Номерной завод

НОМЕРНОЙ ЗАВОД

1. Тетрадь.
 
Чаще всего с пустяков, на первый взгляд, всё и начинается.

Два года назад, во время отпуска пропал без вести мой старинный знакомый Караваев. Был он любителем, как сейчас модно говорить, экстремального отдыха. Вечно то сплавлялся на плотах и лодках по таёжным речкам, то ходил в какие-то немыслимые по сложности маршруты на плато Путоран или по берегам Восточно-Сибирского моря.

Я ему, помнится, завидовал по-страшному. Не каждый вот так бросит город со всей его налаженной современной жизнью, и отправится в дикую тайгу на поиски мамонта, или Земли Санникова. А Караваев был тем самым не каждым.

Появлялся он в городе после своих странствий с опухшим от укусов гнуса лицом, тёмным от загара, обветренными губами и руками, чёрными от въевшейся в задубелую кожу золы походных костров, но всегда с кучей всяких интересных историй.

В последний раз хватились Караваева на работе, когда он не вышел на неё после отпуска. Сначала его начальник, а потом и из отдела кадров безуспешно звонили ему домой. Потом начали звонить по номерам телефонов, которые были записаны в его служебной телефонной книжке. Так я и узнал, о том, что он пропал.

Караваев, после развода с женой, жил один в однокомнатной квартирке в старом доме возле Усачёвского рынка. Это была квартира его дяди, доставшаяся Караваеву по наследству после кончины родственника. Дочка Караваева с бывшей супругой жили в кооперативной квартире на Ленинском, которую они купили ещё в 70-х годах, и которую мой знакомый после развода оставил им в пользование.

Знакомство у меня с ними было “шапочное” – как-то несколько раз заходил я вместе с Караваевым к нему на бывшую квартиру. Он оставил жене и дочке два шкафа набитых книгами, вот иногда и заходил взять книгу - отдать книгу. А были там, в этих двух шкафах с раздвижными толстыми стёклами: два выпуска, по двадцать томов каждый, детгизовской “Библиотеки приключений”, двадцать пять томов молодогвардейской “Библиотеки современной фантастики”, множество мировских книжек “Зарубежной фантастики” и, детгизовских же, томиков из “Библиотеки приключений и научной фантастики”, и ещё много чего... Да и Стругацких он собрал почти всё, что они написали. В общем, и библиотеке его, я тоже завидовал.

А в нынешнем ноябре мне позвонила его дочка, и сказала, что все дела по наследству завершены, и что, если я хочу, то могу взять на память о папе его бумаги. Что за бумаги, она не уточнила. Мы договорились о встрече на Чистопрудном бульваре в полдень – так ей было удобнее.

Помню, это был будний день, я отпросился пораньше на обед, проехал несколько остановок на метро и вышел из старого вестибюля “Кировской” на бульвар. Напротив входа стоял угловатый вагон старого трамвая с большой чёрной буквой “А”, нарисованной на белом жестяном круге, прикреплённом над кабиной вагоновожатого. Это был экскурсионный вагон, и в любое другое время я с удовольствием бы прокатился в нём по бульварам и улицам города.
 
Осторожно озираясь по сторонам, дабы не угодить под колёса машин, я перешёл через закруглённые на повороте трамвайные пути, и мимо памятника Грибоедову по гранитным ступеням спустился на дорожку бульвара. Я взглянул на свои наручные часы. Встреча мне была назначена через пятнадцать минут у пруда. Времени должно было хватить на неторопливую прогулку.

Почти все деревья сбросили листву, и теперь их голые ветви отчётливо вырисовывались на фоне неожиданно безоблачного неба. Негреющее солнце в синем небе. Прохладный воздух. Молчаливые пешеходы. Нерезкие тени на утрамбованном крупном песке бульварных дорожек. Я остановился возле старого дерева, до сих пор не сбросившего своей мелкой листвы. Редкая в наших краях акация ещё не заснула на зиму, и вся трепетала под слабыми дуновениями ветра.

Стояла необычная для глубокой осени тёплая и сухая погода. Ночные заморозки были редки и не глубоки. Обманутая странным теплом акация, зеленеющая в лучах низкого ноябрьского солнца, на какой-то миг заставила меня подумать: так может выглядеть мир после смерти. Мир тихий, ласково солнечный. Мир, где уже ничего не происходит и не может произойти. Мир, где все желания уже исполнились, и ждать уже нечего. Мир, в солнечном свете которого ты застыл, как застывают в глубине янтаря прилипшие миллионы лет назад к древесной смоле мухи или муравьи.

Я достал пачку “Винстона”, и закурил, подставив лицо солнечным лучам, пробивающимся через мелкую листву. От еле ощутимого тепла на щеке, как от неожиданной ласки, мне стало грустно.
 
Караваевская дочка уже ждала меня у одной из садовых лавочек, что стоят у пешеходной дорожки, огибающей пруд. Мы с ней были едва знакомы, и она без особой приветливости поздоровалась со мной, уже вытаскивая из кожаной сумочки, висящей на сгибе её локтя большой белый почтовый конверт, в котором лежало что-то прямоугольное и довольно толстое.

Дежурно улыбнувшись, она протянула мне конверт и произнесла: -Когда разбирали папины бумаги, я нашла этот конверт у него в выдвижном ящике стола. Как видите, конверт подписан… Я взял конверт у неё из рук и увидел на нём надпись синими чернилами – мою фамилию и имя. Я перевернул конверт – он был вскрыт. Караваевская дочка слегка покраснела, но я сделал вид, что всё моё внимание сосредоточено на общей тетради в чёрном потрёпанном ледериновом переплёте, которую я извлёк из конверта.

Я согнул тетрадь пополам и пустил её страницы мимо большого пальца левой руки. Перед моими глазами замелькали пожелтевшие страницы бумаги в клеточку, сплошь исписанные чернилами разного цвета. Тот, кто исписал мелким аккуратным почерком всю тетрадь, пользовался при этом перьями разной толщины.
 
Между скреплённых ржавыми стальными скобами листов тетради мне попался отдельные, сложенные пополам листки белой офисной бумаги формата А4. Видя, что я собираюсь развернуть эти бумаги, Лида, караваевская дочка, заспешила, и, сославшись на обстоятельства, попрощалась со мной.

Я закурил сигарету, провожая глазами её лёгкую фигурку, перебежавшую улицу за бульварной оградой пока она не скрылась за углом старого дома на углу ведущего к Центру переулка. Потом я развернул первый листок из пачки, что держал всё это время прижатой к обложке тетради.

То, что я прочитал на листке в тот день, на пути на работу, и в последующие дни в старой тетради, заставило меня по другому посмотреть на мир, который, как мне казалось до этого, я знал довольно неплохо.
 
В дальнейшем повествовании я постараюсь своими словами изложить события, о которых довольно нерегулярно в своих дневниках рассказывает человек, имя которого долгие десятки лет находилось в полном и незаслуженном забвении. Этот человек сделал для отечественной авиации столь много, что будь у меня желание раскрыть его настоящее имя, оно встало бы в один ряд с именами прославленных отечественных авиаконструкторов ХХ века.

