Петро Домаха. Те, что уходят

С украинского http://www.proza.ru/2014/06/11/1431

Подсохли, съёжились перезрелые осенние тучи. Подсушились в последние теплые погожие дни. Собрались, точно обиженные, те тучи на севере горизонта небольшой стайкой и терпеливо стали ждать излюбленную дождевую пору. Мозаика золотисто-багряной листвы покрывала скошенные луга, убегавшие к реке. Играла ярко в лучах солнца роса на траве. Срывалась от легкого порыва ветра.

Из густых зарослей черемухи высыпал за наседкой десяток только что вылупившихся цыплят. Семейка потянулась к залитой солнцем поляне. Озабоченная наседка не обращала внимания на журавлиный крик над верхушками деревьев. Кому впереди тёплые края, а кому – зима…

До подворья Луньк`а Вериги, окружённого высоченными вязами и тополями, потянулись отовсюду односельчане. Всех толкала в спину весть: «Дед Лунько помер». Вчера вечером зашёл в сарай, видно, почувствовал боль в груди и непривычную слабость в ногах, лёг на сенник, вдохнул напоследок ароматный запах заботливо высушенной травы и навсегда закрыл глаза.

Через час жена, Вия, нашла его уже остывшим. Нет, она не голосила. Собака на привязи и в самом деле заполошно завывала, а жена поглядывала на задубелые потрескавшиеся ступни мужа, на ременные самодельные сандалии, что ждали хозяина у входа. Поглядела, вытерла набежавшую слезу и прошептала: «Что, Лунько, оттопали босые ноги твои, отходили…»

Два часа спустя деда Веригу скопом помыли, переодели, принарядили, обули в ботинки и положили на широкую лавку. В хлопотах Вия несколько раз наступала на рыжего кота Лемура, что крутился около покойника. Пыталась его прогнать, да всё напрасно. Наконец кот примостился на подоконнике и не мигая уставился на хозяина зелёными глазами.

Около полуночи Вия снова зашла в комнату, где лежал покойный муж, села рядышком.  Догорала свечка в красном углу, коптил напоследок огарок, расплываясь лужицей расплавленного воска на дне глиняной миски. Кот сидел на подоконнике всё в той же позе.

- Пошли, Лемур, - тихонько позвала. - Тут тебе нельзя. Завтра ещё будет день…

Кот даже ухом не повёл. Бабуся взяла его на руки, вынесла во двор, бережно отпустила в темноту.

Кричала наутро полная дочка Вериги:

- Мама! Пойдём туда скорее! Там дохлый кот лежит! Распластался у отца на груди. Я боюсь!

Вия удивлённо заморгала глазами.

- Как он залез в комнату? Дверь вчера за ним прикрыла, когда уходила и выносила кота. Окна закрыты…

Она спокойно сняла мёртвого Лемура, завернула в цветастый платок с бахромой, положила под лавку. Тут ей припомнилось, как кот всегда встречал Лунька с работы. Провожал до дома, тёрся о ноги, урчал. А потом терпеливо ждал, пока муж поужинает и откинется на стуле в добром настроении. И вот, наконец, их взгляды встречаются. Лунько хлопает ладонью себя по груди, кот прыгает и замирает на нём распятием. Замирает на несколько минут, и только кончик хвоста маятником повиливает с боку на бок. В такие мгновения жене казалось, что эти двое слушают стук сердца друг друга.

…Подворье Вериги, нашпигованное разными хозяйскими механизмами и приспособлениями, постепенно заполнялось народом. Гости неспешно и как-то боязливо переступали порог, заходили в дом. А там замирали около покойника, поглядывали на него, шевелили губами, что-то говоря про себя. На подворье выходили уже другими. С клеймом чужой смерти, которое помимо воли проступало в выражении лица, в осанке или в походке.

Кое-кто из ровесников Лунька пытался тут же сесть из-за слабости в ногах. Удобная скамейка у ворот усадьбы собрала трёх дедов-односельчан, лет под восемьдесят. Посредине – дед Ефрасий. Невысокого росточка, худенький и совсем седой. Обычно говорливый, сегодня он сидел задумчивый и молчаливый.

