Дерево, река и птица

ОЧЕНЬ ЧЕРНОВОЙ ЧЕРНОВИК)

Кино, говорила моя супруга с волнением, обращаясь прежде всего к Вике и Насте, выше всяких похвал. Неожиданная концовка, прекрасная актёрская игра, и, конечно же, полюбившиеся за предыдущие части герои. 

- В общем, фильм нам очень понравился! - сказала она в заключение и многозначительно на меня покосилась: - Ведь верно, Вадик?

- Ну конечно, - ответил я и немало покривил при этом душой.

Сказать по правде, я не разделял восторгов жены. Ничего более скучного, слезливого и надуманного я не видел за всю свою жизнь. Из кинотеатра я вышел в твёрдой уверенности, что мои мозги прополоскали в клубничном варенье, а потом хоть и вставили в черепушку обратно, но почему-то вверх тормашками. В прежние времена я не стал бы об этом молчать; но брак воспитал во мне дипломата.

- Отличное кино, - ответил я, не желая углубляться в эту скользкую тему.

Маркетолог поднял голову и в его сонных глазах я прочёл искреннее недоумение.

- Постой, - сказал он мне, морща лоб, - а разве не ты говорил, что этот фильм – чушь и нудятина? Что он не стоил отданных за билет денег? Не ты ли мне говорил, - продолжал он, не замечая моих красноречивых знаков, - что с большей радостью потратил бы эти деньги на бутылку дешёвого коньяка и распил бы её со Следователем на скамейке в самую тёмную и дождливую ночь? Что даже это не вызвало бы в тебе такого же омерзения?

Я отчаянно замахал руками и сшиб сахарницу. 

- Так, значит? Значит так, да? - Яна покосилась на меня через плечо, и её взгляд не предвещал ничего хорошего.

- Это… Это была шутка, - Я легко улыбнуться и пнул Маркетолога под столом. - Да, шутка – и не более того. Я просто шутил.

- Ах,ты,значит, шутил? И когда же ты шутил? Когда пел дифирамбы или когда двуличничал как последний червяк?   

- Когда двуличничал как последний червяк, - дипломатично ответил я. - А ты, конечно же, помнишь, - сказал я другу с нажимом, - что в ту минуту я балагурил, был весел и ироничен.

- Да нет же, ты брызгал слюной и вопил как резаный…

- Мой добрый друг! – перебил я его. – За годы знакомства тебе должна быть известна моя манера речи. Я человек эмоциональный. – Я обратился к супруге: - И, конечно же, милая, я тогда просто дурачился.

Лёня взирал на нас со своей обычной улыбкой.

- Как известно, - проговорил он неторопливо, - первую половины жизни мы работаем на имя, а вторую оно работает на нас. И когда человек с именем под чем-то подписывается, мы склоняемся перед его авторитетом и проглатываем любую, даже самую несъедобную жвачку.
- Один мой приятель, - продолжал Лёня, оправдывая худшие мои опасения, – назовём его для удобства Никитой - был подающим надежды художником. И вот однажды с ним случился казус. Он написал картину.


х

- Я написал картину, - сообщил мой приятель, - и хотел бы, чтобы вы на неё взглянули.

- Вот как? – сказал на это владелец художественной галереи. – Ну что же, показывайте.

И хотя в его голосе не было особого энтузиазма, он надел очки и воззрился на продукт бессонных ночей молодого художника.

- Что это? – холодно осведомился он наконец.

Такой вопрос поставил моего друга в тупик. Ему казалось, всё предельно ясно. Перед выходом из дома он ещё раз критически осмотрел полотно – и не нашёл особенных недостатков. Дерево выглядело вполне развесисто, речка, как ей и положено, - мокро, а сидящий на ветке ворон хоть и смахивал на бандита, но на бандита, явно принадлежащего к пернатым.

- Это, - с какой-то даже неловкостью объяснил мой друг, - дерево, река и птица.

Хозяин галереи презрительно поджал губы.

