Планета неродившихся детей
Планета неродившихся детей
Безумный роман с элементами фантастики
Оглавление
Глава 1. Я – Гулливер. Она – моя маленькая Эльф ……………………………… 4
Глава 1.1. Планеты появляются всегда ……………………………………..……… 13
Глава 2. Не знаю, что произошло, но она изменилась …………………………… 20
Глава 2.1. Не смотря на то, что у Фартучка не было семьи, он души не чаял в детях……………………………………………………………………………………. 28
Глава 3. Не знаю, что испытывает молодой человек …………………………… 34
Глава 3.1. Это произошло ночью ……………………………………………………… 39
Глава 4. Я в панике. Не знаю, что делать.………………………………….………… 46
Глава 4.1. Прошел день. После дождя бывает ясно, но после такого дождя выдалась на удивление странная погода ………………………………………….. 52
Глава 5. Я шел мимо детской площадки…и замер на мгновение ………………. 60
Глава 5.1. На душе было тошно…и никто ничего не предпринимал …………… 66
Глава 6. И я пришел. Утро. Примерно десять.………………………………….…… 76
Глава 6.1. Корабль улетел, но стояла другая проблема ……………………………. 82
Глава 7. Я прибежал к ней, еще не было восьми …………………………………… 88
Глава 7.1. Перед ними лежали развалины…. клубы дыма и едкая гарь стелилась по земле ……………………………………………………………………… 93
Глава 8. То, что я сошел с ума, мама Эльф поняла с того самого дня, когда меня увидела …………………………………………………………………………….. 100
Глава 8.1. Итак, малыш хочет есть… как насчет хорошей тарелки со съедобными штуковинами? ………………………………………………………….. 105
Глава 9. Наши вернисажи начались …………………………………………………… 110
Глава 9.1. Чтобы дойти до места назначения, нужно подготовиться …………… 118
Глава 10. Не успел я оглянуться, как наступил очередной уикенд ……………… 126
Глава 10.1. – Что бу…? – автоматически возник вопрос на случившийся инцидент………………………………………………………………………………….. 136
Глава 11. Прошел месяц или мне это показалось?…………………………………… 143
Глава 11.1. Если ранее мы видели планету, ограничиваясь… то сейчас мы совершим прыжок на другую сторону………………………………………………... 152
Глава 12. Ее голос дрожал, но продолжал говорить …………………………………. 159
Глава 12.1. И работа закипела. С перерывами на обед, ужин, ночью и днем.……. 166
Глава 13. Жили-были двое………………………………………………………………. 174
Глава 13.1. Так они сидели каждый день и скрывались в убежище……………….. 181
Глава 14. – Садись, – сказала она холодно …………………………………………….. 189
Глава 14.1. После того небольшого инцидента все изменилось ……………………. 194
Глава 15. Мой отец решил приехать…сам виноват, без предупреждения нагрянул……………………………………………………………………………………. 201
Глава 15.1. Жили-были три таракана, Карл, Густав и Давид ………………………. 213
Глава 16. Вернемся к нашим рабочим моментам …………………………………….. 219
Глава 16.1. Двор был заполнен скульптурами. Малыш лепил и не мог остановиться………………………………….……………………………………………. 226
Глава 17. Ну, конечно, как я сразу не сообразил. Я всегда хотел …………………... 231
Глава 17.1. Прошло три дня. Долгих и мучительных ………………………………... 236
Глава 18. Роза Марковна стала ко мне относится более спокойно ………………… 246
Глава 18.1. И они спустились в это «жерло вулкана»……………………………….. 253
Глава 19. Она была не против, если я встречаюсь с друзьями …………………… 260
Глава 19.1. Это произошло после обеда ………………………………………………… 265
Глава 20. Девушка жила на окраине… казалось, что я еду совершать преступление………………………………………………………………………………. 272
Глава 20.1. Утро наступило неожиданно ………………………………………………. 279
Глава 21. То, что я написал заявление об уходе, знал только я и мои коллеги … 287
Глава 21.1. То, что произошло… непредсказуемо …………………………………….. 292
Глава 22. Все равно мне нужно было время …………………………………………… 297
Глава 22.1. С улицы послышалось мяуканье. Наши друзья вздрогнули.…………. 303
Глава 23. Мы договорились… годовщина… достаточно сделано глупостей …….. 307
Глава 23.1. Ночь была таинственной ………………………………………………….. 312
Глава 24. Хочу поделиться одним секретом. У каждого есть свои тараканы, и я не исключение……………………………………………………...……………………. 317
Глава 24.1. Вернемся на кухню в замке. Сделаем это ночью. Сейчас тихо ………. 321
Глава 25. Мне позвонил Костя и сказал, что продает свою машину ……………… 330
Глава 25.1. Утро наступило неожиданно…народ шел за Фартучком ……………… 334
Глава 26. Мама тоже будет ходить. Об этом мне сказала моя Э. …………………… 338
Глава 26.1. Планета вернулась на свою ось и постепенно стала раскручиваться .. 343
Глава 27. Они приехали ночью. В телеграмме черным по белому – «12.05. Казанский вокзал, встречай с букетом и солью».…………………………………… 348
Глава 27.1. То, что Фартучек принял новые полномочия, не воспринималось всеми так, как хотелось.…………………………………………………………………. 353
Глава 28. Я загулял. Пропал на несколько дней. Поступил очень безалаберно, но мне было плохо.………………………………………………………................................ 357
Глава 28.1. С утра Фартучек себя отлично чувствовал………………………………. 360
Глава 29. Все нормально, мои герои стали послушны. А-та-та …………………….. 364
Глава 29.1. Неприятности и на этот раз обошли стороной…не значит скучно …... 367
Глава 30. Восьмой месяц – время, когда ребенок становится милым ……………. 371
Глава 30.1. Народ собрался в двенадцать на главной площади ……………………. 374
Глава 31. На новый год мы не ездили в тепле страны, хотя я рисовал лазурный берег как-то вечером после бокала красного вина …………………………………... 378
Глава 31.1. После открытия памятника место облюбовали ………………………… 381
Глава 32. Приезжать без звонка – это у нас видимо семейное ………………………. 384
Глава 32.1. Ракета была завершена…ее блестящая основа отражала лучи и пускала мириады солнечных зайчиков ………………………………………………. 388
Глава 33. Осталось совсем немного. Месяц и все. Я был как на иголках …………. 392
Глава 33.1. Все спали… в эту ночь особенно хорошо спалось ………………………. 395
Глава 1. Я – Гулливер. Она – моя маленькая Эльф
Я – Гулливер. Она – моя маленькая Эльф. Так нас зовут. Конечно, у нас есть имена, данные нам от родителей – Паша и Тоша, но я зову ее Эльфик. Она меня Гульфик.
Я – потому что высокий. Метр девяносто пять. Она – потому что маленькая. Метр и еще половинка. Так что я ее выше на целых сорок пять сантиметров. Почти на треть.
Это она меня так назвала. Как только увидела. На Чистых прудах. Дело было осенью, кругом желтые цвета в листьях и серые в куртках. Мое «любимое» время года. Именно тогда наступает хандра, когда самый лучший способ борьбы с ней – устраивать кинононстоп. Я запасался бабинами (так я называю носители фильмов), преимущественно на осень. В моей осенней фильмотеке было порядка ста фильмов. Были и другие, сваленные в ящик в кладовке – от дурацких попкорновских комедий до видео с моими бывшими подружками. Последние не содержали в себе ничего непристойного, они просто были, что уже немаловажно, и лежали на самом дне, чтобы другим повадно не было. Чтобы кинодоза подействовала, нужно проглотить три-четыре фильма за раз. Конечно, ночью. Днем – ты находишься за пределами своего домашнего кинотеатра, пытаешься протолкнуть через себя серость будней, а ночью – в кресле с пультом в руке, чтобы изредка дать себе возможность повторить нереальный кадр. Еще и еще. Ночь - это твое время. Ты и семнадцать дюймов. Тишина и до утра – совершенно другой мир, который позволяет забыть про этот запах гниющих листьев и затянутое небо. Мир, в котором ты совершенно один, но в то же время не совсем. На экране с тобой и саблезубые тигры и роботы, говорящие на странном языке, примесь китайского и русского, там и маленькие дети со сверхвозможностями, перелетающие из одного каньона в другой, пришельцы, которые хотят захватить город или просто попробовать еду в супермаркете. Когда шли титры четвертого фильма и за окном брезжил рассвет, я с грустью вздыхал – наступал очередной день бесконечной осени.
Мне повезло! Она тоже была из рода осенних меланхоликов. Нашла меня по знакомым (через брата моего коллеги, который знал ее маму) и позвонила, когда я был на второй части «Чужих». Она тоже была для меня чужой, но узнав, что в ее коллекции покоится не смотренный мною Кинг, я возбудился и назначил встречу на Чистых прудах. Мы договорились в субботу на три после полудня (как раз проснусь). Перед этой встречей – ночь Спилберга и взлохмаченные волосы в зеркале под утро. Я не успевал к назначенному часу, проснулся в два дня, выскочил, прихватив яблоко, которое скатилось по лестнице и стало добычей нижних ступеней – яблочный сок с мякотью занял две параллельные плоскости и нижнюю часть стены. По дороге я смутно вспоминал разговор, который был вечером. Она как-то интересно выражается. Не так как все.
- Ты Паша. По ночам сидишь и портишь зрение под синематограф на пиратских копиях. Я Тоша, твоя копия. Только лицензионная.
Я только мычал в трубку и с каждой ее новой фразой насыщенной интересными оборотами и редкими метафорами, понимал одно, что она, как и я коллекционировала фильмы, и мы встретимся, чтобы совершить обмен. Ей фильмы про необычных людей и существ в том числе, от музыкантов до пауков, мне – про разные планеты. Она жила на Яузском бульваре в том самом втором доме, который торчит своими отростками в виде горняка и девушки с колосьями пшеницы. Так что ей было близко. Я жил на Багратионовской, в двух шагах от Горбушки и мог, конечно, обменивать там, но процесс обмена с человеком на улице (в парке, бульваре) был более живым, нежели скачивание с торрента или покупка в большом супермаркете.
В тот день шел дождь. Деревья склонились к воде и женщина с двумя пакетами кормила водоплавающих птиц, которые замерли (наверняка от сырости) и были похожи на деревянные фигурки. На мне джинсы, ботинки-скороходы, пуловер с синими зверюшками и шарф, связанный неизвестным (из магазина). Я иду и пинаю невидимый шар из каучука, точнее качу его. Для интереса. Можно просто гулять, смотреть на прохожих и дышать воздухом, но это не по мне. С каучуковым шаром как-то сподручнее, точнее сподножнее. Я обошел пруд дважды, трижды подходил к Грибоедову, кидал ему шар, тот был на реставрации (вокруг него стояли леса и мужик в оранжевом комбинезоне тщательно затирал ему ботинки шкуркой) и поэтому не мог полностью отдаться моей игре. Через пять минут подошла она. Брюки-клеш черного цвета и вязанная кофта с кляксами на самом животе. Она мне показалась миниатюрной. Сразу захотелось сесть на скамейку, чтобы говорить, не подгибая колени, не думая о том, что кто-то смотрит в твою сторону, думая «какая странная пара, интересно как они целуются». Скамейки рядом не оказалось.
– Гулливер, – сказала она и тут же повторила с нажимом на «р» – Гулливер-р. Меня поразила ее открытость. Так сразу – без «добрый день» и прочих норм, про то, что я не хочу говорить и соответственно то, чего бы я не хотел слышать в свой адрес. Хорошо. Я тоже так могу и в мыслях назвал ее Эльф. Через неделю я сказал ей об этом. Ей понравилось, и мы стали жить с новыми именами.
Не в росте дело. Я показался ей симпатичным, не таким как все. По статистике – маленькие любят высоких. В целях самозащиты, Да и удобно знаете. Это второе, что она сказала про меня. То, что я удобный. Я переспросил. Она сказала, что за орехами хорошо ходить. Потом она сказала то, отчего я покраснел. У меня итак на редкость яркий румянец, а тут:
– Высокие – хорошие любовники.
Так и сказала. Черт. Мне не хотелось переспрашивать про то, что у нее было с рослыми. Наверняка было, раз так говорит. Но меня это не так тронуло. При первом знакомстве тебя это мало волнует. Разве что спустя некоторое время. Но в первый час – легкий налет равнодушия на все время беседы. Ты независим, у тебя яркая насыщенная жизнь и встреча с новым человеком лишь одно из дел, не самое важное, конечно. Она не стала развивать эту тему, а сразу перешла на деловую ступень, где маячили герои любимых фильмов. И мы стали говорить. Я – про планеты, на которых живут не такие как мы, а она – про землю, которую населяют те, которым от скуки приходится снимать такие фильмы, которые смотрю я, и строить дома, похожие на бутерброды. Про бутерброды я не совсем понял, но не стал спрашивать. Не хотел показаться недогадливым. Потом я ее проводил до арки, и долго ходил по Покровскому бульвару, по его неровностям, чтобы заглушить в себе то, что возникло. А возникло то самое чувство, которое заставляет сердце биться, и красит жизнь в новые цвета, например – из темно-коричневого в сочный зеленый. В голове «здравствуй мир» из советского времени, длинные белые платья на витринах и прохожие-пришельцы из «Марс атакует!». Пришлось вернуться, догнать ее на третьем этаже перед дверьми, когда ключ был в замке и совершено два оборота. Один оборот и мы бы не могли созвониться. Она вытерла мой лоб своим свитером, так просто одернула его и провела по лицу. Я снова покраснел, но второй раз краснеть проще. Спускался я по лестнице, а аромат ванили преследовал меня до самого метро. В подземке он смешался. Только за это ее (подземку) можно не любить. За то, что оно портит первое впечатление. Но оно было сильнее какофонии звуков и запахов.
Я – Гулливер. Не долговязый, верзила какой. Она назвала меня достойно. Как того могучего человека, который спас маленький народец. Он был героем. Об этом я думал, едва не подпирая головой потолочную часть вагона. Реклама детских игрушек – головоломки, которые наладят голову. Всего две головы на одном уровне с тобой. Душно – наверху всегда жарко. Я был наверху чаще, чем все остальные. В руке три диска, одна ночная кинодоза. «Нечто». Старенький с Расселом. «Мгла» по Кингу и «Пятый элемент» с Милой Йо. Она забрала – «Уж кто бы говорил», все три части и «Неспящие в Сиэтле». Я не знал, что этот фильм мы будем смотреть вместе. Тогда я думал, что она – ни на кого не похожа. Это меня к ней и притянуло. Высокого к маленькой. Башню к маленькой постройке. Монументальному строению к миниатюре на фреске. Сейчас я уже не могу сказать, что она – мини, а я – макси. Она крупнее, чем кажется на первый взгляд.
Гулливер и Эльф. Так мы существуем уже год или больше. Или меньше? Ей виднее. Девушки всегда точны в датах. Они знают, когда день рождения у моего лучшего друга и год рождения Джексона. Про високосный год, юбилей старейших радиостанций и ночных клубов. Она знает, во сколько нужно пить шампанское в новый год – во время ударов или после, дождавшись пока отгремят куранты. Ей подвластно время. Черт, как я люблю говорить о ней. В этом есть что-то эротичное. И не обязательно говорить про ее белье или тело, хотя это тоже очень приятная тема, но достаточно сказать, как она смотрит в окно – это же шедевр. Как она ест мороженое или виноград. Невозможно оторваться. Как плывет под водой – плавно и едва слышно. Или как она называет меня ночью…Да, мы Гулливер и Эльф, но не только так…. У нас есть много прозвищ и в них мы еще совершенствуемся. Например, когда я читаю новости, она любит называть меня Газой (от слова газета и коза). Когда гуляем по улице и я что-то рассказываю, то в тот момент я – Петр Первый и государь тоже. Когда она звонит мне ночью, а я уже сплю – она колобом.
Но самые лучшие прозвища – в темноте. Там открываются такие обширные горизонты. В момент сближения, кажется, что у нее срабатывает генератор имен, и она меня начинает называть и ее не так просто остановить (да и зачем останавливать)… по всему алфавиту. По восемь-десять на каждую букву. Иногда я ее не догоняю в умении, и мне помогают подсказки. Сперва, по фруктам (вишенка, апельсиновая долька и прочее), затем в ход идут овощи (не все, назвал ее как-то арбузиком…), далее конфеты, все, что может быть сладким – Бизе, торты, пирожные, печенье, цветы, авто (мою заводят пузатые авто – «Жуки», «Матиссы»). Предметы искусства – идеально подходят для ночных бдений. Я не так много знаю, но выкручиваюсь. Ну, надо же было ее назвать вместо Джоконды – Анакондой. Но она мне хорошо ответила. Назвала буриме. Кто это?
Сейчас мы лежим в ванной. Вокруг много пены и плавают резиновые жирафики (мои любимые). Горят две свечи по краям, благодаря этому свету пена искрится, как фантастическая масса. На стенах искаженные силуэты наших скрещенных рук, которые то и дело ныряют в бархатистую воду. Мы создали волшебное озеро и поместили в него свои тела, чтобы они тоже приобрели некоторые чудодейственные свойства.
– Я тебя люблю, – говорит она и лепит из пены сердце. У нее это хорошо получается. Я отвечаю. В моей ладони сердце напоминает мочалку. – Ты мой самый лучший друг, – продолжает моя Эльф и делает мне на спине крылья. Я похож на ангела, пожимаю плечами – я пытаюсь взлететь, но пока я не успел это сделать, моя снежная (по цвету) леди погружает мою голову под воду и устремляется вместе с ней. Там она целует, делает что-то еще, я ничего не понимаю, так как бурлит вода, и она меня целует, попадая не только в губы. Я выныриваю – ее нет и только большой пенистый шар передо мной. Я сдуваю с нее эти воздушные скопления, и открывается ее лицо – взбудораженное и счастливое.
Мне нравится ее манеры. Некоторые называют это тараканы или причуды. Я не очень люблю тараканов, и представить их в ее миниатюрной голове очень непросто. Этих существ я обозвал чудаканами. Ей понравилось. В моей голове они тоже есть и часто переходят из моей головы к ней и наоборот. Ночью они перелетают. Например, вчера она приготовила мне сладкий суп. Обычный борщ, только с добавлением сахара. Однако вкусный. Иногда я думаю, какой бы она стала хозяйкой. Но эти мысли всегда прерываются. Наша с ней жизнь постоянная прерывается какими-то новыми событиями. Иногда я ее называю Жоркой за поглощение всего без разбору. Сперва это капоэйра, завтра готовим суши в ресторане под открытым воздухом. Обязательное участие в марафоне по бегу. Если она пропускает какое-то важное событие, то горюет. По-настоящему. Как будто горе, какое у нее случилось. Мое дело – успокаивать. Я не очень люблю ходить по ночному городу и пить какую-то новую бурду, именуемую вином, на дегустации и участвовать в акции «экологический сентябрь», но ей-то от этого хорошо, а я знаю, что должен сделать все возможное, чтобы она улыбалась и все такое. Почему? Потому что она для меня все. Сказав это, я даже вспотел. Признание – это тоже непросто. Сказать люблю – не просто, но мне с каждым днем становилось все проще это делать. Она сама не знала, что учит меня говорить это трудное слово, которое я никому кроме родителей не говорил. Да, еще одной девушке, но у меня при этом был такое выражение лица, и тон был, словно я делал одолжение. Мол, люблю, только отвяжись. А сейчас, люблю, спроси еще, люблю же.
Да, я забыл, что в ванной. Свет такой, какой должен быть при видении сна. Там никогда не бывает полный свет. Включена дежурка, много теней и избранные персонажи. Пена. Два странных, покрытых белым веществом существа. Она дурачится. Погрузилась и пытается говорить под водой. Что-что? Не понимаю. Ага, говорит о каком-то красивом месте, в которое мы обязательно должны пойти. У меня дежа вю. Пару недель назад мы тоже лежали в ванной при такой же фантасмагории со светом, и она задала мне вопрос, суть которого неожиданно материализовалась:
– Ты знаешь, что значит сон в шалаше?
Тогда я подумал, вот так вопрос. Знаю ли я что такое сон или как устроен шалаш…вспомнилась поговорка про милого и рай. Она же никогда не говорит попусту о каких-либо вещах. Все, что она произносит, обязательно имеет смысловую нагрузку. Если она произнесла – баня, то будет жарко, дорога – устанут ноги, люблю, то будут опухшие губы и ноги налиты свинцом примерно неделю до новых придумок, которые обязательно будут. Сейчас сон, да еще в шалаше?
– Было, – сказал я в тот день, припоминая наши походы по недалекому Подмосковью. – Ты же помнишь. Точнее помнят затекшие члены и как мы добирались до станции с хлюпающими носами.
И тут же мои пальцы перевоплотились в покорителей гор, изредка проваливающихся в рыхлый состав пены (горы). При этом она озвучивала – разговаривая, закрывая попеременно, то одну, то другую ноздрю.
– Да, мой Хлюша. Песня Хлюш удалась.
Мне казалось, что я в свои двадцать пять, закончив биологический институт, и проведя значительную часть жизни в поисках спутницы, наконец, дождался ее. И пусть с ней я всегда рискую попасть в капкан и оказаться на трассе Москва-Тверь в кришнаитской одежде с бубном в руках, могу простоять под дождем, пока она пробует на вкус капли с водостока, я знаю, что мне хорошо. Она меня вдохновляет, смешит, у нас с ней все хорошо в постели – она не остывает, а что впереди – загадка. Для нее тоже. Она наверняка не знает, что через неделю запишется в секту «Белое братство», откуда я ее буду спасать. Я-то точно не запишусь никуда, разве что в шахматный клуб или клуб «возвращение в детство». У Эльф проездной в ту сторону. А я пока езжу зайцем.
– Так вот сон в шалаше – это проверка на прочность наших чувств, – неожиданно сказала она. Это не в ее стиле. Поверка чувств? Странно. Для нее все эти сентиментальные штуки чужды. Она любит спать, когда вокруг все не спят, а бодрствовать при обратном. В ней все наоборот. А сейчас эта проверка. Я не очень люблю, когда проверяют тебя на твою сообразительность. Это для примера. Мне кажется, как только ты начинаешь проходить тесты, то результат всегда хуже реальных вещей. Ты значительнее умнее, но результаты будут показывать, что ты далек от гения. И если сейчас мне нужно будет доказать свою любовь, то я провалю первый же этап. Просто все эти тесты – одинаковы. Они могут помочь обычной паре. Мы – не такие как все.
– Мы же в этом нуждаемся, – сказал я и стал искать под водой эрогенную зону, понимая что, погрузив руку, я уже попал в нее. При этом продолжал говорить, ожидая, что эта тема прервется в более легкую и непринужденную. – Проверка? По слюне или по чему-то другому? Взвесим сколько моей слюны или чего-то другого ты проглотила при поцелуях. Или при чем-то другом. Цистерны две. Или же нет, там нужно построить шалаш для всех наших друзей. Я бы тогда предложил не шалаш. Шалаш – это только для двоих. Лучше – терем. Этажей семь. На первом – столовая, на втором – боулинг, на третьем – спальня, на четвертом тоже – спальня, только для гостей. На пятом, шестом и седьмом можно сделать сауну и бассейн.
Она завертела головой. Когда она так делала, то была не довольна. В таких случаях нужно во всем с ней соглашаться. Я уже понял. Если мы начинали что-то новое, то мы пусть и прерывались на другое, но при этом заканчивали прежнее. Так и сейчас – тема была не до конца усвоена, и она не могла перейти к следующей. Тем более у меня была вовсе и не тема, а скорее что-то разминочное между темами. И вот я, молча внимаю, моя рука застыла под водой, на время, забыв про намеченные координаты. Такое ощущение, что я ее немного боюсь. Но разве к любимой женщине должны возникать не все чувства сразу. Мои чувства были для нее открыты. И страх в том числе.
– Нет, но там будут тысячи семей, – сказала она. Это меня насторожило. С ней меня редко что беспокоило. Сперва да. Первый месяц. Когда она пригласила меня участвовать в ночном марафоне по заброшенным стройкам, где я навернулся и заработал на треть жизни красивый шрам на голени в виде секиры, я дал зарок не встречаться с ней больше. Но встретился и второй и в третий. И в четвертый раз, когда мы сделали стрижки под пришельцев, я понял, что связан с ней надолго. С такой прической я как бы подписал договор.
– Мы разве семья? – хотел задать вопрос я, уже открыл рот и уже произнес слово разве, но продолжил иначе – разве..емся. Сейчас правда конец августа, но раз там будет такое количество людей, то…Но передавали снег. Снег в августе. Мы превратимся в два айсберга – большой и поменьше.
– Ничего, ты меня согреешь. Тем более такие аномалии к чудесам. Разве ты перестал в них верить?
И мы съездили. Куда-то под Смоленск. Целая неделя на воздухе. Там было очень хорошо. Действительно – множество семей. Мы, наверное, были самой маленькой семьей. Нас называли семейкой. Как трусы. Были акции, бесплатные напитки и каждый день каша из одного котелка. Я носил дрова. Она танцевала. Как в басне про стрекозу и муравья. Но в темное время суток от Крылова не оставалось и следа. Ночью мы пополняли наш словарь имен. И снег был, и было немного холодно, но мы знали способы согрева и даже помогли некоторым освоить их. На словах, конечно. Потом мы приехали, продолжали осваивать город и помечать галочки благодаря сайту «зовем». За последнюю неделю – поющий автобус в Мураново-Абрамцево (до хрипотцы), японское кино и ночь в клубе в костюмах, сшитых за одну ночь. Вчера были в гостях у одного йога. Он закинул ногу за голову, и у меня началась мигрень. Странно, что голова прошла после того, как этот мастер по скручиванию вернулся в нормальное вертикальное состояние.
Сегодня отдыхаем у меня дома. Так честно. Одни выходные у нее, в следующий уикенд – пачкаем мою квартиру. Отключили телефон и звонок. Раньше я думал, что это очень сложно сделать. Оказалось, что нет ничего проще. Нажал на кнопку, и ты свободен. Я подогрел вино, но она от него отказалась. Я пью вино, она – сок. Странно, она никогда не отказывалась от алкоголя. Да и вода сегодня не такая горячая как обычно. Сейчас она говорит про магазин теплых вещей. Хотя сроду в него не ходила. Это больше походит на какую-то новую игру, про которую я еще мало чего понимаю, потому что чего-то не знаю, как мне кажется. Нужны факты, но она что-то скрывает или ждет удобного момента. Она страшная интриганка.
– Представляешь, прямо перед домом, – говорит она вдохновенно – так дети говорят о магазине игрушек и шоколада. – Выходишь за угол, а вот и он. Не думала, что он так близко. Сколько лет живу и все мимо. Я только на Покровке и просыпалась всегда. А в окне эта вывеска «ремонт обуви», точнее «тномер ивубо». Закрывает всю видимость.
Мне стало смешно. Я сразу представил планету, населенную такими существами, которые не только делают все наоборот, но и видят и ходят, разговаривают, конечно. Это мне хотелось озвучить. И я даже начал.
– На планете Ялмез живут кеволечи, – сказал я с диким восторгом. Она непременно меня поддержит. Она специалист по поддержке. Профи по придумкам. Я ждал от нее – она должна придать этим личностям характер, род занятий. Не забыть нарисовать родинки и чернильные пятна самым отпетым. А планету немного помнет. Она точно не будет круглой. В форме лимона. А там еще брызжут лимонные источники. Восторг!
– Ты со мной? – спросила она. – Мне будет нужна помощь.
Какая помощь. Покупать теплые вещи? Мерить. Что она задумала? Она хочет свести с ума продавцов, надев на себя кучу вещей. При этом я буду помогать ей отбиваться от администратора. Ей-то будет не слишком удобно это делать. Она будет похожа на беременную женщину. Какой же она будет смешной. Моя Эльф, как беременная женщина. Это действительно хорошая шутка. Нужно ей сказать. Но я не успел, она прошептала так же как делает это Мила Йовович в «Пятом элементе» в тот момент, когда такси Брюса атаковала городская полиция. Она говорит «I need help». И сейчас эта ванна должна была взлететь, и унестись на полной скорости от городских сторожил. Она повторила, я взлетел выше и направил свой ваномобиль в тихое местечко. Она закрыла глаза, и стала напевать мелодию из «Полночи в Париже».
Что происходит? Странные переходы – от магазина к фильму, потом песня. Вроде все как всегда, но не так. В ее глазах что-то было. Неуловимый чудакан. Так завелась, как никогда. Но если она заводится, в этом есть смысл. Это я понимал и поэтому моя не успевшая родиться планета рухнула в одночасье для того чтобы появилась новая…в каком-то магазине.
– Что есть в том магазине? Там продавцы – ходят на ходулях? Раздают килограмм сладкой ваты на брата? Разыгрывают полет на Луну? Мы обязательно выиграем и поставим шалаш прямо на центральной лунной улице напротив проспекта кратеров. А там новые имена…
– Хватит, – оборвала она. Я просто хотел ее завести. Не выходит. Непременно должно быть что-то из ряда вон. Я подумал, что она заболела.
Из ванной мы выскакивали голышом, пробегали до постели устраивали там фестиваль летающих покрывал. Все, что можно было подкинуть, отрывалось от двух взбудораженных тел и, приземлившись, недолго оставались в состоянии покоя. Сегодня она не сделала этого.
– Я хочу, чтобы ты мне сделал чай с медом, – попросила она. Я чуть не засмеялся. Она ведет себя, как пожилая женщина, с радикулитом и подагрой. – Да, помоги мне обернуть вокруг себя полотенце.
Я смотрел на нее и не понимал. Она всегда была непредсказуемой, но после ванной традиционная пробежка. Разве ее не будет? Но сделал все, как она хочет. Пусть не говорил клятв, но все равно знал, что должен. Сегодня не сделаю, завтра она меня не рассмешит и весь день насмарку. Она часто будит меня утром, не ласковым словом, а новым анекдотом или шуткой.
– Что смотрим. «Планету Ка-пэкс» или «Флинстоунов»? – спрашиваю я. Она воспринимает это без энтузиазма, и просит наши записи в шалашах. Я соглашаюсь.
И мы стали смотреть съемки с этой поездки. Вот я. Не похожий на себя. Всегда так, когда смотришь на себя в записи, то не узнаешь. Я не такой красивый как в жизни, правда? Моя Эльф кивает и словно смотрит какой-то фильм, который не знает, чем кончится. Почему она так напряжена? Я беру ее за руку, она вздрогнула. Прикасаюсь к ее плечу, она хлопает меня по руке. Вот как. На экране наш беспокойный шалаш, сделанный из веток. Сколько я их собирал. Уже стемнело, когда я закончил. Какой-то красный. Тоже мне, Гулливер. Вот она ничего. Всегда выглядит аппетитно. Съемки в шалаше. Почему никто не выключил камеру. Неужели я такой. Никогда не думал. Прикасаюсь к ее ноге и получаю пощечину. Черт, вот те раз! Я хотел повторить то, что было там. В том самом первом доме, который я смастерил для нас. Мне хотелось, чтобы это было синхронно, так как тогда мы забыли выключить камеру и нам достались такие кадры. Мы сидели с ней на диване, каждый в какой-то отстраненной позе и смотрели на части наших рук, иногда ног, слышали наше частое дыхание. Я не заметил, как она уснула. Она любит спать. Я бы ушел домой, но я дома. Поэтому я бужу ее, чтобы она не опоздала на метро. Она нехотя идет в прихожую, надевает куртку, ботинки и, сказав «спокойной ночи», бежит вниз по лестнице. Я бы проводил, но сам чертовски хочу спать. Да она и не просила. Тут близко. У нас тихий район. И главное. Я еще не живу с ней. Мы проводим с ней выходные, иногда будничные ночи. Но до семейных отношений не доросли. По-моему рано еще об этом думать. Сейчас самое веселое время. У меня есть работа, свободные деньги, трачу я их на себя, немного на нее. Жизнь прекрасна. А то, что она сегодня была какой-то странной, это ничего. Завтра наверняка все вернется на круги своя. Выспится, ей приснюсь я, такой большой и красивый и она проснется где-то посреди ночи и позвонит мне по внутреннему телефону, что мол все в порядке, завтра будем отстукивать буги в «Б2» и есть пиццу в «Иль патио».
С такими мыслями я дошел до холодильника, выпил холодное молоко и лег спать. На дворе еще август. Есть еще несколько дней до осени. Надо успеть выспаться.
Глава 1.1 Планеты появляются всегда
Планеты появляются всегда. Рядышком с другими планетами, звездами, теснится им не приходится, так как места всегда предостаточно. Во вселенной, в параллельных мирах, потусторонних, очень отдаленных. Иногда возникают в воображении. Ведь воображение – это самая бескрайняя вселенная. Кто-то очень много думает о другой планете, про которую ничего не знает, а потом раз и все там оживает, становится даже родным. Если в первый раз, когда только подумал об этой несуществующей планете, в голове – мяч, во второй раз он уже обрастает лесами и растекается реками. Только сразу возникает вопрос – а зачем он думает. Ответ прост. Волнует что-то. Или просто от скуки. Вот так лежа на диване можно придумать следующую планету.
Представьте – что мы летим по просторам нашей фантазии на фанталете, летим долго, пролетаем все известные планеты, встречаются какие-то редкие и даже опасные, куда совсем не хочется приземляться и, наконец, наш корабль попадает в жуткий водоворот, нас уносит в сторону, наши иллюминаторы покрылись слоем пыли и нам ничего не видно. Наш корабль неуправляем, все кнопки отказываются работать, но он летит, словно под управлением какой-то неведомой силы. Это сила называется – воображение. Она и вынесет наш фанталет на планету, где очень…темно. Да, но если там будет темно, то, что мы увидим? Может быть, стоит пропустить ее и найти что-нибудь более подходящее. Яркую зеленую планету с чистой водой и морем ягод. Да, но что мы там будем делать? Первый несколько дней нам там будет хорошо – уплетая ягоды и купаясь в речке. Но на третий день мы будем зевать, и думать о чем-то новом. Нам не нужна трехдневная планета, нам нужна такая земля, на которой мы бы захотели остаться. И не потому, что там хороший воздух и условия для жизни, а потому что она интересна. Кому интересна благополучная планета?
Итак, наш корабль попал в космический поток и как жалко, что нам не видно, что перед нами. Датчики показывают, что перед нами планета. Всего в трех милях. Что же это? Серая масса, а не планета. Так это просто наше стекло грязное. Включаем дворники. Они чистят видимость, и нам предстает планета… Какая-то мрачная. Серая. Немного поблескивает. Совершенно непонятной формы – напоминает огурец с пупырышками. …
Мы мягко садимся. На нас никто не будет обращать внимания. Мы будем создавать то, что хотим, а все наши создаваемые предметы – дома, люди, будут автоматически оживать, ходить, разговаривать, не удивляясь, а чего это они так сразу, можно сказать, после рождения, стали ходить, разговаривать и выполнять то, чему надо учиться годами. Но мы – создатели и мы сами придумываем правила игры. Правила этой планеты, которую назовем Эльф. Да, я давно думал об этом, чтобы посвятить планету моему близкому человеку. И вот оно – сбылось. Планета Эльф.
Планета Эльф – серая и не совсем дружелюбная на цвет. Но чем меньше цвета в ней, тем больше закладывается смысла и тайн. Цветная планета вызывает раздражение, а серая – вызывает любопытство.
С чего начать? Планета – это большое государство, где обязательно есть ворота, через которые все входят. Не всех понятно дело пускают и выпускают тоже. Итак, первое, что мы создадим на нашей планете – это таможню.
Люблю таможни. Там такие строгие человечки. У них нет чувства юмора. Но это у тех, кто на земле. А у этих пусть будет отменное чувство юмора. Пусть оно будет главным качеством этих самых таможенников. При таком условии их и берут на работу. Нет ч/ю – до свидания.
На таможне постоянно раздается смех. Они все делают через это самое чувство. Даже когда плачут, они смеются. То есть смех сквозь слезы – это нормальное явление. И слезы сквозь смех. И ругань сквозь смех. И другие эмоции – злость, одобрение, раздражение, ярость все проходить сквозь смех. На такой планете это единственная возможность выжить. Иначе серый цвет съест и нарисует на лицах недовольство и грусть. И пусть моя планета серого цвета – она не грустная. Она счастливая, потому что смех на ней никогда не замолкает.
Наш фанталет приземлился и мечтает увидеть ворота. Нужно их создать. Примерно так…
На таможне горела красная лампочка в форме капли. Она была приделана к большому деревянному шесту (по внешнему виду напоминающего швабру), а сам шест был прикручен к огромной коробке от холодильника. Коробка была обычного размера, просто здесь она казалась большим домом. В этом самодельном доме было все, как и положено в постройке для жизни. Окна, крыша, и даже крыльцо с лестницей и скамейкой около нее. На крыше болтался флюгер в виде белой капли с хвостом.
А что хорошие дома. Планета отходов. Эльф, прости. Но тем оно более интереснее. Ты тот самый человек, который любит все и пропускает через себя многое. Только оно будет выражаться не в событиях, а через предметы. Все, что вываливается во вселенную, попадает на нее. Она словно притягивает нечистоты. Ведь каждая планета имеет строение – ядро, несколько слоев. Наша – в центре – магнит, притягивающий неприятности, точнее всякие штуки с неприятным запахом.
Целый мегаполис. Улица Картонная, рядом магазин поделок из картона и клуб любителей картинга. Далее следует улица Подскользнувшихся. Там обязательно больница (точнее восстановительница) – на ней все падают, так как туда чаще всего попадают арбузные корки, банановая кожура и прочие нечистоты, на которых можно хорошо проехаться. Есть еще и улица Прищепок. По ней невозможно идти без прищепки в носу. Так сильно пахнет.
Конечно, же есть правительство. Оно расположилось на улице Чистопруда. Единственное место, где можно дышать. Точнее было можно. Там и сейчас одинаково пахнет.
Что я все пахнет и пахнет. Надо бы рассказать о том, какой запах заполнил эту местность. Когда портится суп или котлета под подушкой. А когда хлеб становится зеленым или даже черным. Примерно так. Смешайте все это с тем, что можно обнаружить на собачьей площадке или в сарае. Запах тошнотворен. И дышать не так приятно. Но воздух там волнами проходит по этой планете. И если его распознать, точнее видеть, то можно утром находиться на уровне десяти сантиметров от земли, к обеду подняться немного выше, а к вечеру будь добр подняться на крышу – теперь приемлимый воздух только там. Для этого есть детектор, который определяет. Детектор – похож на градусник со шкалой, на нем красная ртутная отметка, которая поднимается и показывается степень загрязнения.
Итак, маленький картонный дом. Так называемая таможня. На ней ничего не написано, только знак «опасно» в виде черного черепа с косточками возвещает об этом. Поле, на котором горы мусора. Видели ли вы когда-нибудь городскую свалку на задворках города? Если да, то увиденное умножьте раз в сто и тогда вам будет проще представить ту картину, которую мы создаем своим воображением. Она находится на самой окраине, вдали от жилых кварталов. Кажется, что только на таможне горит лампочка. Планета, на которой горит маленькая лампочка, и нет больше никакого света. И не понятно, ночь ли это или у них так всегда? Конечно, можно подождать, пока наступит утро или то время, когда у них бывает светло. Да, сейчас ночь. Утро у них наступает, как и у всех только оно мрачное. Солнце еле доносит досюда свои лучи. Поэтому ночи очень холодные. И ничего не растет кроме видеокуса. Он универсален. Из него добывают сок, им умываются и он помогает от всех недугов. Это то, что питает, словно кровь наше тело. И если нет этой крови, то увядания не избежать. Он не должен засохнуть. Все меньше становится этих видов.
Таможня на окраине. Для чего? Кого она может пропускать? Эта планета слишком далеко находится, чтобы заботиться об этом. Но тем нее менее продолжим.
Фартучек сидел перед окном и протирал стекло. Я придумал для него имя Фартучек. Без фартучка он никогда не ходил. На этой планете, куда сваливается вся грязь вселенной, невозможно ходить иначе. На лице у него должен быть респиратор, но он не одевал его, так как привык к этому воздуху.
– Вот работка мне досталась, – говорил он. Пусть у него и было чувство юмора, но он был слишком стар и, вероятно, весь юмор ушел вместе с годами. Хотя у него получалась весело хмыкать – так что при возможном знакомстве с ним, вам точно не удержаться со смеху.– Сижу и вытираю стекла. Да и помощник прохиндей. Спит и не храпит даже.
Говоря это, тем не менее, он делал свою работу очень аккуратно. А то, как же – если он плохо протрет окно, тем хуже будет обзор на шест, где маячила лампочка. Тем более нужно было следить, чтобы посторонние ничего не могли сделать с ней. Например, разбить, или того хуже открутить. Такое неоднократно случалось – пришлось завести Грызлу, чтобы тот охранял. Но Грызла – большое косматое существо, напоминающее маленького медведя по размерам и мордочкой все же смахивающее на собаку, больше ел и спал. Он не понимал, что это работа и ее надо выполнять ответственно. Он грыз лежащую у его ног трубку телефона, в стороне лежал давно обгрызанный провод и сам аппарат. Над конурой – коробке от швейной машинки возвышалась табличка, которую Фартучек приделал, чтобы отпугивать нежеланных гостей. На табличке было выведено:
«Грызла – отгрызет самое главное».
Но то ли нарушители не умели читать или надпись не внушала большого опасения, лампочки продолжали пропадать. Поэтому окно – обзор, чистилось всегда особо. Для этого он приготавливал особый раствор из масла цветка видеокуса и чистил их. Этому он учил и своего напарника, которые менялись каждую неделю. Некоторые не выдерживали. Ведь вся работа и заключалась в том, чтобы чистить окно (следить за лампочкой). Спрашивается, зачем следить, когда можно ее снять и спать спокойно. Но тут такое дело – лампочка возвещала о тревоге. При этом Грызла тут же забиралась в конуру, а Фартучек и его помощник должны были выходить в специальных непромокаемых костюмах из каучука, которые были на них и отражать нападение…
Комната, в которой он сидел, напоминала музей старинных вещей. Старый граммофон, чайников штук пятнадцать, большое количество кухонной утвари, на каждой из которых висела этикетка с датой. На самоваре с погнутым носиком висела дата 11 ноября 2005 года. На велосипедном колесе – 6 марта 2003. На тазике овальной формы – 19 февраля 1979 года. Все они падали с неба. Ежедневно, без разбору. Утром мог свалиться маленький поднос, а к обеду огромный кран и логики здесь не было. Если бы можно получать заранее сводку о том, что летит, тогда еще можно было подготовиться. И даже был изобретена труба, в которую можно было увидеть вселенную ближе. Обычная труба обретала такие свойства при участии видеокуса. Стоило наполнить обычную металлическую трубу этим веществом, подержать там несколько часов в холодной температуре, образовывались кристаллики, которые обладали оптическими свойствами.
Фартучек был одиноким человеком. Он не тратил свою энергию на создание семьи. Попытки были и даже вполне удачные – он был очень привлекательным по этим планетным меркам. Красивые волосы, покрывающие тело, большой нос и смех, от которого сходили с ума местные девушки. Но после второго свидания, он понял, как дамы легкомысленны, и как мелка показалась ему эта жизнь в четырех стенах, и он не совсем понимал, зачем ему это. Он не понимал, что другие находили в этом. Он был тем, кто целиком отдает себя полезному делу. Семья, по его мнению, бесполезна. Она мешает и освобождает других от главного. А главное таилось здесь, прямо под их носом. Мусор сыпался ежечасно и если бы не его бдительность, то он бы давно засыпал планету и дворники, которые работали (когда-то…но об этом позже) в городе в количестве тринадцати человек, не смогли бы справиться с таким количеством мусора.
К тому же он был изобретателем. Например, его устройство – отбрасыватель на основе древнего метода – катапульты – очень хорошо справлялся с утюгами, микроволновками, тостерами и ноутбуками. Правда, некоторые умудрялись прошмыгнуть мимо. Более крупные взрывались – дробушкой – с помощью большого аппарата, стреляющего манной кашей. Манная каша, попадая в предмет, меняла его траекторию и сталкивали с другими предметами, от чего в результате они долетали до планеты в более измельченном виде. Если бы холодильники и самолеты падали в натуральную величину, то планета напоминала бы кладбище.
Другой бы на его месте создал целый город механизмов. Столько материала сыпалось ему в руки. Построил бы роботов, которые бы убирали мусор, завод по переработке. Но дело в том, что он был стар, а одному это было не по силам. Он мог об этом только грезить. И получая с неба что-то новое, например, автомобиль, он отправлял его в утиль.
Весь мусор сортировался. У него были помощники, но на самом деле они ему были не нужны. Помощники были молодые веселые, работали потому что знали, что здесь задержатся ненадолго. Фартучек всегда мечтал, что найдется такой, кто продолжит его дело. Но такого помощника найти было очень тяжело. Тот даже привлекал жителей соседней планеты – Карусели, но там тоже была нехватка кадров. Через три планеты на запад была еще одна маленькая планета – Крошка. Она вымирала. Населения не было и скоро она потухнет. То же самое могло произойти с нашей. Фартучек отправиться на покой и некому будет заменить его. Потом выпадет холодильный дождь, и нет планеты. Но пока у него есть достаточно сил, чтобы бороться и он это делает.
Вытирая стекло, он думал об этом. Сам того не замечая он стал говорить сам с собой. Хотя нет, в стекле было его отражение.
На кого похожи жители этой планеты? Он были похожи на людей, только кожа была немного грубее и бледная от недостаточного солнца. Да еще волосы покрывающие тело, даже щеки. Наверное, это происходило оттого, что солнце светило неактивно, и было очень холодно. Волосы и стали расти, чтобы выжить.
Фартучек хмыкал, то есть смеялся, но мы-то знаем, что этот смех только внешнее, на самом деле он грустил:
– Почему нас так мало? Появилась бы у меня возможность нянчить, не правильно я выразился, учить младое поколение. Я бы смог. Еще немного растений осталось. Примерно на год или того меньше. Не более девяти месяцев. Точно. А я ведь раньше и не думал об этом. Спасать, спасать – вот о чем я думал. Оказалось, что я не спасал, я губил. Надо было заводить семью.
У всех были семьи, но дети здесь долго не задерживались. Экология ни к черту, поэтому все отправлялись на соседние планеты. Там они заводили семьи.
Фартучек понимал, что планете грозит гибель, но он не знал, что можно предпринять для того, что вернуть былое.
– Девять месяцев, – думал он. – Много это или мало?
Когда-то она была чистой. Дома были сделаны из другого материала, более крупного. К сожалению, Фартучек не видел этих домов. Его прапрадед жил в таких домах, На соседний дом упал унитаз с неба, разрушив дом. Его дом был разрушен ночью, когда он, понимая, что дома оставаться опасно караулил на улице. Беды не нужно было долго ждать. Большая ванна упала с неба, превратив его дом в лепешку. В ту ночь не стало около трех десятков домов и в последующие ночи дома разрушались, не взирая на попытки спасти. Но что можно сделать, когда с высоты на полной скорости летит холодильник. Накрывали разным. Любой материал, металл пробивал несущийся предмет. Домов не осталось. Жители вырыли бункеры и стали жить там. Они бы там и сидели, если бы не прапрадед Фартучка – Слюнявчик. Он вышел первым и объявил, что устал бояться и провозгласил войну этой невидимой силе, которая посылает с неба весь этот мусор. Он первым создал новый вид сачков, который отбивает железо и разные нечистоты.
Война началась. Сперва было очень нелегко. За то время, пока жители боялись, на землю высыпалось несколько метров толщины мусора. Его нужно было переработать. Они стали делать из них дома. А что? Дом на основе холодильников. Или телевизоров. Старого самолета. Возникли новые районы. Те, что побогаче – Самолеты, поменьше из картона.
Они жили. Долгое время, пока президент не покинул этот город. Тайно, ночью. Вылетел на единственном корабле, не взяв с собой никого, Сбежал, как крыса с тонущего корабля. Планета напоминала такой корабль. Сбежать с родной планеты, за которую клялся погибнуть – это предательство. Все жители обозлились и стали строить корабли, чтобы тоже улететь. Они не помогали справляться с горой мусора, которая образовалась на месте их жилища. Просто переехали в горную местность, спрятались в пещере, из которой долго не выходили. Так оттуда и не вышли. Они вылетели на новом корабле. На другую планету. Навсегда. Поняли, что здесь делать нечего. «Город обречен», – думали они, и ничего не хотели сделать для того, чтобы думать иначе. Этим тоже предавали свою родину.
И остались только двое: Фартучек и его помощник Тряпка. Да еще Грызла никуда не ушел. Остались еще местные тараканы, размером с тапочек и большие тухи – похожие на обычных мух, только не жужжащие, а издающие вздохи, как будто им тяжело летать.
Может и нам следует покинуть эту планету. Но не отправимся же мы на фанталете за теми, кто оказался предателем. Они будут вести скучную жизнь эмигрантов на той планете. Я ставлю на них крест. Меня интересуют те двое. Они и этот бесконечный мусор, который валится на их голову. Это просто ужас. Но они ничего, не жалуются…на первый взгляд. Фартучек продолжает вытирать стекло и ждать очередного потока с неба.
Скоро наступит утро…а это значит, что времени на спасение останется ровно на один день меньше.
Глава 2. Не знаю, что произошло, но она изменилась
Не знаю, что произошло, но она изменилась. Перемены – ее второе имя, точнее псевдоним, но это не те перемены, от которых гусиная кожа и взрыв мозга. Сейчас они вне логики. Их нельзя назвать скучными или неправильными, они просто заставляют меня напрягаться – на лбу гармошка, в голове густеет кровь, и мигрень на тридцать пять градусов. Во как!
Если все разложить по полочкам, то данную проблему можно изобразить так. Начнем с того, как строился наш день раньше? До вчера. Первая половина дня – в работе. Я в лаборатории. Проводил опыты. Остался после института, чтобы стать ученым умом. Соединять одно с другим, чтобы получить третье. Химичить. Товарищи посоветовали. Мечта любого мужчины, по их мнению – знать, как нужно правильно смешивать коктейли. Этому я научился в совершенстве, поэтому не знал что такое похмелье по утрам. Хотя это не делало меня большим ученым и мое имя не стало достоянием новых абитуриентов. Да и это мне казалось не такой важной составляющей жизни. Я работал скорее по накатанной – был институт и теперь тоже не халтурю, да и график здесь удобный. В общем, плыву по течению. Но это ведь только пока. Пока не свалится хорошее предложение или то, чем я хочу заниматься. Например, придумывать планеты. Проектировать для них санузлы, игровые комнаты. Многие пальцем тыкают в архитектурный, а я качаю головой – мол, не моя это стезя, мне подавай планеты, на которых есть все не так как у нас. И туалеты у них напоминают летающий корабль. Садишься, и во время отлива совершаешь поход в магазин или солярий. То есть то, что мне мнится, пока невозможно. И в моей голове этих самых туалетов, комнат, подвалов огромное количество. Но пока я соединяют сульфат натрия с углеродом, а потом получившийся сульфат с карбонатом и получается сода по методу Леблана. Вот такой я умный. Правда все это проходят в школе, но разве кто помнит все эти детали. Я помню – это же моя работа. Показывать студентам, где выделяется осадок, а где происходит реакция. Студенты в восторге, а я смотрю на них и вспоминаю себя в их годы, когда смотрел на лаборантку-девушку на моем месте, которая по моим сведениям скакнула в бизнес продавать яйцеклетки. Если бы я скакнул, то продавал бы семенную жидкость особенных людей. Например, президентов. Комиков. Фантастов. И только этими людьми населил бы планету. Чтобы кругом было весело, умно и фантастично. Моя подружка не совсем была со мной солидарна.
Моя Эльф работала в МХПИ. Что интересно, мы занимались примерно одним. Она лепила, заканчивала работы преподавателей – маститых скульпторов, и часто приходило сюда утром, чтобы поработать. Пару раз она ночевала здесь. Я ей позировал всю ночь в спящем виде. Маленькая статуэтка спящего человека стоит на моем подоконнике. Ее руки часто были в гипсе. Нет, она не ломала руки. Гипс – был рабочим материалом для нее. Особенно, когда все учителя и студенты расходились, она оставалась одна и начинала массировать состав гипса, готовить его к процессу создания. И в тот самый момент погружения рук в этот густой материал, возникала идея. Она лепила зверей, лица разных именитых людей. Кант, Александр I, Человек-невидимка. Ей нравилось – не то слово, она сходила с ума от этого, и когда мы с ней бродили по развалинам старых забытых богом, людьми и государством домов, и она находила обломок гипсовой статуи, то обязательно брала с собой, чтобы когда-нибудь восстановить ее целиком. По руке – все тело, по носу – хотя бы лицо.
Первая половина дня была отдана под заклание работы, приведения себя в порядок и прочих нужд. Например, мне нужно было выспаться. Днем я должен хотя бы на пятнадцать минут вздремнуть, иначе весь день насмарку. Она об этом не знала. Да и я не знал, как она проводит свою первую половину. Мы словно были сами по себе в эти часы. Наверное, это было необходимо, чтобы сменив картинку, мы возвращались друг к другу с горящими глазами, в которых читалось – сожаление и грусть в том, что расставались.
Но вторая половина дня, примерно после пяти, мы должны были обязательно встретится, и пойти по уже намеченному маршруту, всегда новому и непредсказуемому, который завершался ближе к двенадцати, а то и продолжался до самого утра. Я уже стал привыкать к этому. Если раньше вечер – это книжка и хороший фильм, ну, иногда разговор по телефону или треп в социальных сетях, то я уже забыл, когда был в последний раз в «Контакте», так все в моей голове постоянно крутились новые пластинки информации, которые я получил предварительно. Научился все переваривать за одну ночь и утро на работе. К пяти часам я был готов для новой порции. И получив, переварив, я жаждал следующей. Я уже и не мог жить по-другому. Этот ритм стал и моим тоже. Не в мой же вялотекущий ритм впадать. Когда-то я вел жизнь ленивца. Как представлю, что такое может быть, так передергивает.
И тут такое дело. Она не может в пять. Ей нужно сходить по делам. Картины отнести в архив. Мне все равно некуда, я попросился с ней. Она отказалась. У меня возникло сомнение. Год ходили, едва ли не каждый день. А тут – в «Театральном особняке» - «Тип русского неудачника», про который мы так долго говорили и после – лекция одного буддиста в «читай-городе», обязательно «сквот» (по средам там интересно) и я был заведен, открыт для нового и надеялся, что после архива она будет свободна. Но нет же! Она просто извинилась и просила не надеяться на нее в этот вечер. Я вернулся домой. Зашел по пути в видеопрокат и взял «Планету Земля», документалку канала ВВС. Парень, который выписывал мне диск был похож на гуманоида. У него были большие глаза и шапка в виде капли. Наверное, тоже любит фильмы про другие планеты. Он смотрел на меня, словно я брал «Иронию судьбы» или «Джентльмены удачи». Но если я хочу? А если я хочу смотреть? - скажет он.
