Путешествие

 
 
Конечно, - я не смогу спеть этот текст, пока его слова не вложены в мои уста, конечно, время идёт, бойко шагая между тем, и я едва успеваю опережать его состояния со мной в моём я. Это время не надо охранять. Оно уходящее. И догонять его тоже не стоит. Потому что всякий догоняющий его будет уходить вместе с ним. Во вне оно звучит как камертон прекрасных изделий из его науки жить вместе с припасами хлеба и камнями за пазухой вместо любви, которыми следует кидать в ближнего, чтобы он не претендовал на запасы хлеба. Во всём этом некая истина заключалась, лежа посередине неосознанным объектом воли; никто не знал, что с ней делать здесь, с этой истиной, претендующей впоследствии отменить все предыдущие…  
 
Ну, странновато кажется это состояние с текущим временем насквозь, без задержки на созерцание в себе привычных величин какого-нибудь я, застревающего в памяти из предыдущих времён собственного я.
 
Я устремляюсь вперед - туда, где виднеются в памяти моего я сладкоречивые сознания, сумасшедше добрые, безразличные ко всякому злу вообще, как если бы его не было, не существовало для них; они не осознают его собой, и потому прикосновение зла для них неощутимая боль. Я делаю это сознательно, строя в своём я парадигму отсутствия зла в природе вещей, но вот оно приходит ко мне и говорит: отдай, это моё.
 
Вот те раз, - немею я на этом месте - как же так? Я теряю дар речи, понимая что-то, но не умея выразить это словами из своего лексикона. Я подбираю нужные слова из иных парадигм молчания в Боге, и вот уже находится текст, штампующий в моём я словесную шелуху из состояний невесты с Богом в самоё себе как бы - потому что это "как бы" и означает то самое дремучее небоискательство, которым мы все тут страдаем, как затяжной чахоткой памяти в себе самих, кому чего-то хочется, а чего забыл, потому что не искал никогда этого, желаемого.
 
Ах, да о чём спорить, мой добрый милый Учитель, - ведь вы это и есть искомая величина моего я в себе, потому на память и идёте.
 
Вот небо зыркнуло из-под тучи, да и скрылось. Дальше пойдём, без всякой обычной фразировки в своих личных интересах, потому что она сбивает с толку и без того неустойчивое к восприятию - да всего подряд - неба.
 
Ему что ни скажи – всё в толк берет, ну, буквальную каждую мелочь в себе вымалчивает до состояния чуть не всемирного потопа; вот так оно…
 
Битва с небесным драконом предстоит, - вдруг пояснил тут Учитель, поглядев на меня с высоты небесного аума.    
 
Я остановилась и стала смотреть наверх.
 
Ты, дева, подумай об этом! - сказал мне сам Великий аум, явно намекая на что-то вне Традиции.
 
Я стала размышлять, стоя на дороге: где этот дракон, говорю я Учителю, а сама несколько смущена, потому что боюсь не узнать его, дракона. Я же не видела его отродясь. То есть в моём роду никаких драконов не бывало – не сражался с ними никто. Надо бы на него взглянуть разок, подумалось, и тотчас налетел вихрь небесных сил и потащил меня наверх – узнавать каков он есть, дракон этот.
 
И вот что я увидела, - сидя тут перед вами, рассказываю об этом полушутя, а ведь я плюхнулась было на землю-то, если бы меня Учитель не подхватил тогда. Увидела я зарю, это сперва, потом закат шел, а после небо озарилось, да так ярко, что аж звёзды с него слетели в моря и стали там гаснуть. Потом появилось чудище это. Некрасиво рассказываю я это, а ведь было оно как моря красным и как воды кипело, всё унося с собой, всё буквально. Каждую частичку занимая; да, вот так ко мне это шло. Я отступила на шаг от изумления таким видением, и вот оно пришло и стало тут так близко, что я глаза закрыла и не стала больше смотреть, так необыкновенно оно выглядело.
 
