МАЙ 45

                Внуку моему посвящаетcя

     Страшно и одновременно радостно становится от мысли, что встречаешь уже 66 весну после дня Великой Победы. Страшно от того, что это было так давно, и радостно, потому что прожил столько лет. Увы, ни папа, ни брат, не добрались до моего возраста. Видно сказалось то, что жизнь у них была посложней моей. Они ведь на своих плечах, как и миллионы других таких же, тащили в ту войну всю тяжесть окопной и тыловой жизни.

Поэтому, для меня и для сотен тысяч таких же детей войны, слова, обращаемые к ветеранам в канун дня Победы - «Вы дали нам возможность жить», далеко не пустые. Поэтому сжимается сердце, когда видишь на экране телевизора согбенного, седого старика, держащего в руках плакатик с названием, или номером полка в надежде, что появится ещё один такой же и разделит с ним радость их общего, уже 66-го, праздника. С каждым годом их становится всё меньше и меньше и грустно видеть, как уходит он так и не повстречавшись ни с кем. Скоро все уйдут навеки и некому будет рассказать, как это было.
 
     А я ещё помню, как возвращались они, молодые, жизнерадостные, гордые от значимости своих дел и колоссальных трудов, с шиком носившие заломленные набок пилотки и заправленные за ремень, выгоревшие гимнастёрки с многочисленными нашивками о ранениях, оставивших на молодых телах неизгладимые пятна войны. Как блестели их ордена и медали и, казалось весь мир у их ног. Как далека оказалась жизнь от надежд.
 
     Кое-какие картинки из тех военных лет я уже запечатлел на бумаге, может кому-нибудь и сгодятся, для общего представления о том, что происходило в тылу, когда вся страна боролась за жизнь живых и будущих потомков. Мне не дано было проникнуть в суть происходившего и я до сих пор не могу понять, что двигало людьми, совершавшими ежедневные, никем не фиксируемые подвиги, какая сила поднимала их в атаку, когда враг сёк пулями из десятков пулемётов, что направляло их тела на амбразуры ДОТов, ведомые ими пылающие самолёты на колонны противника, что заставляло сутками стоять у станков и конвейеров, чтобы выпустить ещё один танк или самолёт, я просто фиксирую события, сохранившиеся в стареющей памяти.

     Последние годы появляется всё больше инсинуаций, связанных с войной. Молодые режиссёры снимают фильмы полные измышлений, молодые авторы пишут книги о том, что происходило, черпая сведения о тех годах из таких же лживых книг или фильмов. И вот уже смакуются ужасы штрафбатов, якобы укомплектованных бывшими зеками, а не разжалованными офицерами, и подвергаются сомнениям существование «Молодой гвардии», и муссируются фактики о прострации Сталина в первые дни войны, и показывают пьющих мужиков в не существовавших буфетах и закусывающих бутербродами, в то время как на человека по карточкам давали 400 грамм хлеба на день, а за бутылку водки, чтобы помянуть очередного убитого, отдавали целую буханку, и т. д., и т. п.
 
     Я часто задаюсь вопросом – Зачем? Что двигает такими людьми? Неужели поиск теневых мест в истории твоего народа и есть то, ради чего стоит творить? Почему право на свободу слова нужно использовать только с целью шельмования того строя, который, в конечном счёте, позволил тебе сегодня жить и живописать? Не могу понять и не хочу с этим соглашаться.

     Вот и возникла мысль написать про тот май, май Победы. Вряд ли это у кого-то изменит отношение к жизни и истории, тем более, что я не претендую на обобщения и не думаю о миллионах, или даже сотнях, читателей. Я решил просто описать то, как это было в маленьком, ничем не примечательном посёлке.