Смотрел на нашу планету. На животных ее населяющих, горы, водоемы и все время думал о ней. Где она? Что за архив? Блин, почему меня не взяла. Это же может быть интересно. Я представил, как мы, скрывшись за седьмым стеллажом, сближаемся, прислоняемся к аккуратно стоящим папкам, ненароком роняем одну, другую, устремляемся вслед за этим бумажным водопадом, не замечаем, как посетители обращают внимание на этот бум, вызывают охрану и вот уже репортеры снимают эту сцену для того, чтобы осветить ее в прессе. Если еще сделать так, что стеллажи будут падать один за другим и в этой потасовке погибнет полчища крыс, то мы были бы не только нарушителями спокойствия, но еще и героями. А теперь она одна. Идет за седьмой стеллаж. Зачем? Может быть, ее там кто-то ждет. И их будут снимать на обложку газетчики, и она с ним будет геройствовать.
На экране было красиво. Три миллиона птиц улетали на юг. На экватор. В то место, где тепло. Акула поедала тюленя. Слоны шли на водопой. Птицы улетели, акула осталась довольна, а один слоненок не дошел. Он потерял своих, и пошел в обратном направлении по выгоревшей пустыне. Он погибнет, это точно. Он был совсем маленький и беспомощный. Мне стало страшно.
Как странно. Но если бы вместо него был крупный слон, то я бы вряд ли испытал хоть каплю сочувствия. А тут такой…совсем ребенок. Ребенок – в пустыне. Если бы мне вершить на этой планете – пустыни хотя бы на треть залить водой, хотя бы на пятую часть… не могу. Было темно, я всегда выключаю свет, когда смотрю фильм. Больше погружения в атмосферу, да и эмоции которые я проявляю от смеха до слез, я могу не скрывать, а вволю посмеяться или порыдать, чем я сейчас я и занимаюсь. Он же маленький…совсем один и его слабый крик никто не услышит в этой вечной пустоте и тишине.
Утром она мне позвонила – не вечером, пусть даже очень поздно, я же ждал, а утром уже ближе к полудню и сказала, что нужно поговорить. Не встретится, как обычно в пять и провести этот вечер, начиная с библиотеки киноискусств, плавно переходя во двор музея современного искусства со скульптурами Церетели. Потом кафе «Март» с аистами перед входом. Что, к черту этот проект? Хорошо. Нужно просто поговорить? Поговорим.
Целый день я был, как на иголках. Я даже не спал в обед, хотя не пропускал ни одного дня, как ритуал. Да и в столовой мало разговаривал с сотрудниками. Они меня спрашивали, а я отвечал, но скорее делал это автоматически. Они мне показались роботами. Скорее и я им тоже. Они ходили вокруг, что-то делали и, казалось, кушали только потому, что все этим занимались. В какой-то момент мне показалось, что это я уже видел и все люди вокруг меня записанные на пленку голограммы, которые проецируются. Вчера этот толстый из подвала номер один, куда поступают все новые приборы, сказал, что скоро они переедут в новое место, а слащавый из седьмого, кажется, Костя рассказывал про свою новую машину. Я никогда не воспринимал их всерьез. Мы с ними работали, и мне не хотелось париться по поводу их проблем. Они из другого теста, на состав которого мне было наплевать. Наверное, они и обо мне так думали.
Отпросился пораньше. Студенты сегодня как назло все больше задают вопросов. Про соли. Их волнует, что будет в результате отсутствия всех солей. Какой глупый вопрос. Один говорит, что в мире не будет соленых огурцов и все алкоголики пожалеют об этом. Какая-то девушки с задворок кабинета произнесла, что не только. Ее перебил грубый бас, спрашивая, что будет при соединении спирта с содой. Зачем ему это? Как будто я вызубрил все учебники по химии и должен отвечать, как справочное бюро. Сегодня я ничего не знаю.
– Простите, но я спешу, – говорю я им. Звонок еще не звенит, а я уже бегу из аудитории. Студенты в панике. Я второй после учителя и веду себя, как подросток. Им на руку. Они берут одну пробирку, насыпают в нее порошок из желтой банки и, наверняка, изобретают что-то запрещенное. Но мне нужно лететь несколько станций, бежать по эскалатору и нервно дрожать в вагоне, пока мой поезд не прибудет на ЧП.
Снова Чистые пруды. Зеленые мусорки на колесах выглядят, как машины времени. Залезть бы и отправиться на дня три назад, тогда мы красили стены в переулках в нескольких десятках метров от Кремля. Изобразили такую планету, на которой много слизи. Что на нас нашло? Лил дождь, и мы целовались. Стена была под навесом, но косой дождь все равно доставал и превращал наш шар в затмение. На этот раз сухо. Смотрю на небо, жду дождь, который меня успокаивает. Всегда можно пенять на погоду, если себя чувствуешь не очень.
Рано пришел. Почти четверть часа. Гуляю. Как всегда много молодых и что примечательно, колоритные пожилые – старик с огромной родинкой на свою обветшалую голову, темнокожая бабушка с внуком такого же шоколадного цвета. Иду и улыбаюсь, только моя кривая улыбка сразу заметна. Слышу, как моя Эльф кричит мне из подсознания «не верю, Гульфик». Черт, я совсем одичал. Сутки ее не слышал, а уже – нервы ни к черту. Без нее я уже психопатом становлюсь. За последний год я не помню и дня, чтобы не слышать ее голос, и даже ночью мы засыпали под банальные пожелалки – «доброй ночи в вагоне с сексапильными девушками» (от нее), я – «отправляю тебя на планету, покрытую шоколадным зефиром» (без мужчин). Даже в голове какая-то каша. Все эти заведения, которые я прохожу – и «Япоша» с отвратными «суши» и вегетарианское «Авокадо», где самый лучший энергетический коктейль с имбирем мы посещали неоднократно. И «Современник» с пугающими лицами и белыми колонами, как в Белом доме, и дома с постоянными растяжками «аренда». Можно сказать, что 95% заведений в округе нами опробованы, кроме двух магазинчиков. «Живая книга» и «Деревяшка». Они не содержали достаточное количество энергии, которая нам требовалась.
Мне холодно. Я же упрямый. У меня есть шапка, лежит в сумке рядом два яблока и она уже пропахла насквозь антоновкой, но я же не одену. Отчего? Я расстроен, выведен из равновесия. Поэтому не могу делать разумные вещи. Я ничего не могу делать. Разве что ходить, нарезать круги. На втором круге ко мне подошла белорусская автостопщица, которая пожаловалась на то, что осталась без денег. Получив от меня 4 рубля мелочи, раскланялась в благодарностях. Такие люди всегда попадаются на втором-третьем круге. Люди в шляпах и босичком. Круг третий. Я устал. Вот бы денег пачку. Сперва в «винотеку», затем в «фото плюс», где наделал бы фото со своей недовольной физией, чтобы было, что показать моей неторопливой. Но денег нема (в достаточной мере), не печатать же. Вот бы совершать бартер. Например, за бокал вина я мог бы сдавать в эксплуатацию, ну не себя, конечно, например, своих будущих детей. Можно пообещать, когда они еще родятся.
На четвертом круге – темнокожие и туристы. Одна беременная женщина и памятник казахскому поэту на неудобном пуфике. Моя бы лучше слепила. Я всегда жалею этого Абая-поэта.
Почему ее нет? Опаздывает на полчаса. Не позвонит, не отправить смс, ничего. Я должен, как дурак постоянно оглядываться и смотреть на дисплей телефона. Похож на идиота – заканчиваю четвертый круг и перехожу на пятый. Закрываю глаза и вижу ее. Планета, на которой нас только двое. Нет больше никого. Например, чувствую копченый запах с плавучего ресторана без имени, – все сгорели. Мы спустились на глубину несколько тысяч метров, чтобы узреть редкого крота и поэтому спаслись. И вот мы поднимаемся наверх, а все выжжено, ничего нет. Ни один человек не спасся. И только мы. Вот нам скучно будет. Мы же постоянно где-то бываем. А тут – сходить некуда, даже диск вставить некуда, да и диска то нет. И вот мы ходим по этой выжженной земле и никуда не спешим – некуда спешить. Все мероприятия автоматически отменились. До лучших времен. Осталось только два – наши дни рождения. Но до них тоже еще слишком далеко. Что будем делать? Рожать новых людей?
Неожиданно я столкнулся с женщиной с собакой. Это пятый круг. Собаки – большие, маленькие. Их фотографируют и гладят, в любом порядке. Ну, наконец-то.
Вот и она. Тепло одета. В чем это она? Теплые штанишки. Совсем не спешит. Я бы на ее месте бросился ко мне. Не сделала. Хорошо, побегу сам.
– Привет, космическим эльфам, - воскликнул я. Она не ответила, поцеловались, не прикоснувшись друг к другу. Мы пошли вдоль тропинки, поглядывая с опаской на «оранжевых» людей, садящихся в лодку зеленого цвета. Мы шли очень медленно так, что можно было заметить, как герои гортранса отчаливают от берега с сачками. Я не знал с чего начать. Всегда начинала она, я просто мог повторить то, что она могла вытворить. Сесть на шею, разбежаться и прыгнуть в воду. Она купалась во всех запрещенных местах, лазила на все запрещенные башни и пробиралась там, где не ходила ни одна корреспондентская нога. Я был с ней. Сейчас мы ходили по моему прошлому, где все дозволено и нет ничего, за что было можно ей ухватиться. Или я чего-то не понимал.
– Я хочу быть таким же, как ты, – сказал я. – Мне хочется видеть все на твоем уровне.
Я думал, ей будет приятно. Я был высоким и иногда действительно не совсем понимал то, что она делает. Может быть дело в том, что мы дышим разным воздухом. Она больше вдыхает бензин, я же меньше, все же немного ближе к облакам. Она снова улыбнулась, и мы шли дальше. Я продолжал задавать ей вопросы, как на первом свидании.
– Ты Лев, я – Стрелец. Правильно? Как тебе такое мероприятие – прогулка Стрельца со Львом на Чистых? Мне нравится. Можно прямо и просто – Гулливер и Эльф ищут посольство, чтобы вернуться к себе на родину.
Мои выдумки всегда приводили ее в возбуждение, немного вдохновляли даже, по крайней мере, я так считал. Она села на скамейку. Я присел рядом.
– Как ты относишься к детям? – неожиданно спросила она. Я оглянулся, пытался найти глазами детей, не нашел, потом замер, думая, что она говорит обо мне и рассмеялся:
– Во-первых, я к ним не отношусь. А что это за тест? Попробую догадаться. На сколько, ты ребенок? На какое количество процентов? Всего на один, я думаю, всего на один.
Она была грустной. Конечно, понимаю, мы пропустили столько мероприятий. Было от чего кусать губы.
– Ничего, Эльфик, впереди мотокросс. Хочу вдохнуть запах пыли. Это же так. Как тебе вкус дорог?
– Не очень впечатляет, – сказала она. – Так что дети?
Ну что мне трудно ответить? Дети – это же химия. Получаются в результате соединения и распадаются при достижении определенного возраста. Так я думал, но сказал иначе. Мне казалось, что о детях нужно говорить по-детски. Словно был такой негласный закон.
– Дети – это такие маленькие сопливые существа. Когда их берешь на руки, они обязательно писаются, а когда они в кроватках, то так кричат, словно произошло что-то непоправимое и как это исправить, если понять этот язык невозможно, даже с помощью суперпереводчика.
Она хмуро на меня посмотрела. Ей не понравилось. Надо было про химию ввернуть, – подумал я.
– Это все? – спросила она. Я тут же выдал, почти совсем не думая:
– Еще дети – очень смешные.
– Хоть что-то приятное о них.
Лучше бы я молчал, но меня уже несло дальше. За сутки у меня скопилось много энергии, и я должен был ее выпустить.
– Да, они смешные, когда падают и разбивают лбы. А еще они классно таскают животных – кошек за хвосты – клоками шерсть могут вырвать, не щадят птиц, но очень не любят брать на руки дикобраза и ежика. Их сложно погладить. А еще они смешно едят лимоны. Я видел. Они почти как мы.
– Почему ты говоришь о них, как будто они инопланетные…
– Потому что они на самом деле – что-то инородное, неземное, – перебил я Эльфа. – Они такие…
Я не нашел нужного слова, но я мог столько сказать об инопланетном разуме, но хоть что-то о ребенке – нет. Пока меня только передергивало. У меня были племянники, на которых я насмотрелся в детстве, да и одна из моих одногруппниц прямо на лекции меняла пеленки своему крохе. А сколько у соседей – просили присмотреть, покачать…достаточно этого. И у Эльф был…нет, не был. Она начисто лишена детского внимания. Неожиданно она приблизилась ко мне. Казалось, что сейчас вцепится мне в нос. Я даже зажмурился.
– Я примерно также думала раньше, – прошептала она, – но сейчас…думаю по-другому.
Мило, что она заговорила, стала такой же. Тема была странной, несвойственной нам. Но все же она была нова и почему бы не поговорить о маленьких сорванцах. Ведь и мы когда-то такими были. Трудно в это поверить.
– Вчера я смотрел на своего племянника, – сказал я, – на фото и подумал, что он очень счастливый. И что мама, которая его родила тоже такая же. Меня осенило, что этот маленький какающий крикун делает мою сестру счастливейшей. Представляешь, он какает, а делает счастливой. Он кричит, вопит даже, но все равно делает счастливой. И даже когда от его криков не могут уснуть соседи, все равно.
Я остановился. Сам не ожидал от себя, но надеюсь, что это поможет мне вывести ее из детского транса. Но она посмотрела на меня – расширенные зрачки (безумие) и начала говорить быстро, «не перебивай меня»:
– Я рассматривала ребенка. Не настоящего. Тот, что был в институте, из гипса. Он был идентичен натуральным размерам. Я смотрела и слышала, как он говорит со мной. У него глаза ясные, без следов взросления, все то, к чему хочется вернуться вновь…
Она не могла остановиться. Ей нравилась эта тема. Что за фильм она посмотрела или на нее так влияет обычная скульптура? Для меня она может быть обычной, для нее, конечно, все по-другому. Я все больше уверялся в том, что после архива она была в мастерской. Почему не позвала. Я бы мог позировать хоть всю ночь, если понадобится. Но она говорила о детях, а я совсем не похож на малыша, если только во взгляде что-то проскальзывает.
– А зачем все это? – поинтересовался я. Она приблизилась, и я снова зажмурился. Но кусаться она не собиралась.
– Есть причина, поверь мне, – прошептала она.
Есть причина и конечно она мне ее не скажет. Или скажет, но после жидкого стула. Мне и сейчас уже хочется.
– А что ты думаешь о детях? – спросил я, чтобы отвлечь себя от природных позывов.
– Я? – переспросила она.
– Да ты? А то заладила, что я думаю. Я может быть, такого сейчас наговорю, а ты возьмешь и используешь в своих целях.
– В каких целях? – рассмеялась Эльф. Ну, наконец-то, она выходит на новую волну. Я продолжил:
– Может быть, ты придумала прибор, который может превратить меня в ребенка.
– Я? Из чего? Из гипса?
– А что? Достаточно знать рецепт приготовления. Тут не важен состав, главное что с чем смешивать. Иногда вещества сами по себе безопасны пока их не соединить. Как, например…ты и я.
А что? Хороший пример. Действительно взрывоопасный. Я уже готов прыгать. Асфальт нагрелся. Я тут такую волну создал. Думал, успокоюсь, когда она придет. Ничего подобного.
– Ты и я, – повторила она задумчиво. И все. Только «ты и я». Блин, только «ты и я». Блин, только…
Я все ждал, когда стемнеет, или пойдет дождь. Ничего из вышеперечисленного не случилось, солнце вредно светило, и я слушал, как моя половина постепенно подходит к теме, ради которой я сегодня был не в себе. А она долго тянула, все ждала благоприятного времени, места, моей добродушной физии, которая была то кислая, то изрядно веселая, больше неадекватная. И наконец, солнце стало катиться за горизонт, а мы еще долго гуляли, дождались до полного исчезновения светила, и в какой-то момент остановились. В тот самый момент она мне сказала.
– Блин, – на что ответил я. Она тоже застыла. Блин – это очень вкусно. Но в тот момент мне не было сладко.
Глава 2.1. Не смотря на то, что у Фартучка не было семьи, он души не чаял в детях
Не смотря на то, что у Фартучка не было семьи, он души не чаял в детях и во всех маленьких и слабых существах. Насекомые тоже входили в эту категорию. Когда народ еще не покинул планету, маленькие из них постоянно крутились около него, и каждый хотел быть в чем-то полезным – что-то поднести или подсказать, или просто рассмешить. Ведь смех всегда помогал. Они знали, что Фартучек любит истории про другие планеты, где царит мир и покой, где надежный президент и как только какой-нибудь малец начинал говорить об этом, то Фартучек смеялся, да так громко и неудержимо, от чего приводил в восторг малышей. Те не понимали, как ему больно слышать про это.
Сейчас Фартучек был всем. Это была его планета. Он мог числиться президентом, хотя это его не очень и радовало. Он понимал, что не может хорошо управлять, у него было мало знаний для этого. На планете не было институтов. Все люди становились рабочими по переработке мусора и уборщиками. Поэтому создавать институты не имело смысла. Чтобы сортировать мусор, не надо было большого ума. Хотя нужны были изобретатели, но самые лучшие умельцы происходили из народа. Таков был и Тряпка. Пусть Фартучек его часто и ругал, но тот знал, что дед добрый и очень ценит его.
Тряпка был удивительным. Почему он не пошел со всеми? Не польстился тем, чем искусились другие. У него был отец и большая семья. Девять братьев и на одну больше сестер. Все отправились на планету Хорос. Там были вкусные мясные попрыгунчики. Здесь мама не очень хорошо готовила из-за скудного запаса пищи, а на планете Хорос все было очень хорошо – и еда, и жители. Там не было проблем. Все устремились на нее, забыв про свои дома, заросшие бурьяном и мусор, который продолжал направляться в сторону Эльфа, планеты со странным магнитом. Они забыли про своего младшего сына, хотя до сих пор возникает вопрос – то ли они его по-настоящему забыли, то ли он сам не захотел отправиться в беззаботный мир, где все слишком хорошо, чтобы быть правдой – ведь он так привык с самого детства видеть падающие предметы с неба. И пусть он сейчас не такой маленький, то золотые, свои детские годы он вспоминал под грохот упавшего морозильника за окном и, просыпаясь раз пять ночью от падающих предметов, он засыпал, понимая, что он в безопасности, так как есть Фартучек. Он и не помышлял о том, чтобы стать для него помощником. Часто крутился около сарая, который был одновременно и таможенным пунктом, заглядывал с любопытством в окно. Ему было интересно, что изобретает уже немолодой покрытый сединой эльфик. И как-то помог ему. Тот ремонтировал свой сарай, который был покрыт слоем железа от частых падений. Он дал совет. Очень дельный. Поставить металлические каркасы, в виде шалаша и тогда все падающие предметы будут скатываться вдоль него. Эта затея понравилась Фартучку, и он соорудил этот частокол по советам Тряпки.
Картонная дверь отварилась, и вошел маленький растрепанный юноша. Он держал в руке маленькую туху. Она жужжала, а он прислушивался к ней. Фартучек тяжело вздохнул. Час прошел, а на землю упал только один вентилятор и парочка пластмассовых вешалок. – Слишком спокойно, – думал он. – Обычно такое бывает перед большой бурей. Тряпка прошел и присел на болотного цвета сейф, положил руки на стол, который был сделан из двух телевизоров, из которых вынули внутренности. Туха была положена на стол, но он ее не отпускал, придерживая за хвост. Фартучек не выдержал и треснул Тряпку по голове, отчего тот подпрыгнул, туха освободилась и взлетела к потолку.
– Зачем? – смешливо сказал тот. – Она мне нашептала такую интересную мысль.
– Что за мысль? – хмыкнул дед, на время отвлекшись от окна, хотя он не так часто делал это.
– Я, кажется, знаю, как спасти нашу планету, – таинственно сказал Тряпка, посмотрел по сторонам, словно кто-то мог подслушивать их, но понимая, что их никто не подслушивает, даже если будут говорить в полный голос не обязательно здесь, но и на улице, на правительственном разрушенном здании на Чистопруде, и продолжил, – это верняк.
Фартучек любил его за энтузиазм, и, понимая, что его идеи похожи на детский лепет, ему было хорошо, что парень не теряет духа, поэтому он с деланным интересом посмотрел на Тряпку и ждал гениального решения всех проблем. Тряпка, получив тумак, теперь стоял около коллекции сачков и говорил там, чтобы не быть наказанным за свой длинный язык. Хотя не такой уж и длинный он был.
– На нашу землю падают в основном металлические предметы. Правильно? Даже коробки, в них холодильники или другое. Но главное, что больше половины – это железо.
Фартучек понимал, куда тот клонит, но дал возможность юному организму высказаться, так как он и сам когда-то был на этом пути спасения. Только не туха ему нажужжала.
– Эта планета во всем виновата.
Хорошее начало. Валить во всем с больной планеты на здоровую. Хотя в чем-то он конечно прав.
– Она притягивает. В ней находится очень большой магнит, который нужно вытащить из него. Это наше спасение.
– Это гениально, – воскликнул Фартучек, подошел и обнял Тряпку. – Только это все уже было пройдено.
– Да? – удивился младой.
Более пятидесяти эльфийских лет прошло с тех пор, как началась эта котовасия с падающими предметами. Именно с того времени и начались попытки понять и решить этот вопрос. Откуда и что сделать для того, чтобы они не сыпались? Все смотрели на небо и первое, что приходило в голову – наказаны. За то, что жили неправильно. Но так думают слабые. Они могли придумать огромного злодея, который сыпет на землю продукты круговорота. Но была построена предполагаемая схема выпадения осадков. Многие планеты, обильно заселенные, не зная, куда складывать мусор, выбрасывают его в атмосферу. У них отличные технологии, благодаря которым они могут поднять большие контейнеры с мусором на космическую высоту и оставлять там. Контейнеры открываются под давлением и все нечистоты летят на ближайшие планеты, на которой есть место, чтобы упасть.
Они думали и о магнитах, и о том, что можно его вытащить и тогда наступит спасение. И они сделали это, точнее поменяли полюса, чтобы планета напротив отталкивала металл, но ничего не изменилось. Мусор продолжал лететь.
Если не изобретения Фартучка, и отбрасыватель, и дробушка, которые хоть как-то помогали выжить, то было бы намного труднее. Он мечтал изобрести то, что спасет их, а эти все изобретения напоминали защиту с отступлением. Они понимали, что запас каши кончается и что механизм тоже когда-нибудь выйдет из строя и тогда понадобится что-то другое. Вот только что? Эти темы он старался избегать, ведь он понимал, что без положительных эмоций они не смогут жить работать и кушать отвары видеокуса, который не был так вкусен, скорее больше полезен.
– Мы пробовали многое. И даже договориться с Землей, главной нашей противницей. Ведь от нее больше всего мусора мы получаем.
– И что Земля?
– Они нам отправили, что не понимают, о чем это мы. Словно это не их рук дело. Но я точно знаю. Больше неоткуда. На нашем протяжении всего три планеты. Хорос – планета не такая приятная, но у них есть остров, куда они сплавляют мусор. Плакунья. На ней есть пожиратели мусора – клеватели. Так что я ничуть не сомневаюсь, кто виновник нашей катастрофы. Это Земля.
– Там что живут глупые жители? – предположил Тряпка.
– Нет, они совсем не глупые, – возразил старик. – Просто им некогда.
– Но ведь это важно, – настаивал парень.
– Для нас – да, для них – нет.
Что за странная планета, о которой говори Фартучек. Почему на ней такие несговорчивые существа. Может быть, с ними нужно говорить по-другому. Они же тоже как мы и у них когда-то возможно была похожая ситуация. А может быть так, что завтра они окажутся в нашей шкуре. Тогда что?
– Может быть, перекусим? – предложил Тряпка.
– Не хочется, – ответил Фартучек.
– Тогда и я не буду, – ответил парень. Он был во всем солидарен и в вопросах потребления. – Не хочу встретить летящее крыло самолета или горящее сидение с набитым животом.
Раз они не будут, я расскажу про то, чем они питаются. В основном это видеокус – цветок, напоминающий кактус, способный сохранять воду до пятидесяти литров в одном ростке. Но это взрослое растение и при нормальном климате. Сейчас ростки уменьшились в три раза и количество жидкости в нем соответственно меньше. Из этой жидкости получается прекрасный сочный напиток, вкусная каша (он сладкий, поэтому в сахаре нет нужды), суп. Из цветов получается отличный салат, а из корней – лекарственные средства. Здесь тоже бывают простуды, тем более Фартучек уже немолодой и сказывается возраст – спина, ноги и глаза. Но это сейчас. Раньше, когда все было благополучно, то рацион был несколько иным. В него входила и колбаса, и шоколад, и котлеты, и булочки с маком, то есть все то, что можно было приобрети в межгалактических гипермаркетах. Но как только все полеты прекратились, им ничего не оставалось делать, как есть растение, которое не сразу стало таким вкусным, как казалось сейчас.
– Что будем делать? – осторожно спросил Тряпка. Раньше напарники работали через ночь. Сейчас напарник был каждую, к тому же он жил здесь, прямо после опустошения планеты.
Зарычал Грызла. Тряпка выскочил и вернулся через мгновение с ворохом писем. Письма приходили таким же образом, как и весь мусор, только письма были помещены в несгораемую капсулу, которую без труда вскрывал Грызла.
– Читать? – осторожно спросил он, – или…
Фартучек был безграмотным, Тряпка же в свои неполные пятнадцать знал грамоту, благодаря многочисленному семейству, поэтому старик кивнул головой и достал кисет, отсыпал из него высушенный цветок видеокуса, сделал самокрутку из тонкого слоя картона и стал пускать колечки дыма.
– За последние три дня мы получили несколько приглашений с планет, – начал Тряпка. Ему нравилось быть значимым. Если бы он не умел читать, то информация пропадала бы, и они бы никогда не узнали, кто написал и что хотел от них. – Вот еще несколько. Снова от планеты Хорос, Карусели и Невидимка.
Всегда интересно, кто придумывает названия планетам. В данном случае мы. А в их случаях – другая команда на фанталете.
– Нужно отправить им ответ, – сказал Фартучек, рисуя в воздухе дымовые завесы. Он понимал, что Тряпке не следует дышать этим воздухом и поэтому попросил знаками открыть дверь. В дверь вбежал Грызла и посмотрел внимательно на парня с дедом, словно те его позвали. Понимая, что те не проявляют никакого внимания, ушел восвояси. В двери показался отрезок двора, гора металлолома – ванная, зеленый умывальник, синяя кровать с сеткой, на которой лежала швейная машинка и пылесос. Двор был покрыт металлическими пластинками, которые были взяты из разных предметов – радиоприемника, мотоцикла, компьютера и теперь отлично смотрелись на таможне планеты Эльф.
У Тряпки горели глаза. Скажи ему, что Фартучек готов улететь, он бы прыгнул от радости, но он знал, что этого не случится никогда.
– …ответ, что мы нужны здесь. Наш Эльф слишком хрупок, чтобы остаться один. И если мы улетим, то наша планета станет свалкой.
Он знал это и конечно, обрадовался, пусть у него иногда и возникала грусть по своей семье, особенно по маме и младшем братике Платинке, который был младше его на три года.
– Еще одно письмо с предложением, – весело сказал Тряпка, – планета Земля передает привет, – отправлять мусор в другие системы. К письму приложен график отправки и координаты ближайших к нам планет, которые пусть без энтузиазма, но примут ваш груз.
Фартучек неожиданно вскочил. Его трясло. Что такое? В другие системы? Координаты? Да как они смеют? Как у них рука повернулась это написать? На него было страшно смотреть.
– Никогда, слышишь, никогда я не буду этого делать, – он весь дрожал. Еще мгновение и он взорвется.
В углу стоял большой бочок. Тряпка повернул кран и наполнил стакан из консервной банки. Когда он поднес Фартучку, того уже не было, он выбежал на улицу и пытался успокоиться.
На пустыре было одно место, где стояли несколько деревьев. Да, помимо видеокусов, росли проволочные деревья. Они не были такими питательными, скорее полезными, давали некоторое тепло, энергию в виде света и огня.
– На выпей, – произнес Тряпка, протягивая Фартучку стакан с водой. Того колотило. Он дрожащими рукам взял стакан, но так и не смог выпить. В другом месте он бы швырнул стакан о землю, но здесь, где вода тоже имела огромную ценность, он осторожно вернул его в руки Тряпки.
– Они покинули наш мир, – сквозь зубы сказал он, – но мы никогда не станем делать…никогда, никогда… – повторял он одно и то же слово, пока его не оборвал молодой человек.
– Но они же хотят нам добра, – предположил Тряпка.
– Да, черт возьми, – едва промолвил Фартучек. – Они желают нам добра, но что они желают нашей планете?
– Наверное, гибели.
Конечно, может Земля и ничего подобного не хотела. Вряд ли они мечтали погубить неизвестную планету Эльф. Земляне и не знали о ее существовании, разве что «есть какая-то планетка, находящаяся в смешном состоянии». И даже узнав о своем упущении, попытались помочь им весьма странным способом. Может быть, там и жили хорошие люди, но те, кто писал письма, был не из лучшего их числа.
И Фартучек, словно ждал этого письма. Оно послужило отправной точкой для того, чтобы он произнес:
– Для начала нам нужен большой сачок. И то, чему я тебя буду учить, ты должен запомнить.
Тряпка не ожидал этого. Он не думал, что будет учиться, но был готов к этому. Он находился в таком возрасте, когда учиться – лень, но информация хорошо усваивается. Да и не только информация.
Фартучек показывал ему как следует уворачиваться от больших предметов с неба, как отбивать небольшие предметы и при возможности отправлять их в подвалы. Подвалов было несколько. В первом подвале техника, преимущественно средних размеров – от утюга до пылесоса. Во втором – более крупные предметы, точнее мелкие детали от крупных – крылья самолетов, кузова автомобилей, а также рули, клаксоны, дворники. В третьем была классика – то, что могло пригодиться для строительства новых катапульт или дробушек – отдельные детали крана, холодильника, шпалы и даже вагоны поезда.
– Мусор бывает нескольких видов, – говорил Фартучек. – Большой, средний и маленький.
Хорошая классификация. Главное легко запомнить.
– Большой, средний и какой? – переспросил Тряпка.
– Для этого у нас есть три вида сачков, – продолжил старый учитель. – Но не всегда они помогают.
Только он сказал, последовал большой залп. Перед домом упал большая горка в виде рыжего зайца
– Кто это? – воскликнул Тряпка.
– А я знаю?! – кричал сквозь грохот Фартучек. С неба летели молотки, отвертки, гвозди.
– Сачок номер два, подвал третий, – комментировал старик, и парень, держа в руках соответствующие атрибуты, уже во всю полную фехтовал на улице с пассатижами и ножницами. Через пять минут все прекратилось. Тряпка присел рядом с Фартучком, который вытирал лоб и глаза.
– Все это бесполезно, – сказал он. – Их становится с каждым днем все больше и больше.
– Не отчаивайся, дядюшка Фартучек, мы что-нибудь придумаем, – сказал Тряпка и похлопал того по плечу. Рядом жужжала туха и бегал оголтелый таракан, который был совершенно один из своего племени.
Глава 3. Не знаю, что испытывает молодой человек
Не знаю, что испытывает молодой человек после таких сказанных слов, какие театральные жесты отчаяния или радости он вызывает, падает в обморок, но после следующих слов мне хотелось провалиться сквозь землю. Но вокруг были люди, скамейки и ивы, которые склонились над водой, как в песне и жизни.
– Я беременна, – именно это Эльф сказала на Чистых прудах. От чего я остановился и даже прикусил язык. Немного крови. Она что? Беременна? О чем это она? Мне это слово показалось иностранным. Шутит моя Эльф. Ну что ж. И я тоже так умею. Мне не нужно было ходить на актерские курсы, чтобы этому научиться. Достаточно тому, что я уже год встречаюсь с самой непредсказуемой дамой во всей вселенной.
– Я тоже. Во мне сидит монстр-головотяп и маленький лесной человечек размером с шишку.
Я изобразил и первого и второго, она не стала аплодировать мне и отображать это через свой фокус. Она просто улыбнулась и сказала:
– Я серьезно. Две недели срок. Место зачатия – шалаш. Вопрос – ты в шоке? Можешь не отвечать. Вижу, что да.
Я не мог говорить. Постепенно до меня стало доходить, что все, что она говорит и все предыдущие поступки говорят о том, что этот диагноз – правда и что мне остается только верить. Допустим, я верю, но что дальше. Дальше – неизвестность, размером с американский каньон или Ниагарский водопад. Моя Эльф еще немного надеялась на мою инициативу, но уже понимала, что я вряд ли буду способен на поступки героев-любовников из книжных романов (обнять и произнести речь в стихах о том, что она прекрасна и что прекрасен будет и малыш, – бред, по-моему), так как я не мог мыслить и даже говорить. Я просто шел, едва не сошел с дистанции бульвара, когда нужно было повернуть.
– Ничего я все скажу сама, – наконец выдала она и знаете, мне это понравилось. То есть, конечно, мне и в таких ситуациях хотелось оставаться мужчиной, придать своему лицу сосредоточенное выражение холодной рассудительности, но сейчас легче было принять ее помощь, тем более я не думал, что эта позиция влечет за собой подавление моего мужского эго. Хочет, да ради бога. В голове – каша и, кажется, любой вопрос поставит в тупик. Она – моя строгая учительница, я ее – ученик. Я не стал развивать эту каверзную тему, дальше последовали слова, которые подтверждали мою теорию – мужчина всегда прав.
– Не надо думать, что ты будешь решать все вопросы, – сказала она. – Это слишком банально, что мужчина должен решать все за женщину. Нынче время другое и я хочу, чтобы мы, по крайней мере, были на одном уровне. Я рожаю, ты помогаешь мне его воспитывать.
Я попытался представить ребенка – почему-то сразу большим – у него усы и волосатые ноги, а когда он ходит по дому, то каждый шаг, как приговор. Эльф говорила о том, что мне было непонятно, точнее мой мозг еще не мог до конца принять эту новость, а она уже перескочила на следующий уровень. Про врача, учет, проблемы, разговоры, песни и детский лепет. Я ее оборвал на песенках, которые ей пел папа в детстве. Не нужно мне было это говорить.
– А ты уверена? – спросил я.
– Уверена в чем?
Действительно в чем она может быть уверена? Во, дурак. В том, что ребенок от меня? В том, что она действительно беременна. Зачем же этот спектакль? А что если все это она устроила, чтобы проверить меня. Чтобы понять, как я поведу себя в такой ситуации. Сбегу или что? Она кивает головой, достает какие-то бумаги, какой-то прибор, похожий на градусник в файле и дает мне. Я беру и понимаю, что не знаю, как на все это реагировать. На бумагах показания врача, срок – две недели, в норме, на приборе – какие-то черточки и инструкция. Мне не хочется проверять, я ей верю. Эти вещдоки здесь не нужны. Она не может ошибаться.
Она посмотрела на меня. Еще недавно было «люблю», куча имен под одеялом и при поедании пиццы, теперь только это недоумение в глазах, где читай – «идиот» и все производные к нему. Она демонстрационно схватилась за живот. Я посмотрел туда – то место, живот, сейчас было покрыто слоем вязанной кофты. Там мой ребенок? Бред, какой.
– Прости, только я не понимаю, как все это могло произойти, – знал, что говорю бессвязно, и чтобы не услышать от нее киношные слова про то, что «это получилось в результате слов «попробуем без них», я продолжил, – мне кажется, что я был осторожен, – и снова, чтобы не услышать от нее какого-нибудь намека на то, что я не прав, завершил, – прости.
Она ждала большего. Я извинился, словно совершил проступок и все можно изменить. В такие моменты я знал, что слово «прости» неуместно и нужны другие слова. Да, если бы мы планировали, тогда – другое дело. Но здесь – первый год, месяц – конфетного, одиннадцать – букетного, но никак не время думать о семейной обузе, именуемой ребенком. Мы же планировали объехать Италию на взятой на прокат машине, мечтали покорить Гималаи и только потом, может быть лет через пять осуществить проект «бэбик».
– Раз ты не можешь сказать ни слова, поздравить на крайний случай, то я пойду, – сказала она.
Я не мог сдвинуться с места. Я словно приклеился в выложенной плитке, стал на мгновение памятником, не понимая, что делать дальше. Я сделал усилие, чтобы произнести:
– Поздравляю.
– Ты бы видел себя, – последовала улыбка, а я все больше тускнел. Она забрала тест, вырвав его из моих цепких рук. Что со мной? Почему у меня такая странная реакция? С чего начать думать? С какой фразы? Она…хорошо… узнала…где? На работе? Или дома? Файл, взятый на работе. Тест, купленный в ближайшей аптеке за углом. Как она волновалась, когда его покупала, как на нее смотрели другие покупатели и сам продавец. Она…чувствовала…себя…и больница – не тот ли магазин теплых вещей, в который она соблазняла меня пойти. Я же так и не пошел с ней. Голова в тот день болела и я сказал нет. Но почему она не сказала мне прямо? Но вот же – сказала и что?
– Я просто не ожидал… – оправдываясь, произнес мой рот. Следующее, что я говорил, можно отнести к глупости вселенского размаха, – представь, что я планета, или ты планета. Вообрази. Все нормально на ней, только мусор, загазованность и нервы – то есть все то, что обычно со всеми. И в один солнечный день на нее выпадает кислотный дождь. Не просто метеорит, от которого небольшая вмятина и все, нет, тут дождь – который разъедает и меняет структуру планеты. На ней перестают расти прежние растения, но в то же время на ней образуются новые. Прежние животные – погибают, отдавая место под солнцем новым особям. Все хорошо, только все это сопровождается гибелью старого. Неминуема смерть. На твоей планете выпали осадки, грозят перемены, но хочется спросить, готовы ли мы к тому, чтобы разрушить все то, что было?
Эльф остановилась. Она смотрела на меня и в ее глазах – этих больших и добрых я заметил капельки, которые рисковали превратиться в нечто большое.
– У нас с тобой все только начинается. Мир, который ты мне открыла, оказался удивительным. Я и не думал, что жизнь может быть такой красочной. Раньше все было просто и мне казалось, что я смогу прогнозировать свои ближайшие пятьдесят лет с точностью до шага. Только не сейчас. Ты мне подарила беспокойство, которое стало моим вторым именем. И я предлагаю тебе открыть зонт, чтобы наша планета не попала под влияние кислотного дождика.
Глаза действительно стали влажными, но щеки продолжали оставаться сухими – слезу не торопились.
– Мне кажется, что мы еще не готовы, – сказал я и усмехнулся. – Ну, надо же. Да там все шалаши тряслись как угорелые, у нас только в ту ночь перед отъездом. Мы словно ждали, когда все угомонятся. Дождались на свою…
Она мне не дала договорить. Она показала знак, чтобы я перестал и пошла.
– Куда ты?
– Мне бы домой.
Она ускорила темп, и я большой человек с длинными ногами пошел быстрым шагом, чтобы догнать ее.
– Попытайся понять, что то, что мы с тобой совершили там, было сделано под влиянием алкоголя и неудержимого веселья, – говорил я на ходу.
– Я не пила в тот день, – спокойно сказала она.
– Так что ты знала об этом? – возникла у меня догадка. Только это тоже было лишнее. Я все больше давал ей понять, что вся эта затея мне не нравится.
– Нет.
У меня не было больше аргументов. Они меркли под ее горящими глазами. Она была такая, которой я никогда не знал. Если она сейчас счастливая, то какая она была ранее. Беспокойной, часто смеющейся, общительной донельзя. И сейчас я хотел вернуть ее, точнее сделать так, чтобы она стала прежней. Но тут мешает одно, которое, как мне казалось, легко ликвидировать.
– Нам еще нет тридцати, – говорил я, – и мы еще успеем родить тройню славных детишек, но не сейчас.
Я взял ее за руки – мне казалось, что мы очень давно не прикасались друг к другу. Словно боялись этого делать. Она изменилась, и мне казалось, что я смогу к ней прикоснуться только тогда, когда по-настоящему пойму эту ситуацию. И пусть я не совсем все понимал, действовал скорее по наитию, но в тот момент мне казалось это единственным верным решением.
– Отпусти, – сказала она, но я не отпускал. Тогда она сделала усилие, посмотрела на меня и, наверное, попыталась спросить меня так. На щеках появилась тоненькая струйка, потом еще одна. Меня словно обожгло. Не могу смотреть, как плачет девушка и ребенок. Тем более, из-за меня. Это меня испугало, не подтолкнуло успокоить ее, а наоборот оттолкнуло, и я отпустил ее. Она поправила кофту, вытерла слезы и улыбнулась, шмыгнув. – Какой же ты все такие ребенок.
– Не называй меня ребенком, – капризно сказал я.
– Ребенок, – повторила она.
– Не надо, – прошептал я. – Ну, пожалуйста.
– Ребенок, – она надо мной издевалась. – Ребенок, ребенок, ребенок…
Она бы продолжала говорить об этом. Ее невозможно было остановить. Кто-нибудь сделайте это. Я не смогу. Нет! Мне было плохо, и я ничего не другого не придумал, как просто убежать. Она стояла посреди бульвара и произносила это слово, от которого у меня мурашки по всему телу.
Дома я упал на кровать и повалялся до утра, слушая, как соседи, не могли успокоить своего грудного ребенка. Мне казалось, что не они, а мы пытаемся его успокоить. Я пропустил первую ночь киноностопа, слушая эти бесконечные крики.
На следующий день после работы я стоял около входа в институт и смотрел на Яузский мост и заметил, как сильно он напоминает живот. Я ждал около института, поглядывая сквозь решетку в столовую, где сидели голодные скульпторы, лепившие внутри себя рельефные образования из котлет и пирожков. Она появилась как обычно. Вышла не одна, говорила с какой-то пожилой женщиной. Минут пять я стоял не замеченным, как призрак, не понимающий, что его никто не видит. Наконец, они попрощались, и она увидела меня. Сперва замерла, давая возможность мне проявить инициативу. Я сделал шаг и поцеловал ее. Ну, все. Сегодня я точно скажу все, что я думаю. Что мы еще очень молоды и что нужно дать возможность ребенку родиться в довольных организмах. Я все не мог найти нужного ответа – мы уже миновали несколько переглядываний, скоро станем подходить к контрольной точке, когда глаза пересекаются. Она говорила неустанно о женщине, которая лепит детей во чреве. Мне стало трудно дышать. Я пытался переключиться, думать о чем-то другом – не выходило.
– Как насчет усадьбы Рябушинского, походить в огромных тапочках по местам, где жил Горький? – выдал я пулеметом. Сейчас подойдет любая местность. Главное – то, что поможет вернуть ее на прежние рельсы.
– Нет, это без меня, – сказала она. – Пойми, папочка, мне сейчас это меньше всего нужно.
Этот «папочка» заставил меня вздрогнуть. Я запинающимся голосом предложил:
– Я тебя провожу.
– Проводи, – сдалась она. И я пошел ее провожать. Довел до самой квартиры, она открыла дверь своим ключом, посмотрела на меня, потом взяла за руку, приглашая внутрь:
– Дома никого нет. Заходи.
В другой ситуации меня не надо было заставлять ждать. Я с радостью входил. Но сейчас я нашел отговорку.
– Прости, но я должен подготовиться к докладу. В институте будет конференция, и я бы хотел выступить. Надоело в прислуге ходить. Может быть, заметит, какой-нибудь из верхов.
Я не собирался выступать, но сейчас бы я придумал любую отговорку, чтобы не оставаться с ней один на один. На улице, еще, куда ни шло, там другие люди, шум машин, город гудит не замолкая, а тут – тишина, тикают часы и она смотрит и ждет от меня слов, после которых должна кинуться на шею и целовать лицо вместе с ушами.
И она поняла, сказала «пока» и закрыла дверь. Никогда я не был в такой растерянности перед ее дверьми. С цветами, новой идеей, придумкой, сюрпризом, но не опущенными руками. Два слова, которые были всажены в меня, как лезвия бритвы напоминали о себе. «Ребенок» и «папочка». Я спустился вниз, вышел на крыльцо и думал о том, что сейчас мне не хочется ничего, разве что спать. Последовал своим ощущениям и рухнул на кровать, уснув сразу же. Я знал, что пропускаю второй день просмотра фильмов, но не сожалел об этом. Хотя раньше не думал, что может быть что-то важнее моих осенних просмотров.
Глава 3.1 Это произошло ночью
Это произошло ночью. На землю выпал дождь. Фартучек редко спал. Он скорее дремал и всю свою жизнь проводил в дреме. Как он говорил, это состояние даже как-то помогало ему пребывать здесь и видеть все происходящее не ясными глазами, а с долей сонной пелены. Тряпка спал много, и поэтому частенько Фартучек не мог его дозваться.
Когда это началось, они спали. Вся планета видела сны. Даже Грызла храпел в своей конуре. Он время от времени взывал, словно что-то предчувствовал, но это оставалось только его животной догадкой, которую никто не воспринимал всерьез.
Фартучек только что принял с неба три мобильных телефона и микроволновку и успел закинуть в подвал и только присел.
– Не спать, – говорил он, – не спать.
Он поставил на огонь черный напиток, который тоже попал в его руки вместе с упавшим холодильником. Как вы поняли, это было кофе, которое не росло на этой планете, хотя Фартучек мечтал, что когда-нибудь на этой земле будет все для того, чтобы жить. И эти заморские продукты не понадобились бы, да еще в таком виде – падающего холодильника. Но там было несколько десятков консерв, ящики с соком которые тоже им помогали в борьбе за существование.
Ночь выдалась темной. Казалось, что светило, которое освещает эту планету, ведет неответственно по отношению к ним. Светит когда хочет, да и в неполной мере. Как было сказано, солнца не было (так казалось), но планета освещалась далекой звездой (не солнце ли это?), которая старалась осветить всю галактику – кого-то больше, кого-то меньше. Если представить, что вселенная – это комната, то светило – это лампочка, освещающая, точнее настольная лампа и свет попадает только на стол и лишь немного достается самой комнате, оставляя в стороне темные углы.
Кофе закипел, Фартучек выключил плитку, налил себе полную чашку бодрящего напитка, поставил перед собой, дожидаясь пока тот немного остынет. Он не любил пить сильно горячим, так как его горло было очень чувствительным, наравне с сердцем и остальным органами. Спрашивается, что он делал на этой работе, так как с его чувствительными органами нужно работать в тишине на открытом воздухе. Воздуха было предостаточно (правда, не совсем качественного), а тишина – время о времени. Вот и сейчас было тихо, и Фартучек незаметно заснул, позволил себе совсем немного короткой истории во сне.
На это раз ему снилась та самая загадочная Земля. По ней бродили большие существа, похожие на великанов. Они были сделаны из металла. Только они способны производить такой крупный мусор. Он видел большую поляну, на которой их дети учатся запускать в космос всякие предметы – от пейджеров до микроволновок с помощью ракеток для тенниса. При каждом удачном ударе, родители, стоящие за пределами поля, где были оборудованы специальные места для зрителей, хлопали и кричали «браво».
– Это наши дети, браво, мой мальчик. Браво!
Фартучек проснулся. Стакан с кофе лежал на боку, коричневая жидкость текла по столу и струйками стекала на пол. Он понял, что что-то произошло. Не нужно было спать. После даже самого миниатюрного сна очень трудно сосредоточиться. Словно оглушенный, он смотрел на происходящее.
Они сыпались с неба, но не падали, а шлепались с характерным звуком «пшук» и визгом. Да, это были капли дождя, которые визжат. Фартучек хоть и проснулся, но не мог понять, что происходит – на что это похоже. Дело в том, что по звукам – это ничего не напоминало. Он посмотрел окно, на лампочку, на которой сидело какое-то странное существо в белом с хвостом и маленькой шапочкой, напоминающей каплю. Оно урчало от удовольствия, и немного дымилась. Потом оно вскрикнуло и бросилось на землю, где ее поджидали другие с визгом. Фартучек схватил сперва один сачок, потом другой, не зная на каком остановиться, взял несколько и выбежал во двор. Они продолжали сыпаться. Он пытался увернуться от них, но этого не потребовалось. Они не были настолько опасны – попадая на голову, они тут же соскальзывали и шлепались на землю с радостным визгом.
– Что это? – спросил испуганно Тряпка, вылезая из первого подвала. Он вытирал глаза со сна. И тут же был заложен кучкой пришельцев. – А, – закричал он. – я ослеп, ослеп. Помогите!
Он стал бегать по двору, искать путь, по которому он сможет уйти от этого кошмара, выбрать бункер, где он будет в безопасности, но сделав всего несколько шагов, он поскользнулся, думая, что раздавил по крайне мере сотню. Он даже радостно возвестил о том Фартучка. Но как выяснилось, новоявленным гостям это не было страшно. Они спокойно выползли из-под спины, и продолжили свой путь. Парень встал, повторил траекторию движения, вновь упал подкошенный слизкими телами, осторожно поднялся, надеясь найти липкие блины, но к его сожалению, существа не стали походить на блины – они оставались таких же размеров, словно Тряпка был весом с обычную тряпку.
– Кто это? – повторил он, взяв в руки одного из них. Парень внимательно всмотрелся в него – белое маленькое, легкое, сколькое существо. Есть лицо – черные точки-глаза и рот, словно нарисованный, оттопыренная нижняя губа и щупальца, которые помогали передвигаться. Этот крохотный субъект недолго вертелся на его пальце, неожиданно он прыгнул вверх и оказался на голове у Фартучка. Тот замер, словно движение выдаст его, и он будет повержен этой «страшной» угрозой. Тряпка уже был рядом. – Откуда?
– Я не знаю, – ответил Фартучек, понимая, что впервые говорит «не знаю» и что существенно перед младым поколением. Шустрый малыш спрыгнул на землю, подбежал к толпе свояков, которые искали выход в трубе, которая напоминала трубопровод одного из жилых домов – закрученный и смешанный. Он хитро прищурился и крикнул. Этот крик напоминал жужжание тухи – не такой громкий, но в своем монотонном звучании – невозможным. В трубе в этот момент произошел переполох – существа в трубе без того не зная, как выбраться из того лабиринта, испуганно бросились врассыпную, меняя форму трубы, в некоторых местах надувая ее до шарообразной формы. Это было удивительно. С виду они были такими мягкими.
Капли были похожие одна на другую и, попадая на землю, оживали и отползли в сторону, чтобы дать дорогу другим. Они были похожи на парашютистов, дислоцирующие в зону противника. Но они не нападали. Они напоминали скорее молодежь, которая увидев новое место, решила устроиться там на ночь. Только компания была слишком внушительна по численности – она напоминала население какой-то очень маленькой планеты, которые решили сходить в гости. Скорее упасть с неба.
Тряпка очень сильно переполошился. Грызла спрятался в конуре и поскуливал. Тараканы забились в выхлопную трубу торчащего их земли Мустанга и слышали падающие капли, которые были по размеру примерно такими же. Проволочное дерево искрилось. На его гибких ветвях уже сидело десяток хвостатых существ, они подпрыгивали и волновали дерево. Оно шевелило ветвями и, казалось, приветствовало новых гостей.
– Дождались, – сказал Фартучек, смахивая с себя целую кучку слизняков. Те с визгом, словно с горки скатились с Фартучка и запрыгнули на нос Грызлы, которому надоело сидеть в темноте, и он высунул нос (целиком выходить он все же опасался). Тот визгнул, выскочил из конуры, но мешала цепь и, сорвав ее крепление с забора-батареи, помчался по двору, натыкаясь всюду на этих весельчаков, которых он все же боялся, так как не совсем понимал из чего они и на что способны.
- Что? Дождались? – спросил Тряпка, который поймав в сачок груду существ, не знал, что с ними делать. Пока он думал, эти малыши перехватили инициативу и сачок теперь красовался на голове у Тряпки, а сами существа сползали по его лицу, как волосы во время стрижки.
– Ах, вот как?! – крикнул Тряпка, стряхивая с себя все, что у них было. – Тогда получай!
Он спустился в подвал, схватил огнетушитель, который иногда использовался по прямому назначению – для тушения. Воды было немного, и этот аппарат спасал их от пожаров, которые случались регулярно после падения автомобилей или самолетов. Тряпка уже было сорвал пломбу, и направил огнетушитель на большое скопление этих существ. Он даже засмеялся и сказал коронную фразу:
– Мы вас не ждали. Простите, если что не так.
Но завершить это ему не удалось. Фартучек успел остановить его. Он крикнул:
– Отпусти!
– Но как же? Их надо уничтожить.
– Не надо! – настаивал старший.
Еще минута-другая, и все – холодная жидкость попадет на этих существ и прекратит их веселую гульбу. Тем более что никто уже не сыпался с неба, и эти существа были в удобной досягаемости для огнетушителя.
– Ты не понимаешь, – говорил Фартучек.
– Почему если маленький, то сразу не понимаю, – с досадой сказал Тряпка. – Я в свои годы старше…
И эти слова все больше убеждали его в совершении этого поступка. Он не нуждался в советах, он знал, что делает. Он снова приподнял угрозу для пришельцев – красный сосуд с морозной жидкостью и направил его на них. Те замерли и даже перестали смеяться, словно понимали, что он делает.
– Они слышат? - медленно проговорил Тряпка. – Они так смотрят, словно просят не делать этого. – Да они просто гипнотизируют меня.
Эти малыши собрались вместе и превратились в одну большую массу. Она стала дрожать, перетекая из большого шара в овал и, наконец, слова, которые как-то могли объяснить их состояние. Это были три буквы. Они образовывали «СОС».
– Что они хотят? – не понимал дед. – Что значат эти буквы?
Сигнал о помощи стал дрожать – теперь они не желали играть, сходить с ума, теперь они были послушны. Парень засмеялся – он никогда не видел, чтобы целый народец находился под его мушкой.
– Они боятся, – воскликнул парень. – Они меня боятся.
Сигнал растекся. Он стал обычным блином – кто-то из этой массы халтурил. Через мгновение буквы снова получились, но видимо халтурщик оказался важной составной частью этого ансамбля и слова не сходились. Получалось «СО», «ОС», но не то, что было ранее.
– Ты доволен? – спросил Фартучек. Он понимал, что все, что делал Тряпка – следствие страха, который побудил его и максимализм – хочу стать героем новой волны.