Вне внимания это увидеть нельзя, - да что говорить, я сейчас слабею, на стуле перед вами сидя, вспоминая как я отступила на шаг, а после на землю летела, не чувствуя ничего; ну, тут меня Учитель мой и схватил, чтобы я на земле грохоту не наделала, с неба-то валясь из-под облаков.
 
Ваша ярь небес не затмит! - строго указал мне Учитель на это, - вы, дева, себя соблюсти сумели, так извольте дракона этого победить. И поставил меня на обе ноги перед фактом его присутствия в земных оболочках юдоли небесной тут. То есть, в нашем с вами времени, опять-таки. Ну, я опять по земле пошла, а кривое-то зеркало земной путь искажало. Искажало и искажало. Вот, - сказал мне тогда Учитель, - видите, что творится?..  Я, с ноги на ногу переминаясь, ответила ему, что тут чья-то волна бежит и стереть хочет этот путь мой вообще с помощью минут забвения, в виде майских ли снегов, или невозбраняемых отсветов других глаз, которыми я любуюсь в себе иногда.
 
Ты, дева, молча иди, - сказал тогда мне Аум, - а в зеркало вовсе не смотри. Вот, беседа продолжалась ещё минут пять - что он мне сказал, я вам не передам. Зеркало я спрятала, тем и обошлась. Где лежит, не знаю; будем считать, что его не было уже, когда я снова заговорила. Во-первых, внизу снега лежат и тают от прикосновения уст, во-вторых, я назад не смотрю, и этим всё сказано, - ну, многое, во всяком случае. Далее такая битва с небесным драконом предстояла мне тут, что я извелась вся, времени битвы дожидаясь. Стихов понаписала (и все вам, да. Между прочим, я вам дарственную на свои земли отписала, - учтите это, когда правду сказать сумеете), да монет насобирала, пригоршни две будет. Более я ничего не делала, только это. Вот пришел вечер. Настало утро и стал день, тот самый, в котором битва эта должна идти. Я натянула доспехи на своё я, сделав несколько усилий пальцами, то есть перевернула страниц пять текста и посмотрела, что в них написано было для этого дня. Там говорилось так: небо ляжет на землю и сделается темно - как бы ночь пришла, но вы не верьте этому – это не она. Это дракон с неба пал и стал пожирать… (Господи Святый! я перекрестилась, экая страсть, скажите) я пропустила строчки три, потому что читать этакий ужас нельзя - ясно ведь, что дракон, что жрёт всё подряд и надо его сразить, желательно наповал. А, вот эта строка, нашлась-таки. Его нельзя убить сразу, потому что он имеет в себе какое-то там пространство внутри оболочек, в котором множится его тело, и потому надо, с величайшей осторожностью проникнув эти оболочки, поразить означенное тело чем-то вроде стрептоцида. О. Боги. Так. Эта строка расплылась от моих слёз ещё в те времена, когда я вам земли свои отписывала, а теперь её прочесть невозможно. И всё это из-за глупой сентиментальности (чувство такое есть жалостливое, мол, что было, того не вернешь, а назад идти неохота).
 
Прав мой добрый Учитель – надо к себе добрее быть. И не делать вид, что ничего не знаешь, а прямо так и говорить – знаю. И всякое я отзовётся, на знающее-то начало, а не абы где себя ощущающее здесь. Я сделала укрупнение своего лица в каналах памяти моего я и спросила: как мне одолеть чудище?
 
Вышел какой-то тип в тапочках на босо ногу и говорит: я тебя знаю, сядь спокойно и перестань нервничать (он другое слово сказал)... в общем, без продолжения; я его назад отправила в том же виде.
 
Учитель мой смеялся до слёз в это время, глядя как я с чудищем борюсь гусиными перьями. Хорошо. Теперь нежалостливое будет. Потому что сила эта не такова, чтобы с ней уроки жизни учить, ибо она не является её правдой, она является её подлогом.
 
