Раздетые

                [Раздетые]
                ([naked])
by Катя Паника («NRXA, я люблю тебя!», «Дрянная кровь», «Голод» и т.д)
От автора:
16+
Любые совпадения с реальной жизнью лишь домыслы читателей

Посвящается М.
Я верю, что она будет тем, кем хочет быть.

[special thanks to]: Gleb Saint за интерес к моему творчеству с самого начала и за любовь к моим жизненным произведениям.


 Глава 1 (В которой писательница переезжает жить в Бристоль и знакомится с главной героиней)

 Dело было в Бристоле. Я тогда в очередной раз искала себя. Смешно, конечно, звучит от девушки, которая только-только разменяла второй десяток. Но благодаря финансовым возможностям моего отца, я вполне могла менять свои приоритеты, цели и стремления по сто раз на дню. Еще в Москве, в школе меня называли «Девочка уникальных возможностей». Мой папа тогда был бизнесменом и часто катался по ту сторону российской границы по направлению к туманному Альбиону. И вот одним днем я решила все «кардинально помять» и уехать вместе с ним за границу поступать в школу искусств в Бристоле. Мама была в ужасе, что ее любимая и единственная дочка уезжает бог знает куда и черт знает на сколько времени. Однако, веское слово и связи моего отца сделали свое дело – и вот я сидела за чашечкой черного кофе в кафе на первом этаже школы искусств и смотрела в окно в ожидании чуда. Чашечка была слишком маленькая, цветочки, на ней нарисованные, были слишком вычурно-пошлыми, кофе был отвратительно-крепким, а ждала я вовсе не чуда, а своего друга Уорнера, который обещал отвести меня куда-нибудь пообедать. Я сидела и думала о том, что писательство мне уже наскучило, что надо идти дальше и что бумагомарание - это не все, что я могу в этой жизни. В Москве благодаря папиным связям и деньгам были изданы две мои книги, одна из них имела не плохой успех. Однако вторая провалилась с треском. Оно и понятно – никто не хочет читать про «секс и насилие» из-под пера восемнадцатилетней девушки. Мне просто не верят. Я не питала больших надежд на успех в области литературы, поэтому решила поступать в театральное. ВГИК и ГИТИС в Москве мне отказали, потому как (опять-таки) мне никто не поверил. Я разыгрывала монолог Тайлера Дёрдена из книги Чака Паланика «Бойцовский клуб». Тот самый монолог, во время которого он льет кислоту на руку главного героя. Папины связи сделали свое дело – и вот я в Бристоле. Не очень успешная, но очень амбициозная я, с полной сумкой сигарет Мальборо-красных и полным собранием сочинений Чака Паланика. Тогда я очень любила эпатировать публику. Я качала под столом ногой в новеньких черных «мартенсах»1 и смотрела по сторонам, старательно делая вид, что я «выше всего этого». Мне действительно все было безразлично до тех пор, пока мой взгляд не приковала к себе одна странная особа. Она сидела в отдалении, за самым неприметным столиком в уголке кафе. Ее спина была идеально-ровной, как будто была сделана из железа. Ее прямые длинные русые волосы были убраны в аккуратный конский хвост. Лицо было бледное, как мел. Однако бледность эта была не болезненная, наоборот, в ней присутствовала какая-то своего рода аристократичность. Я отставила в сторону полупустую чашку кофе, и наклонилась над столом, чтоб поближе разглядеть эту странную особу. На ней была надета белая рубашка и черный пиджак мужского кроя. Она аккуратно держала в руках с длинными тонкими, немного мужскими пальцами чашечку кофе. Я с удивлением поняла, что этой даме маленькая чашечка в руке идет гораздо больше, чем мне, с моими ужасными короткими ногтями и облезлым черным лаком. Осознание этого факта неприятно кольнуло меня в сердце. Я отвернулась. Как раз в этот момент к моему столику подошел мой друг Уорнер. «Привет, какие планы?» - улыбнулся друг, посмотрев прямо по курсу на странную даму. Я махнула на него рукой: «Есть хочу, умираю! Кофе у них тут отвратительный…» - посетовала я. «Зато женщины ничего так?» - толи утвердительно, то ли вопросительно спросил он, указывая на даму за столиком. «Захлопнись!» - шикнула на него я, отставляя чашечку с кофе еще дальше от себя. Чашечка с отвратительными розовыми цветочками на ней покачнулась и со звоном упала на пол и разбилась, оставляя за собой лужу черной жижи на кафельном розовом полу. Солнце светило в окно сентябрьским полуднем, птицы щебетали свои любовные баллады за окном. А моя недопитая чашка с кофе со звоном упала на пол. Она подняла голову и посмотрела в мою сторону, легкий намек на улыбку промелькнул на губах дамы. Я отвернулась, вскочила на ноги, подхватывая свою сумку, и кинула на стол мятые купюры. Уорнер потянул меня за руку вон из кафе, попутно клеймя мою неуклюжесть позором и называя меня «33 несчастья». «Ты же в Бристоле, детка! Не в Кэтринбурге же! У нас себя так не ведут!» - закатил глаза мой друг. Вот уж не знаю, чем Уорнеру не угодил Екатеринбург, но он очень часто употреблял название этого города в качестве ругательства. Скорее всего, что это единственное название города России, которое он запомнил. По аналогии с Эдинбургом или типа того. «Кто это?» - спросила я, вспоминая немного строгое выражение лица незнакомки в кафе, которая сосредоточенно читала какую-то книгу. Я хотела разглядеть, что было написано на обложке, но за ее столиком было слишком темно. «Это преподаватель литературы в нашей школе искусств Мэри Зверева…» - ответил Уорнер. «Зверева? Она что, русская?» - удивилась я. «Да, из города Петра...» - кивнул парень. «Мэри Зверева из Санкт-Петербурга в Бристоле преподает литературу? Ты шутишь?» - не поверила я другу. «Ага, а еще она, кажется, пишет книги и знает в совершенстве немецкий язык – тебе будет, о чем с ней поговорить… Ты же давно хотела подтянуть свой немецкий!» - добавил парень. Его глаза за стеклами круглых очков в стиле «Гарри Поттер» хитро блеснули. «Мы даже не знакомы…» - отмахнулась я. «Ло, перестань… У тебя будет такая возможность! Сегодня мой знакомый устраивает вечеринку по поводу начала учебного года – она точно придет…» - убежденно сказал парень. «Почему ты так уверен?» - скептически поинтересовалась я. «Не знаю, как там  у вас в Кэтринбурге, но у нас в Бристоле преподаватели ходят на вечеринки вместе со студентами… Тем более, Мэри любит выпить… Скажи, а это у вас русских в крови, да?» - пошутил Уорнер, и получил жесткий тычок в бок от моей правой руки: «Если бы не мы, вы бы все сейчас были частью фашистской Германии…» - зло ответила я. Иногда мой друг перегибал палку со своими шутками по поводу русских. «Только не говори мне, что ты была бы не рада?» - улыбаясь, тихо переспросил парень, намекая на мой интерес к военной тематике СС. «Пошел ты!» - зло шепнула в ответ я, показывая ему средний палец и вырываясь из его цепких объятий: «Один пообедаешь!» - я развернулась и пошла в противоположную сторону. «Ло, ну ты чего? Обиделась? Эй!» - кричал мне в спину друг, но я была неумолима: «Ну и черт с тобой! Поговори с ней об этом, она тоже интересуется войной…» - я обернулась и помахала ему рукой. Уорнер понял, что прощен.

1 – Dr. Martens – английская фирма обуви

               
          
                888

 Я пообедала в Макдональдсе на углу одной из улиц, параллельной нашей школе искусств. Я еще не так хорошо знала Бристоль, чтобы так рисковать и уходить куда-то далеко от места учебы. После обеда ко мне заехал папа. Он был в нашем районе по делам. Вещи в моей комнате все еще стояли в коробках. Папа только покачал головой, сказав, что толку от меня, как от женщины-хозяйки никогда не будет. Я ухмыльнулась – я писатель и собираюсь стать актрисой, вряд ли мне когда-то придется «хозяйничать». В моей семье хозяйничали обычно дом-работницы, но отец упорно внушал мне, что женщина должна уметь готовить и следить за домом. Я, правда, всегда парировала его выпады фразами в стиле: «И именно поэтому ты вкладываешь такие большие деньги в мое образование, чтобы я сидела дома, рожала детей и варила суп…». Он, как правило, не находил, что мне ответить на это и уходил от щекотливой темы. Как в прочем и в этот раз, он просто констатировал факт и этим ограничился, чтобы не доводить наш разговор до абсурда. «Как там Уорнер? Помогает тебе освоиться на новом месте?» - поинтересовался отец, параллельно доставая из моей сумки томик Паланика «Удушье» и с интересом разглядывая обложку. Уорнер был другом нашей семьи. Точнее, сыном друга нашей семьи мистера Боба Мэнсона. Когда-то давно у них с моим отцом был общий бизнес, с тех пор они большие друзья. Вся семья Мэнсона недавно переехала из Эдинбурга в Бристоль. Уорнер учился в школе искусств в Эдинбурге, но с переездом сменил и место обучения. Пару месяцев назад в своем электронном письме он предложил мне поступить вместе с ним в школу искусств в Бристоле. Я тогда переживала тяжелый разрыв со своей очередной малолетней любовью, поэтому мне была необходима встряска и смена обстановки. И вот мы с Уорнером оказались вместе в Бристоле. Его родители уговаривали нас жить у них в доме, но мы единогласно решили, что общежитие нам больше по нраву. Я уже давно в Москве привыкла к тому, что отец снимает мне квартиру, где я могу спокойно творить. Однако на деле не я творю, а мои друзья творят в пустой пятикомнатной квартире на Тверской свои невероятные вечеринки. Я привыкла жить отдельно от родителей, тем более – от чужих. Да и Уорнер тоже устал от тотального контроля со стороны его гипер-активной мамочки. Тогда Уорнеру было лет 19ть. Самый прекрасный возраст для того, чтобы жить в общежитии среди прекрасных девушек и не менее прекрасных юношей.
«Пап, у тебя, что своих дел нет?» - огрызнулась я, в прочем, скорее для проформы. Отца своего я всегда любила, и мы всегда с ним поддерживаем теплые отношения. «Мать настояла на том, чтобы я провел с тобой контрольную воспитательную беседу…» - вздохнул отец. «Бесполезно…» - отрезала я. «Я ей говорил то же самое, но ты же знаешь нашу маму…» - «Я остаюсь жить в Бристоле, и точка…» - чересчур напористо сказала я. Отец удивленно вскинул бровь: «Неужели? Так быстро? Кто он?» - ухмыльнулся отец. Я с удивлением посмотрела на главу семьи и недоуменно спросила: «Ты о чем, пап?». «Я ж не слепой, Ло…» - вздохнул отец: «Ты влюбилась в кого-то…» - убежденно сказал он. Я удрученно вздохнула. Объяснять ему, что я еще толком ни с кем не познакомилась, было бы глупо, а спорить с ним – бесполезно, поэтому я промолчала, оставляя его в неведении, что он ошибается на мой счет. Отец ушел, а я осталась наедине со своими мыслями и огромными картонными коробками одежды и книг. «Влюбилась?» - думала я про себя: «С чего он так решил?». Заглянув в маленький, трескучий холодильник, который мне достался в наследство от прошлого жильца, я поняла, что есть мне утром будет нечего. Времени до вечеринки было еще много, и я решила прогуляться по территории общежития до магазинчика.
Стеклянные витрины уличного магазина были настежь открыты. Оттуда пахло свежей клубникой и молоком. Я подошла поближе и увидела, что там уже начали делать вечерние молочные коктейли на полдник. После 4 часов вечера в магазин приезжал мороженщик – парень лет 25, и готовил коктейли по 2 доллара. Коктейли эти пользовались большой популярностью, но по большей части не из-за своего вкусового совершенства, а из-за того, что парень, который их продавал, был само совершенство. Высокий подтянутый брюнет с длинными волосами и колечком пирсинга в ухе. Восторженные девочки-студентки вились около него постоянно. Сейчас же рядом с ним стояла та самая дама из кафе - Мэри Зверева. Я сначала ее не узнала. От той серьезности, и как будто, нарочитой зажатости, которая присутствовала в ее теле тогда в кафе, не осталось и следа. Казалось, она разом сбросила с себя все оковы бренного мира и воспарила над ним. Я сначала увидела только ее улыбку, улыбку совершенно неземную, скорее потустороннюю. Женщина смотрела на парня-мороженщика и улыбалась. Они болтали, смеялись, а я все стояла около витрины, никак не решаясь войти в магазин. Я как завороженная смотрела на Мэри и не сразу заметила, что она смотрит на меня в ответ. Я дернулась, краска моментально прилила к лицу, ладони намокли. Она продолжала улыбаться. Я на негнущихся ногах развернулась и пошла обратно к общежитию, в душе проклиная свою бестолковость последними словами.


                888
 Вечеринка была в самом разгаре, когда я, наконец, пришла. И дело было не в том, что я очень долго искала квартиру или что я отвратительно ориентируюсь в том городе, просто я никак не могла придти в себя. Мне казалось, что я такая дура, что вела себя по-идиотски, и что на вечеринки Мэри обязательно скажет кому-нибудь «Вот та вот пялилась на меня в магазине». Я просто не хотела идти. Но 16 пропущенных вызовов от Уорнера вынудили меня взять себя в руки и начать собираться. Я никогда не отличалась особой модностью или шибко сильной любовью к моде. Мама, женщина «шанелевского» типа, всегда меня ругала за это. Я предпочитала в одежде стиль панк или готику, но без вычурности. Я одела короткое черное кружевное платье, черные колготки, «мартенсы» и накрасила губы красной помадой. Обычно губы я не крашу, но в этот вечер я решила поэкспериментировать.
Позвонив в квартиру и не дождавшись ответа, я толкнула дверь и вошла внутрь. Там было полно народа. Сигаретный дым моментально пропитал всю мою одежду. Играла современная танцевальная музыка, что для такой пуританки, как я в этом плане, являло банальную какофонию звуков. Я протиснулась к столу с напитками: «Это не Дэвид Боуи…» - вслух сказала я. «И даже не Билли Айдол…» - услышала я низкий женский голос совсем близко. Я от удивления резко повернулась, и чуть было не столкнулась лбами с Мэри Зверевой, которая стояла рядом со мной и улыбалась. «Привет…» - первой опомнилась она и потянула мне руку: «Марина Зверева». Я посмотрела на ее руку с бледной кожей и выступающими голубыми венами, с длинными пальцами и ярко выраженными костяшками, с короткими ногтями и мужскими серебряными перстнями на ней. Я дотронулась до ее руки, она была на удивление теплая и нежная, не по-мужски нежная. Я краем глаза видела, что к столу с напитками спешит Уорнер, который, завидев меня рядом с Мэри, решительно рванул вперед, расталкивая всех на своем пути. «А ты, должно быть Лолита Роман…» - спросила женщина. «Зовите меня Ло, так проще…» - кивнула я. И тут до меня внезапно дошло, что мы говорили с ней по-русски: «Подождите, а откуда вы меня знаете? Я ведь совсем недавно в Бристоле…». Марина снова улыбнулась. Стакан с пивом в моей руке покрылся испариной. «Слухи об иностранных студентах распространяются быстро…» - ответила она. «А вот ты где!» - к столу подошел Уорнер: «Мое почтение, мисс Зверева…» - галантно кивнул мой друг. Я скривилась – со мной он таким галантным никогда не был. Марина кивнула и повернулась ко мне. Уорнер все понял без слов, он развернулся и, пробубнив что-то типа: «Очуметь, землячки встретились…» - ретировался подальше от нас. «Марина, а вы…» - я захотела разом расставить все точки над «i», задав вопрос про немецкий язык, но женщина перебила меня: «Можно на ты… Мы же в Бристоле!» - снова лучезарно улыбнулась она. Я стыдливо поймала себя на мысли, что мне нравятся ее слегка заметные ямочки на щеках, когда она улыбается. Она поставила свой стакан с пивом на стол и внимательно посмотрела на меня. От улыбки не осталось и следа. Я заметила, как она скользнула взглядом по моему платью. Она наклонилась ко мне, чтобы не перекрикивать шум толпы, и спросила: «Как ты смотришь на то, чтобы сбежать отсюда и пойти выпить где-нибудь в другом месте…» - она подмигнула мне. Я удивленно кивнула в ответ. Тогда она схватила меня за руку и потащила за собой к выходу. Мэри была так близко, что мне было стыдно от того, что я чувствовала запах ее духов. Терпких мужских духов с бергамотом.


 Глава 2 (В которой писательница становится другом главной героини и старается понять мотивы ее поступков и действий)

3,6,9 - you drink wine © Cat power_3,6,9

 «I знаю одно заведение, где наливают коньяк…» - подмигнула мне Марина, когда мы вышли на улицу. Прохладный вечерний воздух отрезвил меня. «Вы уверены?» - я внимательно посмотрела на преподавательницу литературы. Коньяк в Англии – это странно. «Ты не любишь коньяк?» - хитро прищурившись, спросила она: «Тогда можно водки!». Она все еще держала меня за руку, казалось, для нее это было в порядке вещей. Но для меня это было в новинку. Меня еще никогда не держала за руку ни одна женщина, кроме моей матери. «Ну, так что, ты идешь?» - от нее пахло сигаретами и мужскими духами с бергамотом. От этого запаха мне становилось не по себе, мурашки пробегали по моей спине. «Что, правда, настоящий коньяк?» - удивилась я. «Ты не пожалеешь…» - хитро подмигнула Марина и повела меня вперед по улице.
Я действительно не пожалела, когда мы заказали по одной стопке коньяка, и Марина залпом осушила ее до дна. В уголках ее тонких губ остались маленькие коричневые капельки. Она пальцами правой руки аккуратно стерла их. «Что ты не пьешь?» - спросила она. Я неумело взяла в руку рюмку: «Я, вообще-то не особо часто пью…» - пожала я плечами. Коньяк я вообще пила один раз в жизни на дне рождения своего отца. Марина засмеялась. Ее щеки заиграли веселым румянцем: «Ты серьезно? Ты же писатель! Мы же все сплошь алкоголики и наркоманы…» - продолжала веселиться она. Я пожала плечами и залпом выпила рюмку: «За нашу родину!». Вкус показался мне терпким, но приятным. Горечь напитка не обжигала, а наоборот – дарила тепло. Марина заказала бутылку. «Можно я угощу вас?» - спросила я внезапно. Она удивленно посмотрела на меня: «Зачем?» - «Я так хочу…» - сказала я, протягивая мятую купюру официанту. Он кивнул и принес темную шоколадку «за счет заведения». Марина аккуратно раскрыла упаковку. Внутри даже фольга была – все, как в Москве. Она с силой отломила полоску и протянула мне. Вкус коньяка на моих губах никак не проходил. Я откусила кусочек, прожевала и проглотила – вязкая теплая сладость потекла по моему горлу. «Круто!» - кивнула я. Марина улыбалась. Она снова наполнила наши рюмки: «Давай выпьем за знакомство!» - предложила тост женщина. Мы чокнулись. Она молчала, внимательно смотря на меня. Под взглядом ее серых глаз я не знала, куда себя деть. «Ну, думаю, ты знаешь, кто я…» - усмехнулась она: «Уорнер наверняка все разболтал…». Я кивнула: «Вы преподаватель литературы, который пишет рассказы, знает в совершенстве немецкий язык и увлекается Второй мировой?» - улыбнулась я. «Вау! Уорнер действительно мастер сплетен…» - присвистнула женщина: «Ну, а ты? Кроме того, что ты русская писательница?» - «Неужели тоже Уорнер рассказал?» - прищурилась я. «Нет, я в Питере читала твою книгу…» - покачала головой Марина. «Шутите?» - удивленно воскликнула я. «А вот и нет… «Сквозь кожу до костей» твоя книга?» - переспросила она. Я кивнула, боясь продолжения. «Про маньяка, который обманом затащил к себе домой молодую девушку и заставлял ее быть его рабыней, а потом влюбился в нее и отпустил, а сам повесился?» - только услышав пересказ сюжета ее словами, я поняла, что звучит все это не так уж банально  и глупо, как мне казалось в Москве. «Мне понравилась эта книга…» - тихо сказала Марина, внимательно смотря мне в глаза. «Что?» - мои глаза округлились. Марина говорила о моей книге так, словно чувствовала и переживала каждое написанное мной слово. «Мне понравилась твоя книга!» - убежденно сказала женщина: «Она очень жесткая и эмоциональная… Ну, выпьем за твое творчество!» - подняла она снова полную рюмку, приглашая меня присоединиться. Выдохнув, я залпом выпила терпкую коричневую жидкость. Коньяк не казался мне противным. Мне было приятно ощущать этот вкус на губах. Щеки горели, но я не знала, было ли это от выпитого алкоголя, а может быть от жгучих ясных серых глаз Марины Зверевой, преподавателя литературы Бристольской школы искусств.
Мы выползли из бара абсолютно пьяные. Марина обнимала меня за пояс, а я висла на ней и что-то постоянно говорила ей на ухо. Она громко смеялась. Я от смеха икала. Она веселилась еще больше. Внезапно женщина вдруг стала серьезной: «После того, что мы сегодня сделали, ты просто не имеешь права называть меня на «вы»…» - серьезно сказала она, подняв свой указательный палец на уровне моего лица: «Хорошо?» - она внимательно посмотрела мне в глаза. «Хорошо…» - неуверенно кивнула я, не понимая, почему ей это так важно. «Точно?» - переспросила она. «Да!» - пожала плечами я. Она еще крепче обняла меня за пояс. Я неумело положила ей руку на плечи. Мы пошли в сторону общежития. Она проводила меня до комнаты. На третий этаж мы поднимались по ступенькам. Марина с легкостью, как будто куклу, поднимала меня одной рукой по ступенькам вверх. «Я так вам благодарна…» - шептала я ей на ухо. Она улыбалась уголками губ. «Такого для меня еще никто не делал…» - в пьяном бреду сбивчиво говорила я. Она прислонила меня к стене около двери в мою комнату и открыла дверь. Ловко обхватив меня за пояс, она втащила меня в комнату. В комнате было темно, только свет фонаря напротив окна бликами отражался на бледно-голубых стенах. Я прислонилась голой спиной к холодной стене. Голова кружилась. Мне казалось, что все вокруг плывет. Она стояла рядом со мной и внимательно смотрела, как я пытаюсь собраться с мыслями. «Спасибо тебе…» - сбивчиво проговорила я, хватая ее за руку и прижимая ее руку к своей груди. Марина подошла ближе: «Тебе спасибо…» - тихо прошептала она мне на ухо. От ее горячего шепота по моему телу побежали приятные мурашки. Ее лицо приблизилось к моему. Ее горячие нежные губы слегка дотронулись до моих. В следующую секунду, я обхватила ее затылок своими руками и, поддавшись порыву, впилась в ее губы жестким поцелуем. Но она внезапно отстранилась и, сухо попрощавшись, быстро вышла из комнаты, хлопнув дверью. Я медленно сползла по стене на пол, слезы брызнули из глаз. Я закрыла лицо руками и разрыдалась…