– Не совсем, – резко сказал парень, отпустил огнетушитель и стал ждать. Во-первых, он ждал объяснения. Теперь не от маленьких боязливых, как оказалось, существ, а скорее от старика. Тот должен был что-то сказать. Хотя бы потому, что он в несколько раз дольше живет на земле.
– Так вот, мой прадед говорил, что придет время и на землю выпадет живительный дождь, – сказал Фартучек. – Он принесет нам счастье.
– Ты это только что придумал?
– Нет, – закрутил тот головой.
– Я знаю, что все это фантазия. Мир, который мы придумали, не совершенен. Если ты и хочешь придумывать, то будь добр научись это делать. Или дай возможность еще кому-то сделать это.
Тряпка не очень хорошо себя вел – был груб, но ведь, действительно, Фартучек все это придумал. Он сам не был доволен тем, что происходит, но его можно было понять. Впервые с неба сыпались не комбайны и скамейки с парка, а что-то – другое. И это никак нельзя было отнести к какой-то угрозе или чему-то негативному. Можно было просто заморозить их и тем самым уничтожить и станет проще. Но тогда они смогут узнать для чего они здесь. Может быть, в эти утешительные слова он вкладывал долю правды, которая казалась возможна в случае долгого ожидания. Хотя мамонты наверняка тоже ожидали тепла, и не дождались. А может быть, кто-то из них тоже допустил неосторожность, вроде этой, которую хочет сделать Тряпка.
Сейчас планета, точнее этот маленький участок, более или менее вычищенный, покрыт слоем существ, которые, как кильки в банке, прижавшись, друг к другу перемещаются, ворочаются – им не очень удобно, но они веселы, это понятно. Словно выпал снег на этой планете. Фартучек так и сказал.
– Это напоминает снег.
– На одной планете говорят, что когда происходить что-то необычное выпадает розовый снег. Но только это не розовый – это обычный снег. Но ситуация розовая. То есть необычная.
Паника прошла. Грызла смотрел на пришельцев уже без испуга, скорее с озорными глазами и норовил замахнуть свою волосатую лапу в эпицентр этой большой массы размером с большой холодильник. Тряпка пытался посчитать, сколько их.
- Один, два…пять, двадцать четыре, сорок…ах куда ты…тебя я уже считал. Дядюшка, их невозможно подсчитать.
– Их не нужно считать, – решительно сказал Фартучек. – Их нужно…
– Есть, – громко сказал Тряпка, не дослушав приказа, и уже отправился выполнять приказ старшего. В такой ситуации приказ только один – привести все в полный порядок. Как – это уже следующий вопрос. Он будет решаться в процессе. Парень успокоился, понимая, что Фартучек – для него все. И отец, и учитель, и друг. Поэтому глупо делать все по-своему. Так недолго и одному остаться. И он решил собрать этих пришельцев, предварительно надев большие перчатки. Но как только те поняли, что их хотят поймать и непонятно с какой целью, в одно мгновение распались. Приказ становился все более трудным. Тряпка понимал, что не сможет справиться с этим. Эти существа были слишком непоседливы. Он мог схватить несколько, до двух десятков, накрыть, но пока гонялся за следующими, те выбегали и смешивались с непойманными. Грызла тоже участвовал в этой гонке, только Фартучек стоял в стороне, думая о чем-то. Казалось, что он выбрал позицию полководца, отдающего приказы. Отчасти это была правда. Однако параллельно он думал о том, что случилось. Перед ним его друзья терпели поражение перед существами, которые были меньше в несколько сот раз. Тряпка был похож на лягушку, которую облепили голодные муравьи. Грызла лежал пластом, а на его шерсти устроили вакханалию тысячи сородичей, упавших с неба. Наконец Тряпка вырвался из этого белохвостого круга едва не к ногам полководца.
– Я не знаю, что с ними делать, – промолвил воин, изрядно уставший. – Они разбегаются.
В этот момент троица хвостатых устроили у него на голове пирамиду, двое дружно раскачивались на его бакенбардах. Тряпка уже не реагировал – у него были осоловелые глаза, и ему нужна была помощь.
Пришла очередь Фартучка взять ситуацию под контроль. Он сложил руки в замок и провозгласил:
– Всех в пятый подвал. Он почти пустой. Грызла покажи свои зубки.
Казалось, что все ждали этих слов. Особенно Грызла. Он зарычал на игрунов и те, почувствовав от него идущую угрозу, двинулись врассыпную, но с одной стороны их ждал Тряпка, с другой – Фартучек. Тряпка одной рукой ловил, другой уже погружал быстрых существ с длинными хвостами в подвал.
– Что все? – спросил Фартучек, снимая перчатки.
– Ага, – сказал Тряпка. – Если кто и убежал, то найдется. Лет через сто.
Они зашли в домик, и первом делом напились сока видеокуса. Стакан за стаканом исчезал в животах. Тряпка пил и смеялся.
– Ты чего? – спросил его Фартучек.
– Вспомнил твое выражение, когда они дрожали, – хохотал парень, при этом булькая, так как пил сок. – Во, умора.
– Не смейся, – осадил его старик серьезным тоном, поднимая правую руку. – Они нам нужны.
– Для чего? – не унимался Тряпка. – Не понимаю. Какие-то мерзкие твари. Склизкие, гадкие, с отвратным запахом. Это не сгущенное молоко, точно.
– Мал ты еще, – только и сказал Фартучек, понимая, что не в силах тягаться с ним в красноречии.
– Вот ты большой, можешь мне объяснить? – не отставал парень. – Ну, давай.
Два поколения должны были найти компромисс. Молодой спрашивал, старый отвечал. И это правильно. Если только будет ответ. Но за дверью послышался какой-то шум. И компромисс пришлось отложить на неопределенное время.
– Прикрыл их? – спросил Фартучек.
– Нет, – растерянно сказал молодой человек, – Ты же ничего не сказал, – на что Фартучек просто махнул рукой. Они выскочили на улицу. Несколько хвостатых играли на Грызле. Тот спокойно воспринимал это, предполагая, что такой гигант, как он может в любой момент раздавить докучающих его существ.
– Они такие, – не удержался от смеха Тряпка, – такие…. как дети.
– Это и есть дети, – сказал Фартучек. – Только еще совсем маленькие.
– Да какие же это дети?
– Самые натуральные. И наша задача вырастить их.
– Для чего?
– Не знаю пока.
Тряпка хмыкнул. Он посмотрел, как за стеклом беспорядочно возятся странные существа, которые предпочли их планету. Он не выказывал свою радость, но ему льстило, что они были здесь. Гости не так часто жаловали сюда, но если и был какой-то визит, то чаще недолгий. А тут они – маленькие и возможно сами не знают для чего здесь. Но если не знают, тогда им не важно. Он начинал думать об этом, и все больше понимал, что Фартучек в чем-то прав.
Глава 4 Я в панике. Не знаю, что делать.
Я в панике. Не знаю, что делать. Только что ее проводил, все время смотрел на нее и видел не ее глаза, а глаза младенца, которого я хочу-не хочу, не знаю. Мне нужно выпить. В баре. Или нужно остаться с ней. Если я пойду в бар, а она одна – в комнате, с книгами и Элвисом. Потом отшлифует свое состоянием «Скорпами» и мокрая подушка с суповым запасом соли. И меня будут мучить угрызения совести. Угрызения – они так неудобно расположены по телу – неравномерно и неизвестно откуда проявят себя – в головной боли или сердечной мышце. Они не станут подходить со сторону с просьбой пересмотреть свои взгляды, они нападают через само тело. Болит печень, и ты понимаешь, что это они, угрызения, направили полк своих солдат на решение сложившейся проблемы. Болеть может крохотная мочка уха, но боль может быть такой нетерпимой и необъяснимой, что главное и ты готов залезть на Останкинскую башню или согласиться на все, что…Боже, я тут веду себя, как девчонка, а она сидит дома, наверняка читает или говорит с подругами об этом. А может быть изливает все это на бумаге. Да, пишет письмо про то, какой я…Мне надо пойти к ней и попробовать сделать вид, что ничего не произошло. Она точно такая же. Ничуть не изменилась. Нам нельзя будет перемещаться со скоростью света по городу, но ведь это ничего – раньше я и сам был таким.
Аутотренинг завершен, и я спешу к моему Эльфу.
Вот я и около ее дома. Горит свет, ее слоненок на окне и глиняная статуэтка Будды. У того тоже живот. Мне становится муторно.
Поднимаюсь по лестнице и понимаю, что не пойду к ней. Нет, я не смогу снова с ней говорить об этом. Меня будет грызть то, что еще пока неведомо. Но ведь что-то уже грызет. Как то, что уже появилось в ней, пусть не видно, но она уже очень сильно это чувствует. Иду обратно, захожу в первый попавшийся бар, выпиваю двести грамм водки и отправляюсь в видеопрокат. Прохожу мимо рядов с планетами и натыкаюсь на фильм «Слегка беременный» с Марчелло Мастроянни и Катрин Денев в главной роли. От этого диска словно током бьет. Я беру этот диск, и снова продавец смотрит на меня с непониманием, словно я взял что-то неприличное, что пылится годами. Ему невдомек, что моя девушка – заб…я даже не могу произнести это слово. Оно не может увязаться у меня в голове, от него заплетается язык – тот словно вязнет во рту от этих слогов – «бер», «мен», в них слышится «бери меня» – призыв то ли неродившегося младенца, то ли женщины, которая его носит.
Я пришел домой и впервые входил в него, как будто не домой, словно я был в музее, где нельзя прикасаться ни к чему и фотографировать можно только за отдельную плату. Мне не хотелось есть, хотя на плите стоял вчерашний плов с курицей, Мне не хотелось пить, хотя я считал просто необходимостью выпить чашку-другую чая после прихода. Мне не хотелось ложиться на диван и спать и даже включать свет. Я так и ходил по темной квартире, натыкаясь на углы. Наконец, мои ноги оказались у дивидипроигрывателя, а рука нащупала диск, а сделав два шага назад, я знал, что могу упасть в кресло. Экран осветил первые кадры, и я стал смотреть туда, в темноту на небольшой квадрат, не желая думать, и принимая все, как недавние двести грамм спиртного. Фильм шел в темноте, как в кинотеатре, только в окне появлялись огни от проезжающих машин, что немного мешало восприятию. Обычно во время кинононостопа окна зашторивались – ничто не должно было мешать, но сейчас я принимал идущие кадры в таких условиях.
В нем рассказывается об автомобильном инструкторе Марко Мазетти, которому во время концерта легендарной Мирей Матье становится плохо. Во всем виновата курица, – говорит он, но обратившись к врачу, узнает, что находится на четвертом месяце ожидания чада. Мужчина попал в трудную ситуацию – он в центре событий. Вокруг него все – телевидение, полиция, медицина, литераторы, режиссеры. Все хотя заполучить такой экспонат. До этого он был никому не нужный инструктор, теперь – звезда, как Оззи Озборн. Вот это я понимаю причина. Но чтобы так – только для того, чтобы быть как все другие. Это…ну, не знаю…
Правда фильм заканчивается совершенно неожиданно – вторая половина прошла как во сне. Я пропустил через себя около семидесяти минут суровой, но звездной жизни мужчины, и уже стал думать о возможном использовании этого происшествия для того, чтобы не попасть под общий конвейер жизни. Но Марко оказался не бер…о, боже…не беремен….беременным…получилось – тогда УЗИ делали только на седьмом месяце, а до этого все семь месяцев он думал, что…вынашивает ребенка. Зато, какие это были семь месяцев. Если бы мне было гарантировано то, что я проведу ближайшие девять месяцев, как Марко. Почему я? Не она. Так как я тоже буду испытывать не меньше трудностей, нежели она. Разве нет?
Пошли титры, а я все время думал о том, что не усну, пока не позвоню ей. Мои мысли поднялись снизу вверх вместе с белыми именами на черном фоне.
Я уже подошел к телефону, взял трубку и уже стал нажимать на кнопки – шесть были благополучно набраны, возвещал об этом внутритрубочный монстр, шипящий после каждой надавленной цифры, и тут же положил. Я понял, что хочу сказать не совсем то, что нужно.
Мне хотелось, чтобы она пожалела меня. Мне было трудно. Но предстать перед ней слюнтяем еще труднее. Надо зарядиться. Мне нужно набраться храбрости. Где ее взять? В этом вопросе у меня мама – профи по восстановлению. Она в другом городе и звонить ей посреди ночи (там, где она находится, сейчас уже ночь) – не лучший выход. Поэтому интернет – мудрые мысли. Что-нибудь и накопаю.
Ввожу в «Яндексе» – «слова для смелости» и получаю 245 миллионов результатов. Во-первых, значение самого слова. Ели верить словарю Ушакова (чаще ему все доверяют – как-то на слуху), то смелость - это решимость, отвага. К этому утверждению пословица «Смелость города берет». Мне бы совсем маленькую планету взять. Совсем немного этой самой решимости. Для того, чтобы сказать самые простые слова. «Люблю» и «я с тобой». Это понятно и я понимал, что она не ждет от меня красноречия. Пусть я буду молчать, но если я не буду дергаться в попытке убежать (уже сделал это), то она не поверит мне. Ей нужен человек с таким присутствием духа, чтобы он смог принять ее состояние, взяв на себе все заботы. Ой, е!
«Смелость – это сопротивление страху и контроль над страхом, а не отсутствие страха». Так сказал Марк Твен. Я вырос на Том Сойере. Его слова точны. Контроль. Вот оно что. Но как это делать. Ввожу «контроль над страхом» получаю ответ в виде советов «водки вмазал и вперед» (не для меня), медитация (так сразу и не поймешь), музыка – вот это ближе к истине. Оказывается с помощью музыки можно приручить страх и превратить его в послушную собачку. Включаю Эллиса Купера с сознанием дела – я должен слушать не классические трели, а что-то брутальное, чтобы быть под стать ей. Звучит его песня «Мне восемнадцать» и мне становится грустно. В ней говорится о том, что человек в любом возрасте может быть восемнадцатилетним. Я плачу и понимаю, что эти слова уместны свободным людям.
Я отхожу от аппарата, и мне не хочется звонить, думать об этом. Мне вообще хочется улететь на другую планету. Я смотрю на небо, которое сегодня на удивление ясное и мне кажется, что раз звезд так много, то наверняка найдется хотя бы одна, которую можно занять для своей жизни, куда можно просто сбежать, переждать там немного и вернуться после всех бурь. Она меня ждет, рядом с ней ребенок, ковыряется в носу и спрашивает у нее «а это что мой папа?».
Какой кошмар! Я не могу этого допустить. И снова я сжимаю телефонную трубку и набираю номер. Снов в голове каша, но я не сдаюсь. Трубка танцует, но я ее не выпускаю.
Она берет трубку, и я тут же бросаю. Я даже не услышал «ало», только первое едва доносимое дыхание.
А потом вышел на кухню, выпил чай бергамотом, посмотрел на обои с кофейными чашками, подсчитывая количество. Вернувшись в комнату, я спокойно, без танцующих рук, взял трубку, набрал номер, дождался ответа и сказал:
– Я тут подумал, что дети – они, в общем, вполне приличные существа…
Я не заметил, что назвал их существами.
– …Перед моим домом детская площадка. Так вот когда они там, то я часто даже приоткрываю окно, чтобы слышать, о чем они между собой разговаривают.
В трубке послышалось напряженное дыхание. Я продолжал:
– И я обратил внимание, что вся эта забота – гуляние, кормежка, все это не так уж сложно. Сколько я видел идущих отцов – в одной руке малыш, в другой – бутылка пива. Это не значит, что это эталон поведения, просто хочу сказать, что они не выглядят усталыми, они ведут прежний образ жизни.
Я не мог остановиться, Мне не хотелось этого делать, зная, что если остановлюсь, произойдет что-то непоправимое. Я говорил, не думая так на самом деле. По большей части во мне зудела мысль, как бы ее успокоить и это была, наверное, в тот момент единственная мотивация. Говори все, что угодно, главное, дать ей то, что она хочет. Поэтому я продолжил с еще большим рвением:
– Они…
Меня прервали.
– Это ма-ма, – неожиданно услышал я в трубке. – Дорогая, мне нужно с тобой поговорить.
Затем последовали гудки, и я понял, что должен сейчас лететь через весь город к ней, чтобы успокоить. Мы вместе. Пусть даже когда появился еще кто-то. В принципе, я не против. Опять я стоял у двери и проговаривал слова, которые буреломом свалились на меня. Мне не пришлось звонить. Дверь открыла мать. Она курила. Это может быть очень вредно. Если так, то она ничего не знает или не придает этому никакого значения. Но я же не могу молчать.
– А вот и он, – строго сказала Роза Марковна, выдыхая на меня бесконечный треугольник дыма.
– Извините, но можно вас попросить…? – следующее я показал руками. Женщина вытянула губы, ожидая долгожданного объяснения – почему она должна в своей квартире тушить сигарету при каждом новом госте.
– Я очень чувствителен к дыму, – сказал я. Она вздохнула и только тогда пропустила меня внутрь, словно я прошел небольшой экзамен в прихожей, чтобы получить тапочки.
– Век нежных и необходительных мужчин, – разочаровано сказала она и пошла на кухню, где я услышал щелчок зажигалки и продолжение своего монолога, – Времена, когда цветы и маленький скромный подарок был обязательным сопровождением для гостя, канули в лету.
– Добрый вечер, а Эльф… – начал я, понимая, что невежливо вот так просто проходить, когда меня не приглашают ни на кухню, ни в зал, ни в дальнюю комнату, где я, кажется, услышал шарканье тапочек, но придется общаться через трехметровый барьер, отделенный только разным освещением.
– Какой эльф? – переспросила мама. – У нас нет волшебства. Оно тоже ушло вместе с черствыми отношениями мужчин и женщин. Эльфы остались у Андерсена, в той самой стране цветов, куда ласточка отнесла Дюймовочку.
Она тяжело вздохнула, с грустью. Я не очень хорошо общался с ее мамой. Мы все проводили время вместе и были у нее в гостях только в тех случаях, когда она уходила в театр, уезжала за город, оставляла дом на несколько дней. Первая встреча произошла 8 марта. Я пришел с мимозой. Она тогда тоже вздыхала и что-то говорила о преклонении, я не совсем понял, что она имела ввиду. Эльф меня успокоила тогда, что ее мама пребывает во временах плаща и шпаги и ждет, когда вернется отец, который ушел, когда Эльф была совсем маленькой.
– Это меня, мама, – услышал я в дальней комнате. Я долго не думая пошел на голос. Мама что-то снова сказала про современность и классиков, которые устали писать о ненастоящих мужчинах.
Она лежала на кровати. Словно болела. На двух подушках, в руках держала пышную книгу известно какого содержания. Я сразу догадался, когда увидел на обложке нарисованного карапуза, делающего первые шаги.
– Тебе нехорошо? – спросил я.
– Да, представляешь мне плохо, – сухо сказала она. – Но еще рано, я это знаю. Так не должно. Наверное, слишком много думаю об этом.
– Нужно думать о другом. Например, если тебя одолевает какой-то страх, то нужно его увидеть смешным. Превратить страх в клоуна. Тогда не так плохо.
– Ты предлагаешь превратить себя в клоуна с красным носом? – спросила она настолько серьезно, словно хотела узнать, что я делал этой ночью и с кем ее провел. Мне нечего было скрывать. – Но я не очень люблю такой смех. Он вымученный.
Меня спас звук за стенкой. Роза Марковна кашляла, видимо от чрезмерного употребления никотина.
– Так ты ей не рассказала? – спросил я, меняя тему. Эльф на меня не давила, но сразу поняла мои попытки уйти от ответа.
– Нет пока.
– А я думал, что ты тут весь дом на уши подняла.
– Ты думаешь нужно?
– Нет, сейчас я вообще так не думаю. Точнее считаю, что ты все правильно делаешь. Ты умница.
– Ты и правда так считаешь? – по-детски спросила она, даже изменив немного голос на тон выше.
– Конечно, моя необузданная, - неожиданно сказал я. Она сразу изменилась в лице, стала немного прежней – страсть в уголках глаз и губ, горящие щеки и произнесла шепотом:
– Невероятный.
– Не…не…не… - старался я найти слово, но ни одно из них не подходило.
– Что-то не так, – спросила она.
– Очень трудно придумать комплимент с частицей «не», – прокомментировал я свое замешательство.
– А что я заслуживаю комплимента только с этой отрицательной частицей? – спросила она и была сто раз права. Я сам того не ведая говорил ей «нет», пусть даже таким образом. Во мне кричало «я не хочу этого ребенка, моя радость», «я не хочу, моя ласточка», «я не хочу всего того, что с ним связано, моя…» и так далее.
Я вышел от нее спокойный. Мое спокойствие закончилось на четвертой ступеньке лестницы. А я еще хотел съехать по перилам. Когда-то съезжал, как вихрь. Сейчас разбился бы. Может быть, нужно разбиться, чтобы очнувшись потерять память. Как было бы хорошо забыть все то, что с тобой было раньше. Очнуться новым человеком. Эльф будет стоять передо мной, умоляя вспомнить все, а я буду удивленно взирать на нее, не понимая, что она от меня хочет. Какой же я ребенок, правда. Разве ты готов быть папиком?
Сколько я у нее пробыл? Примерно час. Ровно столько мне хватило, чтобы ломать комедию. Но комедия заканчивалась, когда на меня никто не смотрел. Я подошел к треснувшему окну в подъезде и заметил, что пальцем выведены буквы «Г» и «Э». Буква «Э» наезжала на «Г» и «Г» почти не было видно, разве что при долгом смотрению. Наши буквы. А может быть других. Например, Глеба и Эллины или Галины и Эмиля. Все может быть. Особенно когда все находится в ее радиусе. Хотя даже в моем районе ее радиус не прекращался. Разве что на другой планете. Но туда нет прямого рейса. Метро туда не ходит, хотя лет через сто-двести туда обязательно проведут пару веток, чтобы парень вроде меня мог вот так без лишних раздумий отправиться на тихую планету, чтобы поразмышлять обо всем, взглянув на ситуацию со стороны, пусть даже со слишком далекой стороны.
Глава 4.1 Прошел день. После дождя бывает ясно, но после такого дождя выдалась
на удивление странная погода
Прошел день. После дождя бывает ясно, но после такого дождя выдалась на удивление странная погода. Возможно, сказалось состояние, царившее среди жителей Эльфа. Во-первых, все боялись еще одного залпа. Не миновать второго пришествия, - говорил Фартучек. Тряпка всматривался до слез в небо, пытаясь увидеть корабль или планету, откуда летят эти белые кусочки, похожие на тесто. Всматривался, пока все слезы не выплакал и, устав, пошел в результате отдохнуть в свою коморку или нашел куда более удобнее место – например, в холодильнике (выключенном естественно), пусть и с неприятным запахом вчерашней еды. Тем более он размышлял так: если предзнаменование сбудется, то нужен еще подвал, иначе, куда складывать этих «гостей». Оставить все как есть, тоже не годится – будет хаос, а это начало конца, так говорил мудрейший прапрадед Фартучка, да и сам Фартучек это частенько напоминал. Прапрадеда уже не было в живых, а слова навсегда остались в памяти. Подвал нужно было копать. Все бункеры были заняты, точнее, завалены разным металлоломом. Разве что в мешки и в яму. Опять же нужно брать лопату. Кому, как ни Тряпке – главной рабочей силе придется делать это. Главный, конечно, возьмется и будет долго пыхтеть каждую пятую лопату, сколько будет слов о том, что он один знает, как нужно делать, но в результате Тряпка сделает это один. Поэтому нужно набраться энергии, кто знает, какое количество ям потребуется.
После недавнего происшествия все были без сил, и даже падающий крейсер, упавший где-то в другой части планеты, слегка взволновавший кору не был встречен испугом, разве что пришельцы ответили бурным визгом. Но этот визг был короткий и длился секунду, не более. Они сидели в подвале и в остальное время не двигались, и лишь волнение коры, воздуха, вибрации сдвигали их с мертвой точки, хотя подвал в любой части был мертвым. Там было холодно, тесно, недостаточно света и условий для жизни. Была небольшая решетка, размером с ладонь, чтобы дышать и понимать, что делается за пределами этого тошнотворного места, который был определенно сделан для упавших с неба предметов. Если так, то, значит, все было правильно. Чужим не нужны были условия. Им не подносили коктейль на высокой ножке и не устраивали в гостинице класса люкс. Они пока что приносили беспокойство – как незваные гости, как те, про которых нигде не написано и если верить многолетней истории этой планеты, в особенности последним двум годам, то ничего хорошего с неба не жди. Небо – не слишком жалует Эльфа. Оно почему-то думает, что Эльф не будет против мусора, металлолома, существ, которые живут и, кажется, даже понимают. Их достаточно много и как поступить с ними? Если отпустить, то они захватят планету и превратят ее в санаторий, а потом погибнут вместе под падающим домом и гаражом. Все равно погибнут, даже если останутся. Фартучек не мог допустить другого у штурвала власти, и, услышав, как существа с неизвестной планеты о чем-то взывают – это были стоны, скрипы, ворчание, в общем одни неприятные звуки, которые они издавали отнюдь не поодиночке, он понял, что слишком сильно понадеялся на них – это были никчемные, глупые куски неизвестного материала. Что с ними делать? Наверное, это был самый трудный вопрос этого дня.
Что касается погоды – серое небо, каждые пятнадцать минут падали мелкие предметы – набор столовой посуды, коллекция машинок-ралли, мотоциклетный шлем. Мотоцикл упал еще неделю назад.
Фартучек понимал, что ничего не решит, пока что-нибудь не предпримет. Он решил посвятить день изучению. На планете лежали десятки тысяч неизученных предметов. От иголки до самолета. Они лежали и мало интересовали нашего героя. Почему он не мог заинтересоваться «Боингом», упавший три года назад в пяти километрах отсюда? А чего стоит радиоприемник, проигрыватель, компьютер – все то, что могло очень неплохо разнообразить эту жизнь. Но у Фартучка было табу на эти вещи. Только дома, только то, что мертво – не говорит и не ведет себя подобно роботам, могло быть использовано. Он видел в телевизоре зло, пока оно говорит. Радио пело, и это было неправильно. Компьютер мешал правильно думать – он заставлял отказаться от логического мышления, отдав его в руки техническим возможностям. И тут – не приемник, не плеер, а живые вполне разумные существа.
Он еще не знал, как будет это делать. Как нужно изучать? Он никогда не делал этого. Он не был биологом или ученым. Он был изобретателем, добрым другом, настойчивым и твердым человеком, но эти качества никак не могли помочь ему разобраться в крохотных существах, каждый из которых был размером с клопа. Возьму я того в руки, а дальше что… что делал в таких ситуациях мой прапрадед?
Он всегда трепетно относился ко всему новому, и если встречался с незнакомцем, то применял некоторые правила. Как во время он вспомнил это. Предстояло всего на всего найти их, прочитать и тогда полный порядок.
Фартучек перерыл все полки, сундуки и долго не мог найти то сложенную из отдельных листков книгу, которая переходила из поколения в поколение. Там упоминалось все самое нужное – например, что делать, когда нечего есть. Ответ был намного проще, чем, кажется на первый взгляд. Нужно думать об альтернативе еды. Далее был целый список этих самых альтернатив. Среди них картинки с красивыми видами прошлого планеты, оставшиеся благодаря художникам. На планете не знали что такое фотоаппарат и, казалось, что тут вообще не знают, что такое прогресс, пока «заботливые» земляне с неба не стали заполнять пробел. В том списке были камешки Сахари, подержав которые не хотелось есть очень долго. Они находились довольно далеко, и еще никто из жителей не ходил за ними. Правда, несколько экземпляров лежало в настенном шкафчике, где была так называемая аптечка, хранившая в себе разные настойки от головной боли и укусов тух. Казалось, что все эти рецепты вообще были выдуманы стариком. Но он не мог обманывать, так как весь род от деда к Фартучку обладал таким качеством, которое можно характеризовать как искренность. Он ценил это и передавал это Тряпке, так как своих детей у него не было.
Наконец, бумаги были найдены. Он их сам засунул под подушку. Ему казалось, что, положив под подушку труды деда, он сможет найти ответ – дед приснится и скажет. Но последние три ночи дед не приходил, и Фартучек стал волноваться. Обычно родные приходят в мыслях довольно часто. Но Фартучек исправно думал, но дед игнорировал его. Вероятно, тот был в отъезде. Он верил, что в той жизни – тоже есть жизнь, насыщенная. Если бы не так, то дед чаще бы появлялся.
Красная лампочка светила немного тускло. У него на столе стояли три склеенные между собой свечи, сделанные из раствора, который оказался в медной луковице, упавшей однажды. Свечи были длинные и очень быстро сгорали. Фартучек расположил бумаги немного в стороне от горящего огня, чтобы воск не капал, открыл и прочитал первую страницу:
«Дорогой сынок, я знаю, что мои труды когда-нибудь тебе понадобятся. Если ты их читаешь, то вероятно находишься в неприятном положении – что-то не так с планетой. Это ясно. Она и при мне была немного запущена…»
Фартучек тяжело вздохнул.
«Однако я никогда не унывал, потому что в нашем роду никого не было из унылого десятка. Все мы верили в лучшее…»
Фартучек перелистывал страницы одну за другой – желтоватые чернила расплылись в некоторых местах. Мысли о планете, о ее будущем, где-то нерадостные, но в общем положительные давали многое. Фартучек часто перелистывал страницы, в которых говорилось о недавнем прошлом, что должно было стать грядущим.
«Зеленые леса, водоемы, в которых много воды. Длинные ростки веселинчиков и горящих на солнце – толстячков, растений, украшающих планету. Крепкие дома, что-то готовится в миске. Аромат упоительный. Я падаю от этой вкусной еды».
Эти строчки он читал каждый день, когда было тихо, и Тряпка уходил спать.
«И главное смех. Наша планета – самая лучшая в галактике».
Неужели когда-то так считалось? Даже не верится, что это правда. Да что говорить – еще недавно к нему забегал соседский Космик, чтобы помочь в строительстве нового прицела для катапульты, а почтальон Таратайка, привозивший ему газеты. Особенно вспоминается мистер Капа, который готовил чудо булочки из муки видеокуса. Все они теперь на Хоросе и, надеюсь, им там живется сладко.
Фартучек не был в обиде на прежних жителей Эльфа. Он немного волновался за них, а те даже и письма не написали, разве что общее, где звали его к себе, показав фотокарточку с изображением всех на каком-то большом камне при свете дня. Но он уже сделал свой выбор.
Он перерыл почти все бумаги, попадались рецепты, как освоить язык пришельца за один день, что было очень полезно, но пока не так необходимо, как выкопать яму глубиной десять метров без сподручных средств. Советы были нужными, но в тот момент Фартучка интересовало другое. Он бормотал:
– Это не то, не то, не то, не то…
Потом замер, остановившись на листочке, немного обгоревшем, руки старика задрожали, и он запинающимся языком стал читать. Было понятно, что он нашел то, что надо.
«Для меня важно узнать о чужаке все – и слабости, и сильные стороны, и то, что он предпочитает на обед. Только так ты сможешь понять, кто перед тобой»
Фартучек стоял перед подвалом в нерешительности. Предстояло взять одного из всей этой массы. Он открыл дверь и посмотрел в темноту. Они лежали на дне подвала, и когда металлическая дверца скрипнула, никто не вырвался – но почему? Они слишком ослабли – то ли от голода, то ли от страха, то ли от тесного помещения, где был значительный недостаток воздуха. Он должен был спуститься, взять одного и выйти. Он прихватил с собой сачок – взял что побольше, чтобы у существа не было возможности выпрыгнуть. Спускаясь по лестнице, он ощутил дрожь, пахло кислым молоком, и он прошептал так, чтобы они неожиданно не бросились из темноты:
– Эй вы. Я бы хотел спросить.
Он точно не знал, какой будет первый вопрос, но не думал, что после его шага последует череда вопросов. В подвале было тихо. Он спустился только на две ступени – дальше было темно, и царила неизвестность, поэтому вытянул сачок, крепко держа за ручку, и попытался зачерпнуть пришельца. У него это получилось. В сачок попал один. Он почему-то был розоватым, наверняка, от тесноты и не сильно реагировал на манипуляции Фартучка.
Тот осторожно пошел к дому, двигаясь очень медленно, боясь малейшего сотрясения. Но испытуемый – маленький розовый пласт, похожий на лапшу лежал неподвижно и немного вздрагивал. Фартучек старался не смотреть на него – ему почему-то казалось, что тот может обладать какими-нибудь способностями, например, гипнозом и поэтому скрутил сачок так, что тому не было выхода. Но тот и не стремился делать это – казалось, что это был не тот вчерашний попрыгунчик, от которого все пошло кувырком.
Пришелец оказался на столе под пристальным взглядом главного ученого. Фартучек смотрел на лежащее существо и понимал, что тот очень слаб и, наверное, нуждается в помощи. Но Фартучка было сомнение относительно его прилежности – друг или враг, помощь или вред, добро или зло. Поэтому не спеша, чему тоже учил его дед, он начал свое знакомство.
– Я не знаю с чего начать, так как не умею так говорить, как это нужно. По мне лучше делать. Вот мой дед – он и говорил и делал тоже. Был просто уникальным. А я не такой. Но я попробую, потому что иначе ничего не выйдет. Итак…ты меня слышишь вообще?
Объект лежал неподвижно и никак не реагировал. Но Фартучку показалось, что тот дрогнул. Он принял этот жест, как согласие.
– Ага. Ты не такой, как все мы, но это ничего. Все мы разные, но это не мешает нам быть вместе, если надо помогать. Я помогу тебе, если и ты станешь помогать мне. Согласен?
Пришелец застыл – он напоминал застывшую жвачку на столе, которую оставил маленький прохвост.
– Меня так воспитали, и я привык помогать. Почему я здесь? Родился, вырос. Эта земля мне дала все и я не могу так просто от нее отказываться. Я должен сделать все возможное, чтобы вернуть мое детство и дать возможность другим…
Жвачка лежала и сохла в теплом воздухе помещения. Фартучек заплакал – то ли от последних сказанных слов, то ли от нулевой реакции нечто на столе.
– Вот болван. Что я делаю? Стараюсь объяснить каким-то неизвестным, что я – умный, но ведь это никого не интересует и этот кусок пластилина совершенно не хочет быть узнанным.
Он опустил голову, приблизившись тем самым к хвостатому, вздрогнул, едва не выругался, отвернулся к окну. За окном было пасмурно, и Грызла ковырялся в мусоре, словно что-то искал. Проследить за дальнейшее поведение Грызлы не удалось, так как услышал поскребывающий звук у себя за спиной. Фартучек медленно повернулся и увидел картину, которая привела его в восторг: малыш немного приподнялся, и было понятно, что чужак реагировал на его слова. Слушал его. Он смотрел в его сторону и замер, ожидая следующей информации.
– Я не знаю кто ты, – быстро заговорил Фартучек, – но, наверное, должен знать, что гостям нужно представляться. Вот я, например, Фартучек. Так меня зовут. А тебя как?
Головастик смотрел на него и что-то изобразил в воздухе – змейку. Фартучек не понимал, тогда малыш повернулся к подвалу, и замер.
– Вместе намного смелее. Каково одному?
И он кивнул головой – тем образованием, которое придавало ему сходство с червяком – все его тело при кивке задрожало и упало на стол. Дрожь у того продолжалось.
– Но это ничего. Ты меня уж извини. Я не должен вести себя так. Ты меньше меня во много раз и у меня есть преимущество.
Головастик посмотрел на него и только тогда увидел в нем что-то живое, пуст несформированное еще, но уже заведомо – вот здесь предположительно голова, тут брюшко, а здесь сердце.
– Да что же ты за зверь? – присматриваясь к нему, прошептал Фартучек. Он взял стаканчик с видеокусом, налил его в блюдце и пододвинул его малышу. Тот прыгнул в жидкость и стал так резвиться, так радоваться тому, что его поместили сюда. Через мгновение блюдце стало сухим, а он немного округлился и зарычал от удовольствия. Фартучек снова наполнил блюдце. Второе блюдце последовала та же участь. И третье, и четвертое. Малыш урчал и нежился на столе. Эта картина так понравилась Фартучку, что он не заметил, как вошел Тряпка, которому тоже хотелось участвовать в эксперименте. Он немного поспал, и только что проснулся, поэтому вошел, чтобы позавтракать. Он подошел к бочку с водой и обнаружил, что тот пустой.
– Почему у нас нет воды? – спросил он недовольным голосом.
– Его выпил он.
– А зачем ты его напоил?
– Он хотел.
Вопросы возникали. Что делать с ними? Нужно ли их кормить? Насколько они полезны? Может быть, не стоит, забыть и потом просто закопать их, используя их как удобрение под видеокус. Тряпка выказал недовольство, но тоже не знал, как поступить с ними. Он взял ведро и хотел выйти, чтобы накачать воды из цветка, но Фартучек его остановил:
– Нужно дать им шанс.
– Шанс? – крикнул Тряпка и бросил ведро с сильным шумом. – Чтобы они все здесь разгромили? Устроили хаос? Дядюшка, ты же всегда утверждал, что главное – это дисциплина. Во всем. А с ними ее никогда не достичь.
Парень был хорош – его энергия была такой нужной, но только он был слишком молод, чтобы использовать ее правильно.
– Знаешь, что говорил мне мой дед? – спросил Фартучек. – Для него главное не поведение, а мотив этого поведения. То есть если ломаешь, то будь добр объясни, зачем ты это делаешь. Или строишь – тот же вопрос возникает. Для чего? Иногда создавая одно, ты ломаешь другое. Понимаешь?
Тряпка не совсем понимал, что тот имеет ввиду, но Фартучек еще не закончил, и продолжал терпеливо говорить:
– Может он ведут себя так, пытаясь что-то объяснить. Или от попытки успокоиться. Где-то получили стресс – здесь надеются найти спокойствие. Там – на каждом шагу их давили, душили, мучили, делали пельмени. И тут они сбежали – спрыгнули с той планеты, нашли лазейку и порвались. Убежали, чтобы найти приют в другом месте. А тут мы – тоже со своими порядками…Повезло, надо сказать. Это может быть?
– Да, наверное, - растерянно сказал парень. Хорошо, что Тряпка понял. Одному Фартучку было труднее.
– Тогда их надо освободить, – сказал он.
– Надо так надо, – проговорил молодой и не стал спорить. Старик знал что-то такое, что не было подвластно юному организму. Если парню хотелось избавиться от этих мелких тварей, то старик, напротив, хотел их сохранить и принять в свою семью. Без вопросов, принять и все. Фартучек говорил так уверенно, что не хотелось с ним спорить по этому поводу.
Оказалось, что дверь в подвал была открыта. Фартучек забыл ее закрыть, так как очень сильно был увлечен своим изучением. Но во дворе было тихо, как и в самом подвале, на самом дне, где они находились.
– Сачок или… – предложил Тряпка, думая как начать этот самый процесс освобождения.
– Попробуем разбудить их, – сказал старик.
- Как?
- Сперва, дадим воды. Неси большой шланг.
Тряпка сбегал за шлангом, подвел к колодцу-видеокусу и стал качать воду. Жидкость резко хлынула, вода стала подниматься, Грызла заскулил и забился в конуру, все хвостатые всплыли, и обрадовали на поверхности подвала огромную заводь, толщиной в полметра. Они не двигались – слились в одну массу безжизненно и теперь напоминали строительный материал. Они не смогли вынести таких условий, привычных для Фартучка и Тряпки, не считая насекомых и Грызлы. В этом водовороте история с пришельцами закончилась. Остался один. Он не мог понять, почему его маленькие сородичи не просыпаются. И никто ему не мог ничего объяснить. Он подошел к этой заводи и не мог узнать былых друзей – прытких и способных на удивительные трюки.
– Мы виноваты, – грустно сказал Фартучек.
– Но… – хотел сказать Тряпка, но старший его перебил:
– Не надо. Давай сейчас помолчим.
Они молчали, а пришелец продолжал ходить по этой материалу и пытаться вернуть к жизни своих друзей, с которыми они упали с неба.
– Проснитесь, я совсем один, – шептал он, – проснитесь. Я совсем один…
Глава 5.1 Я шел мимо детской площадки…и замер на мгновение
Я шел мимо детской площадки, мимо которой хожу, каждый день и не обращаю внимания на играющих детей, и замер на мгновение. Меня остановил момент неповиновения. Вот чего я очень опасаюсь. То, что он может выйти из-под контроля. Мальчик в желтой косоворотке и шароварах не хотел идти домой, пока не сделает еще один круг на велосипеде. Отец был против – он показывал на телефон и говорил о том, что бабушка волнуется, но тот не стал слушать, а просто стал крутить педали и завершать начатое. Отец пытался догнать его, но отец, будучи полным и неуклюжим, не удержался и растянулся на асфальте – что-то помешало ему. Вроде все хорошо, руки-ноги целы, но откуда этот смех. Я не ожидал от ребенка такой подлости? Да, это мальчик, завершая круг, посмеивался над своим отцом. Тот взял его за шкирку и повел домой. Конечно, мальчик плакал и вырывался. Но каково было отцу, над которым смеялся собственный сын. Если со мной произойдет что-то подобное, то я не смогу сдержаться и не пущу его на порог, перестану его уважать. А если я не уважаю человека, то просто не считаюсь с ним. Я не уважаю соседа Юру за то, что он изменяет жене, ворует у нее деньги, пьет без меры, да еще ругается матом. Была бы моя воля я бы поселил вокруг себя только тех, кого уважаю, но обычно в многоэтажке собирается такой сброд. У меня двенадцать этажей. Из них только процентов пять – не будут смеяться над описанным случаем.
Ребенок, малыш, детеныш, кроха, маленькое существо, у которого есть руки, ноги, голова, характерные черты… Которое будет называть меня папой, будет говорить, запоминать интересные факты, говорить со мной о них, пересказывать по-своему в зависимости от склада ума – будь то творческий или математический. Он будет горланить…
Я иду по дорожке, выхожу за школьный двор и вижу такую картину. Гора мусора в черных мешках в грязно-синем металлическом чане, на этом возвышении - большой белый медведь, размером с человека – он держит красное плюшевое сердце, такое же, как и он сам, и десятилетний мальчик, отбросив самокат, пытается достать этот подарок неизвестного. Я улыбнулся и пошел дальше.
…Горланить, как медведь.
Немного устал. Ходить по улицам и думать – работа не из легких. Одно дело шесть часов провести в лаборатории, где тепло и уютно, можно сесть, выпить чаю и даже поговорить о новостях – где упал очередной самолет, и какой город вошел в красную книгу. Другое – одиночество среди миллионов. Ты ходишь и ищешь ответ, всматриваясь в беспокойные, но равнодушные к тебе лица, не понимая, почему они волнуются, ведь проблемы-то у тебя. Но как странно никто не подходит и не предлагает свою помощь. Не много ли я прошу?
Две недели меня не было. Ходил, не спал. Оформил на работе больничный. Я не мог показываться никому в таком состоянии. Перед тем как поймать вирус, я разбил целую гору пробирок и едва не окотил соляной кислотой руки одного нервного студента. Он был изрядно любопытен, а я уже тогда был не в себе, чтобы спокойно отнестись к такого рода вспышкам. Я был не в себе. И я себя изолировал от всех, чтобы вирус не распространился.
Мне звонили мои немногочисленные друзья, с которыми я был знаком со школы. Раньше они часто торчали у меня, как в зале ожидания чего-то более лучшего. Потом я это просек и отвадил их от себя, сделав это очень просто – не отвечал на звонки и главное не звонил сам. Зато добился того, что они сами звонили и интересовались моей жизнью и в конце разговора упоминали о том, что как было хорошо собираться у меня на Багратионовке, пить пиво и думать о том, чего пока нет и что неплохо бы повторить это. Я знал, что в их жизни ничего не поменялось, разве что очередная девушка, которая оставила одного и променяла на деньги другая и что вечер повторится обязательно в таком же русле. Будут сидеть, пить пиво и после двенадцати один из них скажет, что следует вызвать проституток, чтобы замазать глазурью этот никчемно-проведенный вечер. Мне только не хватает их глазури на моем диване…
Всех моих друзей (бывших друзей) я не называю по именам, потому что они мне мнятся каким-то одним общим составом. Макс, Васек, Тема…все они были из ряда туристов и жили для того, чтобы все остальные показывали им самое лучшее и красивое. Со мной сейчас произошло то, что не хочется показывать ни лицом, ни каким другим местом. Я отрицаю туристов, хотя сам хожу по городу, как турист. Для чего. Наверное, ищу ответ. Но все ответы какие-то объемные. Они напоминают…
Прохожу «Молодую гвардию», рынок…Дыни, арбузы, полукруглые балконы. Полная женщина на фасаде дома на Большой полянке. Реклама. Девушка в кафе рисует в воздухе что-то напоминающее живот. Реклама воздушного шоколада, черно-белые шарики которого так приближают меня к моей назойливой мысли. Реалити-шоу «Мама в законе», телеканал «Перец». Ей богу. Космополитен со специальным выпуском. Ну, правильно. Прохожу один переулок, другой, сколько позади десяток, стараюсь не смотреть – боюсь, снова столкнуться с образами, которые меня преследуют. Но долго так продолжать не может – машины возвещают мне, что я «идиот» и что «мне надоело жить». Но это не так и я поднимаю голову. Где это я?
Крики, стоящие мужчины. Это что роддом? Что я тут делаю? Ну, конечно, в завершении сего вечера – это логично. Или молочный комбинат, или родильный дом. Вот куда может забрести незримое око. Ворота, старинный дом с приятным фасадом яичного цвета. Напоминает, что же напоминает? Зеленые насаждения, беседки, вокруг цветы. Как будто я попал на территорию незнакомого мне государства, в котором все сошли с ума. Ну, правильно, психушка. Зелено, красиво, а какой воздух – рай. Если бы не то, что я вижу в окне на третьем этаже. В окне люди – это женщины. Они в белых халатах, в их руках…о, боже, это то самое существо. Не могу, не могу, смотреть. Он вертится, как насекомое, которое хочется смахнуть с себя. А оно не послушное и как похоже на тебя. Только внешность останавливает тебя крикнуть всем мужчинам, которые стоят у этого здания:
– Что вы здесь делаете?
Но этот вопрос остается зудеть во мне. Теперь я иду, подняв голову. Тут же меняется воздух – он менее спертый. Вот он, какой аромат свободы.
Фитнес-клубы, видеомагазины, долго стою и любуюсь обложкой нового фильма и понимаю, что в стекле вижу отражение не только свое, но и другое. Это ребенок. Да, он стоит рядом и разглядывает электронную игру, которая лежит на нижней полке. Я думаю, что начинаю сходить с ума, как слышу, как мальчика окликает дедушка.
– Что ты там увидел?
– Мне показалось, что там другой мир.
– Выдумщик. Это просто отражение.
– Нет, деда ты не понимаешь.
– Я одно знаю, что нам пора.
И они ушли. А я продолжил свой путь, понимая, что воздух свободы стал не таким сладким, как на первый взгляд. Я снова стал видеть в домах – объемы, автомобилях – их широкие капоты, в прохожих – сомнение. Но это не все, что я смог увидеть в них. Мне это страшно произносить, но все окружающие меня женщины, проходящие мимо или стоящие на остановке, около метро возле фонтана «Адама и Евы» ждут ребенка. Они были разными – курящими, громко говорящие по телефону, поедающие шаурму и пьющие молочные коктейли из Макдональдса, но их объединял этот факт. Они носили его с собой. Этот груз или как они его называли?
Я был не в себе, и я не знал, насколько далеко все это зашло – буду ли нести в себе это безумие, пока не поседею или смогу пройти этот путь менее болезненно. Но пока я иду и смотрю с завистью на мужчин, которые моложе меня, которым неведомо это чувство. Они думают о том, как проведут сегодняшний вечер. А мимо идут – беременные клуши. Они проходят рядом – два человека с противоположными мыслями.
Эти думы меня вынесли на Большую Якиманку. Здесь проще. Большие улицы – Большая Якиманка, Кутузовка, Ленинградка – дает возможность в череде этих звуков говорить с собой, записывать на диктофон мысли, чтобы потом в тишине, дома, при выключенном свете пытаясь расшифровать то, что было сказано за эти километры.
И получить ответ – чего это я так волнуюсь. Грядет восьмой день моего затворничества.
Я запираюсь не сколько от людей, больше от самого себя. Я не сижу в темном подвале, заперев дверь на щеколду и повесив круглый объемный замок, я выхожу и эти две недели провожу с прохладным воздухом, незнакомыми людьми и диктофоном, на который я записываю мысли, прослушиваю и тут же стираю, чтобы записать новые. Я словно пишу каждый день новую книгу. Если все эти издания поставить рядом, то будет создаваться ощущение, что все написано разными людьми. И все ради того, чтобы услышать…Иду мимо банков, домов – старых и новых, Вглядываюсь в лица – кивните головой или «да», или «нет». Как только я начинаю думать об этом, подкашиваются ноги. Здесь лучше не падать – одни лужи, на асфальте реклама – «ясновидящая» и телефон. Думаете, она знает?
Что я теряю? Если бы я был художником, то бесспорно я бы потерял главное – свободу. Хотя разве – не вдохновение – рождение ребенка. Третий день и мне кажется, что я схожу с ума. Я отключил телефон и исчез на время. Родители думали, что я в командировке, поэтому меня не беспокоили. И от этого не беспокойства я почувствовал себя чужим, словно они во мне не нуждаются. А ведь когда-то моя мать носила меня, а отец – что он? Он мне был нужен. Сейчас как никогда. И я ему позвонил. Только он мне не ответил. Я позвонил снова. Он взял трубку – сказал, что сейчас в кино и перезвонит мне. Отец тоже любил кино. Внешность я взял у мамы, а привычки – от отца.
Через пятнадцать минут раздался звонок. Это был он. Спросил как дела. Я ответил, что все хорошо. Он – все ли у меня в порядке (тот же вопрос, заданный по-другому – родительская привычка, если дети что-то недоговаривают). Я – в общем, да и про фильм. Он сказал, что какой-то боевик с Брюсом. Да, как же – его страсть. Спросил про работу – его столовую с самыми лучшими фрикадельками. Он сказал, что дела идут не важно, и ее придется закрыть. Мне стало грустно – эта столовая существовала с самого рождения. Рядом было два института, завод, НИИ и туда ходили даже пенсионеры, чтобы не готовить. И вот она закрывается. Мне стало не по себе, что там где-то так далеко мои родители, а я здесь в бабушкиной квартире, которая слишком обширна для меня. И, конечно, я забыл про себя. Точнее не забыл, но как-то было неловко прерывать отца и нагромождать моими проблемами. Да и по телефону это делать тоже не самое лучшее предприятие.
Попрощавшись, мой кошмар продолжился. Опять одно и то же. Большие дома и очень маленькие люди. Улицы, которые меня убивали.
Нужно позвонить другу, с которым давно не общался. Не школьным приятелем, а с тем, кого помнишь скорее по общим тусовкам, в которых всех и не упомнишь, разве что по никам, или погонялам.
У меня был один на примете. Борька-бабник, как в старой еще совковой песне. Стиляга и любитель ночных песен под гитару, особенно по ночам. Правда, он был еще тот советчик. К женщинам он относился не очень, но любил их за одно…они могли за него платить и помогали сглаживать его несостоятельность под одеялом. Все эти грехи должны были меня насторожить. Но сейчас мне как раз и нужен был совет не заинтересованного человека, который меня едва помнил.
Кафе, которое он выбрал на Лубянке, называлось «Китайский летчик». Здесь я еще не был. Я пришел немного раньше. Подвал, тяжелая серая дверь, осторожно, ступеньки и потеря видимости. Вот, как чувствует себя китайский летчик. Столбы дыма – хоть топор вешай. Перед входом в зал, около бара мужик с накрашенными глазами. Деревянные столы и дым, который был повсюду. От сигарет, дым-машины и музыки, которая лучше сказать дымилась. Я словно спустился в другой мир, или, по-моему, планету.
Он вошел в кафе – кожаные штаны и пиджак, который мне напомнил наше прошлое, трех-пятилетней давности – в нем он щеголял по Тверскому бульвару, собирая всех одиноких девушек и приглашая к себе на Спиридоновку. Где бы он ни появлялся – это обязательно рассвет, вулкан и все то, что пробуждает. У него были взлохмаченные, длинные до плеч волосы и в глазах читалось, что он чем-то одержим. Сейчас он тоже пришел не менее возбужденный.
– Дружище, если меня не подводит интуиция, то с тобой приключилось то, о чем все мы боимся.
Вот так поворот. Он привнес той волны, с которой я уже давно сошел, поступив в институт и на работу.
– С чего ты взял? – спросил я с деланным недоумением. Он усмехнулся. Он носил аккуратную бородку и жевал спичку, которая умело перемещалась во рту.
– Во мне всегда жил детектив и иногда я его выпускаю. Послушай, мы с тобой никогда не были дружны. Раз. Потом – что за дружба начинается с вопросов – ты меня помнишь. Два. Три – какого черта ты тянешь. У тебя залетела подружка и тебе нужна квалифицированная помощь. Да, еще есть четыре на десерт – ты обратился по адресу.
Я не ожидал, что меня так быстро раскусит почти незнакомый мне человек. Получается, что почти неделю давал возможность всяким субъектам разглядывать меня и внутри себя насмехаться.
– Допустим…– еще не решался я.
– Может допускать или нет, – начал он несколько настойчиво, по-моему, но я сам выбрал его в качестве консультанта по таким пикантным вопросам, – это уже произошло. И твои терзания только натрут мозоль в одном месте, но никак не помогут тебе. Тут нужен коктейль марки «Б». И не один.
Мне хотелось узнать, что это за марка, но меньше всего напиваться в этот вечер. Я хотел поговорить на трезвую голову, чтобы не было тошно поутру и неприятие принятого на пьяную голову решения. И я попробовал:
– Я бы не хотел.
Борька умел обращаться с людьми – не только женщинами. Он ударил по столу, заставив обернуться клиентов и бородача у стойки.
– Слушай, доверься мне. Если ты хочешь выйти из этого заведения другим человеком, то доверься мне. Не надо пререкаться с лучшим китайским летчиком, который умеет летать в непогоду. У-у-а!
Он был безбашенным, и немного меня пугал. Но все же было то, что мне в нем нравилось. Наверное, умение свободно выражать мысли. Тем более мне не хотелось идти домой – там все по-прежнему. За прошедшие дни чуда не произошло – я, как и раньше «не знаю» поэтому попробовать новый метод не мешало. И мы взяли коктейль, потом другой. Горло обжигало.
– Женщина – это то же самое, что и ты, только наоборот. И сначала нужно принять ее, как себя. Да, у нее есть свои особенности, но это лишь то, что получили в одном, а в другом остались без. Она – это ты. Все.
У него была уникальная способность все упрощать.
– И все? – переспросил я.
– Да, – согласился он.