Я нашла это место в древних писаниях. В нем не было ничего страшного, - того абсурдистски жуткого камуфляжа реальности под сакральные величины, чтобы неискушенный ум не смел прикасаться к ним и не испытывал себя на прочность с помощью звуков не своего порядка, так скажем, и не имел бы охоты как-нибудь перенапрячь себя и сложить некую иную песню на этот мотив судьбы пространственных сил, которые, как виделось это оттуда, придут-таки к нам не из видимых нами пространств великих лун. Учитель мой посерел лицом на этом месте как я стала читать эти слова вслух. "Вы думаете, что вы говорите!.. это вам не стрептоцид жевать!.." вдруг обозлился он на все мелочи жизни во мне, которые он с таким трудом вытряхивал (изымал) из моего я, чтобы я как раз сумела это место найти в своей памяти - чтобы уж точно знать, что делать, когда лунный свет на землю сойдёт как шелуха апельсиновой шкурки, а пёстрые искры понесутся вдоль неба, отделяясь от полярных снегов. "Вы же поэму о море света написали, зачем вы теперь, о, жестокосердная…" - и он замолчал во мне.
 
Недомолвка меня смутила, признаюсь. То есть как же так. Мне сверху видно всё, типа, а я тут сиди как перст указующий во все эти взвеси неоднозначных слов чьих-то умов, которые хоть и запретили к себе прикасаться прямым наследованием здесь, а перст указующий завели. Я слов не находила от буйства материи света в себе: это что же значит - мне и слова без премудрости сказать нельзя, лучшее небо надо мной лучами сияет, а я из дому выйти не моги да ещё с драконом дерись, будь он неладен, дракон этот, и откуда только взялся-то.
 
А как тьма кромешная легла, так буйство моё прекратилось. Сами понимаете, - коль света нет, какая уж тут материя образуется, одни волны. Я наставляла себя впредь так не буянить и не делать того, о чем меня Учитель просит не делать без его ведома здесь. Стало быть, я щитом из его слов прикрылась, и пошла, наперед зная, что чудище это исчезнет тотчас, как только меня под щитом узнает, или увидит хоть краем глаза своего сознания здесь. Но для этого его надо как раз сюда заставить явиться перед тем как ему вовсе исчезнуть предстоит.    
 
Но вот что. Здесь место немножко развернуть (перевернуть) этот рассказ о том, как переводить часы во внутренних мирах своего я на лучшее время здесь - я ведь не вся туда ушла, слава Богу, какая-то часть меня только. Да. Только часть ушла, а сама я здесь нахожусь.
 
Ну, хорошо, - сказал в этой тишине Учитель, - вы себя помните, я знаю. Но ведь дверь-то открыта, - как-то просящее он это произнес.
 
Ну, и что? - не поняла я, - закрыть следует?
 
Немедленно!.. - резко сказал он; я послушалась его на этот раз, и вот это действие моего послушания, подчинения даже я бы сказала, вдруг вызвало в нем приступ опекания моего я, он стал очень вежлив, дружелюбен со мной. Он говорил мне, что я смогла сделать для него какую-то важную вещь, не отрицая, впрочем, стадий развития моего я собой, самим собой, что, разумеется, было его заслугой… гм, перед обществом, да?..
 
Ну, в том числе, - уклончиво отвечал мой Учитель. Говоря об этом сейчас, я начинаю догадываться кое о чем. Впрочем, осознание придёт позже, намного позже, чем мы сами можем представить себе это осознание, происходящее в нас каждую следующую минуту нашей жизни. Оно и есть, по существу, способ жить здесь самими собой так, как мы это делаем: всем организмом нашей воли быть здесь я на своей собственной территории всего света разом, в одном мгновении этого света внутреннего я души, без которой нет развития, нет воли, нет любви, - ничего нет, что нужно для жизни здесь, без нее, без её луча, идущего в нас как справедливая цель.

Позже, намного позже я осознала правильность всего сказанного мне моим Учителем. Я не была его ослушницей, - не было этого, не спорьте со мной, - я просто была намного младше, чем его руки, струящиеся светом над моей головой во мне самоё. Но только это не мешало нам быть во внутренних сознаниях одинаково прозорливыми здесь, во внешних наших я.

