне в шею, навалившись на меня, пока я гладил твою спину, заговаривая тебя.
Я прекрасно понимал, что, как только мы ляжем и я пожелаю тебе спокойной ночи, ты не будешь спать. Ты снова станешь терзать себя, и, кто знает, до чего додумаешься и к каким выводам придешь.
И вот в темноте я слышу, как ты вздыхаешь рядом со мной, отвернувшись и прижавшись спиной к моей спине.
Еще через пару минут ты сел на кровати.
-- Что мне сделать, чтобы ты прекратил над собой издеваться? -- я тоже сажусь.
Мне больно смотреть, как ты не даешь себе покоя.
-- Почему?.. Почему, как только ты приближаешься ко мне, у меня отключается мозг?.. Я могу себя сдерживать... Могу... не могу...
Проводишь ладонью по лицу и в ожидании четкого ответа поворачиваешься ко мне.
-- Ты знаешь ответ. -- говорю тихо, едва касаясь губами твоего плеча.
***
И мы спали. Играли музыку. Писали бас и ударные. Ходили по магазинам. Обедали в наших любимых заведениях. Встречались с давнишними приятелями, о которых почти год только читали новости.
Я старался. Я работал. Я учился думать о другом. Оказывается, ты стал увлекаться современным искусством, и мы купили тебе два полотна Коллишоу. Вот как иногда полезно узнавать что-то помимо «постельных» пристрастий. Я изо всех сил старался видеть и чувствовать в тебе, прежде всего, человека, музыканта, друга. Остальное было старательно заперто мной в самом далеком чулане моего подсознания.
Ты видел, что я стараюсь. Ты всегда и везде был со мной. Конечно, за исключением тех дней, когда прилетала Кейт или когда я отправлялся к ней и ребенку в Калифорнию на выходные. Ты смотрел на меня длинным, нежным и немного грустным взглядом, но не расстраивался. Это главное. Поначалу я боялся рядом с тобой переборщить с алкоголем. Но однажды мы все-таки прилично набрались в компании Кидиса и, как оглушенные, целовались в случайно оказавшейся открытой пустой гримерке клуба.
Я совершенно целенаправленно после студии, магазинов или попоек ехал в Челси. А утром слушал, как ты спускаешься за молоком (себе) и кофе (мне).
Все было хорошо до тех пор, пока у тебя не начались какие-то проблемы. Сначала ты начал просыпаться среди ночи в ледяном поту, не в состоянии вспомнить тот сон, который так тебя встревожил. Потом ты перестал спать вовсе. А потом опять эти судороги… Такое уже было с тобой  в 2006-ом. Мы тогда кололи тебе какие-то жуткие лекарства, от которых тебя рвало три раза в день, и все жутко измучились, потому что невозможно было везти тебя в тур в таком состоянии. Я не знаю, как ты тогда играл, но врачи дежурили за кулисами все концерты. И вот опять…
***
Вскакивая ночами, я будил тебя своей возней. И ты вместе со мной не мог заснуть после. Так было всего несколько раз. Чаще ты просыпался от шорохов, но потом незаметно для себя засыпал, лежа на моей руке в то время, как я пялился в потолок.
Утром я был совершенно разбит, и в течение дня жутко болела голова.
Я продолжал работать, всеми правдами и неправдами убеждал тебя, что со мной все нормально. Хотя ты видел, что последние два дня я еле стою на ногах.
Мне не хотелось, чтобы из-за меня мы откладывали запись.
Я предложил некоторое время поработать без меня. Говорил, что ударные можно записать позже, что мое недомогание, не причина «замораживать» процесс.
И я почти убедил тебя, но сегодня утром, чуть не свалился от головокружения, пытаясь встать с постели... Ты подскочил ко мне, подхватил и усадил на кровать, крепко держа за плечи.
Ноги подкосились. В глазах потемнело.
Обеспокоенно разглядываешь меня и зачем-то трогаешь мой лоб.
Ты сказал, что не сможешь заниматься музыкой, зная, что я тут, дома, один.
Отговаривать тебя – бесполезное занятие. Да и, честно признаться, я быстро согласился.