– И если она сейчас ждет, то это значит, что я тоже…
– Браво, мой друг. Тот человек, который понял эту простую истину отныне мой друг навсегда.
Потом мы пили, он говорил про свои похождения, которым набралось за сотню и что такими темпами, он перегонит звезд мирового масштаба. И после десятка коктейлей он поделился со мной, как оказалось, самым сокровенным:
– Знаешь, что я решил. Что буду делать из своей истории – скандал. И когда-нибудь обязательно создам музей.
– В виде чего ты будешь их выставлять?
– В том то и вся загвоздка. Нужна громкая история. Музей скандалов. Например, родит ребенка.
– А что дальше?
– У него обеспечено будущее
Мы меняли одно заведение за другим. По его инициативе – он привык менять все, как девушек. Женщины – были эталоном. Так же он относился к деньгам, друзьям и своей жизни, словно у него есть еще и запасная.
Выпили много, не помню, как я вышел на улицу, он поймал машину и уехал, я остался один (сказал ему, что хочу проветриться). Я спустился в метро, но через пару станций мне стало плохо. Я не смотрел на лица, не слышал голос, объявляющий станции и только когда на улице сделал около ста шагов вперед, споткнулся. Головная боль, заставившая меня поднять голову.
Это была большая пузатая церковь на Большой Ордынке. Били в колокол. Так поздно я никогда не слышал. Обычно утром или днем, но чтобы так поздно не помню. Эти удары заставили меня остановиться. Так я шел, одержимый двумя состояниями – противоречивыми и я шел не по велению одного из них, а скорее, чтобы найти еще одно, третье, особо не задумываясь, куда это может меня привести. И я пришел к этому грохоту. Нельзя сказать, что он меня околдовал, просто все сомнения, которые бурлили во мне, с каждой минутой путая меня еще больше, исчезли, освободив путь для прозрения. Если ранее я словно был с оторванными крыльями, то сейчас они ко мне вернулись, и я попробую снова совершить полет, по которому успел соскучиться.
Итак…нужно попробовать, нужно решиться. И тогда, может быть, мне понравиться. К тому же ближайшие восемь месяцев она не станет похожа на арбуз. Это целых восемь месяцев. Почти девять. Помнится, Борька мне сказал взвесь все плюсы и минусы. А что, он прав. Плюсы – жизнь станет более спокойной. Найду время для себя, ночных сеансов. Минусы – через девять месяцев, схватки, капризы. Что у нас получается? Плюсов значительно больше. Время для себя – какой важный плюс…стою, думаю, прохожие останавливаются и смотрят туда же, куда и я. Пузатая церковь, ну и что, проходят дальше, я остаюсь. Они не поймут, разве что принять меня за человека со сломанной шеей или приверженца секты. Все что угодно, но только не то, отчего я здесь…Ну, надо же – олицетворение греха, сам Люцифер привел меня к нужному решению. Совсем с не дурной начинкой. Я, конечно, позвонил ему. Но мне не хотелось говорить ему слова благодарности, тем более он этого не любил.
– Да, – ответил он. Фоном звучала громкая музыка – наверняка он бы в какойм-то питейном заведении, внедрял свой план в действие.
– Когда бы ты хотел открыть музей? – спросил я.
– В старости, – не сразу ответил он и ждал еще вопросов, но я поблагодарил его и повесил трубку.
И все.
Глава 5.1. На душе было тошно…и никто ничего не предпринимал
На душе было тошно. Фартучек смотрел, как малыш ползает по этой скопившейся массе уже который раз, и никто ничего не предпринимал, чтобы его успокоить. Старик посмотрел на Тряпку – тот стоял и плакал. Редко можно было увидеть такое – парень редко проявлял эмоции. Разве что гнев. Слезы – были для него редкость. Словно и не знал, что это. Плакал ли он так, когда родители улетали на другую планету. Меньше и не так сильно.
– Почему? – кричал парень и медленно опустился на сетку кровати. – Они же ни в чем не виноваты. Они просто немного поиграли, а мы их в подвал, как воров, убийц… и сами в результате стали уб…
Слезы заглушали его и то, что ему плохо, было понятно. И Фартучек хотел ему помочь – он подошел, положил руку на плечо, долго не мог решиться, потом сказал:
– Мы попробуем попросить прощения…
Парень дернулся и ринулся к ним, словно сомневался в том, что он видел. Потом нагнулся и издал крик, по силе которого могли равняться камнепад или лавина в горах:
– Каким образом? Их уже нет.
И он был прав. Глупо говорить «все в порядке», когда результат на лицо – белое скопление в виде рытвины тому подтверждение. Тут нужно решение. Новое, парадоксальное, которое сможет им снять это напряжение, сковавшее воздух, как реку зимой.
– Мы поместим их в капсулы, – неожиданно предложил Фартучек. – Для заморозки.
Тряпка перестал плакать.
– Я не понимаю.
– Я тоже не совсем уверен в этом, но мне кажется, что так мы сможем сохранить их в нормальном состоянии,
– Они уже сейчас в никаком состоянии, – выпалил Тряпка. – Они сейчас похожи на манную кашу. Ту самую, что мы бросаем в небо. Ту самую.
Он серьезно посмотрел на Фартучка, как детектив, который разгадал загадку века. Но нет. Манная каша не могла превратится в вагон упавших существ. Это слишком. Поэтому, чтобы прервать эту нелепую гипотезу, старик хлопнул в ладоши и воскликнул громким командирским голосом:
– Настал момент включить холодильник.
Настала очередь удивляться Тряпке. Они словно соревновались в этом друг с другом.
– Да, но это же зло.
– Если мы этого не сделаем, то будет еще хуже.
Эта склока могла продолжиться долго, если бы не Грызла, который неожиданно завыл. Картина напоминала трио – двое говорили речетативом, животное добавляла своим воем экспрессию. Фартучек и Тряпка прекратили этот бесполезный спор и стали подбирать работающий холодильник.
Они нашли в километре от таможни неплохой с виду холодильник, приволокли его, подключили к проволочному дереву, откуда шла нужная энергия и тот затарахтел.
– Работает! – радостно закричал Тряпка и стал танцевать, взяв на руки Грызлу. Малыш предварительно был взят на руки Фартучком и смотрел на все происходящее с удивлением.
– Он всего лишь ребенок, – прошептал ему старик, – всего лишь ребенок.
Все хвостатые были собраны, разделены от однородной массы и были помещены в специальные резервуары в морозильную камеру.
– Так будет правильнее, малыш, – прошептал пришельцу Фартучек, и Тряпка завидев это, сказал, – Ты нянькаешься с ним, как настоящий отец.
– Да перестань.
– Ей богу.
– Ты все выдумываешь, – сконфузился Фартучек. – Просто у него сейчас очень трудная ситуация, ему нужна помощь. Его нельзя оставлять одного. Мы же не хотим, чтобы и его постигла та же участь.
– Не хотим, – согласился Тряпка и следующее сказал уже шепотом, – Что будем делать?
– А что делать, когда все в порядке? Холодильник полный, мой лучший ученик со мной, и наш новый друг, могу сказать с полной уверенностью – не чужой. И мы будем рады…
Он раскрыл ладони – те были влажные. Пришельца не было.
– Сбежал? – воскликнул Тряпка. – Конечно, мы же для него головорезы, которые сперва заморили голодом, а потом сделали из них ледяные статуи. Сбежал подальше.
– Не может этого быть. Он казался таким кротким.
– Знаешь, на одной из соседних планет есть такая поговорка. Что-то вроде «в кротком поле водятся далеко не кроткие»
– Кроты?
– Причем тут кроты?
Скрипнула дверца. Холодильник наряду со своим тарахтением, отворил дверь, как огромное животное – пасть. Внизу показался миниатюрная тень. Это был он. Он был в холодильнике.
– Тебе же холодно, – сказал заботливо Фартучек и бросился к нему. Дверь холодильника быстро захлопнулась вместе с ним. – Что он делает? Ты хочешь замерзнуть?
Он открыл дверку и увидел, как малыш сидит среди своих уже покрытых инеем собратьев и пытается вытащить одного за другим на воздух. У него ничего из этого не выходило – он лишь попусту тратил силы. Фартучек попытался взять его, но тот отпрыгнул. Старик делал несколько попыток, но пришелец никак не давался – прямо как рыбка в воде.
– Оставь его! – крикнул Тряпка. – Пойдем, выпьем кофе. Отдохнем. Мне кажется, его нужно оставить. Сейчас самое лучшее время, чтобы изучить его. Он безобиден.
Он был прав. Они пошли пить кофе, посматривая за окно на стоящий во дворе холодильник.
– Ты меня извини, дядюшка, – сказал Тряпка. – Я был не прав.
– И ты меня, – ответил тот, и эти слова закрепили крепким объятием. Потом они пили кофе, рассказывали друг другу старые эльфийские шутки, которые звучали все реже. Но их нельзя было забывать. Все же история.
– У моего прапрадеда была привычка ставить перед домом чучело, набитое старыми подушками, – рассказывал Фартучек. – Дед был очень популярен и к нему постоянно приходили гости. Днем и ночью. Днем над чучелом смеялись. Ночью он знал, что кто-нибудь обязательно сломает его. Со своей женой, моей бабушкой, они часто делали ставки – кто будет воевать с ним. И ни разу он не мог обыграть свою жену. Она словно знала.
– Дядюшка, а почему мы не поставим чучело?
– Чучело не умеет издавать звуки…а вот и наш друг.
Сквозь запотевшее стекло было видно, как дверь холодильника открывается и закрывается через мгновение. Пришельца не было видно – он был слишком маленьким, чтобы его можно было увидеть с такого расстояния.
– Замерз, – засмеялся Тряпка и хлопнул по столу. Внезапно послышался грохот. Парень удивленно посмотрел на стол, словно был инициатором этого шума.
– Полундра! – закричал Фартучек. – Зеленая лампочка.
Горела лампочка зеленого цвета – угроза с неба, и если посмотреть, то там был сплошной дым и только шум помогал им распознать объект
– Корабль? Большая туха? Работающий двигатель самолета, летящий сквозь космическое пространство?
Через несколько минут стало понятно, что это корабль. Он был похож на большую консерву – на ней не было написано «килька», а просто стоял номер «1».
– Но почему он так падает? – спросил Тряпка.
– Как? – не понял Фартучек.
– Медленно.
– Потому что это гости.
Гостей принимать – приятнейшее занятие для многих. Так думают далеко не все. Например, Тряпка, когда узнает, что к ним гости, радуется так, что встречает гостя первым, раскланивается, расспрашивает обо всем. Его интересует не сколько сам человек, а информация, которую он приносит. Информация была разная. В основном, печальная. Про то, как у них плохо, а где-то очень хорошо. Хроника событий и лица, полные сочувствия. Какая мерзость! Поэтому и для Тряпки гости стали не желательными. Зачем нужна такая информация? Лучше совсем ничего не знать.
Но Фартучек понимал, что гости – будут прилетать всегда и они – надежда на новую жизнь. Он верил в гостей.
«Консервная банка» опустилась, и мужчины с зонтиками спустились по трапу и долго крутились около свалки, не зная как на нее ступить. Они были значительно выше и чтобы говорить с ними, нужно было сильно задирать голову. Тряпка их окликнул.
– Добро пожаловать!
Те сконфузились. Один из них оказался близоруким, у него были очки, но и они не помогали ему увидеть эльфийцев. Столпы дыма мешали. Зато второй, точнее вторая все прекрасно видела, оценила сказанное, улыбнулась и прошла сквозь дымное облако со словами:
– Добро!
Она поклонилась, шлепнула своего нерасторопного напарника и тот словно автомат, затараторил:
– Здравствуйте, жители планеты ххх…
– Простофиля, – шепотом шепнула женщина, – планета Эльф.
– Планеты Эльф.
При этом он оглянулся, словно это было составляющей его речи – вздохнул, рассматривая стоявший вокруг беспорядок, когда дым рассеялся. Женщина снова ткнула его, на этот раз зонтиком и тот стал говорить еще более ускоренным темпом:
– Наша организация известна по всей вселенной. Может быть вы слышали про такого рода операции – «спасение Белки и Стрелки при первом полете на Луну», «помощь Армрстронгу в первых шагах по незнакомой планете», «поиск пропавшей зубочистки, пробившей несколько космических кораблей».
– И это не все, – продолжила женщина. – Сейчас мы планируем поменять сезоны – после зимы должно идти лето, потом весна и осень. Да и зиму планируется сократить до одного месяца. Но это еще впереди.
Она осторожно задела близорукого и тот вновь стал чеканить текст, заученный назубок:
– Наша организация возникла, чтобы помочь тем, кто не в состоянии справиться с трудностями. Мы оказываем посильную помощь совершенно бесплатно. То есть в кредит. В первый месяц вы ничего не платите, во второй – только десять процентов, в последующие – пятнадцать и в результате вы переплачиваете только двадцать пять процентов. Это уникальное предложение и грех от него отказываться. К тому же сейчас при оформлении заказа сейчас вы получаете подарок – холодильник. Две камеры, с дисплеем, который улыбается. Об этом мечтает каждый. Если у вас еще нет того, что мы вам предлагаем, то вам повезло.
Куда делся Фартучек? Во-первых, он искал малыша, который в этой суматохе мог испугаться и попасть под этот корабль. Заодно он изучал корабль. В тот момент, пока Тряпка вел диалог с представителями земной расы, он рассматривал корабль, который светился всеми лучами. На нем были нарисованы разные предметы – телефоны, телевизоры, кофеварки и надпись, гласившая «почти даром».
– Я не понимаю, – сказал Тряпка, – вы что считаете, что на нашей планете очень жарко и вы, обеспечив нас холодильником, спасете нас от засухи.
Слеповатый мужчина посмотрел на свою спутницу – не понимая, в чем суть вопроса.
– Мне бы хотелось поговорить с вашим народом, – деловито сказала женщина. – Так сказать выступить перед ними.
Это вызвало бурную реакцию у Тряпки – он стал смеяться. И что присуще молодым, стал это делать, не думая о том, как это может выглядеть со стороны. Он корчился, превозмогая усилие остановиться, но то, что говорили новоявленные, было слишком нелепо.
– Повторите, пожалуйста, – задыхался он от очередного приступа.
– Мы бы хотели поговорить, – медленно сказала женщина серьезным, почти учительским тоном.
– Говорите.
Они не решались. Словно следующее, что они хотели предложить, было настолько серьезным, что имело бы силу только при достаточном скоплении народа. Они продолжали отнекиваться:
– Но, по-моему, лучше говорить со всеми или с тем, кто старше тебя. Ты еще слишком молод.
Очередной приступ смеха. Назвать Тряпку слишком молодым – этого бесстрашного паренька, который столько раз оставался один на один с опасностью. И вот те новость – «слишком… молод».
– Молод для чего? – спросил он, вытирая глаза от выступающих слез.
– Для того, чтобы слушать речи взрослых, – сказала женщина, ткнула пальцем в бок мужчину и тот забубунил, – чтобы правильно пользоваться наличностью. Это большая наука – ведь имея в руке одну купюру можно ее либо потратить, либо купить. Дети, по-моему, больше тратят. Взрослые тоже склонны к этому. Но большинство из них покупают, потому что знают цену….
Тряпка видел разных гостей. Эти межпланетные торговцы часто прилетали – не именно эти, но очень сильно похожи на тех, что сейчас пытались втиснуть им холодильник или что-то из бытовой техники. Но эти были первыми, кто не воспринимал его серьезно. Он перестал смеяться и очень твердо, с натугой сказал:
– А как можно назвать ребенка, который ловит с неба снаряды времен второй мировой? Разве его можно отнести к тем сосункам, кто ложится спать только после сказки? Я в пять видел в пяти метрах от себя как рушится дом. В меня летели ошметки грязи, доски, камни. Я чудом остался жив.
– Это правда? – спросили они хором и стало понятно, что они делают вид, что интересуются этим.
– Вру, – выпалил Тряпка.
И они на самом деле подумали, что он врет. Они тонким заниженным голосочком сказали:
– Мальчик позови взрослого.
– Не думаю, что он купит у вас улыбающийся холодильник, – сказал Тряпка вполголоса, как добрый друг, дающий совет.
– Это нам решать, – снова вместе.
– Я вас предупредил.
– Да, да.
Фартучек уже рассмотрел корабль. Он знал, с кем имеет дело. Он понимал, что это торговцы. Планета была заполнена таким количеством продукции, что, казалось, они часто бывают здесь, и продают им свои товары. Однако, он понимал, что они не виноваты, но они были с ненавистной ем у планеты и это было – все.
– Дядюшка Фартучек, – позвал Тряпка дядюшку. Тот подошел к нему и внимательно всмотрелся на гостей. – Тут такое дело – вот эти…как вас.
– Мисье Арис и Арлетт, – сказали прибывшие и поклонились, потом замерли и мужчина протянул руку, в которой был зонтик, женщина вырвала у него зонтик, а он спрятал руку, и стал оглядываться по сторонам.
– Мисье Барбарис и Арбалет… – повторил Тряпка по-своему.
– Не так…А-а-рис и Ар-ар-летт, – сказал Арис.
– Это не имеет значения, – настойчиво твердил парень. – Они хотят поговорить с тобой.
– Здравствуйте, мисье Барбарис и Арбалет, – вежливо сказал Фартучек. Пусть он не очень хорошо относился к такого рода гостям, но он был воспитанным человеком и не мог позволить себе выходки, какие мог себе позволить Тряпка.
– Нас зовут Арис и Арлетт, – не унималась пара. – Ваш сын такой шутник. Барбарис. Я конфета, ой, а ты арбалет. Такой со стрелами. Это просто ужасно, что из моего имени сделали такое…
– Да, он еще мал и ему можно простить, – говорил Фартучек.
– Простить – это значит понять, но когда ребенок ведет себя… – учительский тон женщины был ужасен, поэтому старик быстро сказал, немного повысив голос:
– Что вам угодно?
Гости растерялись. Они посмотрели друг на друга и на этот раз мужчина, видимо сведущий во всех торговых делах, стал говорить:
– Я знаю, что ваше положение крайне тяжелое…
– Да, бывало лучше. Но ведь главное другое – мы еще держимся. Правильно, Тряпка?
– Не стоит называть его так, – вступила Арлетт. – Это же непедагогично.
– А как, по-вашему, я его называю? – не понимал Фартучек.
– Тряпка, – с отвращением произнесла женщина.
– Так его зовут.
– Его зовут Тряпка? Чудовищное имя. Теперь понятно, откуда такой характер. Все идет от родителей.
Эти гости были не очень любезны. Они были похожи скорее на комиссию – санинспекторов. Изучали, разнюхивали.
– Может быть, коктейль? – предложил Фартучек.
– Да, если можно, – сказал Арис. – И что-нибудь пожевать.
Арлетт ткнула его зонтиком, и сказала:
– Если это не мучное.
Тряпка принес два стакана, в котором была мутная жидкость болотного цвета
– Что это? – запинаясь, спросила Арлетт.
– Лепестки видеокуса, сущеные тараканьи лапки, усики тухи и лед.
– Спасибо, не хочется, – сказала она. Однако Арис выпил и ее стакан, и улыбнулся. За что получил еще один шлепок, который привел его в чувство, на этот раз деловое:
– Так вот мы к вам по очень важному делу. И то, что вам предложим – не продукт, а нечто такое, от чего трудно отказаться. Это – свобода. Это – рай. Это – новая жизнь.
Зазвучала музыка. Это Арис включил приемник, который был совсем маленький, встроенный в его карман куртки, и стал говорить, медленно, слегка гипнотически:
– Мы здесь для того, чтобы забрать вас. У нас с собой есть некоторые проспекты, посмотрев которые вам станет ясно, что там.
Это был экран. Арис и Арлет установили его прямо на холодильнике – там, где лежали замерзающие хвостатые. Сперва Тряпка вздрогнул, но Фартучек дал сигнал не беспокоиться. Тот успокоился, и стал смотреть на экран.
Сперва, на нем было очень много точек, затем словно на очень быстром корабле кран стал приближать одну из этих горящих звезд. Сперва непонятные контуры на ней, потом горы, зеленые растительные леса, реки, животные, народы, множество людей. Высоченные здания. Все это сопровождалось очень приятной музыкой – незамысловатая, но очень бодрая, всегда идущая к месту – там, где реки и пустыни – спокойная, горы и водопады – задорная.
– Что это? – спросил Фартучек. Он не видел ничего подобного раньше.
– Смотрите-смотрите. Вы не пожалеете.
Но Фартучек все понял. Он подошел к экрану, смахнул его на землю и наступил на него. Экран раскололся в тот самый момент, когда экран был снова испещрен горящими точками. Гости никак не ожидали этого. Арис из-за своей близорукости не сразу понял, что произошло. Арлетт бросилась к экрану и поняла, что тот уже ни на что не годится:
– Что вы сделали? – воскликнула она. – Это была последняя модель.
Наконец, и Арис понял, что произошло. Он сказал:
– Вы совершенно невоспитанны. Вам нужна помощь доктора, психолога и еще многих врачей. Я бы сказал, что непременно.
Фартучек был невысоким, но смог подойти к гостям и схватить за белые накрахмаленные воротнички и слегка приподнять. От испуга те даже не стали упираться.
– Вы предлагаете нам жить у себя? – спросил старик. – Вы – те, кто нас губит ежедневно.
Арис и Арлетт поняли, как это неудобно, когда тебя приподнимают. Неприятно шее, да и вроде как унизительно даже. Поэтому они всячески старались вернуть былое состояние, произнося:
– Вы заблуждаетесь. Мы всего лишь добрая организация, которая решила помочь. А вы наверняка скоро погибнете, если будете сопротивляться.
Это подействовало на Фартучка. Он их отпустил. Гости упали на землю и, почувствовав под ногами твердую почву, ретировались к кораблю. И оказавшись около трапа, остановились, чтобы что-то сказать, но им это не удалось сделать, так как из конуры выглянул Грызла, скрывающийся все это время там, думая, что в безопасности и стал выть. Гости запрыгнули в корабль, а Фартучек прокомментировал.
– Это наше последнее слово.
Корабль нагревался и уже стал выпускать сгустки дыма. Арлетт выглянула и прокричала сквозь набирающий обороты двигатель:
– Но почему вы не соглашаетесь на помощь? Вам хотят помочь многие.
Фартучек улыбнулся.
– Но их помощь заключается в том, что они предлагают нам свое убежище, но никто не хочет помочь по-настоящему. Вы хотите спросить как это по-настоящему. Дать нам три сотни солдат, сотню волонтеров, которые могли бы устранять последствия. Для вас – это капля в море, для нас существенная помощь.
– Но это невозможно, – воскликнула женщина. – Ваша планета на грани. Ей осталось совсем немного. Могу дать прогноз. От силы месяцев девять. Или десять.
– Вы так считаете? – сердито сказал Фартучек, понимая, что в чем-то она права.
– Так считает вся вселенная, – продолжала Арлетт. – И если вы перестанете ее слушать, то вас ждут мои печальные прогнозы.
– Вы мне угрожаете?
– Не я.
С неба посыпалось. Горела зеленая лампочка, и сыпались телефоны и микроволновки. Земляне переполошились.
– Телефоны, – воскликнула Арлетт.
– Микроволновки, – добавил высунувшийся Арис.
– Но откуда? – спросила Арлетт.
– Вы сейчас куда? – поинтересовался Фартучек.
– Домой, – почти хором сказали гости.
– Вот там и спросите, – закончил Тряпка. – Только аккуратнее – облетайте падающие корабли и самолеты.
Корабль уже стал белой точкой в небе, когда Фартучек хитро посмотрел на Тряпку.
Глава 6. И я пришел. Утро. Примерно десять.
И я пришел. Утро. Примерно десять. Еще три дня больничного, но так мало времени. Поэтому выбор времени – самый точный. Не стал дожидаться, пока небо станет ясным и вообще чего-то другого. Прочь все ожидания – они мешают мне жить. Действия, наложенные на другие действия – таков мой девиз на ближайшее будущее. Мое второе и третье я со мной согласны. А это для меня немаловажный факт.
Взбегаю по лестнице, бодро звоню в дверь – не менее энергично вхожу. На лице – улыбка, в голове – много, на этот раз хорошего.
Цветы маме, ей – фрукты и речь, которую я сочинил сам. Она начиналась с «хочу» и не содержало в себе никакого отрицания, разве что «не буду больше». Я ждал от нее объятий. Мне казалось, я этого заслужил. Я прошел столько испытаний и только видимость того, что я спал и пил эти две недели мешали мне доказать обратное. Не каждый мужчина сделает это ради любимой женщины. Говорю и думаю, как будто совершал подвиги, был в горячей точке и спасал одноногих собак от насилия. Она смотрит на меня и восхищение застилает. На глазах выступающие капли, следующий шаг – конечно,…удар по щеке. Не понял. Она меня что ударила? Но зачем? Снова эти глаза, я продолжаю говорить и… повторение… другая тоже стала гореть. Мне стало чертовски обидно, и я заплакал. От отчаяния. Блин, не думал, что не сдержусь, но захныкал, присел на стул в прихожей и стал долго снимать ботинок, который снимался очень просто. Мама смеялась – правда ее не было и все это мне показалось.
Но пощечина все же была. Это малое, что я заслужил. Черт! Меня не было довольно долго. За это время она могла сделать аборт, покончить жизнь, выйти замуж, поменять ориентацию, стать феминисткой… мало ли. Я оставил ее медленно разлагаться. Так сейчас мне казалось. И этот удар меня мигом отрезвил. Поставил на место. После резкого прикосновения к моей щеке я понял всю глупость своего поступка. Рука – ведро холодной воды.
А еще могла найти другого!? Могла и в монастырь уйти, начать писать историю происхождения ее рода и нанять киллера… для меня. Я думаю, достаточно – с ведра-то воды.
А еще могла выступить в шоу по телевидению, где выставила нашу историю на показ. А еще – рассказать маме… хотя что я такое говорю, маме – она наверняка уже ей все рассказала. А вдруг… ну вот еще, не стану я ее спрашивать об этом, женщины уж как-нибудь сами разберутся.
Потом мы, конечно, целовались, и она меня хотела хорошо отколотить – это было сразу видно. В последний раз, когда я ее видел, она была более чем спокойна, и сегодняшнее поведение подсказывало, чем она могла заниматься в эти дни моего отсутствия. Книги, книги и еще раз книги. Они были кругом и большинство из них про ее нынешнее состояние, но были и психологического плана, также философия и даже «Библия».
Девушка, привыкшая жить, как молния, превратилась в застывшую лаву. Она и раньше читала по три книги сразу – в основном из серии «фэнтэзи» и «животную серию». Странно, что она не держала последних, поэтому для нее домашние питомцы были тоже сродни неземным – она никогда не ухаживала за ними.
По мне, главное, чтобы с ума не сошла. Этого, тьфу-тьфу, не наблюдается. Выглядит молодцом, снова лежит, но видимо так надо.
– Вы все также соблюдаете постельный режим? – спросил я, немного изменив голос, словно я практикующий врач.
– Думала сегодня встать и выйти в парк, – сказала она растеряно. Почему она мне не подыграла? Уж не поменяли ее пришельцы? Но потом до меня стало доходить, что это «он» заставляет ее так говорить. Теперь ни один поступок не пройдет мимо этого детектива. Он будет контролировать каждый мой поступок и все, что у нее делается внутри и снаружи. – Но так хорошо лежать и просто спать. Сегодня проспала двенадцать часов. Со мной это впервые.
И голос у нее стал тише. Зато я не был кротким сегодня. Меня словно прорвало:
– Прошу руку, – она послушно протянула. Откуда я этого нахватался. Я не знаю, но меня так и норовило сделать что-нибудь необычное и конечно приятное для нее. – Позвольте мне вас сопровождать по пути в парк и во время прогулки?
На что она кивнула, и мы стали целоваться. Он меня страстно обнимала и впервые искусала губы в кровь. Черт, как больно, но я не мог, да и не хотел ее останавливать. Несколько раз она сама останавливалась и говорила «веди», а я слышал «вели, повелевай, делай, как считаешь нужным».
Но в парк мы так и не пошли, стали смотреть медицинскую передачу о том, как правильно питаться. Передача подсказала, что я неправильно живу и вообще должен отправиться на тот свет с таким рационом.
– Хорошо, что мама этого не слышала, – с улыбкой сказала она. Я вздрогнул и оглянулся по сторонам, особенно на портьеру, которая бесконечно двигалась. Ну, не мог я предположить, что это всего лишь сквозняк.
– Что с тобой? – спросила она заботливо. Я пожал плечами, а она продолжила, – ты весь красный. Как эти портьеры.
Они снова дрогнули. Ну, не мог я до конца расслабиться в ее доме. Я понимал, что когда-нибудь привыкну, но сейчас присутствие этой женщины с хриплым голосом возникало в самых неожиданных моментах – во время поцелуев, когда я смотрел на ее ниже шеи и талии, на живот – она пыталась меня уличить даже в том, о чем я не знаю. И теперь их стало двое. Теперь два шпиона смотрели на меня. Тот, что животное, в животе. И та, что высокая, тощая с длинными волнистыми волосами и сигаретой. А что если мое животное направить против Розы Марковны. Он же за меня. Тогда я буду более спокоен. Об этом еще пока рано думать, точнее, думать можно, а воплощать будем несколько позже. Может через месяц или два.
Мама пришла, когда я выжимал сок. Мне захотелось угодить моей половине. И тому, кто в ней тоже. Он, мне показалось, тоже будет не против. Во всяком случае, Эльф ответила за него. Родительница вошла на кухню и впервые дала мне понять, что рада мне. Она предложила мне одеть фартук. Я должен был гордиться этим. Фартук – это важная реликвия ее мамы. Она сказала мне долгожданные десять слов, которые оставили меня в непонятном состоянии – то ли унижали меня или в точности наоборот. Пока первое преобладало, но я думал поработать над этим. Моя Эльф мне поможет. Теперь нас становится больше. Точнее моего в ней. Как это странно звучит, но зато как звучит. Хочется повторить. И я это сделаю – моего в ней. Ух!
Сок у меня вышел не самым лучшим. Фартук не спас положение. На столе, стене, плите он нарисовал небольшое скопление желтых точек.
– Им нужно уметь пользоваться, – сказала мама. – Ты думаешь, что одев его, ты станешь лучшим. Но сперва стань им, и только потом одевай его. Он не обладает волшебными свойствами, но обретает их.
И забрала у меня фартук. Словно лишила меня сана. Я ее боялся. Она меня изучала. Что мне – пусть изучает, чего я так дергаюсь. Но не все так просто. В чем же заключались трудности? Ее мать устроила тест. Специально для меня. Не знаю, была ли у нее заранее продуманная программа, либо она импровизировала. Хоть я и не сторонник этих проверок – доверие, на мой взгляд, вернее, но я это принял. Видимо она не хотела той же участи для своей дочки и тщательно прорабатывала кадры.
– Любишь? – спросила она, долго штудируя мое лицо, от лба до ворот шеи.
– Да, – спокойно сказал я.
– Докажи.
Вот черт! Я пожал плечами и развел руки – мол, если надо, то готов, только не совсем понимаю как.
– Значит, не любишь, – сделала вывод Роза Марковна.
– Да люблю же, – еще, будучи спокойным, сказал я.
– Тогда докажи.
– Но я не знаю, как это сделать, – я все делал, чтобы разуверить в том, что она вбила себе – прикладывал загнутые руки к груди, с дрожью в пальцах, не моргал. – Может быть, намекнете.
Ей это не понравилось. Она курила при мне вторую сигарету, но деликатно дымила в сторону открытого окна, хотя ветер все равно доносил до меня никотин в больших дозах.
– Ты задаешь много вопросов, – сказала она. – Говори просто, а ты начинаешь нервничать.
– Я стараюсь не нервничать, но когда меня просят говорить то, что в принципе не обязательно…
Я не успел договорить. Она потушила окурок – в пепельнице уже лежало несколько мертвых папирос, и эти самыми пальцами, стала размахивать перед моим носом, приговаривая:
– По-твоему я делаю то, что в принципе не обязательно? Значит, ты, мой мальчик, думаешь, что я старая и никому ненужная дура. Из всего это можно сделать вывод, что ты меня не уважаешь.
Как она лихо. Чего это она? Злится за то, что произошло? Но ведь это уже произошло? Почему бы ей не успокоиться и принять все, как есть. Умру, но не скажу ей это.
– Да нет же, – я сопротивлялся. – Я вас уважаю. Вы такая…. – я не нашел нужного слова. Она этим воспользовалась:
– Я такая, – передразнила она меня, что было несвойственно взрослой женщине, – такая…
Ну, естественно, она заплакала. Отлично – я уже плакал, теперь она, кто следующий?
– Вы меня неправильно поняли, – сказал я дежурную фразу, чтобы прикрыть себя.
– Неправильно?
Ее приступ прекратился внезапно, как и начался. Она вытерла слезы и продолжила к моему удивлению:
– Успокойся, мальчик. Я задам другой вопрос. Он намного проще.
– Хорошо, – кивнул я.
– На что готов ради нее?
– На все.
– Конкретнее.
Блин, я весь вспотел. От меня, наверное, сейчас потом несет.
– На руках носить, – перечислял я, – из горящего дома, от обморожения, от хулиганов.
– А что – ей это грозит? – спросила мама Эльфа, которой нужно было именно сейчас уйти в магазин. Под мышками у меня прорвало – я таял, как ванильное мороженое. И я не выдержал:
– Позвольте, мне выйти.
Она меня отпустила. Закрыв дверь в ванной, включив воду, я вздохнул с облегчением. Зачем она так со мной? Месть за мой поступок. Сперва она сканирует мой мозг, затем отформатирует память. По-своему. Я буду похож на куклу на ниточках, а она – мой добрый кукловод. Блин!
В ванной стоял пар – я не заметил, что включил горячую воду, стало жарко, и я не заметил, как задел локтем стоящий стаканчик с зубными щетками. Все это оказалось на полу – стаканчик треснул в двух местах. За дверью переполошились, и я услышал знакомый голос:
– Что там произошло?
– Ничего…хорошего – последнее я прошептал. Я знал, что Роза Марковна где-то очень близко. Здесь я в безопасности. Немного подожду, пока мой Эльф меня вызволит. Вот и дверь хлопнула, кто-то шепчет мне:
– С тобой все в порядке?
– Да, – говорю я, чуть не плача. Мне хочется поделиться тем, что со мной только что было, но я не могу.
– Выходи, – говорит она.
– Я скоро, – говорю я, пытаясь потянуть время. Хотя чего я жду. Наверно этого:
– Мама только что вышла, – говорит она. И я вышел. Выпрыгнул, как горячий пирожок из печи. Конечно, Роза Марковна стояла перед дверью.
– Знаете, вчера снова ел суши. У меня от них несварение.
– Или от другого, – язвила она.
– Что вы имеете ввиду? – я поторопился уйти. Мы закрылись в комнате. Сейчас она зашла в ванную и обнаружила мои проказы.
– Ты куда все смотришь? – услышал я от моей половины. – Хочешь вернуться?
Я закрутил головой. Она взяла меня за уши и немного покрутила их. Так нежно – так мне нравится. После того, что было, мне это поможет. Она мне что-то говорит, и я даже слушаю, но главное, чтобы массаж не прекращался.
– Первый вопрос, который меня больше всего волнует, – пропела она, – где ты был все эти дни?
Я вздрогнул. На меня смотрела копия ее матери. У меня дрожал голос, но я не молчал. И где моя былая храбрость. Испарилась за час-другой.
– Я шел, – вырвалось из меня. И, правда, все дни я куда-то шел.
– Куда? – последовал вопрос.
– Не знаю, – я снова заплакал. Большая длинная фигура снова хнычет. – Ты меня прости.
– Ничего. Главное – то, что ты вырулил в нужном направлении и сейчас здесь. Если конечно не сбежишь вновь.
– Ты – это я, – сказал я заветную формулу. – Куда я от тебя денусь.
– И то верно.
Все же она очень самоуверенна.
Потом она спала, а я остался с матерью один на один. Конечно, она была не в восторге от моей выходке в ванной, но сразу же простила меня. Я начал – «в ванной я…», она меня перебила – «ах, это ты? я должна была догадаться». И все. Эльф спала, я бы лег с ней, но, во-первых, мне не хотелось, во-вторых, она лежала так, что мне оставалось смотреть на ее распластанную позу стоя. Поэтому я вышел, думая пойду домой, но Роза Марковна предложила мне чай. Я согласился. Мы пили молочный чай и разговаривали. Говорил больше я, словно чувствовал необходимость выговориться:
– Я понимаю, что вы чувствуете. Ваша дочь и я. Я не буду говорить о том, когда это произошло и при каких обстоятельствах – это не имеет значения. Главное – то, что мы мы сознавали, что делаем. Не как сейчас это бывает – познакомились, пошли в уборную и там – ну, вы меня понимаете. Хотят острых ощущений, но совершенно не думают друг о друге. Мы напротив. Точнее я, думал исключительно о ней, она – обо мне.
Она побледнела.
– Вы так не волнуйтесь, – попытался я ее успокоить. – Я буду с ней с самого первого дня… месяца.
Она медленно приподнялась и прошептала:
– Ты говоришь так, словно она беременна.
Вот и мама узнала. Когда-нибудь бы это случилось. По крайней мере, по-мужски. Я сам сказал ей. В истории мало примеров, когда мужчина первый сообщал матери своей девушки о том, что та ждет от него ребенка. Звучит, как исключение. Исключение из исключения. Тем не менее, она знает, и в два часа ночи мы сидим уже втроем на кухне, пьем чай, Мама уже не курит – убрала пепельницу со стола и с недоверием смотрит на меня, и почти не смотрит на свою дочь.
– По крайне мере он не похож на твоего отца, – таков был вердикт ее матери. Через час она спала, а я шел домой, пытаясь по дороге поймать автостопом машину, намереваясь доехать до дома бесплатно, за свою историю, которая мне, казалось, достойна хорошего фильма. Тем более расходы были не маленькие – цветы, фрукты, да и двухнедельная хандра обошлась мне в копеечку – приступы стоят дорого.
Все водители крутили у виска, когда я говорил, что нет денег, но есть история, которой я поделюсь по дороге. В результате попался парень, который любил истории и, наверное, поэтому не спал ночью.
– Моя девушка в положении, – начал я и это уже положило основу для ближайшего получасового турне по городу через центральную часть к окраине, где жил я.
Глава 6.1 Корабль улетел, но стояла другая проблема
Корабль улетел, но стояла другая проблема – где он? Эти гости нарушили мирный уклад. К тому же они так разозлили, что Фартучек готов был катапультироваться за ними, чтобы как следует проучить. Знать бы, где находится эта Земля, и оглушить их манной кашей. Тогда будут знать!
Они обошли всю округу и даже, когда дым рассеялся, они не могли его найти. Фартучек расстроился, да и Тряпка был не в восторге от того, что произошло. Прошел час, а пришельца не было.
– Мне кажется, он отправился с ними, – неожиданно сказал парень. – Пока мы говорили, залез в корабль и сейчас он наверняка радует землян своим появлением. Здравствуйте, я лечу зайцем. Вы не против? Если против, то я выйду. Ничего, что через окно?
Тряпка пытался разрядить обстановку. Но это было труднее сделать, чем казалось на первый взгляд. Это маленький питомец как-то очень повлиял на них, на планету. Он словно привнес что-то. Пусть сейчас они и не до конца понимали, какое влияние на них он оказывал, но знали, что потеря – очень существенна. Поэтому Фартучек крутил головой:
– Не верю. Он должен спасти нас.
– Где это написано? – спросил Тряпка.
– У прапрадеда в книге.
– Разве тот мог предположить, что на нашу голову свалится столько дерьма? Да и что бы мы с ним делали?
Тряпка редко ругался, тем более дядюшка Фартучек очень следил за его словами и чуть что наказывал. Мягко, но тот старался не говорить лишнее.
– Сделали люльку? Кормили его из соски? Что? У нас и лекарств никаких нет, если что? Дядюшка, может к лучшему?
Фартучек замер, будто о чем-то думал. Он смотрел на небо, где, по его мнению, должен был находиться корабль, в котором на полной скорости несется их спасение. И он заговорил мечтательно, при этом закрыв глаза:
– Во-первых, сделали бы ему отдельное жилье. Я бы предложил поставить в твоей хибаре еще одну кроватку. Совсем маленькую. Он же тебя не потеснит.
– Но дядюшка, – пытался возразить Тряпка, жестами показывая, что уже ничего не изменить, но тот приложил указательный палец к губам, подозвал парня к себе, обнял за плечи. Он хотел, чтобы парень подыграл ему. Тот кивнул головой, закрыл глаза. – Кроватку ты сказал? Хорошо и как ты это себе представляешь?
– Очень просто. Сколоти.
– Из чего? Из спичек?
– Сделай нормальную. По своему росту.
– Так он же мал.
– Не знаю. То ли он останется, какой есть, то ли вымахает под три метра.
– А пусть на улице спит. Ему сделаем навес. Падающих штук он не боится. Мне так кажется, что не боится.
– Это не очень хорошо. Он наш герой. Он должен спасти нашу планету. Уступи место.
– Хорошо, – тихо сказал Тряпка. Фартучек открыл глаза, посмотрел на парня и они оба вздохнули так тяжело, словно проделали большой путь.
– Ничего же не изменилось, – сказал Тряпка. – Охраняем планету от падающих пылесосов и мечтаем о таком пылесосе, который смог бы тянуть весь народ обратно.
Дядюшка совсем немного улыбнулся, но парню этого было достаточно, чтобы продолжить:
– Мне так хочется научиться уворачиваться от падающих ножей. Неужели и у тебя все с первого раза выходило?
Фартучек улыбался все шире и шире.
– К тому же у нас целый холодильник провианта.
Это он зря сказал. Старик загрустил, как только тот упомянул место захоронения – кладбище пришельцев, которое теперь как бельмо стояло в центре двора, и напоминало про то, что случилось.
– Надо его спрятать, – сказал парень. Он был решительно настроен. Фартучек хотел было помочь ему, но видно, что парню не нужна помощь. Тряпка подошел к холодильнику, охватил руками и стал передвигать его в сторону того подвала. Тот был тяжелый и этот агрегат медленно перемещался. Неожиданно холодильник фыркнул и затарахтел. Дверь приоткрылась и с силой хлопнула, как пасть животного. Холодильник повернулся на один бок, затем резко на другой. Все это сопровождалось ужасным грохотом. Тряпка очень испугался. Он подскочил к Фартучку, словно тот должен был все разъяснить.
– Почч-чему он так делает? – спросил он.
– Не знаю, – сказал старик. Он сам не понимал, что происходит. За последние сутки эта планета не знала покоя. Если ранее с неба сыпалось железо, и все привыкли, что сейчас упадет что-то очень легкое – свист с неба был характерный, а сейчас – тяжелое (уже был не свист, а скорее гул).
– Посмм-мотри, – сказал Тряпка, и было понятно, что он вовсе не сошел с ума и то, что он наблюдал, видел и Фартучек. Только двигающийся холодильник с раскрывающейся дверцей, да еще воем (я разве про это не сказал?) – это очень страшно. По крайней мере – что старший, что младший дрожали. Но дядюшка Фартучек, в силу своего возраста, и отличается от молодого Тряпки тем, что он мог рассуждать здраво. Просто так холодильник двигаться не будет. Значит, есть тот, кто помогает ему двигаться. Гениально. Ответ пришел очень быстро:
– Он там. Точно.
– Кто?
– Наш герой. Он там. И возможно как-то двигает.
– Такой клоп и двигает?
– Да.
– Хорошо, зачем спорить, когда это можно выяснить прямо сейчас.
И Тряпка вновь направился к танцующему холодильнику, открыл дверцу и был атакован мохнатыми лапами Грызлы.
– Грызла, откуда? Испугался?
Тот отбежал и забрался не как обычно в конуру, а на ее крышу, примостившись там. Из пасти до сих пор шел пар.
– Наверное, в конуре не так безопасно сидеть, – предположил Фартучек. – Лучше на крыше. Все видно и можно при случае отскочить.
Тряпка поднялся, отряхнулся и продолжил толкать холодильник, изредка поглядывая на животное. Неожиданно парень замер – холодильник застрял в проеме подвала, и оставалось совсем немного надавить на него.
– Мне показалось или он только что подмигнул мне. Боже, как я устал за сегодняшний день. Буду спать, как младенец. Нет, определенно он мигнул. Вот снова. Дядюшка, ты не обратил внимания?
– Нет. Тебе показалось. Он очень голоден. Да и мы тоже. На этой почве все вокруг ведет себя не так, как обычно.
Наконец, холодильник был погружен в безопасное место. Он оставался включенным в любом случае. Фартучек похвалил Тряпку. Лучшей похвалой было приготовление лепешек из муки сухого видеокуса с лимонным джемом. Это было объедение. Парень остался во дворе, дожидаться аромата, который обязательно в скором времени пойдет с кухни.
– Иди ко мне, иди, - сказал он Грызле.
Но Грызла не подходил. Он заскулил, спрыгнул с крыши своего домика и неожиданно поднялся на задние лапы и сал ходить. Это было так несвойственно этому большому и ленивому животному, что Тряпка засмеялся. Да так неудержимо, что Фартучку стало любопытно, что же там происходит.
– Что с ним? – спросил дядюшка. На нем был фартук, в одной руке сковорода, в другой кусок теста, который он собирался положить в раскаленную посудину.
– Понятия не имею. Но с ним явно не все в порядке
Грызла тем временем продолжал свои акробатические этюды – ходил то на задних, то на передних, выл под приятную мелодию и даже совершил сальто, которое было просто невероятно – с его-то весом. Потом остановился и стал нервно себя почесывать и покусывать.
– Это блохи? – спросил Тряпка.
– Не думаю, – сказал пораженный дядюшка. Грызла тем временем что-то поймал, взяв в рот, тут же выплюнул. Это был пришелец.
Теперь все стало ясно. Вот, оказывается кто, дрессировал Грызлу. Тот словно акробат стоял перед ними – маленький белый шарик с хвостиком, которому они были так рады.
Фартучек заволновался. Он совершенно забыл про лепешки, сковорода остыла, поэтому все это пришлось отложить до лучших времен. И «они» наступали. Он прошептал Тряпке:
– С ним нужно поговорить. Извиниться. Успокоить, что все в полном порядке.
– Зачем?
– Так полагается. Слишком много трудностей выпало на его долю. Поэтому мы должны оказать настоящее гостеприимство.
– Как? Гостеприимство – это больше по женской части. Моя мама это умеет делать, да любая женщина способна на это.
– Ну, не знаю, – нервно перебил его Фартучек. Ему не нравилась тема про женщин. Она его и смущала и вызывала непонимание – зачем так много говорить о них. Поэтому добавил: – Начни, а там видно будет.
– Я?
– Да, – твердо сказал Фартучек и направился на кухню. Голод диктовал, что нужно делать.
Итак, Тряпка один на один со «спасателем». Он еще очень скептически относился к словам старика, думая, что все это его домыслы на почве бессилия. Правда и он сам тоже немного был вдохновлен этой мыслью.
– Если бы хотя бы процент того, что написал дед, была правдой, – подумал парень и подошел к пришельцу, чтобы выполнить просьбу Фартучка, но не успел – малыш усердно карабкался на крыло самолета, Тряпка улыбнулся, протянул руку и помог перевалить этот отрезок пути. Хвостатый подпрыгнул, и оказался на вершине флюгера. Понятно, набравшись сил, он становится тем, кем был в день явления.
– Прыгун вернулся, – прокомментировал Тряпка и хотел произнести речь гостеприимства, но стал понимать, что гость слишком далеко и мог не услышать некоторые слова. Этого он хотел избежать.
– Нужно его позвать, – решил он, – Слушай, дружище, давай спускайся. Мы – твои друзья. Я тут хочу тебе сказать такое, что хоть мне и кажется глупым, но я должен это сделать, так как пообещал одному очень дорогому мне человеку. Если бы не его слово, тогда слова моей мамы не прозвучали бы.
Эти слова парень пробубнил под нос, чтобы пришелец не услышал. Но тщетно, тот и не думал спускаться вниз. Про друзей он уже не просто слышал – результат лежал в морозильнике. Он перепрыгнул на шест с лампочкой и стал его раскачивать. Он и не знал, что это очень важный механизм, поэтому продолжал.
– Что ты делаешь? – воскликнул Тряпка и стал удерживать шест, который стал немного уходить в сторону. – Дядюшка Фартучек! Дядюшка Фартучек!
Но дядюшка то ли не слышал, то ли сознательно не шел, решив оставить два молодых организма тет-а-тет. Он не подозревал, что происходит.
Малыш с неведомой силой тянул дерево, и оно скрипело под его недюжинными силами. Хорошо, что дядюшка открыл окно – решил проветрить кухню, это помогло ему услышать голос Тряпки, возвещающего о помощи. Через мгновение Фартучек был на улице. Он не понимал, что происходит. Со сторону казалось, что Тряпка хочет свернуть шест. Он не видел этого малыша, который мог легко скрыться где угодно.
– Зачем ты это делаешь? – спросил Фартучек.
– Я? – удивился Тряпка. – Протри глаза! Это твой детеныш так радуется твоему гостеприимству.
И старик увидел. Его бросило в жар, и не смотря на это, Фартучек поспешил на помощь. Он приложился с другой стороны шеста и чем больше они старались удержать его, тем больше сознавали, что не смогут его удержать.
– Держи! – кричал дядюшка.
– Я стараюсь, – отвечал Тряпка, сдаваясь, – изо всех свои сил… Даже тех, которых у меня пока нет…
Он не успел договорить – шест с лампочкой, а точнее весь механизм развалился. Малыш радостно подпрыгнул, словно совершил что-то очень полезное, и только Тряпка шагнул в его сторону за ним, как малыш прошмыгнул в дом.
– Куда? – крикнул Фартучек, осторожно поднимая голову. – Что произошло? Ты ему что-то нехорошее сказал?
– Да нет же.
– Он что вот так, ни с того ни с сего...?
– Я хотел как лучше, – пытался объяснить парень. – Сперва добрый день, потом спросить как дела, предложить кофе и газеты, потом парочку анекдотов посмешнее – все, как делает моя мама.
В тот самый момент картина напротив них оживала – их дом-таможня задрожал, как живой, и немного накренился.
– Он уже качает дом, – приуныл Фартучек и сел. Такое нельзя было воспринимать стоя.
– Хватит! – кричал Тряпка. Он все еще не терял надежды остановить этого пришельца-хулигана, но эти попытки ни к чему не приводили. Удерживать дом не имеет смысла. Он, конечно, попытался это сделать – подбегал то с одной, то с другой стороны, заглядывал внутрь, но не знал, как подействовать на этого маленького чародея.
– Сейчас он и его развалит, – нервно хихикал старик. – Моя старый добрый дом, моя старая тоже добрая кухня. А там, на кухне такие вкусные лепешки. Жаль, что никому не достанутся.
– Как никому? – воскликнул Тряпка, и на полной скорости влетел в дом, но через мгновение выскочил – за его спиной послышался грохот с клубом пыли.
– Да как такое вообще может быть? – возмутился он. Фартучек пожал плечами. Он продолжал нервно хихикать. Ведь перед ним была действительно «смешная картина» – разваленная таможня, которая была для него всем – и домом, и крепостью. Крепость пала. Дом тоже. Стало холодно.
Глава 7 Я прибежал к ней, еще не было восьми
Я прибежал к ней, еще не было восьми. Как я обычно встаю – все включено: и телевизор, и радио, и кофемолка. Сегодня только приемник.
– Московское время семь часов. Передаем прогноз, гороскоп. К нам едет «Эллис Купер». Он привезет с собой питона, гильотину и парочку новых трюков, которыми он уже порадовал Америку. Ни один зритель не пострадал, но как обычно, мое дело только предупредить, что слабонервным и беременным лучше не посещать это мероприятие.
Как обычно – много рекламы в этот утренний час. В одно ухо впускаю, в другом – уже музыка, которая настраивает меня на сегодняшний день. Записал свой голос – еще одна фишка, помогающая мне не утонуть.
– Слушай, друг. Ты станешь папкой. А это – существенный шаг в твоей жизни. Пока это не произошло, ты не жил. Сегодня ты сделаешь еще один шаг к ней, и она будет говорить о том, что ты супермужчина.
Не знаю, как получилось – текст – сплошная импровизация. Но мне нравится. Эти слова мне помогают пропустить – главное событие в городе, открытие нового ресторана на Новом Арбате, пикет – бумажные книги против электронных, шествие зеленых по Земляному валу. Я машу рукой и бегу к ней, предварительно опрокинув на себя полфлакона – Burberry sport. Пахну обалденно, чувствую себя превосходно, бегу, подмигиваю на ходу случайным прохожим. Они на меня испуганно посматривают. Разве они поймут. У меня же есть живот с подарком внутри. Точнее есть девушка, а у нее живот, а там подарок. В ушах вставленные вкладыши, в голове – мои слова, записанные несколько дней назад:
– Мужик, не останавливайся. Один – это не норма. Иди на рекорд. Для мужчины – все спорт. Не оглядывайся. Зачем? Что было? Ничего – свобода и рабство привычек. Сейчас ты снял кандалы и приобрел новые. Это и интересно и полезно. Только представь, вот этими руками ты вырастишь не дерево, не построишь дом, а вырастишь ребенка.
Аж лоб вспотел. Открывает заспанная Эльф.
– Спишь? – спрашиваю.
– Что стряслось? – не понимает она.
– Во-первых, держи! – протянул я целый пакет витаминов. – Здесь апельсины, бананы, киви. Можно сделать фруктовый микс с йогуртом. Кстати его я тоже купил.
Меня невозможно было остановить – с вечера я набрался всего этого в интернете, сохранив сорок четыре закладки, надеясь ими пользоваться ближайшее время. Но она меня охладила:
– Давай договоримся, что ты со своими идеями не беспокоишь меня до десяти. Минимум.
Она зевнула, и я только сейчас понял, что разбудил ее и как это выглядит со стороны.
– Роза Марковна дома?
– Нет, пошла в гости. Сейчас ведь самое время. Кто ходит в гости по утрам, тот поступает…
Мне было неловко. Ее мама спала, она стояла в ночной рубашке с вишенками и была такой милой, что я не удержался и чмокнул ее.
– Дурак, ты что делаешь? Все давай, пока. Созвонимся, спишемся, срисуемся.
Она меня вытолкала за дверь, но я успел спросить:
– Я тебя провожу…ну потом, когда ты проснешься, позавтракаешь, оденешься, выйдешь, наконец… Ты же собираешься сегодня выходить?
Она засмеялась, сосед слева крякнул о непорядках в подъезде, где-то залаяла собака и моя спящая красавица выдохнула:
– Заходи, горе луковое.