     Не знаю почему, но у меня с того года майские праздники всегда ассоциируются с солнечной погодой. Может потому, что утро первого мая всегда начиналось с песни несущейся из репродуктора: «Утро красит нежным цветом, стены древнего Кремля». А красить стены можно только солнечным светом. Может потому, что всё вокруг, в первые дни того мая, были пронизаны предчувствием радости. А радость всегда светла, всегда озарена солнечным светом и даже, если это и не всегда так, то с годами, всё равно так кажется, а может от того, что действительно, тот счастливый день был солнечным и абсолютно чистым.
 
     Прошли бесконечных четыре года. В прошлом осталось наше бегство, жуткое отступление войск до Москвы и Волги, сдача Крыма и Северного Кавказа, казалось что не выстоит страна и над ней опустится тьма, похоронив все мечты людей о светлом будущем, которое они строили для своих детей и внуков. Но был разгром фашистов под Москвой, был Сталинград и Курск, взятие Белгорода и Орла и первые салюты в честь освобождения своих, а потом и взятия заграничных городов. И вот, конец апреля 1945 года, и наши штурмуют Берлин. Война кончается!

     Первое мая 1945 года. Я, двенадцатилетний мальчишка, вместе с родителями приведенный извилистыми дорогами эвакуации, в небольшой посёлок на правом берегу Волги, в 12 километрах от города Рыбинска. Мы все живём в двух-комнатной квартире моего дяди, который поделился с нами половиной своего жилья. Собственно, ему мы и обязаны тем, что летом прошлого года оказались тут. Дядя – Главврач поселковой больницы и заведует, одновременно, родильным домом. Тётя заведует хирургическим отделением той же больницы. Они появились в Переборах (так называется посёлок) в 1941 году, куда их привезли, эвакуировав из нашего родного города.

     Переборы возникли на месте старой деревни, когда началось строительство канала Волга – Москва. Чуть ниже посёлка должна была сооружаться плотина, а вверх от неё образовывалось Рыбинское водохранилище. Строительство канала, задуманного ещё Петром 1, было начато в 1932 году, а летом 1937 года по нему уже пошли первые пароходы.
 
     Как утверждают историки, Волга в этом месте была очень мелкой и именно здесь начали сооружать дамбу, огромную плотину с электростанцией и шлюзы для пропуска пароходов. Строительство всего гидроузла началось в 1935 году, а через два года основные работы, в том числе по сооружению пристани, были закончены. Колоссальная работа была выполнена в кратчайшие сроки потому, что на стройке работали тысячи людей, которых обеспечивал лагерь заключённых в посёлке Переборы.

      Когда мы приехали в посёлок, это был небольшой городок, с прямыми улицами, в основном, застроенными деревянными домами. Дома были одно- и двухэтажными, сложенными из сосновых бревён. Такими же брёвнами были устланы и проезжие части дорог. В посёлке жил обслуживающий лагерь персонал, в том числе работники  приёмного лагпункта и управления лагерями, охрана а также вольнонаёмные и часть заключённых, живших на поселении. Несмотря на столь необычный контингент проживающих, в посёлке был стадион, монументальный Дворец культуры с огромной библиотекой, уже упоминавшаяся больница и, естественно, школа. Эти общественные здания были кирпичными. И всё же основнным объектом был огромный лагерь заключённых. Говорили, что в годы строительства канала в нём насчитывалось около 30000 человек. К концу войны там «сидело» значительно меньше, при этом часть была расконвоирована и свободно перемещалась по посёлку. Вот в этом месте, не очень далеко от Москвы, я и встретил День Победы.

     Итак, апрель 1945 года. Я учусь в школе, в пятом классе и у меня масса приятелей, с которыми мы носимся по посёлку, бегаем купаться на Волгу и устраиваем всякие пакости с десятками патронов, гранат и снарядов, во множестве добываемых на заброшенном аэродроме. Три года жизни в эвакуации превратили меня, из изнеженного отпрыска интелегентных родителей, в достаточно взрослого и самостоятельного мальчишку, воспринимавшего всё происходящее вокруг вполне здраво.