- Я вижу. Но что вы этим хотели изобразить?

- А изобразить я хотел, - проговорил художник, переводя недоуменный взгляд с картины на знатока искусств и обратно, - Изобразить я хотел, собственно, дерево, реку и птицу. 

- Ну, это понятно. Но, может, вы хотели сказать что-то особенное?

Мой друг совершенно растерялся.

- А что этим можно сказать?

- Вот и я так же думаю. Зачем же вы это написали?

- Потому что я художник. Я не могу не писать картин.

- А! – многозначительно произнес владелец галереи. – Вот что, - сказал он охране, - вышвырните-ка его вон. И не забудьте отправить следом дерево, реку и птицу. Хотите вместе, хотите по отдельности – но чтобы их духу здесь не было.

Есть ли смысл описывать чувства художника, в которых он поднялся с мостовой? Достаточно сказать, что он кипел, как чайник, который забыли снять с раскалённой плиты. Всё так же кипя, Никита зашёл в кафе неподалёку и, устроившись в кресле, сделал первый глоток кофе.

- Старый хрыч! – сказал он в сердцах.

Когда он допил до середины чашки, им овладели сомнения.

- А может и прав этот Вознесенский? Что, если картина действительно слабовата?

А когда кофе осталось на донышке, уныние посетило моего друга.

- Ну конечно, он прав! Когда мне говорили, что я подающий надежды художник, имели в виду, что я подаю надежды никогда не писать картин. Я конченый человек!.. – И Никита обхватил голову руками.

И только сейчас заметил девушку за соседним столиком.
 
Она была прекрасна. Бледное, одухотворенное лицо. Изящный профиль. Безукоризненный анфас. И большие серые глаза на мокром месте.

В груди Никиты билось сердце высочайшей пробы. Как бы ни было тяжело ему самому, он всегда находил силы ободрить ближнего своего.

Он посмотрел на девушку. Улыбнулся, вложив в улыбку сочувствие, ласку и теплоту. Подмигнул без тени фривольности или флирта.

И тут девушка разрыдалась.

Как и многие чувствительные натуры, Никита приписывал события окружающего мира своей скромной персоне. Если, например, представительница прекрасного пола вдруг игриво заулыбалась на улице, то это происходило только от того, что он шёл ей навстречу. А если кто-то бросался в слёзы – в этом был виноват он и никто другой.

Вот почему мой приятель перепугался.

- Что с вами?!

Девушка повернула к нему своё прекрасное, одухотворенное лицо, бледное, с мокрыми дорожками слёз на щеках.
 
- А? Не обращайте внимания. – И полезла в сумку за бумажными платками.

- Ну уж нет! Вы разрыдались, когда я вам улыбнулся! И подмигнул. Почему?

Девушка помолчала.

- В самом деле? – сказала она. – Простите, я не заметила.

Это ещё сильней покоробило душу художника.

- Как это – не заметили? Что значит – не заметили? Я вообще для кого тут старался?

Девушка слабо улыбнулась. Никита принял это за приглашение и подсел за ее столик.

- Между прочим, - сказал он, - недавно меня постигло страшное разочарование. Но я, как видите, не плачу. И не рыдаю. И если хотите знать, в чем оно заключается – разочарование я имею в виду, – продолжал Никита, хотя девушка ничем не выказала своего интереса, - то меня вышвырнули из художественной галереи. Я отнес туда картину и вместо признания получил багетом по макушке. Массивная рамка - это, пожалуй, единственный недостаток моей картины. Во всём остальном она безупречна.

Девушка удивленно на него посмотрела:

- В самом деле? Меня постигла такая же неудача.

- Вас тоже вышвырнули из галереи? – недоверчиво спросил мой друг.

- Н-не совсем. Не из галереи. Из издательства. Взгляд главного редактора был красноречивей его слов. И если бы не то обстоятельство, что я как-никак девушка, меня ждала бы ваша судьба.

- Зачем же вы ходили в издательство? – изумился Никита, считая, что ходить по издательствам – последнее дело даже для самого отчаявшегося человека.

