Бродский. Письмо из поезда

Иосиф Бродский. Власть стихий. Эссе.
Спб, "Азбука-классика", 2010

Еду из Москвы в Петербург. Без попутчиков, что способствует чтению и письму. Читаю, закрываю глаза, повторяю фразы, подменяю смыслы, открываю глаза, машинально отслеживаю перемещения пассажиров; сидячие вагоны старого типа, в которых восемьдесят человек словно в одном купе, имеют свои преимущества.

Бродский гениален. Восемь часов, разделивших Москву и Питер, под сборник эссе Иосифа Александровича прошли незаметно.

Возвращаясь в Москву вернулся к прочитанному. По кругу движусь, оказываясь не там, где бывал раньше. Ни северная столица, ни город на семи холмах не имеют прямого отношения к прочитанному, но чтение помогает сохранить связь времён в переплетении чужого прошлого со своим настоящим и любая подробность происходящего годится в строку.

Обратная дорога вдвое короче, не восемь часов, а четыре. Связано ли сокращение периода перемещения с пространством, мелькающим за окнами вагона, трудно сказать. Время стало мерилом расстояния, словно состав движется со скоростью близкой к скорости света. С берегов Невы на московские холмы отправился поездом нового поколения, в котором стеклянные купе – аквариумы на шестерых: мимо прозрачной двери беззвучно проплывают обитатели смежных аквариумов, соседи по купе не проявляют склонности к общению, можно раскрыть ноутбук и вести диалог с книгой всё время поездки.

Аквариумное состояние неожиданно возвращает на несколько лет назад, оказываюсь в доме на склоне обращённом к реке. За окнами сосны и кустарник. Лестница в одной из комнат ведёт в подвал. Опускаюсь. Ни прозы, ни поэзии, ступени вниз и комната без окон, с диваном у стены и с книжными полками. Что бы ни было на полках, диван имеет явное преимущество перед ними. Отчего же? – оттого, что он занят не книгами.

«… никакая другая форма бытия не детерминирует сознание так, как это делает язык». [210]

Слово предпочитает книжные полки. Сознание предпочитает книгу, а память упорно возвращается к дивану.

«Воспоминание всегда почти элегия: ключ его, грубо говоря, минорен; ибо тема его и повод к нему – утрата. Распространённость этого ключа, т.е. жанра элегии в изящной словесности, объясняется тем, что и воспоминание, и стихотворение суть формы реорганизации времени: психологически и ритмически». [62]

Любовь, по сути, тоже реорганизация времени, – думаю я, и нахожу:

«Предмет любви всегда является предметом бессознательного анализа…» [55]

«… если любовь и можно чем-то заменить, то только памятью. Запоминать – значит восстанавливать близость». [48]

«… любовь сама по себе есть самая элитарная из страстей. Только в контексте культуры она приобретает объёмность и перспективу, ибо требует больше места в сознании, чем в постели. Взятая вне этого контекста, любовь сводится к обыкновенному трению». [52]

Тема любви в аквариуме лишена голоса, перспектива отсутствует, но объёмность ощущается, полнота занимает место в сознании, формы округляются… с трудом возвращаюсь в контекст культуры.

Преимущество поэзии перед прозой – мысль для меня новая:

«Поэзия это не "лучшие слова в лучшем порядке", это – высшая форма существования языка. Чисто технически, конечно, она сводится к размещению слов с наибольшим удельным весом в наиболее эффективной и внешне неизбежной последовательности. В идеале же – это именно отрицание языком своей массы и законов тяготения, это устремление языка вверх – или в сторону – к тому началу, в котором было Слово. Во всяком случае, это – движение языка в до(над)жанровые области, т.е. в те сферы, откуда он взялся. Кажущиеся наиболее искусственными формы организации поэтической речи – терцины, секстины, децимы и т.п. – на самом деле всего лишь естественная многократная, со всеми подробностями, разработка воспоследовавшего за начальным Словом эха». [151]

«В конечном счёте, каждый литератор стремится к одному и тому же: настигнуть или удержать утраченное или текущее Время. У поэта для этого есть цезура, безударные стопы, дактиллические окончания; у прозаика ничего такого нет». [144-145]

Появляется (проявляется в тексте) поэзия другой эпохи:

«Фраза строится у Цветаевой <…> за счёт собственно поэтической технологии: звуковой аллюзии, корневой рифмы, семантического enjambement, etc. То есть читатель всё время имеет дело не с линейным (аналитическим) развитием, но с кристаллообразным (синтетическим) ростом мысли». [143-144]

Спотыкаюсь на слове, по виду французском, нахожу перевод: анжамбеман – перенос. Цезуру, безударные стопы и дактиллические окончания тоже следовало бы перевести во что-то понятное. Пропускаю. Боюсь упустить Цветаеву.

«… главный знак её пунктуации – тире, служащий ей как для обозначения тождества явлений, так и для прыжков через само собой разумеющееся. У этого знака, впрочем, есть и ещё одна функция: он многое зачёркивает в русской литературе XX века». [147]

За поэтом Мариной следует прозаик Андрей, в сопровождении мифологии и сюрреализма:

«Платонов <…> сюрреализм его внеличен, фольклорен и, до известной степени, близок к античной (впрочем, любой) мифологии, которую следовало бы назвать классической формой сюрреализма». [212]

Замечательная находка – мифология, «которую следовало бы назвать классической формой сюрреализма». Астрология, продуцирующая личную мифологию, сюрреалистична; она предвосхищает, апеллируя к опыту, и одновременно отрицая его.

«Опыт вообще всегда отстаёт от предвосхищения». [147]

Посмотрел в словаре как перевести на сербский "опыт", оказалось – "искуство". Именно так, с одной "с". Одной буквой меньше, шаг к исходному смыслу, сохранённому в языке, не спешащем к переменам. Похоже, тут искушение родственно творческому процессу.

Искусство лишённое опыта перестаёт быть искусством. Переживать моменты искушения, испытывая реальность, раздваивая её на внешнюю и собственную, внутреннюю.

«Множественность смыслов предполагает соответственное число попыток осмыслить, т.е. множество раз; а что есть РАЗ, как не единица Времени?» [144]

Число попыток осмыслить ограничено личным временем. Множественность смыслов придаёт смысл возвращению вспять, воспоминание перестаёт быть переживанием утраты, приобретая характер опыта. Искушение чревато искусством.

Достаточно.

Нет, ещё одно, кажущееся важным, поскольку склонность к анализу у меня преобладает над способностями к синтезу:

«Всякая суммарная характеристика чьих бы то ни было взглядов, особенно если они высказаны в художественной форме, неизбежно тяготеет к карикатуре; всякая попытка аналитического подхода к синтетическому явлению заведомо обречена». [153]

Итак, обобщение, суммарная характеристика, тяготеет к карикатуре. Кажется, речь идёт о характеристике насыщенной деталями, иначе какой же это аналитический подход. Не сумма деталей адекватна синтетическому явлению, а образ, впечатление, нечто, само являющееся синтетическим явлением. Смысл заключается в адекватных переводах – образа в образ, меняя характеры и умножая подробности.

Теперь достаточно – смыслов и подробностей. Оформляю письмо и отправляю.

Отослал, вернулся к тексту, сократил, освобождая для монотонной речи Бродского пространство мнимого листа.

Что существует, а что отсутствует, не так уж важно, поезд идёт по расписанию и на месте будем вовремя.


Рецензии