Но время, когда можно будет называть вещи своими временами, ещё не наступило. Правда – это очень ценная вещь. Именно поэтому правда так редко встречается в этом мире в виде открытых месторождений. Чаще всего правду следует кропотливо искать. А, найдя, пользуясь аналогиями с добычей золота, крупицы правды надо терпеливо отделить от многих тонн пустой породы, то есть - ото лжи, от полуправды и от слов, очень похожих на правду, но правдой на самом деле не являющейся.
 
Единственным потребителем правды на планете Земля является человек. Он же, этот человек, является универсальным инструментом, способным отличить правду от не правды, очистить правду от примесей вымысла, и донести эту правду до потребителя – то есть до самого себя! Но иногда чистая правда может подействовать на человека как яд…

2. Где-то на Восточно-Сибирской низменности...
 
Вот, что я прочитал на отдельных листках бумаги, плотно исписанных мелкими буквами.

…Когда мы поняли, что заблудились, невидимое за облаками солнце начало, должно быть, уже клониться к лесистым вершинам далёких сопок. Об этом мы догадывались по убыванию освещённости. Стрелка компаса всё так же медленно вращалась по кругу. Такие вещи раньше можно было наблюдать в районе КМА – Курской магнитной аномалии, до того как там не выбрали всю железную руду.

Среди нас не было геологов, и никаких внятных объяснений происходящему здесь найти мы не могли. Про хвалёное же GPS, которое вышло из строя первым, никто из нас без мата и вспоминать уже не мог. Мы стояли на топкой низменности, в окружении густого подлеска под невысокими кривоватыми соснами и тёмноствольными осинами. Из низко плывущих серых клочковатых туч непрерывно сеяла мелкая водяная пыль. Она скапливалась на кончиках листьев осин и иголок сосен и крупными каплями непрерывно падала вниз, на землю, туда, где мы остановились в душной полумгле под деревьями, чтобы в очередной раз попытаться сориентироваться.
 
Петрович откинул накомарник на тулью своей широкополой армейской панамы, вытащил из кармана портсигар из нержавейки, и, щёлкнув замочком, достал из него сигарету с фильтром. Бросив взгляд на бесполезный компас, он смачно выругался и, оторвав от сигареты фильтр, прикурил от ярко вспыхнувшего в полутьме пламени своей старой “зиппо”.

-Слышь, Петрович! – окликнул я его, стаскивая тяжеленный рюкзак с ноющих плеч.
-Дело-то, дрянь! – говорю, –Леший нас за собой водит…

-Какой, на фик, леший! - живо откликнулся Петрович, отгоняя одной рукой с зажатой в кулаке сигаретой комаров от лица, а другой расстёгивая молнию на джинсах, намереваясь помочиться на ствол осины.
 
-Идем, как шли, у меня внутреннее чутьё на магнитные линии, - пошутил Петрович, становясь к нам с Валькой спиной.

Валька тоже снял с плеч рюкзак с палаткой, и сейчас стоял, озираясь по сторонам, и пытаясь разглядеть окрестности сквозь переплетение веток подлеска. Петрович сделал своё дело, с жиканьем застегнул молнию, и щелчком среднего пальца фасонисто отправил окурок по высокой дуге в подлесок.

-Туда надо идти, - махнул рукой Валька куда-то в бок, и наклоняясь за рюкзаком.
 
-Чего там? – Петровичу явно хотелось ещё передохнуть.

-Да, вроде, местность в ту сторону повышается, - ответил Валька, отодвигая в сторону ветку молодой ёлки, стоящей у него на пути.
 
Мы с Петровичем навьючили на себя рюкзаки, и двинулись вслед за Валькой. Через полчаса хода под подошвами сапог перестала хлюпать вода, что само по себе было замечательно, но перед нами появилось препятствие в виде старого лесного завала. Среди лежащих на земле древесных веток и стволов, покрытых белыми лишаями плесени, успел прорасти новый лес. За этим частоколом невозможно было разглядеть ширину неожиданного препятствия.
 
-Буря, что ли, поваляла дерева? – ни к кому особо не обращаясь, громко спросил Петрович.

-А хрен его разберёт, - ответил Валька устало. – Попробуем обойти….

Мы свернули вправо, и пошли параллельно завалу. Ещё через полчаса, мы опять остановились. Сплошной завал слева от нас уходил вдаль насколько позволял увидеть лес.

Петрович, а вслед за ним и мы с Валькой сбросили на траву рюкзаки. Неугомонный Петрович тут же полез в завальную чащобу с хрустом ломая прогнившие ветки.
 
-Какая на фуй буря, мужики? Тут не буря, член моржовый, поработала… Валите ко мне! –проорал Петрович, оглядываясь в нашу сторону.

Мы продрались к нему сквозь ветки подлеска, стараясь идти по уже проторённому Петровичем пути.

-Во – смотрите! – Петрович ткнул рукой в нескольких направлениях.

Наклонившись ниже к земле, мы осмотрели несколько пней, на которые он указал. Судя по ровному срезу, эти деревья когда-то давно были спилены пилой. Втроём мы осмотрели в округе пней тридцать. Везде одно и тоже – надрубы топором, а потом в дело вступала пила.

Мы вернулись к рюкзакам.

-Хреново, мужики… Ничего не понятно… Тут же местность необитаемая, гнилая, никчемная… А эта хрень – классическая засечная полоса! Кто и, главное, на фига её тут возводил? – Петрович смотрел на нас, отвинчивая крышку своей армейской фляги с остатками коньяка, который он берёг даже от себя.
 
Ведь блудили мы по тайге второй день, пытаясь выйти к таёжной речке, где должны были нас ждать двое мужичков из села Покровское, что стояло в километрах трёхстах ниже по течению. Мужики должны были прибыть из села на моторке, и к нашему приходу, как мы с ними сговорились за два ящика водки, соорудить для нас плот. А уж на плоту мы бы сами, не спеша, сплавились бы к жилью, к людям.

Водку мы им обещали купить в сельпо на обратном пути, когда проплывали бы мимо Покровского. В качестве аванса, ещё будучи в селе, выдали мы им, конечно, по паре бутылок водочки. Но не более того, иначе самим бы пришлось плот ладить – хрен бы наших мужичков мы дождались. Сами знаете, как у нас заведено – если водка мешает работе, то бросай её, работу, значится…

А чего мы в тайге оказались? Да хобби у нас такое. С детства шило в одном месте торчит, как моя бывшая говорит… Не сидится нам на одном месте. Все едут в отпуск на юга, на тёплые моря, а мы – в противоположном направлении с приятелями тянемся.

Вот бывали вы на южном берегу Северного Ледовитого океана, напротив Новосибирских островов? А мы – бывали. Места абсолютно дикие. Чёрные береговые скалы с неисчислимыми орущими птичьими базарам. Узкие полоски пляжей, покрытые гниющими водорослями и бурой пеной, заливаемые до самого подножья скал прибойными волнами. Редкие “фонтаны” выдохов китов среди серо-зелёных волн. Серо-красные туши моржей, то появляющиеся, то исчезающие в волнах на ракушечных банках, где они своими саблями-клыками, свисающими с верхних челюстей, отдирают с донных камней ракушки-мидии для своего пропитания.

Скажете не интересно? А однажды утром мы там нашли выброшенную после шторма на берег избитую волнами тушу невиданного животного без лап, с длинным толстым змеевидным телом и пастью, заполненной огромными конусовидными крокодильими зубами. Ну, стало вам интересно?