                888

Why do we crucify ourselves? © Tori Amos_Crusify

 «Ты сумасшедшая…» - убежденно проговорил Уорнер, который утром зашел проведать меня и увидел, что я лежу в той же самой вчерашней одежде и обуви на кровати и смотрю в потолок, изредка доставая из пачки сигареты и забывая тушить их в пепельнице. Я была похожа на Марлу Зингер из книги Чака Паланика «Бойцовский клуб». Всклокоченные короткие черные волосы-каре и вечная сигарета, дымящаяся в левой руке. Мои орехового цвета глаза были пусты. Я смотрела в потолок, не в силах даже повернуть голову в сторону своего друга. Я пересказывала ему события вчерашнего вечера сухо и без эмоций. «Ты поцеловала Мэри Звереву? Ты с ума сошла? Зачем?» - ходил в зад вперед по комнате возмущенный моим поступком Уорнер. «Я не знаю…» - тихо отозвалась я. «Тебе же вроде парни нравятся, нет?» - спросил друг. Я с трудом повернулась и внимательно посмотрела ему в глаза. «Нет…» - с плохо скрываем ужасом в голосе, проговорил Уорнер: «Нет, Ло! Черт, нет! Скажи, что ты шутишь!» - расстроено продолжал мой друг. Я отрицательно покачала головой. «На нас двоих хватит одного меня - пидора…» - зло сказал друг. Я вздохнула. Друг понял, что мне и без его нотаций не очень-то хорошо, и сменил гнев на милость: «Что ты собираешься делать теперь?» - спросил он. Я внезапно резко села на кровати и ответила: «Жить, Уори, жить… У меня нет другого выбора…» - я встала с кровати и потянулась. На столике у кровати лежали мои ray-ban1, я схватила их и прикрыла глаза: «Отведи меня пообедать…» - попросила я. Голос стал тихим и хриплым после бессонной ночи и двух пачек сигарет. Меня тошнило. Похмелье после вчерашних возлияний не заставило себя ждать. Я с трудом заставила себя переодеться. Мы вышли на улицу – от вчерашнего солнечного дня не осталось и следа. Светло-серые вязкие тучи заволокли небо. Воздух стал тяжелым и липким. Казалось, что до твоего лица дотрагиваются огромные куски пластилина. Мы пошли обедать в ближайший ресторанчик для студентов. Мне казалось, что все люди вокруг осуждающе смотрят мне в спину. За нами за столиком сидела группка девочек, которые постоянно над чем-то хихикали. Мне почему-то казалось, что причина их веселья – моя вчерашняя выходка. «Мне еще повезло, что Марина у меня не преподает…» - сказала я. «Да уж…» - согласился Уорнер. Я заказала салат из руколлы с курицей, но, только посмотрев на него, я поняла, что есть не хочу. Кусок не лез в горло. Я выпила залпом стакан минеральной воды с лимоном. Уорнер понял, что вчерашняя вечеринка далась мне с трудом, и заказал мне пиво. Холодная живительная влага напитка придала мне сил и бодрости духа. «Я пойду домой…» - кивнула я другу и вышла из ресторана. Мне хотелось побыть одной. Он помахал мне на прощание рукой, но я не оборачиваясь, двинулась вперед по улице. Внезапно начался дождь. Я в легком цветочном платье моментально промокла. Холодные тяжелые капли дождя падали на мои голые плечи. Я попыталась спрятаться под крышей одного из домов недалеко от общежития. Карниз над подъездом был совсем узкий, мне пришлось вплотную прижаться спиной к железной двери подъезда. Но дверь внезапно открылась. Я отскочила прямо под струи дождя. Из подъезда вышла женщина, она, нахмурившись, посмотрела на небо и раскрыла зонт-трость. На ней был одет черный длинный мужской плащ, а ее волосы были убраны в хвост. Это была Марина Зверева. Она увидела меня, стоящую под дождем, обняв себя за плечи. Я ее сразу узнала. Мне стало стыдно. Стыдно и страшно. Я почувствовала себя такой одинокой. Прошлой ночью я думала о том, что мне стоит быстренько собрать свои вещи и свалить из Бристоля пока не стало слишком поздно. Я три раза звонила отцу, но, не дождавшись его ответа, сбрасывала звонок. Я не знала, что ему сказать, что назвать причиной резкой перемены своего решения. Я знала, что мама будет рада, если я вернусь в Москву. Папа тоже не будет против, потому как он старается всегда и во всем угодить моей матери. Но я никак не могла придумать причину. То, что я поцеловала в губы взрослую женщину вряд ли стоит озвучивать родителям. Марина внезапно улыбнулась мне: «Привет!» - крикнула она, перекрывая шум дождя. Мои волосы мокрыми прядями упали на лицо: «Привет…» - кивнула я. «Ты чего без зонта? Иди ко мне! Я тебя провожу, куда там тебе надо…» - сказала она. Я подошла к ней, она обняла меня за талию. «Повезло, что ты меня встретила… Как бы ты домой дошла! Не забывай, что ты в Англии, дорогая! Тут зонт – главное твое оружие…» - усмехнулась Марина. Я удивленно смотрела на Марину, которая, как ни в чем не бывало, обнимала меня за талию, шутила и смеялась. Как будто не было вчерашнего вечера в алкогольном угаре и ночного поцелуя в губы в моей комнате. «Да ты замерзла совсем!» - покачала головой Марина и обняла меня за плечи. Она проводила меня до дома, подождала, пока я переоденусь, и согрела для меня воду в чайнике. Я разлила чай по кружкам. «Русские и англичане похожи, да? Мы все любим пить чай…» - подмигнула мне женщина, доставая из внутреннего кармана пальто фляжку с коньяком. Я отказалась, а Марина, пожав плечами, плеснула себе немного в чашку. Я сидела на кровати, а женщина присела напротив меня на край письменного стола, обхватив двумя руками кружку с чаем, как будто греясь о ее теплые бока. Я внимательно смотрела на нее, ища в движениях ее тела ответ на вопрос, что же будет с нами дальше. Но Марина молчала. И я решила молчать вместе с ней. Она отпила большой глоток из дымящейся белой кружки. Я вздохнула. Мокрые волосы неприятно падали на лицо. Внезапно Марина вздрогнула, как будто вспомнив что-то: «Кстати, я принесла тебе кое-что!» - сказала она, и, порывшись в своей кожаной сумке через плечо, достала книгу и протянула мне. «Что это?» - спросила я, принимая том из ее теплых от чая рук. «Моя книга...» - ответила моя гостья. Я посмотрела на обложку и вздрогнула. Я читала эту книгу 2 года назад, еще в Москве, но не думала, что ее могла написать женщина. «Из стали» - гласила надпись на обложке: «Автор – Константин Михалевский». «Ты пишешь под псевдонимом?» - удивленно спросила я. «Я женщина, к сожалению…» - удрученно покачала головой Марина: «В мои глубокие познания о Второй мировой никто бы не поверил…». Я поставила чашку на пол около кровати и подошла к ней. Я обхватила ее руки своими и сказала: «Это замечательная книга, Марин!» - смотря ей в глаза, отрывисто сказала я: «Я счастлива быть знакомой с ее автором…». Марина сначала нахмурилась, не поверив в сказанное мной, но увидев мою серьезность, морщины на лбу разгладились, и в уголках ее тонких губ появилась улыбка. Она кивнула: «Мне пора!» - сказала она: «У меня сегодня вечерние курсы литературы в 6 вечера…» - она поставила чашку на стол и вышла из моей комнаты. Не смотря на то, что мы с ней так ничего и не выяснили, мне определенно стало легче, по крайней мере, она оказалась вполне адекватной женщиной, без истерик.

               
                888

 Дверь захлопнулась за моей случайной гостьей. Я рухнула на кровать, как подкошенная. Было ощущение, что силы покинули меня. К 6 вечера ногти на обеих руках были изгрызены в кровь. 2 пропущенных вызова от папы. Он, скорее всего, звонил узнать, почему я беспокоила его вчера ночью. Мне было нечего ему ответить. Уорнер звонил 1 раз, но я тоже не подняла трубку. Он даже заходил в общежитие и стучался в дверь, но я настолько неважно себя чувствовала, что подойти к двери не было сил.
В 18.15 я вышла из комнаты и направилась к учебному корпусу. На мне были узкие черные джинсы, немного рваные на коленках, синяя футболка с рисунком в виде черепа и кожаная куртка. Я без труда нашла кабинет, где преподавала Мэри Зверева. Я шла по коридору, ориентируясь на ее голос. Низкий женский голос, который так притягивал внимание ее слушателей в аудитории. Дверь была открыта. В кабинете было темно, только проектор освещал помещение. Студенты сидели тихо-тихо, как мышки, боясь нарушить ее монолог. Марина что-то говорила о литературе. Я перевела взгляд с женщины в белой рубашке с коротким рукавом и черных мужских брюках на экран проектора. Там застыл в немой позе человек, одетый в костюм 18-19 века. Я без труда догадалась, что это был за фильм – «Война и мир». Я знала, что этот русский сериал недавно перевели на английский язык. Марина говорила о войне 1812 года, о французской оккупации и о стратегических построениях русской и французской стороны. Я тихо прислонилась к дверному косяку, наблюдая за ней. В руке ее был пульт от проектора, она то и дело указывала им на стоп-кадр на экране. Она говорила так, словно сама была там. Она говорила с таким воодушевлением, что я невольно залюбовалась ей. Она действительно знала, о чем говорила. Я с грустью вспоминала свою учительницу по литературе – старую грымзу, с рыжими пятнами покрашенными волосами, которая внешне походила на жабу, и которая, естественно, говорила мне, что из меня ничего не выйдет. Сейчас я могу точно сказать, что она была не совсем права, но в 18 лет мне казалось, что толку от меня точно не будет. «На самом деле, когда я сама первый  раз читала «Войну и мир» - я читала только войну, а мир – пролистывала…» - внезапно засмеялась женщина. «Напрасно, мир – это любовь…» - тихо сказала я. Она перевела взгляд со своей аудитории на меня: «Привет, Лолита! Проходи, будь, как дома… Мы тут как раз разбирали произведение нашего с тобой земляка Льва Толстого…» - сказала она. Я переступила порог класса. Взгляды студентов были прикованы ко мне. «Дорогие друзья, это Лолита Роман, писатель из России… Она написала замечательную книгу «Сквозь кожу до костей», очень советую тем, кто любит психологические триллеры…» - говорила Марина, подходя ко мне и обнимая за плечи. Потом она придвинула мне стул около проектора и усадила рядом. Женщина была в своей стихии. Мне казалось, что она безумно любит свою работу. Думаю, отдача тоже была, потому, как студенты смотрели на нее зачарованным взглядом и слушали, раскрыв рты. Я думала о том, что никогда не смогу быть такой, как она, свободной и отрытой перед публикой. Мне было вполне комфортно сидеть в своем темном уголке у проектора и молча наблюдать за реакцией аудитории на эту сильную и притягательную женщину.
Пара закончилась, студенты засобирались домой. Я слышала звуки отодвигаемых стульев, шорох и шелест листов учебников и книг. Внезапно свет озарил всю комнату. Я зажмурилась на минуту, а когда снова открыла глаза – увидела Марину, совсем рядом со мной. «Такой чудесный вечер, не хочешь сходить куда-нибудь?» - спросила она. Я кивнула – мне хотелось поговорить с ней о том, что произошло вчера в моей комнате. Дождавшись, пока все студенты покинут аудиторию, Марина закрыла дверь на ключ и взяла меня за руку: «Пойдем!» - позвала она меня. Ее рука была нежная и теплая. Я чувствовала под своими пальцами ее мужские серебряные перстни. Мы пошли в парк, который находился на территории общежития. На улице было темно. Мы сели на скамейку под раскидистым деревом. Марина достала из сумки бутылку вина. Она была уже початая. Горлышко было заткнуто смятым куском бумаги для принтера. Я не очень уверенно покосилась на эту бутылку без этикетки. «Пей, не бойся!» - улыбкой подбодрила меня Марина и вытащила эту невразумительную имитацию пробки из горлышка. Бутылка неприятно холодила руку: «Что в ней?» - спросила я: «Самогон?». Я всегда думала, что в такие подозрительные емкости разливают только самогон. Но Марина внезапно расхохоталась: «Да ты что? Где я тебе тут в Бристоле самогон возьму?» - веселилась женщина, но потом уже спокойнее ответила: «Это всего лишь вино… Только не говори мне, что его ты тоже пьешь второй раз в жизни…» - подмигнула она мне. Я отрицательно покачала головой – вино я пила не то, чтобы часто, но все же чаще, чем коньяк. «Церковное вино самое полезное, давай, пей… А то ты вся бледная, лица на тебе нет!» - подбадривала меня моя новая подруга. Я сделала большой глоток из бутылки, и тут же пожалела об этом. Вино было вязкое и крепкое, по вкусу похожее на русский «Кагор». «Я ж говорю, церковное…» - усмехнулась Марина, заметив, что я поморщилась: «Вот, вижу, грехи наружу полезли…» - пошутила женщина, намекая на мой кислый вид. Она забрала у меня бутылку и приложилась к горлышку. Вытерев губы после глотка вина рукой, она внимательно посмотрела на меня: «Ну что? Как тебе?» - спросила она. «Вино?» - переспросила я. «Да нет, глупая я итак вижу, как тебе вино…» - засмеялась Марина: «Книга моя как?». «Мне понравилась… Я ее два года назад еще в Москве читала…» - ответила я. Горло неприятно саднило от вина, говорить было тяжело. Голова стала какая-то тяжелая и ватная, подступила тошнота к горлу. Я вспомнила, что сегодня я целый день ничего не ела. После этих мыслей, желудок тут же свело судорогой. Я сжалась в комок от боли. Марина наклонилась ко мне: «Что с тобой, девочка? Ты как?» - я посмотрела на нее умоляющим взглядом: «Я с утра ничего не ела…» - она усмехнулась: «С этого и надо было начинать…» - сказала  она и, порывшись в сумке, протянула мне большое зеленое яблоко: «На здоровье!» - сказала она и отпила еще из бутылки. Я откусила кусочек яблока – живот приятно заурчал. Поев, я решила рискнуть еще раз с вином. Второй глоток был не таким уж плохим, как первый. Тепло растеклось по всему моему телу. Мне стало лучше. Марина продолжала внимательно смотреть на меня: «Ну?» - кивнула она: «Книга нравится, говоришь?» - усмехнулась она: «А что конкретно нравится?». Я пожала плечами. Трудно сказать, что конкретно мне нравилось в этой книге. Герои? Пожалуй, Максимилиан Шакс был действительно гениальным персонажем – немецкий военный, который занимался разработками оружия в годы Второй Мировой войны. Он был описан так красочно и ярко, что, казалось, Марина знала его и была с ним рядом все время, пока он проводил свои исследования. Манера письма? Возможно! Мне всегда казалось, что эта книга была переводом какого-то немецкого писателя. Русский язык был достаточно скуден, но эмоционально богат и грамотен. Я списывала это на то, что писал мужчина, не склонный к пустому трепу. Все это я озвучила своей подруге. Она улыбалась и кивала головой. Я обходила в разговоре главный момент книги – постельные сцены. Мне почему-то не хотелось обсуждать это с Мариной. Жестокие удары военных сапог по губам, кровь и слезы жертв экспериментов главного героя, прикрученные к батареям железными цепями конечности женщин и девушек…
«Тебе нравится это?» - Марина подалась вперед и впилась своим пронзительным взглядом серых глаз в мои глаза: «Как я написала, тебе нравится?» - голос ее стал совсем глухим. Мне хотелось заплакать. Мне хотелось убежать. Только бы не отвечать на ее вопросы. По спине побежали ледяные мурашки. Я боялась разомкнуть свои губы. Я боялась, сказать ей правду. Она схватила меня за руку: «Ответь мне!» - крикнула она мне в лицо. Я поежилась, вспоминая, с каким смаком и болью удовольствия были расписаны самые кровавые и жестокие моменты книги. «Если женщина любит фашиста – она сама виновата…» - тихо ответила я цитатой из этой книги, смотря прямо ей в глаза. Потом я выдернула свою руку  и встала со скамейки. Она вскочила следом. Я уходила по направлению к общежитию. «Лолита!» - окликнула она меня: «Ло!». Я развернулась и прокричала в темноту: «Да! Нравится!» - слезы брызнули из моих глаз. И я побежала. Прохладный вечерний ветер за секунды высушил мои слезы, от них остались только воспоминания и соленые засохшие дорожки черной туши для глаз на щеках. Я добежала до двери общежития и прислонилась к ней горячим лбом. Я улыбалась. Неизвестно почему, я улыбалась. Я захохотала странным демоническим смехом. Я только сейчас заметила, что в моей руке была зажата полупустая бутылка вина. Что-то сломалось, что-то в глубине моей души сломалось. Я сказала этой женщине правду. И мне стало… легче?
            
                888

 Бутылка вина была допита к утру, и я снова не спала эту ночь. Я лежала на кровати и думала о том, почему только сейчас я смогла сказать правду самой себе и окружающим. Почему только слова Марины заставили меня открыться. Я чувствовала себя так, как будто пружина, которая все это время была твердо зажата в глубине моей души, внезапно разжалась и выстрелила, больно, но все же приятно отрикошетив от сердца. Я была свободна, наконец-то, свободна! Но в то же время, я ощущала стыд - мне казалось, что то, в чем я призналась себе и Марине вчера не есть хорошо, не есть правильно! Но такова уж была я… И никуда от этого не деться! Я же ведь сходила с ума, умирала, каждый раз вместе с героями ее книги. Холодный пот прошибал меня, если кто-то проходил мимо, когда я читала ее. Я боялась, что кто-то увидит, прочитает и узнает правду! Я боялась, что тогда моя тайна будет раскрыта, и я понесу за это жестокое наказание. От слова «наказание» мне становилось жарко, щеки моментально краснели, а в ушах появлялся странный шум. Я зачитала «Из стали» до дыр. Трясущимися, мокрыми от пота руками я, пока никто не видит, выискивала самые жестокие и кровавые моменты и придавалась наслаждению. Я фантазировала, что я когда-нибудь встречу этого Максимилиана Шакса, и он обязательно покажет мне все те орудия пыток, которые он использовал на своих жертвах. А может, если повезет, применит их ко мне…
Я причиняла себе боль с детства. Моя мама любила шить. Я брала иголки из такой пушистой круглой штуки, куда мама их втыкала, и аккуратно рисовала себе на руках и ногах ровные тонкие надрезы. В уголках их часто собиралась кровь. Я аккуратно зализывала эти места - так они быстрее заживали. А слюна в ранке делала ощущение боли еще приятнее. Но это продолжалось недолго. Мама как-то увидела, чем я занимаюсь, и отругала меня, строго-настрого запретив мне брать в руки иголки. Может, поэтому я до сих пор даже пуговицу пришить не могу! Позже, в период переходного возраста я узнала, что такое лезвие. Раны от лезвия получались еще более ровные и красивые, а ощущения от пореза более яркие. Но я делала это не часто, потому что от этого оставались уродливые шрамы. Однажды я рассказала кому-то в школе, что мне это нравится. Человек покрутил пальцем у виска и сказал, что я больная. Позже появились готы и эмо, которые занимались тем же самым, но тогда это стало модой, и поэтому их никто не осуждал. Но ни один мальчик-гот не принес в мою жизнь удовлетворения. Я просил их не снимать шипастые ошейники и браслеты. Я просила их быть сильнее и жестче ко мне. Но они боялись сделать мне больно. Странный парадокс: они боялись причинить мне то, что я больше всего на свете желаю. Я встречалась и расставалась с ними без сожаления, в ожидании того самого, того самого немца - Максимилиана Шакса…
Было девять утра. Я пошла в ванну. Мне снова захотелось почувствовать боль. Я посмотрела на себя в зеркало над умывальником. Грязное, замызганное зеркало с пятнами от зубной пасты и не только. Все осталось как при прежнем владельце этой комнаты. Я не была особо хозяйственной девушкой, поэтому мне почему-то казалось, что зеркало провисит в своем первозданном виде до следующего владельца. Мое осунувшееся после бессонных ночей и алкоголя лицо улыбалось странной улыбкой-оскалом. Мои короткие черные волосы в каре были взъерошены. Кожа была бледная как мел, а на шее проступила синева вен. Меня стошнило желчью прямо в раковину. Наконец-то алкоголь решил найти себе более уютное место, чем мой организм. Красное, как кровь вино полилось фонтаном из моего горла. Я схватилась рукой за мерзкую и липкую поверхность зеркала – рука соскользнула. Я пошатнулась, и еле успела удержаться за края раковины. Я подняла голову и еще раз посмотрела на себя в зеркале. С того момента, как я сюда приехала, я не написала ни строчки. Сегодня воскресенье. Завтра на учебу. Я буду актрисой. Мои губы шептали зеркалу: «Я буду актрисой» - убежденно говорила я. Отражение улыбалось: «Нет, не будешь!» - качала я сама себе головой: «Нет, нет, ты не будешь…». Я разозлилась и на загаженное нерадивыми владельцами зеркало, и на себя, отвратительную пропойцу в зеркале. Я сжала пальцы правой руки в кулак и со всей силы ударила в отражение своего лица в зеркале. Оно тут же пошло мелкими трещинами, и через секунду со звоном рухнуло в раковину мелкими осколками. Я закричала, схватившись за голову. Рука кровоточила. Я закричала еще громче. Следы брызнули из глаз. Нет, не такой боли я хотела! Не такой! Я хотела настоящей, живой боли от другого человека. Того, кто любит до боли! Я побежала в комнату, на ходу наткнувшись на злополучную бутылку из-под вина. Я со злости швырнула ее об стену. Бутылочно-зеленые осколки разлетелись по всей комнате. Я открыла свой чемодан. Я помнила, как еще в Москве я положила туда две своих книги. В надежде, что подружусь здесь в Бристоле с кем-нибудь и подарю их. Хотя, дарить-то было нечего. Мои отвратительные два романчика ничего для меня не значат. Они глупы, глупы и бесполезны – так же, как и я. Как можно было писать о боли, не понимая саму ее сущность и ни разу не ощутив ее на себе? Я открыла «Сквозь кожу до костей» и начала читать. Я смеялась сквозь слезы. Я хохотала над своими неумелыми потугами выразить страсть боли и удовольствие страданий. Как я могла быть настолько самонадеянна, считая, что это дерьмо может кому-то понравится? Как я могла быть настолько самоуверенна, считая, что меня недооценивают издатели? Теперь я поняла! Я свободна! Мне больше не нужно выдумывать сюжеты… Я и есть сюжет. Все в моем сердце. И боль и любовь! Я начала неистово рвать эту книгу, комкая страницы с нечеловеческой силой и бесовским остервенением! Мне это было не нужно. Я хотела освободиться от старого бесполезного мусора моей жизни. «Прощай!» - кричала я: «Прощай! Я стала сильнее! Я теперь могу по-другому… Я наконец-то становлюсь собой! Горите в аду!» - кричала я, не заботясь о том, что кто-то из соседей может услышать меня. Кусочки исписанных мной страниц книги разлетались по всей комнате. Я ненавидела их! И пусть говорят, что рукописи не горят, но их вполне можно разорвать на тысячи мелких никому не нужных кусочков… Я не гениальный писатель. Я ничтожество! Бесполезное, глупое ничтожество, которому даже никто не хочет причинить боль! Мне нужно было почувствовать хоть что-то, чтобы понять, что я жива, что я - все еще я, а не тот чудовищный тощий призрак в зеркале, с черными от пьянки и бессонных ночей синяками под глазами, растрепанными черными каре волосами с белой прядкой с правой стороны пробора. Я не слышала шагов за дверью. Я не видела лужу крови под ногами. Я слишком была занята уничтожением своих постыдных «творений»… Я не знала, что сосед снизу вызвал охрану, я не знала, что охрана позвонила Уорнеру. Я не знала, что Уорнер в тапочках в виде белых красноглазых мерзких кроликов и голубой в клеточку пижаме стоит перед моей дверью, пока охрана пытается ее выбить. Я узнала об этом только тогда, когда открыла глаза в больнице общежития с трубкой капельницы, торчащей из моей руки. Вторая рука, пострадавшая от зеркала, была перебинтована. Я видела запекшуюся кровь сквозь стерильный белый бинт. Вокруг пахло лекарствами и болезнью. «Что я здесь делаю?» - спросила я Уорнера, который сидел у моей кровати и обеспокоенно смотрел на меня. «У тебя был нервный срыв, ты хотела навредить себе…» - ответил мой друг. Я тяжело вздохнула: «Ты отцу звонил?». «Нет, конечно! Я знал, что ты этого не захочешь!» - покачал головой парень. Я кивнула. В душе я готова была расцеловать его. Не зря он зовется моим лучшим другом. «Хотя следовало бы, если учесть твое состояние…» - назидательно проговорил Уорнер, по-ботански поправляя свои «гарипоттеровские» очки на носу. Я попыталась изобразить раненной рукой жест среднего пальца, но рука болела и плохо слушалась. «Надолго я тут?» - поинтересовалась я, обводя взглядом больничную палату. «Не дождешься, я не дам тебе себя жалеть…» - усмехнулся мой друг, прекрасно зная, что я могу болеть месяцами, жалуясь на все подряд и находя в себе все новые и новые симптомы приближения скорой смерти. «Сегодня вечером заберу тебя!» - сказал он: «Мэри передать, что ты в больнице?» - тихо спросил парень. Я отрицательно покачала головой. Он кивнул, пожал плечами и вышел из палаты. Я провалилась в тяжелый и вязкий сон больного человека…


1 – солнечные очки фирмы  Ray-Ban


 Глава 3 (В которой писательница вступает в близкие отношения с главной героиней и старается установить причины и следствия ее действий)

I've been thinking about
Those things you made me do, too
Be my boy (с) Cat power_Be my boy