Я видел, что ты действительно хочешь быть рядом со мной, пока я неважно себя чувствую, пока мне, откровенно говоря, херово.
Я благодарно принял твою заботу. И ты был со мной. Не отходил. Не оставлял одного.
Мне хотелось, чтобы я как можно скорее почувствовал улучшения. Но само собой мне лучше не становилось.
И ночью я разбудил тебя, когда мне снова свело руки.
***
Ты долго смотришь на меня и потом кротким шепотом говоришь, что тебе больно.
Черт…
Хреновая из меня сиделка – я сам, как пугливая ворона, боюсь каждого шороха. Никакой надежности и поддержки от меня.
Я всегда боялся болезни. И я знаю, что ты тоже не переносишь беспомощности.
Тошнота, рвота, судорожные состояния были цветочками по сравнению с тем, что ты открыто и прямо признаешься в боли.
Я смотрю тебе в глаза. Они широкие и добрые. Они кричат мне о том, что ты мне только что прошептал.
Черт! Черт! Черт!..
Но для паники и чертыханий нет времени – мне пришлось впервые в жизни самому поставить укол. Дрожащими неловкими руками. Наверное, я сделал тебе очень больно своей неумелостью. Отложив опорожненный шприц в сторону, я опустился на колени и поцеловал место укола на твоей напряженной ягодице. Ты вздрогнул.
Через несколько минут ты затих, но продолжал удивленно смотреть на меня своими огромными умными глазами.
К утру тебе стало легче, и приехавший врач сказал, что совершенно явственно видит скорейшее выздоровление. Пришлось рассказать про боль ночью. Теперь ты еще и на капельнице. Зато ты сразу порозовел и попросил поесть.
Через пару дней тебе стало действительно лучше. Я вымыл и высушил тебе голову. Помог одеться в высокие осенние туфли, бессменные узкие джинсы, белую майку и короткий пуховик. На нос нацепил широкие очки-стрекозы и отвез в Гайд-парк погулять. Тоненький и бледный, немного сгорбленный, такой маленький на этой широкой скамье в обрамлении кустов акации. Я оставил тебя на минуту и теперь несу нам мороженое.
Ты улыбаешься, увидев в моих руках вафельные рожки с зелеными фисташковыми и розовыми клубничными шариками знаменитого Лондонского пломбира.
-- Как дети… -- тихо говоришь ты, приникая губами к прохладному лакомству.
Закуриваю и пускаю дым вверх, к желтеющим кронам деревьев.
Мне так хорошо с тобой…
***
Я давно не ел пломбира. Такой…уже подзабытый вкус.
Мне так нравится, что мы никуда не торопимся. Пока ты не будешь на сто процентов уверен, что я в своем наилучшем состоянии, в студию ни ногой. Хотя, я бы уже с удовольствием приступил, и я вижу, как тебе не терпится двигаться дальше. Пусть ты тщательно скрываешь это и отнекиваешься, мол, «подождет».
Но я вижу, насколько ты искренен. И мое благополучие сейчас для тебя в сотни раз важнее.
..Ты начинаешь смеяться. По-доброму. Я ничего не понимаю и смотрю на тебя через очки.
Тянешь руку к моему лицу и стираешь мороженое с кончика носа.
Я широко улыбаюсь, глядя, как ты облизываешь палец.
Ты не сразу замечаешь мой пристальный взгляд, перестаешь смеяться и смотришь вопросительно.
Я мотнул головой, что значит «ничего, просто так», и снял очки, положив их рядом.
Теперь мы просто смотрели друг на друга, словно запоминая. Без слов мы говорили о самом важном.
***
-- Отвечай, «Fury» или «Map of the problematique»? – пытаю тебя вечером. Завтра мы, наконец-то, едем в студию. Ты приходишь в норму, и мы решили больше не откладывать запись.
Мы сидим на полу, пьем красное вино и играем в покер.
На твоих плечах плед тигровой расцветки, отчего ты похож на конкистадора.
-- «Map of the problematique». – просто отвечаешь ты и берешь еще одну карту из колоды.
-- Это почему так? – я удивлен.