Вот и в этот раз мы отправились в дикую тайгу в надежде встретить в ней живого мамонта. Добирались мы до этой глухомани сначала поездом. Потом плыли по реке на грузопассажирском теплоходике. И, наконец, летели на вертолёте Ми-8. А дальше, понятное дело, на своих двоих - много ты мамонтов с ревущей винтокрылой машины увидишь…

Ну, вот, хлебнул Петрович из своей заветной фляжки, а мы с Валентином закурили. Постояли, помолчали. Чего скажешь – попали в переплёт! Мало того, что заблудились, так ещё и попали посреди нехоженой тайги в какую-то засечную полосу. Что делать? Посовещались мы друг с другом, и решили пересечь эту полосу. Эх, простота, простота… Не знали мы, что нас ждёт впереди. С другой стороны – ориентировку на местности мы полностью потеряли, и реши мы тогда по-другому – кто знает, вышли бы мы вообще из тайги?

А пока – рюкзаки на плечи и вперёд! Только через четыре часа, полностью обессиленные, в полной темноте, с изодранными в кровь лицами и руками выбрались мы из засечной полосы на опушку леса. Об этом мы догадались только потому, что исчезли направленные нам в лицо и грудь ветки поваленных деревьев. Потому, что перестали цеплять за одежду и рюкзаки бесчисленные крючковатые пальцы деревянных сучков. Потому, что повеяло на нас дуновением ветерка, как бывает на открытой равнине. Обострённым обонянием, промытым лесным воздухом, почуяли наши ноздри какой-то запах, несвойственный ни живой, ни мёртвой тайге. Но некогда было нам разбираться в таких тонкостях, потому как сил у нас хватило только на то, чтобы согреть на таблетках сухого спирта по кружке кипятка на брата, да заварить в тех же алюминиевых кружках по щепотке чаю.
 
В кромешной тьме, мешая друг другу, расстелили мы на траве палатку, и завернувшись в брезент, забылись до утра мёртвецким сном. Последнее, что я слышал в тот вечер – это стук дождевых капель по брезенту и отдалённый тихий хруст ветвей в той стороне, откуда мы пришли.

3. Ничего не понятно.
 
Проснулся я от ужаса. Находясь ещё на грани сна и яви, я почувствовал, как что-то холодное скользнуло мне по шее, и начало заползать под футболку, умащиваясь на груди.

С диким криком: -Змеи! Кругом змеи! -я попытался вскочить на ноги и броситься бежать сам не зная куда, но кто-то, гораздо сильнее меня плотно прижал меня к земле и ещё несколько холодных змеиных тел скользнуло мне за шиворот, на грудь и поползло ещё ниже, под кожаный ремень, вдетый в петли на поясе джинсов.

Холодные извивающиеся тела подбирались к моему паху... Я рвался из плотных смертельных объятий, уже даже не крича, а хрипя срывающимся от ужаса горлом.
 
-Ты, чего, братан?! -услышал я над ухом изумлённо-весёлый голос Петровича, и только тут догадался разжмурить глаза.

Я увидел на фоне серенького угрюмого неба лицо участливо склонившегося надо мной Петровича. Из-за его плеча выглядывала встрёпанная, нечесаная Валькина голова. По выражению его глаз, я понял, что Валька ещё до конца не проснулся.
 
Я лежал, туго натянув на себе брезент палатки. Грубая, промокшая за ночь ткань, сковывала все мои движения. Я начал осторожно выпутываться из-под брезента. Прежние змеи, заползшие под мою одежду в надежде свернуться там в холодный и скользкий брачный клубок, куда-то подевались.
 
Зато я увидел ещё несколько. В складках палатки за ночь скопилась прозрачная холодная дождевая вода, которая при первых же моих движениях при пробуждении скатилась по брезенту мне за шиворот. Именно эти холодные скользящие прикосновения я со сна и принял за гибкие змеиные тела.

Мне стало невыносимо стыдно перед ребятами за эти дамские истерики, и я уже приготовился к объяснениям, лихорадочно пытаясь придумать какое-нибудь благовидное объяснение своему дикому крику, когда вдруг понял, что расспросы откладываются на неопределённое время.

Понял я это когда обратил внимание на внезапно наступившую тишину. Я приподнялся на локте, и выползая из-под брезента увидел, что Валька и Петрович замерли, вглядываясь во что-то прямо за моей спиной. У меня внезапно пересохло в горле. Уж я то видал своих друзей-приятелей во всяких переделках, но такими изумлёнными я не видел их никогда. Встав сначала на четвереньки, а потом, выпрямившись во весь рост, я повернулся в ту сторону куда были обращены взгляды друзей.
 
-Опа-на! -вырвалось у меня от неожиданности.

Дальний обзор скрывал утренний туман. А прямо перед нами всё видимое пространство поросло каким-то мелколистным кустарником в рост человека. Между негусто растущими кустами виднелись ряды колючей проволоки. По крайней мере, сходу я насчитал пять рядов ржавой колючки. Каждый ряд состоял из натянутой семью параллельными нитками, примерно через тридцать сантиметров, колючей проволоки, прикрученной к высоким, выше человеческого роста, седым от старости деревянным столбам. Столбы стояли через каждые два метра.

-Блин! -подумал я про себя, -Что за привычка тут же всё считать и пересчитывать? Но, считай - не считай, а это объективная реальность, данная нам в ощущениях.

Я подошёл к ближайшему к нам ряду заграждения и потрогал проволоку пальцами руки. Проволоку здесь натянули в незапамятные времена. Она успела покрыться толстым слоем рыхлой тёмно-коричневой ржавчины. Но когда я попытался её согнуть пальцами обеих рук, она не поддалась. Я только перепачкал ладони ржавчиной, но зато там, где я прилагал особые усилия под ржавой поверхностью проступили серые крапинки металла. Эта проволока могла тут продержаться до китайской пасхи, которая, как всем известно, не наступит никогда.
 
С интересом наблюдавший за моими безрезультатными экспериментами Петрович ни с того, ни с сего, молодецки ухнул, и со всей дури ударил ногой в сапоге по ближайшему к себе деревянному столбу. Тут дело пошло веселее, так как сосновая древесина над поверхностью земли прогнила насквозь, и превратилась во влажную бурую труху. От удара ногой столб переломился у самой земли, но на землю не упал, а повис, покачиваясь на натянувшейся проволоке под острым углом к земле.

Петрович, а за ним и Валька, вошли во вкус и начали крушить столбы. Через пяток минут, когда они начали задыхаться от своих усилий, прилагаемых к столбам, выяснилось, что легче не стало никому.

Теперь участок проволочного ограждения длиной в пятнадцать метров лежал на земле, или на кустах, но пройти через эту преграду не представлялось возможным. Петрович, правда, попробовал переступить в промежутки между отдельными нитками на поверженном участке, но на втором шаге зацепился брючиной в двух местах за стальные колючки, и выпутался из западни только с нашей помощью.
 
-Слушайте, братцы! - подал голос Валька, -А, давайте сначала чего-нито поедим, а уж потом пойдём на штурм?

С этим предложением было трудно не согласиться, тем более, что вчера мы потратили много сил и нервов на пересечение засечной полосы, и при этом за сутки во рту маковой росинки не имели. Мы вернулись к месту ночёвки. Петрович полез за “Шмелём”, а Валька за консервами. Я же начал сворачивать и паковать палатку.
Вскоре наш походный чайник уже закипал на примусе.