 Iз больницы меня выписали этим же вечером. Ни у кого из докторов не возникло желания меня задерживать. Это Англия. Тут суицид не популярен. На вопрос «How are you?»1 я привычно ответила: «Все окей», и они, удовлетворившись этим, отправили меня домой. Мне посоветовали не выходить в понедельник на учебу, но я не хотела прогуливать занятия, потому как театральные постановки могли бы отвлечь меня от случившегося. Обеспокоенный моим поступком Уорнер, встретил меня на пороге больницы и отвел домой. На все его вопросы в стиле «Зачем?» и «Почему?» я не отвечала. Что я могла сказать ему в ответ, если я даже не могла объяснить свое поведение самой себе. Я попросила его оставить меня одну и пообещала быть завтра на парах в целости и сохранности. Но мой друг настоял на том, чтобы провести эту ночь со мной. Мы зашли в мою комнату – следы моих ночных буйств были на лицо. Осколки разбитой бутылки, кровь на полу и разорванные книги. Уорнер удивленно посмотрел на меня: «Ты порвала свои романы?» - поинтересовался он, подбирая с полу одну из книг. Я мрачно кивнула. «Но зачем?» - спросил он. «Я бездарь!» - покачала головой я, усаживаясь рядом с ним на кровать. «Ты? Перестань! Это не так!» - спорил со мной друг. «Ты не знаешь! Ты даже не читал!» - огрызнулась я. Конечно, он не читал - мои книги не были переведены на английский язык. Он вздохнул. «Ты меня пугаешь…» - тихо сказал он: «Ты начала пить?» - кивнул он в сторону осколков бутылки Марины. «Нет!» - веско ответила я. «Что у тебя с Мэри Зверевой?» - сменил он тему. Не совсем удачно. «Ничего!» - буркнула я. «Я тебя видел вместе с ней вчера…» - сказал парень. Я внимательно посмотрела на парня: «Следишь за мной?». «Нет, ты с ума сошла?» - покачал головой парень. «Может и сошла…» - неопределенно кивнула головой я. «Я беспокоился за тебя!» - наклонился ко мне друг. «Беспокойся за себя, Уори!» - вкрадчиво ответила я. «Ло, ты целовалась с преподавательницей нашей школы и очень переживала по этому поводу… Как мне прикажешь реагировать на это? Я боялся, что ты наделаешь глупостей! И наделала ведь…» - «Марина тут не причем!» - резко ответила я. Я толкнула его в бок рукой, сталкивая с кровати и плюхаясь на нее на живот: «Я так устала, Уори… Дай мне отдохнуть!» - я замолчала. Он выключил свет в комнате и улегся на пол, подложив под себя мою кожаную куртку вместо подушки.
Утром Уорнер проснулся с насморком и температурой, а я с все еще продолжающимся похмельем, но немного бодрее, чем вчера. Я предложила ему остаться лечиться в моей комнате, но он отказался, мотивировав это тем, что не оставит меня в беде и пойдет вместе со мной на учебу. Мы спустились с жилых этажей на первый, где располагались аудитории. Мы зашли в аудиторию номер 113, где должны были проходить наши занятия. Кто-то сидел за партами, кто-то на партах - все были заняты своими делами, пока мы с Уори не вошли в класс. С нашим приходом, разговоры в аудитории моментально прекратились, студенты уставились на нас с неподдельным интересом. Я толкнула друга в бок, молча спрашивая, что это с ними. «Слухи в нашей школе быстро распространяются…» - пожал плечами друг: «Забей!» - беспечно отмахнулся он. Мое сердце ушло в пятки – неужели кто-то узнал о нас с Мариной? Нет, не может быть! Один парень из класса, увидев нас, подорвался со своего места и подошел к нам, обеспокоенно оглядывая меня со всех сторон: «У тебя все в порядке?» - спросил он. Я удивленно посмотрела на него. «А что?» - поинтересовалась я. Внезапно он растерялся: «Как это «что»? Ты же в больнице была…» - и тут я поняла, что он имеет ввиду мой «суицид». «Живее всех живых…» - усмехнулась я, проходя мимо него в аудиторию. Он проводил меня долгим взглядом. Уорнер быстро засеменил за мной: «Смотри, Ло, Билли к тебе подкатывает… А ты что такая злая? Он хороший парень, добрый!» - затараторил мне на ухо друг. «Чего?» - я внезапно остановилась, и он чуть не налетел на меня: «Кто подкатывает? Какой Билли?» - спросила я, ничего не понимая из его болтовни. «Ну… Тот Билли…» - Уорнер кивнул в сторону этого парня, который все еще продолжал смотреть на нас из своего угла комнаты. «Ты двинулся совсем, что ли?» - покрутила я пальцем у виска. «Ты даже не знаешь, что его зовут Билли?» - догадался мой друг. Я бросила сумку на последнюю парту у окна и собиралась усесться: «Ты знаешь, как хоть кого-нибудь зовут в нашей группе?» - удивленно спрашивал меня парень. «Спасибо, не интересует!» - закатила глаза я. «Ло, не будь такой социопаткой! Тебе не идет!» - всплеснул руками Уорнер. Забинтованной рукой я все-таки смогла изобразить ему жест среднего пальца. «Да ты тут, по ходу, только с одной Мэри Зверевой и знакома!» - разозлился парень: «Но она, поверь, не самая лучшая компания для тебя!» - громко сказал парень. Я удивленно подняла на него глаза: «Ты сам уговаривал меня с ней познакомиться…» - пожала я плечами. Я видела странные искорки ярости в его глазах. Я внезапно догадалась: «Да ты что, ревнуешь?» - засмеялась я: «Ты меня к ней ревнуешь?». Он моментально залился краской и отвернулся. В этот момент наша преподавательница зашла в класс, и ее появление прекратило нашу дискуссию.
Целую неделю я без прогулов ходила на пары. Актерское мастерство оказалась достаточно интересным предметом, однако, я все же смотрела на все скорее с точки зрения литератора, чем с точки зрения актрисы. Это мне мешало вживаться в роль и показывать сценки, но я очень старалась. Мысли о своей неполноценности и своих опасных фетишах потихоньку покидали мою голову, хотя, иногда по ночам моя пораненная рука отдавалась болью, напоминая мне о том, зачем я это сделала - чтобы почувствовать себя живой. Я, почти что, влилась в нормальную студенческую жизнь, но это продолжалось до тех пор, пока в пятницу вечером, я не услышала стук в дверь. В ванной шумела вода, и я не сразу поняла, что стучатся ко мне. Я закуталась в полотенце, вышла в коридор и открыла дверь. Моему удивлению не было предела. На пороге стояла Марина Зверева с литровой бутылкой Мартини в руках: «Привет!» - весело поздоровалась она: «Ло, сегодня пятница, какого черта ты делаешь дома?!» - засмеялась моя неожиданная гостья, вваливаясь в комнату. Она уже была навеселе, от нее пахло алкоголем, сигаретами и ее потрясающими мужскими духами с бергамотом. Она плюхнулась на мою кровать и без стеснения уставилась на полуголую меня своими стальными серыми глазами. Я чувствовала, как медленно краснею под ее взглядом. «Мне… Мне надо одеться…» - сказала я смущенно. «Я разве тебе мешаю?» - удивленно вскинула одну бровь Марина. «Ну, нет… Но…» - замялась я, стараясь не думать о том, что мы с ней целовались по-пьяни, и что у нее очень нежные губы и что мне понравилось… «Мы же подруги, Ло, зачем стесняться?» - усмехнулась Марина, продолжая разглядывать мое тело. Я пожала плечами и скинула с себя полотенце. «Ух…» - услышала я позади себя возглас женщины: «Красивое тело…» - меня бросило в жар от ее слов. Я быстро начала одеваться. Марина не отводила взгляд. «Мартини?» - она открыла бутылку и отпила хороший глоток. «Я попозже…» - скривилась я, вспоминая, чем закончилось в тот раз вино. Она усмехнулась: «Боишься меня?» - спросила она. «Нет…» - ответила я. Она коварно улыбнулась: «Будешь…». Я не поняла, что она имела в виду. Когда я была готова, Марина взяла меня под руку и вытащила из квартиры: «Пошли гулять!» - весело сказала моя новая подруга и шлепнула меня по заду. Я не подала виду, но ее действие меня шокировало. У меня в жизни было не так-то много подруг-женщин, поэтому я не знала, как ведут они себя в дружеских отношениях, возможно, шлепки по заднице – это нормально? Мы пошли в печально известный парк. Вечер опускался на Бристоль, а у нас была литровая бутылка «Мартини», и я не знала, к чему это приведет.           Марина улыбалась мне странной улыбкой, передавая мне в руки бутылку: «Я знаю, что ты была в больнице…» - тихо сказала женщина. Я удивленно посмотрела на свою подругу, отпивая большой глоток из бутылки. Я никогда не любила этот напиток за неприятный ананасовый привкус, наложенный на ярко выраженный вкус спирта. Но в сравнении с тем красным вином, «Мартини» был куда приятнее по вкусу. Сегодня был хороший вечер, мне не хотелось вспоминать свое алкогольное отравления и его последствия. Я вздрогнула от слов Марины, неужели Уорнер прав, и слухи в этом учебном заведении действительно разносятся так быстро? «Мне сказали, что ты порезала вены…» - сказала она, бросив взгляд на мою забинтованную руку: «Но вижу, что это не так… Мне показалось, что ты умная девочка, и не сделаешь такой глупости! Так все-таки, зачем тебе это было надо?» - спросила она. Вечер пятницы затянул своим черным покрывалом небо города. Под этим покрывалом прятались люди. Они прятались от мира за бархатной завесой вечера, чтобы вновь стать собой. Они снимали маски: обычные с виду клерки снова становились веселыми геями из соседнего бара; девочки-отличницы из высшей школы становились уличными девками, стоящими у фонарей самых бедных кварталов; мамаши с детьми становились похотливыми извращенками на студенческих пьянках, которые они устраивали для своих сыновей. Покрывало вечера срывало маски для кого-то, а для других, оно прятало от глаз обывателей страшные фетиши и опасные увлечения. «Я хотела почувствовать боль…» - так же тихо ответила я, поднимая глаза на женщину. Ее серые глаза блеснули в желтом свете единственного горящего на аллее фонаря, как раз над нашей скамейкой. «Боль?» - Марина вздернула одну бровь. Я медленно начала разматывать бинт. Кровавые порезы от стекла затянулись багровой жесткой корочкой и немного гноились. Марина аккуратно взяла мою руку. Я думала, что это зрелище будет ей отвратительно, но нет, казалось, что она изучала мою рану с интересом лечащего врача. «Что ты знаешь о боли?» - спросила Марина, смотря мне в лицо. Я вздохнула: «Вчера я поняла, что ничего…». Мы помолчали. Она отпила глоток из бутылки. «Мартини» стремительно подходило к концу. Женщина отвернулась и стала смотреть на дорогу. Мне показалось, что она внезапно потеряла ко мне интерес. От этой мысли мое сердце неприятно сжалось. Мне надо было срочно что-то предпринять, чтобы обратить ее внимание на себя. «Я порвала свои романы…» - сказала я первое, что пришло в голову. Марина резко обернулась, вопросительно уставившись на меня: «Что ты сделала?». «Я порвала свои романы… Они глупые!» - честно сказала я. «Ты не права!» - убежденно сказала Марина. «Это ты не права!» - огрызнулась я: «Разве может человек писать о боли, если он никогда не испытывал ее?» - спросила я женщину. Она отрицательно покачала головой. Я удовлетворенно кивнула. «Но ты же сделала себе больно, теперь ты знаешь, каково это…» - уговаривала меня подруга. «Нет… Это не то! Совсем не то!» - отмахнулась я. «А что «то»?» - с нажимом спросила Марина. Она снова взяла мою раненную руку в свою. «Когда тебе причиняет боль другой человек…» - тихо ответила я: «Потому что «любовь-это боль»» - последнюю фразу мы сказали одновременно. Это была цитата из ее книги. Задохнувшись эмоциями, мы на минуту замолчали, широко раскрытыми глазами смотря друг на друга. В следующую секунду, Марина крепко сжала мою раненную руку. Она тут же отдалась болью – я охнула, по инерции выдергивая руку из цепких пальцев моей подруги. Но она ухватилась за запястье: «Так?» - наклонилась она ко мне и спросила с придыхание, сжимая крепко-накрепко мое запястье. От боли на глазах появились слезы. Комок появился в горле. Я кивнула. Уголки ее губ тронула улыбка удовлетворения: «Отпустить тебя?» - хриплым голосом возбуждения спросила Марина. Я умоляюще кивнула: «Да!». «Нет…» - хитро улыбаясь, прошептала она: «Любовь – это боль, Ло, а я люблю тебя!» - сказала женщина, придвинувшись совсем близко к моему лицу. Ее губы коснулись моей щеки: «Ты безумно красивая девушка!» - сказала она. Я выдохнула, не в силах сопротивляться этому магнетическому голосу. Кажется, в тот момент у меня первый раз в жизни был настоящий оргазм. Все мое тело содрогнулось от удовольствия. Марина еще сильнее сжала мою руку. Я закрыла глаза и поцеловала ее в губы. Она открыла рот и выпустила наружу свой влажный язык. В моей голове что-то взорвалось ярким фейерверком красок, я была как будто пьяная от ее действий. Она отпустила мою руку. Слезы потекли из-под прикрытых век. Я почувствовала, как Марина вытерла мне их холодной нежной рукой, не переставая меня целовать. Мои губы никогда не чувствовали ничего лучше. Внезапно она прекратила. Я открыла глаза и ошарашено уставилась на женщину. По ее лицу гуляла улыбка. Я выдохнула. Марина обняла меня за плечи, приложила свой лоб к моему и, глядя в глаза, сказала: «Ты моя девочка!». Я улыбнулась. Женщина провела рукой по моей щеке. Я снова закрыла глаза, готовясь к очередному нежному поцелую, но Марина жестко хлопнула меня по щеке: «Уже поздно! Пошли, я провожу тебя до дома!» - спокойным, даже немного безразличным голосом сказала Марина. Я растерялась. Все происходящее было для меня в новинку. С мужчинами все было по-другому, они были проще что ли. Марину же я не понимала. Она, то притягивала меня к себе своей властной рукой, то отпускала на все 4 стороны обидной пощечиной. Она проводила меня до дома и довольно сухо пожала мне руку. Но не ту, что была порезана об осколки разбитого зеркала. Я была не права, все-таки оно не дожило до своего следующего владельца. Когда за Мариной закрылась дверь, я улыбнулась пустой стенке в ванне, туда, где раньше висело то самое зеркало. О нем остались только воспоминания и прямоугольный желтый след на кафельной плитке. Еще секунда, и мой кулак приземлился в то место, где раньше было зеркало. Костяшки пальцев завыли от боли. Но в этот раз я даже не вскрикнула. У меня не было сил. Я была опустошена. Я молча прошла в комнату и улеглась на кровать. На мобильнике, который я забыла в комнате, когда уходила, было 10 пропущенных вызовов от Уорнера. Но у меня не было сил ответить даже ему. Как только моя голова коснулась подушки – я моментально вырубилась. С детства: «Утро вечера мудренее…» - была моей самой любимой пословицей.


1 – (англ.) – Как дела?

                888

Let me see you stripped © Rammstein_ Stripped

 Утром я проснулась от стука в дверь. Конечно, у нас с Уорнером был свой стук, но я постоянно забывала толи три раза надо стучать, толи два. Но это к нему ходили в гости друзья, ко мне, кроме него и Марины, не ходил никто. Я проснулась от стука. Головной боли не было, но почему-то ныла рука. Кажется, она распухла после вчерашней моей выходки. Я выругалась по-русски. «Ло, открывай! Я знаю, что ты там!» - услышав мой голос за дверью, крикнул в замочную скважину Уорнер. Я спустила ноги с кровати и наклонилась, шаря под ней рукой в поисках сигарет. Пачку я не нашла, зато выудила оттуда блокнот с вложенной в него ручкой. Золотой блокнот от Марка Джейкобса, который подарила мне мама со словами: «Ну, ты же писатель. Тебе обязательно нужен блокнот!». От длительного ношения в сумке золотая краска с фасада облупилась, он стал похож на дешевую старую шлюху, которая все молодилась и пыталась вернуть себе былую славу элитной эскорт-дамы. Мой друг продолжал ломиться в итак уже сломанную дверь. Я открыла блокнот. Он был пуст - уже год я ничего не писала, даже записок и смс – ничего. Только на первой странице в графе «о себе» было неаккуратным почерком нацарапано: «Лолита Роман – писатель». Я усмехнулась, взяла ручку и жирно зачеркнула слово «писатель». Рядом со своей фамилией я, не задумываясь, подписала: «бездарность». Как там говорится: «Осознание больным проблемы есть первый шаг на пути к исцелению», видимо, это и был тот самый шаг. Я бросила блокнот на кровать и пошла открывать дверь беснующемуся за ней Уорнеру. «Не шуми!» - я приложила палец к губам: «Голова болит от тебя уже…». Уорнер удивленно посмотрел на меня и замолк. Я посторонилась, чтобы он смог пройти в комнату. «Что случилось? Почему ты не отвечала на звонки?» - начал он: «Я волновался!» - в глазах его читалась искренняя забота. «Перестань, все нормально…» - я попыталась его успокоить, кривясь от боли в руке. «Где твоя повязка?» - перевел он взгляд на мою руку: «Господи, что это?» - он был прав, в свете лампы моя рука выглядела ужасно. Мало того, что кровавая корка вчера лопнула, и гной стал более очевиден, так еще и от удара она заметно распухла. «Тебе надо в больницу!» - убежденно сказал парень. «Не надо мне никуда…» - не очень уверенно попыталась протестовать я, но друг не послушал и, накинул на меня кожаную куртку, обнял за плечи и вывел из комнаты.
В больнице на меня посмотрели как на идиотку. Не смотря на стандартный английский «I’m fine, thank you1» и полное безразличие к судьбе других людей, они все же обеспокоились обо мне. Возможно, потому что я была у них в картотеке записана, как «иностранный студент». Международного скандала им вряд ли хотелось. Мне задавали вопросы в стиле: «Что с вами?», «Что с вашей рукой?» и так далее. Я честно отвечала: «Упала с велосипеда». Хотя, его у меня даже не было. Врачи удивлялись, но верили. У них не было другого выбора, я бы все равно не сказала правду. Но вопросы бристольских врачей не шли в сравнение с расспросами моего друга. А я даже не могла вспомнить, когда я ела последний раз. «Руку нельзя доводить до такого состояния – будет гангрена… Придется отрезать!» - говорил мне врач на очень сниженной версии английского языка. Видимо, с иностранными студентами (особенно из России) всегда так. Один из моих гото-мальчиков учился в медицинском, я видела у него эти книги, в которых были красочные фотографии таких вот болезней. Я помнила, как выглядела гангрена. Но только по какой-то причине в тот момент мне было все равно. Я сидела в своем цветастом платье и в «мартенсах» на голые ноги, закутавшись в кожаную куртку и баюкая свою израненную руку. «Я не могу писать» - безразлично сказала я Уорнеру. «У тебя проблемы, Ло!» - обеспокоенно покачал головой мой друг. Нет, то были еще не проблемы. Настоящие проблемы наступили позже и длятся до сих пор…
Доктора местной больницы все-таки написали мне освобождение от учебы на неделю, сделали свежую перевязку, прописали какую-то пахнущую блевотиной мазь для заживления ран. Я улыбалась про себя – я смогла удивить чопорных английских докторов. Знай наших! Один из них, молодой с виду парень с ясными голубыми глазами и сочувствующей улыбкой на губах, догнал нас с Уорнером в коридоре, когда мы хотели пойти где-нибудь поесть. «Если вашей девушке понадобится консультация психолога – я всегда к вашим услугам!» - сказал он, внимательно глядя на меня. «Странный способ знакомиться у вас в Англии!» - фыркнула я, отказываясь от протянутой им карточки с номером телефона. Уорнер взял эту карточку и положил в карман. Мы ушли. «Я не знаю, кто еще из нас больше псих, я с разбитой в мясо рукой или он со своим центром психологической помощи…» - скептически скривилась я. «Не стоит так!» - покачал головой друг: «Он ведь помочь хотел!». «Я сама себе психолог!» - огрызнулась я. Всегда ненавидела, когда кто-то посторонний лезет в душу, не важно, кто это: священник или псевдо-доктор. После мази рука чувствовала себя гораздо лучше. Мы шли мимо продуктового магазинчика при общежитии, когда я увидела Марину. Уорнер обнимал меня за плечи, потому что меня знобило, и я еле-еле передвигала ногами в тяжелых ботинках. Сегодня была суббота. У Марины должны были быть занятия по литературе в 6 вечера. Она прошла рядом с нами, нагруженная какими-то папками и в черных круглых солнечных очках в стиле «оззи осборна». Казалось, что она не видит ничего вокруг. Я умоляла ее про себя обернуться. И она сделала это. Она обернулась, и даже спустила очки на нос. Она внимательно посмотрела на меня. Это длилось долю секунды, но мне хватило этого, для того чтобы увидеть, как глаза женщины блеснули холодной и жесткой ревностью. Неужели? Неужели она ревнует меня к Уорнеру? Она прошла мимо так быстро, что, казалось, Уорнер даже не заметил этого. А я сжалась в замерзший и голодный комок гниющего мяса и поплелась за своим другом в сторону МакДональдса.
После пары гамбургеров мне бы полегчало, если бы не Уори, который продолжил допытываться у меня, что было вчера. Я хотела скинуть все на алкоголь, но он бы не поверил – я была трезвая. «Марина?» - внезапно догадался парень. Я вздрогнула, услышав это имя. «Я так и знал!» - удрученно вздохнул он: «Я видел, как она только что на тебя смотрела!» - «Да?» - удивилась я. Я думала, он ее не заметил. «Такую не заметишь1» - злился друг: «Она смотрит на тебя, как на свою собственность!» - сказал парень: «У вас с ней что-то было?» - допытывался он. Я с удивлением смотрела, как распаляется в негативных отзывах о моей новой подруге Уорнер: «Ты чего? Успокойся!» - попыталась осадить его я. «После того, как ты с ней познакомилась, ты стала другая! Я боюсь за тебя!» - сказал он. Я взбесилась: «Ты мне не отец!» - крикнула я, чуть ли не на весь МакДональдс. Некоторые посетители с интересом посмотрели в нашу строну. «Это не твое дело!» - крикнула я, схватила свою куртку и выбежала из здания.
Дома от «фаст-фуда» мне резко стало плохо. Я пошла в ванну и первый раз в своей жизни засунула два пальца в рот, чтобы меня стошнило. Кажется, я умудрилась поцарапать себе горло. Кажется, это был самый отвратительный опыт моей жизни. Я чуть было не задохнулась той мерзкой пережеванной массой, что после моих манипуляций с пальцами полезла через горло и нос. Когда все закончилось, я тщательно умылась и прилегла на кровать. Сон моментально пришел ко мне. Тогда еще мне не надо было прибегать к алкоголю каждый раз, когда я хочу уснуть…
Сквозь сон, чьи тяжелые и властные руки никак не хотели отпускать меня в реальность, я услышала стук в дверь. «Как хорошо, что у меня нет звонка…» - в полусне подумала я: «Я бы не выдержала этих постоянных трелей». Я спустила ноги с кровати и босиком пошла открывать дверь. На пороге я ожидала увидеть раскаявшегося Уорнера, но там была Марина. «Вечер субботы, Ло, не хочешь выпить?» - вальяжно облокотившись о дверной косяк, спросила она, протягивая мне бутылку красного вина. На этот раз какого-то местного английского. По лицу ее гуляла нахальная усмешка. «Входи!» - пригласила я ее. Я попыталась щелкнуть выключателем, чтобы включить в комнате свет. Света не было. За окном смеркалось. Собирался дождь. Ветер шелестел листьями деревьев мне в окно. А на моей кровати сидела самая прекрасная женщина, которую я когда-либо видела…
Мы сидели в полной темноте и пили вино. Она гладила меня рукой по коленке и называла своей девочкой. Мне хотелось плакать. Мне хотелось рассказать ей о моей боли, которая живет внутри меня. Но я не могла говорить. Комок слез в горле мешал мне. А я боялась показаться ей слабой. Мне не хотелось при ней плакать. Я очнулась от своих мрачных мыслей, когда ее рука скользнула мне под юбку. Я схватила ее за руку. «Ну что ты, девочка, все хорошо…» - она обняла меня своими теплыми руками и уложила на кровать: «Все будет хорошо, слышишь, все будет хорошо…» - ласково шептала мне на ухо она, покрывая мое тело поцелуями. Я молчала, только иногда страстно вздыхала и постанывала под ее умелыми руками и губами. Мое тело никогда такого не чувствовало. Я как будто тонула в дикой нежности властного человека. Это была не та сопливая нежность, которую мне давали мои бывшие мальчики. Это была нежность, которую сильный и жесткий человек дарил мне ради меня. Я чувствовала, как тяжело ей дается не сжимать до боли мои запястья, не кусать до крови мои губы… Она не хотела меня обидеть, она боялась меня испугать! Мне было странно, что это делал не мужчина. Я пыталась представить какого-то актера из кино или певца вместо Марины, я так часто делала с мужчинами. Но не выходило – перед глазами стояло ее лицо с правильными чертами и тонкими живыми губами. Я почти кричала, когда ее язык коснулся моей промежности. Такого  для меня еще никто не делал. Я слышала от других женщин, что так бывает, и что это бывает приятно. Я кончила очень быстро. Я никогда до этого не кончала так бурно. Марина прилегла рядом на кровать и обняла меня. Я лежала на спине и смотрела в потолок широко раскрытыми глазами. Я вцепилась в ее руку с намерением никогда не отпускать. Я не видела ее лица, но знала, что она улыбается: «Я люблю тебя, моя девочка!» - прошептала Марина. Я шумно выдохнула и резко повернулась к ней. Я обняла ее крепко-крепко: «Я тоже люблю тебя, мой Макс!» - сказала я и зарыдала. С этого момента Марина стала для меня Максом…


1 – (англ.) «Я в порядке, спасибо.»