По бокам от него – Джува и Теребко. Теребко обнял руками верхушку резного костыля в форме шара. Опирался на него, чтобы хоть немного унять изматывающую дрожь в руках и ногах. Слева сидел высокий, сгорбленный Джува в чёрном костюме, который на нём казался огромным. Джува, уставившись на искусный костыль, спросил:

- Хороший костыль, это Лунько выточил?
- А кто ж ещё? Тут пять пород дерева, поглядите. Наборный. Десятый год служит. Такого токаря уже не будет…

Теребко передал костыль, а сам сложил крепко ладони, чтобы руки не дёргались. Ефрасий гладил отполированный за долгие годы шар и наконец неспешно заговорил:

- Друг сердца моего умер… Я расскажу вам историю. Как-то раз давно шли мы с ним ночью из Лютенских Будищ. Зима. А каменную дорогу только начали мостить. Камни валяются где попало. Снегом припорошило. Морозяка кусючий такой. И вот на полпути я споткнулся и упал, ногу повредил. Да так, что ступить не могу… Сижу на снегу и прошу Лунька: «Ты один ступай. Дома, в селе сыщешь коней и на санях вернёшься за мной. А я тут посижу». - Ефрасий замолчал от спазма в горле. Его глаза наполнились слезами. Проморгался, вытер глаза и продолжил изменившимся голосом: - Шесть километров нёс меня на себе! Не оставил… Хоть и мелкий я, а все ж за полцентнера весил тогда…

- Крепкий был человек. И не говорите, - поддержал разговор Джува. - Летом стоял у токарного станка босиком. Всё ему жарко ногам было… Сам видел, как Верига прямо босыми ногами утрамбовывал металлическую стружку в ящике.

Теребко в знак согласия закивал.

Оставим на минуту беседу дедушек, чтобы кое-что пояснить. В 1940 году местная «Сельхозтехника» неожиданно разбогатела на токарный многошпиндельный станок концерна Круппа из города Эссен. В придачу к нему Германия поставила ещё и уникальные запатентованные твердосплавные резцы «widia», которые не тупились даже когда резали самую крепкую сталь.

В 1943 году, отступая, войска Вермахта прихватили с собой тот станок, так как он мог, например, легко вытачивать стволы прославленной пушки Второй мировой - FlaK41, знаменитой «восемь-на-восемь». Говорят, что не довезли - станок громоздкий, а драпали слишком шустро. Как бы там ни было, но в 1945-м, уже из Магдебурга, подобный станок привезли как трофей. Сметливый Лунько Верига приспособил крупповскую технику для ремонта комбайнов, тракторов и сеялок.

Побудить Лунька разуться и ходить босиком могло много причин: теплый летний ливень. В такую погоду его ступни сорок пятого размера месили грязюку, а она щекотала, вытекая и булькая между пальцами.

Или лишняя чарка горилки, обычно после работы. Вот тогда ботинки на шнурках болтались на плече, а Лунько шёл босиком посреди улицы и, слегка пританцовывая, чеканил пятками землю.

Или раскалённое помещение инструментального цеха летом. Тогда босые ноги Лунька вбирали прохладу бетонного пола, покрытого кафелем.

А ещё ранняя роса лугов на косовице; вечерняя прохлада песчаного пляжа притихшей реки; пора, когда шёл за конным плугом по весенней или осенней пашне; и даже первые хлопья снега, что выбеляли подворье Вериги, заставляя его носиться босиком.

Но вернёмся к воротам дома Вериги. Для своих лет хорошо ещё видевший Теребко разглядел, что по улице приближается Стефка Ярчаковна.

- Вон Стефка идёт!- выдохнул.

Три слова магически подействовали на дедов. Беседа стихла. Все напряженно вглядывались в женщину в чёрном платке, которая приближалась странной походкой: бочком, точно на ощупь. Голова немного запрокинута, а левая рука слегка вытянута вперед.

- Она совсем ослепла? - тихо спросил Ефрасий.
- Я как-то спрашивал. Говорит, светлое небо отличает от земли. И супротив света мы для неё точно тени. Различает силуэты деревьев и домов, - шепотом ответил Теребко.

Недалеко от ворот Стефка остановилась, прислушалась, почтительно пропустила наседку с цыплятами, которые переходили дорогу. Потом зашла на подворье. Люди расступились, дочка Вериги взяла её под руку и повела в дом. Кое-то из женщин, разжигаемых любопытством, потянулись за незрячей гостьей. Скоро они разнесут по селу приукрашенные фантазией минуты прощания Стефки с Луньком.

А на самом деле всё прошло у всех на виду искренне и просто. Дотронулась до груди мужчины, провела легонько ладонью по лицу усопшего, чуть задержала руку на его лбу и сказала:
- Я всё ещё люблю тебя, Лунько.

И тихо вышла из дома, гордо неся свою голову, взгляд её блуждал над головами толпы. Провожала Вия печальными глазами Стефку Ярчаковну, смотрели вслед со скамьи поникшие деды.

- И как она сорняки на грядке полет? - снова спросил Ефрасий.