Петрович курил, поглядывая на ряды колючей проволоки, и что-то прикидывая в уме. Это я прочитал по его хитрющему лицу, все выражения которого я успел в доскональности изучить за годы совместных походов. Валька рылся в основательно полегчавшем к концу нашего похода рюкзаке с продуктами. Судя по его озабоченному лицу, суточные порции опять надо будет сокращать, так как наши плутания по тайге не были учтены в предварительной раскладке продуктов.

Наконец, после раздумий, он вытащил из рюкзака банку свиной тушёнки и пакет с галетами, твёрдыми как камень. Есть их можно было, только предварительно размочив в кружке с чаем. Что я и не преминул сделать, налив в кружку кипятка, и бросив туда двухграммовый пакетик чая “Липтон”. Валька тем временем вытащил из кожаных ножен, висящих у него на поясе, финский нож с чёрным лезвием из “крупповской” стали, и начал примериваться как половчей ему вскрыть банку с тушёнкой.
 
Петрович, бросивший окурок в траву, и по старой походной привычке втоптавший его в землю каблуком сапога, пододвинулся ближе к примусу, и потянулся за чайником.
 
В этот момент он заметил движение Валентина, занесшего нож над донышком банки, и посоветовал: -Не порть нож! Возьми открывалку!
 
Потом лицо его просветлело и он воскликнул: -Блин! Ну конечно!

-Чего у тебя там с блином? –незамысловато пошутил я.
 
Но Петрович не ответил на мой вопрос, а задал мне свой: -Где твой универсальный китайский?

Я обиделся. Как-то я приобрёл на рынке возле Савёловского вокзала универсальный нож, где была целая куча полезных приспособлений: маленькая пила, шило, несколько лезвий, кусачки, и даже маленький молоток. Нож продавался в красочной картонной коробке с прозрачной крышкой. На боковой стороне коробки в надписи на английском языке заверялось, что сие чудо человеческой мысли произведено в Швейцарии. Стоил нож не дёшево, но и не запредельно, отвечая моим представлениям о соотношении цена-качество.

Когда я, не без ожидания похвал лично себе за удачную покупку, показал нож моим приятелям, то Петрович с ходу, повертев в руках универсальный нож, заявил, что изготовили его в Китае. Я, конечно, взвился. Деньги то заплачены за швейцарский нож! Откуда, мол, знаешь? Но Петрович аргументировано доказал, что нож изготовлен в Китае. Всех петровичевых аргументов я не помню, но ощущение того, что вряд ли за такие деньги на нашем рынке можно купить фирменный нож, у меня осталось. Ну, да ладно, проехали…

-В рюкзаке мой швейцарский нож, -отвечаю Петровичу. –А пошто, тебе?

-Ты, блин, проволоку зубами кусать собрался? –спрашивает Петрович и кивает в сторону заграждения.

-Ладно, говорю, попробуем. Кусачки там есть. Заодно и проверим: “китай” это, или не “китай”, -отвечаю я.

-Да, фигли! Говорю тебе, что “китай”! Но только из сделанных более-менее прилично. Самое главное, молись бледнолицый, чтобы сталь была хорошая и режущие кромки были правильно закалены и заточены! -поставил точку в разговоре Петрович.
 
Любит он, чтобы последнее слово всегда за ним оставалось. Да и кто из нас не любит, нет?

После скудного завтрака мы наскоро упаковали рюкзаки, и Петрович изготовил кусачки к боевому применению. Мы подошли к участку заграждения, который безуспешно пытались повалить вчера вечером. Несмотря на китайское происхождение, кусачки сделали своё дело, и Петрович довольно быстро перекусил все нитки колючей проволоки одну за другой. Мы с Валентином ассистировали великому Мастеру, отгибая в обе стороны перекушенную кусачками проволоку.
 
Когда мы отогнули последнюю разрезанную Петровичем проволоку, я было сунулся к следующему ряду ограждения, но Петрович схватил меня за полу куртки. Я дернулся, высвобождаясь, но Петрович держал крепко.

-Куда ты, дурилка картонная, суёшься? –серьёзным голосом спросил меня Петрович. –Пока вы банку консервную открывали, я думал!
 
-Ну, и до чего додумался, мыслитель? –шутливо спросил Валентин.
 
-Кто-то один в этой безмозглой компании обязан взять на себя это трудоёмкое занятие! –в тон ему ответил Петрович.
 
-Говори, не томи! –сказал я Петровичу, закуривая сигарету по причине непредвиденного простоя.
 
-Мужики! Я что подумал? –Петрович тоже полез в карман за своим портсигаром. –Такая серьёзная защита территории как та, что мы видим, должна содержать и невидимые глазу элементы!

-А попроще объяснить ты уже не умеешь? -это я не удержался, а Валёк согласно закивал головой.

-Мины! – коротко ответил Петрович. Мы помолчали, обдумывая это короткое заявление Петровича.
 
-Слушай! Откуда на фиг здесь мины… – раздражённо произнёс Валентин, и мы дружно заржали.
 
Дело в том, что наш Валёк процитировал фразу из незатейливого анекдота, весьма популярного в нашем туристическо – походном кругу.

Вот этот анекдот:
“Медвежонок пристаёт к папе – бурому медведю:
-Пап, а пап, покажи кукольный театр!
Медведь-папа:
-Отстань, спи, поздно уже.
-Пап, а пап, ну покажи кукольный театр!
Медведь идёт в угол берлоги, достаёт два человеческих черепа, надевает их на передние лапы и говорит:
-Первый череп: Петрович, а здесь медведи водятся?
-Второй череп: Откуда на фиг здесь медведи…”

Отсмеявшись и вытирая рукавами набежавшие на глаза слёзы, мы с Валентином молча стали ждать, когда Петрович разовьёт свою мысль. Но Петрович зачем-то подошёл к сваленной в куче амуниции и начал переворачивать рюкзаки.

Тогда я спросил обращаясь к Петровичу: -Ты что, думаешь кто-то здесь установил мины? Здесь, посреди Восточно-Сибирской низменности, в непроходимой тайге? И, потом, даже если установил, то за десятки лет эти мины должны были протухнуть…
 
-Хрен, тебе – протухнуть, -ответил Петрович не разгибаясь и шаря в поклаже.
 
-Они теперь в самом опасном состоянии. Особенно если эти древние сапёры установили мины на неизвлекаемость, -Петрович вытащил из Валькиного рюкзака связку шампуров.
 
-А шампуры то тебе, на кой? –спросил Валентин.
 
-Тебе бы миноискатель, но я его, извини, с собой поленился взять. В следующий раз – точно, буду с собой носить, -продолжал он язвить.

-Миноискатель хорош, когда мина в металлическом корпусе находится. А здесь мы, скорее всего, будем иметь дело с продукцией отечественной оборонной промышленности. Самой оборонной из всех промышленностей мира. И эта промышленность выпускала хитрые мины в деревянном корпусе, которые металлоискателем не обнаружишь, - отвечал Петрович, развязывая связку шампуров.
 
-Значит так, мужики! Я иду вперёд, а вы за мной шаг в шаг. Ну, не маленькие, сами всё понимаете… -Петрович пошёл к проделанному нами ранее проходу в колючей проволоке первого ряда ограждения.
 