-- Из-за ритма. – ты лукаво улыбаешься. – В ней больше работы для меня.
-- Хм… Я выберу другую пару. «Shrinking Universe» или «Space Dementia»?
-- «Universe». – тебе неловко выбирать из моих песен.
-- Очень странно! – всматриваюсь в тебя с интересом. – Объясни!
-- Мэтт… Это трудно. Так невозможно выбирать. – виноватая улыбка. – Ну, потому что в «Universe» у тебя просто нереальный вокал.
-- Хорошо. Тогда «Bliss» или «Starlight»?
-- Второе. – ты опускаешь голову и смеешься.
-- Как так? Почему же? Опять за ритм? Или потому что ее вроде как нашей визитной карточкой признали? – я не понимаю твоей логики.
-- Нет. Они обе хороши. Но «Starlight»… В общем, я выбираю ее из-за клипа. Из-за клипа, на съемках которого…
-- Эээээ… -- я начинаю мычать, как олень, потому что тоже сразу же вспоминаю, что именно было на этих съемках.
Ты вкрадчиво поднимаешь на меня глаза и видишь, что я тебе улыбаюсь.
-- Вскрываемся? – спрашиваешь со смехом.
-- А?.. Нет… Стой… Подожди! – я совсем с этими разговорами забываю про игру.
Опускаю глаза в свой «веер» и пытаюсь понять, что у меня творится в картах.
В этот момент ты приподнимаешься со своего места, тянешься и, слегка поднырнув под меня, целуешь в губы. Подолы твоего пледа смахивают и колоду, и мятые купюры. Туда же из моих рук летит и составленный мной «стрит», потому что ты валишь меня на пол.
***
Наваливаюсь на тебя сверху, целую. На секунду отрываюсь и натягиваю на нас свой плед, укрывая с головой.
-- Вкусно? -- весело спрашиваешь, когда видишь, как я облизываю губы.
-- Еще как! -- отвечаю, глажу твою щеку.
Я не мог не заметить, как несмело ты тянешь руки, чтобы обнять меня. Раньше ты без тени сомнения принимался наглаживать мою спину. Но сейчас ты будто одергиваешь себя, не позволяешь. Я чувствую это.
Прерываю поцелуй и смотрю на тебя:
-- Ты боишься. -- мягко говорю я, но ты отводишь взгляд, -- Мы все делаем правильно. Не думай ни о чем и просто целуй меня.
Нависаю над самым твоим лицом и жду, когда ты сделаешь шаг навстречу. Ты веришь мне. Ты хочешь мне верить.
Через пару секунд я вижу в твоих глазах огоньки.
Цепко хватаешь меня за шею и притягиваешь ближе, ловя мои приоткрытые губы. Ведешь в поцелуе неторопливо и ласково.
Я пытаюсь приподняться, отпустить тебя на секунду, чтобы вдохнуть, но ты легко дергаешь меня обратно, быстро прошептав:
-- Я поделюсь...
***
По глотку выпивая дыхание с моих губ, ты уверенно и крепко берешь меня за бока, и мы прижимаемся животами друг к другу. Под пледом темно и душно.
Я чувствую мгновенный прилив возбуждения, о котором не так давно приказал себе забыть.
Сознание сопротивляется, и тело начинает сопротивляться тоже.
Выскальзываю из твоих горячих обезоруживающих ладоней, из-под пледа. Вытираю губы тыльной стороной ладони, пытаясь отдышаться и успокоиться.
Через пару секунд ты следом за мной выныриваешь из-под пледа с взлохмаченными волосами, а твои зрачки от резкого перехода из темноты на свет сузились так, что глаза стали казаться совсем светлыми.
Ты молчишь.
Неудачно отхлебываю вино из уцелевшего от нашего падения на пол бокала и тут же захожусь кашлем, потому что оно пошло не тем горлом. Ты легонько хлопаешь меня по спине, и мы еще около пары минут продолжаем сидеть на полу в пестрых волнах смятого пледа.