На что я ответил:
– Счастье…пусть даже из лука.
Мы выпили весь чай, съели все бутерброды с семгой, фрутовый микс – у нее был прекрасный аппетит. Быстро оделись и успели выйти из дома, прежде чем Роза Марковна вышла из своей комнаты.
По дороге я попытался в двух словах объяснить причину, побудившую меня сделать это (в конце концов, мне хотелось с ней поделиться):
– Мужчина – это шар… – начал я.
– Это я скоро стану шариком.
– Да, но я говорю не буквально. Дело в том, что я вдохнул в тебя жизнь.
Она засмеялась.
– Вот как!? Вдохнул?
– Ты не смейся. Мне итак трудно говорить об этом, словно я рассказываю запрещенный анекдот.
– Так это анекдот?
– Нет, это не анекдот. И вообще это не смешно. Это серьезно. Но ты смеешься и…
Она так смеялась, как раньше бывало в кинотеатре, под дурацкие, но смешные американские комедии, на которые мы не так часто ходили, но иногда ходили, чтобы просто посмеяться над такими же, как мы, над их глупыми поступками. При этом мы повторяли «вот дебилы, мы бы на их месте…». Но мы не были на их месте и вряд ли, когда окажемся. Они – актеры, мы – нет.
– Остановись, – строго сказал я, но она не могла. Она так и сказала:
– Я не могу. Ты такой смешной.
Я хотел ей рассказать о том, что вдыхая жизнь, мы уже не можем быть равнодушными. И то, что я хочу сделать, значит, отчасти хочет и он. Сегодня я захотел фрукты, значит и он того хочет. Где-то под утро я захотел увидеть вас двоих. И я помчался. Я очень долго готовился. А теперь она смеется…
Потом была работа – снова НИИ и все так бессмысленно, еле дождался нужного часа. Все давалось с таким трудом. Мой начальник – пожилой профессор примерно под семьдесят, Петр Трофимыч, намекающий на мое нерадивое отношение к труду, какое бы оно ни было, часто говорил мне, что люди выбирают там, где им лучше и что-то про рыбу. Он всю жизнь заведовал лабораторией, но он так гордился этим, что как-то весной его хотели перевести в другое место, он так беспокоился, так хватался за сердце, что его не стали беспокоить. У него всегда был опрятный халат, бахилы на ногах (хотя можно было не носить вторую обувь или использовать сменную) и дорогой парфюм. У него была жена и трое детей. Все девочки (три девочки, точнее четыре, вместе с женой), которых он безумно любил и частенько показывал фото – на природе, дома, у бабушки. Его фотоэтюды не отличались разнообразием мест.
Сегодня я был не в себе – разбил три пробирки, две склянки и уронил спиртовку, разлив спирт, при этом в лаборатории царил такой запах, что пришлось проветривать и выводить студентов, как во время пожарной тревоги. Я устроил им пожар. Заставил волноваться, найти в химии что-то новое. Поспорим, что они никогда еще не вдыхали спирт таким образом. Разве что в школе был такой учитель. Но разве есть похожие люди? Очень сильно сомневаюсь в этом. Если только на другой стороне Земли или совершенно другой планете. Второе – более вероятно. Петр Трофимыч подошел ко мне во время обеденного перерыва:
– Они так не похожи на меня, когда я был в их возрасте, – сказал он, подразумевая, конечно, студентов. Конечно, не похожи. Кажется, что он и молодым-то никогда и не был. – Они…они…ну, как бы тебе это сказать. Они невидимые. Серые мышки, если хочешь.
Я не сразу понял, куда он клонит. Зачем называть студентов такими прозвищами, мы же не в зоопарке.
– Да, мы не похожи, – продолжал он. – Если бы мне было столько, сколько сейчас им или даже тебе, то я выглядел бы очень странно. Я бы выделялся. Я бы хотел, чтобы на меня все обращали внимание. А они – что? Своим сленгом, костюмом пытаются поразить всех? Но ведь не получается. Сколько им придется сменить ярких костюмов и сочинить языколомающих слов, чтобы стать особенными? Они не знают. Они не догадываются, что дело не в том, не во внешней оболочке, дело в том, что мы создаем. Мы соединяем один элемент с другим, чтобы получить третий. Так и в жизни. Мы должны найти те самые элементы, чтобы получилось то, что хочется. Соединив не совсем то, не совсем то и получишь. А ведь так хочется получить такой продукт, от которого у тебя будут гореть глаза и захочется показать всем в округе. Вот у меня что получилось. А у тебя что? Ничего? Вот, лопух!
Он был немного ненормальным, но я уважал его. Но сегодня мне не хотелось выслушивать его умозаключения, выводы. Он часто любил говорить о студентах, о поколениях, о том, что не успел сделать, и сейчас поздно. Говорил о том, что его девочки вышли в люди и пока не нашли тот «продукт». Одна из них была балериной, другая медсестрой в футбольной команде, третья занималась горными лыжами профессионально. Я снова и снова слушал о том, как они его любят и все чаще звонят, перестав называть просто папой. Новое имя – «папочка». Сегодня продолжение старой темы:
– Меня не очень любили. Я был всегда странным – одевался не так, говорил не так, даже обеды мои отличались от стандартных – бутерброд-кофе. Я носил вареную кукурузу или картошку в мундире. Все считали, что это не очень удобно, а я, напротив, предпочитал нестандартное меню. Я любил не самых красивых женщин. Они гонятся за красотой, деньгами, но они выяснят лет через пять-десять, чего стоит эта самая красота. Я сэкономил время – узнал об этом намного раньше. Если бы это было позже, то мои девочки были бы еще совсем маленькие.
Может быть, в его словах и была какая-то истина. Например, я подумал о том, что я напрасно трачу здесь время, ничего не ищу, а время идет. А работа ждет меня. Чем я хочу заниматься? Не буду же я всю жизнь бить стекло в лаборатории. Быть стеклобитом – не очень почетно.
Часы доползли до нужной отметки, и я через минуту шел спортивным шагом по пешеходке, умоляя автомобили каждый раз пропускать меня. Не все оказались внимательны к моим мольбам, и я два раза чуть не оказался под колесами – автобуса и маленького «Пежо». Наступил вечер, и я жду ее около института. Сегодня она немного позже. Мост, казалось, меняет очертание каждый день. Он становится круглее. Увидев меня, она засмеялась.
– Мой верный оруженосец Гулливер.
Я застенчиво улыбнулся, взял у нее пакеты. Они оказались тяжелыми.
–Что там?
– Халтура.
Понятно, гипс, который она таскала, как рабочие подсобные материалы со стройки. Брала с работы все.
– В магазин? – неожиданно спросила она.
– Куда?
– Как бы прозаично не звучало, но у меня целый список продуктов. Ты готов выполнить первый пункт договора с мамой?
Она знала, что я не откажу. Хоть и не прельщает меня дорога в «Ашан» – где все есть и ужасные желтые ценники, но она меня потащила туда. Я только успевал заполнять тележку – от пшена до мясных. На фруктах мы торчали дольше обычного. Около живой рыбы ей стало нехорошо – я быстро увел ее. Потом вырезки – снова та же реакция. Когда мы вышли – у меня болела правая рука, не смотря на то, что мне предстояло нести все до метро. Но положение спас – вызов такси до дома и если бы не это, я стал бы первым мужчиной, который погиб по дороге из магазина.
Потом часовая прогулка. Во время этой прогулки я ей смог, наконец, донести то, что хотел сказать. Она слушала меня, и было понятно, что ей приятно.
– Понимаешь, быть одному – хорошо, пока ты не познал радость быть вместе. В то же время вдвоем быть хорошо, пока не познал счастье троих. Не в том смысле, что третий – это еще одна девушка или парень. Ну, ты меня понимаешь.
Она кивала головой. Казалось, что она, наконец, решила дать мне время – этакий звездный час, чтобы я мог высказаться. Я словно был актером, играющий свой моноспектакль для нее.
– Вся эта паника от незнания. И когда не видишь, что дальше – не потому, что тебе это уже заведомо не нравится. Нет! Просто ты ни черта не мыслишь в этом. Ты не знаешь, как вести себя, тебе кажется, что каждый твой шаг неверен, и ты шарахаешься от всего – от людей, от животных, предметов. Больше всего – от телевидения. Там – ругают. Здесь – меньше, но получается, что ты сам ругаешь себя. И вся эта паранойя от того, что – дурак. Но я знаю, как избавиться от этого бельма.
Эльф смотрела на меня с интересом. Я продолжал:
– Я так зависим от всего, что меня окружает. От удобств, своего дивана и коллекции фантастики. От того, что мне должна вечером около семи позвонить мама, а с папой мы общаемся только по праздникам. Утром – будильник и песня «Битлов» в ванной. Ко всему этому я так привязался, что, кажется, отними у меня все это, я не выдержу. Я привык чистить зубы за час до сна, успев перед этим съесть яблоко или котлету. Мне нравится смеяться над шоу Бенни Хилла и плакать после просмотра Титаника». Мне думается, что это моя шкура – она такая въедливая, и она уже опротивела мне. Но мне трудно без нее, как и с ней. Но буквально вчера я понял, как избавиться от нее.
Она посмотрела на меня со страхом в глазах, вопрошая «как»:
– Позволь мне говорить с вами двоими. Чем больше я буду общаться не только с тобой, но и с этим новым пришельцем, прости, что я его так – но ведь само появление его у тебя – это такая ирреальность. Его не было, и он появляется, почти из ничего. Это, это… как… как фокус. Это намного больше, чем фокус. Это волшебство.
Первый день прошел. Удачным он был или нет – у меня уже не осталось сил, чтобы все это оценить. Я упал на диван. Звонил телефон и автоответчик говорил с моими абонентами вежливо и только те кричали «очнись, это мама», «не спи, проспишь все на свете». Но мне было хорошо оттого, что я так устал. Ведь после положительной усталости ложишься на живот и причмокиваешь от удовольствия – причмокиваешь этот день, как сладкий леденец с лимонной начинкой.
Глава 7.1. Перед ними лежали развалины…. клубы дыма и едкая гарь стелилась по земле
Перед ними лежали развалины. Руины, в которые они попали, как два туриста или археолога на раскопках, были повсюду. Развалины дома, который, по мнению Фартучка, крепко стоял, не взирая на внешние препоны, теперь лежал в виде неаккуратно сложенных пластов, из-под которых торчали самовары, пожарные каски и щипцы. Заборчик, который обрамлял эту местность, был крепко смят, превратившись из стойкого и цельного полукруга в мятую косичку. Клубы дыма и едкая гарь стелилась по земле.
– Кривой холодильник, – выдал Тряпка. Это было еще одно ругательство, которое было под запретом. Но Фартучек и сам был готов выдать все непристойности. Но он лишь добавил:
– Кривой, черт побери.
А как иначе реагировать на все это? Ведь, это была их родина и пусть то, что они наблюдали, отнюдь их не радовало, они были в такой растерянности, что застыли, как вкопанные.
– Он нам все развалил, – сказал Тряпка. Фартучек с тоской взглянул на поваленный шест, на лампочку, которая естественно разбилась. Он должен был предугадать, что появление этого существа внесет в их размеренную жизнь падающих железок с неба разлад. Они думали, что этот малыш вполне обойдется домом и сигнальной вышкой, но это оказалось заблуждением. На их глазах тот трэш, который торчал из-под земли, стал исчезать. Те металлические каркасы – автомобилей, холодильников, микроволновок, как будто проваливались сквозь землю. А через час – они наблюдали поле, которое было расчищено, словно трактором.
– Как же так? – спрашивал паренек, а Фартучек нервно кивал головой и повторял в нервном напряжении:
– Что он делает? Что он делает?
– Не знаю, не знаю, – отвечал Тряпка.
– Как это у него получилось все это? Он же такой маленький. А эти штуковины… невероятно!
– Наверно есть какой-то объяснение всему этому, – предположил парень. На что старик несдержанно выдал:
– Какое? Может быть, ты сможешь поднять вот это крыло, которое нам, конечно, не в радость смотреть на него ежедневно, но мы же понимаем, что не сможем – ни ты, ни я, ни даже вместе. И оно стоит. А это… этот…он наверняка смоет его с лица. Просто, как нечего делать.
– Маленький, но удаленький, – только и мог сказать Тряпка. И словно в подтверждение этим словам последняя деталь – крыло самолета, торчавшее из-под земли долгое время и ставшее для эльфийцев чем-то вроде памятника, было проглочено землей. Тряпка и Фартучек стояли и не могли сдвинуться с места. Вокруг них происходило невероятное и ничего, что они оказывались несколько раз в шаге от опасной груды металлолома, острой стороны ржавого железа, ничто не смогло навредить им.
– Ну, сделай хоть что-нибудь, дядюшка, – жалобно попросил парень. Он дрожал как осиновый кол, колени подогнулись еще мгновение и он окажется в горизонтальном положении. Но Фартучек в этот момент тоже едва не валился наземь – вдвоем они сохраняли устойчивость.
– Держись, – сказал старик, – когда-нибудь это же должно закончиться.
И, правда. Но перед этим наши друзья натерпелись столько страха, как будто оказались в центре апокалипсиса
– Мы что неуязвимы? – спрашивал Тряпка. На что Фартучек, заикаясь, отвечал:
– Вр-р-ряд ли.
Потом стало тихо. Как сказал дядюшка. Они так и не упали на землю и трудно предположить, что могло с ними случиться. Все время они стояли, закрыв глаза и по возможности лицо. Тряпка осторожно приоткрыл глаза. Обнаружив, что вокруг только столпы дыма после прошедшей уборки, он вздохнул с облегчением:
– Обошлось.
– Это что за футбольное поле, блин, – взревел Тряпка. – Как нам тут дальше… где этот монстр?
– Перестань, - предупредил Фартучек шепотом, опасаясь быть услышанным неблагодарным пришельцем, – от него можно всякое ожидать.
Но Тряпка был слишком зол, чтобы слушать разум. Он видел, что сделал этот невидимка, который сейчас где-то прятался, хотя вокруг было поле, в котором особо не спрячешься. Разве что ты не ростом с виноградинку.
– А мне все равно! – кричал парень. Он бегал по полю и всматривался в каждый отрезок на коричнево-зеленом поле. – Выходи! Чего же ты! Трусишь? А как же ответ за свои поступки? Или это не входит в твои планы?
– Не стоит этого…! – пытался остановить старик молодого. Они бегали по полю, словно играли в игру – один высматривался в землю, другой стоял над ним и пытался оттащить его. – Он, наверное, ушел.
– Как ушел? – вскипел Тряпка. Он посмотрел на дядюшку и стал нервно трясти головой, словно стряхивал оттуда попавший мусор. – Не верю. Он где-то здесь. Или здесь. Я его найду, чего бы мне это ни стоило.
Парень бегал по полю, разглядывал каждый отрезок, наконец, устало растянулся и стал от досады стучать по земле.
– Как же я его найду? Дядюшка, что будем делать? Что будем делать?
Действительно, картина была неприятной и, казалось, что наступивший хаос положит конец жизни на этой планете. Ничего нет, с минуты на минуту будут падать холодильники и что осталось сделать – это подставить встать в центре поля, обнажив голову, чтобы если что и упадет, то наверняка. Даже дядюшка Фартучек, который привык за свою долгую жизнь к многому – от падения гигантского дома на колесах до побега всех жителей, не мог принять это спокойно. Он растерялся и в глубине души думал, что это все. И он должен был это сказать Тряпке, который непрерывно повторял:
– Его нет. Он все это сделал и бросил нас. Зачем, дядюшка, зачем дядюшка.
Наверное, настал тот момент, когда Фартучек должен произнести – « прости, но я сделал все возможное», потом слезы или принятие этого, но так или иначе – они должны попрощаться с этой планетой, со своими мечтами, с родиной, которую они отстаивали до последнего.
– Извини… – начал говорить старик, и Тряпка, понимая смысл, вложенный в это слово, захныкал. Неожиданно они услышали голос:
– Я здесь. Только не плачь.
Они попятились от Грызлы, который по их мнению сегодня уже вел себя неестественно. Тот ходил, вырвав конуру с мясом – был похож на черепашку, носившей на себе свой дом. И подошел для того, чтобы его освободили и приласкали. Но голос?!
– Извини, приятель, – сказал Тряпка, осторожно вытащил скулящее животное и снова услышал, на этот раз смех. Парень стал нервно озираться, потом на животное – он ждал, когда его накормят, погладят и сделают новый дом. Грызла тоже не понимал, что происходит и если бы умел говорить, наверняка спросил об этом.
– Я здесь, прямо перед твоим носом, – послышался голос, и, наконец, Тряпка понял, где то находится. Он был действительно у него перед носом, точнее на носу. Парень занервничал, ему отнюдь не нравилась то, что тот делает, поэтому строго сказал:
– А ну сойди!
– Я специально расположился так, чтобы тебе было удобно. Но если хочешь…
– Я не просто хочу, я требую.
Малыш пожал маленькими едва заметными плечиками и осторожно перешел на нос Фартчука.
– Вы-то уж точно не будете против, правда? – сказал он. Но старику было тоже не слишком удобно, когда на носу, пусть и довольно длинном, сидит чужой, напоминающий вскочивший прыщ.
– Знаете, лучше вам оказаться на земле, – отрезал Фартучек и пришелец нехотя, спустился – эльфийцы вздохнули с облегчением. Все же проще, когда он находился перед ними, в двух метрах, а не на теле.
– Какие вы нежные, – воскликнул малыш, хотя он уже не был похож на него, хотя бы по поступкам, – но все же забавно было наблюдать за вами.
– Тебе забавно? – почти вместе спросили наши герои, и Фартучек добавил, – Ты пойми нас правильно – у нас есть чувство юмора. Мы не испорченные этой войной, мы умеем шутить и если надо рассмешим до слез. Только вот это – не забавно. Все, что угодно можно назвать забавным, но не это.
Малец подождал, пока старичок выговориться – он терпеливо ждал, пока тот смотрел на паренька, ожидая, что тот добавит, но Тряпка молчал и пришелец понял, что ему дали слово:
– Вы так смешно бегали. Искали меня. Да и то, что перед этим было – бумс. Вы так испугались. Сделали такие физиономии. Хотя вам ничего не угрожало. У меня все было под контролем. Да и сейчас впрочем.
«Бумс» вызвал неприятие у эльфийцев. Неужели это не Армагеддон, не судный день а простой бумс. Они даже не слышали про то, что он тщательно все спланировал и услышали следующее:
– … Ну, я подождал, пока вы закончите, чтобы поговорить.
Если Фартучек мог терпеть, в силу своего возраста и мудрости, выходки этого недорослого нипоймичтотакое, то Тряпка не мог молчать – у него чесались кулаки, особенно язык.
– Это ты хочешь с нами поговорить? – начал говорить парень, засучивая рыкава.
– Да, я.
– Он…или она… хочет с нами поговорить, – неистовствовал парень. – Ты хотя бы кто – он или она?
– Пока еще не знаю, – тихо сказал пришелец, на что Тряпка рассмеялся. Для того, чтобы почувствовать свою силу, нужны преимущества. Размер – первое, сейчас, кажется, стало вырисовываться второе.
– Как это не знаю? – с усмешкой в голосе спросил парень. Ответ был не менее странным:
– Пока рано.
– О чем ты хочешь с нами поговорить? – перебил его Фартучек, осадив парня. Ему не хотелось, чтобы произошло продолжение недавней вакханалии и быть сожженным на месте не очень хотелось, а то, что это могло быть – он уже ничуть не удивлялся. Пришелец оживился, его маленькое лицо, которое плавно переходила в плечи и само тело, которое было ничем не покрыто, сморщилось и стало походить на капусту. Он потер ручки и присел на землю по-турецки.
– Давайте выясним несколько пунктов, которые меня беспокоят, – начал он.
– Если хочешь, – согласились оба – парень только сделал вид, так как внутренне негодовал и хотел выказать это на примере. Он так и сказал, правда, шепотом:
– Я бы его с его друзьями в тот холодильник. А то ведет себя как Годзилла. Мне страшно.
– Разговорчики, – строго сказал пришелец.
– Держит нас на мушке, – не унимался парень. – А можно повежливее? Разгромил все, хотя бы извинился за это. Он еще пытается нам рот затыкать. Или она. Голос какой-то металлический, словно из стаканчика с мороженым, простуженный.
Фартучек зажмурился. Сразу после этого должно быть повторение бумса. По-другому как? Но странно, случилось обратное – пришелец…заплакал. Это был тоже, другой бумс – слезы были намного больше, чем он сам.
– Зачем вы так со мной? Мне это неприятно.
То, что он говорил, то, что он плакал, то, что он вел себя, как обычное живое существо, которое так напоминает нас – было удивительно, не говоря уже о том, что около него образовалось маленькое озеро – целая лужа по щиколотку. Фартучку его стало жалко.
– Ты пойми, малыш. Нам тоже не было приятно все это. Мы же любим свою землю, а ты ее – раз и все. Когда уничтожают то, что ты любишь, по-другому относиться нельзя. Это естественно.
И, кажется, он даже понял все, потому что он перестал плакать, закашлялся – верные приметы осознания и сказал растеряно:
– Но мне же нужно, нужно. Я сейчас все объясню. Обязательно это сделаю, Но, сперва вы.
– Что это за игра? – вступил Тряпка. Недолго он терпел. – Сперва тот, кто больше виноват.
– Но дело в том, что я не виноват и как только я все объясню, вы поймете это, и все уладится.
– Но пока же не уладилось, и я считаю тебе врагом номер один на этой планете.
– Почему? – голос у пришельца задрожал, он завертелся – видимо не так приятно сознавать, что ты «враг номер один». Тряпка вел себя нагло – наверное, так, как должен был себя вести с таким объектом:
– Ты ведешь себя как террорист, – сказал парень.
– Кто это? – не понял пришелец, продолжая лить крупные слезы.
– Тот, кто все уничтожает.
– Но я же не уничтожил, – он прекратил плакать и растеряно посмотрел на старика. – а… убрал, да, убрал все лишнее.
– Вот оно как!? – всплеснул руками Тряпка и недобро засмеялся. – То есть мы должны быть благодарны за такого суперуборщика с космоса.
– Да, – кротко сказал пришелец, – в какой-то степени и мне будет приятно, если мы будем говорить более вежливо. Для этого нужно открывать рот не слишком сильно и не напрягаться, когда говоришь новое слово.
– Спасибо, без тебя бы не справились, – грубо сказал Тряпка. – Да кто ты…
– Хорошо, мы тебя слушаем, – остановил эту перебранку Фартучек.
– Но дядюшка… – недовольно проворчал Тряпка, но старик сказал ему «Тсс», приложив палец к губам. Казалось, что это неправильно – маленькое существо, которое все здесь разрушило, пытается ставить условия старожилам этой планеты. Тем не менее, у Фартучка была интуиция. Она подсказывала ему, что нужно соглашаться. И этот крепкий малыш только что сравнявший с землей все былое имущество улыбался и старался быть вежливым.
– Я сплю? – спросил Тряпка, на что Фартучек ответил, – Не получится, я уже пробовал.
– Зачем? – спросил пришелец. Видимо это был тот самый первый вопрос.
– Не понимаю, – сказал старик. Малыш кивнул и переформулировал сказанное:
– Я все скажу, но мне хочется для начала понять, почему вы так живете?
– А как мы живем?
– Терпите все то, что происходит.
– Но мы не терпим. Мы боремся, как можем. Используем разные препараты, мною придуманные, – Фартучек остановился, следующее, что он хотел сказать, только что стало реальностью, не совсем радостной реальностью, – сейчас они где-то под землей. И боремся. Вот мой напарник, мне почти как сын, он мне в этом помогает.
– И каковы результаты? – скептически спросил пришелец и был тысячу раз прав. Фартучек и Тряпка не думали о том, что они смогут добиться этим, точнее думали, но их мысли так и остались недоработанными. Были устройства, которые временно спасают, бункер для укрытия и что дальше, никто не знал. «Может быть, кто-нибудь прилетит?» – думал молодой. «Скорей бы на тот свет», – вторил старик.
– Не очень, – согласился Фартучек. – То есть, мы, конечно, поддерживаем планету на том уровне, на котором она еще может существовать, но не больше.
– Правильно, – сказал пришелец, – вы не живете, не нападаете, а просто защищаетесь. Но жить в постоянной тревоге – разве хорошо?
– Какой умник выискался! – не выдержал Тряпка. – Он думает, что может нас переплюнуть по части спасения. Да ты знаешь, что мы пережили? Прилетел тут, командует… Тогда давай помоги нам, а не так, как ты это делаешь, разрушая все здесь.
– Непременно! – громко сказал малыш, даже как-то неестественно для такого маленького тельца. – Поэтому я и здесь. Но для этого позвольте мне построить все так, как мне хочется.
– Построить? – удивился Фартучек. – Ты что архитектор?
– Архитекторами не становятся, ими рождаются, – сказал он. – И вы мне поможете. Иначе…
– Ага, сейчас, – последовал очередной залп Тряпки, он схватил малыша, зажал в кулаке и попытался его раздавить. – Вот так тебе! Вот так!
Фартучек даже и не пытался его остановить, потому что он знал, что малыш справиться с этим. И, правда, когда Тряпка разжал пальцы, пришелец как ни в чем не бывало, заговорил:
– Ну, что, я чувствую, что настал момент вам кое-что объяснить. Почему я здесь и вообще кто я, точнее мы.
– Да уж, будьте добры, – растерянно произнес парень. Он не верил своим глазам, что ничего не смог сделать, хотя так старался.
– Я родился на другой планете. На Земле. Наверняка слышали о ней, – наши друзья дернулись, в глазах появилась агрессия, особенно у Тряпки, и он уже сделал шаг вперед но Фартучек его удержал. – Судя по вашей реакции, слышали. Вы, наверное, спросите, почему я не остался там, где родился? – парень попытался сделать еще один шаг и прошептать «действительно, почему?». – Дело в том, что на той планете мы не можем жить. Там грязно и непригодно для жизни. Во всяком случае, мне не справиться с тем, что они наполомили. Там столько грязи и с каждым днем ее становится все больше и больше.
Последние слова вызвали приступ смеха у Тряпки – его трясло, он хватался за живот и проговаривал:
– А у нас чисто, рай для клопов.
Пришелец не стал реагировать на это и продолжил, так как знал, что говорит:
– Мы выяснили, что есть такая планета, на которой итак все не очень хорошо и мне показалось, что там мы сможем, очистив все, сделать для себя пригодное для жизни место. Мы и не знали, что здесь кто-то есть. Нам сказали, что это место пустует. Поэтому, встреча с вами для меня, как и для вас со мной, полная неожиданность. Да, те, что погибли – не по вашей вине. Они должны были пасть, – грустно сказал малыш, – так как… не все должны выжить. Так уж принято.
Он говорил так драматично, словно все, что он произносил, было неправдой, книжным вымыслом, слишком сказочно все это звучало, поэтому даже Тряпка, забыв про свою месть, спросил:
– Не понимаю. Значит, это не мы их убили?
– Нет, да что вы. Они не погибли. Они скорее как часть меня, – отдали всю силу мне, чтобы развиваться. Все равно жалко, но я думаю о себе. Жалко было только один раз, сейчас уже нет.
– То есть мы зря их поместили в холодильник.
– Кто знает. – хитро сказал он и сделал что-то, напоминающее пожимание плечами. Через минуту, пока он осматривал свои подвиги, наши друзья ждали. Они немного успокоились, и последняя информация дала им больше, чем последний год в целом. Наконец, после тщательного осмотра, пришелец произнес, – Мы должны построить такое убежище, чтобы я смог спокойно развиваться.
Он был эгоист. Но этой планете нужны были такие эгоисты.
– Перед тем как строить дом, знаете, о чем подумал, – сказал малыш. – У вас нет ничего, в смысле, поесть?
Глава 8. То, что я сошел с ума, мама Эльфа поняла с того самого дня, когда меня увидела
То, что я сошел с ума, мама Эльф поняла с того самого дня, когда меня увидела. Она сказала, что у меня глаза, как у дракона и ноздри тоже немаленькие. В общем, обласкала меня тогда. Но сейчас я более чем походил на ее описание. Сегодня день не заладился – я пришел позже обычного – они уже успели поужинать и лечь спать. Но я же не виноват, что студенты-заочники обливались кислотой, чтобы сдать зачет. В том смысле, что они выполняли практическую работу – получали химическое вещество, или два, стараясь компенсировать этим неудобным для меня временем пропущенные занятия в прошлогоднем семестре. Я наблюдал за ними, понимая, что они не сильно пыжатся. Скорее ведут себя, как дети с набором «юного химика», не боясь получить ожог или испортить одежду. Пусть не обижаются, если получится нечто другое. Например, соль и еще соль. А то и сахар. Но почему не кислота, глупыши. Ведь так просто – взять и…
Так я про себя разговаривал с ними. Они же дети, хоть и возраста примерно моего. Но если учатся, то в любом случае – дети. И я буду с ними вести себя, как их… родитель или… президент этой… планеты. Если бы не планеты, то я бы давно сдохнул от скуки здесь. Работа однообразная, но мое воображение помогает видеть многие вещи по-особенному. Лаборатория содержит в себе много стекла – колбы, мензурки, пипетки, колбы, термометры, цилиндры, песочные часы. Кроме этого столы и наглядный материал в виде глянцевых плакатов. Их огромное количество и постоянно падают, так как студенты не умеют ходить просто – они перемещаются очень быстро, не думая, что могут что-то задеть по пути. Помимо посуды, здесь встречаются живые существа – студенты. Сколько я перевидал – молодых, зрелых, одетых неформатно, только что с корабля, перед тем как пойти на бал. Красивых, не очень, полных, худых, аппетитных, отвратных, с дорогим парфюмом и пахнущие свободой. Планета, где производят свободу. Переворачиваются песочные часы и время пошло – сотни маленьких человечков соединяют одно вещество со вторым, третье с четвертым, получившееся соединяют – дым, осадок. Свобода получена. Выпиваешь и ты свободен. Хочешь еще? Да, повторите. Пожалуйста. Как вкусно. А можно научиться этому в домашних условиях? Можно, но не у всех выходит. У меня-то выйдет. Не факт.
Они все были копией меня, но только не того, который сидит сейчас на деревянном стуле с едва ощутимой обивкой и рисует в голове образы, навеянные стеклом и парой двоечников. Ранее я делал их героями своих выдуманных историй – они у меня были гладиаторами, аполлонами и теми, кто может выйти сухим из воды. Сейчас же они не казались мне героями. Они были такими скучными по сравнению со мной. Мне казалось, что вся эта студенческая жизнь – скучна, вот у меня – это настоящее приключение. Они бегают, ищут развлечений, а мне не нужно устраивать ежедневные марафоны. Мой мир полон таких невероятных мыслей, событий, я еще пока не умею всем этим управлять – мысли вразброд, события невероятные, но тем и интересна моя жизнь. Гогочут и думают, что пробирка, напоминающая… – это очень смешно. Они находятся в музее эротического искусства. А я, блин, работаю здесь. Олухи! Быстрее!
Мне названивала моя Эльф, и я слышал, как мама спрашивает «ну, что его ждать на ужин?». Ну! Вот как. То есть я числюсь за мистера Ну, которого ну, может быть, ждут. Но мой начальник перед уходом, как обычно сказал про свою семью, что очевидно, про свое отношение к этим двум студентам, которые так не во время сдают сессию – я не удивился. И тут, совершенно неожиданно пригласил к себе на дачу через выходные. Оказывается ему пятьдесят пять – две пятерки и он хочет отпраздновать это событие на пять. А я-то всегда думал, что ему под семьдесят. И все благодаря его девочкам. Я обещал быть. Он мне сказал, чтобы я приходил не один. Ну что ж, буду, мистер.
Я сказал Эльф, что буду не слишком поздно, она – «почему» скучающим голоском, я ей порекомендовал почитать что-нибудь – например, энциклопедию или классику, например Толстого или Чехова. И сказал, чтобы она не притрагивалась к газетам, особенно те, что пишут о катастрофах в стране. Она сказала, что я – буйвол. Вот так мы хорошо поговорили.
Студенты что-то уронили. Смешно. Хорошо, что ничего не разбили. Я же за все это отвечаю. Если что – вычитают из моей мизерной заработной платы. Несправедливо, но для чего-то я здесь сижу. Наверное – я должен походить на метеора, и при чрезвычайной ситуации – лететь на место падающего предмета и успеть его поймать, пусть даже в миллиметре от пола. Я не был быстрым, но этого мне не требовалось. Я был высоким, и если даже это не спасало положение, подходил к горячей точке. Я встал – парень посмотрел на меня, как на старика, который не имел право вмешиваться в их обоюдное что-то создаваемое, она – искренне улыбалась.
Снова звонок.
– Не могу. Я связан по рукам. И ногам – правильно. Нет. Передай маме трубку. Да, да, нет, нет. Поговорили. Передай маме, что я не в Калининграде и не прячусь в каменном доме под черепицей. Она так думает. По ее мнению – я сбежал от тебя на край света. Что я жутко боюсь всех этих процедур и может быть, я вернусь, когда ему исполнится пять. Месяцев? Лет! Когда? Наверное, скоро.
А я не мог раньше положенного уйти – достаточно одного раза и Петр Трофимыч сказал мне, что я должен закрыть все, как положено и не забыть сорвать листок с ежедневника. Любит он это – приходить на работу, а там уже новый день – вообще, как факт, ну и визуально тоже.
Эти двое, как назло очень долго переливали из одной пробирки в другую, делали записи. Время шло нетерпимо долго. Своим круглым циферблатом оно мне словно давало понять, что оно же идет. А я что сделаю, когда я в кабинете один за главного, и должен терпеть этих хвостатых. В том смысле, что они имеют задолженности-хвосты и тем самым вынуждают меня быть здесь, хотя мои рабочие часы уже давно истекли, и я должен быть за столом. Кухонном. С разными блюдами. Интересно, что они готовят сегодня? Хочется есть. Когда я в последний раз готовил у себя? Уже и не помню. Гречка – подгорела, яичница претерпела те же изменения.
Они смеются, он – неуклюжий, проливает раствор марганца себе на рубашку, вот олух, она бережно пытается стереть. Вот нежности. Он ей сказал, она отвернулась. Кокетничают? Я, как строгий надзиратель несколько раз им сделал замечание в виде похаживаний из стороны в сторону, но, кажется, что они меня не воспринимали.
– Они же – сходятся, – догадался я. – Еще пятнадцать минут назад они склонились над своими колбами, а сейчас…
Сперва мне казалось, что они просто одногруппники и их ничего не связывает, кроме учебы, но разве трудно вычислить двух неравнодушных друг к другу людей – эти жесты, шепот, переглядывание с замиранием. И мне стало интересно. Я сидел за столом, листал журнал со студентами, выискивая интересные и забавные фамилии, чем я иногда убивал время днем и во время таких форс-мажорных ситуаций и смотрел на заочников, как на экран, где шел интересный фильм с непредсказуемым финалом.
В той части лаборатории, где они располагались, было пространство тьмы и света – перегорела лампочка, и не было возможности и желания заменить. Но я заметил, что мои студенты медленно, но верно перемещаются в эту сторону, где темно. Мне так хотелось предупредить их о том, что их ждет нечто страшное – там будет поцелуй, а потом ему придется проводить ее, и возможно он останется на ночь и произойдет то, что произошло со мной. И вот их не стало видно. Я вышел из кабинета. Да, я подумал, что они уже довольно взрослые, чтобы подвергаться моей слежке. Самое малое, что я могу сделать – это рассмешить их. Ну, нельзя же смешить всех. Рассмешил маму Эльф, на очереди эти двое. Кто следующий? Еще один таксист?
Они ушли около десяти, я помчался на скорости через весь город – автобус, метро, полные тетки и мужи не давали мне покоя. Своим взглядом я кричал «разойдись». Мне не хотелось портить свою репутацию. Не знаю, но я хотел быть образцовым с самого начала. Почти с самого начала.
Я должен был успеть сделать многое. Сегодня я запланировал несколько пунктов, так как они коренным образом должны повлиять на ход событий.
Мы сидели в кровати, подложив три подушки и плюшевого верблюда-ковбоя, она потирала глаза и ждала от меня, чтобы я, разбудив ее, пропел колыбельную, что-нибудь нежное и ушел. Но разве из-за колыбельной я мчался через весь город? Есть другое, и я обязан ей все рассказать. И зачем нельзя читать газеты, а какие-то неподъемные энциклопедии? Разве можно поднимать такие тяжести?
– Сейчас расскажу, – прошептал я. В тот вечер мы договорились разговаривать шепотом. – Оказывается, в первые недели закладывается половина генетического материала. А это и ум, и внешность и характер.
– Ты зачем на меня кричишь? – прошептала она. Оказалось, что я не сдержался и стал говорить нормальным голосом, и она стала воспринимать это, как крик.
– Хочу, чтобы он не был нюней, – нашелся я.
– А если будет девочка?
– Ничего, и ей тоже это пригодится.
Из сумки я вытащил целую стопку фотографий.
– А это что? Твои бывшие подружки?
Дело в том, что фотографии содержали в себе особую начинку – лица. Блондинки, брюнетки, с родинками, нет, на траве, окне, балконе, снегу, цветах, облаках, улыбающиеся, задумчивые, разные.
– Это красивые женские лица, – сказал я с бурным восторгом. – Согласись отличная подборка. А вот и мужская подборка. Этих поменьше, но там тоже есть что увидеть.
Эльф не поняла меня. Время полночь, а я показываю девушке, которая ждет от меня ребенка фотографии других девушек, пусть и красивых. Тем более красивых!
– Ты занялся фотографией? – со скукой в голосе спросила она. – Почему тогда меня там нет? Неужели я не достойна? Почему ты молчишь? Ну, все! Сейчас буду хныкать шепотом.
Конечно, я ее успокоил.
– Я узнал такую фишку: чем больше смотришь на красивые лица, тем более походишь на них.
Там было порядки пятидесяти женских и около двадцати мужских. Она перебирала одну карточку за другой, не сильно вглядываясь в содержание. Когда фотографии закончились, она посмотрела на меня с присущей ей хитринкой и произнесла:
– А ты не думаешь, что он будет похож на одного из них? Вот, например, на ту, что с веснушками. Или того мулата.
– Черт, ты права, – воскликнул я, собрал все фотографии и убрал в сумку. – Все, только я. Я буду твоей терапией. Мы смотрим друг на друга.
Она кивнула головой – пусть еще недавно хотела спать, а теперь смотрела на меня, проникая взглядом куда-то глубоко. Прямо очень…. что-то в правом глазу кольнуло, потом в левом.
– Черт, ты какая-то другая, – не удержался я. Она была спокойна, и казалось почти
спала все это время. Ее плавное текучее состояние было немного странным. Я ее никогда не видел такой. Она словно была в замедленной съемке.
– Ты тоже не на прежней волне, – сказала она. – Знаешь почему?
– Я все понял.
Я держал ее руку и меня немного колотило. Еще вчера от мысли, что стану отцом, сейчас – без причины. Точнее была причина. Ее кожа покраснела. Она стала интересной. В этой домашней одежде. Как ей идет халат. Меня к ней потянуло. Я приблизился, взял ее за руку и долго мял в своей руке ее жаркую ладонь.
– Может, хватит? – неожиданно вопрос охладил меня.
– А что я делаю?
– Ты разглядываешь меня, – улыбнулась она.
– Прости, сам не знаю, что на меня нашло.
Еще немного и я бы набросился на нее, но родители всегда приходят в самый «подходящий» момент.
– Чайник вскипел, – раздалось с кухни, как приговор. Меня приговаривают к кипяченой казне – или я выпиваю залпом горячий чай, либо я ложусь на кровать, укрываюсь простынею, и на меня льется кипяток. Чай мы пили уже без этих дум, разве что ее мама сказал мне очередной «комплимент»:
– Главное качество мужчины – успеть до комендантского часа. Есть такой час – когда уже очень поздно, чтобы приходить. Учитывать время – это уважение.
Который раз я пробуждал эту семью. Но мне нравилось это. Мо родители были далеко, и наши отношения ограничивались регулярными звонками с сухими «как дела». А тут – прямое участие в моей личной жизни. Приятно, черт возьми!
Сегодня я буду спать здесь, – решил я. Не домой же мне отправляться. Она была не против. Роза Марковна не стала ничего говорить, она вышла из-за стола и ушла в свою комнату в тот самый момент, когда я намекнул о том, что хочу остаться. «До утра всего три часика, а там метро откроется». Она что-то проговорила про плохой сон и экономию электричества, но мне не была понятна ее логика размышлений, да я и не стал тратить время на это, меня ждали три часа с моей половиной. Пусть меня и смущала история за стенкой – ее мама в моем представлении продолжала нашептывать свои умозаключения по поводу моего ночлега на их территории, но три часа с девушкой, от которой исходило что-то невероятное, огромное количество флюидов, делающих из меня раба, перечеркивали все сомнения. Но как только мы оказались под одеялом, она поцеловала меня в щечку и повернулась на другой бок. Меня колотило. Батареи ужасно грели, да и само одеяло было таким горячим, что, казалось, сейчас воспламенится. Я стал водить указательным пальцем по спине, она дернула недовольно плечом и засопела, наверняка, только сделав вид, что спит.
– А что если…? – спросил я, прикоснувшись к руке, едва найдя ее под подушкой.
– Не думаю, – ответила она, сжала руку так, что мне даже стало больно. Но эта боль меня немного отрезвила. Я хотел повторить попытку, но она так хорошо устроилась – она была главной на своей кровати и только потом я, поэтому она лежала в удобной позе, вцепившись в меня не более чем в лапу плюшевого зайца. Мы лежали рядом и могли только держать за руки, превозмогая искушение. Точнее я один превозмогла, а она…что она делает?
– Знаешь, я сегодня думал о тебе, – сказал я и нежно сжал руку.
Она не ответила и соответственно это не слышала, так как спала. Или притворялась. Но ничего – говорят, что во сне информация даже лучше усваивается.
Глава 8.1. Итак, малыш хочет есть… как насчет хорошей тарелки со съедобными штуковинами?
Итак, малыш хочет есть. Он смотрит на наших героев, вопрошая их снова и снова:
– А как насчет хорошей тарелки со съедобными штуковинами? Все равно что – лишь бы это было то, что мне нужно. Не надо на меня смотреть такими голодными глазами.
Перед тем как заняться строительством, он попросил что-нибудь пожевать. С такой энергией разрушения ему наверняка нужен буйвол, либо слон. К сожалению, на планете не было таких животных, которые могли бы утолить голод такого маленького, но очень голодного, чертовски хотящего есть малыша. Одни только тухи и тараканы заполняли эту землю – конечно, были и другие, но их постигла участь вымирания или побега. Правда еще был Грызла – животное, которое тоже было голодным и смотрело на своего хозяина, у которого не менее ныло под ложечкой.
– Хочется есть, – повторял малыш, надеясь, что выйдут слуги и принесут разные яства, ему подвяжут салфетку, и он начнет поглощать, громко чавкая, чтобы показать, как ему это нравится. Но никто не шел и малыш заскучал. Он понимал, что пищу не принесут, пока ее не потребуешь – так можно и с голодухи концы отдать, поэтому, не желая себе такой участи, он закричал:
– Вы хотите дом, я хочу есть. Достаточно совсем немного и я буду как огурчик. Стану на ноги и возведу в считанные минуты такой дворец, от которого у вас челюсть вниз, а язык свесится.
Фартучек развел руками.
– В прежние времена я бы пошел на кухню на заднем дворе, – сказал он, – развел огонь и приготовил лепешки, приготовил суп, кашу и даже напиток из видеукуса. Но сейчас у меня нет кухни, у меня нет заднего двора, у меня нет того, чем я смогу развести огонь. Поэтому я не знаю, чем тебя накормить. Разве что…
И он снова посмотрел на Грызлу. Неужели он сможет посягнуть на этого доброго косматого персонажа? Ведь он приравнивался к друзьям, нежели к пище. И старик снова развел руками.
– То есть вам нужна кухня, двор, огонь и прочее? – захныкал пришелец. – Но я слишком устал, чтобы все это делать. Мне нужно подкрепиться. Только тогда я смогу что-либо сделать. Иначе… иначе…
Он замолчал, отполз в сторону, прикрывшись куском картона – тот время от времени подрагивал, малыш снова хныкал. Еды не было – их окружало чистое поле, до ближайшей улицы, где еще стояли когда-то дома, а сейчас горы неубранного мусора, несколько миль. В радиусе было чисто, но и там не было ничего съедобного, если только ночью не было осадков в виде падающих холодильников, набитых до отвала всякой съедобной снедью. Но это была иллюзия – мираж от голода, и там явно ничего не было, кроме пирамид мусора и бездорожья. Они виднелись вдалеке и даже отвратно пахли. Но здесь было по-другому. Поле было темно-коричневым, земля сухая с небольшими неровностями. Все вокруг подлежало очистке, и не видно было ни единого кустика в округе, разве что проволочное дерево одиноко стояло с куцыми ветками, смущаясь своего одиночества легким подрагиванием своего растительного тела.
– У нас ничего нет, – сказал Тряпка – Ты же все здесь разрушил.
Малыш выглянул из-под куска картона и прошептал:
– Правда? Я как-то не подумал об этом. И что мы сейчас не сможем ничем перекусить? Но если мы не сделаем это прямо сейчас, тогда случится… я не могу говорить… мне не хочется, чтобы это произошло со мной прямо здесь. Поэтому дайте мне еды, прошу вас.
Фартучек не сдержался.
– Посмотри в подвале, – сказал он Тряпке. – Там должна остаться нераспечатанная бутыль видеокуса.
Но подвал был завален и для того, чтобы найти, нужно было вернуть в первоначальное состояние. Это было невозможно. И говорил он об этой бутылке только потому, что хотел как-то успокоить этого капризного малыша, который все сломал, но вроде как собирался восстановить все. Вот только пока это не было сделано, возникало сомнение.
– Обычно думают, когда делают, – вырвалось у парня. Он снова не сдержался и внутренне ненавидел этого нежданного гостя. – По крайней мере, до твоего пришествия, мы не задумывались о том, что нас ждет на ужин или на завтрак. У нас всегда были запасы. Но мы же не могли предположить, что однажды после полудня мы окажемся на поле для гольфа и будем думать о том – а не съедобна ли земля?» или « интересно, а что если откусить алюминиевую проволоку – она не напоминает спагетти?». Можно еще воздухом питаться несколько дней, пока коньки не отбросишь. Можно и друг друга есть. Правда, дядюшка Фартучек?
Тряпка снова выходил из себя. Он сам ужасно хотел есть и то, что этот малец «как-то не подумал» об этом злило его. Малыш вылез из-под укрытия, запрыгнул пареньку на плечо – до носа не хватило сил, и прошептал:
– Я буду строить дом не только для себя, но и для вас тоже. Он будет в десятки раз лучше прежнего. Я смогу спасти вашу планету от вымирания. Она станет лучшей, но только помогите мне. Единственное, что мне нужно – это то, что я нашел в картонном доме.
Он показал кусочек растаявшего сахари, который ранее припрятал под картоном, а теперь держал за спиной. Он уже был наполовину съеден и этот кусочек по форме напоминал его брата-близнеца.
– Что это? – Тряпка не понимал.
– Только я не знаю, на сколько меня хватит… – мямлил малыш, – это вкусно, остальное – не очень вкусно. Мне нужно…много.
– Не понимаю, – сказал Фартучек. – Хватит?
– Ну, да, – проговорил малыш. – Я могу сейчас бух-бах
– Как пылесос?
– Как пыльный сос, как сосный пыль, как… то, что чух-чух, ту-ту- и тра-та-та. Мне-не нужно-но это-то. Оно-но очень-ень вкус-вкус-вкус.
Он говорил, как заезженная пластинка. Тряпка кашлянул и тот заговорил немного быстрее:
– Мне нужно этого примерно килограмм. Можно и больше. Только скорее. Я скоро….осталось совсем немного.
Он сполз по костюму Тряпки, и Фартучек его подхватил рукой. Тот распластался у него на ладони и тяжело дышал.
– Но где мы возьмем? – спросил старик. Тряпка нервно крутил головой – то ли от этого мальца, то ли от голода, который не ждал, пока все разложиться по полочкам. Голод был беспощаден – он создавал неприятную атмосферу. Все были истощены и нуждались в хорошем обеде.
– Не знаю, но предупреждаю вас, что как только я буду получать меньшее количество, то за себя не отвечаю… – продолжал он, – бум-бах, чух-чух…
– Разве может быть больше того, что ты уже сделал? – раздраженно спрашивал Тряпка.
– Хоть в чем это выражается? – по-своему интересовался Фартучек. Сейчас нельзя было совершать ошибку. Она была бы непростительной. Если этот маленький пришелец или станет по какой-то причине слабее, тогда пиши пропало и планете Эльф грозит то, о чем пророчили все другие планеты. И малыш смотрел на старика и застыл, как мумия. Но мумия не умеет говорить, а он болтал в своем гипнотическом состоянии без умолку:
– Хочу-чу, хочу-чу, дайте-те, дайте-те, вкус-вкус-вкус.
– Это был единственный кусочек, – сказал старик. – Посмотри, ничего нет.
– Я, кажется, знаю, откуда он его взял, – догадался парень. – Был у нас на полке, хранился, а ты сразу приметил. Что же ты ничего другого не приметил?
– Еще! – сильнее прежнего закричал малыш, не желая слушать эти разглагольствования. Он был голоден и все. А то, что они думали по этому поводу – было слишком непонятно для него. Он вопил и дрожал так, словно был готов взлететь на воздух. Но Фартучек понял, в чем дело.
– Не про это ли он хотел нам сказать? Что становится глупым и непонятливым как младенец?
Он смотрелся на ладони – трепетно, умилительно, немного жалостливо. Он уткнулся в потную ладонь Фартучка и, кажется, перестал говорить несуразные слова, а просто лежал и о чем-то думал.
– Ты прав, дядюшка, – воскликнул Тряпка.
– Что будем делать? – спросил шепотом Фартучек, словно не хотел беспокоить удобно устроившегося пришельца.
– Пойдем за сахари, – предложил парень. Это было с его стороны очень гуманный поступок. Это говорит о том, что он все же был добрый парень, который был открыт для помощи всегда. К тому же единственный способ, чтобы получить этот обед сейчас и чтобы он не был единственным, нужно накормить этого малыша, который сейчас агукал и пускал слюни, тем, что он хочет, а именно – сахари.
– Куда?
– Сам еще не знаю. Был же где-то план.
Пришлось повозиться – поиск плана было делом нелегким. Во-первых, его не было в буквальном смысле – ничего не сохранилось из того, что можно было пощупать и рассмотреть – оно все нежилось где-то под землей, и возможность раскопать этот хлам казалась безумной затеей. Но если бы не память Фартучка и его помощника – Тряпки, то им бы никогда не найти это место. Поэтому последовал мозговой штурм, который их навел на нужную траекторию.
– Три участка, где он растет. Первый – болотистый. Там можно навсегда остаться и без лодки делать нечего. Можно конечно на месте сообразить, сколотить из подручных средств, но есть еще два пути – в долину бегающих тараканов. Они немного опасны, но с ними можно договориться, если взять с собой. И третье место – оно самое неизведанное.
Сахари был особым продуктом на этой планете. Его добавляли в разные продукты и он обладал важным качеством – энергией. Съев один кусочек, появлялась особая энергия. Не эта ли энергия стала разрушительной? А когда-то его было очень много. В те времена, когда были магазины, и не было недостатка в нем. Также он рос на полях в виде тростника в двух местах на планете. До туда добирались на крылатках и на плавающих средствах. Сейчас это место заброшено, но есть вероятность, что там что-то еще произрастает.
– Тогда в неизведанное, – сказал Фартучек.
– Но почему? – спросил Тряпка.
– Тараканов я опасаюсь, лодку делать не очень хочется, а вероятность того, что в том месте, про которое мы ничего не знаем, все в порядке – есть, и притом, немалая.
И он был прав. Малыш хныкал, повторял «еще» и казалось, что он самое беззащитное существо на свете. Фартучек держал ладонь, немного подогнул ее, приспособив ее, как люльку и немного покачивал, чтобы малыш уснул. Он надеялся, что когда тот проснется, он увидит долгожданную сладость, и больше не будет плакать. Они двинулись, когда уже темнело, но до утра они откладывать не могли, так как за ночь могло случится все, что угодно и в том числе – неприятное.
Глава 9. Наши вернисажи начались
Наши вернисажи начались. Сперва, я думал, что мест для наших приключений стало намного меньше, но я и не подозревал, какой мир откроется для меня в том мире. Москва была не только бурной, энергичной, но и спокойной, легкой. Она могла перевоплотиться из быстрого одержимого победой спринтера в балерину, танцующую под лиричные звуки скрипок без ударных. Я выработал для нее перемещение по всему городу, исключая давки. Метро – табу, автобусы в час пик – определенно нет. Не говоря уже о местах скоплений людей – площади, стадионы, разве что не магазины, где одно компенсировалось другим. На такси-то не наездишься, но в последнее время я стал все чаще подумывать о машине. Права имелись, и пылились на полке уже без малого два года. Поэтому, не самое ли время подумать о колесах, которые пригодятся не только мне, ей, но еще и сорванцу, который будет бесконечно проливать там сок и смотреть в окно, спрашивая про город. Но для этого придется пахать в три смены, совмещая одно с другим – днем и ночью. Как отнесутся к этому мои женщины? Поймут ли то, что я разгружаю вагоны, хожу на массовки, опросы, участвую в демонстрациях, но не принимаю участия в их личной жизни. Повременю пока я с тачкой. Будем выкручиваться на городском транспорте. Ничего, иногда будем спасаться в такси. Не обеднею.
Далее – это места. Ранее мы могли трястись под рэйв всю ночь кряду в одном районе, а утром пить кофе в противоположной части города. Сейчас мы должны соблюдать некоторые правила. Мне не нужно было объяснять – я штудировал интернет, читал книги, захаживая в книжные магазины. Не покупал, а простаивал там по часу-полтора и, наверное, была очень интересная картина со стороны – высокий молодой человек стоит у отдела «мать и дитя» и долго вчитывается в специализированную литературу. Со всех сторон подходят женщины – беременные и только мечтающие об этом, уверенные в том, что это только женский отдел, куда мужчинам вход воспрещен. Но меня это не заботило, точнее, волновало, но другое, иначе я бы не интересовался – мне важно было знать не только, что она чувствует, но что происходит с ним. Ведь он там – один и совершенно не знает, как, что и почему. Ему бы гида по этой планете. Двоих будет достаточно. Они бы ему показывали, где нужно играть, а где находится пища. Если бы я мог уменьшиться, и как-то проник в эту обитель, наверняка стала понятнее. А пока читаю «запрещенную» литературу и мне снятся кошмары про то, как на одну из планет падает мусор, а жители этой «счастливой» звезды пытаются спасти положение любой ценой. Эти образы рождены синтезом моих фантазий, кинолент преимущественно на межпланетную тему и, конечно же, моим посвящением в сан отца.