Я глумливо распадалась на точки и запятые в легко обозримых пространствах моих аббревиатур сознания здесь. Он не знал, что и думать - как ослабить эту нить натяжения между мной и его абсурдной ипостасью, которая слонялась тут, ничего не делая, а так просто прилежа к его воле, и поэтому, являясь как бы частью его я, необходимейшей при том частью его сознания здесь, припугивала меня своими волеизъявлениями, в которых слышался то грохот колёс, то трубные звуки какого-то ангела, неизвестно ещё откуда прилетевшего, а то и вовсе: "мол, тут не для тебя всё это сделано, не трогай ничего пальцем!" Я плакала как от горчайших обид, не зная, чем укрыться от этого обидчика моего я, везде преследовавшего меня как образ моего Учителя. (Я всегда пишу это слово с большой буквы, потому что оно для меня много значит). В неимоверных этих борениях с моей совестью ангел света перекрывал все черные пятна моего я, причиняемые мне этой ипостасью. Ну, а как иначе назвать это олицетворение Бога в моей душе, выжигающего сердцевину события как если бы это было его личное хозяйство, или там, поле, на котором бы он свои письмена писал. Так ведь писал же. Ну, боги снизошли до меня и заставили раскаяться в любви к телу преуспеяния, чья температура постепенно падала, пока не нарушился состав энергий слова - чьего? Да моего, чьего ж ещё. Я, что ни день, приспешествовала этой ипостаси в себе, а сама всё просила Учителя: дайте мне волю от него! (отпустите то есть).
 
Как первейшее право Учителя быть здесь синонимом моего я в себе, так и я поступала, сообразно этому праву.

*
 
В словесных жанрах много обманчивого света идёт оттуда, где его нет, по сути-то, а появляется он по пути. Как? Ну, провожающие взглядом его привносят своими я. Вот как если бы вы сейчас на свидание шли с кем-нибудь, а вас по дороге знакомый встретил и вы его с собой взяли. Зачем? Да так, за компанию, чтобы не скучно одной идти было, а он бы вас по руке гладил и к себе в гости звал. Вы бы ему отказали тотчас, это ясно, но ведь и вы уже не одна были в это время и какой-то след в вас и остался от этой встречи по пути. Вот так и эти явления набирают силу пока доберутся до наших с вами уст из предельных высот сознания.

*
 
Совсем недолго осталось ждать дракона. Я опять уселась книги читать - мол, где, кто, когда его видели и какие описания он по себе оставил в нас. Я старалась приблизиться пониманием к этому чтению; какая-то сила отвлекала меня всё время, молча, но чувствительно присутствуя в моих я. Я где-то читала, помнится, что надо всякое зелье использовать, чтобы эту силу отвлечь от своего бестолкового я, которая толкает его, заставляя глазеть по сторонам читаемой книги, отвлекая от состояний принуждения и выискивая те припрятанные от глаз слова, которые, как говорится, душе покоя не дают. Так вот оказалось, что эти самые притягательные для глаз души мысли и есть причина неведения. Она, словно заворожённая частица воли, сама хочет вырваться из набегающих на него волн чьих-то мыслей, и, сознавая себя охваченной тоской по неземным обителям пространственных я, ищет, ищет выход из этого обитания внутри холодных ям душных комнат чьих-то наук жить… гм. Ну, да, конечно, - подумала я сама тут, - что скажете, добрый мой Учитель на это? Каково это мне сознавать себя самоё ямой? Да ещё приплюснутой стеклом в ваших-то очках. Что-то не очень-то мне это, ну, понравилось, что ли. Как портрет с чужой души снимать, так, пожалуйте, а тут – яма.
 
Мой Учитель крякнул с досады. Так ведь это же образ мышления такой, как бы на яму похожий. Что в нее свалится, потом расти вверх станет. Понимаете?
 
Я стала обдумывать. Понимаю – что тут непонятного может быть? Однако вот яма растет, а не то что в нее сваливается. Я опять стала думать, и додумалась до того, что всякое пространство суть яма, если так-то понимать.
 