                888

«Мне все равно кто я, кто ты – мой лучший друг или подруга» (с) Otto Dix_ Раздетые

 За удивительной субботой пришло странное воскресенье. Утром я проснулась в постели одна. За окном лил холодный Бристольский дождь, серое утреннее небо хмуро скалилось в мое открытое окно. На подоконнике скопилась влага от дождя. Я положила туда пачку сигарет, и она тут же промокла. Я была абсолютно голой, и мне было холодно. Моя забинтованная рука снова болела. Пустая бутылка из-под вина валялась в углу. Марины не было. «Какая же я дура!» - пронеслась у меня в голове мысль. На глаза моментально навернулись слезы: «Я шлюха и дешевка!» - убежденно сказала я себе и закрыла окно. Я пошла в ванну и встала под обжигающе горячие струи воды. Но согреться никак не могла. Было такое ощущение, словно холод был не в теле, а в душе, в той душевной пустоте, где должны были жить воспоминания о том самом человеке, сейчас дул сильный северный ветер. Я вышла из ванны и быстро оделась в джинсы и клетчатую красную рубашку. Зонта у меня не было. Его у меня нет до сих пор. Я так и не обзавелась этой английской привычкой. Зато обзавелась привычкой пить виски…
Желудок требовал пищи, а мозг алкоголя. Магазин при общежитии мне не подходил – пришлось рискнуть, и я первый раз за 2 месяца жития в Бристоле вышла самостоятельно и в супермаркет. У меня социофобия – боязнь большого скопления народа. Даже сейчас выйти на светское мероприятие для меня душевная трагедия. Друзья частенько шутят по этому поводу, но мне действительно гораздо комфортнее в небольшой компании. Не смотря на то, что я теперь член союза писателей и вообще, знаменитость.
Супермаркет в тот момент был идеальным советчиком для меня: парочка холодных бургеров с ветчиной и сыром и бутылка виски были положены в корзину. Этого мне хватит до вечера, а там уже будет другой день. Я пришла домой и открыла бутылку - запах жженого сахара, ананаса и спирта заполнил всю комнату. Я скривилась. Ни разу до этого не пила виски. Рука болела нещадно, но вместо мази я полила ее алкоголем, а потом сделала большой глоток из бутылки. Кислая спиртовая жидкость коснулась моего языка, я скривилась, но проглотила это усилием воли. Второй глоток был проще: у меня болело сердце - за это стоит выпить. Третий глоток был встречен болью в душе на ура. К вечеру я была пьяна в стельку. Но мне было гораздо лучше – мысли путались, память пропадала… И шаги солдатских сапог по коридору… И стук в дверь… «Марина…» - прошептала я, не в силах подняться. «Макс, это ты?» - крикнула я в темноту дверного проема. «Я…» - послышался ее глухой голос. «Я не могу встать, подожди, любимый!» - слезы потекли по моим щекам от бессилия. Все плыло и кружилось перед глазами. Меня тошнило. Мерещились руки и глаза. Много людей, они трогали мое сердце своими холодными руками и рыдали-рыдали тонкими детскими голосами. «Макс!» - я крикнула еще раз и упала с кровати. «Ло, малышка, все хорошо?» - обеспокоенно спросила женщина. «Да-да… Я сейчас!» - я поползла по холодному грязному полу коридора: «Подожди!» - крикнула я. Усилием воли я поднялась на колени и открыла дверь. Марина стояла в коридоре и удивленно смотрела на меня. Яркий свет ламп ослеплял меня. Я щурилась, пытаясь разглядеть выражение ее лица. «Ты пьяна!» - догадалась моя любовь. «О боже!» - вздохнула она и наклонилась ко мне. Она подхватила меня под руки и подняла меня, словно я была легкая, как пушинка. Состояние невесомости мне нравилось. Я улыбнулась: «Маааакс… Мой Макс!» - прошептала я. Она уложила меня на постель. «Зачем ты так напилась?» - спросила она строго. Я покачала головой. «Отвечай мне!» - крикнула она. Глаза полыхнули яростью. Я моментально протрезвела: «Прости, я думала, ты ушла от меня!» - честно сказала я. Она наклонилась ко мне, внимательно смотря мне в глаза: «Не будь дурой, Ло! Я тебя люблю! Я никогда тебя не оставлю! Я всегда буду с тобой…» - серьезно сказала моя любовница. Это было как заклинание. Или это было как заклятье. Или проклятье… Мое личное проклятье!
Она просидела всю ночь со мной. Мы говорили с ней о любви. Она тогда сказала, что даже в учебнике физики можно найти примеры несчастной любви. «Любовь никогда не бывает счастливой…» - тихо говорила Марина. «Но почему?» - спрашивала ее я. «Потому что любовь – это жертва…». От ее слов мне стало так грустно, что я заплакала. Марина вытерла мне слезы своими холодными ладонями: «Но это не повод расстраиваться, ведь мы вместе!» - улыбнулась она: «Ты когда-нибудь напишешь об этом… Только не прекращай писать, хорошо?» - говорила она, держа меня за руку. «Хорошо…» - прошептала я, хотя уверенности в моих словах не было. Я же приехала сюда для того, чтобы стать актрисой.
Утром она ушла. Вместе с ней ушел и запах сигарет, которые она так элегантно, немного по-мужски курила, и запах бергамота ее духов и запах ее тела. Хотя нет, запах ее тела остался. Он пропитал собой всю мою постель так, что я не могла больше спать одна, без нее. Перед уходом на занятия, Марина перевязала мне руку и помазала мазью. В ее волшебных руках мои раны заживали быстрее, но я все еще была на больничном. Да и желания особого идти на пары не было. Уорнер опять спрашивал бы, где я и почему снова не отвечаю на его сообщения и звонки. Вместо этого я открыла свой блокнот. «Лолита Роман – бездарь!» - я улыбнулась. Да, бездарь, но кроме как писать, я больше ничего не умею. И я снова начала писать! Та самая душевная боль, которая вчера пила виски, сегодня утром созрела, как красный прыщ на носу и лопнула, заливая своим желтым мерзким гноем страницы моего блокнота. Я писала о любви, которая боль, я писала о любви, которой нет.
А Уорнер все-таки ворвался в мою жизнь в этот день. Хотя мои мысли посещала только Марина, и мне хотелось, чтобы она скорее пришла и обняла меня. Но вместо этого пришел мой друг. Он обеспокоенно посмотрел на меня. «Я ходил к твоему психологу!» - без предисловий начал парень. «У меня нет психолога…» - отрезала я. «Теперь есть…» - пожал плечами Уорнер. Я удивленно посмотрела на него. От меня пахло алкоголем, сигаретами и сексом. Уорнер сел со мной рядом на кровать и обнял меня за плечи: «Тебе надо сходить к нему, хороший парень этот мистер Симмонс» - сказал друг. «Что ты мелешь?» - скривилась я: «Больной совсем…» - глубокая морщина расчертила мой лоб отвратительным шрамом будущей депрессии. Мне сейчас почти 30 лет, к той морщине прибавилась еще парочка, причина которых остается неизменной до сих пор. Только теперь эта причина повлекла за собой следствия - алкоголизм и пагубное увлечение наркотиками.
«Я беспокоился за тебя!» - нервно сказал парень. Я покачала головой: «Ну, и что сказал тебе этот клоун?» - спросила я, имея в виду психолога. «Он сказал, что это скоро пройдет!» - убежденно сказал Уорнер. «Что пройдет?» - не поняла я.
Я никак не могла собрать свои мысли в одной точке. Я думала о разном: о Марине, в первую очередь, потом о рассказе, который я начала писать этим утром. Бестолковые волнения Бристольского товарища не входили в сферу моих интересов. «Что пройдет?» - раздраженно переспросила я. Нещадно болела голова – неужели снова похмелье настигло меня? «Твоя влюбленность в преподавателя!» - сказал мой друг. «Ты совсем с ума сошел? О чем ты говоришь?» - сердце в груди забилось в бешеном ритме. «Эй, успокойся! Все будет хорошо!» - попытался успокоить меня друг. Я вырвалась из его рук: «Отстань от меня! Все станет хорошо, если ты оставишь меня в покое! Хватит лезть в мою жизнь! За своей смотри, девственник-неудачник!» - заорала я на него. Уорнер в ужасе уставился на меня. Тень обиды мелькнула на его лице: «Неблагодарная!» - сухо бросил он и вышел из моей комнаты.
Я решила сходить пообедать. В последнее время это стало моей плохой привычкой – обедать в одиночестве. Но на выходе из главных ворот учебного корпуса я внезапно столкнулась с собственным отцом. «Привет!» - окликнул он меня. Я обернулась и посмотрела на своего родственника. Я была уверена, что он уже вернулся в Москву. «Привет…» - ответила я, не особо радостно. Я увидела на лице отца какое-то странное выражение. Оно слишком напомнило мне Уорнера – что-то среднее между беспокойством и брезгливостью.
«Папа, у меня все хорошо!» - сразу успокоила его я. Он только невесело усмехнулся в ответ: «Ты когда последний раз ела?» - спросил он меня. «Еду?» - не поняла я. «Ты мне не нравишься такая…» - немного капризно выдал отец. Я пожала плечами: «Черный цвет стройнит…». Я по своему обыкновению была в черном. «Я приглашаю тебя в ресторан! Без возражений!» – строго сказал отец и, взяв меня за руку, повел обедать.
Мы сидели в одном из самых дорогих ресторанов Бристоля с непроизносимым французским названием. Больнично-белые скатерти вызывали во мне ужас. Я до сих пор боюсь белого цвета, но теперь у моего страха появилась очевидная причина – после моего последнего насильного заточения в реабилитационный центр. Такими болезненно белыми полотенцами меня привязывали за руки к кровати, чтобы я не порезала себе вены.
Я, в своем до колен черном шерстяном платье и ботинках на голые ноги, смотрелась более чем странно. Людей в обеденное время было полно, и все они косились на меня с уже знакомым мне выражением брезгливости и… жалости? Я вышла в туалет и посмотрела на себя в зеркало. Синяки под глазам были не так уж ярко выражены, кожа не так уж бледна и ключицы не так уж сильно выпирали… Что им не нравится всем? У меня все в порядке, я влюблена, и мой любимый придет ко мне сегодня вечером. Все просто. Не стоит усложнять!
Когда я вернулась из туалета, отец уже успел заказать целый стол еды. Он внимательно следил за тем, как я ем. Я же то и дело смотрела на часы, которые висели за его спиной. Мне хотелось поскорее уйти отсюда. «Ло, пообещай мне, что у тебя все будет хорошо!» - попросил меня на прощание отец. «Обещаю!» - кивнула я и пошла пешком до общежития.
Уорнер, дождавшись перемены, зашел в кабинет Мэри Зверевой. Мэри сидела за столом и сосредоточенно читала книгу. Ее тонкие черты лица в профиль выглядели совсем по-мужски. «Мэри?» - обратился он к женщине. Она подняла голову и удивленно вздернула бровь: «Уорнер? Чем я могу тебе помочь?» - спросила она. «Мне ни чем…» - покачал головой парень, усаживаясь напротив нее на первую парту: «Но Ло еще можете!». «Лолите?» - еще больше удивилась преподавательница литературы: «Что-то случилось с Ло?» - Уорнер заметил в ее голосе беспокойство и понял, что психолог сказал ему все верно. Уорнер и сам подозревал, что между этими двумя женщинами что-то происходит, а мистер Симмонс только подтвердил его подозрения. «У девушек в переходном возрасте часто бывает сексуальное влечение к преподавателям, как эталону мужественности и силы…» - говорил мистер Симмонс. Уорнер, конечно, не сказал ему, что преподаватель Ло – женщина. «Пока что с Ло ничего не случилось, но может…» - издалека начал парень. «Я тебя внимательно слушаю…» - кивнула женщина, отложив книгу. «Не ломайте ей жизнь! Вам на один раз, а мне всю жизнь с ее будущей депрессией бороться!» - сказал парень. Марина улыбнулась. Ее позабавил этот парень, такой самонадеянный и безумно влюбленный в Лолиту. «А если нет?» - ухмылка тронула уголки губ Марины. «Я сделаю все, чтобы вы оставили ее в покое!» - зло сжал кулаки парень. «И станешь для нее персоной нон-грата…» - пожала плечами женщина. Парень вздохнул – крыть было нечем. Он видел в глазах этой женщины азарт, он видел ее правоту и свое бессилие. Он все понял моментально: у них уже был секс, и Лолита уже безмерно влюблена в эту странную и самовлюбленную женщину. Он вышел из кабинета ни с чем, но не оставляя надежды на позитивный исход неприятной для него ситуации.

Я, тем временем, решила прогуляться по парку общежития. Я ни разу не была в нем днем. Бристоль достаточно мрачный город, не такой, конечно, как Лондон. Возможно, просто это Англия. С тех пор я ни разу не была в Англии, да и желания особо не было. Все, что было там, осталось там. Я никогда не была любителем воскрешать мертвых. Я никогда не доставала свои пыльные скелеты из шкафа. До этих пор…
Я гуляла по парку. Пели птицы, а мне казалось, что я героиня произведений Эдгара Аллана По. Мне не было страшно, но какая-то душевная тревога не отпускала меня. Я вспоминала глаза моего отца, я вспоминала выражение лица друга, и мне это не нравилось. Я не замечала причин их беспокойства, я не понимала, что происходит. Но я знала, что изменилась, и буду меняться и дальше. Внезапно, кто-то окликнул меня. Я обернулась, и увидела того парня из нашего класса, который интересовался моим здоровьем. «Привет!»  - поздоровался он. «Привет…» - я выразительно посмотрела на него, ожидая, что он представится. «Привет! Я Билли, ты не помнишь?» - я пожала плечами. Он усмехнулся: «Ну, конечно, ты ж с нами не ходишь никуда…» - немного обиженно сказал парень. «А ты не думаешь, что мне просто может быть неинтересно…» - сквозь зубы проговорила я. «Какая ты, грубая!» - скривился парень. «Я нормальная!» - огрызнулась я. «Тебе бы к психологу обратиться…» - покачал головой Билли, и двинулся в противоположном направлении. «Больной!» - подумала про себя я и решила вернуться в общагу. Подойдя к двери в свою комнату, я заметила, что что-то не так. Дверь была приоткрыта. Мое сердце ушло в пятки. Не то чтобы у меня было там что-то слишком ценное или дорогое, но я категорически не любила, когда кто-то посторонний трогает мои личные вещи. Я решительно открыла дверь с намерением немедленно вызвать охрану, но в комнате была только Марина и никаких следов погрома. «Как ты вошла?» - я кинулась к ней. Она улыбнулась, но не так, как обычно, чуть более холодно и закрыто. «В твою комнату теперь охрана открывает дверь по первому зову…» - сказала она: «Ты же теперь звезда «Скорой помощи»…». Мне послышалось, или в ее голосе прозвучал обидный сарказм? «В смысле?» - не поняла я. «Ну, ты же в местной больнице бываешь чаще, чем на парах!» - пожала плечами женщина. Я вздохнула. Марина была права. «Мне надо с тобой поговорить!» - внезапно сказала Марина. «О чем?» - не поняла я. Что-то странно и необычное появилось в поведении моей подруги, что пугало меня. «Не здесь!» - сказала она. Я кивнула. Она повела меня к себе домой.

                888

Меня не отключить словами «стоп» или «довольно».
Плачь, я хочу понять, что значит слово «больно» (с). Otto Dix_Раздетые

 Она открыла дверь в квартиру, и мы вошли в темный коридор. «Ты одна тут живешь?» - тихо спросила я. Она не ответила, только кивнула. Длинный коридор темноты, а потом разветвление на три комнаты полные света. Белые стены комнат нестерпимо били в глаза своей неестественностью. Марина в своем длинном черном плаще выделялась мрачным пятном на фоне этой белой яркости. Она обернулась ко мне лицом и внимательно посмотрела мне в глаза. «Твой друг приходил ко мне сегодня!» - резко сказала моя любовь. От интонации в ее голосе у меня побежали мурашки по спине. «Сядь!» - властно сказала она. Я послушно села в комнате на антикварного вида стул с белой шелковой обивкой: «Уорнер? Зачем?» - удивленно поинтересовалась я. «Ты не знаешь?» - с нажимом спросила женщина, как будто не веря моим словам. Я отрицательно покачала головой. «Он просил меня оставить тебя в покое…» - усмехнулась Марина. Внезапно она встала передо мной на колени. Я снова почувствовала нестерпимо притягательный запах  ее тела. Улыбка блуждала по ее бледному, будто из слоновой кости выточенному лицу: «Ты хочешь, чтобы я оставила тебя в покое?» - спросила она меня, смотря глаза в глаза. Женщина взяла мою руку в свою. От ее прикосновений сердце ушло в пятки. Ее такая нестерпимая близость кидала меня в жар возбуждения и одновременно в холод животного страха. «Я не знаю…» - еле живая, выдохнула я. Она сжала мою руку сильнее: «Я не слышу…» - так же тихо сказала она. Ее серые глаза блеснули острой сталью. Я молчала. Она схватила меня одной рукой за подбородок: «Я не слышу тебя!». Я вся сжалась в дрожащий комок. «Нет!» - тихо ответила я. «Не слышу!» - на тон повысила голос Марина. «Нет! Не хочу!» - крикнула я ей в лицо. Слезы брызнули из глаз. «Правильный ответ, девочка!» - улыбнулась женщина. Она поднялась с колен, потом вдруг резко схватила меня за волосы и немного отогнула голову назад. Мне было больно, и я еле сдерживала слезы. Она наклонилась ко мне и поцеловала в шею. От ее жгучего дыхания я содрогнулась. Все тело обожгло жаром. «Вставай! Пошли!» - Марина дернула меня за волосы. Я встала. Казалось, она не прилагала вообще никаких усилий для того, чтобы управлять моим телом. Она привела меня в другую комнату. Комната была такая же белая, как и первая. Только та была комнатой для гостей. Там посреди комнаты стоял деревянный столик со стеклянной столешницей, на которой стояла хрустальная ваза с букетом белых лилий. Их аромат разливался по всей комнате. А стулья со спинками были выдержанны в стилистике викторианского стиля, обтянутые белым шелком и с кривыми деревянными ножками.
Эта же комната была спальней. В углу комнаты, занимая почти, что все пространство стояла кровать - черная кованая кровать, с резной спинкой, словно ограда на кладбище. «Ложись!» - скомандовала подруга. Я присела на край кровати, но ложиться не стала. Рядом с кроватью стоял черный старинный деревянный комод. Оно порылась в нем и достала наручники. Мои глаза округлились. «Ты серьезно?» - вырвалось у меня. «Более чем…» - не меняя своего властного тона, отозвалась Марина, потом повернувшись ко мне, добавила: «Мне насильно тебя укладывать или поможешь мне чуть-чуть?». Я послушно прилегла. Кровать была застелена белыми шелковыми простынями. «На белых простынях кровь смотрится гораздо красивее…» - как-то сказала мне Марина. Это чистая правда. Женщина подошла ко мне, закатала рукава платья и защелкнула на запястьях железные браслеты. Они были холодные и жесткие. Я оказалась обездвижена. Наручниками Марина прикрутила мои руки к кровати. Руками пошевелить я не могла. Любое движение отдавалось болью в запястьях. Я нервничала. Марина же, наоборот, была очень спокойна, как опытный врач перед операцией. Она сосредоточенно рылась в комоде, извлекая оттуда все новые и новые предметы. «Значит, тебе нравится боль?» - повернувшись ко мне, спросила женщина. В руках у нее блеснули ножницы. Я дернулась, но тщетно. «Я буду кричать!» - пообещала я. «Неужели ты наконец-то начала меня бояться…» - протянула Марина. Она быстро подошла ко мне. Я лежала перед ней не шелохнувшись. Она задрала мое платье, щелкнула ножницами – и оно вмиг начало расползаться на две не очень ровные половинки. Я взвизгнула от неожиданности, когда ледяной металл ножниц коснулся моего голого тела. «Лучше заткнись!» - сурово сказала Марина, легонько ударяя меня свободной рукой по губам: «Я дважды повторять не буду… В следующий раз будет кровь!». Спокойствие в ее голосе пугало меня. Я сразу вспомнила свою книгу о маньяке и жертве. Бойтесь своих желаний – они могут исполниться…
Я лежала на ее кровати в нижнем белье. Черный кружевной лиф и такие же трусики. Марина присела на край кровати и провела холодной рукой по моему плоскому животу. «Ты такая красивая…» - улыбнулась она: «Моя бристольская роза…». «Марин, развяжи меня!» - тихо сказала я: «Поиграли и хватит!». Она усмехнулась: «Кто играл? Я еще и не начинала!» - засмеялась моя подруга. Она поднялась с кровати, подошла к окну и задернула шторы. В комнате сразу стало темно. Она зажгла свечи. Силуэты их огней танцевали на стенах. Мне сразу стало уютнее. Это напомнило мне те ночные встречи с мальчиками-готами, которые были слишком романтичны для меня. Но как только Марина снова подошла к кровати, я поняла, что я жестоко ошиблась насчет романтики. В руках у моего любовника была плетка. «И что ты собираешься с этим делать?» - хотела спросить ее я, но эти слова так и застряли комком в моем горле. Вместо них изо рта вырвался только сдавленный крик, когда кожа плетки коснулась моего обнаженного тела. «Любишь меня?» - спросила Марина с издевкой. «Боже, как больно!» - хрипло сказала я. Она вскинула плеть снова, и еще один удар накрыл меня волной жгучей пульсирующей боли. «Отвечай мне!» - крикнула женщина. «Хватит!» - взмолилась я. Еще удар. Он пришелся мне по лицу - я в страхе зажмурилась. След от удара взорвался яркой вспышкой боли, как будто со всего лица заживо содрали кожу. «Этот мальчик считает тебя своей, так ведь?» - ласковым голосом говорила моя мучительница, продолжая при этом хлестать плеткой мое беззащитное тело. «Но ты не его! Ты знаешь об этом?» - спрашивала меня она: «Ты же знаешь, чья ты…» - тихо говорила женщина, сладко улыбаясь, пока я корчилась в слезах на кровати от резких ударов. «Ты же знаешь, кто твой хозяин… Скажи, ты любишь меня?» - спрашивала Марина. Ее глаза блестели красным в свете дрожащего пламени свечей. «Хватит, пожалуйста, хватит…» - твердила я посиневшими от боли губами: «Прошу тебя, любимая, хватит, я этого не вынесу! Я все поняла, он больше нас не побеспокоит…» - шептала я, не в силах повысить голос: «Отпусти меня…». «Ты любишь меня?» - спросила Марина в очередной раз. «Да!» - крикнула я. И в это мгновение все закончилось. Плетка была отброшена в угол комнаты. Марина опустилась на кровать и прилегла рядом, аккуратно обнимая меня: «Я люблю тебя, моя девочка! Ты самое дорогое, что у меня есть…» - ласково прошептала женщина и коснулась своими губами моих. По моему телу растеклась волна возбуждения и похоти. Соски грудей в лифчике набухли и болели от желания. Марина приподняла его и коснулась рукой моих грудей. Я закрыла глаза и томно выдохнула. Она приникла губами к моим грудям. Я застонала. Ее рука скользнула мне в трусики - я вздрогнула. Там все было влажным и горячим. Она засунула в меня два пальца и начала аккуратно двигаться во мне. Я раздвинула ноги и согнула их в колени. Телесная боль уходила. Руки Марины творили чудеса с моим телом. Я отдавалась ей полностью. «Возьми меня!» - страстно шептала я: «Я люблю тебя!». Я никогда не думала, что можно получать столько удовольствия от секса. Марина показала мне, что такое настоящее удовольствие. Любовь через боль. Я кончила. Она расстегнула наручники и бросила их под кровать. Запястья посинели. Я устало положила руки ей на плечи и поцеловала ее в губы: «Ты лучшее, что было в моей жизни…» - честно сказала я. Она улыбнулась. Я притянула ее к себе и закинула на нее одну ногу, как будто боялась, что она куда-то уйдет: «Расскажи мне о Максе… Почему ты решила написать о нем?». «Почему? Странный вопрос… Мы пишем о том, чего страстно желаем. Или чего боимся, но в глубине души - страстно желаем, сами не осознавая этого…» - говорила женщина. «А чего ты желаешь?» - спросила я. «Боли… Страсти и боли…» - подумав, ответила моя подруга. Потом она лукаво ухмыльнулась и добавила: «Но теперь у меня есть и то и другое…» - она поцеловала меня. Мы не считали времени. Лежали в постели и тихо говорили о ее и моих книгах. Она обнимала меня, как если бы я была ее дочкой. Я прижималась к ней всем телом под одеялом и понимала, что я первый раз за свои 18 лет по-настоящему счастлива. И даже ссадины от плетки, казалось, перестали болеть…
В 8 утра она разбудила меня. В квартире витал запах свежесваренного кофе и булочек. «Завтрак на столе, любимая, я на работу… Будешь уходить – запри дверь на ключ. До вечера!» - она поцеловала меня в щеку и ушла. Такая веселая, улыбчивая утренняя Марина. Та же самая женщина, которая хлестала меня плеткой до кровавых ссадин этой ночью! Мне вспомнились ее слова, когда мы только познакомились: «Ты не боишься меня? А стоило бы!»…
Я встала с кровати, сладко потягиваясь. Секунда, и мое сладострастное выражения лица замечательным утром было стерто напрочь гримасой совсем не сладкой, а настоящей едкой боли во всем теле. Я пошла в ванну, прекрасно понимая, что увижу там в зеркале. Тонкая бледная кожа моего тела была расчерчена кроваво-красными полосами. Марина не пожалела сил, оставляя на мне отметины своего превосходства. Это было клеймо, такое же, как у породистых животных. Я включила в ванне свет поярче, и увидела, что на моем лице тоже остался след от плети. Я улыбнулась своему отражению. Я никогда в жизни не чувствовала себя более счастливой. Я никогда в жизни не встречала никого, кто был бы хоть отдаленно похож на Марину Звереву. Я приняла душ и вышла на кухню. Все в квартире моего любовника было сделано с английским шиком. Даже наличие не только кухни, но и столовой удивляло меня. Мне казалось, что такой патриот своей страны, как Марина обязательно привнесет, что-то сугубо русское в интерьер своей квартиры. На деревянном инкрустированном белым и розовым мрамором столе стояло блюдо со свежими круассанами и турка с кофе. Я мысленно поблагодарила Марину за заботу. Я пошла к холодильнику за молоком. Вот, где был спрятан русский менталитет – в холодильнике стояла пара бутылок водки «Столичная». Я скривилась – водка не была в числе моих любимых напитков. Быстро позавтракав, я внезапно поняла, что вчера стараниями моей любимой женщины моя одежда пришла в негодность. Я вернулась в спальню Марины. Там на полу валялась ее белая в синюю тонкую полоску рубашка, в которой она была вчера. Я одела ее. В корзине с грязным бельем в ванне я нашла ее брюки. Они были мне велики, пришлось подвязывать их галстуком Марины. В таком странном костюме я вышла из квартиры своей подруги. Люди, которых я встречала на улице, оборачивались мне в след и перешептывались. А на моем лице красовалась странная полусумасшедшая улыбка, которая теперь, спустя много лет, превратилась в оскал…


                888
 
deine Gr;;e macht mich klein, du darfst mein Bestrafer sein © Rammstein_ Bestrafe mich