Спокойнее уехать из города и провести ближайшие месяцы в сосновом бору наедине с природой, где только ты и флора с фауной. Но моя сумасбродная девчонка вряд ли сможет выдержать однообразного общения с березами, шевелящимися листочками, уточками и ветром, который ближе к зиме становится излишне болтливым. Представляю себе, что будет через три дня, оставив ее без внимания. Она будет всматриваться вдаль и как только первый автомобиль покажется из-за поворота, она бросится на него, как на дикое животное, которое, прежде всего, виновато в ее заточении. Может быть, я перебарщиваю – ведь она за последнее время стала значительно спокойнее. Но с таежной глушью – это явно перебор.
Да и работа у нее. Никто же ее не отпускал. Правда, можно найти причину. Разве я не проходил в музей современной фотографии бесплатно, прикинувшись сиротой, а в биологический музей, выдавая себя за слепого. Меня сопровождала миниатюрная леди – мой поводырь в мир камней и удивительных минералов. Что бы я сказал? Например, что в ее помощи нуждаются министерство культуры. Она должна позировать самому Церетели. Что? Вы разве не слышали, что во дворике музея современного искусства появится новый экспонат – девушка, которая чешет живот. На самом деле она не чешет – она намекает, что она не одна и показывает, что она готова разделить эти лавры с ним. Насколько? Примерно на девять месяцев. Так он работает великий мастер. Чему удивляться? Ровно столько, сколько нужно родить ребенка. Вот блин, кто меня тянул за… язык.
Все же загородный домик – неплохая идея. Как бы ее убедить, что кислород в эти месяцы нужен в достаточном количестве – он же там сидит, под толстой шкуркой Эльф. А что если навезти туда глины или гипса? В домик. Пока несуществующий, который можно купить, снять, влезть в него… как угодно. У нее, в конце концов, есть дача. Запущенная, в ста километрах по рижскому шоссе. Распустим, вырубим все сорняки и сделаем из нее прекрасную мастерскую, то есть – зону отдыха. Там можно отдыхать, отдыхать, отдыхать… Пусть, в конце концов, лепит.
Но эти думы отрезвил наш полуночный разговор – в тот вечер я пропустил ужин и вообще не смог прийти. Да не загулял я – меня оставили дежурить – такое происходило раз в месяц. Нужно было провести ночь в лаборатории наедине с посудой и химией в ней. Горел ночной светильник, передо мной лежала книга «Как дружить с этим». Автор описывал свои ощущения, когда его жена ждала ребенка. Он стал алкоголиком в первый месяц, во второй – стал не бывать дома, в третий – завел шашни на стороне, и где-то к шестому месяцу – стал понимать, что это его ребенок и прочее. Книга была написана идиотом, и ничему хорошему не учила. На обложке была помещена фотография счастливой пары, и он держал в руках своего малыша, который в этот момент орал благим матом. Это можно было услышать, едва взглянув на книгу.
Мы договорились созвониться позднее, чтобы наговориться и поспорить на то, кто первый уснет под говор другого. Я был готов к своему поражению, но это меня не смущало. Я ее рассказал про свои загородные мысли, и она, к моему удивлению, восприняла их с энтузиазмом. Вот так!
– Мне кажется, что мне это будет нужно. Хорошо, что ты мне это предложил. Я думал, тебе не понравится эта идея – уехать на пару месяцев в страну зеленых крон и жужжалок.
Я никогда не пойму этих женщин – думаешь одно, а они, оказывается, тоже мыслят в твоем направлении.
– Но сейчас мы попробуем проводить свои дни почти в прежнем ритме. Полдня на растерзание коллег по работе, вторая половина – нами. Разве мы ничего не скреативим?
Я пытался сказать ей, что нашел несколько вариантов, что постоянно думаю о том, куда бы себя соотнести. Она смеялась и продолжала:
– Мне нравится, что мы с тобой разговариваем так поздно. Это похоже на какую-то тайну, а мы с тобой на Ромео и Джульетту. Не думай о трагедии. Если бы мне довелось переписывать Шекспира, то я бы ничего не поменяла, но оставила в живых – родившуюся девочку. Она бы повторила историю родителей, но на этот раз финал этой истории был более утешительным.
Она что классиков перечитывает? Правильно, с моей же подачи.
– Мама приготовила лазанью, она у нее подгорела. Если бы это случилось раньше, то я бы ничего не сказала, но сегодня я не сдержалась и сказала, что не смогу есть этот кусок – он наполовину подгорел. Она взяла и выкинула все блюдо в ведро. Мы немного повздорили, она немного поплакала, я ее успокаивала, потом мы долго говорили о том, что мы не итальянцы и нам нужно есть то, что свойственно нашим корням. Например, картошку, щи, кашу.
Сегодня говорила она, но при этом я не мог уснуть, хотя в последнее время я сократил свои ночные часы до трех-четырех.
– Надеюсь, ты все помнишь про выходные. Мы хотели провести их вместе. Давай возложим организацию и проведение на тебя. Ты же будешь не против?
Я буду против? Да я чертовски рад! Оставалось два дня, а у меня уже был готов маршрут нашего пути плюс два запасных (на всякий случай) и еще непредсказуемые варианты по три на район, которые уж точно могли произойти с нами.
Спокойный места, которые я приметил:
Парки, усадьбы, сады (кроме Александровского), скверы, музеи, кино (только на мультфильмы), театр (мелодрамы), тематические фестивали, йога…. Это только так, для затравки.
Перечисленный список был неполным. Мне хотелось, чтобы он постоянно пополнялся чем-то новым. Мне, например, понравилась такая тема, как театр для беременных. Спокойная музыка и импровизация в словах. Направления конфликтов – самые разные. Например, что думают мужчины, когда узнают про беременность своей половины. Мне будет, что сказать об этом.
Или игры на воздухе. Бадминтон, игра в мяч… только игры нужно модифицировать – для нее. Если ракетка с воланчиком, то расстояние между игроками не более трех метров. Если мяч, без резких ударов – не волейбол, не футбол и, наверное, ни один из разновидностей не подходит, кроме легкого покатывания. Песни под гитару – перфект. Я думаю, что список песен еще нужно продумать.
Наверное, я слишком много вариантов рассматриваю. Можно, обойтись несколькими или нет? А то моим списком можно здание МИДа обернуть два раза. Мне бы совет. Мужской, желательно. На помощь приходит мысль – поговорить с моим родителем. Папа! Звоню. Он снова в кино. Обещал мне какой-то сюрприз. Меня интересует размер посылки. Ну, вот, папа мне как всегда неоценимо помог. Спасибо, папаня! Надеюсь, фильм был поучительный. Он слишком много ходит в кино. Был бы я его папкой, то получил бы он у меня нагоняй за это.
В пятницу вечером – немного усталый и снискавший недовольство на работе за пять дней рутины (одна ночь чего стоит), я лежал на кровати, которую не расправлял уже неделю (спал-то я все больше у своей благоверной, правда утром на кухне, встреча с Розой Марковной – испытание не из легких) и думал о том, что будет завтра.
Мы идем по проспекту – я и моя уже округлившаяся Эльф. Говорим о разных пустяках – смешим друг друга. Она мне рассказывает про то, что она съела за вечер два арбуза, я сдерживаюсь, потом она говорит про то, что вечер еще только начался и тут меня прорывает и вместо смеха изо рта у меня газ. Выхлопной, как из автомобиля. Она старается не дышать, а я не смеяться. Проснулся в поту и когда ходил в туалет, подумал, что нужно погладить брюки, так как утром этого делать не захочется. Включил утюг и уснул, так и не сделав ни одного поглаживания. Хорошо, что он у меня автоматический. Но брюки-то так и остались в прежнем жеваном состоянии.
Утро субботы. На этот раз нас было трое. На это я не рассчитывал. Мама Эльф решила сопроводить нас. Я знал, что буду немного зажат с ней, но я ничего не мог сделать. Вернисаж начался!
Музей Пушкина, парк Искусств «Музеон», ни в коем случае не ходить в парк Горького – примерная программа. Погода обещала быть хорошей. Она действительно была сухой, но холодной. И это начало осени. Но я предупредил моих «туристов», чтобы они оделись потеплее. Зашел за ними в десять, ожидая, что они будут сидеть и потеть в верхней одежде, в нетерпении посматривая в окно и на динамик звонка. Они только проснулись – по квартире разгуливало два приведения в одинаковых пижамах с рисунком мухоморов-домиков. Долго одевались, принимали душ, завтракали – я немного способствовал этому – приготовил яичницу с колбасой. При этом я не использовал масло, зная, что жаренное – не желательно. Очередной процесс над этим поступком. Пятнадцать минут – вердикт – «пороли в детстве мало». Действительно мало. Я рос очень нежным ребенком и чтоб на меня руку подняли – это событие огромного масштаба. И я не обижался на мою вторую родительницу – меня смешили ее словесные выкрутасы. Но смеялся я про себя, внешне показывая, что раскаиваюсь в содеянном.
Автобус переполнен, ждем следующий. И этот тоже под завязку. Я не хотел лезть в третий, но женщины затолкнули меня силой. По дороге – лекция о нечищеных зубах (в спешке не успел, думая, что конфеткой удастся слукавить).
Моя Эльф – совершенство. Зеленая куртка, фиолетовые лосины и красный шарф, трижды обернутый вокруг шеи. Ярко. Мама оделась поскромнее, я же был, как всегда, в классическом прикиде – джинсы-ветровка, и все синего цвета.
Как я мог забыть, что в музее – легендарная очередь. Дует ветер, народ оживлен и это напоминает праздник. Мы постояли в очереди в музей изобразительных искусств около часа – казалось, стой, вдыхай атмосферу интеллигенции, радужного общения, но мама Эльф первая не выдержала:
– Мне надоело. Очередь совершено не двигается.
– Она движется, – уверил я ее. – Только что мы стояли на проезжей части, сейчас мы можем гордиться безопасным местом.
Роза Марковна посмотрела на меня, как на маленькое глупое создание, которое пытается – вякать. Что сделать, она не понимала юмора. Эльф пошла явно не в нее. Интересно, какой был у нее отец? Ниже меня? Наверняка.
– Все пошли, – решительно сказала «третья» в этой прогулке. Но моя – терпела. Она хотела мне сделать приятно и вела себя кротко. Я знал, что еще час, и мы будем блуждать по залам с искусной живописью. Но оказалось, что родительские гены немного передались и моей половине, и это заставило ее сказать следующее:
– Я смотрю на эту бесконечную очередь, на беспокойных людей и начинаю нервничать. Нам это полезно?
Она знала, как на меня воздействовать. Нет, я, конечно, не сомневаюсь, что эта толпа – монстр и она вызывает нехорошие мысли, но иногда возникает сомнение – не манипулирует ли она мной.
– Если ты хочешь, – разочарованно сказал я, – то пойдем.
На нас с удивлением посмотрели стойкие ценители живописи, немного сочувствуя нам, а кто-то и завидуя, что не может вот так просто уйти, гулять, как мы, без сопровождения – нужно обязательно соблюсти все пункты туристической программы минимум под руководством главного всезнайки.
Мы шли по Волхонке и смотрели на здания, которые своим неподражаемым сочетанием одно с другим, как в конкурсе на звание лучшего, вызывало приятное содрогание в области сердца. Галерея Глазунова, дома-усадьбы, в которых я всегда мечтал пожить хотя бы несколько дней. В них было темно и, казалось, что они скрывают внутри себя что-то такое, что сродни беременной женщине, хранившей во чреве ребенка. Об этом я не сказал вслух, побоявшись реакции. Но мне хотелось разбить лед в наших отношениях и я все же был ответственен перед моей красой, что обещал состряпать уикенд на троих, пусть даже и узнал о количестве отдыхающих позднее.
– Красивые здания все равно, что лица, – сказал я. Эльф ответила мне улыбкой, понимая недавний случай.
– О чем это он? – не понимала Роза Марковна. Ей приходилось все объяснять, как человеку из другой компании, не знающему ничего о новой.
– У Гульфика есть теория, – начала она сразу «хорошо», – что если смотреть часто на красивые лица, сам станешь таким. По-другому, если повесить на стены фото красивых парней и девушек, милых котят и детей, и что у нас родится, будет похоже на то, что ты видел все эти месяцы.
– Когда я была на восьмом месяце, то мне нравилось бывать около пекарни на Малой Дмитровке.
– И родилась у тебя булочка, вроде меня.
– Коржик, – поддержал я.
– Плетенка, – смешливо произнесла Эльф.
– Сочник, – продолжали мы.
– Сайка.
– Пирожок с анчоусами
– Торт с ананасами.
Мы резвились, но Роза Марковна даже не улыбнулось, она подняла две руки, давая понять, чтобы мы остановились:
– Там так хорошо пахло булочками. Я специально туда не заходила, зная, что не удержусь. И несколько раз не удерживалась. Меня там запомнили. Сейчас там какой-то обувной. Нет, от обуви у меня так голова не кружится. Хотя некоторых тянет к несъедобному. Интересно как они справляются с этим?
Мне казалось, что такая взрослая женщина, как мать Эльф, должна все знать об этом – пусть она не знает о планетах, новинках в кино и не понимает современный сленг, но про «это» – она владеет в совершенстве. А тут она показалась, что она так же, как и мы способна познавать все новое, что ей не чуждо это и первое впечатление, которое у меня возникло не самое верное.
Мы вышли на Кропоткинскую, и стали думать, куда свернуть. У меня были предложения – парк искусств, сбор листьев и фотографии под листопадом. Но туда нужно ехать и никто не хотел повторять пройденное ранее, поэтому произошло то, что должно было произойти.
– Холодно, давайте зайдем в кафе, – предложила моя половина. Это сделала не Роза Марковна, а девушка, которая могла обойти город за один день с одной бутылочкой воды и бутербродом, не пикнув ни разу, в то время, как я жаловался на боль в ногах и урчание в желудке.
– Но мы же совсем не гуляли, – выдал я, – пройдем по Остоженке, дойдем до музея фотографий – там никогда не бывает народу. Ты же знаешь, дорогая. Мы с тобой уже ходили пару раз. Помнишь, инопланетян в современном – шок, а Москву глазами ребенка – шок-2. Никогда не думал, что дети смотрят на ножки и думают о том, как найти способ пробежаться по эскалатору.
– Вот и кафе, – говорила капризно Эльф, словно и не слышала моих слов (меня одного заботило воспоминание о наших плодотворных походах), тем более ее мать добавила. – Правильно, чего шататься по этому смогу.
Смога не было, точнее, его не видно, но как бы то ни было, я сразу вспомнил мой странный сон и, только понимая о чем он, решил не спорить с дамами, по крайней мере, сегодня.
Мне было печально, что весь наш поход заканчивался в «Телеге». Мы сидели за столиком и рассматривали меню, как в виде сложенной картонки, так и то, что было написано большими зелеными буквами на стене. Моя драгоценная смотрела на список предлагаемых блюд и шептала, как заклинание:
– 60 рублей за 100 грамм. Это же здорово. О, ветчина, нашпигованная паштетом. Огурчики!
– Но это же простая еда, – прошептал я. – В ней же нет ничего такого, от чего стоило так кричать.
– Это же биточки, это блинчики. У них такая аппетитная картошечка. Я хочу большую тарелку.
У меня кружилась голова. Я не понимал ее. Она радовалась этому, словно никогда не знала о существовании свиных котлет и мяса по-французски. Она так вздыхала, как будто до этого сидела исключительно на макаронах и гречке.
– Я съем два, нет три чебурека, – говорила Эльф, ничуть не смущаясь, что она говорит о них, как будто читает Есенина. На меня она смотрела с недоумением (это не она, а я выглядел неподобающе). – Ты чего? Не голоден?
Я съел за компанию один с ветчиной и сыром, она же проглотила два – и правда, как будто проглотила – вся пища просто исчезала во рту, как в пропасти, она же брала еще и еще, а глаза продолжали оставаться такими голодными. Она смотрела на меня, словно просила сделать что-нибудь – например, предложить такое, чтобы наесться.
Конечно, ни в какой музей мы больше не пошли. Смотрели на запотевшее стекло и рисовали человечков. Мама уехала по делам, оставив нас. На столе лежало два подноса, заваленных пустыми картонными тарелками и стаканчиками.
– Вот такой у меня животик сейчас, – говорила она. – Да?
Потом пририсовывала еще рядом. Я кивал головой и наблюдал за ней. Солнце закатилось за горизонт и я, конечно, внутренне негодовал – мой план проведения уикенда рухнул. Я не выполнил даже программу минимум, какие могут возникать мысли о доме или машине. Она съела за четверых, потому что ей не хватило в другом – вот она и компенсировала обилием еды.
– Такой будет через месяц, – продолжала моя, рисуя нас стекле закорючки. – А через два месяца он станет во-о-от таким. Тебя это не пугает?
Я закрутил головой. Меня это не пугало, я просто был немного расстроен. Может быть, надо было съесть, как и она, пять котлет и оливье, тогда полный желудок не тянул меня к неприятным мыслям, кроме вопроса о диете. Я смотрел на стекло, где в ряду нарисованных бананов видел свое отражение. Лицо было вытянутым и смешным. Прическа сбилась, и восстанавливать я ее не собирался.
– Знаешь, я провела такой хороший день, – неожиданно сказала она. – Побольше бы таких.
Я подумал, что если все дни будут похожи на этот, то я сойду с ума. Но я воспринимал ее слова, как некое заблуждение. Все, что она делала, думала, говорила мне, казалось, были под влиянием положения, в которое она попала не без моего участия, и я все принимал.
Глава 9.1. Чтобы дойти до места назначения, нужно подготовиться
Чтобы дойти до места назначения, нужно подготовиться. Взять некоторые припасы – запастись провиантом, ибо дорога была не близкой. Но нашим друзьям было проще, и в то же время, эта простота была не из лучших – у них ничего не осталось в результате недавнего погрома существом меньше их раз в пятьдесят. Во всяком случае, в этом радиусе не было ни капли влаги и чего-нибудь съедобного, в том числе, и оставалось два выхода – грызть локти или отправиться в опасный путь.
– Ничего, наберем по дороге, – не унывал Фартучек. Вот так три слова могли успокоить. Тряпка кивнул головой, пришелец еще спал, а может быть притворялся спящим – ему было выгодно не видеть всех этих промежуточных стадий добывания пищи. Он слишком утомился, чтобы как-то помочь в этом и понадеялся на двух местных – молодого и старого. Оправдан ли риск? Внутренне чувство подсказывало, что да. И он, спокойно примостившись в ладони старшего, чувствовал, что рука время от времени вздрагивает и его успокаивало – если волнуется, значит, действительно, не равнодушен к происходящему.
На том и порешили, что воду наберут в колодце в старом городе по пути к сахари. Кто знает, возможно, там найдется что-нибудь съедобное, не обязательно сахари, но если даже там будет краюха сухого хлеба или шоколад (это конечно настолько призрачно, что кажется сказкой), то подкрепится хотя бы молодой организм в лице Тряпки или этого малыша, который вбил себе в голову, что он ест только одно. Привереда – ничего голод не тетка и не другой член семьи, он действует быстро. Пройдет еще пару часов, как песок станет напоминать рассыпчатую кашу, а несъедобные предметы будут походить на вкусные булочки и сосиски.
Тряпка едва передвигался. Глаза у него были закрыты – спал на ходу. Фартучек придерживал его, чтобы тот не сбился с курса, и не будил. Он выглядел не лучшим образом, но и оставаться здесь – тоже верная погибель. Вся эта затея казалось безумным предприятием и теперь наши герои, перед тем как пойти, говорили о том, что, конечно, нужно пойти в эту Тмутаракань, как же иначе, но думали совершенно иначе, так как закралось некое сомнение. А если оно есть – возможность того, что они не дойдут, будут некоторые неприятности, есть. Вот примерно как протекал разговор между Фартучком и Тряпкой:
– Нужно ему помочь…мы….
– Да, поможем, непременно, но у него большие запросы…да…
– …Мы виноваты перед ним….
– … Да, виноваты… конечно…
–…Ну что идем
–… Конечно.
По-другому нельзя. И они отправились. Странно, что за последние несколько лет они никуда не ходили. Тряпка пытался ходить в старый город, но был атакован падающим пылесосом по дороге туда и морозильной камерой – обратно. Едва, остался жив. Фартучек не очень хорошо отнесся к этому малодушию и взял с него слово впредь больше не ходить туда, отрезав, таким образом, дорогу в воспоминания. Ведь так много напоминало о прошлом… о чем он даже начал забывать. А тут вынужден вспомнить. Но он, прежде всего, думал о крохе, который безмятежно лежал на его влажной ладони и Фартучек чувствовал, как тот вздрагивает – возможно, малышу снился сон.
Они шли по дороге, которая была ему еще знакома. Она была из твердого темно-синего кирпича, который он сам помогал выкладывать вместе с прапрадедом. Он не мог смотреть вниз, боясь, что увидит тот самый неаккуратно положенный кирпичик, выступающий из ровного ряда, который он когда-то положил. Сердце стучало, немного начало ныть – он понял, как тоскливо возвращаться, зная, что то самое место уже не тот Старый город, заполненный жителями. При въезде в Главные ворота встретишь Макруна – сына обувщика Полуна – он обязательно тебе подарит бумажный цветок, кто-то около ворот будет запрягать четверку тараканов – пустомеля, не понимающий, что для того, чтобы повозка двинулась нужно как минимум шесть. За воротами – кипит жизнь. Рынок, торговые лавки, где идет вечный торг. За ними начинаются жилые дома – дядюшки Бавуса, тетушки Катушки. Где-то там протекает река Вонючка, дарующая ароматы сладкой патоки и дом деда. Дворик, пес Лямзик, растущие цветы, стол, накрытый прямо под грушами, а на столе – столько разного…
Старик шел по кирпичной дороге и думал о том, что еще пятьсот метров и будет забор, который он соорудил, чтобы не было повадно ходить туда таким шустрым парням, как Тряпка, да и там могли водиться животные, которые мутировали от голода. Ведь как – либо не жить, либо начать кормиться тем, что раньше для тебя было несъедобным. Привыкать к железу, проволоке, земле, дереву и постепенно изменяться. Ведь, мы то, что мы едим.
Кирпичная дорога неожиданно оборвалась странной картиной. Забор был свален – на нем лежало два тостера и костюм рыцаря.
– Кто это? – спросил очнувшийся Тряпка.
– Наши предки, – ответил Фартучек, посматривая краем глаза на спящего малыша.
– Они умели летать? – интересовался парень.
– Судя по его состоянию – нет.
Они перешагнули этот металлолом и вступили в город. Ворот уже не было, и перед ними сразу открывался город или то, что от него осталось. Улицу теперь невозможно было узнать. Она напоминала развалины – не было домов, вместо них торчали обломки металлических деталей – крыло очередного самолета, большая куча холодильников, телевизоров – смотрелись, как на большой распродаже. Фартучек посмотрел наверх, словно что-то услышал – за последний час ничего не происходило. Это было странно, но тут он услышал взволнованный голос:
– Это тетрадка… дядюшка Фартучек, это тетрадка. Посмотри. Она настоящая. Какого-то мальчика или девочки. Тут невозможно разобрать, но это же не важно. Дядюшка!
Тряпка держал в руке несколько сложенных между собой листочков, на которых было что-то написано, но под влиянием времени слова были размыты и только расплывчатые фигуры могли подсказать, что в ней писались формулы и рассчитывали площадь фигуры – то ли квадрата, то ли окружности. Действительно, так трогательно было найти тетрадку. Тут была школа. Точно. Она была салатового цвета – два этажа и такие лесенки с гладкими перилами, по которым съезжали все, даже учителя. Только делали они это после того, как заканчивались уроки и все дети расходились по домам. По той тропинке дети шли в школу, по ней же и возвращались домой. Но не все дети шли домой. Они бежали в магазин сладостей. А кто-то проведать своих родных в больнице. Больница – большое серое здание, напоминающее подводную лодку. А рядом – парк, там такой воздух. Какой он был? Никто этого не помнил. Настоящий воздух был сделан из пыли и копоти – им и дышали.
Вокруг было тихо, разве что в километре от ни вдалеке струился дымок от упавшей недавно ракеты. Все остальное напоминало горы – они замерли, и можно было заметить в этом хаосе мрачный лик старой женщины, которая чешет волосы. Тряпка увидел – мужчину, точащего топор. Он поделились друг с другом, а пришелец перевернулся на другой бок, проговорив вполне членораздельно «не хватало еще засохнуть».
Они ходили по развалинам, с трудом переваливая через одну гору, тут же начиналась другая – ущелье старых автомобилей сменялось горой корабельных каркасов, те в свою очередь открывали дорогу в долину упавших плит.
Это была пустыня, но такая пустыня, в которой не было пусто. Так назвать ее можно было потому, что здесь не было живых – царила тишина и неприятные звуки, доносящиеся повсюду. Не было никого, разве что вывески на некоторых столбах, которые чудом остались стоять, маячили – вот откуда этот скрип, он вызывал некую оторопь.
– Это же магазин, – задумчиво сказал Фартучек. – В нем я покупал лучшие сладости.
– Да, у нас были хорошие магазины, – согласился Тряпка и пусть он не помнил того времени, когда все было хорошо, но понимал, что то время – было значительно лучше нынешнего.
– Какие были леденцы, – продолжал мечтать старик. – Какого же они были вкуса? Не помню. Не могу вспомнить.
Это была настоящая трагедия для старика, который не может вспомнить вкус леденцов. Тряпка не знал, как его успокоить, так как этот вкус ему был совершенно не знаком. И найти здесь что-нибудь съедобнее было все равно, что искать иголку в стоге сена. Если бы знать, что эта «иголка» там есть. Он с интересом рассматривал оставшиеся вывески.
– А это магазин игрушек. Здесь так и написано – «Игрушки дяди Друга»
– Да, я туда захаживал, когда был маленьким, – задумчиво произнес Фартучек.
– Когда это было? – рассмеялся Тряпка. – Лет сто назад?
– Да, этот магазин был всегда. В нем еще мой прадед покупал крючок и грузило для рыбалки.
Они поднялись, казалось, на самую высокую точку. Под ними лежал большой слой грязи – посылка с Земли. Закрыв глаза, можно было увидеть другой мир – приятные улочки, дома, пряничные домики, дворики и доброжелательные жители. Не было такого, чтобы кто-то ругался, повышал голос и вел себя по-хамски. Открываешь глаза – снова эта свалка.
– А речка, – заговорил он. – Если прямо идти, то увидишь корабль.
– И оттуда можно уплыть?
Эти разговоры прервал проснувшийся малыш:
– Еще-ще долго-го-го?
Он был голоден, поэтому этот глупый ор оставался с ним.
– В километрах или часах?
– Бу-бу-тура, – ответил он.
– Что он сказал? – спросил Тряпка.
– Видимо он имел ввиду – доли терпения. Его чаша уже давно наполнилась и еще немного и бамс.
Правильно, голод его превратил в младенца, не умеющего ни говорить, ни помочь в случае неприятностей.
– Мы сейчас пройдем этот город, который тоже нуждается в чистке, – сказал парень. Малыш, понимая намек, показал жестами, что без пищи не намерен ничего делать. Тряпка пожал плечами, хотел было ответить на этот жест, но тоже был слишком слаб, чтобы вступать в распрю.
Они продолжали идти. Сколько они шли час или два? Но когда малыш четыре раза перевернулся на ладони, Тряпка рассказал все свои веселые истории, пусть и невеселым голосом, а Фартучек вздохнул пятый раз при упоминании его родного дома.
– Один человек решил поесть. Он сказал, что хочет есть, но его никто не услышал. Тогда он забрался на самое высокое место в округе – это была гора, и крикнул, что хочет понятно уже что. Его снова никто не услышал. Он задумался – если он забрался на самое высокое место и его никто не слышит, значит, он что-то делает не так. Тогда он взял зеркало, посмотрел в него и понял, что он – привидение.
Вариаций в этой шутке было несколько. Нет языка, он – сам окорок, или у него нет голоса, хотя эта версия походит на версию про язык. Старик хмыкал, но не смеялся, как раньше бывало. И Тряпка, понимая, что шутки кончились, не знал что предпринять. Теперь они шли молча, дул холодный ветер и только дыхание путников раздавалось в округе и их тяжелые подступы к желаемому. И тут, за скалой – большим холодильником, из которого выпирал вентилятор – рыцарь, который погиб в честном бою, послышался шорох.
– Что это? – спросил Тряпка.
– Не знаю, но нужно быть осторожным.
Послышался звук – более отчетливый, он все приближался, Фартучек схватил трубку бордового телефона, а Тряпка взял в руки гнутый половник.
– Может, побежим? – шепотом спросил паренек.
– Поздно, – сказал старик, слыша как ступни крепких довольно больших ног переступают в их направлении. И только он это сказал, как большая пушистая голова выглянула из-за «рыцаря».
– Грызла! – воскликнул Тряпка, – почему он здесь?
Фартучек замер, но смог пожал плечами, хотя они двигались сами по себе – дрожь еще продолжалась.
– Наверняка, всю дорогу шел за нами, – сказал старик.
– Хороший, хороший, – гладил его Тряпка, а тот, словно отвечал – бросался то на одного, то на другого, вилял хвостом и лаял, словно говорил «Зачем меня оставили? Я же тоже голоден».
– С ним будет проще, – сказал Тряпка. – Он нам покажет дорогу. Правда, дружище?
И в доказательство этих слов Грызла громко гавкнул и побежал в сторону выхода из города. Но Фартучек как застыл, так и остался в том положении. Он не мог сдвинуться с места. Вот здесь, между домами старьевщика и продавца кукурузы вешали растяжку со словами «добро пожаловать на праздник». А поводов было предостаточно – и день хорошего настроения, и день чистоты, и рождение нового человека.
– Что с тобой, дядюшка? – спросил Тряпка, да и Грызла, отбежав на значительное расстояние, намеривался вернуться и узнать, что задержало его друзей.
– Представить себе не могу, что я в этой части, – говорил старик, тяжело вздохнул и добавил. – Это памятник.
– Да, это памятник погибшему миру, – согласился парень, но старик нервно завертел головой и твердо произнес, как никогда:
– Он еще не погиб.
Эти слова помогли им преодолеть барьер – выход за несуществующие ворота (ими служил фюзеляж упавшего самолета). Думая, что выйдя за ворота, они обнаружат бескрайнюю равнину с зеленой травой и деревьями, они утешали себя и набирали тем самым силы. Они понимали, что там будет то же самое и как только шагнули на просторы свободного пространства, увидели те же ржавые автомобили, крылья самолетов и бесчисленное количество холодильников, которые здесь смотрелись как белые медведи на Северном полюсе.
– Вот два указателя, – заметил Тряпка, показывая на стоявший камень, на котором были нацарапаны стрелки. – Один показывает в сторону, про которое я мало что понимаю, а другой – в сторону тараканьего царства. Надо же, его так и не завалило. Нам повезло, дед.
– Ну, тогда пошли, – спокойно сказал Фартучек. Здесь, в этом месте, которое ни о чем особенном не напоминало, было легче идти. Однако Грызла побежал в другую сторону, минуя указатель. Он что-то заметил, и исчез за поворотом, за которым начиналась неизвестность.
– Стой!.Стой! – кричали наши друзья, но так и не смогли докричаться.
– Надо его догнать! – говорил Тряпка.
– Мы не можем туда идти, – серьезно проговорил Фартучек. – Это слишком опасно. Тараканы наверняка очень голодны и если мы туда придем, то это будет верная погибель. Этого лучше избежать.
– Нам придется это сделать! – восклицал парень, едва не плача. Тем более есть вероятность, что в той долине уже никого нет.
Фартучек сдался. Бросать друга – не дело. Да и то, что все тараканы ушли вместе с людьми – тоже может быть. Ведь они живут только там, где есть жизнь, а тут – ее нет. И они двинулись за этот опасный поворот. Там было однообразно – горы из металла, и снова горы из того же металла, но в то же время это был второй путь, который сулил пищу.
– И не страшно совсем, – говорил Тряпка. Правда, дядюшка?
Тот, молча, кивал головой. Ему не нравилась зловещая тишина. Она сулила все, что угодно – это пугало.
Поднялся ветер. Они шли по холмам из наваленного железа и ничего не видели перед собой – глаза забивала едкая масса, состоящая из песка и разных веществ. Такая пыль могла быть опасной для них. Она не только не давала идти, но и могла разлучить их.
– Тряпка, ты где? – взволновано кричал Фартучек.
– Я здесь, – не сразу ответил парень.
– Дай мне руку, – настойчиво сказал старик. – Иначе мы потеряемся.
И тот послушно дал руку, хотя не любил такого рода нежности. Но тут было не до споров – речь шла о спасении. Так они шли долго – с закрытыми глазами, чтобы пыль не попала в глаза, державшись за руку. Пришелец все также был в ладони, на этот раз свернутой в кулак.
Через час они были на месте. Грызлы нигде не было, зато они не зря проделали этот путь. Место оказалось обычной скалой, под которой находился родник. Только он был завален. Фартучек подошел к автомобилю, пытался заглянуть под него, присматривался к рядом стоящей мотоциклетной коляске.
– Что ты делаешь? – не совсем понял Тряпка, посматривая по сторонам. Животного нигде не было, а под автомобиль Грызла не смог бы забраться, слишком большой. Или смог? – Тут же ничего…
– Нет, он должен быть здесь… – упорствовал старик, и в продолжение сказанного пытался сдвинуть мятый кузов с места. Тот едва дрогнул.
– Он точно там есть? – осторожно спросил Тряпка и увидел лицо старика – на лбу выступили вены, он был зол. Таким парень его редко видел.
– Я не сошел с ума, – кричал Фартучек. – Лучше помоги.
И снова они вдвоем опять что-то двигают, как раньше. Тем более, зная, что под грудой железа – пища, стимул не самый плохой.
– Еще немного и мы сможем… – вопил Тряпка. Ему было тяжело, он прислонился к ржавой колымаге, толкал ее на пару с дядюшкой, но сразу понял, что таким образом они не смогут ничего сделать. На помощь пришел Грызла, голос которого они слышали пока шли сюда и сейчас, когда пыль рассеялась, он бежал к ним, заслышав их. Они протянули веревку, которую нашли здесь, через автомобиль – с одной стороны был Грызла, он вцепился в один конец веревки, с другой стороны было двое.
– Взяли! И – раз, и – два.
Через три рывка один автомобиль полетел в сторону. Такая же участь постигла и следующий. За ними поспешили коляска и несколько холодильников. Последней пробкой в этой пещере была плита. Она была очень тяжелой, но и она заняла место в груде отбросанного в сторону мусора.
– Прошу, – сказал Фартучек.
– Нет, только после вас, – пошептал Тряпка, так как во время этой процедуры они заметили, что пришелец просыпался неоднократно, вылезая из кармана дядюшки, куда был помещен на время, и залезал обратно, понимая, что будет бесполезен.
И Фартучек вошел внутрь. Там было темно, но что-то им подсказывало двигаться внутрь. Минуя несколько поворотов, они оказались в просторном зале – вокруг были колоны, получившиеся от слияния сталактитов со сталагмитами, в центре была большая расщелина, за которой отчетливо был слышен звук струящейся воды. Не надо говорить, с каким рвением побежали туда наши герои.
– Но это же не-не… – захныкал малыш, когда они оказались перед большим озерцом с небольшим водопадом.
– Это вода содержит столько сахари, что тебе хватит с лихвой, – крикнул радостно старик и малыш не спеша подошел к берегу, потрогал воду, зашел в нее наполовину, потом еще и через мгновение он нырял в нее целиком, радуясь тому, что ее так много. За ним последовал Грызла. То, что они ныряли, погружаясь до самой глубины, оставаясь в воде на некоторое время, что стоящие на берегу забеспокоились. Тряпка бросился в воду. – Ты куда? – спросил Фартучек. – Пусть резвятся.
– Я бы тоже не прочь испытать то же самое. Не против?
– Против? Да что ты! Я с тобой!
Конечно, столько времени без еды. Спасибо, что здесь били сладкие источники, и само озеро было удивительным. Там даже водились сахарные карасики. Этот редкий оазис на планете сохранился, значит не все потеряно.
– Доволен? – спросил старик у вышедшего на берег пришельца. Тряпка все продолжал резвиться.
Было заметно, что он доволен. Он расположился на каменистом выступе, Фартучек предварительно постелил свою курточку, чтобы ему было удобно.
– Спасибо, – выдал малыш, замер и повторил то же самое, – спа-си-бо. О, я больше не говорю как… Но нужно проверить. Если если после после, значит после перед если, если если перед после, значит после после если. Ура, получилось!
Этот крик радости смешался с новым звуком – ужасный удар чего-то очень тяжелого о землю, скрежет проехавшегося железа и тупой звук с выступающей пылью. Наши друзья, расслабившись на берегу, вкусили порцию пыли. Они плевались и кашляли.
– Что это? – крикнул Тряпка.
– Нас завалило, – сказал Фартучек.
Рано радовались – кажется, так говорят в таких случаях.
Глава 10 Не успел я оглянуться, как наступил очередной уикенд
Не успел я оглянуться, как наступил очередной уикенд. Неделя прошла в череде каких-то мне незнакомых поручений. Я посещал хозяйственные магазины с авоськами, собирая там крышки, пробки, бутылки не думал, что это может быть таким увлекательным. Я заразился этим тоже – для меня прохождение по супермаркету стало доставлять удовольствие не меньше чем посещение выставочной галереи или, для более удачного сравнения – Горбушкин двор. Эльф шагала рядом и говорила о том, что нам еще нужно найти ершик для бутылок, мыло с ароматом лимона и разноцветные губки. Вот только она не помнила, где видела этот самый ершик – то ли это поблизости – две остановки, и через парк будет быстрее, либо около ее работы, куда она зайдет сама. И мы шлепали через парк и конечно там ничего не находили и она начинала говорить, что эта дорога ее утомила и она нуждается в передышке. Передышкой служили мороженое, сайка, или что-нибудь из разряда тесто-мясо. Я так часто ее стал видеть жующей. Раньше мне казалось, что она ничего не ест, разве что пьет сок и иногда грызет сладкую соломку. Сейчас, казалось, она компенсирует все свои предыдущие годы.
Место было прекрасным. Дом в садовом товариществе был один из лучших. Два этажа, флюгер, где мы приметили петушка – так утверждала моя вишенка, хотя мне казалось, что это не иначе, как аист.
– Это же так символично, что нас пригласили в дом с аистом на крыше, – сказал я.
Меня вскоре разуверили в этом. Не моя Эльф, конечно, она вскоре поддержала меня – символы мерещились не только мне, как выяснилось. Как только она призналась мне в этом, я стал сильнее – моя самооценка повысилась – не такой уж я и болван, как считает меня Роза Марковна. Я поцеловал ее, но тут возник хозяин дома, распростерший свои объятия и губы, похожие на улыбку.
– Это петух, который выражает символ моей власти, – сказал Петр Трофимыч, который услышал наш спор, переросший в перемирие. – Этого петуха можно заметить также на воротах, сарае, бане и дорожка к дому выложена в виде хвоста пернатой птицы. Прелестно, правда же?
Он говорил «прелестно» так, словно то, что было здесь – это чудо и лучше этого не найдешь. Меня это удивляло, что человек так ревностно защищает свое. Это мне меньше нравилось, и я продолжил думать, что на крыше именно аист. Не только я. В конце концов, никто не мог запретить нам думать так. Вокруг были символы и теперь они были подвластны не только мне – они делали из меня конченного психопата, но и ей – вдвоем мы создавали свой мир, и пусть он немного отличался от реального, я не был сумасшедшим и подлежащим восстановлению. Мы были самые здоровые, пусть даже некоторые врачи видели в наших поступках неадекватные действия, но мотивы-то были куда более здравые.
Моя Эльф сегодня выглядела чудесно. У нее было сиреневое платье-сарафан с поясом на уровне груди, розовая накидка из кашемира и вязанная повязка цвета ясного неба День выдался прекрасным. Золотая осень дарила первое тепло бабьего лета, пройдя предварительно по земле холодным августовским ветром. Вспоминая предыдущее выходные, мне хотелось, чтобы эти не только разительно отличались, но и стали одними из самых запоминаемых. Здесь были мои коллеги. Пусть они были для меня неисправимыми занудами, да и эта работа – была лишь попытка переждать новую волну, сулящая все или ничего, но на сегодняшний момент – они были единственными, кто мог порадоваться за меня и от чьих советов я мог бы убегать. Человек так устроен, что ему вечно нужно убегать от одних советов к другим. Не будет этих самых советчиков, человек заскучает.
Не было стола. Гости ходили сами по себе, словно были потеряны от того, что не было главного приглашенного – его величество, на котором мог поместиться жаренный слон, кит (что побольше), что они ожидали, предварительно не обедая и не завтракая. Они бродили по территории сада, останавливаясь около высокого забора, выше человеческого роста и рассматривали проделанные в нем дырки. Наверняка кому-то из соседских детей было любопытно, и они устроили себе просмотр. Позже я узнал, что эти дырки были сделаны не соседскими детьми, а местными, кто приходил в гости – им было интересно, когда проходит кто-нибудь неожиданно крикнуть или просунуть веточку, чтобы прохожий удивился и воскликнул «кто это?». Такие загадки дети любят и, видимо, сам Петр Трофимыч поощрял это – в нем было что-то детское. Его ужимки смахивали на клоунские и походка казалось такой неуклюжей, словно он шагал не всем телом, а вынужденно носил его на себе.
Было открыто окно, оттуда доносилась музыка и все, за исключением отсутствия стола, хватало. Наконец, гости, обойдя все возможные тропинки – через сад с яблонями и вишней, на пути к бане, палисаднику с яркими желтыми цветами, высотой в метр, неожиданно сошлись около крыльца в одну. Там все так же не было стола, у которого ломятся ножки от количества съестного, но стояла такая добродушная атмосфера, не испорченная легкими приступами голода, что народ стал снимать напряжение фразами-драчунами. Сперва заговорил один – подшутил над забором, потом другой – добавил, что дом есть секретная база и сегодняшний сбор напоминает сходку спецагентов, и что-то третий – о яблонях, в которые вмонтированы камеры и через несколько минут крыльцо было оккупировано дымом и смехом. Все курили, смеялись и думали об альтернативе столу. В центре был хозяин.
– Этот дом предназначен для отдыха, – говорил он. – Мои дети и я – знаем об отдыхе абсолютно все.
– Какая прелесть, – воскликнула дама в бежевом платье с большим бантом на голове, и Петр Трофимович, услышав свое любимое слово, захлопал в ладоши.
– Не знала, что твой начальник – сущий ребенок, – сказала моя спутница. – Про таких говорят, вчера родился.
Но это она говорила не со зла – он ей даже нравился. Сейчас ей были симпатичны – дети, взрослые, похожие на детей и дети, похожие на взрослых. Поэтому когда его поддержали все двенадцать человек – знакомых, мало- и совершенно незнакомых (захлопали в ладоши, затопали, повторили за ним «мантру отдыха»), Эльф захотела присоединиться.
– Ты этого хочешь? – спросил я. – Ты уверена? Ладно, иди. Я постою в стороне. Ну что же ты. Идешь, тогда отпусти руку-то. Не хочешь? Желаешь пойти со мной. Но я же сказал, что мне не очень хочется. Не надо смотреть на меня такими глазами… ты же знаешь, мне трудно отказывать… Ну ладно. Если хочешь.
И мы ворвались в этот музей релакса и фиесты вместе. Наконец, дорога в дом была открыта. Количеству диванов и стульев можно было позавидовать.
– Вы похожи, – сказал нам высокий мужчина с бородой на два пальца. Я не знал, как его зовут, но часто видел в институте среди студенческой диаспоры. Вроде он был куратором и любил над всеми подшучивать. Встретив такую «интересную» пару, он не примкнул сказать ей, – Как две капли воды.
Мне это понравилось, но если бы он на это закончил, то мы бы обменялись добродушными, немного натянутыми улыбками и каждый пошел своей тропинкой. Но я забыл, что все тропинки здесь сходились. Он стоял и смотрел на нас, ожидая хода.
– Нам все об этом говорят, – ответил я. – Мы не близнецы, не сидим на одной кукурузе. Мы – инопланетяне.
– Как это? – засмеялся он.
– Понимаете, есть такие существа – Гуллиэльфы… – моя вишенка прыснула от смеха, сдерживая себя, – Они прилетают на другие планеты, чтобы собирать информацию, чтобы изучить других существ и прочее-прочее.
Наш соперник не хотел более слушать этот бред и стал искать глазами кого-нибудь более настроенного на его общение, но я не собирался отпускать его. Поменяв голос (немного понизив его) я выдал:
– Не надо подавать сигналы другим.
– Я не подаю, – хмыкнул тот.
– Но я же вижу, – не уступал я, делая свой голос скрипучим и немного колючим. – Не стоит, мы за вами следим. И если вы не оправдаете наших надежд, то мы превратим вас в банку с горошком.
– Вас что пригласили развлекать гостей? – продолжал насмехаться бородач. – Варьете?
– Он слишком много подал сигналов – почесал ухо, поправил пояс на брюках и три раза нажимал на кнопки телефона. Я придумал кое-что пострашнее – как тебе операция по удалению… совести. Хотя, судя по моим датчикам кто-то до нас успел уже все подчистить.
– Да ну вас нахрен! – он реально испугался – стал пятиться, споткнулся и отбежал на значительное расстояние. Весь вечер он не смотрел в нашу сторону. Будет знать, как шутить над нами. Эльф ходила со мной, и мне казалось, что с ней я сильнее. Она была моим бронежилетом. Она хлопнула меня по пятой точке и сказала:
– Да ты зверь.
Я промолчал, зная, что ей это нравится.
Оказалось, что стол находится дома. Я уже было испугался, но волновался я больше не за себя, а за мою благоверную. Она несколько раз спрашивала, откуда эти ароматы – с соседнего бунгало? Я пожимал плечами, вспоминая слова про отдых, который кто знает – включал и отдых от пищи. Но как только открылась дверь в заветную центральную комнату – все гости удовлетворили все свои слабости, особенно пристрастие к вкусной пище. Я не считал ее пагубной привычкой, просто все то, что лежало на столе – и жареное, и мучное, и салаты – не все было полезно для моей Эльф. И если она позволит мне отсортировать одно от другого.
– Не ешь это, – говорил я, заметив, как моя спутница накладывает в тарелку все, что возможно – жаренные сосиски, колбасу, маринованные помидоры и оливье. – Это вредно, – показывал я на жаренную колбасу. Нужно больше витамина Д, – отбирал я у нее сосиски. – Ищи его.
Тут она не выдержала:
– Молчи, зануда. Я буду есть все и ты мне не указывай.
Я отскочил от нее. Гости были удивлены. Тот мужчина с бородой посмотрел на нас, ничуть не удивившись. Она была не в себе. Да ради бога – пусть поглощает. Я же как лучше хочу.
– Давай договоримся, что в вопросах еды я самостоятельна, – прошептала она по возможности тихо. Я быстро оттаял.
– А можно я принесу…. – начал я, еще не зная, что принести, – цветок?
Мне хотелось быть полезным. Хорошо. Что там еда – ну, что я заболею, если не посоветую ей салат из оливок с добавлением орегано.
– Что будешь, рвать в саду? – спросила она, поставив меня в тупик. И я не побежал, но поцелуй спас положение. Она оторвалась на мгновение от тарелки, чтобы с майонезом на губах прикоснуться ко мне.
Стол ломился. Петр Трофимыч выступал по мере появления пауз. Их почти не было – все очень активно разговаривали, но как только возникало затишье, он говорил речи, которые напоминали рекламу его дома, образа жизни, семьи и его самого.
– Если бы не моя жена, то… – начал он, не договорил, махнул рукой и добавил, – да что я без моей жены.
Все искали глазами ее, и никто не мог предположить, что она стояла рядом. Эта девочка с хвостиками и веселом костюмчике – шорты-блузка оказалась той самой женщиной. Но она была как… ребенок. Петр Трофимыч, который на меня смотрел, высоко задрав голову, был выше своей половины на полторы головы, и я смотрел на его жену и не мог понять, что это миниатюрное создание – хозяйка дома и мать троих девочек, которые далеко не дети.
– Они чем-то похожи на нас, – шепнула моя.
– А ты думала, – сказал я. – Иначе бы нас не пригласили.
Он был очень нежен с ней. Он ее часто обнимал, плавно брал за руку и приглашал на танец. Они так часто улыбались, что мне казалось это ненормальным. Так часто люди не могут. Но им было хорошо.
Мне наскучило смотреть, как все едят – сам я был не голоден. Наверняка от волнения. Я вышел на балкон, там стоял Костя, работающий со мной на пару по сменам (я – утром, он вечером и наоборот). Он был завидный холостяк и за свои три десятка не думал о женщинах, разве что об автомобилях. Он приехал на своем новом, недавно приобретенном «Фиате». Мне всегда мучил вопрос, откуда у него – лаборанта номер 2 есть такие возможности. Хотя, понимаю, что если нет девушки и особых пристрастий, то можно накопить за десяток лет. Потом еще и еще. Наверное, мне повезло – женщин я любил больше. Все же не так одиноко.
– Хорошая площадка, но маловата, – сказал он, рассматривая двор с высоты.
– Ничего, вроде все уместились, – сказал я.
– Да, но пришлось машину ставить за воротами, – удрученно сказал Костя. – А вдруг – дети или кто-то на пьяную голову бросит в нее что-нибудь. Она же у меня совсем новая.
Он говорил о своих «колесах» очень страстно, заламывая руки, словно обнимал что-то в воздухе. Как только вошел в дом, он первым делом нашел площадку, с которой будет удобно наблюдать за своей машиной. В его руке была тарелка с бутербродами, которые он успел взять по пути сюда бутылка пива. На балконе стоял распечатанная упаковка. Я присоединился к нему.
– Подумываешь о семье? – спросил я. Мы с ним никогда не дружили. Редко общались, но он был спокоен, не был, как все одержим футболом и женщинами и мне нравилась его компания. Он кивнул и добавил:
– Смотря, что подразумевать под семьей? Вот у тебя какая семья?
– Сейчас?
– Сейчас, в будущем, не важно. Наверное, идеальная.
– Ну, жена, ребенок, еще ребенок… – говорил я неуверенно, потому что не забегал вперед. Мне нужно было разрулить с первым, а потом подумывать о чем-то другом. И я никогда всерьез не задумывался о семье. Я только что отошел от дум про ребенка, как возникают другие – про семью. Одна у меня далеко, вторая – рядом. Так вроде. Но ей богу, так не хочется думать об этом.
– Я для себя поставил цель «Бентли», дом за городом, потом – ребенок, – спокойно сказал Костя, словно прочитал эту фразу где-то в книге и сейчас мне цитировал это.
– Ты ничего не упустил?
– Нет, не думаю.
– Но для того, чтобы был ребенок, нужна…
– Женщина? – перебил он меня с легкой усмешкой. – Нет, то есть, уже нет. Это сейчас не обязательно.
Я был в шоке. Моя Эльф накручивала очередную порцию салата, а я здесь получал оплеуху за оплеухой, понимая, что мир движется мимо меня и я действительно похож на инопланетянина, который был упомянут в разговоре с бородачом.
– Все очень просто, – объяснил Константин. – Полно пар, оказывающихся от детей. Главное – достаток, а этого у меня предостаточно. Будет. А видеть ежедневно у себя дома женщину – необязательно. У меня есть подруга, с которой мы разговариваем по телефону и если неймется, то…
– Но как же романтика отношений, – взорвался я. – Первые шаги, бессонные ночи и эта приятная суета. Как же все это!
– Вот именно – суета, – продолжал говорить автолюбитель немного отстраненно, свои глаза отдав наблюдению одной картины – стоящему «Фиату», руки были заняты закусками в отличие от моей беспокойного состояния. Сергей это заметил и сказал с еще большим убеждением, – Она только мешает осуществлять задуманное. Что такое эта суета? Это, прежде всего дети, а они способны уничтожить все твои планы. Подчистую. И женщины тоже. Они же все эгоистки и вряд ли поймут твои слабости.
Он, конечно, говорил о своем увлечении.
– Но ты же – лаборант, – сказал я. – Какие у тебя планы? Машина – это разве предел мечтаний? На нее нужны деньги. «Бентли» говоришь? На нее нужно будет пахать и к шестидесяти может быть и появится твоя любимица. Но не потеряешь ли ты другое?
Как же я прав – я понимал это и то, что мой коллега мечтал не о том, мне было очевидно. Это сейчас его энергия уходит в автомобили, в эту груду бездушия, но потом-то аукнется. Не будет обидно?
– Я увольняюсь через неделю, – все так же спокойно произнес он. – Мне предложили работу в газете.
– Причем тут газета? – не понимал я. – Ты что, пишешь? Или что? Будешь возить по точкам?
– Да, нет же. Я действительно пишу и уже год как работаю внештатно. Не знаю, как Петру Трофимычу об этом сказать. Он такой классный.
За забором послышался звук сработавшей сигнализации. Костя изменился в лице, припустился по лестнице, рванул к машине, проматерившись на ходу.
Через час он уехал. Один из гостей устроил для своей жены фотосессию и, Константин, не выдержав такого стресса, умчался со своей «половиной», а возможно и «семидесятью пятью процентами» домой.
Я спустился по лестнице, прошел мимо гостей, моя дорогая все еще была в доме и продолжала пробовать блюда. Все резвились – играли в какие-то застольные игры на знакомство, а я не мог прийти в себя.
Я ходил по саду и не мог успокоиться. Блин, он все решил. А я? Продумал ли я все? Останусь на всю жизнь мыть пробирки и блюсти хвостатых студентов? Вот он какой – тихий паренек из моего отдела – уходит в газету, купил машину, мечтает о ребенке. Пусть, немного странно, но как он уверенно говорит об этом. Он не ждет, он знает, что все это будет, и я уверен, что у него все получится. Такое хладнокровие и спокойствие, сдохнуть можно.
Я сел на траву – мне не хотелось ни с кем разговаривать. Кто они все – счастливые, по сути, люди. Мне не с ними. У меня не все в порядке. Примыкая к ним, я как бы подтверждаю, что я с ними и буду с ними бесконечно долго. Но я задаю вопрос очередной раз – хочу ли я. Я уже не знаю, хотя еще недавно говорил нет. Вот так привыкают люди ко всему хорошему и не только.