Мы с Валентином пошли за ним. Чем ближе мы подходили к проходу, тем меньше мне нравилось наше занятие. Хотелось повернуть назад и не видеть перед собой спину Петровича, понимая, что если у того рванёт под ногами мина, то те несколько шагов, которые отделяли меня от Петровича, меня не спасут.
 
Между тем Петрович через проделанный проход пересёк линию первого ограждения, и низко наклонив туловище начал втыкать в землю перед собой и в сторону на расстояние вытянутой руки стальной стержень шампура. При этом Петрович медленно передвигался в сторону второй линии заграждения из “колючки”.

Под нажимом его руки сталь проникала в землю сантиметров на тридцать. Иногда шампур натыкался под землёй на препятствие, и Петрович начинал осторожными уколами нащупывать его невидимые подземные границы. И каждый раз это оказывались корни разросшегося за долгие годы кустарника, о чём нам и говорил Петрович.
 
Когда он, а за его спиной и мы, добрались до “колючки”, Петрович выпрямился, вытер вспотевшее от напряжения покрасневшее лицо и закурил. Мы стояли рядом и ждали его слов. По всему было видно, что он хочет сказать что-то важное.
 
-Интересно…, -протянул Петрович. –Вот видите в траве эти колышки? –показал он рукой вниз.
 
Мы посмотрели в ту сторону, куда он указывал. Только сейчас, перестав смотреть себе под ноги, мы увидели что из земли торчали толстенькие, отёсанные топором с четырёх сторон, почерневшие от времени колья.
 
-Это МПП, -непонятно сказал Петрович, и добавил, расшифровывая сказанное: -МПП – это малозаметные противопехотные препятствия. Если на бегу, и не глядя под ноги зацепишь такой колышек, то споткнёшься и упадёшь на землю. А мин я пока не обнаружил. Ладно, парни, режем проволоку, и идём дальше, иначе засветло не управимся, если будем вошкаться…

По уже знакомой схеме мы довольно быстро перерезали семь ниток проволоки и отогнули их концы в стороны. Петрович опять двинулся вперёд прощупывая шампуром землю перед собой. В этот раз он нащупал под землёй квадратные корпуса двух мин. Он не стал их выкапывать, и никто из нас не думал ему перечить, памятуя его слова о возможной установке мин на неизвлекаемость. Петрович просто отметил места закладки мин сломанными и воткнутыми в землю ветками кустов.
 
До часа дня мы преодолели все пять рядов проволоки и полосы земли между ними. Мины Петрович нащупал ещё только в одном интервале между рядами “колючки”, а именно – непосредственно в следующем после заминированного интервале. Перерезав последние нити проволоки и продравшись через густые заросли кустов мы в изумлении остановились.

В двух шагах перед нами вместо земли и травы виднелись посеревшие от времени бетонные шестиугольные плиты.

4. Тетрадь.
 
Бетон плит был серо-седого цвета. Местами на поверхности плит были заметны обширные пятна зелёного моха. А через все стыки между плитами проросли пучки травы, высотой примерно нам по колено.
 
-Что за фигня? -не выдержал молчания Валентин, обращаясь почему-то ко мне.
-Я почём знаю? -огрызнулся я на него.
 
-Не, мужики, давай сначала наше барахло сюда перетащим, а потом будем осматриваться, -подал голос Петрович, и с ним трудно было не согласиться.
А, вообще, картина в общих чертах была по моим прикидкам такова. Скорее всего, мы в своих скитаниях по тайге случайно наткнулись на заброшенный военный объект. В последние годы таких заброшенных и разворованных, сначала самими служивыми, а потом и местными жителями, объектов было много.

Я видел в Интернете фотографии заброшенных ракетных позиций, военных городков, полигонов для испытания различных видов оружия. Там же я читал о тысячах единиц уничтоженной боевой техники. И это только в сухопутных войсках. Такая же картина наблюдалась на флоте. В прежние времена такие вещи назывались одним коротким как выстрел словом: “Измена”. И вполне справедливо выстрелом же и заканчивались.
 
Смущал возраст увиденного нами. Проволока и деревянные столбы прогнили настолько, что казалось их устанавливали ещё до библейского потопа. Цвет бетонных плит очень живенько мне напомнил цвет бетона долговременных орудийных точек старого укрепрайона, который ещё до Второй Мировой войны построили поляки в районе Барановичей. Был я как-то в тех краях в командировке, и проезжал мимо остатков укрепрайона на рейсовом автобусе.
 
Об этих своих немудрёных предположениях я и поведал Валентину с Петровичем.

Валентин кряхтя тащил свой рюкзак и мешок с палаткой, больше обращая внимание на колышки МПП под ногами и концы колючей проволоки, норовившие вцепится в одежду и поклажу, чем на мои слова. А деловой Петрович, прогудел себе под нос что-то типа: -Хрен его знает… Разберёмся…Может быть… Если живы останемся…

Эта Петровичева последняя фраза меня достала уже когда мы выволокли наши вещи на бетонные плиты.

-Всё! - говорю, -Если мы сейчас не составим хоть какой-то план действий, то все тут и останемся. И бросил рюкзаки на бетон. В одном из них брякнули наши немногочисленные оставшиеся банки с консервами.

-Хорошо! В смысле ничего хорошего! –начал, и тут же поправился Валентин. Компас и GPS, мать ея, не работают. Солнца нет вторую неделю. В какую сторону идти, мы не знаем. Жратва на исходе. А тут ещё, этот долбанный непонятный военный объект.
 
-Слушайте, мужики! План один – домой живыми вернуться. Обратного пути у нас нет. Чего мы там нового, кроме тайги заболоченной найдём? Поэтому – только вперёд. Минимум времени на осмотр того, что нам возможно попадётся. Всё внимание на то, как отсюда выбраться. Ведь если тут когда-то жили люди…А, они не только жили, но что-то строили здесь…, -Петрович топнул ногой по бетону, -То, они как-то сюда попадали, и привозили сюда стройматериалы…. Знаете, сколько одного только цемента надо, чтобы забетонировать то, что мы видим вокруг? Тонны цемента, и тонны стальной арматуры, и тонны песка… Ну и рабочие руки, конечно… Значит, должна быть дорога. Правда, мы с вами ни о каком объекте, и ни о какой дороге не слышали, верно? Если считать, что ближайший населённый пункт это Покровское, то уж там-то, кто-нибудь, да и проговорился бы о крупном объекте в тайге неподалёку? Хотя места здесь болотистые, непроходимые. Только мамонтам и жить…

Петрович, усмехнулся, припомнив в поисках кого мы оказались в этих краях.
Я давно уже приглядывался к чему-то чернеющему справа от нас в постепенно редеющем тумане, который разгонялся слабым, неожиданно поднявшимся ветерком.

Покопавшись в боковом кармане рюкзака, я извлёк из него матерчатый футляр с дешёвым восьмикратным китайским биноклем. Пройдя по бетонным плитам с десяток метров вперёд, я настроил бинокль по своим глазам и попытался рассмотреть, что там виднеется справа от нас.
 
На поросшем густым кустарником склоне сопки, сквозь расстояние, заполненное колеблющейся неверной туманной кисеёй, я рассмотрел мощный портал, обложенный гранитными валунами. Портальный проём был перекрыт огромными воротами.