 Я зашла в общежитие переодеться. Я понимала, что со шрамами по всему телу необходимо было что-то делать. Я знала, что если кто-то их увидит, то я теоретически смогу списать все это на какого-нибудь местного Бристольского маньяка, который пытался надо мной надругаться. Но подстраховаться не мешало. И я пошла в больницу в надежде, что мне выпишут какую-нибудь мазь. Права была Марина, что я там бываю чаще, чем на парах. Уорнеру я решила ничего не говорить, тем более мы поругались. Мне пора было начинать жить самостоятельной жизнью в городе, в котором мне еще предстояло находиться как минимум года три до окончания школы искусств. В больнице утром было как-то удивительно шумно и многолюдно, работники спешили по своим делам, посетители сидели, погруженные каждый в свою собственную боль. Но это была не та боль, которую дарила мне моя Марина всю ночь. Это была страшная боль, боль, граничащая с ужасом и смертью. Меня передернуло. Руки моментально задрожали. Я полагалась только на то, что мне снова припишут низкий уровень английского языка ввиду моего славянского происхождения, потому как моя история с мнимым Бристольским «Джеком Потрошителем» выглядела даже в моих глазах как-то неубедительно и глупо.
Я попала к тому же врачу, к которому ходила до этого. Он приготовился было оказать посильную помощь моей руке, но я внезапно скинула футболку, выставляя на его обозрение свою голую грудь и кроваво-красные шрамы. Его лицо перекосила гримаса ужаса и отвращения. Он даже было отшатнулся от меня, но, увидев абсолютно невозмутимое выражение на моем лице, все же дотронулся до одного из шрамов. «Что это?» - удивленно спросил доктор. Я скептически ухмыльнулась: «Шрамы, доктор…». «Это я вижу, но от чего?» - он внимательно осматривал мое располосованное тело. Марина постаралась на славу не оставить на моем теле живого места. История с велосипедом тоже не подходила в качестве достойного объяснение. «Это кошка…» - сделав как можно более невозмутимыми свое лицо и голос, соврала я. Врач недоверчиво вскинул бровь: «Но в общежитии запрещено держать животных!» - строго сказал он. Я чуть было не расхохоталась ему в лицо. Я на его месте, увидев на теле пациентки такие увечья, вызвала бы полицию, а он думает о том, нарушила ли я закон общежития о животных или нет. «Ну, вы же никому не скажите…» - умоляюще попросила я. «Нет, но советую избавиться от вашего животного в ближайшее время – на следующей неделе будет проверка комнат жильцов общежития...» - строго сказал врач. Я клятвенно пообещала, что кошка будет на днях сдана в приют. Он успокоился и выписал мне мазь, которая, по его собственным словам, способна сделать мои шрамы почти что невидимыми. Я оделась, поблагодарила его и вышла вон из кабинета. Я шла по коридору, когда внезапно навстречу мне показался тот самый психолог, который предлагал мне на прошлой неделе свою помощь. Увидев меня, он кивнул. Я кивнула ему в ответ, чтобы не показаться не вежливой. Я уже не удивлялась, заметив в его взгляде нотки сочувствия с легким налетом животного отвращения, такие же, как и у других людей, которые в последнее время встречались мне. Я не понимала причину, но отлично видела  следствие – никто со мной по собственному желанию не общался. Результат так же был ожидаем – у меня не будет друзей в этом городе.
Я вернулась домой и намазалась мазью. Холодная и вязкая ее структура была необходимым бальзамом для моих ран. Я получала мазохистическое удовольствие от прикосновений собственных рук к рассеченным полоскам на моей коже. Десятки микрооргазмов, разбросанные по моему телу. Внезапно в дверь постучали. Я замоталась в белое махровое полотенце – первое, что попалось под руку в ванне, и пошла открывать. Это был Уорнер. Я недовольно закатила глаза к небу: «Чего тебе?» - не очень-то вежливо спросила я. «Надо поговорить!» - сказал он и без приглашения вошел в комнату. Я закрыла дверь и прошла за ним. «Что случилось? Зачем ты ходила сегодня в больницу?» - спросил он. «Ты продолжаешь за мной следить?» - удивленно спросила я: «Ты болен, в курсе? Это тебе надо в больницу, а не мне!». «Не слежу! Нужна ты мне больно!» - обиделся парень: «Мне мистер Симмонс позвонил, сказал, что видел тебя в больнице и что ты плохо выглядела…». «Это очень мило с его стороны, что он обо мне беспокоится, но если он решил все же подкатить ко мне, то выбрал, мягко скажем, не лучший способ, ибо комплимент его – редкостное дерьмо!» - выдала я. Уорнер удивленно смотрел на меня: «С каких пор ты стала такая грубая и циничная?» - в глазах моего друга читалось разочарование. «Я всегда такой была, просто я жалела твою детскую психику ввиду многолетней дружбы…» - ядовито усмехнулась я. «Я сейчас что?» - спросил парень. «Сейчас мне все равно!» - пожала плечами я, думая только о том, чтобы он поскорее ушел. «Что это?» - внезапно он заметил ссадины на моих плечах. Он подскочил ко мне, стараясь получше их рассмотреть. Я попыталась прикрыть плечи руками, но не рассчитала силы, и случайно уронила полотенце на пол, представая перед лицом моего друга во всей первозданной красе. «Боже мой! Кто тебя так изуродовал?»- в ужасе возопил парень. Он стоял и смотрел на мое тело разукрашенное сеткой шрамов, не в силах отвести взгляд. «Тебе срочно надо в больницу!» - закричал он. «Была уже… Все нормально!» - пожала плечами я, повернувшись к нему спиной в поисках своих джинсов. Я быстро оделась. Уорнер молчал. Как только я завершила свой туалет и снова обратила внимание на своего непрошеного гостя, он спросил: «Кто это сделал? Что произошло?». «Я не хочу об этом говорить…» - покачала головой я, судорожно придумывая в голове не слишком правдоподобные истории про бристольских сексуальных маньяков.
Спасительный стук в дверь, к счастью, прервал наш разговор. Я пошла открывать. На пороге стояла Марина. Яркая белозубая улыбка моей сероглазой женщины была как бальзам на душу. Она весело подмигнула мне, входя в комнату: «Привет, детка! Ну, как тебе вчерашняя ночка? Не знаю, как ты, а я готова повторить… Кстати, возражения не принимаются!» - улыбалась Марина обнимая меня прямо в коридоре и целуя в губы, я сопротивлялась. Мы в обнимку вышли навстречу опешившему Уорнеру. Увидев парня в моей комнате, Марина не растерялась: «Привет, Уорнер! Как дела? Наши, вот, хорошо! Собираемся в данный момент заняться сексом, и ты, как понимаешь, лишний! Так что хлопни за собой дверь, будь любезен!». Я удивленно уставилась на женщину. В ее словах чувствовалась явная ненависть к моему другу, виртуозно замаскированная под сарказм. «Ты – Антихрист!» - злобно сказал мой друг ей в лицо и вышел вон, хлопнув дверью. Марина захохотала: «Так меня еще никто не называл…» - покачала головой моя подруга. Потом она повернулась ко мне, мгновенно переменившись в лице. Она обхватила меня за попу и прижала к стене, жадно целуя мои губы. «Подожди, подожди…» - отталкивала ее от себя: «Я хочу сделать тебе приятно…» - прошептала я. Марина удивленно вскинула бровь, но промолчала. Я усадила ее на кровать и присела с ней рядом. Я поцеловала ее в губы, провела руками по ее груди. У нее была почти плоская, мужская грудь. Мне это нравилось. Я начала расстегивать ее рубашку. Бледная кожа груди показалась под ней. Я начала нежно целовать ее шею, спускаясь ниже к соскам. Марина облокотились спиной о стену. Я встала на колени и начала расстегивать ремень на ее брюках. Ничего не выходило. Она мягко отстранила мои руки и сделала все сама. И вот она лежит передо мной в расстегнутой рубашке абсолютно голая и ждет каких-то моих действий. Она раздвинула ноги, и я наклонилась к ней. Резкий странный непривычный запах исходил из ее лона. Я наклонилась  и провела пальцами по ее половым губам. Марина закрыла глаза, предвкушая наслаждение. Я наклонилась сильнее, закрыла глаза и провела языком по ее промежности. Ощущение было странным, как будто ты трогаешь языком мякоть какого-то фрукта. И запах. Странный неприятный для меня запах. Пытаясь побороть свои непривычные ощущения, я продолжила облизывать ее промежность, но отвращение было выше желания доставить удовольствие. Внезапно, к горлу подступила тошнота, и я рванула в туалет. Меня моментально вырвало. Я сполоснула рот и вернулась – Марина уже была одета. Она с удивлением смотрела на меня: «Так значит я у тебя первая женщина…» - догадалась она. Я кивнула, извиняясь перед ней за свою слабость. «Удачи!» - кивнула она мне на прощание и вышла из комнаты. Надменность в ее голосе почти что довела меня до ментального суицида. Я упала на кровать и разрыдалась. Наконец, встретив свою половину, я даже не могу доставить ей удовольствие.
Прошло какое-то время, прежде чем я смогла прийти в себя. Прошло какое-то время, прежде чем я встала и отправилась в магазин за виски, выпила полбутылки и уснула. Было, кажется, часов 7 вечера, когда я проснулась все еще пьяная, и поняла, что мне надо делать, чтобы Марина не ушла от меня. Я выбежала из комнаты и отправилась к ней домой. Это был мой шанс все исправить. Я постучалась к ней в квартиру. За дверью было тихо. Я прислушалась – шагов не было. Маленькая, но острая иголка ревности кольнула меня в сердце – где же она может быть? У меня не было другого выбора – я уселась на лестницу перед дверью и стала ждать. Через полчаса послышались знакомая твердая и немного резкая поступь моей подруги. Она увидела меня, сидящей на ступеньке около ее двери. «Ло?» - удивилась Марина, увидев в моей руке бутылку виски. «Хочешь виски?» - спросила ее я. Она кивнула, и, подхватив меня под руку, подняла с полу и втолкнула в открытую дверь своей квартиры. Голова немного кружилась от выпитого: «Марин, у тебя такая шикарная квартира… Откуда?» - спрашивала я, шатаясь и облокачиваясь о дверной косяк. «Это квартира моего бывшего мужа…» - ответила Марина. «Ты была замужем?» - удивленно присвистнула я: «Ты же лесбиянка!». Женщина скривилась: «Ненавижу это слово!». Я захохотала: «А я вот люблю…» - я подошла к ней вплотную и обняла за шею: «Тебя люблю!». В глазах Марины читалось удивление. Я усмехнулась и прижала ее к стене. Я плавно опустилась на колени и стянула с нее брюки. «Ты уверена, что хочешь?» - тихо в полной темноте спросила меня Марина. «Иначе меня бы здесь не было!» - так же тихо ответила я. Она мягко опустила свою руку мне на голову, иногда направляя мои плавные движения языком. Я ориентировалась по ее отрывистым вздохам, я изучала ее, я знакомилась с ее телом и хотела узнать ее удовольствие. Меня больше не тошнило. Все разом прошло. Причина была не только в хорошем английском виски, но еще и в моем абсолютном нежелании расставаться с этой удивительной женщиной. Я не питала надежд на «жить долго и счастливо», прекрасно понимая, что для двух женщин это невозможно. Но я готова была согласиться на «не долго и не счастливо» только бы с ней!
Я почувствовала на вкус ее удовольствие. Оно было немного липким и соленым, как будто слезы. Она шумно выдохнула и застонала, а я поднялась с колен. «Иди ко мне!»- тихо прошептала подруга. Я приблизилась к ней. Она притянула меня к себе и начала с жаром целовать в губы. Мы как-то добрались до спальни. «Прости меня!» - шептала я, слезы текли по моим щекам. Я только сейчас осознала, что Марина могла бы уйти от меня навсегда. «Делай со мной, что хочешь! Умоляю, только не уходи!» - рыдала я. Марина усмехнулась: «Наказать тебя?» - жестким голосом с привкусом стали спросила она. Я кивнула. «На колени!» - скомандовала моя хозяйка. Я упала перед ней на колени, целуя носы ее кирзовых сапог.  Она достала свою плетку. Пара ударов пришлась мне по спине. Там кожа была еще нетронута. В следующий миг она со всей силы отшвырнула меня от себя ногой. Подошва ботинка стесала кожу на моей губе до крови. Кровь закапала на пол. Она схватила меня за волосы и кинула на кровать. Она резко стянула с меня джинсы. В ее руке появился стальной фаллоимитатор. На ощупь он был холоднее льда. Она резко всадила его мне между ног. Я охнула. Тугая холодная боль пронзила мое чрево. Марина навалилась на меня сверху, так, что я не могла пошевелиться. Ее холодная рука сжала моя горло. Я разрыдалась. Она водила стальным дилдо у меня между ног, пока я стонала, но отнюдь не от удовольствия. Мне казалось, что ледяные руки трогают мое сердце, трогают мою душу. Я не чувствовала ничего кроме стерильного больничного холода. Мне казалось, что такое же чувство испытывают беременные женщины в абортарии. Внезапно она резко вытащила его из меня. Я попыталась сжать ноги, но моя хозяйка не позволила. Это было еще не все. Слезы катились градом из моих глаз, но я не могла кричать. Дыхание сдавила рука Марины. «Ты будешь мне подчиняться?» - властно спросила она. Я кивнула. «Тогда хватит реветь!» - Она ударила меня по губам влажным склизким дилдо. Секунда, и это железное приспособление оказалось у меня в анальном отверстии. Искры посыпались из глаз. Резкими толчками Марина вводила туда мне железную «игрушку». От боли и ужаса у меня чуть не остановилось сердце. Я дернулась, схватила ее за руку, ослабляя ее хватку, и закричала: «Хватит!» - но она только усилила толчки. Горло жгло, дышать было невозможно. Вдруг она убрала руку с моей шеи, я попыталась вдохнуть, но резкий удар кулаком в лицо не дал мне этого сделать. Боль пронзила меня где-то в районе переносицы. Кровь хлынула на подушку. Раз. Резкий толчок почти до основания дилдо в меня… Я заорала. И все закончилось! Марина резко подскочила с кровати и включила свет. Все ее белые шелковые простыни были залиты моей кровью. «Одевайся!» - скомандовала она. Я послушно оделась. Она принесла мне мокрое полотенце из ванны. Я приложила его к носу. Она взяла меня за руку и потащила вон из квартиры. Идти было очень больно. «Куда мы?» - ничего не понимая, спросила я. «В больницу!» - ответила Марина. На улице было темно. Я вырвала свою руку из ее, встала посреди дороги и захохотала, как сумасшедшая. Вид у меня, наверное, был тоже под стать соответствующей лечебнице: с всклокоченными волосами, разбитым в кровь носом в рваных, заляпанных кровью джинсах. Причиной моего смеха была картина, которую мой больной мозг нарисовал мне. Я представила себе лицо моего лечащего врача, когда я приду к нему второй раз за день, но теперь с разбитым носом. Байкой про кошку тут точно не отделаешься…
Мы сидели в больнице и ждали, когда меня вызовет врач. Я радовалась, что больница работает круглосуточно. Уорнер рассказывал, что в нашем учебном заведении так и должно быть – концентрация гениальности и бездарности на один квадратный метр слишком высока, а, поскольку, от одного до другого один шаг, то попытки суицида не редкость. Творческие люди по определению более подвержены срывам и спадам настроения, чем люди обычных профессий. Я, со своей разрезанной стеклом рукой, в ссадинах по всему телу и разбитым до крови носом, была просто «иконой» для всех последующих суицидников нашей Школы Искусств. С меня надо было рисовать картину с подписью «Как не стоит жить». К слову, я до сих пор являюсь примером того, как не стоит жить, и мне, вопреки всем правилам жанра хард-кор, все же «мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Особенно, когда ты видишь своих бывших подруг с колясками в парке, когда ты видишь их мужей в клетчатых рубашках и очках, наливающих тебе еще выпить на семейных посиделках. А у меня что? Три премии Москвы и Питера «Писатель года», 5 изданных романов и 3 сборника стихов… Мне почти 30 лет, я все еще одна и все еще никак не могу найти в себе силы свести ту татуировку с безымянного пальца. Как жаль, что татуировки сводятся только с кожи, но не с сердца!
Марина совершенно безразлично смотрела в потолок. Кровь из носа давно прекратилась. Я внимательно рассматривала полотенце в моей руке, пропитавшееся насквозь печальным результатом наших постельных игрищ. Мне хотелось курить, но инстинкт самосохранения был сильнее. Мы молчали. Врач вышел из кабинета и, увидев меня, его лицо перекосила гримаса уже не легкого отвращения, а натурального ужаса. «Привет, док… Давно не виделись!» - помахала я ему ручкой, улыбаясь. Мой безумный блеск в глазах, скорее всего и был причиной того, что доктор принял меня без очереди. Как оказалось, он хорошо знал мою подругу. Не дожидаясь, пока он начнет расспрашивать о моих травмах, Марина, на мое удивление, выдала душещипательную и весьма правдоподобную историю о великовозрастном любовнике-извращенце, который бил  и издевался надо мной. Врач кивал головой, сочувствующе поглядывая в мою сторону. В душе я хохотала, как безумная, ведь он не знал, что мой великовозрастный любовник-извращенец сидел напротив него и мило улыбался. Марина говорила с таким спокойствием, что я невольно подумала о том, что я вряд ли хотела бы быть тем человеком, которому она так виртуозно и профессионально врет. Хотя, это мне не было удивительным, ведь все мы писатели немного врем и себе и друг другу и своим читателям. Так интереснее жить: голые факты никому не нужны! Всем хочется щепотку перца в банальной истории…
Мне приложили к носу пластиковый пакет со льдом и выгнали в коридор. Марина и врач беседовали за закрытыми дверями еще какое-то время. Ко мне подошла медсестра и спросила, не желаю ли я обратиться в полицию с заявлением против своего парня. Ее лицо выражало искреннее сочувствие. Меня передернуло. Я отказалась, она прошептала что-то в стиле: «Бедная девочка!», и ушла. Вскоре, Марина покинула кабинет доктора и присоединилась ко мне. Хитро улыбаясь, она присела рядом и обняла за плечи, тихо прошептав  на ухо: «Ну, прости меня!», поцеловала меня в щеку. Я закрыла глаза и вдохнула запах ее бергамотовых духов. «Мне никогда не было так хорошо…» - прошептала я ей на ухо в ответ, нежно прикасаясь губами к ее бархатистой нежной щеке. Она проводила меня до общежития: «До завтра, любовь моя!» - она поцеловала меня в губы. «До завтра, моя жизнь!» - сказала я ей в ответ, провожая взглядом ее развивающийся при ходьбе черный плащ…
Эта фраза сейчас флешбеками появляется в моей голове. Вместе с ней приходят и эти воспоминания. И когда это происходит, я снимаю со своего безымянного пальца широкое серебряное кольцо с агатом, которое скрывает от людских глаз мою ошибку молодости и иду в ближайшую от дома кафешку, чтобы выпить чашечку черного чая с бергамотом…


 Глава 4 (В которой писательница узнает новые факты из жизни своей подруги, которые помогают  лучше понять ее внутренний мир)

Die Liebe ist ein wildes Tier (с) Rammstein_Amour

 Когда ты молод – не замечаешь, как быстро  летит время. Октябрь внезапно опустился на Бристоль, а мы так этого и не заметили. Он даже успел подойти к концу, а я все еще ходила в тонкой кожаной куртке. Мой больничный истек неделю назад, а я все никак не могла найти в себе силы встать и пойти на учебу. И не только потому, что это неизбежно привело бы к нежелательной для меня встрече с Уорнером, которого я не видела уже полмесяца с нашего последнего скандала, но и потому, что, к моему стыду, особого желания слушать лекции про театральные постановки по Уильяму Шекспиру у меня не было. Я сидела в своей комнате целыми днями, рассматривая стены, потолок, свои шрамы на теле и редактируя свои безумные записи в блокноте. Я тогда не признавала компьютерные тексты, руководствуясь словами Булгакова, что только рукописи не горят. Выходила я из дома только для того, чтобы добраться до квартиры Марины и увидеть, как она за столиком в гостиной курит и читает книжку. Когда я приходила, Марина поднимала на меня свои серые бездонные глаза и улыбалась так легко. Она всегда была рада меня видеть. Мои шрамы медленно, но верно заживали. А мы с Мариной были действительно, как Мастер и Маргарита, ведь я писала только благодаря ей. «Не бросай писать!» - каждый день повторяла мне моя муза. И я делала то, что мне велели, боясь расстроить ее или не оправдать ее ожидания. Я зачитывала ей какие-то отрывки. Она слушала внимательно, чуть склоняя голову набок. На лбу ее в такие моменты появлялась глубокая морщина. Она как будто пробовала мои слова на вкус, то морщась, если ей что-то не нравилось, то удовлетворенно кивая, если все приходилось ей по нраву.
Конец октября застал меня в моей комнате, снова абсолютно не собиравшейся на учебу. От порывов ветра открылось окно, и не по-осеннему холодный ветер ворвался в помещение. Я тут же проснулась и подошла к окну в порыве закрыть его плотнее. Но так и осталась стоять и смотреть, как на площадь перед общежитием легкими пушинками падает снег. В Бристоле снег в это время года большая редкость. Но разве может быть иначе, когда две русские девушки живут и любят друг друга именно в этом городе?
«Марин, посмотри в окно!» - позвонила я на мобильник своей подруге. Она была на паре. Я живо представила ее строгую белую или черную рубашку, по-мужски заправленную в черные брюки и аккуратный хвост длинных русых волос, собранных сзади. Я представила, как она, прервавшись на полуслове, подходит к окну, проводя рукой по деревянной раме, физически ощущая своими тонкими пальцами холод снаружи, смотрит в окно и видит снег. Тот же самый снег, который вижу я из окна своей комнаты. «Так красиво…» - шепчет в трубку в ответ моя возлюбленная. «Приходи ко мне, я куплю что-нибудь на обед…» - ласково говорю я. И она на том конце провода согласно кивает, хотя знает, что я ее не вижу, но все чувствую.
Я вышла в магазин за продуктами и поняла, что сезон кожаной куртки закончен. Но других вещей в Бристоле у меня не было. Когда я жила в Москве, то ездила обычно на машине – не было необходимости в теплых вещах. Теперь же я, по саркастическим словам моего собственного отца - «бедный студент», хотя, в моем случае, это тоже не совсем верное определение. Перечисления за продажу моих книг в России все же приходили на карточку.
Я купила пару бургеров, салат и картошку фри в кафе неподалеку от общежития. Часа через два пришла Марина. Она светилась счастьем и была чересчур веселая: «Малышка, завтра Хэллоуин!» - сказала она. Я и забыла о том, что я в Англии – здесь этот день действительно считается праздником. «Да? И что будет?» - спросила я ее. «Будет ярмарка!» - весело сообщила подруга. Для меня же в этом веселого ничего не было – не люблю большие скопления людей. Да еще и мои одногруппники скорее всего будут там, а мне не хотелось бы лишних сплетен за спиной. «Кому какое дело!» - всплеснула руками Марина, не теряя бодрости духа: «Мы в свободной стране… Всем плевать!». Я слабо улыбнулась – наверное, она права. Хотя, мне по-прежнему было странно видеть свою любовь в таком возбужденном и позитивно-романтическом настрое. Никогда не думала, что такую женщину, как Марина может привести в экстаз такое бестолковое действо, как Хэллоуинская ярмарка. Я больше бы поверила в ее радость относительно выставки подлинного оружия времен Второй Мировой. Однако я снова жестоко ошиблась, когда на следующий день в субботу рано утром была разбужена своей любовницей и отправлена в принудительном порядке в магазин за теплыми вещами, потому как весь день мне предстояло провести на центральной улице города, принимая участие в увеселительных мероприятиях по случаю Хэллоуина, точнее, в одном мероприятии. Мы отправлялись в «ТИР». Вот это уже было гораздо больше похоже на мою любимую…
«Где ты научилась так стрелять?» - спросила я ее. «Это мой отец…» - пожала плечами Марина: «Он был военным...». Я смотрела внимательно ей в лицо, чтобы понять, что она при этом чувствует, когда говорит о своем отце. Она посмотрела на меня в ответ: «Это просто, давай, я научу тебя…» - она с щелчком задвинула магазин патронов в рукоятку полуигрушечного пистолета. Она прицелилась, немного облокотившись о стол, прищурилась, фокусируясь на цели. Я любовалась ей в такие моменты, она была такая прекрасно сосредоточенная. В ней чувствовалась какая-то непонятная для меня сила. Сила концентрации. Все ее движения были обдуманы и закончены. Я же всегда была хаотиком. Толком ничего никогда не заканчивала и не доводила до конца. С возрастом это проходит, но когда тебе чуть-чуть до двадцати – у тебя слишком много возможностей, чтобы ими пренебрегать. Возможно, поэтому я так восхищалась Мариной – она доводила все до конца, она шла к своим целям, не смотря ни на что. Всегда. Я же до сих пор не знаю, что мне делать со всем этим…
Раз. И жесткий щелчок выстрела по барабанным перепонкам. Я вздрогнула. Марина улыбнулась: «Иди сюда, я покажу как это!». Она притянула меня к себе и нежно поцеловала в щеку. Я оглядывалась по сторонам, боясь, что нас заметят. Она поставила меня перед собой, дала в руки пистолет и, обхватив мою правую руку своей, направила пистолет в мишень. «Нажми на курок!» - тихо прошептала она мне на ухо. Я послушно нажала на курок. Я увидела, как из черного дула моего пистолета стремительно вылетает пуля. Руку инстинктивно дернуло после отдачи, но Марина держала меня крепко, я даже не пошатнулась. Левой рукой она обняла меня за талию, и снова поцеловала в щеку: «Умница!» - нежно сказала она. Мы стреляли почти целый день. Потом пошли пить грог в кафешку на площади. Там было много народу, все толпились, суетились. Мы же были замерзшие после улицы, хотели немного погреться. С трудом обнаружив пустой столик, мы с радостью плюхнулись на пустые места в ожидании своего горячего напитка. Когда миловидная официантка с двумя хвостиками принесла нам заказ. Мы радостно обхватили двумя руками свои чашки, греясь о них. Моя жизнь тогда казалась мне сосредоточенной в той самой стеклянной чашке грога, что я держала в руках. Марина улыбалась. У нее была такая манера улыбаться, что я каждый раз немного краснела под ее взглядом. Когда она улыбалась, на ее лице появлялись милые чуть заметные ямочки, которые так ей шли. В такие моменты она совсем не казалась мне жесткой или властной женщиной, какой она была на самом деле. Было что-то нереальное в тот Хэллоуин в Бристоле. Мне казалось, что я на один день попала в сказку. Но, к сожалению, никто не удосужился предупредить меня, что сказка эта будет страшная…
После очередной порции грога, я поняла, что мне не хватает только одного – физической близости с моей подругой. Я взяла ее за руку, и, глядя в глаза, предложила ей меня трахнуть. Она как-то уж очень саркастически ухмыльнулась и кивнула в ответ. Мы снова вышли на улицу. Дул сильный порывистый ветер, который кружили желтые осенние опавшие листья в странном причудливом смертельном танце по улицам Бристоля, мешая праздным гулякам свободно передвигаться. Мы кутались в плащи и шли наперекор порывам ветра. Резко начал накрапывать мелкий унылый дождь, который к ночи перерос в метель. Мы шли с Мариной под руку по улице к ее дому. По дороге нам попадались прохожие, которые, как мне казалось, слишком уж сильно обращали свое внимание на нас. Они оглядывали нашу парочку со странным интересом, граничащим с неприязнью.
В квартире Марины было тепло. Мы пожалели, что не было там камина. Как бы было здорово, если бы он был – мы сидели бы перед ним на ковре с бутылкой вина и смотрели бы и слушали, как весело горящие поленца трещат в огне. Но мы молча скинули плащи в прихожей и прошли в спальню. Страсть разгорелась внезапно, как тот пожар огня в несуществующем в нашем доме камине. Мы подошли друг к другу и начали неистово целоваться, как будто этот раз был последний в нашей жизни. Это было самое лучшее, что я когда-либо чувствовала, но мне почему-то хотелось плакать. Марина обнимала и ласкала меня так, как будто я была самым дорогим для нее человеком. Каждый ее жест, каждое ее прикосновение доказывало мне, как я много для нее значу. Я старалась отплатить ей тем же. Меня больше не тошнило, когда я касалась губами и языком ее лона. Во мне больше не было отвращения невинности к женским половым органам. В такие моменты мне было все равно, женщина она или мужчина. Марина была моим любимым человеком, и этот факт был для меня определяющим. Несмотря на внешнюю силу, в глубине ее души я видела ее слабость, слабость ко мне. Она отражалась в ее глазах…
После бурного секса, мы уставшие лежали в кровати и пытались успокоиться. «Ты знаешь, у меня есть мечта…» - вдруг сказала моя подруга. Я перевернулась на живот и вопросительно посмотрела на Марину. «Я бы хотела поставить пьесу в театре…» - сказала Марина. «Пьесу?» - удивленно переспросила я. «Да…» - протянула подруга, ее лицо озарила мечтательная улыбка. «О чем будет твоя пьеса?» - поинтересовалась я. «О любви… И боли…» - тихо ответила женщина: «О боли, которая приносит любовь и о любви, которая приносит боль!». «Я люблю тебя…» - прошептала я ей в ответ. «И я тебя…» - нежно улыбнулась она, но ее мысли были где-то далеко. Я встала с кровати, оделась и вернулась к себе в общежитие. Мне тоже надо было побыть одной. В моей голове роилась куча мыслей, которые были несовместимы с присутствием кого-то еще. Комната в общежитии была какая-то не родная – все в ней напоминало о том, что я почти не появляюсь в общежитии, ровно, как и на парах в школе искусств. Даже Уорнер ко мне не заходит, потому, как я все еще находилась с ним в ссоре. Эта комната была венцом моего одиночества, и мне не хотелось там находиться. Но она же была и местом, где я могла творить. Я потом поняла, насколько одиночество и творчество тесно связаны. Я не могу писать, когда у меня все хорошо. Это печально, но это так. В душе должна бурлить река эмоций, в частности, негативных. Хорошие романы пишутся на гране самоубийства. Я же была тогда в Бристоле за гранью счастья, самого настоящего счастья, которое было материально настолько, что его можно было потрогать руками. И поэтому, мое творчество было слишком слабым для такого желанного для меня определения «гениально»…