- Я пишу сказки, - со вздохом ответила девушка. – Вернее, пытаюсь писать. И, похоже, у меня это не очень получается.

- Что за вздор!

- Писать сказки?

- Нет! Считать, будто у вас не получается.

- Но вы их даже не читали.

- Это так. – Никита помолчал. – Но я не против их почитать. А, кстати, о чем они? О феях и прочих волшебных тварях?

- Ну нет! – Девушка подёрнула плечами. – Мои сказки о медвежатах, о ветерке и березке, о ёжиках. Да, и ещё о белочках.

- О белочках? Это любопытно. – Никита задумчиво погрыз печенье. – Хотя мне кажется, - добавил он осторожно, - что белочки нынче не в моде.

- Вот именно! – воскликнула собеседница. – Именно так и ответил редактор! Никого, сказал этот надутый индюк, не заинтересует судьба одной отдельно взятой белки. Вот если бы она была наполовину роботом и сражалась за свободу своего беличьего племени, тогда да, возможно эту историю мы бы и втюхали читателям. А так нет. Времена Пришвиных и прочих Бианки ушли без возврата. Народу нужен экшен - а вовсе не белочки. – Девушка горько вздохнула. - А между тем задумайтесь, - продолжила она с увлечением, - каково в наши дни быть самой обычной белкой! Жить в холодном, не отапливаемом дупле, в тесноте и сырости! Ступать голыми лапками по колючему снегу! Просыпаться с утра от того, что какому-то дятлу приспичило стучать ни свет ни заря…

- Эм, - протянул Никита, немного отодвигаясь. – Всё это похоже на правду, но… – его вдруг осенило: – Но проверить это мы можем только на практике. Собирайтесь.

- Что? Куда?

- В Павловский парк. Погуляем, покормим белок, поболтаем о том, о сём.

- С белками?

- Ну можно и с белками, - серьёзно кивнул Никита. – Так сказать, устроим им допрос с пристрастием. На предмет бытовых условий.

Весь день они провели в прогулках, непринуждённой беседе и развлечениях, и только опустевший к вечеру бумажник смог их остановить.

Много ли нужно молодому человеку с пылкой душой, чтобы полюбить? Особенно, если девушка несчастна? Бывает достаточно одного взгляда. Вот почему, проводив Лизу до дома, Никита понял, что влюбился по уши.

А вернувшись к себе - что забыл спросить номер её телефона.

Для него это было страшным ударом. Он рухнул в кресло, закрыл лицо руками и просидел так до самого рассвета.

Вероятно, вы скажете, что безвыходных ситуаций не бывает. Даже в таком большом городе случается встретить кого-то, кого встречать совершенно не хочется; так сложно ли найти ту, кто стал нужнее воды и необходимей воздуха? Особенно, когда знаешь её адрес.

В этом-то и заключалась загвоздка. Каким-то непостижимым образом адрес испарился из памяти моего друга – хотя кретинизм никогда не входил в число его добродетелей.

Деятельного человека не остановила бы и эта, в сущности, маленькая проблема. Он нашёл бы возможности её разрешить: ездил бы по городу в поисках знакомой улицы или обратился к гипнотизёру и в состоянии транса выудил бы нужную информацию из подкорки, придумал бы что угодно. Но если вы думаете, что Никита так и поступил, вы сильно недооцениваете его творческую натуру. Вместо всего этого он впал в меланхолию.

А уже на следующий день выиграл в лотерею огромные деньги.

Так получилось, что я видел Никиту вскоре после этого знаменательного события. Не буду говорить, зачем я к нему ходил, но передо мной стоял осунувшийся молодой человек с запавшими глазами и холодным, усталым взглядом. Утраченная любовь и свалившееся богатство изменили его. О нет, он не стал хуже. Он стал другим. Более волевым и решительным.

- Я хочу купить вашу галерею, - волевым и решительным голосом сказал Никита, входя в галерею, из которой его выставили неделю назад.