Я даже смотреть на тебя боюсь. Мне становится неловко, как школьнику, которого отчитывают перед всей школой. Мерзкое состояние. Ненависть к собственной жалкой персоне тут же напоминает о том, что она никуда не делась. Но ты не даешь мне погрузиться с головой в излюбленное мной самокопание и самобичевание, приближаешься, и я оказываюсь зажатым между тобой и диваном.
Губами ты легко проходишься по моим выглядывающим из ворота рубашки ключицам, по шее, мочке уха, виску, приятно щекоча кожу своими растрепанными волосами.
Зачем ты это делаешь?
Остановись…
Но руки сами обнимают тебя, губы сами тянутся к твоим губам. Что я могу сказать?..
-- Сволочь…
Но ты только улыбаешься и кладешь горячую ладонь мне на живот.
***
Я придвинулся к дивану и, обхватив тебя за живот, подтягиваю к себе так, чтобы ты сел между моих ног, ведь так удобнее обнимать тебя.
Почти наваливаешься на меня, и я крепче стискиваю руки.
Твое тяжелое дыхание сбивает с толку. Откинув голову мне на левое плечо, ты подставляешь мне шею. Недолго любую тобой: то, как дрожат твои веки, как дернулся кадык под тонкой кожей, как ты нетерпеливо гладишь мое колено, слегка сжимая...
Освобождаю одну руку и тянусь к своему бокалу с остатками вина. Ты поднял голову, чтобы посмотреть, что я делаю.
Улыбаешься слегка смущенно и теснее прижимаешься, когда я отставляю бокал подальше и возвращаюсь к тебе, целуя скулу, переходя на подбородок.
Ты скользнул руками выше, к моим бедрам и я замер.
Я представляю: это -- как последняя сигарета. Еще одну -- и все. Примерно то же самое у тебя со мной. «Последний раз -- и все». Но ведь ты на самом деле не хочешь бросать. Ты «усыпляешь» ту беспокойную часть себя, убеждая себя, что это в последний раз, и она верит тебе, затихая на время и просыпаясь сразу же после оргазма. Моментально. И ты вскакиваешь, как ошпаренный и бежишь…от самого себя. Подальше...закрывая голову руками.
Я пытаюсь вытравить из тебя эти ненужные терзания. Прохожусь ладонями выше и останавливаюсь на твоей груди. Ты шумно выдыхаешь и накрываешь их своими. Я не двигаюсь и не целую тебя.
Молча обнимаю и утыкаюсь носом в твой затылок.
Я жду...сам не зная чего.
***
Такие «кошки-мышки» теперь случались между нами все чаще. Ты словно дразнил меня собой. Расхаживал вокруг меня с интригующей улыбкой, расточая ароматы и всячески воздействуя на меня своим нарочитым обаянием.
Оказывается, ты жесток.
Ты не слышишь меня, а только неустанно пытаешься приблизить к себе.
Ситуация зеркально поменялась.
Окончательно вымотавшись, я больше не стал появляться в Челси, работал допоздна и даже иногда ночами, обедал в ресторанчиках на окраине и совсем завязал с клубами.
После пары недель такой «диеты» мы стали пересекаться исключительно в студии: среди людей, среди работы.
Твое здоровье выправилось, и я мог отпустить тебя, как ребенок отпускает из клетки воробья, найденного в парке с подбитым крылом, выхоженного и, наконец, возвращенного в его естественную среду обитания.
Но ты, глупая и беспечная птица, почему-то никак не хотел улетать.
Ноябрьские записи превратились в мучение. Чувствовалась какая-то иголка между нами. Меня напрягал тот факт, что я не могу нормально засесть с тобой за перкуссию, что не могу остаться с тобой наедине в акустической комнате, что не могу уйти раньше тебя, так как я чувствовал преследование идеи-фикс, будто ты заговоришь со мной о нас или, чего доброго, дотронешься до меня.
Да-да. Пора лечить. Осенняя паранойя.
Но ты все равно проникал в мою жизнь своими ходами. Ты снился. Каждую ночь. Ты заливисто и заразительно смеялся в этих моих снах, клал голову мне на колени, целовал меня, любил меня.
Я просыпался в возбуждении, как дозревающий подросток.
