Из Trinity blood

Лекарство от жизни

Автор: ваш покорный слуга _Panzer__Magier
Рейтинг: детский
Пейринг: Авель, Исаак, Трес, статуя командора кардинала
Жанр: ангст
Размер: Мини
Дисклаймер: персонажи не мои: я - не я, и Сфорца не моя
Предупреждения: ООС, писано не согласованно с записками Сунао, где, помнится, Рим был стерт с лица земли

Эпиграф: Вслед за снегом пошел дождь, за ним — два дурака (Шекли)


 Он был единственным, кого Катарина узнала на пороге смерти. Киборг отчетливо помнил последнее прикосновение белой иссохшей руки, искавшей его ладонь. Ясные глаза кардинала глядели мутно, куда-то сквозь него:
 — Трес… Трес, побудь со мной.
 И Трес был рядом, даже когда Катарину, в странно не шедшем ей белом платье, опустили в сухую землю старинного кладбища. Он так и остался, коленопреклоненный, словно в молитве, у подножия мраморного ангела со знакомыми неулыбчивыми губами женщины, вынужденной быть сильной.
 Иногда сюда приходили люди, занесенные в его базу данных, бросали несвежие цветы и ничего не значащие слова. Тогда киборг ненадолго выходил из режима ожидания, завидев знакомые лица. Но с каждым годом люди приходили все реже, все больше времени Трес проводил во сне, скорее похожем на смерть. Но знает ли смерть тот, кто никогда не жил?
 Падали листья с кладбищенских лип, сгнивая под бесконечным дождем. Пряно и горько пахли они. Уходили все, кто раньше, кто позже: Леон и Хью, Профессор и Кейт, Моника и Кайя. После смерти Алессандро правление Медичи тоже было коротко. И Леди Смерть и Марокканский Дьявол, несомненно, встретили в свое время своих тезок.
 Снег укрывал мраморные надгробья и скелеты деревьев, инеем ложился на ресницах – а Трес стоял.
 Уходили друзья и враги – не стало ни могущественных розенкрейцеров, ни самого Контра Мунди. Ни убитой им сестры. Ни хрупкого, выстроенного перемирья между Империей и людьми.
 Снег серел и таял, уходя мутной жижей в землю, а Трес стоял.
 Время немилостиво даже к мафусаилам – любимым детям его. Вслед за Императрицей проследовала ее верная Милка. В пламени новой войны растаяли тени и отважной Астароше, и Йона Фортуны.
 В Рим врывалась пахнущая свежестью и первыми цветами весна. А Трес все стоял .
 Осыпались лепестки старой яблони у могилы, падали на потемневшего ликом ангела, на порыжелую сутану патера. Новые кладбищенские сторожа уже забывали обмахивать его метлами. Вокруг его ног обвился зеленый плющ.
 Волосы и клочья одежды пропитались пылью. Осенний дождь превратил ее в серую корку, а Треса — в обгаженный голубями памятник самому себе. Даже редкие посетители не обращали внимания на сгорбленную фигуру, считая ее либо полуразрушенной статуей, либо забредшим случайно пьянчугой.
 А дождь все шел.
 Кварталы старых, угрюмо поблескивающих заляпанными окнами домов походили на тени озябшей скотины, сбившейся в стадо от непогоды. Мокрые ветви деревьев хлестали по стеклам. Узкими улочками стекали потоки грязной пенящейся воды. Через черные ребра кладбищенской ограды протиснулась тень, зажимая под мышкой что-то заботливо замотанное в старую газету. Он остановился у одной-единственной могилы — долговязый парень в сером пальтишке с чужого плеча. Из коротких не по росту рукавов торчали тощие запястья. Ветер трепал неопрятный длинный хвост серебристых волос.
 — Здравствуй, Катарина – глухо молвил крусник, обращаясь к ангелу с темными от времени крыльями – Прости меня…
