Папы важны всякие

     В нашем маленьком городе первым лицом среди всех жителей считается мэр. Чин градоначальника обязывает его всегда и во всём помогать людям, посильным, а порой и непосильным трудом пополняющим городскую казну. Но при советской власти было не совсем так. То есть, люди нашего небольшого города, в частности, рабочие большого металлургического завода тоже до отказа набивали городскую бюджетную кубышку, но за помощью они чаще шли не к председателю горисполкома – тогдашнему городскому голове, а к первому секретарю райкома партии. Невидимый нимб над головой персека завораживал просителей куда больше, чем пухлая дерматиновая дверь кабинета городского головы. Жильцу какого-либо ветхого домишки председатель горисполкома мог только пообещать оказать содействие, скажем, в замене прохудившегося водосточного жёлоба или устранить засор в канализационном стоке. Выполнил бы или нет своё обещание горисполкомовец – это ещё, как говорится, бабушка надвое сказала. А вот партия – другое дело. Партия сказала – выполнила. А если партиец сказал и не выполнил, то такого товарища партия очень даже была способна по тому самому водосточному жёлобу спустить ниже самой глубокой канализации.
     Стелла Парменовна Лория поступила необдуманно, когда решив увековечить память своего дорогого папы в названии одной из городских улиц, оказалась с этой сокровенной идеей в приёмной председателя горисполкома. Девушка-секретарша с хорошим знанием основных языков, на которых изъяснялось многонациональное население нашего города, пару раз ссылалась на важную занятость градоначальника Ираклия Капанадзе, а потом и вовсе посоветовала Стелле Парменовне перенести визит на прохладную осень.
     - Ираклий Мамедалиевич собирается в отпуск, вы бы зашли в октябре, - глядя в заоконную небесную даль, сказала секретарша.
     - В октябре у него будет сбор винограда, потом – пора свадеб, затем – армейский призыв, - раздражённо ответила Стелла Парменовна. – Между прочим, мой отец  был заслуженным врачом республики, хирургом-новатором, фронтовиком. Там, в заявлении всё указано.
     - Я читала. Ираклий Мамедалиевич тоже в курсе. Но у него август лимитирован. В это время он всегда выезжает в Ессентуки.
     - Он что, почечник? – полюбопытствовала Стелла Парменовна.
     - Да нет. Отец его нутром каким-то страдает. Он отца каждое лето семнадцатым номером отпаивает на водах, - продолжая глядеть в небесную даль, пояснила секретарша.
     Стелла Парменовна слегка удивилась познаниям молодой девушки в курортно-бальнеологической арифметике, перебрала в уме полдюжины цифр, тщетно стараясь вспомнить другой известный номер целебной минералки, увязала неожиданный провал в памяти с изматывающей летней духотой и примирительным тоном произнесла:
     - Родители – это святое. Но и мне время терять никак нельзя. Я не могу сидеть сложа руки. Пусть Ираклий Мамедалиевич не обижается. Кстати, почему у него такое странное отчество?
     Секретарша посмотрела на Стеллу Парменовну голубоватыми, как небесная даль, широкими глазами, сдержала проскользнувший в них укор за излишнее любопытство и обстоятельно его удовлетворила:
     - Ираклий-батоно родом из Нижнего Картли. Население там, сами знаете, неоднородное по этносоставу: грузины, ассирийцы, азербайджанцы, немцы. Но мама у председателя чистокровная грузинка - это я точно вам говорю. Знакома с ней. Душка необыкновенная! Золотой человек!
     «Да, дурёху здесь не посадят. Разумная девочка». – подумала Стелла Парменовна, молча кивнула головой – то ли благодарно, то ли понимающе, - и не попрощавшись, вышла из приёмной председателя горисполкома.
     Первый секретарь райкома партии, сорокалетний ухоженный красавец  Леван Дарсадзе принял Стеллу Парменовну не как ответственное  лицо, а как однокашник, окончивший ту же самую школу, что и визитёрша, и, кроме того, как сосед, живший с ней на одной улице, правда, в разных домах. Особняк Пармена Лория стоял в полусотне метров от хрущёвской пятиэтажки, в которой когда-то дали квартиру профсоюзному лидеру местных металлургов Николозу Дарсадзе. Лидер вместе с женой воспитывал единственного сына, и надо сказать, вложенный в это воспитание капитал, потомок с годами разнообразно приумножил, в том числе – в виде очень приспособленных к суперкомфортной жизни новых мест долговременного обитания. Несмотря, однако, на наличие роскошных  дуплекс-апартаментов и шикарной загородной дачи, Леван Дарсадзе не расстался с трёхкомнатным родовым гнездом и даже сохранил в паспорте прежнюю прописку – улица Энтузиастов, дом 5, квартира 9. Наведывался он сюда нечасто, но в конце каждого февраля, когда предвесеннее южное солнце уже вовсю разогревало землю, - непременно. Смерть забрала отца в первый мартовский день. Левану не хотелось начинать весну с тяжёлых воспоминаний, а провожать ими календарную зиму было не так тягостно. Он обкладывался фотографиями и на час-другой уносился памятью в комсомольскую молодость, и дальше – в пионерское детство, где были живы родители, где одноклассник Витя Майсурадзе ещё не отправился в «малолетку» за кражу автомагнитол, а старшеклассница Стелла Лория своей ладной фигуркой  уже гнала юную кровь в нижние отделы крепнувшего мальчишеского тела.