- Вы хотите купить мою галерею? – переспросил владелец, отчаянно нуждавшийся в деньгах.

- Да, старый вы осёл. Я хочу купить вашу чёртову галерею.

- Но, молодой человек, - Вознесенский замялся от такого напора, -  разве можно так сразу? Ведь нужно оговорить условия, составить контракт…

- Назовите любую цену, - сказал Никита, - и я рассмеюсь вам в лицо.

Вознесенский задумался. Перспектива смеющихся юнцов его не очень прельщала, но вот деньги… Да, деньги – это проклятие. Особенно когда их нет.

- Гм, - сказал он, и в эту минуту вошла Лиза.

Мой друг узнал её тотчас, он не мог её не узнать. И, к её чести будет сказано, она тоже узнала его.

- Никита! Куда ты пропал? И что ты тут делаешь?

- Хочу купить эту чёртову галерею.

- Хочешь купить галерею? Какую галерею? Папину галерею?

- А он твой папа?

- Ну да.

- Не повезло. Как поживаешь?

- Нормально.

- Выйдешь за меня?

- Что? Без проблем.

- Итак, - сказал Никита, возвращаясь к остолбеневшему Вознесенскому. -   Вы всё слышали. Я хочу взять вашу дочь в жены. Имею честь просить её руки. Что вы на это скажете?

- Что я на это скажу? – переспросил Вознесенский, просчитав, что человека, способного купить галерею со всеми потрохами, выгодно иметь в зятьях. – Я скажу: добро пожаловать в семью, мальчик мой! А если мне не изменяет память, - проговорил он, положив руку Никите на плечо, - вы были художником.

- Я и сейчас художник, - фыркнул Никита. – За неделю я написал пять полотен.

- О! Это впечатляет. В таком случае я буду рад сделать вам свадебный подарок.

Никита напрягся в ожидании какого-то подвоха.

- Скажите, что вы здесь видите? – спросил Вознесенский, указывая на противоположную стену.

- Я, конечно, могу ошибаться, - помедлив, ответил мой друг, - но я вижу стену. А если вы видите что-то иное, у меня есть парочка неплохих докторов по этому делу.

Будущий тесть замахал руками.

- Мальчик мой! Включите же фантазию! – Он отошёл к стенке и прикоснулся к ней ладонью. – Здесь, на этом месте, что вы можете вообразить?

Никита обменялся многозначительными взглядами с любимой.

- Ну же? – вопрошал Вознесенский. – Не понимаете? Ваши работы. Выставка. Только вы, только ваши творения. В моей галерее. Ваша персональная выставка.

- Папочка! – воскликнула Лиза. – Как здорово ты придумал!

- Да, - почесал затылок Никита. – Действительно здорово.

- Сколько вам нужно времени, чтобы подготовить полотна? – спросил Вознесенский.

- Пару дней, - ответил мой друг и к исходу недели привёз картины.

Он писал их в том состоянии уныния и беспросветной меланхолии, когда считал Лизу безвестно пропавшей, и теперь, обретя душевный покой, не мог без содрогания на них смотреть.

- Вам не кажется, что как-то ярковато? – в сомнениях спросил он будущего тестя.
 
- О нет, мой мальчик. Великолепно.

- Да? Я просто к тому, что краснее этого красного только пожарная машина.

- Изумительный цвет!

- Вы находите?

- Определенно. В нём есть экспрессия. И свежесть. И чувства – настоящее буйство чувств. Я предрекаю картине успех. – Он ещё раз с улыбкой посмотрел на полотно. – Да! Прекрасное творение!

- Тогда взгляните сюда, - указал Никита на припаркованный у галереи автомобильчик. – Это подарок для вашей дочери.

- Какая щедрость! Вы будете прекрасным мужем.

Никита просиял.

- И вы будете прекрасным зятем,  - продолжал знаток искусств, - если позволите мне на нём прокатиться.

- Ну что же… Почему бы нет? Поехали!