 За что? За то, что пришел только сейчас, почуяв глухую боль одиночества в душе? За то, что не был рядом, когда ей был нужен? Когда она умерла? Нет. Ты был нужен Катарине, когда она жила — и недобитая совесть когтистой кошачьей лапкой провела по сердцу.
 Авель близоруко сощурился сквозь закапанные дождем стекла очков. Глупо было бы полагать, что кладбищенское надгробье, пусть даже похожее на кардинала, ответит ему.
 — Объект идентифицирован. Авель Найтроуд специальный агент Акс — медленно произнес за его спиной знакомый монотонный голос. Крусник истово перекрестился, вслух произнося вовсе не слова молитв.
 Темный силуэт, принятый было за урну, со скрежетом приблизился к нему, сверля одиноким красным огоньком. Другой глаз Треса поврежден и незряче тускл, волос местами вылез, а сутана превратилась в ворох ветоши, но это был несомненно Стрелок.
 -Трес, это ты?! – с восторгом воскликнул патер.
 — Позитив.
 — Но что ты делаешь тут?
 — Следую приказу 44/2178 кардинала Катарины Сфорцы.
 -А что она тебе велела? – ласково, словно ребенка, спросил крусник киборга.— Побыть с ней.
 Бедная Катарина, ты вершила судьбы стольких людей и стран, холодная и крепкая как сталь, и только стальной человек мог последовать за тобой до конца и даже дальше. И все, кто помнит тебя — это только я и бедный, проржавевший Трес – подумал патер.
 А скоро неумолимое время сотрет и из его памяти ее образ, он будет блекнуть и тускнеть, оставив только имя и выцветшую старую фотографию. На ней они оба в белом: девочка с серьезными не по-детски глазами и он, Авель, совсем такой же, как сейчас. Ну, почти что.
 Патер бережно развернул мятую газетку, в которой оказался букет астр, беззастенчиво украденных с клумбы. Он разложил похищенное у ног ангела и удовлетворённо созерцал дело рук своих. Стрелок, натужно жужжа, наклонился и поправил выбившийся из вороха цветок.
 — Правда она была…чудесная?
 -Вопрос не понят.
 — Ну, в смысле, такой другой никогда не было и не будет.
 Трес, задумавшись, скорбно пожужжал механизмами:
 — Ответ позитивный
 — О, да! — промолвил до боли знакомый голос из темноты и сипло закашлялся: — Восхитительная была женщина: божественно красивая и ума, знаете ли, недюжинного. Таких теперь не делают…
 Авель отшатнулся, бормоча ругательства, а Трес молниеносно наставил два ствола в сторону черной фигуры, плывущей в шлейфе сигаретного дыма.
 — Кемпфер!
 — Собственной персоной – поклонился маг.
 — Но…но вас же убили! – хлопнул глазами Авель
 — Вероятно, несильно – бархатно рассмеялся Исаак – Патер Трес, может, опустите оружие, а то у меня складывается впечатление, что вы мне не рады.
 Кемфер жестом профессионального фокусника из-под полы извлек букет белых лилий и закурил. Казалось, маг не постарел ни на миг – его профиль, как и прежде, был четок и тверд, волосы, спадавшие до колен – черны без единой серебряной нити. Но что — то изменилось в нем, неуловимое на первый взгляд: под непроницаемыми сумрачными глазами залегли тени.
 Они молчали, а дождь все шел, унылый и мелкий.
 — Жаль, я не знал ее так, как вы, святой отец – нарушил молчание Исаак – А ей было так мало отпущено. Кардинал меня искренне восхищала.
 И вас, красавица, и вас коснется тленье,
 И вы сгниете до костей,
 Одетая в цветы под скорбные моленья,
 Добыча гробовых гостей.