     Сейчас бывшая пионервожатая, товарищ Стелла стояла перед  Леваном Дарсадзе навытяжку, почти как он сам перед  ней много лет назад. Заметно огрузшая дама с массивной кормовой частью уже никак не катализировала биохимические процессы в кроветворной системе первого секретаря райкома партии. Он грустновато отметил этот факт про себя, но не удержался от дежурных джентльменских восторгов, столь приятных любой женщине:
     - О, Стелла, вы не меняетесь! И главное, никаких следов криологии. Всё своё, всё естественное, всё в том же пышном цвету!..
     Стелла Парменовна, музейный работник, не знала значения слова «криология», но поняла, что в нём нет для неё ничего дурного. Не дожидаясь команды «вольно», она расслабленно подплыла к креслу, без приглашения села и стала вглядываться в обтянутый красным бархатом стенд с фотографиями почётных граждан нашего города.
     - А почему здесь нет вашего папы? – тихо поинтересовалась Стелла Парменовна и, близоруко щуря глаза, уже громковато добавила: - Да и моего тоже.
     - Родного отца вроде неудобно над собой вывешивать, к тому же он и в почётных гражданах никогда не ходил. А фото Пармена Григорьевича решили заменить: изображение совсем выцвело. Как раз на днях вам звонить собирались…  Вы бы присмотрели фото поновее. – ответил Леван.
     Стелла Парменовна, воодушевлённая таким приятно исчерпывающим ответом, подбоченилась, насколько это позволила ей сделать складка на животе с туго накачанную велокамеру и, горделиво выпрямив голову, сказала:
     - Да, это было фронтовое фото. Там папа в кителе, с орденами…  Он оперировал сначала в тыловом лазарете, а потом до Польши дошёл…  В Познани ему полковника дали и должность начальника в гарнизонном госпитале…  Вам, Леван, тоже есть за что гордиться родным отцом и вывешивать его над собой не можно, а нужно, - нет в том ничего неудобного. А в почётные граждане и сейчас не грех зачислить. – Стелла Парменовна запнулась, чуть помешкала, взвешивая, видно, в уме плюсы-минусы тирадной концовки, и выдохнула: - Посмертно…
     Первый секретарь райкома деланно улыбнулся. Здесь,  в его кабинете милостивое позволение ранней гостьи подобрать местечко Дарсадзе-старшему в настенном фотопантеоне прозвучало явно неделикатно. Даже если она не предполагала, что секретарю райкома известно очень многое из жизни почётных граждан города, лучше следовало бы помолчать. Молчит же он. А ведь сколько мог бы порассказать. Да взять хотя бы этих обоих  папаш. Правда, родной, Николоз Дарсадзе, может быть, и сметал в свой карман мелочишку от профсоюзных поборов, но зато путёвки курортные распределял по-честному: и прокатному цеху, и мартену, и доменщикам всегда доставалось. Года не было, чтобы сталевар Мамедали Алиев в Ессентуки не съездил. А ведь это Лория ему желудок чуть ли не ополовинил. И не одному ему. Деревенских азербайджанцев Пармен через одного под нож клал. У мужика катар средней тяжести, лечить можно, а Пармен  его для пущей важности в столицу к знакомому рентгенологу отправлял. Тот за червонец просвечивал и всегда находил осложнённую язву. Ну и к Пармену на стол. Каждая операция – сотня. Лет пять они так промышляли, пока хирург Палаванов лавочку не прикрыл: прямо в операционной поймал Пармена с поличным. Под суд грозился отдать. После того случая Пармен умом тронулся, дочка дорогого папу  в дурдом сплавила. Там он и кончился. И теперь его именем улицу называть?!