Валентин и Петрович подтянулись ко мне. Петрович отобрал у меня бинокль и осмотрел окрестности. Туман почти рассеялся, и мы с Валентином даже невооружёнными глазами смогли рассмотреть, что стоим посередине широкой, метров в пятьдесят, уходящей вдаль полосы выложенной бетонными шестиугольными плитами.
Какая-то мысль шевельнулась у меня в голове.

Очевидно шевельнулась она довольно сильно, потому что я даже громко воскликнул: -ВПП! Петрович даже вздрогнул, разглядывая в бинокль сопку, и опустив от глаз бинокль, переспросил: -О чём это ты?

Я им обоим объяснил, что если бы не высокая трава в щелях между плитами, а кое-где и проросший кустарник, то было бы похоже, что мы стоим на взлётно-посадочной полосе аэродрома.
 
Валентин сдвинул на затылок панаму и скептически протянул: -Как ты думаешь, почему тогда никто не знает о таком аэродроме, как этот? Полоса шириной в пятьдесят метров, и длиной… Валентин прищурился, прикидывая на глаз длину бетонной полосы, казалось уходящей за горизонт. …и длиной километра в три, не меньше.
 
Я промолчал, а Петрович скомандовал, видимо приняв на себя обязанности старшего: -Всё, парни! Рюкзаки на плечо! И шагом марш к сопке!
 
Мы разобрали вещи и двинулись к сопке, что высилась в километре от нас. Иди по ровной твёрдой поверхности было легко. Лишь иногда мы огибали кусты, торчащие в щелях между плитами.

Тут меня осенило: -А если спилить один куст и посмотреть на годовые кольца на спиле? Может мы узнаем как давно построена эта полоса?
 
Петрович скорчил скептическую гримасу на лице, на ходу пнув куст ногой: -Вряд ли мы разберём на тонком стволике эти кольца….Даже если они там есть. Всё же куст от дерева отличается…

-Чем? – тут же с довольной рожей встрял Валентин, радуясь, что Петрович подставился.

-Отличается чем! – веско ответил Петрович, и мы рассмеялись старому анекдоту.
 
-К тому же, -высказал мысль Петрович, -Кусты тут могли вырасти только после того, как полосу забросили, да и то не сразу. Строили на совесть, стыков от опалубки между плитами до сих пор почти не видно.

Так, за разговорами мы дошагали до каменного портала в склоне сопки. Действительно, гигантский портал был перегорожен циклопическими стальными воротами. Мы чувствовали себя муравьями рядом с этими гигантскими конструкциями. Ворота, судя по всему, откатывались в сторону. То есть влево и вправо откатывались половинки огромных ворот. И они действительно откатывались, но только было это очень, очень давно.
 
Даже спустя много лет мы обнаружили на рельсах, по которым должны были катиться опорные колёса створок, следы окаменевшей тёмно-бурой смазки. Головки рельсов кое-где были скрыты землёй и камнями, сползшими вместе с дождями и талыми водами со склона сопки. Вездесущие кусты пустили свои цепкие корни на этих давних осыпях.
 
Размеры ворот впечатляли: метров семьдесят в ширину, и метров пятнадцать в высоту. Сделаны они были из гладких металлических листов, сваренных встык, и окрашенных когда-то в шаровый цвет. На стук кулаком они вообще собственным звуком никак не отзывались. Было ощущение, что ты колотишь по очень холодному каменному монолиту. Что скрывалось за этими воротами?
 
Мы прошли вдоль всего их фронта, лишь в одной створке обнаружив полуоткрытую стальную дверь, имеющую обычные для входных дверей размеры. Полотно этой двери открывалось наружу, и была она приоткрыта всего-навсего на сантиметр. То есть щель между дверным полотном, и дверной коробкой составляла всего десять миллиметров. Излишне упоминать, что дверь и коробка были сварены из толстой стали.

Мы, по очереди и все вместе, пытались раскрыть дверь, вцепившись пальцами в торец стальной плиты полотна двери, и упираясь ногами в ворота. Тщетно. Вероятно, выполненные в “потай” дверные петли проржавели, или смазка в них окаменела. Сколько же лет простояла незакрытой эта дверь? И кто последний прошёл или вышел через неё? И почему он не закрыл дверь за собой?

Чтобы попытаться открыть эту дверь, нужно бы иметь при себе два хороших толстых лома и кувалду, килограммов на пять, не меньше, и время, вместе с силами на работу по открыванию двери. Кроме сил, у нас ничего из вышеперечисленного не имелось. Ведь не использовать же в качестве лома Петровичев “зауэр” два кольца?
Что оставалось делать. Смысла тащиться на другой конец ВПП (мы решили пока так называть заросшую кустами бетонную полосу) мы не усмотрели. Дверь открыть мы не могли. Поэтому мы решили попытаться обойти сопку с левой стороны. Почему с левой? Не могу сказать. Просто пошли налево. Женщина сделала бы вывод, что все мужики одинаковы в своих привычках ходить налево. Возможно… Даже наверное именно поэтому, мы пошли налево.
 
Легко сказать пошли, потому что нам опять пришлось пробираться по таежной поросли, имея для ориентировки, справа, склон сопки. Километров через пять хода, сделав два привала: для перекура и питья чая с остатками галет и содержимым одной банки свиной тушёнки, в два часа дня, мы наткнулись на заброшенную железнодорожную колею.
 
Колея, как мы немедленно установили, выходила из-под такого же по конструкции, как обследованный нами ранее, но гораздо меньших размеров, портала. Этот новый портал тоже был перекрыт стальными раздвижными воротами, в одной половинке которых обнаружилась плотно закрытая дверь без ручки. Попытки открыть дверь не увенчались успехом. Мы опять устроили перекур, и решили идти по ветхим деревянным шпалам, между ржавых рельсов. Пропитка шпал креозотом выветрилась и вымылась из древесины за годы, прошедшие с неизвестного нам дня строительства колеи. Стальные костыли, которые когда-то ударами молотов вколачивали в шпалы безымянные строители, теперь легко оказывались у нас в ладонях. Стоило лишь с усилием потянуть четырёхгранный костыль пальцами руки, как он поддавался усилиям.

Железнодорожная колея заросла сплошь одной травой, лишь изредка между рельсами пробивались невысокие кривоватые стволики берёз.

Не знаю, сколько часов нам пришлось бы идти пешком по шпалам, если бы в километре от закрытых ворот мы не нашли низкую деревянную платформу установленную на металлическом каркасе, в свою очередь опирающемся на четыре колеса. Это была ручная дрезина. Она стояла на рельсах, упёршись в ствол берёзы.
 
Мы осмотрели дрезину со всех сторон. Понять, почему она была брошена именно в этом месте, мы не смогли. Дрезина выглядела совершенно исправно, вот только деревянный настил платформы совсем почернел от времени и осадков, да колёса приржавели к рельсам. Когда я ножовкой спилил стволик берёзы, который по нашему мнению вырос значительно позже появления в данном месте дрезины, мы попытались сдвинуть дрезину с места.
 
Это оказалось не легко. Сначала мы не могли сдвинуть дрезину из-за ржавчины на колёсах и рельсах. Пришлось обстучать колёса обухом топора, после чего нам удалось сдвинуть дрезину с места. Ну, а приводной рычаг начал двигаться только после того, как мы поставили горящую плитку-”Шмель”, под картер в котором располагалась шестерёнчатая передача, и не разогрели загустевшую смазку.
 