                888

feur und wasser kommt  nicht  zusammen © Rammstein

 На утро после Хэллоуина на улице лежал снег. Всю ночь в окна завывала метель. Утром я вышла из общаги, чтобы купить что-нибудь на завтрак. В магазине на территории института я увидела мальчика, который продавал в теплое время года молочные коктейли. У меня непереносимость лактозы – я никогда не покупала ничего у него, но парень откуда-то меня знал. Он поздоровался со мной и улыбнулся, как-то уж очень по-дружески. «Откуда ты меня знаешь?» - удивленно спросила я. «Прости, если ошибся, но ты, кажется, девушка Мэри Зверевой?» - манерно пожал плечами мой собеседник. Я в ошарашенном молчании застыла перед ним, не в силах вымолвить хоть слово. Он заметил мое замешательство, усмехнулся и пошел по своим делам. А я обернулась и в довершение ко всему увидела за спиной своего друга Уорнера, который, очевидно, слышал наш разговор с этим парнем. Он смотрел на меня как-то странно, не так, как я ожидала. Я думала, что его взгляд будет говорить мне о том, что он считает меня самым страшным своим врагом. Но нет, в его глазах читалось искреннее сочувствие, сродне тому, что испытывают люди, увидев на улице инвалида или опустившегося пьяницу: искреннее сочувствие, местами запятнанное отвращением. Мне было нечего ему сказать, поэтому, я просто прошла мимо. Он, в свою очередь, тоже промолчал. Мы разошлись по разные стороны магазина, как будто и не знали друг друга столько лет. Но я все же чувствовала спиной его внимательный взгляд, все время, пока выбирала продукты.
Этот день был богат на встречи: на улице я встретила свою преподавательницу по актерскому мастерству: «Как твое самочувствие?» - искренне поинтересовалась она: «Уорнер говорит, что ты серьезно больна…» - сочувственно поглядела на меня женщина: «Теперь я вижу, что он прав… Ты ходила к врачу?» - допытывалась преподавательница. Я давно не смотрелась в зеркало, возможно, потому что его у меня не было. А чтобы подвести глаза черным карандашом не обязательно иметь зеркало, достаточно экрана мобильного телефона. А причесаться можно и на ощупь, тем более, когда обладаешь достаточно стандартной короткой стрижкой.
Мне было нечего сказать в свое оправдание, но мое лицо, как видно, сказало все само за себя. На нервной почве началась мигрень. Я вернулась домой и прилегла отдохнуть. Мне снился странный сон, будто я вижу себя со стороны: я лежу в кровати и сплю, и как из носа у меня течет алая струйка крови, и как она медленно стекает на подушку и пропитывает белую наволочку ярко-красным причудливым узором. Я наклонилась к себе спящей поближе, чтобы разглядеть, что же получился за рисунок. И в этот момент, я, настоящая, проснулась и поняла, что это был не совсем сон. Кровь текла из носа на самом деле. Я физически ощущала ее теплую вязкую сущность и соленый привкус на губах. Я вскочила с кровати с намерением добежать до ванны, но не смогла сделать и шагу. Моментально закружилась голова, и я в бессилии свалилась на кровать. Потемнело в глазах, и я поняла, что проваливаюсь в холодную черную безысходность, называемую обмороком.
Мне повезло, что в этот вечер ко мне пришла Марина и нашла меня в бессознательном состоянии на кровати. Я была бледная, изможденная, с серо-могильным румянцем на щеках. Так описывала меня Марина лечащему врачу. И я действительно в больнице стала бывать чаще, чем на парах. Врач внимательно посмотрел на меня. В его глазах, после моего третьего «залета» уже появилась болезненная жалость к моей персоне, к этому моменту, она прочно укоренилась в его мозгу и явно отражалась в глазах. Он даже позволил себе саркастически заметить: «И почему я не удивлен?», что указало мне на то, что наши отношения с этим доктором переходят в почти-что дружескую фазу. Ничего хорошего в этом не было. Я не люблю врачей!
Марина поинтересовалась, в чем же моя проблема, но врач только покачал головой, ответив, что мое слабое телесное состояние является последствием падения с велосипеда и сотрясения мозга. Потом он сказал, что кровь может идти из-за смещения перегородки в носу и что мне требуется дополнительное обследование. Я только ухмыльнулась. Мне должны выделить отдельную палату в этой больнице.
Унылый белый потолок больничной палаты сочувственно смотрел мне в глаза. В палате я была одна. Марина с врачом вышли поговорить в коридор. Я слышала, как жужжит кондиционер над моей головой. Я чувствовала все свое физическое бессилие. Но мне почему-то было смешно. Причиной этому, скорее всего, было то, что не было у меня никакого велосипеда, и парня-садиста… А была у меня только собственная бестолковая голова и Марина, чья улыбка сейчас очевидно освещала весь больничный коридор. Я почувствовала, как ревность постепенно захлестывает меня. Я видела, как врач смотрел на мою подругу. Он явно ее хотел. Меня это злило. Такие мысли утвердили меня в том, что я безумно люблю эту женщину. Безумно и бездумно.
Когда женщина снова вернулась в мою палату, от улыбки не осталось и следа. Она взволнованно, немного наклонив голову набок, смотрела на меня: «Я совсем тебя замучила!» - тихо прошептала моя подруга: «Извела тебя…». Я отрицательно покачала головой. В палате было темно. Немного света было от фонаря за коном, который чуть пробивался сквозь неплотно закрытые жалюзи, да еще какие-то лампочки на приборах периодически мигали. «Хочешь, я буду мягче… Хочешь я буду нежной?» - Марина присела на стул рядом с моей кроватью и взяла меня за руку. Ее руки были такие нежные и теплые. «Не уходи!» - прошептала я. Она отрицательно покачала головой: «Никогда…» - убежденно сказала подруга. Я слабо улыбнулась. «Марин, тот парень из магазина с коктейлями… Он откуда-то знает про нас…» - и снова ревность острой булавкой кольнула меня в сердце. Марина усмехнулась: «Не откуда-то, а от меня…» - весело пожала плечами женщина. Я удивленно посмотрела на нее: «Зачем?». «Он мой друг…» - прыснула со смеху Марина: «Ты бы видела свое лицо сейчас… Он, гей, дурочка! Не ревнуй!» - с этими словами она наклонилась и поцеловала меня в щеку: «Я тебя одну люблю!». Марина ушла, оставив меня в больнице одну. Всю ночь мне снились мигающие больничные лампочки, которые цветовой азбукой морзе передавали в мой уставший мозг какие-то сообщения из космоса.
Утром светило солнце. Это был последний солнечный день перед тем, как зима полноправной хозяйкой пришла в Бристоль. Я проснулась с мокрыми от слез щеками. Вся подушка была в черных разводах от моей туши. Я плакала во сне. Я редко плачу. Это стало для меня новостью. Марина рано утром решительным вихрем ворвалась ко мне в палату и раскрыла жалюзи на окнах. Она как будто светилась изнутри. Я слабо улыбнулась - так это было заразительно. «Знаешь что?» - спросила меня подруга, приземляясь на край моей больничной кровати. «Что?» - еще сонная, слабым голосом спросила я. «Rammstein в Лондоне выступают в эти выходные!» - воскликнула моя любовь. Я удивленно посмотрела на нее: «А кто это?». Я уже говорила о своих музыкальных пристрастиях – слушаю классический рок. Любимые диски могу слушать бесконечно, а что-то новое чаще всего в моем плеере надолго не задерживается. «Это самая качественная немецкая музыка, которая только есть! Тебе понравится, обещаю!» - с этими словами она достала из сумки мой cd-плеер: «Послушай! Я принесла тебе диски…». «Ты бы хотела поехать?» - спросила я. «Конечно, но на билеты нет денег… А жаль, эта группа стоит того, чтобы вытерпеть тряску в поезде!». Марина ушла на работу, оставив меня наедине с собой и концертным диском Rammstein «Live aus Berlin». Я одела наушники, легла на подушку и нажала на play. Мне показалось, что я попала в ту самую Германию, о которой писала в своих книгах Марина. Мне показалось, что моя жизнь до этого была черно-белой. Я поняла, что фактически ничего не знала о настоящей музыке…
Вся та боль, которая копилась в моей душе – ушла, вся та боль, которая была так необходима моему телу, нахлынула на меня вязким пульсирующим потоком удовольствия. По спине пробежали мурашки. Голос солиста пробирал до костей, как рюмка водки после холодной зимней прогулки. Я внезапно поняла себя. Я поняла, чего мне не хватало. И даже мой скудный словарный запас немецкого языка пригодился. Каждое слово, каждая фраза песни хлестала меня плетками. Каждый бас был как пощечина. Каждый гитарный риф был как струя холодной воды. Я заново открыла для себя музыку. Я заново открыла для себя реальность. Я заново захотела жить!
Дослушав альбом до конца, я, негнущимися пальцами набрала номер отца. Он взял трубку после третьего гудка. Я улыбнулась – он всегда был пунктуальным. «Пап, мне нужны деньги… Я хочу съездить в Лондон с подругой…» - без предисловий начала я. «Я очень рад, что у тебя появилась подруга…» - сказал отец. Через полчаса в больнице меня уже не было. Я сбежала. Переодевшись из больничной пижамы в свои вещи, я, как ни в чем не бывало, вышла оттуда. Солнце светило так ярко, что слепило глаза. Я расстроилась, что не взяла с собой ray-ban’ы. Я прямиком отправилась на вокзал и купила два билета до Лондона. Полтора-два часа в поезде, и мы с Мариной увидим столицу Великобритании.
Я вернулась в свою комнату в общежитии, чтобы собрать вещи в поездку. Проходя мимо охраны на входе, я прикрыла лицо воротником куртки. Вдруг меня уже объявили в розыск? Я поднялась к себе и прикрыла за собой дверь. Стараясь не шуметь, я села на корточки перед раскрытым на полу чемоданом и начала перекладывать из него нужные вещи в сумку. Внезапно я услышала позади чьи-то шаги. Я резко вскочила на ноги и обернулась. И застыла в молчании, не понимая, что происходит. Позади меня стоял парень по имени Билли – мой одногруппник. Я вопросительно взглянула на не прошеного гостя. «Привет!» - улыбнулся он. Я кивнула, выжидательно смотря на него, в надежде получить объяснения. «Ты прости, я, наверное, не вовремя, но тут такое происходит…» - начал быстро тараторить парень, но я жестом остановила его: «Не здесь, хорошо?». Он подождал, пока я соберу вещи, и мы пошли в ближайший к общежитию бар. Он галантно взял у меня сумку и нес ее всю дорогу. Мы сели в баре и заказали два эля. «Я слушаю тебя…» - кивнула я ему. «Ты не ходишь на учебу – преподы поговаривают о твоем отчислении…» - обеспокоенно начал Билли. «Билли, послушай…» - возвела глаза к небу я, но он перебил меня: «Меня зовут Уильям, между прочим!» - резко сказал он. Я удивленно посмотрела на парня, но промолчала. «Уорнер волнуется… Места себе не находит!» - говорил Уильям. «Так ты из-за него пришел?» - догадалась я. «Нет! Я из-за тебя пришел!» - сказал парень: «Ты губишь свою жизнь, а не его… Ты - не маленькая, должна это понимать!» - «И что же я такого делаю? Чем, по-твоему, я «гублю» свою жизнь?» - саркастически переспросила я. «Из больницы сбежала…» - пожал плечами парень, тряхнув своими кудрявыми волосами до плеч. Я усмехнулась: «Уже ищут?» - «Тебе смешно?» - неприкрытые нотки злости слышались в голосе моего неожиданного гостя. Мне казалось, что между нами огромная пропасть. Причиной этому мог быть либо мой жизненный опыт, либо моя глупость. «Мне пора…» - внезапно сказала я, подхватив свою сумку и поднимаясь из-за стола. Уильям удивленно посмотрел на меня. Я кинула на стол пару купюр и вышла из бара. Вечерело. В воздухе витал запах приближающейся зимы. Холодный ветер обдувал меня в короткой дутой черной куртке, которую я одела поверх шерстяного платья нараспашку. Мороз пробирал меня до костей – я пожалела, что не взяла с собой шапку и перчатки. Я уверенным шагом направилась по направлению к дому Марины, стараясь идти как можно менее людными местами, чтобы не попасться на глаза преподавателям или охране.
С тяжелой сумкой наперевес, я кое-как добралась до дома моей подруги. С неба сыпался снег, а я смотрела через замызганное окно подъезда Марины на небо в ожидании первых звезд. Женщина задерживалась, а мне так хотелось скорее обрадовать ее своим сюрпризом! Пальцы рук замерзли – я не могла даже закурить. Я посмотрела на свои худые ноги в черных колготках и вспомнила о том, как давно я что-то нормально ела. Внезапно мне стало грустно. Я почему-то подумала о том, что я похожа на брошенную хозяевами собачку. Я ждала свою хозяйку: придет или нет? Если придет – все будет хорошо, если нет – я просто умру в этом подъезде от холода и голода…
Но Марина пришла. Я услышала ее шаги на лестнице. Радостная улыбка озарила мое лицо. Я почувствовала в воздухе запах ее духов с бергамотом. Я еще не видела ее, но знала, что она близко. Этот запах моментально согрел меня – мне почудилась чашка горячего терпко-сладкого чая с бергамотом, которая обжигает своим теплом мои заледеневшие от холода руки. И вот я увидела свою любовь. Она поднималась по лестнице, аккуратно держась за деревянные перила и сосредоточенно смотря себе под ноги. «Марин!» - позвала ее я. Она быстро вскинула голову и удивленно посмотрела на меня. Через секунду она радостно улыбнулась: «Малышка, это ты?». Я подскочила к ней и обняла ее. Она обняла меня в ответ, но тут же отстранилась. Она внимательно посмотрела на меня, взгляд ее серых глаз стал серьезным и холодным, тонкая морщина прочертила ее идеальный высокий лоб: «Ты что, сбежала из больницы?» - догадалась подруга. Я весело кивнула. Теперь, когда Марина была рядом, мне стало плевать на все. Я достала из кармана куртки 2 билета до Лондона и протянула женщине: «Любовь моя, мы увидим Rammstein!» - сказала я. Марина внимательно посмотрела на билеты, потом перевела взгляд на меня: «Господи, Ло, ты сумасшедшая!» - радостно воскликнула подруга: «Откуда деньги?» - спросила она, открывая дверь и пропуская меня в квартиру. «Папа дал! Не парься об этом!» - пожала плечами я. Марина весело покачала головой: «Ну, ты даешь! Завтра вечером мы уже будем в Лондоне! Ура!» - обрадовалась моя любовь. Она обняла меня и поцеловала в губы. Я была самой счастливой девушкой на свете! «Мы будем с тобой, как настоящая пара…» - тихо шептала мне подруга, после бурного чувственного секса, лежа в постели: «Поедем вместе в путешествие…». «Здорово, правда?» - улыбнулась я. «Правда!» - ответила она.
Утром мы быстро собрали вещи и на такси отправились на вокзал. Я задним числом подумала, что можно было поехать на автобусе, но это было бы совсем не то. Сама атмосфера сидячего поезда, с шумом перрона за окном и стуком колес – ни с чем несравнимое ощущение. К вечеру мы были в Лондоне. Rammstein выступали в одном из ночных клубов города. Марина улыбалась словно это было самое счастливое событие в ее жизни, а я молча смотрела на нее, потому что слов не хватало, чтобы выразить ей мои чувства. Ведь так странно в 18ть лет говорить: «Ты лучшее, что было в моей жизни», «Ты моя единственная любовь» и прочий бред пубертатного периода. Но мне уже тридцать, а эти недосказанные мной тогда фразы все еще актуальны. Мы разместились в гостинице и пошли гулять по городу. Я впервые была в Лондоне, и с тех пор так и не отважилась съездить в тот город, в котором я была самым счастливым человеком на свете. Перечитывая то, что я тут написала, понимаешь, что это не рассказ, а сборник пустых и банальных фраз. Я хотела написать настоящий роман, в надежде, что это поможет мне скинуть кирпич давних проблем с души, но получилось в итоге переливание из пустого в порожнее моих душевных страданий которым больше десяти лет. Кто-то может назвать меня глупой или слабой женщиной, я спорить не буду, потому что это - то верное определение, которое я бы дала себе сама, не будь я такой. Но, если моя жизнь не так уж и сложилась, почему я не могу дать парочку дельных советов людям, которые в теории могут оказаться в такой же ситуации, как и я? Я не истина в последней инстанции, Я - всего лишь писатель, который сам разрушил свою жизнь и во время не смог сделать правильный (или нет) выбор…
А в Лондоне было сумрачно и тихо, волны Темзы не спеша размывали мосты Альбиона, а мы гуляли по городу за руку в ожидании концерта в этом волшебном городе-мечте. В поисках ночного клуба мы случайно набрели на тату-салон. «Я всегда хотела сделать татуировку» - сказала я, держа свою любовь за руку. Марина хитро улыбнулась и потянула меня внутрь студии. Мы выбрали себе одинаковые татуировки: изогнутые по углам восьмерки. Почему эта цифра? – Мы познакомились восьмого числа, а еще, потому что восьмерка – это бесконечность. Мы же тогда хотели быть вместе именно столько! И мы действительно вместе уже 10 лет, и еще будем до конца моих дней, если только этот рассказ не поможет мне ее забыть. Сомнительная перспектива. То самое ощущение приятной боли исходило из-под иглы тату-машинки. Мы с Мариной смотрели друг на друга и улыбались, ведь нам обеим это нравилось. «Теперь мы навсегда будем вместе!» - тихо прошептала одними губами Марина. Я кивнула. В тот момент я поняла, что это действительно будет так! Все будет так, как мы пожелали… Татуировки наши немного кровили после нанесения, но это совершенно не мешало нам отлично провести время перед концертом в Лондоне. Мы выпили пива в баре рядом с тату-студией. А кровь с татуировок мы смешали на манер древних воинов, которые считали, что таким образом устанавливают кровную связь с другим человеком, которую не сможет нарушить ничто. Пришло время концерта. Мы отправились в клуб. Глаза Марины горели ярким светом. Она ни разу не была на концерте Rammstein, хотя слушала она их очень давно. Это та группа, которую надо увидеть вживую хоть раз в жизни! Такого яркого шоу я не видела никогда! Огонь, дым и жесткие тексты на немецком – самое лучшее сочетание для таких, как мы с Мариной. А на следующее утро надо было ехать обратно в Бристоль, а мы были настолько пьяны и счастливы, что не хотели возвращаться. Меня страшил тот факт, что меня могли объявить в розыск. В поезде на обратном пути моя подруга была какой-то отстраненной. Мне стало казаться, что Марина в постели и Марина в жизни – два разных человека. Она сидела напротив меня и смотрела, как за окном мелькали дороги, дома и поля... Мелкий дождик моросил в окно, от чего на душе у меня становилось еще более уныло. Я чувствовала себя глубоко несчастной и ненужной. А моя девушка совсем этого не замечала. В тот момент ее занимали только мелкие капельки дождя, которые стекали по стеклу с обратной стороны окна. Она водила вдоль них пальцем, как будто хотела ощутить прохладу за окном… «Марин, все хорошо?» - спросила я ее, но она как будто не услышала этого. Я вздохнула. Теперь я поняла, что боялась ее. Такой взгляд ее стальных серых глаз совсем не казался мне человеческим. У нее участились смены настроения, которые пугали меня. Она становилась слишком жестокой рядом со мной, при этом с другими людьми она была сама приветливость. Такая яркая любовь и страсть, которая была у нас, внезапно сменилась безразличием и жестокостью. Это была совсем не та жестокость, которая мне нравилась. Мне было так душевно тяжело находиться с ней рядом, что мне приходилось избегать ее. Мы приехали после концерта из Лондона, а в Бристоле меня ждал сюрприз – меня объявили в розыск. Я представляла себе расклеенные как на диком Западе листовки с надписями “wanted dead or alive”1. Но все было гораздо более прозаично: охрана в общаге не пустила меня в свою комнату, вызвали старшего преподавателя, которого, честно сказать, я ни разу не видела в глаза. Он спрашивал, что случилось, почему я сбежала из больницы, где я была и еще кучу никому ненужных вопросов. В этот раз статус «иностранный студент» мне сыграл на руку – мужчина внезапно понял, что я плохо говорю по-английски и прекратил свои расспросы. Мне вызвали скорую, люди в белых халатах уложили меня на носилки и погрузили в машину. Мне запретили вставать с кровати в палате. Мне сказали, что звонили моему отцу, и он на днях прилетит в Бристоль. Я попросила их пригласить ко мне Уорнера Мэнсона. Мне надо было поговорить с ним, убедить его, что отец мне тут не нужен. Мобильный у меня забрали вместе с одеждой, а мне так надо было поговорить с Мариной, ведь она не знала, что меня закрыли в больнице. Внезапно дверь в палату открылась. Я радостно подскочила на кровати, в надежде, что это Уори, но нет. К моему удивлению, на пороге стоял тот самый – мистер Симмонс, который через моего вышеупомянутого друга уже влез в мою голову со своими докторскими диссертациями по психологии и психиатрии. «Здравствуйте!» - с львиной долей сарказма поприветствовала я вошедшего. «Hello, how low?» - на манер известной песни переспросил меня врач. Я невольно улыбнулась – я любила Nirvan’y. Он понял, что я узнала песню: «Я присяду?» - спросил он, подхватывая в углу комнаты стул и ставя его у моей кровати. Не дожидаясь моего кивка головой, он присел и внимательно посмотрел на меня: «Как там твой парень-маньяк?». «А вам-то что?» - хмыкнула я. «Ты можешь мне все рассказать, и мы подадим на него в суд…» - пожал плечами он. «Не подадим…» - я вздохнула. «Я так и думал…» - в ответ вздохнул он. «Что с тобой происходит?» - в лоб спросил он. «Я люблю…» - пожала я плечами. «Это не любовь!» - внезапно серьезно сказал он. Я удивленно посмотрела на него. «Любовь – светлое чувство, от него не бывает шрамов на теле…А если они есть, значит это не любовь, не та любовь!» - мрачно сказал он, внимательно смотря на меня. «Вы женаты?» - спросила я. Он отрицательно покачал головой. «Девушка есть?» - «Нет» - «Тогда вы не поймете!» - убежденно сказала я. Но, скорее всего, сказала я это только ради того, чтобы унизить его. Мне он не нравился, мне хотелось обидеть его настолько, чтобы он ушел. А все потому, что он задел меня. Он задел меня своей истиной и своей правдой. «Это не любовь!» - сказал человек в стерильно-белом халате с докторской диссертацией в области психологии и психиатрии, и ты в этот момент резко понимаешь, что ты со своей глубинной душевной болью просто маленькая глупая девочка, которую угораздило влюбиться в женщину старше себя. «Уходите!» - закричала я: «Оставьте меня одну!» - он медленно встал со стула и попятился к двери. Очень неприятно, когда тебе тыкают в лицо очевидной правдой, которую ты не хочешь замечать! Тогда его фраза про любовь, казалась мне действительно чистой правдой. Ведь все было слишком логично, подозрительно и удивительно логично. Меня учили, что любовь - хорошо, а ненависть - плохо. Кто же знал, что за 18 лет все так изменится, что эти два понятия станут в итоге один целым? «Хорошо, я ухожу, успокойся!» - сказал он и вышел за дверь. Слезы брызнули из глаз. Я закрыла лицо руками. Какая глупость… Ты понимаешь с возрастом, что все твои  проблемы ранее не стояли того самого яйца. Увидел бы этот доктор меня сейчас в мои тридцать и сказал бы «Это была не любовь!», я бы усмехнувшись своей привычной лет десять как улыбочкой-ухмылочкой-оскалом, плюнула бы ему в лицо. Пришел какой-то врач с медсестрой, вколол мне успокоительное, и я уснула. А когда я снова открыла глаза – рядом с кроватью сидела Марина и держала меня за руку. И снова ее серые глаза принадлежали только мне одной, ведь из них струилась та самая невозможная по мнению доктора с диссертацией любовь. Я счастливо улыбнулась, мою душевную боль смыло гигантской волной нежности к моей самой любимой женщине. «Надо выбираться отсюда!» - сказала мне Марина: «Под мою ответственность они должны тебя отпустить…» - я верила ей на слово, ведь никто из них не знает, что это Марина мой мнимый «любовник-маньяк».
Марина не вызывая подозрений забрала все мои вещи из общежития и перевезла их на такси к себе домой. Мне всегда казалось, что жить с любимым человеком здорово, а оказалось, что бабочки в голове и животе летают только в кино, а на самом деле - есть только куча бытовых проблем и вся «большая любовь» резко сходит на нет. У обычных пар это чаще всего начинается с разделения домашних обязанностей, но это все такая мелочь по сравнению с тем, что случилось с нами…
У Марины стояли иконы на комоде, в недрах которого лежали все наши игрушки для сексуальных утех. Это были старинные чуть выцветшие иконы, которые своими рукописными ликам осуждающе смотрели на двух голых женщин в одной постели до одури влюбленных друг в друга. У нее на шее висел тяжелый серебряный крест с распятьем. Мне всегда было странно, что люди вокруг меня поклоняются трупу на кресте. Этот печальный труп на серебряном кресте хлестал меня по лицу каждый раз, когда мы занимались любовью. Мне хотелось плакать, а иконы продолжали сверлить меня взглядом внимательных глаз. Марина стала относиться ко мне, как к своей собственности. Я попросила как-то в середине ноября убрать эти иконы. Она разозлилась и дала мне пощечину, сказав, что я должна делать все так, как хочет она. Моя любимая женщина стала совсем другая, привычная мне жесткость с подоплекой страсти теперь сменилась злостью с подоплекой жестокости. Рядом с ней мне не хватало воздуха. А ей, казалось, все нравилось. Она делала мне подарки, купила мне кружевное нижнее белье, которое было не совсем тем, что нравилось мне. Мне пару раз звонил отец после той истории с больницей и моей пропажей, но, как мне показалось по его голосу, ему не особо было дело до меня и моих проблем. Уорнера я не видела, потому, как на учебу я не приходила, поэтому для меня не стало большим удивлением, что ходили слухи о моем отчислении. В школе? говорили о том, что я дружу с Мариной. К ней приходили преподаватели, спрашивали, что со мной, но мы договорились держать в тайне наши отношения и то, что мы живем вместе, поэтому она самозабвенно врала и говорила что-то в стиле «тусуется где-то» или «пару раз виделись на этой неделе».