     Леван Дарсадзе встал из-за стола, подошёл к стоявшему в углу бюсту генерала Леселидзе, щёлкнул пальцем по гипсовому  плечу и сказал:
     - Посмертно у нас только звание Героя Союза дают. И то лишь однополчанам Леонида Ильича… Благодаря  его личному вмешательству…
     - Леван, дорогой! – Стелла Парменовна утёрла круглое потное лицо влажной салфеткой. – Вмешайтесь и вы в решение моего вопроса. Вы, наверное, знаете, о чём я хлопочу. Разве мой отец не достоин одной городской улицы, на которой жил? Он тоже своего рода герой! К горсоветчикам ткнулась, а там главный в отпуске. Ну я к вам…  Вы меня поймёте…
     «Понять-то пойму, и тебя, и Мамедалиевича: не хочет он твою физиономию видеть, а мне вот приходится», - подумал персек, а вслух скороговоркой, словно по-писанному отбарабанил: - Меня известили в деталях. Пармен Григорьевич, конечно, герой. Но я ведь не Брежнев. Партбюро должно собраться, горсовет должен поддержать…  В городе, кстати, до сих пор нет улицы генерала Леселидзе…  Вот если бы ваш отец служил в восемнадцатой армии…
     - Не служил, - посуровела Стелла Парменовна, - потому до Польши и дошёл. А-то бы со всеми в Керчи погиб смертью храбрых. Он сам других от смерти спасал.
     Леван Дарсадзе поморщился. Вспомнился торжественный приём ветеранов в простороной горсоветовской столовой по случаю очередного Дня Победы. Изрядно захмелевший от «саперави» Пармен Лория поносил вислоусого Леха Валенсу, который начинал рулить Польшей. Потом перешёл на поляка-хирурга, усомнившегося в его, начальника фронтового госпиталя, диагностических способностях. А закончил диким рассказом о том, как ему удалось убедить маловера в своей правоте диагноста, удалив у солдата абсолютно здоровую, целёхонькую почку. Пармен пил стакан за стаканом и, приводя в стыдливое смущение соседей по столу, сыпал пьяными признаниями:
     - Не мог же я перед этим заносчивым ляхом уронить авторитет советского врача. Раз я сказал «разрыв почки», надо было ему «разрыв» показать. Я её и того… собственноручно…  Сначала крепко нажал, аж затрещало.., а потом поляку под нос сунул…  На, говорю, смотри, советский военврач никогда не ошибается…  А солдатика моего всё равно бы комиссовали: у него ногу гангренозную отняли. Так что без разницы, - с почкой, без почки…
     На следующий день протрезвевший Пармен допытывался у вчерашних сотрапезников, не сболтнул ли он чего лишнего. Сотрапезники отводили глаза и в свою очередь полушутя спрашивали, правда ли, что он запретил пациентам благодарить натурой, сделав исключение лишь для крестьянских хохлаток, не белых притом, а непременно пестропёрых, вскормленных кукурузой.
     Пармен Григорьевич знал толк в хорошем курином мясе. А ещё он любил сравнивать себя со знаменитым хирургом Николаем Амосовым. Хотел, как и он, вывести на дверях операционной надпись «Цветы не приносить». Но не вывел. Опасался, видно, что пациенты сочтут его чудаком-бессребреником, и как Амосову, перестанут нести всё, кроме цветов. Опасения, конечно же, были напрасными. Пациенты знали, что и сколько нести. Не поднял бы Пармен расценки на внутриполостные операции, не стращал бы ради неправедных деньжат сельскую малограмотную публику при необострённой язве неминуемым раком желудка, не хвастался бы где ни попадя нулевой смертностью среди своих прооперированных мнимых предонкобольных, не бился бы истерически-бестолково с хирургом от Бога Костей Палавановым за реноме лучшего районного оператора, - авось, не оказался бы в смирительной рубашке крест-накрест привязанным к топчану в подвальных палатах республиканской психбольницы. Вот как бывает! Сломалась в голове Пармена Григорьевича какая-то шестерёночка, отвечавшая за надлежащий уровень совести в резервуаре постаревшей души. Совести осталось совсем на донышке – и шестерёночка встала. И главный часовщик, прежде чем навсегда остановить часы, наказал человека безумием. И даже не получается, как водится в таких случаях, спросить горькое «за что»? Разве неясно?
     Леван Дарсадзе понимал, что бывшая пионервожатая, товарищ Стелла действует не в одиночку. У Пармена Лория имелось немало влиятельных друзей в Совмине и Минздраве, теперь там работали их дети, и, разумеется, настоятельные требования дочери почившего светила от советской хирургии не могли долго оставаться без внимания. Рано или поздно Стелла Парменовна своего всё равно бы добилась. Поэтому Леван Дарсадзе не стал дожидаться звонков сверху. Первым делом он вызвал председателя горисполкома и объяснил ему, что ввиду крупной общественно-политической значимости фигуры Пармена Лория для нашего города, необходимо часть улицы Энтузиастов переименовать в улицу его имени, а другой части присвоить имя видного профсоюзного деятеля Николоза Дарсадзе.