      Думаю, что если год жизни на фронте приравнивался к трём годам мирной жизни, то для нас – мальчишек и девчонок, вырванных войной из своих городов и деревень, домов и квартир, попавших в совершенно иную обстановку и вынужденных трудиться в возрасте, когда полагается играть в машинки и куклы, мёрзших зимой без тёплой одежды, считавших жмых лакомством и принявшим на свои детские плечи заботу и о своих младших братьях и сёстрах, и о доме, в отсутствии матерей, его смело можно приравнивать к двум. Дети в войну взрослели значительно быстрей, теряя свою инфантильность в суровых условиях  будь то окупации или эвакуации. Хотя во втором случае всё же было значительно проще.

    Нормально, в средней полосе России, жизнь утром начиналась в 6 часов с боя курантов, нёсшихся из включённого первым движением рук, репродуктора и заканчивалась тем же, в основном, в 12 часов ночи. Из репродукторов  мы узнавали последние сводки с фронтов, они были источниками всех новостей, из них лилась лёгкая и классическая музыка, читались рассказы и повести, детские сказки и театральные спектакли. Вообще, радиовещание – это отдельная и очень объёмная история, полная интереснейших страниц. Жаль, что никому не пришло в голову собрать воспоминания тех, кто творил его в годы войны. А может кто-то и собрал, просто, я об этом не знаю?.

      Утром вещание начиналось со слов, вроде – «Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Сегодня, к примеру, 30 апреля 1945 года, московское время 6 часов утра», - били куранты и игрался гимн, а затем шло сообщение: «Передаем утреннюю сводку Информбюро Советского Союза». Ночью также прощались и тоже игрался гимн, а перед ним передавалась вечерняя сводка о боевых действиях. Таким образом, как я уже написал, страна вставала и ложилась спать с гимном, узнавая последние новости с фронтов. Не помню точно, не-то утром, но всё же кажется, вечером, гимн исполнялся в сопровождении хора.

      С того дня, как в сводке Информбюро было объявлено, что начались уличные бои в Берлине, все понимали, что конец войны рядом. Радиорепродукторы не выключались вообще и с первыми звуками голоса Левитана, все бросались к ним. Помню с какой радостью было встречено сообщение: «Сегодня, 30 апреля в Берлине войска 1-го Белорусского фронта, продолжая вести уличные бои в центре города, овладели зданием германского рейхстага, на которое водрузили знамя победы. Нашими войсками также заняты: главный почтамт, министерство внутренних дел и до 200 кварталов в центральной части города».

     Первого мая был, как всегда митинг. На стадионе собрался весь посёлок, была в полном составе наша школа, работники порта, множество заключённых из тех, кто жил на поселении, руководство лагеря, во главе с начальником – генералом. Конечно, произносили речи, кричали здравицы, но всё происходило под особым знаком близости окончания войны. Об этом говорили выступающие, этим жили все присутствующие. Наверное это был самый радостный и искренний первомай.

     Наконец, 2 мая из репродукторов, голос Левитана произнёс: «Войска 1-го Белорусского фронта под командованием Маршала Советского Союза Жукова, при содействии войск 1-го Украинского фронта под командованием Маршала Советского Союза Конева, после упорных уличных боёв завершили разгром Берлинской группы немецких войск и сегодня, 2 мая, полностью овладели столицей Германии городом Берлин!» Дома, уверен, что не только у нас, разговоры уже велись только на тему: «Так, когда же? Может завтра?»