Во избежание несуразиц я вам вот что скажу. Символ любви царь в душе вашего я, а вы – колодец в пространстве мысли. Я заплакала как маленькая на этих словах, - вот ведь путешествующее Око это куда смотрит во мне. В колодец. Ах, я бедненькая…
 
Возьмите себя в руки, - прошептал мне Учитель, - вы не дома тут!
 
Ну, я перестала обращать внимание на эти знаки в своей душе – пусть крутятся, если хотят. Я стала делать другое, более важное дело своей судьбы здесь. Я стала тщательно обдумывать то, что нашла в книжках о присутствии в нас зерен какого-то суверенного нам самим я (немысленное я), которые, однако, лежат обездвиженные до тех пор, пока сама судьба не вызовет  их рост в нас самих, в наших душах, до того маленьких и как бы незаметных нам самим, а потому их отсутствие и не замечается нами здесь во времени. Мы как будто тени неизвестных нам самим причин бытия пребываем в узилище звуков яви, проницающих наше я под видом разнообразных форм сознания тут. А ведь их необыкновенное множество, и наше сознание учится различать их в себе, делая эти формы доступными пониманию я в нас самих. Как если бы мы были сами по себе, а вокруг нас бушевал океан мысли, в котором мы видели бы своё отражение и думали, что это мы сами и есть тут. Ан нет, это не мы - это всего лишь отражение нашего ума, мысли которого вполне заслуживают внимания. Вот только чьего? Этот трудный вопрос я задала своему Учителю.
 
Божественная мысль хороша в яри, это ты знаешь, кажется, уже тут. А вот степень развития… не мешай! - сказал он мне, увидев как я, присев на корточки, старательно завязываю шнурки на своей обуви.
 
Во мне что-то сделалось от его слов. Я завязала свои шнурки, и распрямилась во весь рост. Он вскрикнул. Я стояла перед ним как бы на коленях все это время, а теперь, поднявшись, стала вровень с ним. Я сама удивилась беспощадности этого роста во мне самоё - как это могло произойти? Я стояла как вкопанная, глядя прямо в глаза тому, кто был до сей минуты моим Учителем. "Я не знаю, что сделалось… простите, - сказала я ему шепотом. - Это пространство, оно таково, оно не умеет лгать ни в одной минуте своего я". Я продолжала стоять перед ним и постепенно мои мышцы наливались ядрами жизни во мне, они перестраивали моё тело на обмен веществ с Богом пространства жизни здесь. Я смотрела в глаза своему Учителю и понимала важность происходящего во мне состояния, которое ширилось во мне с минуты на минуту и делало меня большой - больше, всё больше и больше, и я не могла унять в себе этого увеличения, осознавая, что оно идёт ко мне откуда-то сверху как память позабытых мной я, в которых струились эти звуки, исходящие сейчас из меня самой здесь и бывшие моими сподвижниками в суставах воли света, ясно осознававшего меня собой, в свою очередь, как соизмеренное со мной пространство яви здесь. Зачины каких-то ядер уходили всё выше, превращая свет в делание меня самой здесь.

Сколь долго это длилось, я не знаю, превосходно ощущая это состояние в себе как надлежащее тут - как бы не измеренное мной, а измеренное им, этим стеклянным окошком в моём я наверху, которое пропускало этот свет сюда, в мои анналы памяти, предлагая занять их собой вместо тщедушного умаления пространства во мне этими пятью углами собственной судьбы на скамейке у чьих-то глаз, у чьих-то ворот сознания.
 
Ну, вы думайте, думайте собой-то! – окликнул меня из головы ветер с высот. Я примерила к нему свои платья, и поняла что они мне идут.      
 
Нить ведущая из пальцев вышла и полетела, а я за ней.

 
 1.