За эти думами, я обратил внимание на пару. Они чем-то напоминала меня. Я тоже был сам по себе. Все гости как-то объединились – общались, произносили тосты, играли во фрисби и баскетбол (кольцом служил повешенное на крючок ведро), набивали животы (к этой компании присоединилась моя), я словно был ее телохранителем, который не может расслабиться и ходит по территории, проверяя обстановку. Эти двое – обычные с виду парень с девушкой вели себя странно. Они смотрели по сторонам, словно кого-то потеряли. Парень так сильно вытягивал шею, девушка была немного выше и эти выступающие белки в глазах делали их похожими на зомби.
Я сразу представил, какие могут быть у них дети. Это, наверное, одна из последних моих затей, которые я придумал в лаборатории, чтобы не сойти с ума от скуки. Интересные выводы воплощались у меня при этом. Вот, например, у этой пары, волчонок определенно.
Они подошли ко мне – я сидел один и был напряжен, они же хотели помочь мне. Они искали такого, как я. Но я и не прятался. Первым начал парень:
– Здравствуйте Я Роберт. Она – Сантана. А где же ваша очаровательная спутница?
– Она в доме, – ответил я. Мне сразу не понравился их навязчивый тон.
– Почему вы не с ней? – ну естественно, я так и знал, что последуют вопросы в духе обеспокоенного друга.
– Она решила подкрепиться.
– Да, но пара должна делать все вместе, – бесцеремонно сказал молодой человек. Девушка кивнула и добавила, – Вот мы обожаем кушать вместе. Правда, пупсик. Конечно, правда.
Они вели себя отвратительно – они спрашивали меня о том, что касалось только меня и даже отвечать на это не хотелось. Просто замолчать, а они, думая, что я не в себе, отошли бы. Но я ответил, воспитание диктовало свои правила:
– Я не голоден.
– Дело же не в том – хочешь или нет, дело в другом – быть рядом. Она должна привыкнуть к чувству, что ты рядом. Если же нет, давать свободу – она кушает там, ты сидишь и смотришь на других. Какая мы замечательная пара, даем друг другу свободу. Умницы.
– Что вам от меня нужно? – громко отреагировал я. – Вам не приходило в голову, что я мог здесь отдыхать, слушать тишину, ради этого я здесь. Не для того, чтобы двое умников рассказывали, как надо поступать со своей девушкой. Наверное, уж я знаю ее больше, чем вы вместе взятые. К тому же, вы отвлекаете меня от мыслей.
Кажется, они ничуть не обиделись моего выпада.
– Мысли никуда не убегут, а она может, – сказал Роберт. – У нее очень красивые ноги.
Вот, блин. Что он хочет от меня?
– Робби, – закапризничала Саманта. – Ты что говоришь-то?
– Но я же для того, чтобы объяснить, – стал нервно размахивать руками парень. – И она может попасть под влияние какого-нибудь очаровательно парня вроде меня или… кстати, я не говорил, что рядом с ней стоит упитанный мужчина – вот он не прочь полакомиться чем-то новым. Она с ним мило беседует, потом они обмениваются координатами, вы уходите с вечеринки, они все равно созваниваются и о, боже – разлад. Это неправда, она моя. Моя.
Он стал твердо топать ногой, показывая упрямого юношу – то есть меня, который упрямо думает по-своему.
– Это только справа, – продолжил Роберт, – а слева стоит паренек – молодой и симпатичный. Совершенно свободен. Любит Плутарха и сочиняет стихи. Он может состряпать рифму на все. Он – чудо. Они едят из одной тарелки, потому что гостей много, а посуды могло не хватить. Это мило, не правда ли? Они говорят о поэзии и он тут же находит рифму ее прическе, милому платью и, конечно же, глазам. Она тает и вопрос времени…
–Она не может, – твердо сказал я.
– Почему? – засмеялся упрямец. – Она красива, молода и свободна. У нее нет кольца, я это знаю. А раз нет, то птичка может упорхнуть. Фью и нет птички…
– Не может она… – повторил я, и слова вертелись на языке – они могли заткнуть этого сноба, но не мог же я им сказать, что она ждет ребенка. Мы договорились, пока не говорить никому.
– Это смешно, – произнес парень, – Я как опытный медиум и психолог вижу, что ваша пара распадется через пару месяцев. Ты уж не обижайся.
– Робби, – воскликнула девушка и надула губки.
– Что за… – начал я.
– Спокойно, – вполголоса сказал Роберт и вытянул вперед руки, защищаясь от моей вполне ожидаемой реакции. – Мы противники того рая, что называется «свободой». Если вздумается посетить нас, то милости просим.
– Ну вас нахрен, – сказал я, и пошел в сторону дома. Я понял, что за последнее время это ругательство от кого-то слышал. Но по-другому я и не мог выразиться. Нужно было успокоиться. Остальные гости предавалась играм. Только я хотел зайти в дом, чтобы найти Эльф, как меня оставил Петр Трофимыч:
– Смотрю, вы познакомились с моей дочкой.
– Так это ваша… – опомнился я.
– Да, сегодня только старшая смогла. У нее концерт. Она же у меня танцует
– А эта?
– Она у меня горными лыжами занимается.
Я поблагодарил за все этого хорошо человека. Он ничуть не виноват, что у него такие дочери. В конце концов, то, что они сейчас мне говорили, было не совсем пустым звуком. Я действительно оставил ее. Но мне же нужно было побыть одному. Или нет?
– Гульфик, ты не хочешь чего-нибудь пожевать? – услышал я совсем рядом. А вот и она. – Там такие манты, всем мантам манты.
Мне не хотелось оставаться. Слишком противоречиво было на душе.
– Я так наелась, о, да, – сказала она.
– Отлично, – ответил я и пытался весь остаток вечера быть рядом. Был ли я сыт? Да, в какой-то степени был.
Глава 10.1 – Что бу…? – автоматически возник вопрос на случившийся инцидент
– Что бу…? – автоматически возник вопрос на случившийся инцидент. За ним последовал ответ в виде действия – наш пришелец спокойно подошел к забившемуся в скале отверстию и отшвырнул сперва, металлический щит, потом парочку пузатых холодильников и, наконец, остановился на газонокосилке – неужто она была тяжелой для него?
– Надо же, новая модель, – воскликнул малыш. – Только что выпущена… гладкая и пахнет краской. И что их не устраивает? – последняя фраза была сказана параллельно летящему агрегату – он отправился на полмили в сторону неизвестности. Расчистив путь, пришелец присел у воды, зачерпнул пару капель и смочил голову.
– Спасибо, – произнес Фартучек. Тряпка не мог вымолвить ни слова – он был в очередном оцепенении.
– Да не за что, – ответил тот, сплевывая воду. – У меня сейчас сил на многое хватит.
– Это хорошо, – сказал старик, и была бы возможность он похлопал по плечу пришельца или обнял, но, к сожалению, тот был слишком мал на такого рода эмоции. Однако поступки его были напротив – взрослые, богатырские прямо или нет, сверхчеловеческие. Фартучек скромно добавил: – Нам они пригодятся, чтобы дойти обратно.
Он уже собирался выйти на поверхность, все хотелось узнать, сколько «осадков» выпало на этот раз, но пришелец его остановил:
– Это куда это?
– Ну, обратно.
– А зачем?
– Хороший вопрос, – подумал старик. Ведь в действительности он понимал зачем, вот только малыш вряд ли это поймет. А почему малыш его задал – понятно, ему здесь понравилось. Старик все же попытался: – Там наш дом. Мы жили все время в той части на окраине, и я как-то привык там. Пусть там нет ничего, но ты же все равно собирался строить дом, так не лучше ли сделать это здесь.
– А не все ли равно, где сейчас? – сказал малыш. – Тут еды сколько угодно. Там – ее нет.
Фартучек не мог объяснить свое отношение к той «родине», где они провели последние несколько лет. Эти места были дороги ему – там они неоднократно попадали под шквал летящего железа, они обороняли ее и теперь должны вот так просто освободить. Через несколько дней этот небольшой кусочек планеты завалит и будет трудно узнать его. Хотя и сейчас там слишком чисто – прошел «дождь».
– Для чего же нужна была чистка? Там было отличное обжитое место. А ты взял все и уничтожил…. – старик не мог больше говорить. Ему было жалко того домика из картона, дворика, кухни и его катапульт в сарае, который тоже попал под конвейер пришельца. – Для чего?
– Не знаю, пробовал свои силы, – сказал малыш. – Я же еще мал, чтобы знать все – вот и пробовал.
– Пробовал силы? – сквозь зубы произнес Фартучек. – Вот так просто, пробовал?
– Да, чего ты? Лучше скажи, что с ним такое? – показал он на Тряпку, смотрящего в одну точку – на выход. – Он не в себе?
Старик быстро отходил. И сейчас, переключившись на Тряпку, подумал о его проблеме, забыв про свои недовольства.
– Что с ним? – спросил Фартучек. – Так, удивился. Такое представление тут устроил. Правда, Тряпка?
Тот не ответил, слегка кивнул и издал звук вроде мычания, означающего согласие.
– Пора бы уже привыкнуть, – с усмешкой в голосе сказал пришелец и нырнул в пространство воды. Он был похож на рыбу, и в водоеме это было особенно заметно – хвост и большая голова, как характерные черты.
– Привыкнуть? – спросил старик, присаживаясь на берегу. – Вот ты, сразу привык?
– А я не привыкал, – говорил малыш. При этом он фыркал и плескался в толще воды, выныривая лишь на время. – Если хотите знать, я появился в результате борьбы, поэтому любая борьба мне в радость. И меня не напугать падающими штуковинами с неба – пусть летят и чем больше, тем интересней.
– Ни фига себе, – проговорил Тряпка, сглатывая слюну. В пространстве пещеры этот звук был особенно заметным. Малыш согласился с ним. Он вылез на берег, втянул в себя всю воду, зашуршал от удовольствия и произнес громко, словно декламировал перед большой группой людей:
– Вы правы, друзья. То, что здесь происходит – это сущий беспредел. Нужно решить в обязательном порядке. Вот построим дом, а там видно будет.
Тряпка, наконец, вышел из оцепенения – теперь он смотрел то в сторону выхода, то на старика Что-то привлекло его внимание, и он видимо хотел поделиться этим со стариком.
– Так мы, значит, остаемся?! – продолжал сомневаться старик, задавая вопрос парню. Тот пожал плечами, и только хотел повернуться к выходу, как Фартучек продолжил, – Тут, конечно, здорово, но там – ты помнишь, там же мы провели с тобой такие тяжелые часы. Когда все летело, трещало, взрывалось, а мы не уходили. Катапульта готова? Заряжай! Пли! Повтори. Это же…
– Но здесь не рай, конечно, – говорил пришелец. – До рая нам нужно хорошо поработать. Нужен дом, несколько этажей. Ну, вы же понимаете, что мне нужна отдельная площадь. Я растущий организм и тем более на меня будет возложена большая часть строительства, поэтому тут без вопросов.
Фартучек сомневался, что в этой скалистой местности можно будет построить дом, которого будет ждать та же участь, что и с предыдущими строениями на планете – дома-лепешки заполнили три четверти планеты. Стоит ли строить, когда это все равно рано или поздно подлежит внепланетному вмешательству.
– Тут целина непаханая и, слава богу, что у нас есть все, что нам нужно. Строительный материал падает с неба. Мы построим себе такой замок, какой вам не снился. Это будет настоящая чума. Поставим того рыцаря... которого видели по дороге… вы думали, я спал, но я не мог это пропустить – все, что касается защиты, я вижу. У меня на этот счет глаза по всему телу.
Он был и вправду очень странный – внешне походил на яйцо, в котором что-то булькало – та вода, которую он выпил. Его кожа просвечивала и только сейчас наши друзья обратили внимание на его содержание. Фартучек понимал, что это место – единственная в своем роде возможность выжить, и они должны соглашаться на эти новшества. Конечно, не все его устраивало, например то, что маленький взял все на себя, а они только потакают его требованиям. Внешне он был спокоен, но внутри разгорался огонь. Только правильнее направить в сторону принятие его решения. У него это получалось без труда. Он же был взрослым. Не так как Тряпка. Но и тот сейчас был взволнован, все время смотрел на выход – что он там увидел?
– Ты знаешь, что делаешь, – эти слова подтвердили их решение остаться здесь. – И пусть здесь скалы и…тараканы
– Какие тараканы?
– Вон! – показал старик на выход. Перед ним был один из семейства таракановых – огромный, с большими искрящимися глазами и длинными усищами, которыми он постоянно шевелил. Его голова была в проеме и полностью затмила выход, и не было видно всего тела, но можно было вообразить, что скрывается на поверхности. Друзья переглянулись. Таракан шагнул внутрь. Все вздрогнули, Грызла прикрыл голову лапами и заскулил. Фартучек отбежал, схватил камень и хотел бросить его в насекомое.
– Не надо, – спокойно сказал пришелец и шагнул в сторону усача.
– Осторожней! – воскликнули почти хором наши герои. Они думали, что сейчас произойдет настоящая битва. Они не сомневались, что маленький богатырь одержит победу, но на всякий случай держали глаза открытыми – вдруг потребуется помощь.
Малыш подошел к «опасности», запрыгнул ему на голову и… погладил его.
– Чего вы испугались? – произнес хвостатый. – Он же хороший.
Тараканчик немного урчал. Наши друзья опешили, и сказать не то, что приятное, но и вообще ни слова не могли вымолвить.
– Он милый, – продолжал малыш, – симпатяга прямо. Посмотрите какие усики – шпаги, а какие глазки – антенны. – насекомое урчало и позволяло пришельцу сидеть у себя на голове (оно ему подчинялось). – Да, я не сказал – оно нам пригодится.
Грызла продолжал скулить. Он так напугался, что пытался пролезть в расщелину, из которой вряд ли бы вылез, если бы проник туда. Тараканчик тоже боялся, не смотря на свои размеры, и сжался.
– Не бойся, – сказал пришелец. – Они тебя не тронут. Они так-то нечего, только иногда ведут себя по-взрослому, но мы-то должны понимать, что это лишь слова. – Тараканчик отвечал урчанием и смотрел на наших героев, но боялся долго смотреть и отводил взгляд. Малыш продолжал его успокаивать, словно не он, а они на напали на него. – Мы же ему не причиним вреда?
Вот так новость. Этот здоровяк боится? Да хватит Грызла! Тот сжался в комок и снова терся около той расщелины.
– Мы-мы-то н-не с-с-собираемся, а-а ч-что о-н-н ду-ду-думает на этот счет? – спросил Тряпка, заикаясь от испуга. Тот тоже был готов куда-нибудь спрятаться.
– А что он думает? – сказал малыш, продолжая свои нежности с нежданным насекомым. – Что ты думаешь?
– Я думаю.. – неожиданно сказал таракан.
– Он говорит, – открыл рот Тряпка и так и остался с опущенной челюстью. Фартучек тоже удивился, но в тот момент он занялся вытаскиванием головы Грызлы из расщелины, куда он все же забрался. После того, как застрявший услышал посторонний голос, он снова дернулся в сторону безвыходного положения.
– Да, я говорю. – повторил таракан.
– Блин, он говорит… – повторил парень.
– Стоп! – воскликнуло насекомое. – Хватит! Да, я говорю и что? Все мы говорили и будем это делать. И мама, и папа, и бабушка, и дедушка, и внучики, и…
– Грызла, ну давай! – кричал Фартучек, которому оставалось совсем немного вытащить дрожащее животное. – Ты мне совсем не помогаешь.
Грызла был напуган. Здесь можно предположить разное, отчего он все же испугался – то ли внешний вид, то ли когда-то давным-давно произошла встреча, после которой он на дух не переносит этих тараканчиков. Тем временем объект внимания продолжал:
– …И моя тетя, и мой дядя, и сестры, и братья, и двоюродные…только их всех нет, а я остался один здесь, – запричитал он, – и это была моя пещерка. Она была всегда завалена, а сегодня я услышал звук воды, – этот крупный и вызывающий страх монстр теперь был похож на затравленного зверя, которому больше всех нужна помощь. – Я так давно не пил. Можно?
– Ради бога, – произнес малыш. – Давай.
И таракан вошел. Его тело напоминало ракету. Водоем был не такой большой, и наши друзья решили выйти на поверхность. Грызла к тому времени смог освободиться и припустился бежать, когда великан вошел внутрь.
Пока таракан пил, Тряпка сказал во всеуслышание:
– Зачем он нам? У нас есть Грызла.
– А у меня будет Усан, – твердо сказал малыш.
– Кто это? – не понял парень. Фартучек тоже с интересом посмотрел на него.
– Мой лучший работник. Он сможет перенести столько холодильников, столько крыльев от самолета. Он, конечно, не такой сильный, как я, но его размеры могут пригодиться. Во-первых, с ним мы можем преодолевать большие расстояния – вздумается попутешествовать по планете, а на чем. Здесь, я так понимаю, автомобилей нема. Хотя видел я по пути пару штук и мотоцикл, но без топлива мы вряд ли куда уедем. Да и защита. Ест мало, да и говорит. Приятно будет поговорить с тараканом…
– Но мы его боимся, – сказал Тряпка. – Я не могу смотреть на него. Он же страшный. Его тело напоминает космический корабль. А глаза – посмотришь, жить не хочется.
Через мгновение они услышали, что в пещере кто-то хнычет.
– Вы его обидели, – сердито сказал малыш и поспешил к насекомому. – Не обижайся. Они передумают.
Но Тряпка не останавливался. Он кричал в пещеру, и этот голос становился особенно громким:
– Мы не хотим связываться с ними. Они портили наш скот и вообще о них ходят неприятные истории.
В пещере стало тихо. Они замерли. Никто не любит таких затиший. Нет, чтобы все продолжилось – нужно обязательно подождать. Кто-то решится, но обязательно внезапно, немного напугав. Из пещеры показалась тараканья голова.
– Вы ругаете меня, – начал тот, – но ничего не знаете обо мне. Да, я не вышел лицом. Нас никто не любит. Мы воруем, мы ничего не делаем – никчемные попрошайки. Кажется, так нас называли. Мне стыдно за своих родителей. За маму, за папу, за бабушку, за деду…
– Ладно, – успокаивал его пришелец, появившийся у него в ногах.
– Но это все было раньше, – капризно сказал Усан. – Они отправились на другую планету и сейчас там, а я…
– Они тебя не взяли? – спросил парень.
– Я сам.
– Ты сам остался?
– Да, я остался здесь, так как не хотел улетать к чужим. Да и место, где я родился, было слишком дорогим для меня. Ведь я тогда только появился на свет. Спасибо пещере – я мог там прятаться. Правда, ее быстро завалили, но я нашел лазейку и стал проникать туда. Но я рос и почему-то стал большим – не таким, как мои родители. Наверное, от того, что приходилось есть краску со всяких коробок, холодильников или от воздуха. И когда я стал большим я не смог пролезть. Мне хотелось остаться там внутри – там была пища, а здесь – опасно. И я спрятался, но упавший балкон повредил лапку, а пару дней назад с неба посыпались гвозди. Едва удалось спастись.
– Значит, ты защищал этот участок земли? – спросил Фартучек.
– Да, – ответил тот. – Я думал, что на этой планете никого не осталось.
– Мы тоже так думали, – ответил Тряпка и прошептал старику: – Но все же он мне не нравится. Он пугает меня.
И в довесок залаял Грызла, он осмелел и бросился на тараканчика. Тот не ожидал и спрятался в пещере.
– Так! – воскликнул малыш. – Сейчас вы слушаете меня и если вы хотите сделать по-своему, валяйте на прежнее место. Кто первый?
Естественно никто не решился на этот необдуманный поступок. Даже если бы прошла ночь, день и еще одна ночь, вряд ли что-то изменилось.
– Хорошо, – согласился Фартучек, – только нам нужно привыкнуть. Тряпка кивнул.
– Вот это другой разговор, – одобрил малыш.
Все уладилось. Появился еще один персонаж. Усан – таракан, который совершенно не вписывался в эту компанию, но это как сказать. Большой друг – это… да какая разница каких он размеров, главное – друг. Да и помощник, по словам пришельца.
Они сидели в пещере около огня. Проволочное дерево было далеко, и Фартучек добыл огонь древним способом – высек из камня. Они перед этим плотно перекусили – вода давала необходимую энергию и слушали пришельца, расхаживающего по пещере – при этом его тень на стенах пещеры делала его крупнее раз в двадцать.
– Дом возвести не так-то просто, – говорил деловито малыш. – Тем более он должен быть особенным…
– То есть? – спросил Фартучек
– Ну…как вам сказать. Я вам лучше набросаю… проект.
Проект оказался внушительным. Прямо на стене. Два этажа. Столько коридоров, лестниц, кладовок, зал для приема, гостей. Проект настоящего дворца
– На это потребуется года два, – сказал старик, взвешивая примерно все по срокам – сколько уйдет на закладку фундамента, а сколько – на первый этаж. Отделка ангелочками чего стоит. – Да и зачем нам такой дворец?
– Это обычному существу потребуется два года, но вы забыли, что я не совсем нормален. Мне понадобится примерно дня два. Это был ответ на первый вопрос. Что касается второго, то вы себя недооцениваете. Мы единственные жители этой планеты, значит, не должны ютиться в пещере или там малогабаритке какой-то. Нам нужен замок. Лучший в своем роде.
Малыш был в ударе. На него подействовала подкрепляющая жидкость – все сели на поваленный холодильник и слушали его. Таракан сидел в стороне, Грызла по возможности дальше и смотрели как малыш говорит им то, что наверное никогда не делал, разве что пытался.
– Кого-то он мне напоминает, – сказал таракан, присматриваясь к нему и скручивая-закручивая ус. – Наполеона?
– Мои собраться погибли не потому, что мне повезло, а им нет, – начал пришелец. – Дело в том, что я был создан крепким организмом. От него исходит столько энергии и большая часть во мне.
– Откуда ты такой? – спросил Фартучек.
– Не знаю, гены.
– Что? – не понял Тряпка. Он пожал плечами – да откуда ему известны эти научные понятия.
– То есть ты не сам по себе? – сказал старик. – У тебя есть родители?
– Конечно, – бодро сказал пришелец.
– Кто же они? – осторожно спросил Фартучек, словно боялся, что это будут какие-то животные невероятных размеров. – Они похожи на нас?
– Вполне. Они тоже, как и вы.
– То есть у ни есть руки-ноги, они говорят и на голове волосы и случаются шишки? Они улыбаются, если смешно и плачут…
Они засыпали его вопросами.
– Я не очень хорошо знаю их. Они для меня загадка. Он – работает в лаборатории. Она же – лепит разные вещи.
– Ох, ты, а я думал, что он работает подрывником, она – сортирует мусор, – сказал Тряпка. Малыш воспринял эти слова хорошо:
– Нет, они – хорошие, только он очень суетится.
– А как тебя зовут? – спросил Фартучек, удивившись, что он только сейчас задает этот вопрос.
– Зовите меня Гулливером, – сказал малыш. Парень прыснул от смеха:
– Но ты же маленький.
– Тогда Эльф, – сконфузился тот.
– Я придумал – Гуллиэльф, – сказал Усан, а Грызла радостно залаял.
– Мне нравится.
На том и порешили. Спать легли в пещере. Огонь гасить не стали, чтобы не замерзнуть. Грызла вышел на поверхность. Усан остался внутри. Его уже никто не боялся.
Глава 11 Прошел месяц или мне это показалось?
Прошел месяц или мне это показалось? Действительно, после коронной фразы Эльф и моего молчаливого красноречия прошло примерно четыре недели. «Седьмая неделя, мой мальчик – это не только что», – как она говорит. Во мне тоже зарождается некое существо, которое примерно на том же сроке. Во всяком случае, я чувствую то же самое – часто бегаю в уборную и тошнит, что не менее странно, по утрам. Умные люди – профессора, ученые, доктора, получившие известность, благодаря своим публикациям в сети, говорят, что такое может быть и мужчина проживает жизнь ребенка с самого зачатия. Он тоже прирастает к пуповине, к которой крепится ее плод.
– Вот, блин, – думал я, – я похож на обезьяну, которая качается на пуповине, как на лианах, боясь спуститься на землю. Тут и бананы, и защита… я уже на первой стадии сдвига, хотя правильнее на седьмой неделе.
Я продолжал работать в лаборатории, как сонная муха, все время думая о сокращении рабочего дня и возможности улизнуть пораньше или увеличить обед. Здесь я спал. Настоящая жизнь была совсем рядом – стоило только спуститься по ступеням, одолеть два этажа вниз, улицу, несколько станций, пересадок, бульвар и тройку перекрестков и, наконец, добавочных два этажа вверх, как окажешься лицом к лицу со своей Эльф – зрачки расширялись, я не спал. Половина жизни проходила во сне, и я все чаще приходится убегать от этого сборища мух. Приходили студенты и прежде чем спросить профессора, чесали за ухом и виновато опускали глаза. Они совершили покушение на президента или устроили пикет против насилия в сети? Они всего-навсего не сдали зачет. Меня тошнило, прежде всего, от них – они могли говорить по телефону прямо под табличкой о запрете – перечеркнутый телефон еще что-то может означать? Я не мог слушать их пустые разговоры о ночных прогулках от клуба к клубу, о какой-то «чиксе», которая «динамит всех, кроме меня» и главное – «я спал всего час», на что получает хороший ответ – «ты, наверное, выспался, я вообще к подушке не прикасался». Час таких разговоров и становится дурно и никакое болеутоляющее не спасет от мигрени, три – ты уже не можешь себя контролировать и начинаешь вести незримый бой. Например, портить воздух. Получая сероводород или аммиак можно здорово произвести впечатление на молодых. Они замолкают, просят открыть окно, я этого не делаю – у меня есть спецчасы для проветривания помещения, тогда они сами торопятся закончить, чтобы не пребывать в этом смраде долгое время. Что касается меня, то я привык. Когда завершается рабочий день, я выключаю все приборы – записываю в журнал о количестве колб и пробирок (разбитых и целых), закрываю окно, гашу свет и прохожу по коридору к выходу, где меня ждет сонный охранник Женя.
– Как там наши с чехами? – спрашивает он.
– Поиграли, – говорю я и сдаю ключи. Он их вешает на гвоздик и машет мне рукой, я отвечаю кислой улыбкой.
Наш разговор ограничивается этими фразами регулярно. Он всегда спрашивает одно, я отвечаю тоже. Что кроется в этом «наши» и кто такие «чехи» – загадка. Даже то, что я отвечаю всегда односложно и, возможно, он ждет от меня другого – например, победили, но я не могу сказать об этом, так как или иду на ненавистную работу либо иду с ней в таком состоянии, что на языке ворочается только нецензурные выражения.
Спасает осенняя погода – летят листья, и дождь вызывает вокруг депрессию, кроме меня – я сторонник холода, он меня пробуждает. Особенно, когда выходишь на улицу и понимаешь, что у тебя есть целый вечер и ночь, отделяющие тебя от мензурок и незримого боя. Идешь по тропинке, ведущей к фруктовому лотку с безумной женщиной в розовом платке, безумно громко расхваливающей свой товар, попадаешь в объятия парка, его желтизны и немого потрясения, шепота листвы и кажущегося пения птиц. Здесь мы год назад пинали сухие листья и падали на них под влиянием двух сил притяжения – земного и телесного. Пели вместо улетевших птиц и старались вести себя как можно необычнее. Зачем я залез на гладкий ствол лиственницы и испачкал свою куртку лишь для того, чтобы достать до норки рукой? Она кричала мне, что из норки кто-то выглядывает, и визжала, как угорелая. Как интересно, что эта сумасшедшая новость пришла осенью. По-моему, все значительные события должны происходить в любимое время года.
– Я родилась летом, – говорит она. Это значит, что это не значительно для тебя.
– Нет, если мы пойдем на хоккей или ледяной дворец, то все будет в порядке, –
нахожусь я.
– Тогда я хочу родить тебя летом.
– Примерно так и получится, дорогая. Я уже все подсчитал. Это будет май, или
июнь. Примерно так. Будет тепло и у тебя на носу появятся веснушки.
– У меня есть веснушки?
Она – красивая. По-моему, эталон красоты – не правильный нос или пухлые губы, большой бюст, а в другом. Мне кажется, будь у меня отношения с красоткой из модельного агентства или актрисой, я бы долго не выдержал. Лицо должно быть интересным. Это не значит, что интерес лица в его некрасивости. Нет, просто красивое лицо – слишком правильно, и оно не вдохновляет. Идеальное не так сильно возбуждает, как неровности, нос с горбинкой и пухлые щеки, веснушки и смотрящие в сторону ушки.
Мы слушали радио – мне нравилось приходить к ней и воссоздавать домашнюю атмосферу – надевать халат, включать радио, ложиться на диван, высоко задрав ноги. Мы теперь могли часами лежать с моей родной, правда, она не делала, как я – нагрузка ей была излишней. Обсуждали прошедшее лето, что не успели и что следует включить в следующее летнее турне – я, кажется, перечислил все что возможно – и байдарку, и лошадей, и Грушу, и даже Казантип, в котором пропадают люди. Слушали приемник. По радио говорилось о новых мероприятиях, я пропускал одно за другим, иногда напоминая Эльфу:
– Сегодня трясутся в Б2 под «Крематорий», а завтра под дискотеку 70—х. Хе-хей, назад в будущее.
Она равнодушно смотрела на меня, но я не мог не заметить, что она опускает глаза и наверняка вспоминает прыжки от одного клуба к другому, от одного мероприятия к следующему.
– Сегодня в Сатире – «Эректус». Помнишь, как трудно было достать билет, а сейчас – пожалуйста. Но мы… не можем.
Мои желания затухали вместе с дикторами, и мы перемещались на кухню, чтобы отведать куриный бульон. О нем она говорила, как о новой зависимости – куриной.
– Курицу нужно насухо вытереть полотенцем, – начинала она и делала паузу, интригуя, словно дальше будет самое интересное, – опалить, отрубить шейку и лапки, выпотрошить… – этого было достаточно. Я ужинал и уходил домой. Наверное, я мог и остаться. Ее мама привыкла к моему присутствию – она включала телевизор и громко говорила по телефону с соседкой. Только зачем – мы все равно вели себя довольно тихо и смирно, не позволяя себе вольности. Но она продолжала отгораживаться от нас. Совместных прогулок мы больше не повторяли – она не верила, что со мной может быть интересно – я, по ее мнению, думаю о себе и совершенно не забочусь о них.
Я не мог не уйти. Не потому, что мне не нравилось засыпать вместе с ней или у меня не было возможности устраивать ночные сеансы, хотя последнее – не лишено смысла. Но это все лишь толика правды – была еще одна. Она ждала меня дома и не могла уснуть, пока я не лязгну ключами. Она терпеливо смотрела на полоску света, ожидая, что та увеличится и войду я, чтобы сперва обняться и только потом пойти на кухню для ужина со звуковым сопровождением – беседой. Эта правда была живым существом, тоже нуждающемся в тепле и ласке, не менее чем моя Эльф.
У меня появился новый жилец. Я вовсе не пустил себе жить на неопределенный срок путешественника во времени или постояльца, чтобы увеличить свой доход. Мне просто хотелось сделать ей приятное. Хочется пожать плечами и развести руками, не обязательно говорить при этом – загадка. Я помогу ее разгадать.
С чего все началось? Примерно неделю назад я решил сделать сюрприз моей Эльф. Увидел на Птичьем рынке прекрасного щенка спаниеля. Седой мужчина параллельно торговал щенками и тараканами. Он мне чуть не завернул кулек рыжих. Я взял только собаку, получив в подарок упаковку корма.
– Это кто? – спросила меня Эльф, когда на лестничной площадке залился протяжным лаем мой щенок.
– Собака, – ответил я, – разве не видно?
Естественно появилась ее мама и стала причитать. Эльф попросила ее уйти, и Роза Марковна стала вспоминать какого-то Луку, который не дошел до моего дома.
– Зачем нам собака? – спрашивала меня моя девушка, а я держал в руке малыша, который скулил и, наверное, был голоден – прошло около трех часов, как я купил его. Моя Эльф улыбнулась – она поняла мой жест, но вынуждена была сказать правду: – Мне нельзя сейчас никаких собак. И не только – также кошек, птиц, змей и прочей живности. Я на тараканов сейчас боюсь смотреть. Недавно по телевизору увидела, стошнило.
Я кивал головой и стоял, не зная, что делать. В квартиру меня не пускали, так как в моих руках было «орудие». Она спросила, как его зовут.
– Его зовут Усан, – сказал я.
– Почему?
– Понимаешь, его мордочка напоминает мордочку таракана. Видимо от того, что он продавался рядом с рыжими таракашками.
– Фу, какая гадость, – сказала она. – Не надо говорить ничего, прошу тебя.
– Нет, он на самом деле милый, – продолжал я рекламировать это мокрое чудо. Он видимо успел окропить сумку, в которой я его нес – а у меня там бутерброды и ежедневник!
– Ты еще скажи, что он разговаривает, – улыбался мой ангелоподобный котенок. Котята немного боятся собак, поэтому она смотрела на него, но не стремилась потрогать.
– Да… ты права, она должна говорить, – произнес я, меня осенила мысль, схватил сумку, засунул туда руку, нащупал блокнот, достал его – с него капала жидкость.– Вот, черт! Маленький пройдоха. Нельзя так, иначе… за себя не отвечаю, – я пытался научить этого пса, которому от силы был месяц, и он вряд ли понимал мои угрозы.
– Ты в порядке? – смеялась Эльф.
– В полном, – ответил я, хотел было добавить слово на букву «д», но увидел моего ангела, который стоял и поджимал ноги от холода.
Усан поселился у меня. Я, конечно, попытался вернуть его хозяину – снова посетил Птичий рынок, нашел того торговца, который наотрез отказался взять обратно – тот сказал, что деньги не возвращает. Мне не нужны были деньги – главное, чтобы щенок был пристроен, на что мужик, зевая, произнес, что я могу оставить его около леса или в любой подворотне – не пропадет. Собака же. Не только, мол, волка ноги кормят. Я представил, как питомец, которому я уже дал имя, будет мыкаться по подворотням и искать себе кость. Впереди зима – это для меня любимое время. Он наверняка думает иначе. Щенок смотрел на меня, потом неожиданно стал лизать мне нос, словно на нем была глазурь.
– Черт побери! Да разве я могу тебя оставить? За кого ты меня держишь? – повторял я по дороге домой. Он успел повторить свои подвиги в сумке, мои ценные атрибуты были рассованы по карманам, а в сумке был насыпан корм и полиэтилен.
Так я спешил домой каждый день, потому что у меня тоже появился… питомец. Конечно, не в животе, в моей квартире, но моя жизнь тоже изменилась. Появилось много трудностей, о которых я и не предполагал.
– Зачем ты его купил? – продолжали спрашивать меня Эльф, ее мама, сослуживцы и я сам.
– Хотел сделать приятное.
– Получилось?
– Не очень.
Усан оказался очень капризным. Как только я уходил из дома, как он заливался диким лаем, и пока я не гладил его в течение получаса или того больше, он не успокаивался. Я не мог просто так выйти (в магазин, вынести мусор) – я должен был с ним согласовать это. Да что там – на работу я шел, предварительно проснувшись раньше и поговорив. Я не был готов к тому, что приду и увижу развал. Пес еще был маленький и его чувства мне были понятны. Я торопился домой, словно меня ждал ребенок.
– Вот так практика, – смеялась Эльф и гладила свой живот.
Я думал, что привыкну и через несколько дней, он не будет таким назойливым. Я понял, что понадобится немногим больше времени. Потом когда я должен был идти к моей Эльф, пес меня не пускал – его нужно было расчесать, поиграть, пустив мяч и рассказать пару историй – наверное, не важно о чем. Я предпочитал говорить о ней. Усан внимательно слушал.
– У меня есть девушка. Она – хорошая. Таких хороших – раз два и обчелся. Мне с ней повезло. Да ты же ее видел. Понравилась? Не надо. Понимаю – то, что она не пригласила нас в дом – это вовсе не значит, что она суровая. Ты ей нравишься, просто ей нужно время. Обещаю, что наступит момент, и мы познакомимся.
Он засыпал, а я убегал. Я забыл дорогу на Горбушку и не вспоминал про мероприятия городского масштаба. Мои дела ограничивались тремя точками на карте – работа – дом номер один (мой) – дом номер два (Эльф). А что город гудит и обнимается на Арбате, пускает пузыри и устраивает лазерные шоу на стенах университета, мне было не так интересно. Моя жизнь заполнилась и времени для посещения Останкинской башни и ночной прогулки по осеннему городу не оставалось.
Но однажды Эльф мне позвонила, когда я был на работе, и сказала, что хочет вернуться к марафону. На мое «а как же», она меня уверила, что знает хорошую альтернативу нашим обычным местам. Это меня немного насторожило, но я не успел ни о чем подумать, кроме собора Петра и Павла, музея фотографий братьев Люмьер около «Красного октября» и мест для парковки собак, как она меня опередила:
– Ты будешь меня сопровождать всюду. От крыльца к крыльцу.
Какого… к какому крыльцу? И снова заинтриговала меня. Она – сущая королева интриг. Но в тот момент я был под влиянием прошедшей ночи – Улана рвало, и теперь нас было трое – тем, кому приходилось трудно в эти дни «ожидания». Я сидел рядом с ним и говорил ему про свое детство, когда отравился арбузом, а он мне через каждые полчаса выдавал на полу кучку переваренного корма.
– Не морщи лоб, открой свой ящик, – прошептала она, словно видела меня в кабинете.
– С новогодними игрушками? Ящик с инструментами? От телевизора, холодильника? Ящик стола, шкафа, комода, тот, в котором я прячу детство?
Вздох в трубке, вопрошающий – что со мной? Пришлось оправдываться. Главное, не говорить правду.
– А что разве не у каждого есть такой ящичек? – она замотала головой, а я продолжил: – Дневники, игрушки, камешки, и прочая чепуха, от которой крышу сносило в лет десять. Я у тебя видел такой, под кроватью, – она покраснела и прошептала, – там не то, что ты думаешь.
Этот список я изучал долго. Она мне скинула по электронке, наверняка для того, чтобы я смог прийти к ней, будучи подготовленным. Это перечисление было страшным. Как первое знакомство с ее мамой, особенно в тот день, когда она все узнала.
После истории с щенком, я не мог некоторое время появляться у них дома. Нужно было отойти. Как говорят психологи – «залезть в пещеру». Тем более была веская причина – кто-то же должен был позаботиться об Усане. Я мог придумать все что угодно – от психологического тренинга до воспитательного урока для него. Последние два дня я то и делал, что проводил с щенком тренинги и разные методы воспитания. Я стал забывать про этот «марафон». Он мне стал ненавистен. Как только я начинал думать о нем, у меня начиналась мигрень. Все настолько было связано – я чувствовал себя виноватым и для того, чтобы забыть про это недоразумение, нужно было или сделать вид, что все позади, либо говорить об этом спокойно, признав свое неумение. Эльф как будто поняла мое состояние и однажды ночью, когда я уже ложился спать, а Улан смотрел последний выпуск новостей, так как я был не в силах говорить с ним, раздался звонок.
– Мне не обязательно куда-то идти, – томным голосом сказала она, – я итак счастлива. Достаточно бульвара, места, где можно укрыться под кронами деревьев и не дышать всякой грязью. Поэтому все, что читаешь, только мои фантазии. Кажется, что сейчас я готова многие пункты вычеркнуть и добавить совершенно другие. Например, мне уже не хочется в город Пушкин.
Я зашуршал распечатанными листочками и слушал ее голос. Третий день я ее не видел после того случая, и говорили мы больше по телефону. Она жаловалась на частые головокружения, тошноты по утрам, слабость. Старалась поделиться со мной этим, и я напился специально для того, чтобы понять это. Только ее тошноты продолжительны, я не буду же превращаться в алкоголика по ее милости.
– Пушкин, – задумался я.
– Гений…
– Это да…
– Поэт…
– Это тоже…. но он же еще и отец.
– То есть, если тебя спросишь, как ты относишься к Пушкину, ты подумаешь, а какой он был отец?
– Сейчас да. Мне кажется, что я оцениваю людей именно с этой позиции. Да, он написал прекрасные произведения и сделал невозможное, но каким он был отцом?
– Его любили дети.
– Прекрасно. Тогда я его люблю.
– Тогда ты можешь не любить Пикассо, Чаплина, которые были не самыми лучшими отцами.
– Да, наверное.
– А как же те, у которых их не было. Например, Дали. У него не было потомства.
– Мне нравятся картины.
– Но он не познал отцовские чувства.
– Все равно, он же мог быть хорошим отцом. Только мы не знаем. А неизвестность – лучше истины.
– Вот как. Например, я не знаю, каким ты будешь. Ты стараешься, но его же пока нет, он еще не родился. Для меня это неизвестность.
Раньше мне казалось, что она меня знает, и верит. А тут выясняется, что пока это не случилось – ребенок не появился, она немного сомневается.
– А для меня более чем ясно, – сказал я.
– Просвети, – сказала она.
– У меня есть сослуживец. Костя. Хороший парень, но в нем есть одна закавыка – он все четко планирует. От мельчайших деталей до самых крупных. Он педантичен.от приготовления завтрака до выбора автомобиля. Когда он едет на работу, у него всегда звучит определенная мелодия. Он никогда не поедет в объезд, так не будет знать, что его ждет за поворотом. Он знает, сколько у него зубочисток в коробке и сколько пакетиков от чая осталось до зарплаты. Он ужасен, но…
– Он – душка, – перебила меня Эльф. – В нем есть что-то от наших родителей. Они настолько практичны, что не могут расслабиться.
Я продолжил.
– Так вот, он решил, что сперва, у него должная появится машина, потом – дом, и только третьим пунктом идет, как ты думаешь кто…
– Жена! – уверенно воскликнула Эльф.
– И нет!
– Любовница или подруга. Девушка легкого поведения, домработница или целый гарем? Не томи. Кто?
– Ребенок.
– Уф, – с облегчением вздохнула она, но тут же спросила, – А как же женщина?
– Меня тоже это смутило. Но он думает, что и без нее вполне можно обойтись.
– Он – гей?
– Нет, он просто считает, что женщины все усложняют.
– Ты тоже так думаешь? – настороженно спросила она.
– Нет, я так не думаю. У него так, у меня по-другому. Это нормально. Просто я решил, что мы должны сперва родить, а потом все остальное. Оно появится. И машина, и дом, и бунгало в Новой Зеландии.
– Я же не лампу Аладдина рожу, – смеялась она и уже точно не хотела спать.
– Нет, но он точно будет обладать какими-то свойствами, – говорил я. Меня осенила мысль – уже несколько дней, и только теперь я хотел поделиться с моей благоверной. – Он как Будда, прикоснувшись к которому все будет меняться – сухое – оживать, простое становится особенным.
– Ты пересидел в своей лаборатории, – от нее я этого не ожидал. Она должна была понять мой порыв.
– Может быть, но когда я подумаю, что этот маленький бог появится, и у него на голове будет некий нимб, который будем видеть только мы, потому что он создан для нас. Он не для кого-нибудь, а только…
– Завтра шестнадцатое, – сказала она.
– Уже сегодня, – произнес я и понял, как хочу спать.
– Правильно и я хочу в усадьбу, – немного с капризом в голосе произнесла Эльф. – Надеюсь, ты читал пункт одиннадцать.
– Да, конечно, – согласился я, ища глазами тот самый листок. – Э-э…парки, усадьбы и важные места. Что значит важные места? Где ты будешь чувствовать себя важно, важной или как?
– Не знаю, – мечтательно сказала она. – Там должно что-нибудь произойти невероятное. Например, мы можем проехаться на карете?
– Вероятно, но там же катаются только дети, – мне хотелось побыстрее закончить этот разговор – впереди был не самый ожидаемый день: работа и папа десятков студентов, которых уже начинаешь ненавидеть.
– Не только, – она что кокетничает? Время самое подходящее.
– Еще брачующиеся, – перечислял я, – еще…
– Ты очень догадлив, – оборвала она меня и стала напевать какую-то знакомую мелодию. Та-та-та, там-там-там, та-та-та…где я ее слышал?
Пес перестал смотреть новости. Шел боевик, и животное предпочло донимать меня. Но я же хотел спать, а тут мелодия, это список и еще пес, которому в отличие от меня не нужно было идти на работу.
– У меня Усан не кормлен, – говорю я. – Точнее кормлен вечером, но сейчас уже утро и…
– Тогда спокойного утра, – говорит она немного с грустью в голосе.
– Мне через час вставать, – пытаюсь оправдаться я, но тут же получаю ответ в виде:
– Тогда удачной дороги.
Я положил трубку и потом меня долго, в течение всего дня не покидало чувство, что она мне что-то хотела сказать. Я говорил с щенком, он меня внимательно слушал и даже делал умные глаза и наверняка бы подсказал, но он был только собакой. Говорящая собака – это мысль. Или таракан. Тоже хорошо. Я заболел – еще одна удачная мысль, чтобы не идти в царство сонных мух. «У меня насморк и мутит, я отлежусь». Лежу, смотрю на потолок и тормошу пса по загривку – хорошо. Так бегут часы – первый, второй, пошел третий и я спокоен.
Время три и она мне звонит. Странно…она дома. Я поднимаю трубку и слышу ее взволнованный голос.
Глава 11.1 Если ранее мы видели планету, ограничиваясь… то сейчас мы
совершим прыжок на другую сторону
Если ранее мы видели планету, ограничиваясь лишь домом-таможней и тремя героями, не считая о новоявленных – маленького существа с хвостиком и большого таракана, то сейчас мы совершим прыжок на другую сторону. Если там, где наши герои спят – сейчас ночь, то здесь, как можно догадаться – день и все обитатели этого места не спят.
Какая должна быть другая сторона планеты? Другая сторона – любопытно и в то же время немного боязно? Там может поджидать добродушный житель, который и накормит и расскажет множество интересных историй. Это в лучшем случае. В противном – вас съедят и косточки закопают как можно глубже. Так какой же должна быть…? Вы скажите – совершенно другой и будете правы.
Во-первых, на той стороне планеты было удобно (без предположения, на самом деле) – если на этой с неба летела всякая грязь, то тут все оставалось сухим и чистым. Ну, разве мог догадаться Фартучек, что пройдя какую-то тысячу миль, можно было обнаружить настоящий оазис? Прекрасный дом-дворец, занимающий несколько километров по площади и примыкающий к нему завод. Зеленый дворик, на котором росло множество цветов – от их яркости рябило в глазах. На них садились пчелы, и бабочки и казалось, что все это настоящее. На самом деле – цветы не были живыми и они не росли, а скорее механически воспроизводили все функции растений – открывались поутру, а к вечеру закрывались, шевелили листочками, имея один существенный недостаток – у них не было запаха. И бабочки садились, западая на радужный цвет, понимая через мгновение, что это обычная железяка, а не цветочек и проку от него никакого, разве что можно нос поцарапать и отравиться от масла, которое выделялось из растения.
Если приглядеться, то дом будет не простым особняком их кирпича или строительной пены. Он лишь тщательно замаскирован под дом, скорее это замок нового поколения, который создан благодаря металлическому оборудованию, скопившегося на этой «терпящей все» планеты. Стены – из самолетных и корабельных каркасов, балконы из холодильников, забор из сцепленных батарей и ворота – чугунные пласты неизвестного происхождения.
Завод был наполовину погружен в землю – он напоминал стоящих плашмя друг к другу несколько труб, из которых валил дым. Над трубами была установлена сетка, благодаря которой выходящий выхлоп стелился по земле, как на сцене с рок-звездами. Только без музыки – здесь стояла зловещая тишина. Только изредка слышался грохот –едва слышимый, далекий, но приводящий в содрогание планету. Этот звук вызывал бурную реакцию у местного населения. Можно было подумать, что они были сумасшедшими. Но не в этом дело. Начнем с того, что все, что падало на землю, собиралось и превращалось в … Про это очень хочется сказать, но сперва о тех, кого мы едва не приняли за умалишенных. А то они стоят в очереди, чтобы рассказать о себе. Если так, то, наверное, есть причина.
Долгого перечисления не будет, не ждите. Другая сторона – другие люди. Да что там, их всего двое. Первый – высокий плотный мужчина примерно под два метра, носящий очки. Вторым жителем планеты – была женщина в широченной юбке и длинной тростью. Они не слишком приятны на внешность. Он с бородавкой на носу и верхней губе. Она – с тонкими губами и сигаретой. Хочется отвернуться и поискать еще персонажей. Есть еще один – кошафей Брысь и таракан Дерзкий. Они мешаются под ногами и ничего хорошего из себя не представляют. Кошафей – облезлое создание с длинным хвостом грызет ржавые цветочки, а таракан любит путаться под ногами. Хотя и первый тоже не прочь покрутиться около своих хозяев.
Но вернемся к этой паре. Они не рок-звезды, не космонавты, не доки, вырезающие ложки и не архитекторы… хотя последнего в них больше всего остального. Здесь не слышится смех, и чаще недовольное фырканье – результат какого-то спора, витает в воздухе.
Хочется назвать их нехорошим словом, например – злодеи планетного масштаба. А что? Вполне годится для этих несимпатичных мордашек. Теперь припомним нежданных гостей, прилетевших сюда на ту сторону, где живут наши герои. Так вот, те торговцы, так или иначе, связаны с этими недругами. Скажу по секрету, что они настолько похожи и идентификация доходит до 99%-го сходства. А если быть совсем честным, то это они и есть. И прилетели они не с земли, а отсюда – взлетев, немного покружив в воздухе, и опустившись, наделав кучу вызывающих удивление спецэффектов. Эти мошенники только сделали вид, что их корабль пересек галактику за несколько световых лет. Эффект оказался удачным. Только зачем? Иначе никто ничего не купит? Сознание того, что к тебе спускается космический пришелец на своем летательном аппарате, вызывает восторг, нежели сосед по планете, прикативший к тебе на телеге. Только разве это одно побуждало их к действию?
Возникает еще один вопрос – чем же они промышляли? Во что же они перерабатывали? На пустыре, за ржавыми стенами заводского помещения стоял корабль. Тот самый, что прилетал к нашим героям. Рядом еще один и еще. Для чего им так много кораблей? Сейчас самое время узнать об этом.
Они производили корабли из всего того, что падало с земли и специально договаривались с Землей, которая присылала им материал для кораблей, которыми они удачно приторговывали. На них был спрос. Им так и хотелось, чтобы та часть планеты – была свалкой, а эта – полноценным заводом, производящим устройства.
И очень не любили, когда им мешали в этом. А этих вмешальцев было двое, и они препятствовали их совместному делу. Поэтому им приходилось действовать под прикрытием. Когда им нужна была информация, они перевоплощались в торговцев, как только они были на своей части планеты – они вели себя, как кошка с собакой или проще – как муж с женой.
– Ты заметил, что наши притихли, – сказала женщина и почесала обе бородавки одновременно. Те зашевелились, словно были недовольны этим вмешательством. – Я не слышала, как они включают свою катапульту. У меня от нее такая мигрень. Но сейчас они не включают, а мигрень у меня такая же, как и в другие дни, когда они…
Мужчина сидел в кресле, стоявшее во дворике. Кресло было сделано из двух стенок холодильника – сидение было взято у пилота упавшего самолета. Оно было мягким удобным. Перед креслом стояла скамейка для ног. По правую руку стоял столик с подносом и стаканом на ней. Из него торчала соломка. Женщина играла в крикет и пыталась загнать шар в лунку клюшкой, которая больше напоминала костыль. Делая замах, она громко вскрикивала – это был ритуал, помогающий ей загнать непослушный шар в дыру. У нее получалось одновременно – и говорить, и сконцентрироваться на шарике. Мужчина, в отличие от нее, придерживался другого мнения.
– Ты же знаешь, что я не очень люблю эти разговоры в такой момент. Я только что поел, – он вытянул ноги на скамейку, взял стакан с зеленой жидкостью, отпил, поморщился, – Это что такое? Я просил зеленый чай. А это что?
– Он же зеленый, разве ты не просил… – медленно говорила женщина. Она не отрывалась от шара, еще не забыв о последнем, за которым ушел Дерзкий и только потому он не мешался под ногами. За вторым ушел Брысь, и все еще не возвращался. Наверняка уснул по дороге. За ним это водилось.
– Я хотел зеленый чай, – настаивал мужчина, демонстрируя, что ему не нравится – отпил и сделал гримасу недовольства. – Попробуй.
Это слово совпало с криком, сопровождающийся ударом клюшки по мячу. Тот покатился и пролетел лунку на несколько сот метров. Женщина смотрела куда мог деться мяч и, не увидев объект, машинально схватила стакан, чтобы перевести дух и освежиться.
– Это что за гадость? – воскликнула она, выплевывая еще не успевшую проглотить жидкость. Мужчина уже встал. Он стал ходить взад-вперед, размахивать руками, с серьезным выражением лица, но движения были несинхронными – правая рука и левая двигались вверх одновременно, когда ноги – одна шествовала с высокоподнятым коленом, другая – едва отрывалась от земли.
– Я хочу, – громким и уверенным голосом говорил он, – чтобы после хорошего обеда, а сегодня был не самый лучший – напоминаю про рыбьи кости в супе, у меня стоял на столе зеленый чай. А это… это вода из болота. Зачерпнули и пей. Вот спасибо! – он остановился, тяжело вздохнул и махнув рукой, заявил: – Проси принести второе.
Это видно не понравилось женщине. Она встала в позу – свела руки на поясе, немного погодя ухмыльнулась, посмотрела по сторонам, не слышит ли кто и произнесла с широченной улыбкой:
– Хочешь второе? Может быть, тебе еще лысину твою соусом полить, чтобы прямо по щекам и в рот стекало? Хочешь?
– Нет, – расстроившись, сказал он и прошептал не для ее ушей, но она все равно услышала, – Не могла сегодня без всего этого, бородавка мохнатая.
Он думал, что эти слова остались только его мыслями и не более того, но вдруг почувствовал, что за спину что-то льется. Это был тот самый болотистый напиток.
– Тебе бы только есть, – сказала она, добавляя масло в огонь, точнее подливая этот неприятный «соус».
Он вскочил. Ему явно не понравилась эта выходка. Он выхватил у нее стакан и бросил о землю. Мужчина ожидал, что тот разобьется, но стакан упал на землю и остался целым. Женщина засмеялась. В свое оправдание он стал говорить, приглаживая свой большой живот:
– Без еды будет болеть животик. Я всегда соблюдаю диету. Меня так мама воспитала.
– Сейчас я твоя мама, папа, бабушка и вся семья, – сказала женщина и оттолкнула от себя стол. Тот покатился с большой скоростью и скрылся за углом. – Вот так! – потирала она руки.
– Ну, зачем ты так с ним? – воскликнул мужчина и прошептал умоляющим голосом, – Может быть, сперва поедим, у нас есть еще второе, а на второе обычно мясные шарики с картошкой, я так их люблю… вот их скушаем, а потом будем делать все, что ты хочешь. Например, сделаем очередную подлость. Хоть две, если захочешь. Тогда я смогу сделать и три, если ты захочешь четыре.