- Она их выщипывает, пальцами вырывает. На ощупь, - ответил Джува. Помолчал. - Жена моя видела… Пришла и плачет. Говорит: ни одного сорнячка. Цветник прямо пышет… Другого такого нет нигде. Прочеши село насквозь и не найдешь лучше. Вот ведь напасть: вырастить целую плантацию цветов и их не видеть…

- У Стефки, ещё когда она в невестах ходила, лучший цветник был, - вспомнил Теребко. - Да и сама она как цветок была! А что стало… Все скоро в землю ляжем…

Деды снова затихли. Каждый думал о своём. Они знали друг друга сызмала, и потому молчание никому не мешало. На верхушках тополей неподалёку перекликались два ворона.

После паузы Теребко первым прервал молчание:

- А что? Или я неправду говорю? Сколько нам осталось? Много пережили… Отчего, например, у меня руки трясутся? Я думал, это, наверно, те проклятые вёдра в детстве их подорвали. В сорок седьмом… Да вы ж знаете, каких бед тогда голод натворил… Пацанами ещё были. Мне девять годочков. А нужно встать затемно. И бежать в конюшню, и залечь в яслях. Коней всего шестеро, а голодных ребятишек – хоть отбавляй. Если проспал, припозднился, то в яслях уже кто-то занял место. Придёт конюх, шестеро будут возить воду на поле, а тебе не повезло. Тебе ходить по стерне целый день и носить воду жницам. Десять килограмм ведро, и в тебе… может, чуть больше. И все это за одну галушку с кулак. Жуёшь-жуёшь, а она не глотается… Стерня так наколет голые ноги, что ниже икры живого места не найдёшь. Приду домой, мама глянет на те покалеченные ноги, а они чёрные от пылищи. И давай их отмывать.

Дед Теребко замолчал ненадолго, проглотил комок и продолжил:

- Стыдно сказать, я обмочился тогда от боли…

Вдруг дед Ефрасий подскочил, прислушался к шуму и оживлению на подворье, не своим голосом просипел:

- Нашего побратима, друга сердца несут!

Деды дружно замерли навытяжку у ворот, спинами ко гробу. А потом обречённо пошли гурьбой за грузовиком с покойником по узкой извилистой улочке. Проводили до центральной улицы села и повернули назад. До кладбища ещё целый километр. Путь, который не одолеть их старческим ногам.

Сели снова на завалинке, растерянные, молчаливые. Собака неприкаянно бродила по двору. Непривычную тишину, что заполонила усадьбу, изредка нарушало квохтанье наседки, доносившееся из кустов неподалёку.

А там, на погосте, случилось такое, что со временем тоже вдохновенно дорисует людская молва. Вия положила мёртвого кота в цветастом платке в ноги Лунька. «Канонический» священник запротестовал против такого грубого нарушения церковных канонов. Но Верижиха была непреклонна:

- Кот умер на груди у мужа. И они будут лежать в гробу вместе, отче.

Возвращались односельчане с кладбища небольшими группками. Громко разговаривали и резво жестикулировали забулдыги в предчувствии скорой рюмки. К сидящим в сторонке сановитым дедам на завалинке подошёл далекий родич Лунька Вериги, приехавший из города.

- По всему видать, вы хорошо знали покойного. Скажите, пожалуйста, Лунько ведь когда-то построил самолёт. Куда тот подевался?

Деды переглянулись. Ефрасий усмехнулся украдкой. Теребко ткнул своей клюкой вперёд:

- Вон там в кустах кабина валяется. И пропеллер.  Лунько только один раз и  взлетел. От этого забора и до речки. Вон туда вниз. Говорил, что тяжело крутить педали. Глаза на лоб лезут от натуги. Чтобы взлететь…

Далекий родич Вериги нашёл в кустах остатки фюзеляжа с брошенным гнездовищем посредине. Там наседка недавно высиживала осенних цыплят. Ржавые цепи от велосипедов переплелись, какие-то алюминиевые трубочки, шестерни да наполовину истлевший деревянный пропеллер… Вот и всё, что уцелело от самодельного летательного аппарата Лунька.

Быстро смеркалось. Дымила осенняя река за лугами, выстуживалась, щедро отдавая своё тепло. Опустело подворье Вериги, разошлись по домам и деды-побратимы. Поблескивали электрическим светом окна в домах. Наступала дивная пограничная пора на селе, когда брали своё сумерки. Вся живность прислушивалась, будто стряхивала с себя тяжесть прожитого дня и готовилась к ночи. Вдалеке за рекой тревожно перекликались журавли.

А мне, случайному свидетелю этой истории, все же хочется верить, что в такую сумеречную пору босые ноги Лунька, которые исходили и это подворье и эти луга, теперь перебрались на небо, чтобы бегать там среди звёзд.