Я хватался за подушки, обнимал их – бессознательно пытаясь найти и обнять тебя.
Когда в очередной затворнический вечер я понял, что вот-вот слечу с катушек, послышался стук в дверь.
***
Иногда молчание говорит больше слов.
У тебя было больше времени и пространства для общения с самим собой. Я понимал, что нужно дать тебе это время, потому что что-то пошло не так...
Я чувствовал вину и пытался наладить с тобой контакт, продолжая вести себя как раньше, как будто между нами и не начинала вырастать стена.
Ты с головой уходил в работу, оставался в студии ночами. Мы больше никуда не ходили вместе, у меня ты не появлялся.
Ты был серьезен, в тебе пропал энтузиазм. Тот невероятный блеск глаз, который меня вдохновлял и придавал уверенности, -- я каждый новый день надеялся его увидеть.
Я должен был это сделать. Потому что одиночество стало невыносимым. Мы общались только по делу, в студии. Несколько раз хотел начать разговор, но что-то меня останавливало, что-то говорило мне, что до добра это не доведет, и я сделаю только хуже.
Но или сейчас, или никогда.
Я постучал.
Ты открыл дверь и тут же опустил глаза. Потом отошел, предлагая войти. Я стоял на пороге, переминался с ноги на ногу и не знал, что сказать... Я не подготовил речь, я просто пришел к тебе. К тебе. Я знал, что нужен здесь.
Ты молча стоял напротив и смотрел в пол.
Я чуть подошел к тебе, но ты, как пугливый зверек, делаешь несколько шагов назад:
-- Нет... -- говоришь так же, как тогда, когда сбежал от меня из ресторана.
Я делаю еще одну попытку, подхожу ближе и протягиваю руку к твоему плечу, но ты еще громче, и почти кричишь "Нет!".
-- Пожалуйста, Мэтт. Подойди ко мне, -- прошу я, сняв куртку и бросив ее на пол.
-- Не надо, Дом, -- шагаешь назад и, сам того не подозревая, загоняешь себя в угол.
Теперь я имею возможность просто прижать тебя и держать в своих руках. Но я почему-то замер, не сокращая расстояние вытянутой руки.
-- Сколько это может продолжаться?..  -- я задаю вопрос сам себе громким шепотом, тяжело вздыхая.
Поднимаю голову и вижу, как в уголках твоих глаз задрожали слезы. Твое лицо скривилось, и уже через пару секунд ты всхлипнул.
Нет... Не надо. Прошу тебя.
-- «Плевать», -- подскакиваю и, зажав твою голову в ладонях, заставляю смотреть мне в глаза:
-- Мы сами все усложняем и потом страдаем от этого. Сами придумываем и ставим себе преграды. Зачем? Зачем, Мэтт?! Я хочу просто любить тебя. Вчера, сегодня, завтра. Мы погибнем, если ничего не сделаем, понимаешь?
Горячо шепчу тебе в губы, у самого подгибаются колени, вот-вот начнет дрожать голос...
А тебя тихо катятся слезы...
***
Ты убиваешь меня…
Истерика в каждой клетке…
Я хочу умереть…
Твои горячие ладони на моих висках вот-вот начнут прожигать кожу…
Видимо, у меня полились слезы, потому что я вижу, как ты начинаешь пальцами стирать влагу с моего лица.
Загнанный зверек во мне решается бежать, поэтому я немного отодвигаю тебя и иду в гостиную.
Когда ты вошел за мной, я уже сидел в углу на мягких татами под торшером, где осталась начатая бутылка виски и стакан. Садишься рядом, поджав под себя ноги.
Наливаю немного в стакан и протягиваю тебе. Пьешь. Возвращаешь пустой.
Наливаю еще. Выпиваю сам.
Пелена немного рассеивается. Паника отступает.
-- Расскажи мне все. – говоришь ты тихо.
А я и не знаю, что тебе рассказывать… Я только говорю:
-- Зря ты пришел.
-- Мэтт, что изменилось? С каких пор у тебя развилась фобия меня?
Ложусь на спину и гляжу в потолок, расписанный тенями от торшерного абажура.