 Скажите же червям, когда начнут, целуя,
 Вас пожирать во тьме сырой,
 Что тленной красоты — навеки сберегу я
 И форму, и бессмертный строй.
 — Вы любили? – в глазах крусника одновременно чудились магу грусть брошенного ребенка и боль бесконечно старого, утомленного миром нечеловеческого существа. Если не почти сходного с ним самим, то обреченного на то же.
 — Кого, Бодлера? – приподнял бровь Исаак – Я до сих пор его люблю. Блестящий классик…
 — Ее…
 — Наверное, когда-то оба мы были на это способны – изящным жестом сбил пепел маг – Но слишком давно. Привязываясь к скороминущему, мы теряем с его уходом часть себя. А как жить вечно, утратив рано или поздно себя самого? Единственное, что мы можем сделать для тех, кто смертен – это хранить память о них, и только так они могут оставаться с нами.
 Исаак бережно положил белые лилии к надгробью и грустно улыбнулся, вернее, просто растянул тонкие губы.
 — Пойдемте, святой отец…
 Авель неуверенно глянул на Кемпфера.
 — Кто старое помянет – тому глаз вон – молвил панцермагир, но глянув на Треса, невинно кашлянул в кулак. — Все же затяжные беседы под дождем на кладбище не способствуют излечению ревматизма. А я немолодой ЧЕЛОВЕК, в отличие от вас…
 Они двинулись к воротам в ненатянутом, почти дружеском молчании. Трес иногда вслух читал надписи и даты на надгробьях, сверяя имена со своей базой данных.
 Дождь все шел и шел, каплями скатываясь с сияющих сапог панцермагира.
 Внутри Треса что-то громко екнуло и заскрежетало. Заклинивший киборг тихо и покорно осел на колени, как теленок под обухом.
 — Трес! – сдавленно крикнул Авель.
 Но жизнь еще теплилась красной искрой на дне единственного зрячего глаза.
 Давайте подтащим его туда – кивнул Исаак на маслянистое пятно света под фонарем – на обочину. Я постараюсь починить, а то мы с ним далеко не уйдем. Мой саквояж остался в номере, но кое-что полезное в карманах найдется…..
 Киборг был ужасающе тяжелым, и двоим мужчинам едва-едва удалось приподнять его за плечи. Вынырнувшая из потемок толпа пьяных подростков громко загоготала – дескать, взрослые люди, а в выпивке послабей их будут. Пустая бутылка пролетела прямо перед носом рассеянно захлопавшего глазами святого отца и брызнула осколками стекла. Панцермагир бросил на беспокойное юношество исполненный холодного негодования взгляд. Но пальцы в нечистых перчатках не скользнули в магических пассах, тонкие губы не шевельнулись, произнося заклинания. Когда Кемпфер отвел глаза и закурил, плечи его как-то уныло ссутулились. Руки мага заметно дрожали.
 -Исаак, вы больны? – спросил Авель
 — Неизлечимо. И вы… И я… И даже он – пустил струйку дыма в сторону недвижного Треса розенкрейцер.
 — Чем же?
 — Жизнью, мой друг, жизнью.
 Кемпфер потер виски и сказал совершенно будничным тоном:
 — Похоже, я устал…..
 А дождь все шел и шел, мелкий и заунывный. Папа Римский, дряхлый, доживающий последние дни старец, глянул в окно, где метались тени листьев среди ватиканских садов и зябко поежился. Хотя, несмотря на возраст, он еще сохранил былую выправку и ясный ум (хотя бы частично), стариковские кости нещадно ныли от сырости. А в молодости, помнится, он отличался отменным здоровьем – подумал он. С каждым днем он все хуже понимал происходящее с ним, зато картины молодости, приходившие к нему из глубин памяти, были отчетливы, словно все было только вчера. Той самой молодости, в которой его звали Петром.
 Дождь почти перестал идти. Вдоль переулка плелись трое: долговязый очкарик в ношеном кургузом пальтишке, странный длинноволосый господин, одетый во все черное, и третий, в лохмотьях откровенно бомжеватого вида. Он был грязен, шел нетвердо и странно жужжал.
 — Исаак… Ведь можно я вас буду звать Исаак?
 — М-м-м?
 — Я…я тоже устал – сказал Авель, хлюпая промокшим ботинком.
 Маг с полуулыбкой достал из недр плаща поблескивающую фляжку:
 — Хлебните. Считайте, что это лекарство…
 — От чего?
 -От жизни…
 Авель сделал большой глоток и тут же закашлялся:
 — Так это ж коньяк!
 — Заметьте, недурной…