1 – здесь - «найти живым или мертвым!» (англ.)


                888
Julien, you're a slow motion suicide© Placebo_Julien

 Декабрь везде одинаковый, вы знаете? Неважно, в какой вы стране, этот месяц везде одинаково холодный и абсолютно печальный. В Бристоле полным ходом шли приготовления к Рождеству, на главной площади устанавливались ярмарочные ларьки и палатки. Во всех магазинах города наступил сезон распродаж. Яркие зеленые и красные надписи “sale” притягивали взгляды прохожих своими зазывными улыбками. Мне же постоянно было холодно, казалось, что этот холод поселился где-то внутри меня, нашел себе уютное пристанище внизу моего живота и не хотел покидать мое тело. Я шла мимо этих ярких витрин, смотрела в лица проходящих мимо людей, в глазах которых читалось вселенское счастье. Мои же глаза были пусты. Я где-то потеряла что-то, я где-то потеряла саму себя. Я бесцельно шаталась по центру города, ждала, пока Марина не вернется с работы. Одна витрина привлекла мое внимание – манекен в длинном черном пальто. Пальто висело так, снова ждало меня все это время. Я легонько улыбнулась, как будто в первый раз, как будто пробовала свою улыбку на вкус, так аккуратно, краешком губ. А то пальто как будто бы могло избавить меня от этого чудовищного пронизывающего холода внутри. Дура… Я зашла в магазин. Меня сразу обступили яркие и веселые, как птички колибри в пух и прах разноцветно одетые продавщицы, наперебой предлагая мне помощь. А я выглядела как Роберт Смит из группы “The Cure”, со странной растрепанной прической, черными кругами под глазами и абсолютно бледным лицом. Я была почти готом на этом празднике жизни. Молча ткнув пальцем в понравившееся пальто, я пошла в примерочную. Скинув куртку, я уставилась на себя в зеркало, не в силах поверить, что отражение там - это я. Вы видели когда-нибудь людей больных СПИДом или страдающий от героиновой зависимости? Примерно так я и выглядела: худые ручки бросались в глаза костяшками плеч, в черных узких джинсах мои ноги были похожи на ноги 14летнего мальчика, обычно округлое лицо стало какой-то невыразительной треугольной формы. Я подняла свитер и увидела бледную кожу своего живота, который пару месяцев назад все еще был на месте. Теперь на месте него зияла дыра, из которой торчали кости. Неудивительно, что где-то там поселился холод. Мне принесли пальто, я одела его, и, ничего не сказав, на автомате, еле передвигая ноги, вышла из магазина. Последнее, о чем я думала, это были сканеры на выходе из магазина. Продавцы в недоумении смотрели, как я прохожу мимо них, и сканеры оглашают весь магазин отвратительным воем. Охранник схватил меня за руку слишком крепко, ожидая, что я буду вырываться, но я внезапно остановилась, как вкопанная. В голове я слышала странные голоса, которые рассказывали мне о том, что я давно забыла и не хотела вспоминать. Так плохо я выглядела, что они вызвали не полицию, а «Скорую». Не без труда они сняли с меня пальто и усадили на стул в магазине. Кто-то что-то говорил, кто-то обращался ко мне, но через пелену тех голосов в моей голове никто больше извне прорваться не смог бы. Никто, кроме Марины, которой не было рядом! У меня не было ни удостоверения личности, ни студенческого билета. Та странная девушка, которую я увидела в зеркале, поразила меня. Это совсем не то, чем я хотела «стать, когда вырасту». Если бы меня тогда увидела моя мама, она бы первая отправила меня в больницу на реабилитацию. Пустые глаза, словно зеркала в душу человека, у которого ее не осталось; бледные тонкие руки, которые, казалось, сломаются при первом дуновении ветра; впалый мальчишеский живот, к которому, если приложить руку – ее обожжет холодом. Я никогда не считала себя красивой девушкой, а теперь я даже девушкой перестала себя считать. Я отдала им свой мобильный, только, чтобы меня оставили в покое. Там было не так много номеров, всего-то четыре: Марина, больница, Уорнер и отец. Они набрали Марине – там никто не ответил, наверное, у нее было занятие. Они позвонили в больницу, спросили, стою ли я у них на учете - конечно же, как постоянный клиент. Они позвонили Уорнеру, тот не ответил на звонок. Ничего не поняв по-русски, они так и не позвонили моему отцу. Машина скорой помощи приехала быстрее, чем я ожидала. Меня положили на носилки, потому что своими ногами я идти отказывалась. Я легла на них, закрыла глаза и подумала про себя: «Это не любовь… Я ей не нужна!». На «скорой» меня отправили в больницу, поставили капельницу с глюкозой – я моментально уснула, то ли от капельницы, то ли от нервов и внезапной усталости. А на рассвете ко мне в комнату пришел тот самый врач, который почему-то решил стать моим личным психотерапевтом. «Мы докатились до клептомании!» - с порога констатировал мистер Симмонс мой диагноз. Я усмехнулась – не потому что это было остроумно, а потому что после капельницы в мое тело вместе с глюкозой вернулась жизнь. «Тебя ждет крупный штраф, ты это понимаешь?» - тон его был отстраненный, но на лице читалась забота. «Если только вы не поставите мне диагноз «психически нездорова»…» - продолжала улыбаться я. «Это вряд ли, меня могут посадить за подделку диагноза!» - усмехнулся мой гость. Я хотела сказать: «Позвоните моей подруге – Марине…», а вместо этого почему-то вырвалось: «Позвоните моему другу – Уорнеру, пожалуйста…». Он кивнул и вышел из моей палаты. Вы никогда не замечали, что постельное белье в больнице странно пахнет? Этот запах ассоциировался у меня с детским садом или чем-то таким, еще с аптекой и лекарствами и почему-то с домом, уютный домашний запах, как будто у меня в детстве была любящая мама с пирожками и вышиванием. Конечно, ничего такого даже близко не стояло к моей матери, которая всю свою жизнь интересовалась только коллекциями модных брендов и погодой на популярных заграничных курортах.
Видимо, рабочий день Марины наконец-то закончился и, не обнаружив меня дома, она точно определила, где меня искать и это «где-то» - точно не в общежитии. Надеюсь, что мою комнату уже сдали какому-то другому постояльцу, с, надеюсь, более счастливой судьбой и менее проблемной жизнью, чем у меня. Странно, но думая об этом, я внезапно почувствовала жалость к неизвестному мне человеку, который будет жить в моей комнате, ведь там теперь даже зеркала нет. Мне хотя бы заплеванное зеркало оставили прошлые соседи. Лежа на кровати в больнице я думала о том, что надо утром будет сходить в какой-нибудь магазин зеркал и купить хороший подарок будущему жильцу. А еще стоило бы оставить ему что-то на память, что-то личное, возможно, стихотворение или маленький рассказ в столе тумбочки или под кроватью в укромном месте. Марина нашла меня в больнице. Она тихо открыла дверь и остановилась на пороге, скрестив руки на груди: «А ты как всегда…» - толи вопросительно, толи утвердительно сказала она. «Марин, скажи им, что у меня все хорошо… Мне надо скорее выйти отсюда и купить зеркало!» - резко садясь на кровати, быстро заговорила я. Марина удивленно взглянула на меня: «Какое зеркало? О чем ты?» - «Ну, в деревянной раме такое, как в общаге!» - вздохнула я, в свою очередь удивляясь ее непонятливости. «Хватит!» - внезапно закричала она на меня: «Прекрати весь этот бред нести!» - со злости она стукнула кулаком о стену. Я охнула, через секунду охнула от боли она. Она схватилась за голову, причитая, как она устала: «Ты безумна, Ло, безумна!» - все повторяла она: «Ты воруешь вещи в магазинах…» - «Какие вещи? О чем ты? Мне надо купить зеркало, чтобы следующий постоялец был со мной в равных условиях, мне же сдали комнату с зеркалом…». «Ты как мой бывший муж!» - зло сказала моя подруга: «От тебя одни проблемы и больше ничего! Ты эгоцентричная с*ка, Ло, потому что кроме себя и своих мелочных проблем ты ничего вокруг не видишь! Даже твой писательский талант свалился на тебя с неба, и ты принимаешь его как данность… Многие люди жизнь бы отдали, чтобы писать,  а ты рвешь свои романы и считаешь себя бездарем! Ты кончишь жизнь, как Ван Гог – неизлечимо безумной и глубоко несчастной, а все потому, что ты не знаешь, чего хочешь!» - с этими словами моя любовь вышла вон. Из моих глаз дождем брызнули внезапные слезы. Так больно мне еще никто не делал за всю мою жизнь. Я никогда не обижаюсь на ложь и клевету, но когда тебе в лицо говорят правду, обидную и жесткую правду, да еще и близкий человек – разве что-то может быть обиднее?
Я нажала на кнопку вызова медсестры на столике кровати, и, как только она вошла в комнату, я попросила вернуть мне мой мобильный телефон. Я набрала номер Уорнера - он тут же взял трубку: «Ло?» - услышала я его встревоженный голос. «Привет, мне нужна твоя помощь!» - без долгих «вокруг да около» начала я: «Я в больнице сейчас, мне очень надо отсюда свалить!». Он примчался минут через двадцать, весь его вид говорил о том, что до больницы он бежал бегом. Красное лицо, запотевшие очки и нервный взгляд бегающих глаз. «А я ведь знал, что этим все закончится!» - читалось на лице моего друга. Что удивительно, я тоже знала, чем это все закончится… Откуда? Дело в том, что моя мать очень любит смотреть трагические и слёзные мелодрамы без «хэппи-энда», а с годами я поняла, что неважно какая любовь гетеро или гомо – ситуации в жизни все равно одни и те же, и Антонио с Лурдес вполне могут быть заменены на Кристину и Анну.
«Уори, мне очень нужна твоя помощь! Врачи не хотят выпускать меня из больницы!» - слезно молила его я о помощи. «Почему, ты же здорова? У них разве не дефицит мест?» - удивился мой друг. Он, видимо, тоже помнил известные моменты английского менталитета: “I don’t care, weather you’re all right or not”1. «Потому что я украла пальто из магазина – мне светит штраф, наверное…» - честно призналась я. «Боже, Ло, зачем?» - возвел глаза к небу мой друг. «Случайно, я… задумалась!» - придумывая себе разумное оправдание, ответила я. «Хреново! Я даже не знаю, что делать в такой ситуации…» - развел руками, подтверждая свои слова Уорнер: «Я всего лишь студент – я вряд ли смогу чем-то тебе помочь… А что Марина? Она же теперь твой куратор!» - последнюю фразу он язвительно выделил. Я вздохнула: «Марина не хочет больше меня видеть…» - сказала я. «Молодец, Ло! Ты просто мастерски умеешь отталкивать от себя людей!» - саркастически заметил Уорнер Мэнсон. «Ты пришел сюда издеваться надо мной?» - чуть не плача, закричала я на свою «последнюю надежду». «Ладно, не кипятись! Что ты от меня хочешь?» - примирительно поинтересовался парень. «Найди Марину, уговори ее поручиться за меня…» - попросила я. «В какой уже раз…» - вздохнул мой друг. «В последний раз!» - скрестив пальцы на руке, пообещала я. «Что-то мне слабо верится…» - усмехнулся он, но я поняла, что лед его сердца я растопила, а значит, он мне точно поможет. Я написала ему на бумажке номер Марины, и он вышел из моей палаты.

1 – «Мне все равно, в порядке ты или нет» (англ.)


 Глава 5 (В которой писательница разочаровывается в главной героине и теряет ее доверие)