-- Я знаю, что ты меня любишь и всегда будешь рядом. Но беззаботная юность, когда мы напивались, дрались, громили сцены, трахались где ни попадя, не так давно кончилась, если ты не заметил. У меня есть семья (тебе, кстати, тоже не мешало бы об этом задуматься). Мы вышли на совершенно другой уровень в музыке. И…и хватит тешить себя надеждой, что резвиться на простынях мы сможем до пенсии. Ты должен найти способ, чтобы научиться жить без меня. Криво сказал, конечно… Но смысл ты понял. Не могу я спать с тобой, а вечером идти к семье, понимаешь ты это? Не могу я изображать «Лысую гору»!..  Дом, ты всегда был рассудительнее и мудрее нас всех. Черт возьми, будь же и теперь…
Ты отворачиваешься и куда-то в сторону говоришь:
-- Если ты понимаешь, что я тебя люблю и всегда буду рядом, то почему тут же говоришь о юношеской мимолетности, которая прошла? Сплошные противоречия… Прививать мне мысль о семье и пытаться пристроить меня, как говорится, «в добрые руки» не нужно. Я сделаю все так, как ты хочешь. Но только ответь мне, ты-то сам что вообще обо мне думаешь?
Молчу около минуты, с отчаянием осознавая очевидный ответ:
-- Я люблю тебя до беспамятства…но это неправильно!.. так нельзя!..так не должно быть!..
…Накрываешь мои губы поцелуем. Склонился надо мной, но соприкасаемся мы только губами.
Пью тебя как самое вкусное лекарство.
***
Я только сейчас понял, какой же я идиот.
Целуя тебя, я точно знал, как мне нужно поступить. Чем закончить этот вечер. И ты, я уверен, был со мной согласен.
Отпускаю твою нижнюю губу и приподнимаюсь, отводя глаза в сторону.
Встаю. Иду по направлению к выходу. Поднимаю с пола свою куртку. Останавливаюсь у двери и жду, когда ты подойдешь ко мне. Просто потому, что уходить, не попрощавшись, я не могу.
И вот когда ты стоял позади меня, а я упирался лбом в дверь, я почувствовал твою ладонь на своей спине.
-- Я все понял, не повторяй... -- говорю я, все-таки повернувшись к тебе, -- Прости, что пришел.
…Выскакиваю и бегу вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.
Ты наконец-то дал понять мне, что тебе нужно, а что -- нет.
Когда-то нужно начинать...или...заканчивать.
***
Мы часто ссорились: и по пустякам, и «навсегда». Но сейчас я явственно увидел, как ниточка разорвалась.
Оставаясь стоять статуей перед дверью, я никак не боролся с параличом. Маленький черный тщедушный дьявол внутри меня орал и тряс меня за воротнички, он требовал, чтоб я побежал за тобой, вернул раз и навсегда и в свою жизнь, и в свою постель. Он хлестал меня по щекам и грязно матерился, пытаясь вывести меня из фола.
Я закрыл дверь. И заставил себя сказать вслух, что я все сделал правильно.
Наутро я улетел в Штаты.
Три дня, проведенные с семьей, более-менее вернули меня к человеческому состоянию. Но какие-то мерзкие кошки скребли грудную клетку изнутри. Я волновался. За тебя. Я тебя жалел, и это переносилось ужасно.
Во вторник я вернулся к работе, но работа, как выяснилось, особо не шла, потому что ты попросил два выходных и улетел домой.
Мы писали Криса. На второй день к нам заглянула Келли со всеми их многочисленными детьми, и студия на час наполнилась хаосом. Маленькие Уолстенхолмы превратили обстановку в откровенный бардак и развеселили нас.
В четверг ты не явился, и перед моим взором, конечно же, тут же предстал напряженный Том с вопросами о тебе. Так всегда было… Нас всегда ищут друг через друга.
Я честно сказал, что уже неделю не видел, не слышал тебя и не получал о тебе никаких новостей. Кирк посетовал на то, что в Буке и Твиттере тебя тоже нет уже несколько дней. И ни твой домашний на побережье, ни мобильный не отвечают. Маму твою Том пока побеспокоить не решался.
