Старые сказки нового века

Как правило днём он сидит в кресле на своём пьедестале в сквере у Никитских Ворот. Смотрит он куда-то поверх голов редких прохожих, на его колене лежит блокнот, в руке он держит авторучку.

Ближе к вечеру он, наверное, идет через улицу к себе домой. Не знаю... В нашем ЧОПе в рабочее время не очень-то погуляешь без дела.

Но в выходные, когда нет дежурства, я прихожу туда чтобы подкормить Буратино. Летом он ночует на лавке, той что справа от Графа, а зимой перебирается в подвал его дома, в бойлерную.
 
Сколько раз я говорил ему: -Буратино, завязывай ты пить! Если б не технический прогресс (бойлерная устроена в бывшей котельной), давно бы уже пустили тебя, старое полено, на растопку!
 
С тех пор как он начал "скипидарить" по-черному, уж лет пятнадцать прошло...
Да-а-а... Жизнь - прецедент, судьба - евроцент! Да что ж, теперь-то, поделаешь?

А вот интересно, что Граф по этому поводу думает? Но меня он никогда не замечает. Смотрит в небо, думает, слегка улыбается... Что ему до меня, еще не старой собаки, но уже и не щенка? И что ему до всех нас, тех, кого он создал и выпустил в жизнь?

Когда-нибудь я осмелюсь, и расскажу ему, если он еще не знает чем дело кончилось. Впрочем, он кажется задумал что-то новое написать, тогда уж точно, меня он слушать не будет. Знаю я эти творческие натуры!

Из всей нашей компании самым талантливым был Пьеро. В восемьдесят первом, во время гастролей театра (Тогда мы еще выезжали на гастроли!) он остался в Нью-Йорке. Диссидент чёртов! Ввод войск в Афганистан потряс его нежную душу! Сколько нам всем неприятностей после этого подвалило!

Ну, да и у Пьеро не сложилось. Сначала его местная диаспора на руках носила. В "Паласе" и "Беласко" его концерты аншлаги срывали! Потом как-то пропал он со слуха, вроде бы с "голубыми" связался.
 
А через три года в газете "Известия" на четвертой странице маленькая заметка-некролог. Начал он, как они все начинают, с "марафета", потом на героин перешёл. Героин из Афгана, что характерно, поставляли. Ну и спалил его  "горыныч". Из наших он первым ушёл.

Мальвина долго не горевала - жить-то надо, начала крутить напропалую романы с режиссерами и сценаристами. Но ничего путного у нее не получилось. К тому времени она уже была далеко не девочкой с голубыми волосами и кукольно-гладким личиком. В Институте Красоты на Новом Арбате её хорошо знали и в фас, и в профиль.

Но головы она мужикам еще успешно крутила. И наконец ей повезло. После перестройки она "открутила" голову одному заезжему иностранцу (много их тогда к нам шастало). Я за нее рад.
 
Сейчас она живет в Римини. Собственный дом, машина, яхта. Недавно мне прислала новый кожаный ошейник. Добрая девочка! Синьорита Пиноккио, кстати, по мужу...

Буратино руководил нашим театром "Молния" до 1991 года. Потом вдруг потянуло его в политику. Начал он собирать какие-то подписи, ходить на митинги, создавать какие-то партии. Дела в театре пустил на самотек, а это в нашем актерском ремесле распоследнее дело. А уж после того как он сломал себе в первый раз нос, свалившись по пьяни с крыши троллейбуса на баррикаде... Тут он и вовсе вообразил себя жертвой режима и ушел в глубокую оппозицию.

Из этой глубокой оппозиции он вышел только когда получил полагающиеся ему два ваучера. Ваучеры он поменял на два ящика скипидара, и снова ушел в глубокую оппозицию.

Пока он там находился, дела в театре "Молния" шли все хуже и хуже. Одни артисты хотели играть классическую пьесу "Девочка с голубыми волосами, Или Тридцать три подзатыльника", другие хотели перемен. Так что всё время у них проходило в спорах друг с другом.
 
Зрители на спектакли ходить почти перестали, да и не до спектаклей им всем стало. Перемены наступили в лице синьора Карабаса Барабаса, бывшего хозяина театра. Синьор Барабас через суд заявил свои права на национализированный когда-то театр. И суд удовлетворил его ходатайство.

В один прекрасный день синьор Барабас появился в давно пустующем кабинете Буратино в сопровождении ночного секретаря-референта Алисы Лиссы и балаганного режиссера Базилио Котта.

Два полицейских добермана, которых прислал на подмогу синьору Барабасу господин начальник города, выставили за двери театра всех недовольных переменами.
 
Так я и оказался первый раз без работы. Чем только не приходилось заниматься в те годы!

И в собачьих бегах участвовал, и ездовой собакой отработал три сезона на Севере, и восемь месяцев чучелом волка отслужил в комиссионке на Арбате, и Поле Чудес у Якубовича сторожил.

Один раз корейцы-торговцы чуть меня на колбасу не пустили у платформы Бескудниково.

Спасибо папе Карло, помог отбиться, приютил меня у себя в своей коморке в Бибирево. И ведь какая странная кончина суждена была старику...