Дальнейшее наше путешествие было не лишено приятности. Сложив в дрезину наши вещи, мы проехали не меньше двух десятков километров, сменяя друг друга у приводного рычага. Довольно часто мы останавливались, чтобы спилить выросшие между шпалами хилые берёзки. Дрезина шла всё время по невысокой насыпи, вокруг которой рос болотистый лес, состоящий в основном из осин и берёз, с редкими отдельно стоящими кривыми и невысокими соснами.

Ещё на первых километрах пути наблюдательный Петрович обратил наше внимание на покосившиеся высокие деревянные столбы, которые были расположены с обеих сторон железнодорожного полотна на одинаковых расстояниях друг от друга. С вершин столбов свешивались какие-то верёвки с обрывками ткани. Естественно мы начали строить догадки на этот счёт, разглядывая проплывающие мимо грохочущей на рельсах дрезины столбы. А потом я вдруг понял, что это такое.
 
Как-то давно, один мой знакомый рассказывал, как маскировали автодороги, которые были проложены к строящемуся в 50-60 годах прошлого века Плесецку. Когда дорога проходила по лесу, то стальными цепями стягивали вершины сосен вместе, так, чтобы они наклонялись над дорогой и закрывали сверху её полотно. А в тундровой, безлесной местности, вдоль дороги устанавливали столбы и натягивали на столбах над дорогой маскировочные сети по всей трассе.

Такой способ маскировки был эффективен при тогдашнем уровне авиаразведывательного оптического оборудования. С появлением инфракрасной техники и спутников-шпионов, подобные способы маскировки были признаны не эффективными. Так мы получили косвенное подтверждение, что неизвестный объект, обнаруженный нами в тайге совершенно случайно, имел отношение к какому-то военному ведомству. И, скорее всего, этим ведомством являлось Министерство Обороны.
 
Так мы и ехали, оглашая стуком чугунных колёс на стыках рельсов, окружающие нас болотистые окрестности, пока впереди, сквозь ветки деревьев не завиднелись каменные откосы невысокого горного хребта, и железнодорожное полотно не нырнуло в чёрный округлый зев тоннеля.

Естественно, мы тормознули перед тоннелем. Собственно тормозить было нечем, так как тормоз на дрезине привести в рабочее состояние нам не удалось. От усталости металла, или воздействия зимних морозов, лопнула одна из пружин тормозного устройства, и мы тормозили накатом.

Остановились мы только ради одного – приготовить факелы. У всех нас были карманные электрические фонарики, но с подсаженным питанием. А соваться в неосвещённый тоннель неизвестной длины и неизвестной проходимости без факелов, мы посчитали верхом неосмотрительности.
 
Поэтому мы наломали веток потолще, разорвали три грязных футболки, которые валялись в рюкзаках вместе с грязным или лишним по погоде нательным бельём, и соорудили шесть факелов. Остатками бензина из “Шмеля” мы пропитали тряпки, и взобрались на дрезину. Я сел к рычагу, и на малой скорости повёл дрезину в зев тоннеля. Когда проникающий в тоннель серый свет хмурого дня стал ослабевать, Петрович поджёг оба факела от своего “зиппаря”.
 
Теперь наш путь освещался неверным пляшущим пламенем факелов. Я качал рукоятку, приводящую в движение дрезину, и пытался рассмотреть путь перед дрезиной. Мимо нас проплывали грубо обработанные гранитные стены рукотворного тоннеля. В тоннеле была сильная тяга воздуха, весь едкий дым от факелов несло аккуратно мне в лицо, и я жмурил слезящиеся от дыма глаза.

Может поэтому, Валентин первым заметил препятствие, стоящее на рельсах и крикнул мне: “Стоп! Хорош!”

По инерции дрезина продолжала катиться, постепенно замедляя ход, пока не уткнулась в упорные тарелки стоящего в темноте паровоза. Сверху, с запыленного матерчатого плаката, укреплённого на переднем торце парового котла, на них смотрел товарищ Сталин, мудро и всепонимающе улыбаясь сквозь седоватые усы.

Молча они слезли с платформы дрезины, и так же молча пошли между стенкой тоннеля и огромными красными колёсами паровоза. Они прошли мимо железных ступеней, ведущих вверх, в пустую темноту кабины. Они прошли мимо чёрной глухой стены тендера. К паровозу были прицеплены вагон и две платформы. Вагон этот был товарным, с открытой настежь откатной дверью. На двух платформах под брезентами угадывались какие-то гигантские инженерные конструкции.
 
Дойдя до конца короткого состава, я скорее ощутил, чем увидел серый мерцающий свет в конце тоннеля. С этим мы разберёмся, подумал я, скорее всего, это был свет дня. А сейчас важнее было осмотреть поезд. Мы зашли с другой стороны состава и поднялись по гулким ступеням в кабину паровоза. Она была пуста. Все поверхности были покрыты толстым слоем серой пыли и густой паутиной. Зев топки был прикрыт двустворчатой, раскрывающейся в стороны, толстой стальной дверью.

Уголь в глубоком тендере был израсходован только наполовину. На отвале антрацита лежал брошенная десятки лет назад неведомым кочегаром совковая лопата, известная специалистам по перекантовке сыпучих смесей, под поэтическим названием “грабарка”. Петрович зачем-то поднял её, моментально вымазав руки в обычной серой и угольной чёрной пыли. Отполированная до зеркального блеска мозолистыми руками,
рукоятка лопаты блеснула отражённым факельным светом нам в глаза, когда Петрович бросал её обратно.

Мы спустились из паровозной будки на шпалы и подошли к открытой двери товарного вагона. С горящим факелом в руках Валентин сунулся к гнутой стальной полосе-подножке, но Петрович придержал его движение взявшись рукой за плечо Валентина.
 
-На всякий случай, -делая ударение на последний слог слова случай, произнёс Петрович, -На всякий случай, не стоит соваться в вагон с открытым огнём. Вдруг там динамит для взрывных работ? Бережёного Бог бережёт…
 
-А не бережёного, конвоир стережёт, -подхватил я, и воспользовавшись тем, что у одного меня руки были не заняты факелом, поставил ногу на подножку и рывком вскочил в вагон.

Сунув руку за пазуху куртки, я вытащил свой любимый фонарик-“карандаш”. Две батарейки размера ААА стоили довольно дорого, но иногда этот фонарик меня здорово выручал. Вот и сейчас я щёлкнул кнопкой на торце фонарика, и яркий луч света упал на штабель деревянных ящиков со сломанными стенками. Через проломы были видны стенки каких-то жестяных банок. Нужды лезть в ящики, с целью узнать, что в них содержится, не пришлось, так как под ногами валялись разбросанными по доскам пола вагона десятки таких же банок. Я подобрал пару жестяных цилиндров с пола и рассмотрел в луче фонарика.

-Что там? Что? – с любопытством спросили мои друзья, которые топтались на шпалах возле вагона.

-Что, что? Через плечо и на охоту! –неожиданно грубо ответил я.

На полуистлевшей грязной баночной этикетке я смог разобрать только одно напечатанное крупными буквами слово: Яловичина. Перевернув банку донышком к лучу фонарика, я увидел цепочку цифр, выдавленных на жести. Если правила кодировки применённой при изготовлении этих консервов не изменились, то, судя по последним цифрам, эту тушёнку выпустили аж в 1950 году.