Опять… Дом, ты не придумал ничего оригинальнее, как снова исчезнуть. Что ты там задумал? Пьешь? Нюхаешь? Путаешься с сомнительными типами?
Том сверлит меня взглядом.
-- От меня-то ты чего хочешь? – спрашиваю я его.
Он громко выдыхает и делает мину.
О, нет.
-- Я за ним не поеду.
*
В субботу, так и не дождавшись твоего появления, меня выпроводили в аэропорт всей студией.
Я ненавижу, когда ты так делаешь! Я ненавижу твою Францию! Я ненавижу видеть разбитого тебя! Я ненавижу чувство вины перед тобой!
***
Мои "каникулы" слегка затянулись. И я решил, что ничего страшного не случится, если я вернусь в Лондон к понедельнику. За это время меня не могли потерять настолько, чтобы бить тревогу, хоть я и отрезал связь с внешним миром. Мне нужно было провести время вдали от тебя. Необходимо. Я не напивался до омерзения, ел здоровую пищу, гулял. Наконец-то, я мог прочитать книгу, вместо газет и журналов. Правда, прочесть ее до конца мне не удалось.
Я бродил по дому, собирая немногочисленные вещи в сумку, мой рейс был только через пять часов. Можно было не торопиться.
Я прикидывал в уме, какой будет наша с тобой встреча в Англии. За эти несколько дней, проведенных в гордом одиночестве, до меня все-таки дошло, что так действительно продолжаться, как ты выразился, «до пенсии», не может. Рано или поздно это должно было случиться.
У меня в груди образовалась зияющая черная дыра. Пустота, которую я ничем не мог заполнить. Мне нужно чем-то или даже кем-то заменить тебя. Такая жизнь меня доканает.
Вот так сюрприз! Я остолбенел, увидев тебя на пороге. Я молча стоял и хлопал глазами в ожидании, что ты хоть что-нибудь скажешь, раз приехал.
Ты не бросаешься мне на шею, а только наклоняешь голову, стараясь заглянуть в дом, чтоб увидеть, что там в этот раз творится.
-- Проститутки и наркотики в спальне. – отвечаю на не заданный вопрос, переключая внимание на себя.
-- Молодец, остряк. -- ты проходишь внутрь, и я закрываю дверь.
Прохожу в гостиную, чтобы собрать оставшиеся вещи.
-- Тебя Том за мной прислал? -- кричу тебе.
Слышу приближающиеся шаги, поворачиваюсь и сталкиваюсь с тобой нос к носу, оказавшись в опасной близости.
-- Дом, -- ты поднимаешь руки к моей груди и виновато смотришь в глаза, -- я не знаю, что мне...
-- Тшшш… -- я прикладываю палец к твоим губам, -- Не надо снова...
Целую тебя в лоб и усаживаю на диван:
-- Мне побриться надо. Побудь здесь. -- мягко говорю тебе и спешу в ванную.
Заперевшись, сажусь на корточки, уронив голову на колени и сжимая кулаки. Дышу медленно и глубоко. Вдох-выдох. Я должен успокоиться. Сейчас я просто выйду, захвачу сумку, и мы двинемся в аэропорт. Никакого сумасшествия. Ты просто приехал, потому что я не предупредил, что пробуду здесь до конца недели.
-- «Фронтмен приехал за драммером», -- усмехаюсь я и по-прежнему небритым выхожу к тебе.
***
Лежу на кровати в позе морской звезды. Ладони на животе. Глаза в потолок. Помахиваю ногой.
Какого черта?!.
Ненавижу…
Ненавижу!
Встаю, набрасываю на плечо ремень сумки и двигаю к выходу.
Приперся, как виноватый осел!
Мерзкая, самовлюбленная скотина!
Ненавижу!
Я всерьез решаю тут же направиться в аэропорт и улететь немедленно. Немедленно!
Мой гнев похож на клокочущий кипящей ртутью котел.
Уже на самом пороге меня останавливает рука, схватившая мой локоть.
Зря ты это сделал.
Резко разворачиваюсь и заряжаю тебе кулаком по уху.
Тебя отбрасывает к стене.