Итак, дракон. Я в общем-то отправилась в какой-то путь сама по себе, стала улавливать звуки, исходящие от его тела; я слышала их и смелости во мне не было. Я как бы сказать подтаивала понемногу, неся в себе память о неокрашенных этих небесах, схваченных чьей-то жёсткой рукой, чья воля была смять их и точка - потому смелость моя исчезала, и я сильно боялась прямого хода своих минут. Они выражали ведь всё-таки мои состояния с небом звезды, которая лучшее небо вела ко мне, а часть его была моей волей. Ну, как моей. Моей, конечно, как она мне дана от неё тут. Я шла сама не своя, сопутствуемая этими звуками, а видимое поле ничего - в цветах оно лежало, рощи на нём были красивые, в разных домах окошки горели светом, а я иди, значит, по нему и никуда не обращайся, иди и иди. Так. Тут я стала смелости набираться в себе, чтобы закопченное это небо расчистить, тварные поля от своих дум отвлекая какими-нибудь пользами для них. Ну, например, я думала, что надо совесть отдать этим небесам, чтобы они её охранили, и совсем было рассталась с ней, но тут вихрь налетел и я снова с ней сделалась. По дороге я видела много красивых мест, они мне все нравились, все до одного, и я бы, конечно, в них осталась, если бы не это важно дело битвы с драконом, которое мне предстояло. А что значит красивых и что значит осталась. А то значит, что мне туда идти совсем не хотелось, куда я шла, а хотелось мне найти причину, по которой идти туда не надо было бы, вот я и видела множество соблазнов, которые от пути меня отвлекали. То конфет куплю и сяду их есть, то правильные часы собой измеряю, как будто они мне надобны, но только всё это оказывалось ни к чему, звуки те меня поднимали, чтобы путь продолжить в те высокие небеса, где дракон засел...
 
Ничего там не было в этих высотах, что могло бы сердце согреть, - рассказывала я после своему Учителю, - и люди там говорили на каком-то странном языке, они как будто лаяли.
 
… и жаром пыхал по сторонам. Он как-то хвост свой свил, чтобы подцепиться к высотам, и держался так, на весу, в расстояниях от края до края; казалось, он всюду есть и всюду его тень лежала на земле, как будто он тут, и многие так думали, что он тут, и даже сражения с ним принимали тут. Чем они оканчивались, я сказать не могу, так как его отражения по силе света идут, а так-то он весь там. Ну, вот я взяла какую-то палку и стала ею размахивать над своей головой, крутила-крутила ею, что-то на неё намоталось, и я решила, что это он. Ткнула ею в ведро с песком, оно зашипело почему-то. Шип этот показался мне значительным и я спокойно села отдыхать от произошедшей, по-моему, битвы с этим драконом. Воздух наполнился гарью и смрадом, какой бывает от плохо сделанного дела - ну, я поняла в общем, что это не то, и отправилась дальше. Учитель помог мне взойти на гору. Мы довольно долго с ним шли, беседовали о путях пространственных сил. Он совершенно убедил меня, что мои силы достаточны, чтобы стоять твёрдо, не шелохнувшись, когда чудище пойдёт в бой, -  чтобы суметь опорожнить его закваску, которая, казалось, непобедима.

Вы просто не отступайте, - сказал мне Учитель тогда.

Показалось сияние наверху горы, по которой мы шли поднимаясь всё выше. Это он! Я всхлипнула и бросилась бежать назад, ломая ветки, не разбирая дороги, почти кубарем скатываясь с пологих уступов. Учитель молча смотрел как я это делаю - ни слова, ни осуждающего взгляда.   