     Только с годами, когда сын вырос и стал уезжать один, а потом с семьёй, я понял какого это волноваться – добрался, не добрался, не случилось ли чего в аэропорту, или в дороге. Так это в мирное время, а какого было родителям и дяде с тётей, когда их дети вот уже почти 4 года, под бомбами и снарядами, ежесекундно рискуют жизнями рядом с миллионами таких же сыновей и дочерей. С каким нетерпением ждут они писем и с каким содроганием каждый раз открывают очередной треугольник с такой же треугольной печатью «Проверено цензурой». И разве только они одни? Так было в каждой семье, от семей членов Правительства и Политбюро, до рабочих и колхозников. Везде седели и на глазах старели отцы и матери в ожидании тех, кто там, на фронте, должен был, по зову собственной совести и во имя Родины, подставлять свои мальчишеские груди под дождь пуль, осколки гранат, мин, снарядов и бомб. Вряд ли сегодняшнее поколение может себе представить, с каким нетерпением и душевной болью, на всём пространстве огромной страны, на фронте и в тылу, ждали эту последнюю сводку о конце войны. А какого было её ждать, сознавая, что остались считанные часы, а твой, или твоя, ещё там, в этом пекле, и ещё всё может случится. И ведь случалось. Страшно сознавать, но случалось и после.

     После 2 мая во всех домах свет горел далеко заполночь. Все боялись, что сообщение о Победе может произвучать ночью, и мы не услышим. Передать это чувство нетерпения – невозможно, тем более, что дети его ощущали гораздо слабее нежели взрослые и, тем не менее, и в школе, и на улице, и дома, все наши разговоры крутились вокруг только этой темы.
     Прошла почти неделя со дня взятия Берлина, а сообщения всё не было. Заканчивался день 8 мая, прозвучала последняя сводка и гимн, но никто не ложился. Мы сидели в большой комнате, старшие играли в карты, я читал что-то. Мама постоянно гнала меня спать, а мне не хотелось. Наконец, встал дядя и сказал: «Гришка, пошли спать. Завтра на работу». И мы пошли укладываться.

     Возможно, что я даже заснул, но в 2 часа ночи раздался страшный крик. Мои сдержанные родители, редко проявлявшие свои эмоции вслух, и не менее сдержанная тётя орали, как ненормальные что-то вроде «Урррраааааа!!!». Я вскочил, все выбежали на улицу. Все окна в посёлке светились, люди выбегали на улицу, не в силах удержаться в своих стенах ибо радость не вмещалась в замкнутом пространстве квартир. Людей охватило безумие. Все кричали, прыгали, обнимались, плакали, смеялись.
 
     Началась пальба. Она пришла со стороны лагеря. Видно, там охрана стала стрелять в воздух. Лучи прожекторов на вышках устремились в небо, в посёлке стали стрелять из ракетниц и разноцветные шлейфы ракет то тут, то там, освещали чистое небо. Образовывались какие-то группы, появились даже бутылки с водкой, которая приберегалась именно на этот случай. Но она даже была не нужна, люди пьянели от самого чувства – Победа! Она пришла! Мы победили! Именно МЫ! Не только те, кто там, на фронте, а и Мы все. Одна страна, один народ!

     Из включённых на всю мощь репродукторов, вывешенных на столбах к 1 мая и не снятых, такой узнаваемый голос Левитана, заглушаемый криками и песнями, продолжал читать: « .... Германское Верховное Командование немедленно издаст приказы всем немецким командующим сухопутными, морскими и воздушными силами и всем силам, находящимся под германским командованием, прекратить военные действия в 23-01 часа по центрально-европейскому времени 8-го мая 1945 года, остаться на своих местах, где они находятся в это время и полностью разоружиться, передав всё их оружие и военное имущество местным союзным командующим или офицерам, выделенным представителями союзного Верховного Командования, не разрушать и не причинять никаких повреждений пароходам, судам и самолётам, их двигателям, корпусам и оборудованию, а также машинам, вооружению, аппаратам и всем вообще военно-техническим средствам ведения войны.

Германское Верховное Командование немедленно выделит соответствующих командиров и обеспечит выполнение всех дальнейших приказов, изданных Верховным главнокомандованием Красной Армии и Верховным Командованием Союзных экспедиционных сил.....»