- Чур я за рулём! – крикнул Вознесенский.

По Большой Морской они доехали до Невского без происшествий, но перед Аничковым мостом едва не случилась беда.

Почему-то Вознесенский проигнорировал сигнал светофора и выкатился на набережную. А справа на большой скорости неслась другая машина…

- Осторожно! – крикнул Никита, но Вознесенский и сам всё видел.

Жизнь владельца художественной галереи научила его принимать быстрые решения. Ему хватало одного взгляда, чтобы определить, достойна та или иная картина висеть на стене, и какие деньги за нее можно выручить. Сейчас это спасло их обоих.

Он ловко ушёл от столкновения, крутанув руль влево, а потом вправо; машину занесло на скользком асфальте, и она ткнулась левым бортом в высокий поребрик Невского проспекта. К счастью, в происшествии никто не пострадал.

- Почему вы не остановились? – воскликнул Никита с глубокой досадой - Ведь уже вовсю горел красный!

Вознесенский замялся.
 
- Сказать по правде, я – дальтоник.

- Вы – кто? – не поверил своим ушам мой друг.

- Дальтоник. Только прошу вас – никому ни слова. Ни полсловечка. Нельзя, чтобы об этом узнали.

- Вы хотите сказать, - говорил изумленно Никита, - что человек, которого считают экспертом в живописи – дальтоник?!

- Получается так.

- И вы совсем не различаете цвета?

- Увы!.. Совсем не различаю.

- Вы! – вскричал Никита, задрожав всем телом. – Вы!!! – Ему вспомнились картины для выставки, и он застонал. – Ах, вы!.. Я ведь говорил, что картины никуда не годятся! Что это бред воспаленного мозга!

- Напрасно вы так считаете, мой мальчик! Они превосходны. Понимаете, абстракция…

- Я не писал никакой абстракции! Слышать ничего не хочу об абстракции! И уж тем более от дальтоника! – И Никита выскочил из машины, хлопнув дверью. - Я не выставлю эти картины, - сказал он, когда Вознесенский вылез следом за ним. – Пускай лучше будут старые. Мне за них хотя бы не стыдно.

- Но я боюсь, что вас не поймут, - покачал головой Вознесенский. -  Зрители не готовы к такому натурализму. Они не готовы к тому, что дерево – это всего лишь дерево, а не символ безысходности жизни.

- Это их проблемы, - отрезал Никита. - Я решил -  я выставляю старые картины. Мои любимые пейзажи. И главным из них будет - о да! – с какой-то зловещей радостью проговорил Никита, -  главным будет – «Дерево, река и птица». Хотя раньше он назывался как-то иначе…

- Но это рискованно!  - воскликнул Вознесенский. - Безрассудно! Критики порвут вас в клочки!

- Плевать я хотел на критиков.

- Но моя репутация?..

- Плевать я хотел на вашу репутацию, - угрюмо ответил Никита.

- Ну что же, - сокрушенно произнес Вознесенский. Верблюжьи задатки будущего зятя его ничуть не порадовали. – Делайте как хотите.

- И сделаю, - пообещал мой друг. - А вы при этом меня будете нахваливать.
 
                ***
 - Выставка прошла на ура, - проговорил Лёня. – Критики, конечно, немного покрутили пальцем у виска, но авторитет Вознесенского был непререкаем. Картина «Дерево, река и птица» удостоилась высочайших похвал.

- Любопытно, - заметил я. – А где бы на нее взглянуть?

- Никита больше не участвует в выставках. Теперь он рисует иллюстрации к сказкам своей любимой супруги. И кстати недавно, - добавил Лёня, вставая, - я приобрел их новую книгу. Очень рекомендую. Моя племянница пищала от восторга – и в особенности от картинок. Дети, - проговорил он с мягкой улыбкой, - видят мир немножко иначе. – Лёня снял с вешалки пальто и нежно сказал: - Нам пора, Настенька.

И на мой вопрос, где можно купить эти сказки, он так ничего и не ответил.