     Председатель горисполкома отнёсся к поручению с ответственной сочувственностью. Он понимал, как нелегко его партийному боссу отказаться от давно лелеемого намерения изготовить десять новеньких адресных табличек, выписать на них отцовскую, а, стало быть, собственную фамилию и присобачить вместе с новыми номерными знаками ко всем без исключения домам на улице Энтузиастов. Теперь же выходило, что таких домов будет вполовину меньше, поскольку два относительно равных отрезка распарованной улицы обретут два разных названия. Ираклий Мамедалиевич продал бы душу дьяволу, если бы тот воспрепятствовал появлению в городе улицы Пармена Лория, но огорчительная неотвратимость  этого события вынудила председателя горисполкома действовать крайне оперативно, чтобы итоговый усечённый вариант инициативы Стеллы Парменовны не вызвал у неё болезненного раздражения и острого желания обратиться в вышестоящие органы республики. Конечно же, она не мечтала об улице имени своего папаши всего в какие-то пять домов. О другом мечтал и Леван Дарсадзе, но как человек неглупый, прекрасно понимал, что улица в пять домов для номенклатурного работника, запускавшего таки руку в общегородскую профсоюзную кассу, - всё же лучше, чем ничего.
     Председатель горисполкома велел срочно произвести все работы по переименованию улицы Энтузиастов и уже к сентябрю горкомхозовцы разделили её на проезд Пармена Лория и проход Николоза Дарсадзе. Товарищи по партии посоветовали первому секретарю чтить память об отце именно таким непритязательным образом, тем более что бывшая улица Энтузиастов упиралась  в некогда глухой забор, с тыльной стороны окружавший заводскую территорию. Рабочие пробили в нём дыру и частенько пользовались этим лазом как дополнительной неофициальной проходной. Леван Дарсадзе рассчитывал со временем соорудить здесь настоящую проходную с вахтёром и турникетной вертушкой – тогда название короткого проулочка выглядело бы вдвойне оправданным и уж точно отвело бы от персека все подозрения в необоснованных сыновьих амбициях.
     Стелле Парменовне Лория такое обхождение с папиными заслугами очень не понравилось. Она долго дулась на персека и помягчела только тогда, когда ещё жёстче оценили заслуги Николоза Дарсадзе. Домовые таблички в проходе его имени однажды какой-то злой шутник испоганил непотребным словом «задний». Не коряво от руки, а под трафарет и обидной голубой краской. Краску отмыли, но слово прижилось в городском просторечии и производными от него грубоватыми синонимами горожане весело называли заводскую проходную на бывшей улице Энтузиастов. Оборудовать её как положено коммунисты так и не успели. Скончалась компартия, потом заагонизировал завод. Горсовет превратился в мэрию. Новая власть не облегчила мучений металлургического страдальца и скорбно сняла шляпу после того, как по проходу Николоза Дарсадзе и проезду Пармена Лория на металлолом отправились последние остатки блюмингов-слябингов.
     А закончилась новейшая история появления в нашем городе неожиданных, именных, так сказать, топонимов очень эффектно и поучительно. Когда-то первый секретарь компартии соседней  нефтегазовой республики не жалел для нашего большого завода железной руды со своих месторождений. Сын его, став местоблюстителем, а потом и президентом уже независимой страны, предложил нашему городу отблагодарить покойного родителя за прошлое добро красиво и неординарно. Мэрия подумала и согласилась.
     Перед облупленным зданием заводоуправления президент страны-соседки разбил чудесный сквер и наиполной мерой отвесил бронзы на памятник родному папаше. Сквер, понятное дело, назвали его именем. В нашем городе никогда не было ни такого памятника, ни такого сквера. Оазис в пустыне!  Пинок под зад всем проходам и проездам города. В жаркие летние дни в сквере у фонтана сидит крепко одряхлевший бывший председатель горисполкома Ираклий Мамедалиевич, подолгу любуется бронзовым персеком углеводородной советской республики и думает о том, что в нашем несправедливо устроенном мире справедливость иногда отсвечивает здоровой желтизной, совсем не той, какая всегда лежала на щеках его недужного отца.            


Рецензии
Сколько же гадов повсюду (таких, как Лория)! Ведь и моего отца в 67 лет натурально зарезал хирург. Никогда не прощу!!!

Нина Бойко   20.01.2014 19:47     Заявить о нарушении
Благодарю за отклик! Случай, что называется, "списан" с натуры. Вмешательство автора в сюжет минимально... Удачи! В.

Вахтанг Буачидзе   24.01.2014 09:45   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.