     А на улицах и во дворах творилось что-то ирреальное. Назвать это вакханалией, не поворачивается язык, но и придумать определение происходящему, у меня запаса слов не хватает. Незнакомые люди бросались друг к другу, что-то кричали, перебегали от одной группы к другой, отплясывали какие-то непонятные танцы, дети прыгали, орали «Ура». Появились мужчины в гимнастёрках с медалями и орденами, на костылях, хромые и безрукие, с видимыми и невидимыми шрамами. Их хватали, качали, подбрасывая в воздух. Сколько продолжалось это буйство, не помню. Мы вернулись домой, собрали кое-что на стол, дядя вытащил фляжку со спиртом из своего НЗ и все выпили за Победу.

     Скорей всего мы не спали в ту ночь, а утром весь посёлок опять собрался на стадионе. Никто не звал, не назначал время, но люди шли туда сами. Наверное, всеми владела одна мысль, что в такой день надо быть всем вместе, ибо это общая радость и ею надо делиться со всеми. За 25 лет Советской власти большинство людей привыкло к коллективизму. Колхозы, совхозы, предприятия, школы, детские сады и ясли, даже коммунальные квартиры, прививали это чувство. Война усилила его многократно. Миллионы людей, выброшенных из своих гнёзд в далёкие азиатские республики, или в Сибирь, находили пристанище у совсем незнакомых людей и никто не спрашивал откуда ты и не делил на белых и чёрных.

     Над стадионом гремела музыка, потом начался стихийный митинг, говорили речи, славили Сталина и партию, поминали погибших и все были уверены, что с завтрашнего дня мы заживём опять, как до войны и уж войны больше никогда не будет.

     Увы, прошло много, много лет, а с таким трудом и жертвами завоёванный мир, так и не наступил. Да, мировой войны, к счастью, нет. Но за эти 66 лет воевали и воюют на Ближнем Востоке, нет мира между Кореями, льётся кровь в Ираке, были пять лет нашей войны в Афганистане, американцы бомбили Югославию, а англичане Фолклендские острова  и т. д., и т. д. Но главное не в этом, а в том, что мы в стране потеряли эту общность, чувство сопричастности к одному народу, мы уже прячем и радость и боль, не вынося её на улицу, или во двор. Туда выходят только футбольные или хоккейные фанаты, гордясь победой своей команды так, будто произошло мировое событие. Мы разделили страну, с такими муками, на протяжении 350 лет собираемую воедино, и ищем исторические аналогии, для оправдания совершённого кощунства.

     Как же произошло, что на земле, перепаханной танковыми гусеницами и колёсами ГАЗиков и «Студебеккеров», покрытой рваными ранами от миллионов бомб и снарядов, рвавшей её тело, оглохшей от взрывов и омытой реками крови её детей и слезами матерей, сегодня, всего через 66 лет после объявленной тишины, мы вспоминаем о тех, кто её принёс, только в канун дня Победы. Мало того, появляются люди призывающие забыть всё это и не только забыть, но и исковеркать, признать неправильным. Как могут жить у нас люди, вскидывающие руки в фашистском приветствии и носящие повязки с символикой весьма схожей со свастикой?
 
     Когда, мы, наши старшие братья, отцы и матери, пропустили и допустили то время слома в умах этих Иванов – родства не помнящих? Может это произошло, когда, в очередной раз, не прислушавшись к мнению тех, кто перед боем писал: «прошу, в случае моей смерти, считать меня коммунистом», подвергли сомнению и поруганию роль Сталина, приклеив ему шутовской ярлык «Вождя всех времён и народов». А может, когда дали возможность писакам, отнюдь не без роду и племени, утверждать, что надо было сдать Ленинград, во имя сохранения миллиона жизней? Или тогда, когда подвиг солдата Матросова стали препарировать скальпелем для проверки его психики, или когда стали копаться в историях подвигов героев войны, проверяя их на точность и тем самым сея сомнения в истинности?