-Мама миа! Меня и на свете ещё не было, когда этот поезд привёз сюда эти консервы, -подумал я, впадая в лёгкий ступор. –Хотя, может быть, консервы были изготовлены в 1950 году, а привезли их сюда гораздо позже. Интересно, каков срок хранения тушёнки?

Я перебросил молча банку Валентину. Он её поймал, и они с Петровичем склонили над ней головы так резко, что чуть не столкнулись лбами.
 
-Смотрите, смотрите, умники! –не без злорадства подумал я, шаря лучом фонаря по внутренности вагона и крутя головой вслед за пятном света.

Ничего кроме частично разбитых ящиков с консервами в вагоне не наблюдалось. Я уговорил сам себя, что следы разгрома объясняются тем, что кто-то случайно забрёл в тоннель и поживился дармовыми консервами. Однако, понимая всю несостоятельность своей версии, ничего иного я не мог придумать.
 
Уже собираясь уходить, я наклонился, чтобы прихватить с собой на всякий случай несколько банок тушёнки. Кто знает, когда мы выберемся к жилым местам? А тут, хоть и старая тушёнка, но банки без вздутий жести. Я вспомнил, что самое страшное для консервированных продуктов – это изменения температуры. Здесь же, в тоннеле, в глубине сопки, температура держалась более-менее постоянная. Так что шанс на то, что мы этой тушёнкой не отравимся, был довольно высок.
 
Противно, конечно есть продукт, изготовленный полвека назад. Но едят ведь мясо ископаемого мамонта, пролежавшее в вечной мерзлоте пять или шесть тысяч лет. Голод – не тётка. Сварим, и, если припрёт, съедим эту тушёнку за милую душу. Так что за ушами будет трещать.
 
Тут-то я её и увидел, эту тетрадку в чёрном ледериновом переплёте, с давленым следом сапожного каблука на обложке. Лежала она рядом с дверью. Видно неизвестный мне человек обронил её тогда, предположим, когда в темноте укладывал в вещмешок консервные банки. Я немедленно подобрал тетрадь и наскоро перелистал её. Она была полностью исписана от руки порыжелыми чернилами одним и тем же почерком. Я засунул тетрадь под брючный ремень, взял в руки пять банок с тушёнкой и выпрыгнул из вагона.
 
Мои приятели к тому времени уже забрались на открытую грузовую платформу и, разрезав “финками” верёвки, стащили с одного из огромных агрегатов стоящих там заскорузлый брезент. Света факелов явно не хватало для того, чтобы я на расстоянии мог рассмотреть детали, но я видел общий облик агрегата. Какая-то завеса начала таять у меня в памяти, И я вдруг вспомнил.
 
-Мужики! Валим отсюда по-быстрому! -крикнул я им, одновременно срывая с себя рюкзак.

-Ты, чего орёшь? -недоумённо спросил меня Петрович.
 
-Потом! Объясню потом! -срывающимся от спешки голосом ответил я, выбрасывая из рюкзака банки с тушёнкой прямо на шпалы, под колёса платформы. Пальцы правой руки наткнулись на тетрадь, но её я засунул поглубже в рюкзак.
 
-Да объясни ты толком, что произошло? -через плечо, недовольно, спросил Валентин потянувшийся к шильдику на корпусе механизма.

-Не трогайте ничего руками! И помогите же мне!-заорал я бросаясь к нашей дрезине.

Я попытался перевернуть её ухватившись сбоку за раму. Но мне удалось лишь оторвать два колеса от рельсов сантиметров на тридцать. Подскочившие Валентин с Петровичем с ходу врубились в задачу. Нам надо было попытаться перетащить дрезину между стоящим составом и стенкой тоннеля и установить её на рельсы уже за составом. Это надо было сделать обязательно, если мы не хотели продолжить наш путь на своих двоих. И мы это сделали.

За двадцать минут, тяжело дыша от усилий, оглашая тишину тоннеля матюками, мы протиснули тяжёлую дрезину, поставленную вертикально на бок, мимо состава и вновь установили её на рельсы. Потом мы кое-как побросали в неё рюкзаки и палатку, вытащили почти догоревшие факелы из щелей между стальным каркасом платформы и дощатым настилом, куда в торопях их засунули Петрович с Вальком, и вскочили на дрезину.
 
Через десять минут дрезина выкатилась под серое небо с противоположной стороны горного отрога. Тусклый свет уходящего дня показался нам очень ярким после темноты тоннеля, а блеклые краски таёжной растительности радовали глаза.
Не прекращая двигать приводной рычаг дрезины, Петрович сердито у меня спросил: -Ну, а сейчас, герр профессор хренов, объяснит добрым людям какого хрена мы оттуда сорвались, чуть не надорвав животы от напружки?
 
Я пропустил мимо ушей хренова герра профессора, и объяснил моим друзьям что к чему. Что ещё? Через три дня мы добрались на дрезине к безымянному разъезду на БАМе. Продукты у нас закончились дня два назад. И если бы Петрович не подстрелил из своей "тулки" двух рябчиков, доверчиво сидевших на ветке берёзы, мимо которой мы проезжали на дрезине, было бы совсем плохо. Ещё через сутки по БАМу прошёл товарняк с лесом на экспорт в Китай. Мы просигналили машинисту, стоя на шпалах и махая круговыми движениями Петровичевой красной футболкой.
 
Хорошо, что машинист затормозил - в этой жизни надо радоваться мелочам. На товарняке мы добрались до ближайшего посёлка, а оттуда - до полевого аэродрома. И с пересадками, ещё три дня, добирались до нашего родного города. Всё это время я читал дневник, найденный мной в вагоне старого поезда, стоящего в чернильной темноте тоннеля. Я узнал поразившие моё воображение вещи.

Я захотел вернуться к той стальной двери, которую нам не удалось открыть.

5. Дневник.
 
Собственно тетрадь в чёрном переплете была личным дневником одного человека. Дневник этот весьма своеобразен. Практически все сведения, касающиеся персонажей описываемых автором дневника событий, были им зашифрованы сокращениями и аббревиатурами. Таким же образом шифровались тактико-технические характеристики изделий и аппаратов, упоминаемых в дневнике.

Я потратил больше полугода на индивидуальный поиск сведений в Интернете и в открытых библиотечных фондах для того, чтобы реконструировать события, произошедшие за несколько десятков лет жизни автора. Из соображений деликатности по отношению к живущим ныне потомкам автора дневника я намеренно изменил его инициалы.

Для того чтобы вы не сомневались в трудностях, которые встали бы перед читателями, если бы они решили прочитать дневник в подлиннике, ниже по тексту я привожу содержание первого же рукописного сообщения из дневника.

Авг.17.34. Сегодня сов. НТК УВВС неож. дело решилось мою пользу. Тов. Иванов распорядился Л.М.К. выделить необходим. ден. ресурсы осущ. всей моей прогр. Пр. присв. код. назв. "ЭОС". Особо тов. Иванов предупред. присут. собл. стр. секр. Ещё сказ. меры будут прин. беспрецед. Т.к. раб. буд. вестись распор. ЦК и Совнарк. все требов. пр-ту обяз. быть прин. исполн. неук. п.оч. Орг. раб. стр. а-б поручена НКВД инж.упр. РККА. Тов. Иванов взял свой личн. контроль. Обязан еженед. докл. ходе проект. раб. с.дн. сбор. работ момента сдачи об-та экспл. КБ летел крыльях.

Что там, в дневнике?