Те актеры, которых выгнали из театра "Молния" (кстати, синьор Барабас из театра сделал кабаре, где исполняют откровенные танцы и назвал его "Блю Зиг") разыскали Буратино. Они хотели чтобы он, как первый директор, вместе с ними попытался отстоять в судебном порядке театр. Буратино же был буквально пропитан скипидаром и лыка не вязал.

Друзья Буратино разыскали и привели к нему старика-столяра Джузеппе. Джузеппе по старой дружбе, не взяв ни одного сольдо, отремонтировал Буратино свежесломанный нос.

Лекарства, купленные в аптечной сети ДМ (Дурий мар), которую основал бывший продавец лечебных пиявок г-н Дуремар, не помогли Буратино, как не помогали они и остальным больным.
 
Деньги у всех кончились, а потому пришлось обратиться в банк за кредитом. Но проценты во всех банках были очень большими, и мы поняли что нам по ним не расплатиться.

Тогда Арлекин вспомнил, что у Останкинского пруда видел рекламный щит банка Tischhe Edeschh Talschhe Puteschh, Gmbh со смешанным со Страной Дураков (Сountry of Fools) капиталом, на котором были нарисованы какие-то смешные цифры процентов по кредиту - всего-то процентов 50...

Побежали к пруду. И верно! Стоит щит, а прямо посередине пруда плавает банковский офис. Решили что мне плыть будет удобнее - раздеваться не надо.

Ну, прыгнул я с берега, поплыл к офису. Вылез, отряхнул воду с шерсти, зашел в офис.

Ба, кого я вижу! Банкиром оказалась мадам черепаха Тортила. Встретила она меня сначала как не родного, но потом припомнила старые времена, подобрела и мы с ней разговорились.
 
Оказалось она лет шестьдесят, до самой перестройки, прятала Золотой ключик в чугунном котелке, закопанном под обрывом берега. А как началась перестройка, она котелок с ключиком откопала, переплавила его в слиток и открыла свой банк.

Рассказал я ей про нашу беду, попросил денег. Но денег она мне не дала - сказала что наличных нет, все деньги, мол, в проектах крутятся. А дала она мне один совет.

С этим советом я и вернулся к друзьям. Уже вечером мы пели и плясали в подземном переходе на Тверской:

Птичка польку танцевала
На лужайке в ранний час.
Нос налево, хвост направо, --
Это полька Карабас.

Два жука -- на барабане,
Дует жаба в контрабас.
Нос налево, хвост направо, --
Это полька Барабас.

Птичка польку танцевала,
Потому что весела.
Нос налево, хвост направо, --
Вот так полечка была.

Прохожие подавали вяло и по-немного, но к тому моменту когда нас разогнали полицейские доберманы, мы собрали достаточно, чтобы купить у барыг на чёрном рынке  бутылку гемодеза, чтобы прокапать Буратино и привести его в чувство.

Тот же столяр Джузеппе вбил молотком иглу катетера в руку Буратино, мы подвесили систему на гвоздь в стене и стали ждать выздоровления.

К утру Буратино был почти как свежеспиленное полено, только несколько возбужден. Тут раздался стук в дверь, и все обернулись.
На пороге стоял папа Карло. Папа Карло увидел Буратино, и из его глаз покатились слёзы.
 
Мы тоже заплакали от умиления.
 
Папа Карло протянул руки к Буратино: -Сынок!.

Буратино побежал к нему через комнату и с криком: -Папа, папа!, бросился в его объятия.

Длинный острый нос Буратино пробил грудную клетку, разорвал сердце папы Карло и вышел на дюйм у него из спины (это из полицейского протокола).

-Что я натворил, Артемон! -закричал мне несчастный деревянный мальчик.

Мы все заплакали, но теперь уже от горя.
С тех пор прошли годы.

Летом Буратино ночует на лавке, той что справа от Графа.
 
Проходя мимо я тихо опускаю в потертый грязный полосатый колпак, лежащий на скамейке рядом с его как кегля лысой деревянной головой, когда - немного денег, когда - булку хлеба и луковицу.

Зимой Буратино перебирается в подвал графского дома, в бойлерную.
Там его, я знаю, подкармливают люди из ближайшего продуктового магазина торговой сети "Шушерочка".
 
И кто бы мог заподозрить нашу Шушеру в сентиментальности? Видно годы берут своё...

Вот только Граф не стареет.

Как правило, он сидит днем в кресле на своём пьедестале в сквере у Никитских Ворот. Смотрит он куда-то поверх голов редких прохожих, на колене лежит блокнот, в руке держит авторучку.
 
Наверное он что-то сочиняет. Может быть, опять эта будет сказка про нас?
 
А может, он вспоминает мелодию старой, забытой всеми живыми песни(*)?

Далеко-далеко за морем
Стоит золотая стена,
В стене той заветная дверца,
За дверцей большая страна.

Ключом золотым отпирают
Заветную дверцу в стене,
Но где отыскать этот ключик,
Никто не рассказывал мне.

В стране той-пойдешь ли на север,
На запад, восток или юг-
Везде человек человеку
Надежный товарищ и друг.

Прекрасны там горы и долы,
И реки, как степь, широки.
Все дети там учатся в школах,
И славно живут старики.

Граф смотрит в небо поверх наших голов и думает.

Не будем ему мешать.

[(*)- Песня из кинофильма Золотой ключик.
Музыка: Л. Шварц Слова: М. Фроман]