[такие ницше, как вы, часто ныряют с крыши] © эхопрокуренныхподъездов_метадон

 Dушный коридор больницы - воздух пропитан лекарствами и дерьмом лежачих больных. Уорнер сидел на холодном железном стуле и монотонно набирал один и тот же номер. Не передать словами насколько парень не хотел звонить этой женщине! Он давно уже считал ее Антихристом в юбке, она давно уже даже сказал ей об этом. Настолько неприятного в общении человека Уорнер Мэнсон не встречал за всю свою жизнь на тот момент, и, мне кажется, так больше и не встретил после. Он долго продумывал свой монолог ей в трубку, но она не соизволила его услышать, игнорируя звонки парня. Один из плюсов дружбы с Уорнером Мэнсоном состоял в том, что этот человек всегда выполнял свои обещания, будь то принести кому-то книжку или вытащить кого-то из больницы. Моя ситуация все же была слишком хреновой для того, чтобы Уори вспоминал свои обиды и мое совсем не дружеское поведение последние месяцы. Он решил на свой страх и риск пойти к Марине домой, к моему удивлению, он знал, где она живет. Когда я позже спросила, следил ли он за мной, Уори ответил, что «да, следил». Это было сказано искренне и с какой-то не то болью, не то любовью в голосе, что я прослезилась - вот что значит иметь друга-гея, а может быть и не гея. Я до сих пор так и не поняла, что за чувства этот странный худенький парень в очочках и вечной клетчатой рубашке испытывал ко мне.
На улице шел снег, но не тот веселый позитивный рождественский снег «джинг-беллс» стиля, а такой ужасный непереносимый всеми фибрами души снег, который готов исколоть твое лицо тысячами игл, который норовит забраться поглубже в любое открытое место, которое ты случайно ему предоставишь. Уорнер кутался в свое фетровое с большими карманами пальто, которое сейчас молодежь уверенно назвала бы «хипстерским». Он подождал у подъезда пока кто-то выйдет из дома. Старушка со стерильно белым пуделем на поводке, косясь на странного парня, трущегося от холода у стены, вышла из подъезда. Она, естественно, и не подумала придержать дверь для человека, который внешне по ее меркам напоминал «нркмна». Я всегда говорила, что «родители проверяют сумки не у тех детей». Уорнер не был наркоманом, и я не была до некоторых пор. Он быстро поднялся по лестнице до квартиры моей любовницы, решительно занес руку, чтоб нажать на звонок, но застыл в недоумении, увидев  наполовину  открытую дверь перед своим носом - это одна из тех ситуаций, которая выбивает из колеи и рушит все планы. В такие моменты ты не слушаешь голос разума, он обычно тогда молчит. Ты просто толкаешь эту дверь, и будь что будет! Он вошел в темную прихожую и увидел полоску света, которая пробивалась из-под двери в нашу спальню. Голос Марины раскатами грома гремел по всей квартире – она с кем-то ругалась. Обычная дружелюбность женщины куда-то улетучилась. Уорнер прислушался, но не понял ни слова – она говорила на каком-то неизвестном парню языке. Он тут же понял, что, скорее всего, это был русский. Парень на автомате достал из кармана джинсов мобильный телефон, нашел в меню «диктофон» и нажал на запись. Он присел на пол в одной из комнат и стал ждать. Через пару секунд подключился второй голос – мужской, он отвечал ей, так же громко и яростно, Уорнеру казалось, что еще минута и начнется драка. Парню стало страшно, но он не мог уйти, ведь запись на диктофоне только началась. Мой друг, естественно, подумал, что этот мужчина – любовник Марины. Минуты три прошло с тех пор, как парень включил запись. Внезапно мужчина пулей вылетел из спальни, и выбежал в подъезд. У Уорнера перехватило дыхание от испуга. Но понял, что сейчас Марина выйдет вслед за своим гостем и определенно заметит его на полу в комнате. Но она не пошла следом. Уорнер поднялся и тихо прошел из комнаты в коридор. Дверь в спальню Марины была открыта, женщина стояла спиной к входной двери и, закрыв лицо руками, плакала навзрыд. Весь образ стальной леди, который сложился в голове моего друга, моментально рухнул. У парня не было времени жалеть эту странную женщину, вместо этого он поспешил скорее ретироваться из скандальной квартиры. Просить преподавательницу о помощи в такой момент было бы глупо, тем более объяснять свое вторжение на территорию частной собственности Уорнер никак не хотел. Поэтому он просто вышел из ее квартиры и спустился вниз по лестнице вон из подъезда. На мобильном телефоне Уорнера была запись, которая, как ему тогда казалось, что-то изменит в моем отношении к Марине. Он окажется прав, но я до сих пор не могу понять к хорошему и плохому концу привела меня такая правда.
Он вернулся ко мне в больницу один. Конечно, я ждала Марину, но когда дверь в мою палату открылась – на пороге появился всего лишь мой английский друг. Глаза его были безумны, волосы всклокочены, а пальто болталась нараспашку. Он был совсем необычный, не такой как всегда - чопорный, прилизанный и медленный, умственными усилиями аккуратно выверяя каждый свой шаг за пределы своей внутренней реальности. Я смотрела на него и понимала, насколько этому человеку не все равно на мои проблемы. Он как безумный тряс зажатым в руках мобильным телефоном, но спертое дыхание от бега, видимо, мешало ему говорить. Я ждала его объяснений, почему он вернулся без моей женщины. Наконец, он совладал с собой и сказал: «Послушай это!» - он протянул мне свой мобильный. Телефон на ощупь был холодный и мокрый – на улице шел снег, я поняла это по тающим снежинкам на пальто своего друга, которые я разглядела, когда он подошел ближе, чтобы включить мне запись на своем телефоне. Я сразу услышала родную русскую речь из уст моей любимой Марины. Не знаю, это, наверное, у каждого иностранца сердце ухает в груди от звуков родного языка. Но мое сердце колотилось не только от этого, а еще от того, что интонации в голосе Марины были слишком нежные и как будто влюбленные. Такие интонации были в ее голосе тогда, когда мы с ней только познакомились. Меня кольнула в сердце ревность, захотелось узнать, к кому она обращалась! «Андрей, хватит учить меня жизни – мне 32 года!» - кричала Марина. Когда эта женщина кричала на меня, в ее голосе сквозили стальные нотки, такие же холодные по ощущениям как тот дилдо, которым каждый вечер насиловала меня подруга. Тот, кого называли Андрей, раздраженно отвечал: «Тебя ни хрена жизнь не учит! Спишь со всеми подряд, а мне расхлебывать твое дерьмо!» - «У меня все хорошо!» - парировала женщина. «У тебя всегда все хорошо, а потом на тебя заяву в ментуру пишут!» - злился мужчина: «Меня тебе мало было? Телок захотелось? Сука!» - заорал он, послышался звук открывающейся двери и быстрые шаги. «Андрей, я люблю тебя!» - закричала в ответ Марина - на этом запись прервалась.
Я сидела в полной прострации, плохо понимая, что происходит вокруг меня. Андрей был бывшим мужем Марины, но я ни разу не слышала ничего хорошего об этом человеке от своей подруги, поэтому мне было удивительно слышать нежные и влюбленные интонации в ее голосе по отношению к нему. Уорнер стоял рядом со мной и ждал моей реакции на диктофонную запись. Я долго не могла прийти в себя и восстановить дыхание. Мне казалось, что мой мир рухнул и разбился осколками пустой бутылки из-под вина. Внезапно я поняла, что давно не пила вино! Слезы покатились по моим бледным щекам, размазывая остатки туши некрасивыми дорожками: «Она меня больше не любит…» - прошептала я. «Что?» - Уори не услышал. Я набрала в легкие побольше воздуха и закричала. В моем представлении так кричат раненные птицы, которые знают, что умрут и лики смерти уже отражаются в их грустных глазах. «Она никогда меня не любила…» - я повторила чуть громче. Уорнер присел на край моей кровати: «Ты кошмарно выглядишь, Ло…» - единственное, что мог сказать парень в тот момент, он наконец-то разглядел мои морщины под глазами, он увидел перед собой тощий силуэт когда-то своей близкой подруги и ужаснулся. А потом он сделал то, что ни один человек никогда бы не сделал после такой фразы – он наклонился и решительно поцеловал меня в губы. Это было самое абсурдное, что могло бы произойти в этой палате. Я в ужасе уставилась на парня, в панике оттолкнула его от себя и снова закричала, не удосужившись даже отвернуться. Мой крик был нацелен прямо в лицо моему другу, я как ведьма Банши оглашала своими отчаянными криками ночное отделение больницы. Мой мозг окончательно отключился то ли от недостатка полезных веществ, то ли от эмоционального шока, я кричала и кричала, пока не прибежали санитары и насильно не уложили меня на кушетку. Медсестра достала ампулу и шприц, я вздрогнула под сильными руками санитаров. Я представила, как эта ледяная иголка войдет мне в руку – низ живота моментально наполнился тяжестью приливающей крови, как при оргазме. Когда это действительно произошло, и иголка аккуратно проколола мою нежную кожу – я кончила… Такое бывает, когда снится сон про секс. Утром ты просыпаешься с мокрыми трусиками. Мне внезапно стало стыдно, мне показалось, что я мастурбировала на людях, все смотрели на меня с каким-то осуждением, словно знали, что только что произошло. А потом мои мысли уплыли куда-то далеко, веки стали тяжелеть под грузом снотворного, растекающегося по венам, и я засыпала, принимая в свой мозг пелену тяжелого сна больного человека. Во сне я видела глаза своего друга, который стоял в углу и нервно грыз ногти на правой руке. «У него появилась новая привычка…» - мысли улетучивались из головы, как будто их выметали веником: «Из-за меня у него появились новые привычки…» - почему-то эта мысль меня позабавила, я улыбнулась, и сон, наконец, успокоил мои бьющие через край эмоции.
Когда на утро я проснулась с тяжелой головной болью от запаха чего-то вроде нашатырного спирта, я узнала о том, что меня отчислили из школы искусств, и что мой отец должен на днях прилететь из России, чтобы забрать меня из Бристоля. Я узнала это не от медперсонала ставшей уже родной больницы, и даже не от своего друга. Который вчера ночью целовал меня, как влюбленный, а от комиссии школы искусств, которые в составе трех человек стояли около моей больничной койки и смотрели на меня угрюмыми взглядами. Знаете, мы, русские люди, намного ярче этих всех англичан, немцев, французов и прочих представителей элитных в кавычках стран… Мы горим ярче изнутри своей непримиримой сущностью вечной анархии и борьбы периодически с ветряными мельницами, но мы все-таки горим так ярко, что можно полюбить человека за одно лишь его пламя внутри. Они же все серые и бездушные, как будто куклы одетые, как люди. Я не видела ничего в их глазах. Вообще ничего. Как можно говорить человеку-скелету на больничной койке совершенно без эмоций о том, что его отчислили из школы? Просто это та страна, в которой на вопрос: «Как твои дела?» негласно принято отвечать «У меня все хорошо, спасибо!». Спасибо? За что? Что вопрошающему в принципе наплевать на твои проблемы? Что он задал вопрос только ввиду этикета и ничего больше? Что он не потратил ни секунды своего времени, чтобы выслушать хоть толику твоей жизни и хоть как-то облегчить ее? Нет. Просто спасибо за то, что ему глубоко все равно, даже если ты завтра сдохнешь. Они пришли и сказали, что я фактически никто и звать меня никак теперь в этой стране. Я не студент, а значит, комната в общаге уже точно перешла к своему новому владельцу, а я так и не купила ему в подарок зеркало. Глаза наполнились слезами – мне почему-то до глубины души стало обидно, но не за себя, что я могу больше не увидеть свою любовь, а за того несчастного, что останется жить без зеркала. Да и в этой больнице, по сути, находиться права у меня нет, потому что моя страховка вряд ли покроет расходы на лекарства, которыми меня пичкают и колют, пока я нахожусь тут. Комиссия ушла, а я осталась. Мне внезапно стало смешно. Просто смешно не о чем. Мне надо было срочно выйти из больницы любыми способами, и я нажала на кнопку вызова медсестры. Девушка вошла в комнату и вопросительно уставилась на меня: «Можно мне на прием к доктору Симмонсу?» - слезно попросила ее я, она кивнула и помогла мне одеться в больничный халат и отвела меня в кабинет к уже давно печально знакомому специалисту по психически неуравновешенным господам и дамам.
«Я рад, что ты пришла, Лолита…» - сказал уставший и какой-то немного сонный доктор Симмонс. «А я не очень…» - в тон этому любителю «Нирваны» протянула я: «Но у меня нет другого выхода… Я хочу вам рассказать историю о том, откуда на самом деле эти шрамы на моем теле…» - странная улыбка городской сумасшедшей появилась на моем лице в тот момент. Так странно было рассказывать человеку, который знает про лесби-отношения разве что из порно, про то, как на самом деле бывает. Его глаза с каждым моим словом все больше становились похожи на глаза маленького мальчика, который первый раз в своей жизни увидел ужастик по телевизору. Я упивалась своей крутостью в тот момент – в 18 лет убить человека наповал своим жизненным опытом, человека, который старше тебя – дорогого стоит. Вы спросите зачем я это сделала? И чувства мести, наверное, а может, потому что мне действительно надо было кому-то выговориться. И почему то для своего так называемого душевного стриптиза я выбрала именно этого бедного мужчину. Я в красках описала то, как Марина насиловала меня каждую ночь, и била с удовольствием и упоением, уродуя мое нежное девичье тело. Когда я выговорилась, он снял свои очки и уставился на меня, внимательно смотря мне прямо в глаза: «Хороший сюжет для твоего нового рассказа, не правда ли?» - он устало усмехнулся: «Ты отлично все выдумала, Лолита. Ты действительно талантливый писатель, Уорнер был прав!» - я даже поперхнулась, не веря в то, что он так ничего и не понял. «Придумала?» - еле смогла выдавить из себя я. Я сразу вспомнила историю про мальчика, который кричал про волков. «Даже не пытайся строить из себя сумасшедшую, ты не такая, я же вижу!» - он попытался войти в мой круг доверия своими дружескими интонациями, но у него это не вышло: «Идите к черту!» - взорвалась я в негодовании: «Идите вы к черту! Я не вру!» - я с мольбой и слезами в глазах смотрела на свою последнюю надежду, но он улыбнулся и отрицательно покачал головой: «Тебе лучше вернутся в палату – на днях к тебе приедет отец, тебе надо отдохнуть!». Я, не дожидаясь вызова медсестры, рванула из его кабинета, сшибая все на своем пути. На мое счастье, в Англии люди сбегают только из психбольниц, а в обычных больницах можно и покурить выйти – никто не обратит внимание. Что я и сделала – вышла покурить пешком до общежития. Было около пяти вечера субботы. Я знала, что по субботам у Марины лекции в 6. Я решила пойти к нам домой, переодеться, взять кредитную карточку, купить это чертово зеркало и отнести его в общагу. А еще очень хотелось выпить…
Я гуляла по улицам около дома Марины на холоде в одном больничном халате и думала о дальнейшей судьбе того пальто, которое я, как они говорили, украла из магазина. Я украла? Мой отец в тот момент мог бы, наверное, купить мне весь этот магазин, если бы я захотела. Я просто про него забыла, потому что мне было слишком тяжело думать о таких мелочах, как чужое пальто на моих плечах. Я увидела Марину, которая ссутулившись, шла по улице в сторону школы искусств. Вот идет твой самый дорогой человек на свете, а ты даже не можешь его окликнуть, потому что это она была нужна тебе, а не наоборот. Я дождалась, пока из подъезда кто-нибудь выйдет, и вошла внутрь. Я знала, где Марина прячет запасной ключ – мы его туда вместе положили, когда еще жили тут вдвоем. В квартире было холодно и пахло мужским парфюмом, но не моим самым любимым с нотками сигарет и бергамота, которым пользовалась моя любовница, а тяжелым одеколоном взрослого мужчины. Я скривилась – еще один нож мне в спину. Я переоделась из больничной робы в черные джинсы, которые почему-то с меня сваливались без ремня, надела черную водолазку, и поняла, что у меня нет ни пальто теперь, ни куртки – она осталась в том самом печально известном магазине. Мне пришлось одеть одну из мужских курток Марины. Она была мне широка в плечах. Я напоминала себе человека без определенного места жительства. В таком виде я села на автобус до центра. Там я поинтересовалась у прохожих, где я могу купить зеркало. На мое счастье – все оказалось не так сложно, и в семь вечера купить зеркало оказалось реально. Я купила самое красивое зеркало в оправе оформленной кованными черными цветами – я улыбнулась, это зеркало гораздо лучше того дешевого заплеванног в дурацкой деревянной оправе - в такое зеркало и смотреться приличному человеку не стыдно. В магазине на меня смотрели как на привидение, следили за каждым шагом, наверное, в ожидании того, что я снова что-то украду. Это продолжалось до тех пор, пока я не протянула им кредитку, на которой, естественно, были деньги. Продавец аккуратно завернул мое сокровище, и я в обнимку с кованным и достаточно тяжелым прямоугольным монстром отправилась в магазин за алкоголем. Я купила бутылку виски, обернула ее в бумажный пакет, который взяла там же, и, пока ехала обратно, выпила половину. В общагу я приехала с ополовиненной бутылкой «джека дэниалса» и странным прямоугольным предметом, который явно вызвал бы лишние вопросы у охраны, но нет, вечером субботы охраны на посту не было. Я обрадовалась и отправилась к лифту. Я поднялась на свой этаж и постучалась в дверь когда-то моей комнаты. «Да-да, подождите, черт дери, минутку…» - услышала я мужской голос. За дверью слышалась какая-то возня и периодические «факи». Когда дверь открылась, я увидела на пороге парня моей мечты, эдакого Бред Питта в лучших традициях фильма «Бойцовский клуб». «Привет…» - протянул он, окидывая меня взглядом. Я даже растерялась, не сразу сообразив, что не сплю: «Привет…». Минуту мы стояли, в молчании глядя друг на друга. «Ты чего-то хотела?» - наконец нарушил он тишину. «А, да! Вот!» - я протянула ему зеркало. «Что это?» - удивился Бред Питт. «Зеркало!» - пояснила я. «В смысле? Зачем?» - вскинул бровь в удивлении парень. «У тебя же нет зеркала… Я это… Разбила его, короче…» - извиняясь, сказала я. Он засмеялся: «А, это ты та самая «шизанутая телка»? Мне рассказывали… Да не, они повесили мне новое…» - отмахнулся парень. «Дерьмовое?» - догадалась я. «Не то слово, хочешь глянуть?» - он отстранился от двери, пропуская меня вперед. «Ага…» -кивнула я, проходя в ванну. Мы стояли и смотрели с ним друг на друга в зеркале. «Я такого убожества никогда не видел…» - честно признался парень. Оно было хоть и новое, но такое же заплеванное и замызганное, как старое. И та же дурацкая деревянная рама, только теперь бесполезно черная, такое ощущение было, когда смотришься в него, что ты давно уже умер. Я развернула наше новое зеркало: «Вот, гляди!» - я показала ему кованного монстра. «Слушай, круто как!» - оценил Брэд Питт: «Я повешу его!» - с этими словами он снял имущество общаги со стены и повесил мой подарок. «Теперь я не буду хотеть перерезать себе горло бритвой каждое утро…» - пошутил парень. «Ага…» - кивнула я, любуясь зеркалом. «А что в пакете?» - вдруг поинтересовался новый жилец моей комнаты. «А?» - и тут я вспомнила, что все еще держу в руках пакет с виски: ««Джек Дэниалс»» - я достала бутылку из пакета. «Круто!» - оценил парень. «Будешь?» - предложила я. «Ага, проходи в комнату…» - он пустил меня теперь уже в свою спальню. Мы пили виски, а он рассказывал мне о том, какие слухи ходят обо мне по школе. Я хохотала как безумная. Ни один слух не имел отношения к тому, что происходило в моей жизни на самом деле. А потом он поцеловал меня, и мы переспали. Я так и не удосужилась спросить, как его зовут. Наверное, это должно было случиться, чтобы окончательно направить меня на путь саморазрушения и самоотрицания. Ну что ж, плохой опыт тоже опыт. Я мисс плохой жизненный опыт, если что.

                888
At Waterloo we went our separate ways,
When I got in my cab I didn’t turn and wave,
Didn’t go to work just went to bed,
Trying to keep you and Paris on my mind
I didn’t know it would be the last time,
The last time,
I saw you. (с) Dido_Paris

 Доктор Симмонс после разговора с этой взбалмошной пациенткой чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Это был первый раз, когда пациент из его кабинета выбегал в истерике. Обычно врач старался избегать прямых воздействий на людей, однако, в случае с Лолитой Роман по-другому как-то добиться ее понимания было невозможно. Мистер Симмонс записал в ее личном деле самый приятный для любого человека диагноз «здорова», несмотря на ту историю, что она так красочно рассказывала ему в течение полутора часов. В случае с другим пациентом, мужчина, на всякий случай, все же проверил бы пациента на наличие шизофрении, но не в случае Лолиты – эта девушка была отличным сочинителем, он знал это от Уорнера Мэнсона, который, разумеется, рассказал доктору всю известную ему историю жизни писательницы. Врач уговаривал себя, приводя все новые разумные доводы, но почему-то эта девушка и ее история не давали доктору покоя. Он пришел домой довольно поздно, с тяжелой, занятой мыслями головой. Женщина разогрела ему ужин из полуфабрикатов, и, усевшись рядом, поинтересовалась, что у него случилось. Мужчина с нежностью посмотрел на свою жену – она была такая красивая, даже поздно вечером в домашнем халате и без косметики, и ей всегда было не все равно на его настроение. Он решился рассказать ей о Лолите и своем странном состоянии после разговора с ней. Хоть врач и не хотел пугать самого дорого ему человека, но все же беспокойство внутри с каждой минутой нарастало, и это становилось выше его сил. «Ты знаешь, мне кажется, что мою пациентку действительно изнасиловали…» - наконец решился озвучить свои опасения мистер Симмонса. Женщина внимательно посмотрела на мужа и попросила его рассказать ей все о Лолите с начала до конца. Симмонс рассказал жене всю историю с начала их знакомства с девушкой, о том, что Уорнер неоднократно приходил к нему и советовался насчет девушки, а как только он дошел в пересказе событий до слов самой пациентки, внезапно лицо его жены изменилось – она как будто потускнела, сникла и как-то сжалась. Он очень удивился, ведь обычно его Люси была жизнерадостной и сильной женщиной. А тут она как будто поверила в то, что он ей сказал, и почувствовала все эти ужасы на собственной шкуре. «Что думаешь?» - спросил он, в конце концов, когда жена, утирая слезы из глаз, затравленно посмотрела на любимого мужчину. Ее ответ поразил доктора: «Ее действительно изнасиловали, и только ты можешь ей помочь справиться с этим!» - убежденно и в тоже время печально сказала женщина. В ту же секунду раздался телефонный звонок: «Алло!» - проговорил в трубку психиатр. «Лолита Роман снова сбежала из больницы!» - раздался голос на том конце провода. «Вы, по-видимому, последний, кто ее видел – срочно приезжайте в больницу!» - говорил в трубку главврач. Мужчина пошел в прихожую за курткой, жена вышла провожать его. Она внимательными, понимающими глазами посмотрела на мужа: «Ты нужен ей, иди!» - сказала она. Камень с души мужчины моментально свалился, и он понял, что поступает правильно.
…Когда все закончилось, мы со стоном упали на казенные простыни кровати общежития, а через пару минут, я была уже полностью одета и выходила из теперь уже его комнаты: «Хей, увидимся на парах!» - прокричал мой мимолетный любовник мне в след. «Это вряд ли!» - зло усмехнулась я, помятуя о том, что меня недавно отчислили. Так сжигаются мосты между двумя некогда влюбленными людьми. Марина вновь вернулась к бывшему мужу, и даже если не вернулась, то уж точно любила его больше всех на свете – это было видно, это было слышно по ее голосу на записи в трубке мобильного телефона моего друга. Я же никогда не умела решать проблемы - ни свои, ни чужие. Жизнь меня научила лишь уходить от проблем, ну и создавать новые. Я точно так и поступила в этой ситуации. Задним числом, я поняла, что стоило поговорить с Мариной перед тем, как спать с человеком, который унаследовал твою комнату в общежитии, после того, как тебя выгнали из школы. Я решила все-таки добраться до дома Марины, пока не поздно, пока я еще чего не совершила. Я вышла на улицу – там шел мокрый холодный снег. Мужского покроя куртка быстро промокла, а я продрогла и тряслась от холода. Мне хотелось не серьезного разговора со своей бывшей любовью, а всего лишь чашку горячего чая, чтобы согреться, а лучше рюмку того коньяка, который мы пили с Мариной в первый день знакомства. Но ни того ни другого в это вечер получить мне не удалось - получила я только ничем не прикрытую жестокость со стороны недавно любимого мной человека…
Когда я пришла к Марине, был поздний вечер. На кухне горел свет. Дверь в ее квартиру была не заперта. Я тихо прошла в кухню и стала позади своей подруги, в ожидании, что она обернется. «Я думала, ты не придешь…» - она обернулась, лицо ее было перекошено гримасой ненависти и неприязни. «Боже, Ло, во что ты одета?» - скривилась она, инстинктивно отшатываясь от меня. «Это все, что ты можешь мне сказать в этой ситуации?» - засмеялась, как безумная, я. Она удивленно вскинула бровь: «Ты о чем?» - «Андрей приехал, да? Он здесь?» - с напором, спрашивала ее я. «Откуда ты знаешь?» - удивилась моя подруга. «Я видела вас вместе… Здесь, в квартире! Я сбежала из больницы, пришла к тебе, а тут…» - «Ты снова сбежала?» - Марина внимательно смотрела на меня – «Мне теперь терять нечего – меня отчислили… Скоро за мной приедет отец, и я вернусь в Москву!» - дерзко ответила я. «Нет-нет… Все будет хорошо…» - внезапно Марина сменила гнев на милость. В ее глазах появилось странное выражение непонимания или не желания понимать. «Нет, так не будет! Ты останешься здесь, со мной, я же люблю тебя!» - уговаривала меня Марина, подходя ближе. Ее глаза светились каким-то потусторонним безумием, они были еще страшнее и холоднее, чем обычно. Я отходила в коридор, стараясь не споткнуться ни обо что. Я двигалась к двери, чтобы убежать, она поняла это и схватила меня за руку. «Зачем?» - спросила я ее: «Ты же любишь не меня, а Андрея!» - закричала я на нее. «Ты останешься со мной!» - убежденно крикнула мне в лицо женщина. Потом она схватила со столика в прихожей бутылку вина и со всей силы ударила меня по голове. Голова разболелась, стало нечем дышать, в глазах резко потемнело – и я упала без сознания посреди прихожей в бристольской квартире Марины Зверевой…
Я очнулась прикованная наручниками к кровати в спальне Марины. Я еле разлепила глаза – они как будто слиплись из-за чего-то сладкого. Я вспомнила, что это было вино. Марина сидела на стуле передо мной и курила. «Доброй ночи…» - невозмутимо сказала она. Я дернулось было. Но поняла, что это бесполезно. На этот раз приковала она меня не ради своего удовольствия. Она сидела на деревянном со спинкой стуле и внимательно следила за моими действиями. Все выглядело так, словно я была провинившейся школьницей, а она строгим преподавателем. Правда, неизменный сюжет порно здесь тоже присутствовал. Я прокашлилась. Дышать было тяжело. «Знаешь, ты права…» - сказала мне Марина: «Тебе есть на что обижаться – ты же моя не первая…» - она издевательски усмехнулась, радуясь произведенному на меня эффекту. «Ты не первая такая лежишь передо мной беспомощная… Была еще одна девочка, тоже русская, до тебя…» - женщина мечтательно посмотрела в потолок: «Она была совсем еще девочкой…» - «Аня?» - догадалась я. Когда я спросила у Марины, из-за чего она стала лесбиянкой – она рассказала мне историю о девочке Ане, которая училась в 10м классе в Санкт-Петербургской школе, где Марина преподавала литературу. Эта девочка была не такой уж недотрогой, и позволяла Марине делать с ней все. Аня должна была поступать в литературный, и Марина приходила к ней домой, как репетитор, но в квартире девочки они не читали книг русских классиков. Марина говорила, что однажды на дополнительном занятии, девочка закрыла дверь в комнату и опустилась перед ней на колени. Они встречались какое-то время, а потом Маринин муж  узнал об их романе. Он устроил женщине скандал и подал на развод. Моя любовь решила тогда порвать все отношения с девочкой, но та обвинила ее в изнасиловании, как следствие – Марину уволили, и ей пришлось переехать за границу, чтобы вся шумиха вокруг утихла. «И ты поверила в это?» - засмеялась Марина: «Ты поверила в эту слезливую историю о большой любви?» - я в ответ удивленно посмотрела на Марину: «На самом деле я вычитала это в книге…» - засмеялась моя любовь. Я не понимала ни слова о том, что она говорит, потому что это все не имело никакой связи с реальностью или не должно было иметь. «На самом деле я насиловала ее каждый вечер, а она молчала, потому что боялась меня…» - пожала плечами Марина. Я содрогнулась, железные наручники больно врезались в запястья. «Если ты не хочешь по-хорошему, будет по-плохому…» - спокойно сказала Марина. Слезы непроизвольно потекли по моим щекам. Но не из-за того, что мне было больно от наручников, мне стало больно от ее слов. Я верила в любовь с той секунды, как увидела эту женщину в бристольской кафешке, а на самом деле вся моя любовь была только лишь в моей голове. Она не успела ничего сделать со мной, в дверь позвонили - она пошла открывать. Через пару минут в квартиру ворвалась полиция во главе с моим любимым психиатром. Я засмеялась – значит, не все так плохо у них с человечностью, раз они все-таки решили искать меня. Еще через пару минут Марина оказалась в такой же ситуации, как и я – закованная в наручники. Ее посадили в полицейскую машину и увезли. С тех пор мы больше никогда не виделись. Меня же забрали в место с более строгими порядками – в сумасшедший дом. Там я ждала прибытия отца из Москвы. Папа приехал – я видела его осунувшееся и взволнованное лицо, выражение которого только помрачнело при взгляде на свою единственную дочь, одетую в стандартный набор одежды пациентов психиатрической клиники. Он, разумеется, настаивал на том, чтобы перевезти меня в Москву и там поместить на лечение. Разумеется, ему подписали все документы, стремясь скорее избавиться от меня. Хотя, надо отдать им должное, предварительно какая-то дама по имени Люси провела со мной воспитательную беседу о том, что надо делать в том случае, если тебя изнасиловали. Эта Люси плакала у меня на плече и призналась в том, что она  в свое время тоже подверглась акту насилия, но она умоляла не говорить об этом ее мужу. Позже я узнала, что эта Люси – жена доктора Симмонса. Я почему-то не удивилась – в своем глазу бревна не замечаем, так ведь? Я попросилась на прием к вышеупомянутому доктору и все ему рассказала, потому что ей помощь нужна была больше, чем мне. От него я узнала, что по анализам, тестам и прочей психиатрической ерунде меня вроде как признали психически невменяемой, а значит, все мои заявления в сторону Марины теряют смысл. И действительно, какой теперь смысл – ведь я ее больше не увижу… Я узнала, что Андрей внес за нее залог – она даже не просидела в камере ни минуты.
А дальше мы вернулись с отцом в Москву, и там все стало еще хуже…



                888
                [эпилог]

Dear Isobel, I hope you’re well...© Dido

 …Уорнер обрывал мой московский телефон уже несколько дней. Я взяла трубку только день на 4й, когда невозможно было уже его игнорировать: «Ло, послушай, Марина в Санкт-Петербурге!» - затараторил мой друг. Я посмотрела в окно, и увидела по-весеннему мокрый, недовольно-солнечный март… «И что из этого?» - я попыталась сделать свой голос максимально безразличным, но это вряд ли вышло хорошо. «Она снова вышла замуж…» - сказал мой друг. Отличное начало разговора – подумала про себя я, только этого мне еще не хватало. Я только неделю как вышла из больницы. Точнее, из реабилитационного центра.
Когда мы с отцом вернулись в Москву, он внезапно потерял интерес к моим делам. Я снова жила в отдельной квартире, и снова одна. Даже мои те самые «друзья», которые были в моей квартире до поездки в Бристоль, не появлялись. Я целыми днями лежала на диване, смотрела фильмы и пила виски. А потом я увидела по телевизору какой-то клип, где девочки в коротких клетчатых юбочках целуют друг друга в губы, и мне стало так тошно жить в этом мире, что я об стену разбила свою полупустую бутылку виски и порезала себе вены. На этот раз в беспокойство впала моя мать. На меня повесили ярлык «алкоголик» и отправили в реабилитационный центр. Там мне читали лекции о том, что «Господь нас всех спасет!», а разве я могла верить в того Бога, изображение которого висело на шее моей любимой женщины и больно хлестало меня по щекам во время секса? Из реабилитационного центра я вышла только в начале марта, и сразу после этого, Уорнер Мэнсон, мой многострадальный Бристольский друг начал названивать мне домой и бередить мою старую рану. Почти что зажившую рану. В Бога я не уверовала, простите, но зато начала писать стихи. Стихи писать легче, чем рассказы. Стихи короче, стихи бьют прямо в сердце и легко воспринимаются читателем-слушателем. Но для стихов нужно определенное душевное состояние, такое дерьмовое душевное состояние, когда ты не знаешь - упиться тебе, обнюхаться или повеситься, ведь все на самом деле ничего из этого ни к чему хорошему не приведет. Мы рождаемся, чтобы умереть – простая истина, не поспоришь!
«А еще она ставит свою режиссерскую постановку…» - сказал мой друг. Я положила трубку. Он пытался перезвонить. Но в квартире уже никого не было. Я на всех парах неслась на Ленинградский вокзал, чтобы купить билеты до Питера. Я поселилась там в маленькой гостинице у вокзала, на следующий день пошла в тот театр, который назвал мне Уорнер. Я купила по дороге красные розы для своей некогда любимой женщины. Постановка называлась «Храм Боли». Она была о двух потерявшихся во вселенной женщинах, которые не смогли принести друг другу ничего кроме боли…
Розы я так и не подарила, и, наверное, не подарю уже никогда.

***

Summertime Sadness

Kiss me hard before you go
Summertime sadness
I just wanted you to know
That baby you’re the best

I got my red dress on tonight
Dancing in the dark in the pale moonlight
Got my hair up real big beauty
queen style
High heels off, I’m feeling alive

Oh, my God, I feel it in the air
Telephone wires above all sizzling
like a snare
Honey I’m on fire, I feel it everywhere
Nothing scares me anymore

Kiss me hard before you go
Summertime sadness
I just wanted you to know
That baby you’re the best

I’ve got that summertime, summertime sadness
S-s-summertime, summertime sadness
Got that summertime, summertime sadness
Oh, oh oh

I’m feelin’ electric
tonight
Cruising down the coast goin’ ’bout 99
Got my bad baby by my heavenly
side
I know if I go, I’ll die happy
tonight

Oh, my God, I feel it in the air
Telephone wires above, all sizzling
like a snare
Honey I’m on fire, I feel it everywhere
Nothing scares me anymore

Kiss me hard before you go
Summertime sadness
I just wanted you to know
That baby you’re the best

I’ve got that summertime, summertime sadness
S-s-summertime, summertime sadness
Got that summertime, summertime sadness
Oh, oh oh

I think I’ll miss you forever
Like the stars miss the sun
in the morning skies
Late is better than never
Even if you’re gone I’m gonna drive,
drive

I’ve got that summertime, summertime sadness
S-s-summertime, summertime sadness
Got that summertime, summertime sadness
Oh, oh oh

Kiss me hard before you go
Summer time sadness
I just wanted you to know
That baby you’re the best

(Lana Del Rey_Summertime sadness)

Москва 2013