Я хотел, чтобы вы вернулись. Я знал, что пройдёт время и вы вернётесь, - говорил он мне, когда я, возбуждённая битвой, просила прощения у него за этот поступок, а пока я лежала, зацепившись платьем за куст, колючий цветущий куст весны. Птицы, свившие в нём гнездо, переполошились и с криками наскакивали на меня, чтобы я немедленно убиралась отсюда. Я порозовела от бега; поднявшись и успокоившись, отправилась обратно вверх. Теперь у меня было две заботы – Учитель и этот дракон, который мне представлялся чем-то второстепенным по отношению к чувствам моего Учителя, которые он испытал видя как я улепётываю со всех ног, бросив безжалостно его одного на растерзание поистине гада. Ах, что я только не передумала, возвращаясь: что неверно выбранная цель приводит к ужасному концу все наши старания, что лямка, которую следует тянуть, должна соответствовать плечу, на котором она висит, что круг моих интересов ничтожен и как Учитель ни внушал мне, что я чего-то там достойна, хотя бы и битвы этой, я бесконечно мала оказалась, чтобы вместить его драгоценные слова. Вся исцарапанная, в надорванном платье, с синяками на лбу от птичьих налётов, я приблизилась к Учителю, который стоял на том же месте, дожидаясь моего возвращения - как потом выяснилось. Я подошла к нему с болью в душе. Он сказал, что я испугалась какого-то свечения, приняв его за наступление силы на свой ум и что на самом деле нам ещё идти следует сколько-то. Покуда вы не почувствуете приближения логова, - так он сказал мне. Я хотела что-то сказать, но он показал мне молчать теперь. Мы двинулись в путь. Подъём был крутой и некоторые камешки срывались из-под ног. Итак, я стояла твёрдо. Логово этого пространственного полипа зияло перед взором, ничем не прикрытое. Я стояла как полагается прямо, вызывающе глядя в эту дыру. Скверный дух, или дух скверны шёл из неё. Битва началась в мгновение ока. Пуская стрелы, я старалась разить именно те самые пути, которые опутывали пространство воздуха, создавая оболочки невещественных мер. Дракон изрыгал колючие проволоки, которые ложились на землю извиваясь, издавая шум и треск, из-под лап градом неслись раскалённые камни, а пасти трёх голов источали огонь. Может быть, их было четыре, или даже десять - потому что вонзаясь в кожу, стрелы выпускали их, он весь был покрыт этими головами и они пыхали жаром. Что я испытывала при этом - какое-то чувство гнева, или обиды за своё самодеятельное начало, которое хоть и ужасалось, но при этом крушило и крушило эти ряды - нет, не было этого, я стояла твёрдо, не отступая и не обращаясь в стороны; битва шла. Он поднял правую лапу, наступая, и вдруг упал, под ним дрогнула почва, из неё вырвалась вода и загасила все его пасти. Проволоки, которые он изрыгнул, опутали его самого, кожа перестала выпускать головы, а те, которые были на нём, лопались как пузыри, воздух, который он сжимал своим телом, распёр его… и я не продолжу. Я стояла вся в грязи, в ошмётках, я не видела его более перед собой, дракона этого; кажется, я продолжала бросать стрелы в ту сторону, где он был, стоя как вкопанная на своём месте, потом я перестала это делать, поняв, что битва окончена. Но я ещё долго стояла, чтобы утвердиться в этом мнении и всё ждала, что из логова кто-то появится, или что он как-то спрятался в нём и сейчас опять выйдет. Из логова пополз едкий дым, потом хлынула вода и бурным током она помчалась в ущелье. Да, пришла тишина от тех звуков, струи прекрасной воды омывали это место. Я наконец сдвинулась со своего места и стала уходить, потом побежала, и уж не останавливаясь, примчалась к себе. Я бы могла что-то ещё рассказать об этом, всё же событие такой важности не может не будоражить память, воображение - образы мелькают, становясь отчётливыми, сменяя друг друга, заяривась светом, искажаясь и метафорируя во что-то ещё. Мне хотелось поскорее сорвать с себя это платье, эти годы невзгод и удушений, я была смелее, чем мне казалось самой, я была частью той силы, которая желала обращения, необходимейшего такого обращения к свету любви. Учитель обрадовался моему визиту, я принесла ему цветы, он поставил их в вазу и они красиво бросали лепестки на стол. Я рассказала ему как всё было и он посмеялся некоторым моим выходкам, потом сказал достаточно серьёзно, чтобы я не жалела об этом моём платье и просил беречь его; я обещала.