    А может всё проще? Сегодня мы пожинаем плоды того, что те, кто там, наверху, обязан был думать о последствиях, а у них, в этом раже ниспровержения, не возникло даже и мысли о том, чем может закончиться замена, на полках книжных магазинов Катаева и Паустовского, на Солженицына и Шаламова. Когда допустили, что место «Первой перчатки» занял «Рокки», «Семерых смелых» - «Великолепная семёрка», а «Подвиг солдата» и «Коммуниста» затмил «Рембо»? Как обеднела нравственно наша молодежь, когда перестали издавать «Белеет парус одинокий,» а его место занял «Остров Крым». А может всё началось с того, что под визг и улюлюкание толпы, стали свергать с пьдесталов памятники тем, кого ещё вчера считали умом и совестью, замещая их теми, кто их порочил?

    Однако, скорей всего это сумма всех просчётов. В том числе и безжалостного небрежения к нуждам и чаяниям тех, кто вернулся с войны. Нет, я никоим образом не хочу умалить талант тех, кого сегодня противопоставляют деятелям, авторам или героям книг и кинофильмов из нашего Советского прошлого, однако, надо было понимать, что низвергая идеологию социализма, необходимо противопоставить ей нечто равноценное, а этого и не оказалось. Думаю, бездарные правители, увы, не сумели понять, что умы, как и природа, не терпят пустоты. И заняло в головах молодых, место любви к Отчизне, чисто коммерческое отношение к ней.  Вот и получили мы то, что получили.  Жаль!

     А закончить мои сентенции, я хочу отрывком из стихотворения Михаила Ножкина. Мне кажется, что оно очень схоже по мысли с тем, о чём написал.

Так знай же, мальчик, цену счастья,
Знай, перед  тем, как жизнь начать!..
А может, дед неправ отчасти,
А может, лучше промолчать?
Как говорит один знакомый, -
Зачем былое вспоминать?
Мы много лет уже, как дома,
Давно уж кончилась война,
Давно уж всё переменилось,
И те давно уже не те,
Давно пора забыть, что было
На безымянной высоте.
Довольно, хватит в прошлом рыться,
Что было, сплыло навсегда...
Он, правда, сам то «этих фрицев»
В глаза ни разу не видал...
Но люди есть и будут люди,
И всех, мол, надо уважать,
Давайте, граждане, не будем
Их нашим прошлым обижать!..
О, психология мещан,
Она в нём все-таки проснулась!
Ему-то можно всех прощать,
Его война и не коснулась.
Он выжил, уцелел тогда,
Сберёг здоровье и фигуру,
Блестит на лацкане медаль -
За оборону личной шкуры!
Он жив, он даже учит жить,
Ему за прошлое не больно,
Ему на тех, кто ТАМ лежит,
Плевать с высокой колокольни.
Он в славе, на виду всегда,
Он в кабинете важно киснет,
И щёки со спины видать,
И пузо по колено виснет...
Он говорит: - Пора забыть,
Мол, столько лет, мол, сколько можно!
Но как же быть, но как же быть,
Когда забыть-то невозможно!..
Но как же быть, коль до сих пор
Дым над планетою витает,
Но как же быть, коль до сих пор
В семье кого-то не хватает.
Коль до сих пор отец в ночи
Вдруг начинает тихо плакать,
Иль вскакивает и кричит -
Вперед! За родину! В атаку!..
Коль до сих пор, терзая слух,
Скрипят на улицах протезы,
Коль до сих пор от слёз старух
Ржавеет на крестах железо!..
Эй, вы, грядущие века,
Глядите же, глядите сами, -
Прохожего пустой рукав
Трепещет на ветру, как знамя!..
Забыть? Сменять кружки медалей
На звонкие кружки монет,
Страданья отнести к преданьям
И спрятаться за давность лет!?..
Нет, надо помнить, слишком рано,
Не время нам отбой трубить,
Мы обещаем ветеранам
Войны вовеки не забыть.
                2011г.