Смотришь на меня так, будто тебя заперли в клетке с разъяренным тигром, держишься за голову.
Подлетаю и пинаю тебя по коленям, по бедрам.
Наклоняюсь и наотмашь стегаю тебя по щекам. Молча.
Ты тоже молчишь. Только поднимаешь руки, пытаясь защититься, и отползаешь в угол.
Сажусь на тебя верхом, прямо на живот. Хватаю за грудки и, приподняв немного, почти плюю в лицо:
-- Чтоб тебя черти взяли!.. Ненавижу тебя!..
Ты смотришь на меня своими огромными ошалевшими глазами.
Но через секунду бросаюсь на твои раскрасневшиеся от пощечин губы.
Жадно целую. Настолько крепко и ожесточенно, что твои десна вот-вот закровоточат.
Чертов урод! Ты отвечаешь на мои грубые ласки, вцепляешься в мои бедра.
Через минуту, почти в кровь искусав тебя, сдираю с тебя ремень, одним рывком стягиваю джинсы до колен и переворачиваю на живот.
Ты возбужден. Грязный мазохист.
Не удосуживаясь даже раздеться, расстегиваю молнию на своих брюках и грубо вхожу тебя.
Ты вскрикнул, но больше я не слышал от тебя ни звука, кроме тяжелого прерывистого дыхания.
Я трахал тебя, как окончательно озверевшее животное. Я хотел разорвать тебя на части.
А ты…ты… Кончая, ты немного повернул ко мне голову и выдохнул:
-- Я люблю тебя.
***
Ты был прав, мы вышли на охренительно другой уровень.
Еще пара грубых движений – и ты отпускаешь мои бедра. Мне показалось, что ты даже слегка толкнул меня… Как толкнул бы какую-нибудь шлюху, когда тебе больше ничего от нее не нужно. Получил, что хотел. Что ты будешь делать дальше?
Я лежу на животе со спущенными штанами и прислушиваюсь. Поворачиваю голову: ты сидишь на полу, прислонившись к стене, и смотришь на меня. Я не знаю этот взгляд.
Опираюсь на ладони и встаю, натягиваю джинсы.
-- Сядь, -- металлическим тоном приказываешь ты.
Оборачиваюсь и смотрю на тебя сверху вниз. Ты уставился в стену напротив, эмоций я никаких не наблюдаю.
Сползаю по стенке молча. Не сопротивляясь.
-- Нам нужно ехать в аэропорт... -- чуть хриплым голосом говорю я.
Ты распахиваешь глаза и повернулся ко мне весь. А я только смотрю на тебя любящими глазами и жду.
-- Я только что унизил тебя как последнюю... – обрываешься, поджав губы, -- Ты сумасшедший...
У меня ноет челюсть.
Ты до безумия, до помутнения рассудка любишь меня.
Тебя захлестнуло.
Накрыло.
Ты не можешь противиться себе.
Вот оно.
-- Не пытайся меня вылюбить, -- твердо говорю тебе и неожиданно, ласково накрываю твои губы.
Теперь мне остается только ожидать новых побоев. И ты уже готов замахнуть  руку... Собрать мои волосы на затылке в горсть, озлоблено искусать.
***
Я не могу больше бороться сам с собой. Не могу править себя бритвой убеждений, что я способен жить без тебя.
Ты предоставил мне возможность убедиться, что нет ничего такого, чего бы ты мне не простил. А я только ниже и ниже опускался, унижал и тебя, и себя, испытывая твою любовь.
Я не имею никаких прав на твою боль.
По всем параметрам у меня должны отсохнуть руки, если я еще хоть раз позволю себе замахнуться на тебя.
Обнимаю тебя. Всего. Всем собой.
Целую твои колючие щеки, благоговейно покрываю поцелуями все, до чего могу дотянуться губами.
Ты – мой грех и мое сокровище. Ты мне дан и в награду, и в наказание.
Я не могу жить без половины сердца, которая по прихоти коварной природы была посажена в твоей груди.
Валимся на пол, забывая об аэропортах, самолетах, студиях, альбомах…
Я так давно просто не обнимал тебя…