Это было замечательное предложение, но женщине это снова не понравилось (казалось, она не жаловала ничего из того, что он предлагал), села на него верхом, сдавила руками шею и прошипела:
– Слушай, сюда, мохнатый. Наша задача не набивать себе живот. Наша задача следить за рабочими силами. Время три пятнадцать, обеденный перерыв давно закончился, а ты здесь.
– Но я же не успел.
– Ничего, времени было предостаточно. Когда я выхожу в свою смену, меня уже без трех минут три можно заметить на вышке. Сегодня я отдыхаю, но черт, надо уезжать на другую сторону, чтобы ничего не видеть. А то только расстраиваешься из-за этого. А мне нельзя, у меня волосы от этого выпадают.
– А на бородавках растут …знаю.
– Хватит! Немедленно отправляйся на вышку и чтоб тебя не видела здесь до заката.
Вышка была вдалеке, и идти на нее не хотелось. Тем более без второго блюда. Картошка, наверное, остыла.
– Так они же ничего сами… им не нужно. Можно и продлить обед. Например, до четырех. Невозможно уложиться в час. Мне нужно все тщательно прожевать, проглотить, потом еще и еще. Нет, минимум два часа…
– А если что случится? – спросила женщина.
– Что может случиться? – уверенно сказал тот. – Они же ни черта не соображают. Вчера я столкнулся с одним, назвал его «хорьком», и еще показал ему, как хорьки ведут себя, – он стал ходить, переминаясь с ноги на ногу и издавать звуки, напоминающие, по его мнению представителей семейства куньих. – А тот ничего не ответил. Потом я ударил жирдяя … если бы мне кто отвесил такой подзатыльник, я бы точно не сдержался, но тот прошел мимо. Они же все…
Но мы-то уже знаем, что наша женская половина не воспринимала мужскую ни на йоту – она игнорировала его попытки занять главенствующую позицию. Это было бессмысленно.
– Когда произойдет, будет поздно, – сказала она и ткнула его длинным тонким пальцем, так что тот ойкнул и поспешил в сторону вышки.
Она встала на его место и произнесла:
– Власть – это так прекрасно. Но власть – хрупкая субстанция и она так нуждается в подпитке.
Маленький, но очень твердый болт из ее худощавой ладони полетел в нужном направлении и попал в самую мягкую точку на теле.
– В че-е-о-ом? – закричал от боли слабый, терпящий эти унижения, мужчина. Была причина терпеть – за углом был запасной ход на кухню. Можно было по дороге на вышку, успеть перекусить – съесть пару-тройку картофелин и запить все это киселем с вишневыми ягодками на дне.
– В тебе, мой верный оруженосец, – сказала она и схватилась за клюшку и, недолго думая, отправила еще один шар мимо лузы. Мужчина кивнул, вопрошая «я схожу?», на что получил согласие. И радуясь, что идет к заветной цели, говорил:
– Я тоже люблю власть. Только не лучше ли для того, чтобы пойти на разведку, не придумывать таких номеров. Во-первых, это дорого и очень трудно. Мы для того, чтобы взлететь, потратили все свои запасы горючего. Здесь его нет и очень трудно добывать. Приходится делать суррогат, от которого больше дыма, нежели эффект.
И он почти скрылся за поворотом, как она сказала:
– Те, кто хочет править, не могут прятаться и приходить ночью, как мыши или тараканы, которых я ненавижу… кроме моего Дерзунчика. Он еще не вернулся?
Мужчина не ответил – он уже был далеко, на подступи к вкусному картофелю с мясными шариками. Женщина только вздохнула – ей надоело бороться с ним. Тем более, он был прав – все рабочие, про которых он говорил, действительно были зомбированы и вряд ли могли устроить побег или взбунтоваться. Была маленькая вероятность того, но она была слишком мала, чтобы беспокоиться и смотреть в оба глаза без перерыва за процессом, который шел в цехах. А там все гремело, фырчало, народ стучал, носил, соединял и проверял на прочность. Среди мириад разнообразнейших звуков нельзя было уловить ни единого слова. Все делалось тихо по четко-слаженной схеме – один взял кусок железа, передал другому, тот принял и в руки следующему, тот присоединил этот кусок к другому, четвертый подкрутил гайки и процесс повторяется.
Из-за угла, куда только что завернул мужчина, вышел Дерзкий. Он шел и периодически падал – мешал самому себе. Мячик он не нашел, и поэтому шел немного заторможенный. Таракан и его хозяйка не понимали друг друга, но если бы все было по-другому, то мог получиться примерно такой разговор:
– Что на заводе? – спросила женщина.
– Все под контролем, – ответил таракан. – Но они мне так не нравятся. Когда можно будет их покусать. Когда? Когда?
– Снова ты вертишься под ногами, – воскликнула женщина. – И почему не принес мой мяч?
– Они все работают и все это очень скучно…а мне так хочется их покусать, чтобы один дернулся и другой тоже отреагировал как-нибудь весело. Ну, пожалуйста. Я чуть-чуть.
Это не понравилось «хозяйке» и она отпихнула от себя назойливое насекомое размером с собачку и прошипела:
– Никаких чуть-чуть.
Последнее она действительно сделала – отпихнула от себя таракана и даже плюнула в его сторону. Но самого диалога не было, разве что для нас он был. К чему обязательны слова – они подразумеваются в этом безмолвии.
Возникает вопрос, не правда ли? Что за существа, работающие на заводе. Почему они зомбированы и для чего эти самые ракеты? Столько вопросов – одним ответом не обойдешься.
Начнем с того, что жители этой планеты вовсе не покинули ее, а стали работать, предварительно попав под влияние двух неприятнейших субъектов. Они работали двенадцать часов, шли спать и даже не догадывались, что ими кто-то манипулирует. Они не разговаривали, не думали, ели машинально, то есть совершали действия один в один, как все остальные.
Это было страшно. Если бы наши герои хоть немного понимали, что происходит на этой земле, по которой ходил прапрадед и даже тот не знал… хотя кто знает дневник был упущен и вряд ли его можно было найти. Но то, что происходило с населением, которое, по мнению Фартучка, Тряпки улетели и сейчас находятся в полном достатке, было ужасно.
Неожиданно появился кошафей Брысь. Он всегда появлялся неожиданно и сейчас, на удивление не грыз какой-нибудь гладиолус из меди, но держал в зубах что-то металлическое. Это был мяч.
– Моя киса, – воскликнула от радости женщина.
–Подлиза, – проурчал Дерзкий.
Кот подошел ближе, положил мяч у ног хозяйки и замурлыкал.
– Ну, погоди у меня, – выдал таракан и уполз в сторону завода, где он пусть вряд ли покусает, но с удовольствием будет мешаться под ногами у рабочих.
Глава 12. Ее голос дрожал, но продолжал говорить
Ее голос дрожал, но продолжал говорить:
– Ничего не получится. Мне опять плохо, – трубка с грохотом стукалась о дверь, и в следующий момент она уже бежала в ванную комнату, оставляя меня слушать отдаленные звуки в ванной. Я ждал ее несколько минут, она возвращалась и только начинала говорить слабым голосом, как трубка опять летела вниз с грохотом, и я снова оставался в неведении некоторое время.
– Я-то думал, – неслось в голове, не желая высказывать все свои мысли, которые были последовательны после сочетания звонка с ее номером. Теперь можно вздохнуть спокойно – ничего страшного. Об этом пишут книжки, говорят задорные дикторы по телевизору и судачат встревоженные родители – «беременность – не болезнь» и еще делают акцент на частице «не». Пока с трудом верится в это. Что не болезнь, вполне вероятно, но тогда, как можно назвать состояние, которое выглядит даже по телефону, как острая инфекция, отравление и ОРЗ вместе взятые? Безумие, но под каким номером стоит эта болезнь в справочнике о беременности.
Токсикоз – это нормально. Чтобы это понять, мне нужно было выпить воды, проделать тайское дыхательное упражнение с выдохом через раз и понять, что то рокочущее существо, издающее кошмарные звуки по телефону – моя любимая Э. Она была не в себе, и это не потому, что она была какой-то особенной – ее случай был редким и нуждался в тщательном исследовании в присутствии коллегии врачей. Ничего нельзя было сделать, кроме того, чтобы ждать и есть огурцы, смотреть на то, что вызывает неприятие, а таких объектов становилось все больше с каждым днем. Вчера – это майонез в салате, сегодня яблочный джем, завтра – суп-пюре. Долго мы не могли говорить – телефон сегодня стал козлом отпущения – ему досталось, и я решил не продолжать этот скучно-бесполезный сериал, а решил пойти к ней.
Меня встретила Роза Марковна – у нее было испуганное лицо, в руках ведро мусора.
– Вынеси, – сказала она, сунула в руки это синее «туловище» с черной ручкой и побежала в комнату, где творилось что-то необычное.
– Что с ней? – спросил я, держа в руках то, что, по моему мнению, вышло в результате злосчастного токсикоза. Поэтому я не стал выносить ведро, поставил его на лестничной площадке, забежал в квартиру и остановился в проеме ее комнаты, едва переводя дух.
– Куда? – воскликнула Роза Марковна, – Обувь, ведро, одежда.
Но я уже не слышал. Я взирал на картину – в центре комнаты, на полу растянулась моя половина. Она лежала на полу, как кошка, переворачиваясь с одного бока на другой, словно с ней не играли уже долгое время и она старается всячески обратить на себя внимание.
– Как дела? – спросил я. Она бросила на меня такой суровый взгляд, что я тут же отвел свой и спросил у женщины, которая смотрела на меня и вся ее поза и нервная дрожь головы говорила о том, что все дело во мне – я виноват. Как будто это была не моя Эльф, а стиральная машинка, которая сломал я, постирав вместе с джинсами корабельный компас и три десятка гвоздей. Мол, сломал, теперь – чини.
– Я тут принес…, – начал я и стал доставать из пакета содержимое – маринованные огурчики, клубнику, замороженные овощи. Я не знал на чем остановиться и даже посоветовался с продавщицей, которая плохо знала русский. Почему-то мне показалось, что она мне посоветует не то, что подороже, а то, что нужно. Заметно, что это на нее произвело впечатление – «кошечка» перестала вести себя, как ленивый зверек, а поднялась с пола и стала похожа на цыганку – ее волосы смотрели в разные стороны и одежда, спортивный костюм «Пума» был немного примят, и, что важно, взгляд был отстранен, но в то же время ее глаза смотрели в мои.
– Ананасы, – прошептала она.
– Какие ананасы? – спросила Роза Марковна.
– В банке, консервированные…
– Я не купил ананасы, но есть клубника и огурцы, – говорил я, походя на коммивояжера, пришедшего продать свой товар любой ценой.
– Может быть, ты будешь ово… – начала ее мама, но не успела договорить, последовал крик:
– Нет, я хочу ананасы. Ананасы! – повторила она. Пришлось зажимать уши. На меня смотрела ее мать и все мы ждали – то ли она согласиться на имеющийся ассортимент, либо я переступлю через свое я и схожу. Их взяла. По дороге мне преследовали черные коты, крысы из подворотни и ребенок, который назвал меня супермэном, проведя брезгливую черту под «мэном». Да, я не сказал, я случайно пнул оставленное ведро и создал в подъезде кавардак на глазах у пожилых соседей.
– Молодежь, – сокрушенно сказала женщина, а мужчина добавил, – то же самое в голове.
Я не соглашался, я просто бежал – мне нужно было купить ананасы. Если бы я знал, что за этим последует. Но я летел вниз по лестнице, и мне было хорошо, что я делаю приятное и меня не заботило, что в кармане было недостаточно денег. Пришлось впервые украсть банку. Мне показалось, что причина была веской и украсть ананасы, чтобы угодить женщине, которая скоро явит чудо намного значимее чем украсть то же самое, например, из-за голода или прихоти. Хотя паранойя на этой почве меня преследовала до самого дома – за мной гнались, следили. Полиция, учителя, психологи и пожилые соседи, которым я должен одну уборку в подъезде.
Эльф с таким удовольствием уплетала магазинный продукт и смотрела на меня как-то особенно – ее прежний взгляд, радужный и веселый, от которого хотелось свернуть горы, если, только не навредив никому живущему под этой самой горой. Он был прежним, и она возвращалась в свою шкурку-дом. Словно для того, чтобы стать прежней ей нужно было съесть это. Как топливо, довольно дорогое, но мне на этот раз доставшееся совершенно бесплатно.
Эльф сидела на кровати и смотрела на дверь, на которой висел календарь с разноцветными пометками. Нетрудно было догадаться, что эти кружки, галочки так или иначе связаны со сроками. Но я решил выдать свою версию:
– Я в пять лет тоже рисовал на обоях, маминых фотографиях и особенно в календарях. Когда мне не хотелось, чтобы наступал понедельник, я зачеркивал его черным фломастером, и он для меня просто не существовал. За воскресением наступал вторник, а за ним могла последовать даже суббота. Пусть мама и не была в восторге, но зато, в каком восторге был я!
Она так серьезно посмотрела на меня, словно я сказал что-то запретное, подошла к календарю, сняла его и положила на кровать.
– Зеленый – дни, когда мне нужно к Белоснежке, – так она называла врачей, – синий я должна принимать витамины, ну а красный – серьезные изменения со мной.
Я знал, что она сердится и позволил говорить эти странные вещи (особенно, по последнее я не понял), которые у меня вызывали скорее смех, чем серьезное слушание. Поэтому я улыбался и она, конечно, заметила это. Тут же отложила подвесной атрибут напоминания и посмотрела на меня.
– Может быть, ты будешь вести его вместе со мной? – спросила она. Эльф не злилась на меня, что я улыбался, она, напротив, была очень ласковой. Спасибо украденному ананасу. Но это предложение вызвало во мне…что-что – удивление, прежде всего, или даже оторопь.
– Я? Нет, я не думаю. У тебя это лучше получиться. Тем более я больше фантазирую, поэтому может получиться необъективно, а тут больше нужна реальная сторона…
Я, конечно, пытался отмазаться, и мне почти удалось, но так считал видимо только я.
– Мне будет приятно, – сказала она, – если ты будешь наблюдать за мной. Как лечащий врач. Я прочитала сегодня о том, что треть женщин в мире рожают без врачей. Я как подумаю, что какая-то чужая тетя, а то и дядя будет заглядывать мне туда и смотреть на мои муки. Пусть лучше свой человек терпит это. Так будет правильнее. Ему не так стыдно.
У меня было дежа вю. Это уже происходило – мы так же сидели: она на кровати, я присев на подоконник в сантиметре от «Будды» и она говорила о том, что не хочет никаких врачей. Тогда она болела гриппом. Сейчас – другой диагноз. Не смотря на то, что она исправно их посещала и даже звонила мне перед этим, чтобы я сопроводил ее туда. Мне казалось, что было бы достаточно одной Розы Марковны, но после посещения врача следовал тур-де-Шоп.
– Чему ты удивляешься? – говорила ее мать. – Доктор только что прописал…
Мы шли в супермаркет, брал тележку, и катили ее, пока не заполнится тем, что прописал доктор. Дома у них я был похож на ребенка в детском лагере, который ждет обед, глядя на часы. Пока они выгружали на стол, пока сортировали, пока думали и спорили, что будет подано на стол, я глотал слюни. «Ребенок» ждал и смотрел в другие окна, думая о том, что там, наверняка на плите дымится плов и вкусные котлеты. Но ожидания оправдывались – украинский борщ и треска были превосходны и непременно содержали в себе вещества, позволяющие забыть нетерпение и глупые мысли о другой жизни.
И теперь – совместная аппликация. Блин. Что будет дальше? Макраме? Вязанные пинетки и изобретение люльки? Мне бы не хотелось превращаться в ее копию. Но она хочет. Да мало ли. Я уважаю ее состояние, и буду терпеть некоторые выходки на примере «достань мне луну днем или солнце ночью», но становиться на ее место со спазмами в животе и голове я не намерен.
– Тот врач, что меня принимает, мне не очень нравится, – продолжала она, к моему разочарованию. – У него ужасный дефект – вместо «г», он говорит «кх», «м» звучит, как «ме». Например «мягкий» он произносит «мекхий». Фу.
– Не слушай, – попытался я.
– А кто мне говорил про красивые картинки, лица, окружающие нас. Разве голос не должен быть приятен. Или достаточно симпатичного личика, но голос может быть отвратным и при разговоре с запахом лука изо рта?
Хорошо (как бы грубо это не звучало), что наступил очередной приступ голода, и она захотела (ну, слава Коляде, угодил) огурцы. Это после ананасов-то, но мои покупки сейчас были козырными картами в нашем диспуте. Когда надеешься на врачей, сразу спокойно, а брать на себя ответственность, и по возможности проходить акушерские курсы – нонсенс. Хорошо… и правда хорошо, что этот вечер был отдан на растерзание продуктов и то, что ей было нехорошо еще утром она, наверняка, забыла, хотя в момент поедания пятого огурчика из банки, она замирала, словно оценивала происходящее со сторону и продолжала с еще большим энтузиазмом. Мне оставалось смотреть то на нее, то в окно (на другие окна или еще выше, например, небо или космос), заделывая дыру во времени. В двенадцать я все равно должен был идти. Метро не стало бы ждать, пока Эльф с толком без расстановки ест последний из банки. Без одной минуты. Мне пора. Извини.
Я шел к станции и не понимал, почему я сегодня не получил того, что, например, было вчера. Я выходил окрыленный, сегодня – подавлен. Было несколько причин. Одна из которых – планируешь одно, выходит нечто другое. Прогулка в усадьбе обернулась натюрмортом с звуковыми эффектами. В поезде напротив меня сидел мужчина и теребил пуговицу на куртке. Через пару станций она отвалилась. Я так внимательно наблюдал за этим процессом, что почувствовал себя маленькой пластмассовой застежкой с двумя дырками посередине, которая отрываясь, катится по вагону, минуя ноги, норовящие наступить на нее, но действуя не так, как подсказывает дырявое сознание, а по случайной траектории.
– Закрой глаза и представь, как мы входим в это дивное место, – говорил я на другой день. Мне хотелось, чтобы она не имея возможности пойти куда-нибудь, могла почувствовать то же самое здесь. – Сегодня прекрасная погода, немного ветер, – я немного поддувал журналом «Вокруг света», – чувствуешь какие ароматы в воздухе – это осень дарит нам свой парфюм, – достаточно было заранее приготовить сухой лист, например, кленовый и пошуршать им под самым ухом, а лучше несколько, чтобы она могла пройти по ним, как по тропинке, ведущей к…, – к дворцу ведет дорога, здравствуйте, девушка, продающая каштаны. Возьмем пакетик? – хорошо, что Эльф закрутила головой, а то я бы не выкрутился. – А где же дворец? Столько туристов! Итальянцы ходят парами – пришли сюда, чтобы уединится, французы – тоже не прочь, но они предпочитают это делать либо рано утром, либо ночью при свете луны. Сейчас лучше – посмотреть экспозицию. Русские дамы выше мужчин, нам завидуют…
– Нет – высоким каблукам, – добавила она, – как они ходят? Это же так неудобно. Раньше так точно не…
Она никогда их не носила, но сейчас ее раздражали даже те, кто был на платформе, шпильках, на высоте, которая обязывала красота.
– Около голландского домика – итальянцы, а у итальянского – голландцы. Примыкаем к первым – они не настроены исследовать разную архитектуру времен и народов – у них горящие глаза и расстегнутые штаны, – я провел рукою по ее щеке и моя Эльф вздрогнула, но не открыла глаза. – Зато вторые – хотя знать даже больше, чем это возможно. У них жажда знаний, – прошептал я около самого уха и неожиданно сменил голос, чтобы имитировать французский диалект: – Этот дворец благоухает. На нем столько же цветов, сколько и на твоем платье дорогая. В него хочется войти, как гость графа и выпить бургундского. Ты со мной?
Моя половина включилась в игру и в знак подтверждения коснулась моей руки. Ее ладонь была обжигающей.
– Только я не вижу дворец, – продолжил я. – Не подскажите как пройти ко дворцу? Тоже ищите. Спасибо, вы не знаете…ах, вы иностранец. Никто не знает. У них дворец спрятался в кустах. Но мы обязательно найдем его, – мы шли по комнате, с закрытыми глазами по усадьбе, как какие-то безбилетники или невидимки, шуршали листьями, я же продолжал рисовать образы, которые складывались в картинку: – Дети резвятся на поляне. Их не интересует этот архитектурный ансамбль, им нравиться, что осенью трава такая же зеленая, точно летом. Девочки похожие на мальчиков, мальчики…как мальчики. На них смотрят совершенно бледные люди. Они не увидели медведя в кустах, они – из гипса. Статуэтки мужчин, женщин с обнаженной грудью, тут могла быть и твоя скульптура, если бы ты жила в то далекое от нас время, – тут я почувствовал, что она берет меня за руку, приподнимает и кладет себе на …грудь.
Что за…? Нет, все нормально. Ничего нового для нас. Мы уже взрослые и то, что она проявила инициативу тоже вполне очевидно. В ней больше смелости, знаем. Все вроде обычно. Но что-то не так и я догадываюсь, но разве такое возможно? И не подозревал. У нее что-то не то с…
– Что с твоей…? – не выдержал я.
– А что с ней? – спросила Эльф, открыв глаза.
– Это же не твоя…– запинался я. – у тебя не такого размера, это не твоя…
– Мать моя, а чья же? – удивилась она.
– Она же у тебя не то, что больше, тут такое … что может разве присниться.
Я, может быть, и перегибал палку, но то, что происходило с ней, напоминало фантастику. И как я мог не заметить сразу – конечно, она носила широкую кофту, за которой могла спрятаться тыква, да и я не думал об этом последнее время.
– Все уходи, – сказала Эльф и стала выталкивать меня из комнаты.
– Но что с ними? – продолжал спрашивать я, не понимая, что ее это может ранить. Насколько больно, трудно предположить, одно знаю – она остро воспринимала это. – Они же, как шары для боулинга. Теперь они не помещаются в ладонь. Они не для моих рук. Я же не могу отращивать руки. Мне сложнее…
– Это нормально, – кричала она, отворачиваясь.
– Вот это ты называешь нормально? – говорил я, показывая на себе и тут же сплевывал.
– Пошел вон! – так завершился наш день. Я убежал от бюста, от ее шикарного бюста. Другой скажет, вот дурак. Но я действительно испугался того, что она мутирует. Что в ее организме чужой.
По дороге домой я зашел в видеопрокат и взял фильм. Это был «Чужой». Он тоже сидел внутри и взял верх над ней. Не может этот малыш стать сильнее. Если сейчас в первый месяц, с ней такие перемены, то, что будет потом.
Произошли перемены не только с ней. Со мной тоже. Я стал писать. Не знаю, что из этого получится. Пока что у меня есть два персонажа, появляется третий, а потом и четвертый. Да, еще есть пятый.
На выходные мы с ней отправились в усадьбу. Тогда я уже остыл. На это мне понадобилось три дня и три ночи. За это время я выпил ящик пива и стал поклонником керлинга. Днем ничего не происходило – работа и скучные вечера, ночью снился один и тот же сон:
Мы сидим в центре усадьбы Кусково, и играем вместе с детьми. Мы не взрослые, мы тоже маленькие, моя Эльф – пятилетняя кроха, я тоже, но мой рост делает меня взрослее. Она перебирает цветную коробку, которую я заметил у нее тогда под кроватью, не зная, что в ней, я – с интересом наблюдаю за ней. Мне хочется включиться в игру. Я смотрю по сторонам и вижу, что все дети по парам – они напоминают влюбленных, которые заняты исключительно друг другом. Эльф открывает коробку такими маленькими пухленькими ручками и достает оттуда молоток и второй рукой пытается что-то найти. Вот что у нее было в том ящичке – инструменты. Она достает гвоздь и начинает вбивать его в землю. Приглядевшись, я заметил, что таким образом он приколачивает себя
– Зачем? – спрашиваю я.
– Мне здесь нравится, – говорит она и принимается за второй.
– А что еще есть в твоей коробочке? – меня интересует, я тянусь. Она пожимает плечами.
– Не знаю, – говорит она и достает оттуда плоскогубцы, отвертку, маленький топорик. А детского нет? Я еще сомневался, но она продолжала выкладывать на землю гвоздодер, ножницы и рулетку – отнюдь не игрушки. Я посмотрел по сторонам и увидел, что у других много разного – резиновые слоники, оловянные солдатики. Но они не играют с ними.
– Давай мы наполним эту коробку, – предложил я.
– Она итак заполнена, – сказала моя спутница во сне.
– Не этим, – ответил я. – Другим. Не таким взрослым, как все это.
– Но разве можно сейчас? – прошептала она. – Мы же во сне…тут все ненастоящее. И ты, и я, и эта коробка.
– Неправда! – воскликнул я и внес первый предмет
– Что это? – спросила она
– Мячик.
– Откуда?
– У меня была собака. По имени Грызла. Она была очень трусливой. Она этот мячик боялась, считала, что он живой.
Эльф взяла в руки мяч и стала вертеть его, рассматривая так внимательно, не пробуя подбросить его или кинуть, чтобы проверить его возможности. Она изучала его, как мороженое с шоколадной крошкой, которое становилось вкуснее, если его предварительно изучишь.
– Инжир, – наконец, произнесла она, – он так напоминает инжир.
Я проснулся на утро и позвал ее в усадьбу. Просто, я боюсь сойти с ума. Со мной был пакетик инжира, и она бурно отреагировала на его появление в моем кармане.
Глава 12.1 И работа закипела. С перерывами на обед, ужин, ночью и днем.
И работа закипела. С перерывами на обед, ужин, ночью и днем. К вечеру третьего дня дом был построен. Он, конечно, отличался от прежней постройки. Если прежняя сторожка наших героев – грубо склеенный картон, то этот дом скорее напоминал замок. Тем более он был сделан из камней с добавлением глины. Вы не ослышались, именно камень и глина. Хотя, конечно, можно было сделать дом из металла – его в достаточном количестве лежало в округе, но прежде всего малыш хотел сделать экологически чистый дом, то есть все, что входило в его состав должно принадлежать земле или его элементам. И пусть на противоположной стороне земля рождала алюминиевые розы и гладиолусы с ароматом машинного масла, то здесь это было исключено. Малыш был на редкость избирателен. Не зря он выбрал эту планету, наших героев (не тех, что только и делают, что едят и властвуют, а именно этих – добрых и терпеливых), место из тысячи возможных (около источника) и дом его тоже будет необыкновенным. А построить сооружение из крыльев самолета, холодильников и бамперов автомобилей – все равно, что возвести дом из бомб. То, что могло уничтожить – не может оберегать их сейчас. На другой стороне планеты думали иначе, но они и разительно отличались друг от друга.
Гуллиэльф был неподражаем. Он не только руководил процессом, но и воздвигал на первый взгляд неподъемные камни, поднимал один за другим, склеивал, скреплял и в нужных местах заливал глиняным раствором. Он был не только архитектором, у которого одни идеи и размеры, но и строителем в полном смысле этого слова – не хватало каски и командирского голоса. Зато у него был черный комбинезон – за последнее время он немного подрос и стал походить на них – появились руки и пальцы на них, ноги и родинки в двух местах. Вместе с ними появилось смущение, которое нужно было чем-то прикрыть. В этом ему помог Фартучек, который недолго думая отрезал от своей курточки небольшой кусок и через пятнадцать минут костюм был готов.
Наши друзья тоже не сидели без дела. Пока пришелец возился с крышей, Тряпка проверял надежность уже возведенных стен, лестниц, Фартучек красил стены, посвящая пришельца в их планетные разговоры. Тряпка уже рассказал анекдот о космической козе, которая забрела на другую планету и поела там всю траву, в результате чего заговорила на незнакомом диалекте. Эта история очень понравилась Тряпке. Пришелец был так высоко, что их не слышал. Грызла примостился около лестницы, на которой стоял старик, и животному изредка капала краска то на нос, то на шерсть и он ее периодически слизывал и тут же высовывал язык, понимая, что это несъедобно. Тряпка был внутри и стучал по внутренней стенке дома. Потом они поменялись (старику надо было передохнуть) – на лестнице был парень, а старик стучал по стенке, рассказывая свою историю. На этот раз анекдот был посвящен тараканам.
– Однажды таракан решил поговорить с людьми. Ему надоело, что его гоняют все, кому не попадя – только он увидит крошку хлеба и побежит к ней, как пушистый монстр опережает его и прогоняет. Безобразие! Но ему-то крошка не так уж и нужна – он делал это так, от скуки. Вот, зараза! А ребенок за что его так? Бегал за ним с водным пистолетом, а бородатый мужчина с тапочкой. Не для того, разумеется, чтобы с ним познакомится и пригласить на обед. Не буду говорить, это и так ясно. И вот он выходит, когда вся семья собралась ужинать. Набрался храбрости, подкрутил усы, почистил зубы и вылез из-за шкафа. За столом были все, кроме одной кошки, которая находилась около своей миски и была занята поеданием рыбьей головы. На столе стояла супница, тарелки для супа, ложки и хлебница с черным хлебом. Наш герой решил предстать перед всеми (как иначе?), забравшись на крышку супницы – там его точно все увидят. Он умудрился забраться по объемной посудине, а ее стенки были настолько горячими, что это получилось только на третьей попытке после хорошего прогрева, да и то не так, как он хотел. Дело в том, что все домочадцы уже собрались, и женщина собиралась наливать суп, но наш тараканчик не знал об этом, что она уберет крышку, и наш маленький друг угодил не на хороший подиум для своего спича, а в куриный суп с лапшой, наевшись его в последний раз в жизни.
Тряпке понравилась эта история, он вообразил, как это могло получиться, но не торопился смеяться, через секунду после того, как Фартучек закончил, подошел работник с грязными лапами. Он застыл на месте. Его усы шевелились, и были похожи на длинные щупальца. Еще мгновение и он смахнет Тряпку, просунет свою лапу в отверстие в стене и достанет старика, чтобы проучить его. Но эта история обернулась по-другому. Усан принес очередную порцию камней, скинул ее и ушел восвояси. Ему, конечно, не понравилось эта история, но больше всего – то, что об этом говорит Фартучек – казалось, взрослый и добрый человек. Зато Грызла среагировал на этот приход очень бурно – он дернулся и, естественно, смахнул лестницу, предоставив возможность парню вспомнить, что такое свободное падение. Пес оказался где-то в животе дома, а старик выбежал на улицу, чтобы узнать причину крика «ай».
Фартучек не хотел обижать таракана. Но зачем было ему рассказывать эту историю? Тут дело не в том, что старик немного опасался Усана из-за его размеров или то, что он немного был не в себе (возраст как-никак), все намного проще – он хотел сохранить традицию, которая когда-то существовала между жителями этой планеты.
– Вы меня не любите, – сказал таракан, когда все устроили небольшой перерыв. Его лапы были в земле, и он чистил их одна об другую. Тряпка успел сходить за водой. Малыш не встревал, он слишком был озабочен постройкой. Поэтому сделав глоток, он тут же вернулся к строительству. Но разговор на этом не закончился.
– Вовсе нет, – сказал старик. Он даже прикоснулся к голове Усана в тот самый момент, когда тот склонил ее, чтобы счистить попавшую на усики землю. Насекомое вздрогнуло, не понимая этот жест. – Просто мы привыкли так жить – рассказывать истории друг о друге. Они могут быть выдуманные или правдивые. Какие угодно. Но сейчас так получается, что из жителей только ты, да я, да мы с тобой. Помнится, что наших историй насчитывалось за тысячу, и возникали все новые и новые. Вот только не хочется говорить о предателях. Они не достойны наших сказаний. Поэтому мы на пороге новых историй, про совершенно новых жителей, которая, мы надеемся, будет заселена под завязку.
Усан смотрел на старика и не двигался. У Тряпки возникла очередная паранойя – сейчас Усан схватит сперва Фартучка, покрутит его в воздухе и отправит в свободный полет, а его просто подтолкнет своей крепкой лапой, как футбольный мяч. Но ничего из этого конечно не произошло, кроме того, что таракан заговорил еще более обиженным голосом:
– Это большая честь быть героем этих историй? Значит, его любят и принимают за своего?
Он не такой уж и глупый. Страшный – да. Но если он его разум будет преобладать, то про его внешность можно забыть. Фартучек довольный кивнул, и Тряпка последовал за ним. В этот момент малыш отбивал какой-то ритм большой кувалдой. Всем он понравился – это предзнаменование того, что все скоро будет построено, и они прекрасно заживут в новом доме.
– Но он же погиб, – сказал Усан.
– Кто? – спросили наши герои одновременно. Они уже и забыли, о чем говорили – эта мелодия их настроила на новую положительную волну. У таракана видимо не было слуха.
– Таракан же. Ну, тот, что утонул в супе.
– А, тот самый, – вспомнил старик. – Со скрученными усами. Да это неважно, что с ним может произойти.
Мелодия на крыше продолжала стучать, и наши друзья хотели было вернуться к своим обязанностям – еще совсем немного и ночь покажется не такой холодной, и спина не будет болеть от твердой земли, да и вероятность того, что проснешься живым, без утюга на месте головы намного больше.
– А нельзя придумывать истории с хорошим концом? – продолжил Усан. Он не хотел переключаться на новую волну (эта частота его зацепила). – Чтобы я договорился с людьми и меня кормили каждый день, а я катался на кошафее? Или хотя бы, чтобы суп не был таким горячим? А может быть мне упасть на куриную ножку, торчащую из супа? Тогда я смогу спокойно вылезти и поговорить с семейством.
– Тогда история потеряет свою прелесть, – попытался объяснить Тряпка.
– И обязательно нужно, чтобы я погибал?
– Не обязательно, – попытку объяснить все взял на себя Тряпка. Не он рассказал историю, поэтому был незаинтересованной стороной. – Можно тебя заморозить, – таракан приподнял лапы от испуга, – Положить в холодильник. Вместе с мясной нарезкой – у тебя нога застряла между тарелками. И ты оказался в царстве холода. Там лежат твои собратья – муха, застрявшая в холодце и блоха, прыгнувшая не в ту сторону.
На Усана было страшно смотреть – не потому, что он большой и вызывает ужас, он дрожал и отбивал свой ритм на камнях, которые он приволок. На крыше продолжался веселый ритм завершения работы. Таракан посмотрел наверх, вызвав у Тряпки очередную порцию паранойи – он заберется на дом и прыгнет на них – вот это будет история. Тогда поздно будет что-либо объяснять. Мелодия подошла к концу, малыш спрыгнул с крыши, закрывая все пыльной завесой, которая держалась во время всего строительства, мешая увидеть все в целом, и пошел к роднику, чтобы смыть грязь.
Введение в новый жанр для Усана обернулось тем, что он рассказал нам свою историю.
– Жили-были двое на одной планете. Прилетел к ним летающий таракан размером с корабль и попросил их приютить их в своем доме. Когда они его пустили, он их раздавил. Правда, смешно?
Придется, наверное, как-то по-другому объяснять, – думал Тряпка. Грызла залаял и эхо из пространства дома поразило их своим разноголосием. Фартучек понял, что пора готовить.
Помимо помощи в постройке дома, старик, к тому же, готовил все завтраки, обеды и ужины, то есть его занятость была оправдана и Усан терпеливо принял эту историю, понимая, что если он откажется, его пятикратную порцию отдадут Грызле, который был пусть и значительно меньше, но не менее прожорливее его.
Не смотря на эти сложности, строительство было закончено. И перерезать ленточку было возложено на главного человека этой планеты – не того, кто строил, а того, кто принял гостя на эту планету-дом таким, какой он есть. Фартучка, конечно же.
Ножниц под рукой не оказалось, но здесь не нужны были ножницы – для того, чтобы картинка стала более отчетливой, достаточно было полить из шланга, чтобы пыль осела. И вот уже шланг подведен, направлен в сторону строения, над которым стойкие клубы пыли. Но перед тем как провести эту церемонию, ответственный взял слово.
– Мне трудно говорить, – начал Фартучек, – да и не умею я это делать, разве что скажу одно – спасибо. Но спасибо на нашей планете когда-то звучало по-другому. Тряпка, помоги!
Паренек нехотя подошел, словно знал, что предстоит нелегкая задача.
– И взяли…
Это бы ритуал – он заключался в обычном подбрасывании героя положения в воздух.
– Да здравствует, пришельцы! – закричал Усан. – Слава молодежи! Пусть всегда будет так, как сейчас.
Его реакция была очевидной – он продолжал перемалывать истории, но так как ранее не читал ничего, так как всего-навсего не умел читать, а только слушал разговоры жителей, с которыми приходилось сталкиваться.
Наконец, героя отпустили, и вода была пущена на большое облако. Грызла нарезал круги и заливался лаем, Усан весь сжался и стал раз в два меньше, остальные терпеливо наслаждались – этот дождь был теплым, это был ливень радости, несущий крышу над головой, даривший им то, что они не знали, точнее некоторые, но и те, кто знал, уже забыли многое из того, что когда-то было. Постепенно вырисовывалась картинка, и все замерли, ожидая увидеть… да какая разница. Они были слишком уверены, чтобы сомневаться хоть на немного. Поэтому когда они увидели то, что они увидели… зажмурили глаза, чтобы проверить, а не показалось ли им это. Потом снова зажмурили и снова… но первоначальная картинка была правдивой.
Это было хорошо? Очень хорошо? Или… Дело в том, что к некоторым построенным деталям, наших героев не подпускали и многое из того, что было сделано они видели впервые.
– Надеюсь, вам понравится, – приговаривал Гуллиэльф. – Почти в этом не сомневаюсь.
«Ленточка» была «перерезана», покрой снят и то, что они увидели, было… ужасно. Это не тот дом, о котором они мечтали. Он наполовину уходил в землю и только один этаж одиноко смотрелся на поверхности и флюгер-флажок с длинным хвостом вертелся на тонкой ножке, как странный танцор.
– Это что? – одновременно спросили Фартучек и Тряпка.
– Дом, – бодро сказал малыш.
– Разве вот это можно назвать домом? – воскликнул старик, обходя этот дом снова и снова, всматриваясь в щели и стены, в которой тоже зияли то ли окна, то ли двери, но самих стекол и дверей не было. Внутри было слишком темно, чтобы понять прелесть этого жилья. – Это бункер, тюрьма. Там темно, сыро, низкие потолки и слишком много лестниц. Ты же обещал. В проекте все было по-другому.
Гуллиэльф, конечно, не ожидал такой реакции. Он думал, что все будут умиляться его строением и только Усан, кажется, был спокоен – он все равно туда бы не поместился. Грызла тоже сторонился, так как внутри было темно и неизвестно. Последнее его очень настораживало.
– Когда я делал проект, я был художником, – важно сказал пришелец. – Когда я строил, я был строителем. Два совершено разных человека пришли к компромиссу в виде этого жилища.
Глиняный дом был неуютным – большое количество лестниц изгибалось по всему пространству и эти хвосты тянулись в неизвестном направлении. Но выбирать не приходилось и воспоминание о маленьком домике с атрибутикой на стене только усугубляло положение.
– Вот эта лестница ведет в библиотеку. Книг еще нет, но это временно, надеюсь. Вторая ведет в спальни – у каждого отдельная. Кровати пока без матрасов, что тоже лишь временное неудобство. Подкладывать можно глиняные подушки, которые можно перед сном смачивать и сбивать, а чтобы не испачкаться оборачивать листьями какого-то растения, которое Усан раскопал во время работы.
– Видеокус, – воскликнул Фартучек, а Тряпка радостно закивал. Когда-то это растение спасало им жизнь – так пусть и сейчас оно помогает им пусть не в пище, но в хорошем сне.
– Есть центральная зала, где можно собираться вместе. Играть в карты, обсуждать насущные дела или рассказывать ваши истории около камина. Дров пока нет, но Усан говорил, что видел запасы угля на глубине. Он нам пригодится, чтобы согреваться.
– А свет можно провести? – спросил Тряпка, которому хоть и нравилась вся эта таинственность, но коридорчики со светом были бы очень кстати. – У нас было проволочное дерево, которое нам давало свет и…
–… и это дерево я помню, – ответил малыш. – И скоро оно будет здесь. Например, завтра.
– Ура! – закричал Усан. – Да здравствует, молодежь. Добро пожаловать, добрый вечер, мой друг!
Пришелец продолжал показывать новый дом. Таракан был рад, хотя странно – ему было отведено место на улице, хотя был сделан хороший навес из камней. Это видимо устраивало его.
– Эта лестница ведет в убежище, – говорил Гуллиэльф. – Оно утеплено. Здесь зимний сад, запас продуктов на пятилетку.
Это радовало.
– А что, ожидается апокалипсис? – не удержался Тряпка.
– От них все можно ожидать, – ответил за него Фартучек и малыш кивнул.
– Откуда продукты? – интересовался парень. Он не понимал, и в какой-то степени сомневался в реальности происходящего, искренности пришельца – не придется ли когда-нибудь платить за все это пусть не деньгами, но чем-то дороже денег.
– Усан наткнулся на склад, – тем временем говорил малыш. – Так что вы его не обижайте.
В доме все было хорошо, кроме одной значительной детали – не было дверей, были проемы. Дом напоминал решето. И Фартучек хотел было промолчать – он не из тех, кто слишком многое требует. Старик понимал, что пришелец постарался и если он и сделал дом по себе, то это не значит, что он плох, да и перестраивать было бы намного труднее, чем казалось на первый взгляд. Или договориться. К тому же Фартучек не был настолько притязателен, чтобы спать на широких кроватях или принимать пищу только при дневном освещении. Поэтому все вопросы и недовольства высказывались молодым, еще не совсем окрепшим организмом.
– А почему нет дверей? – спросил Тряпка, думая, что этот вопрос как нельзя стати – все молчат и он, как самый молодой и уверенный в себе, сможет ввернуть нужное крепкое словцо. – Добро пожаловать домой. Добро пожаловать, сквозняк, – он улыбнулся и, думая, что все его поддержат, но даже Усан, который сейчас думал о новой истории, которой обязательно удивит и паренек был для него неким учителем, поэтому питал уважение. Но этот жест не украшал молодого.
– В экстренном случае не очень с ними удобно, – А если боитесь за охрану, то зря – у нас их двое.
Грызла лежал и, кажется, единственный не помогал строить. Ему было скучно, но его лай помогал нашим друзьям, как какая-то песня.
На ужин Фартучек приготовил жаренный картофель. Он уловил в воздухе аромат и, наконец, понял, что это было.
– Ты волшебник, – говорил Гуллиэльф, уплетая за семерых.
– Каждый волшебник на своей планете, – сказал старик.
– Это ты верно подметил.
Потом они сидели и рассматривали небо. Сегодня оно было таким же мрачным, как и всегда, но это не мешало им. Просто так было хорошо – вот так сидеть на крылечке своего дома и смотреть туда, где, по их мнению, должна быть жизнь. И пусть они едва различали мутные рисунки на небосклоне, в их глазах возникали образы.
– Там есть звезды, – говорил малыш.
– Что? – не понял Фартучек.
– Такие яркие, покрывающие все небо.
– Да?
– Сейчас их не видно, но они должны быть.
Только он сказал это, как с неба полетела вилка и воткнулась в двух сантиметров от него.
– Полундра! – закричал пришелец. – Все в укрытие.
Когда все спрятались в темных, но достаточно крепких катакомбах (доме), успокоились. По крыше стучали металлические предметы, а народец сидел и слушал этот металлический дождь.
– Твоя правда, – первым сказал Тряпка. Молодой и сильный организм внял это с увеличенными зрачками и слегка дрожащей губой.
Глава 13. Жили-были двое…
– Жили-были двое…
–… на крыше самого высокого здания в мире…
–… и наблюдали они за разными летающими объектами…
–… от птиц до самолетов…
–… от парящих в небе неопытных птенцов…
–… до более опытных мамаш…
–… от летающих тарелок
–… до холодильников, которым…
–… тоже скучно порой в своих душных квартирах.
Нам никогда не было скучно. Даже, когда все дела, казалось, были переделаны, мы листали старые книги из ее детства: я вспоминал про мою книжку на английском языке «Львы и парусники», которая для меня была непонятна и только немногочисленные картинки в ней помогали раскрыть замысел автора, моя Эльф – разукрашки, которые никогда не были до конца закончены, и у нее лежало несколько стопок черно-белых персонажей мультиков, животных и памятников (большого ума не надо чтобы закрашивать памятники – они же одного цвета). Маме же она говорила, что когда-нибудь потом она закончит или это сделает кто-нибудь другой. Теперь она поняла смысл сказанного.
Когда нам не хотелось открывать шкаф истории, мы придумывали их. Самые разные. О чем можно придумать историю, когда за окном льет дождь, Роза Марковна решила сходить к соседке поделиться новостями и больше мыслями о нас (большинство из них выдуманные), а мы с моей дорогой лежим на диване – я жонглирую двумя апельсинами и яблоком, она смотрит на меня и пытается помешать моему номеру? Это мне нисколько не мешает, я продолжаю. Вот тут за этой статичной картинкой, достойной музея современного фотоискусства (троица, я бы назвал эту работу), рождаются слова. Сперва одно… человек…потом другое…не такой, как все и, наконец, сама история. О людях с разными нелепыми привычками. О человеке, который оставил в кафе миллион долларов (правда такая история имела место быть), женщине, решившей стать мужчиной и наоборот несколько раз (тоже было?). О тех, кто населяет другие планеты, придумывая им разные привычки, доходя до маразма – мне было интересно, о чем он (главный герой – человек, не такой, как все) думает, когда она (героиня, не менее не такая) раздевается перед ним, ей – цвет стен в комнате и ароматы его туалетной воды.
– Он думает, не холодно ли ей, – произношу я, и мой номер терпит изменение – фрукты падают один за другим и катятся в разные стороны (апельсины укрылись под диваном, яблоку удалось исчезнуть под бумажным пакетом). Эльф тянется за яблоком и халатик, который на ней, прикрывающий еще мгновение назад округлость на животе, позволяет заглянуть за его «стены» – Надо же, она поправилась. Не ждет ли она ребенка? – естественно, я глажу (разве можно отказаться от такого соблазна?). – Наверняка ждет. – Эльф смотрит на меня, точнее, на мою руку, которая совершает плавные движения по изгибам, словно на лодочке по горной реке, зная, что впереди опасные пороги – небольшой водоворот ее пупка и если подняться вверх, попадешь в горные массивы и почувствуешь ту силу, которая зарождается вместе с малышом (обязательно, мальчиком). – Я спокоен, – пришлось немного приврать. Мое частое дыхание и расширенные зрачки говорили о том, что я волнуюсь. Прикасаясь к ней, я, таким образом, прикасаюсь к нему. Когда я глажу ее, то автоматически глажу его. Если я буду ее целовать, то возможно и часть поцелуя достанется и ему. Если же…я не думаю, что он может что-нибудь понять. Если конечно, у него там нет перископа, увидев меня в который, воскликнет: «А ну, прочь, руки от моего жилища!» – Надо же! – воскликнул я и одернул руку, которая совершила круг и поднялась в «горы»
– Ты в порядке? – спросила она.
– Да, – ответил я, вытер лоб. – Здесь жарко?
– Мне немного холодно, – таинственно сказала она, взяла мою руку и положила на прежний маршрут. Я немного успокоился.
– Знаю, что скоро будет паника, – прошептал я, – но и она пройдет…главное, что сегодня нам можно.
– Я думаю, что цвет стен и парфюм не так важны, как прикосновение.
– А у меня дрожат колени – паника не заставляет себя долго ждать.
Она не стала продолжать, и мы выключили свет. Ее мама пришла в тот самый момент, когда я назвал ее апельсиновой и наши тела вцепились друг в друга, словно два магнита, но в дверь никто не стучал, хотя, конечно, есть вероятность того, что мы ничего не слышали. Я почувствовал, что она не говорит ни одного понятного слова, все время она произносила одно – это была мелодия или текст на неизвестном языке. Как только эта песня перешла в прерывистый хрип, я испугался и закрыл ей рот. Она испуганно, но благодарно взглянула на меня.
Казалось, что мы не были вместе уже… довольно долго. Так мы лежали, и я не заметил, как уснул. Открыв глаза, я увидел, как моя половина спит, укрывшись одеялом с головой. Я решил сходить в ванную, но так как знал, что Роза Марковна где-то рядом, решил обойтись салфетками. Я услышал стук. Сперва не понял откуда, но он был специфическим с дребезжанием – значит, окно. Оно было замерзшим. Я попытался его открыть, но понял, что если я это сделаю, то напущу холод, поэтому решил сперва взглянуть – стал тереть, потом приложил ладонь, дождавшись пока изморозь растает, создав маломальскую видимость. Моя рука сделала свое дело и вокруг нее образовались островки суши, я одернул ее и увидел ладонь – такую же, как у меня, только в несколько раз меньше. Я повернулся к кровати – Эльф продолжала спать, я хотел ее разбудить, чтобы поделиться и что-то предпринять. Но взглянув на окно снова, я ничего не обнаружил – в этом «иллюминаторе» я видел улицу и в желтых листьях. Сквозь зимнее окошко я вижу желтизну осени, ее увядание и роскошь. Чтобы, хоть как-то понять произошедшее, я забрался в кровать. Мне так хотелось тепла, чтобы исчезла эта неуверенность и только объятие мне поможет справиться с этим. Только я обнял мою половину, как услышал ее голос – непонятный и не такой, как обычно. Мне было все равно, главное мы рядом, в теплой кровати и обнимаемся. Я беру ее руку, и она утопает в моей ладони.
Я вскочил и ударился головой о люстру. Тут же посмотрел на руку – я все еще чувствовал маленькую холодную ручку в моей ладони.
– Успокойся, – прошептала она. Я был не в себе – потирал ушибленное место и сжимал, то разжимал руку, словно в моей руке был эспандер.
– Что произошло? – наконец, спросил я.
– Ты кричал, как ненормальный, – рассказала она. И тут я все вспомнил – где нахожусь, что у нас было, и почему я так себя чувствую. За дверью была территория ее матери, за окном – мир, который меня немного пугал, здесь – то, что мне сейчас было нужно, и я взял ее руку и она не утонула, во всяком случае, мы могли скрестить их в замок, наш, общий.
– Мне приснилась зима и человек в окне, – сказал я с дрожью в голосе. – Он был похож на нашего…ну ты понимаешь, на нашего…ну ты понимаешь.
– Ты хочешь заглянуть туда, куда пока еще рано, – прошептала она. – Туда еще не ходят поезда, и билеты не продаются, – и она еще сильнее сжала мою ладонь. В ней было силы за двоих…
– Он понимает, что с нами происходило? – настороженно спросил я. В комнате все также горел ночник, освещая наши лица, делая их загадочными и мне не хотелось включать свет, пока в голове зудела мысль, не дающая покоя.
– Знает ли он, что мы занимались…?
– Кто? – улыбнулась она. – Он? – я кивнул, вызвав у нее смех. – Знает ли? – продолжалась истерия.
– Да, я понимаю, – оправдывался я, – что это невозможно, он еще мал, ну а вдруг у него это самое заложится, и однажды он спросит, сидя за столом или во время прогулки. Мне кажется, я понимаю, почему у меня такие размытые представления о моем рождении. Все дело в том, что вы мне не давали возможности…
Наверное, это был бред, что я так говорю. И, кажется, чем больше он становится, тем сильнее я схожу с ума. Его развитие отнимает у меня сознание. Еще немного и я буду в изоляторе, говорить о том, что я пришелец и есть бананы с кожурой, мечтая о корабле, который заберет меня отсюда Тем более, Эльф смеется надо мной и нисколько не хочет помочь. Разве что:
– Когда ты во мне, то он успевает ровно на мгновение взглянуть на этот мир, и главное, чтобы ты не делал рожицы, а был более чем естественен. Он видит мир в первый раз, и он должен обрадовать его, а не пугать. Улыбайся, малыш, на тебя смотрит мир в лице папочки и мамочки. Меня он почти не видит.
Она умеет меня успокаивать, только к такому способу нужно привыкнуть.
Дальше – включался свет, и шла история. Конечно, на эту тему. Мне было непросто говорить об этом, но я знал, что если переключу реальность в выдумку, станет легче. Если трудно воспринимать жизнь, взгляни на нее через призму вымышленного. Так я думал, так легче думать будущему отцу, а может быть и всем папашам.
История начиналась с вопроса. Как это могло получиться? С неба – живота моей милой сыпятся хвостатые существа. Их много. Выживает один, растет, помогает местным – у тех неприятности и становится местным губернатором. Потом он рождается уже титулованной особой.
Я считал, что наши истории должны сопровождаться пантомимой, но после моей попытки показать хвостатого, понял, что это только мешает воображению. Поэтому, когда открылась дверь и вошла Роза Марковна, увидев меня как греческого бога, обернутого в простыню, завершающего свой рассказ без упоминаний размеров и формы, она выдавила:
– У соседки дочь родила. Мальчик, – и тут же убежала на кухню. Если бы моя история была основана на мимодраме, то реакция была бы другой. А я еще хотел скинуть свои одежды…
Наши истории были разными. Я любил истории о том, что у нее внутри, Эльф любила рассказывать то, что делалось за стеной, например – ее пожилые соседи очень громко включали телевизор после шести и комментировали происходящее на экране порой громче работающего «ящика»; о том, что делается на улице – детская площадка стала ее любимым объектом и тропинка, ведущая в детский сад и детский центр творчества.
– История номер, не помню какой… – говорила она и начиналось. Сегодня соседи получили пенсию и делили деньги. Они складывали в разные стопочки – это на мясо, это на хлеб, на стоматолога, на подарки детям. История получилась не очень веселая. Эльф как-то грустно говорила об этом. Наверное, потому, что у нее был недостаток в родственниках. Мама, тетка, живущая где-то на востоке и…все.
– Однажды те двое, что живут на крыше, подумали, что им нужно найти родственников. Они спустись вниз, а там все по-другому – шум города, машины и люди образовали потоки разностороннего движения. Только вливаешься в один поток, он тебя уносит и получается, ты не ищешь, а следуешь за кем-то другим. Тогда он сказал ей – легче родить их, чем найти. На том и порешили.
Эльф поняла, что я хочу ее успокоить. Наши истории не должны быть простыми – в них должна быть доля, пусть, самая малая – признание в любви, мораль, истина, которую порой трудно произнести напрямую. А так через цепочку происходящих ситуаций с другими персонажами, которые все в тебе и ясно, что не они хотят это сказать, а ты.
– Как ты думаешь, он меня слышит? – спросил я, заведомо зная, что она скажет.
– Ага, – ответила моя Эльф, и следующее я сказал серьезно и очень тихо:
– Тогда некоторые вещи я буду говорить шепотом.
– Что? – не расслышала она. Я повторил только губами. – Я не понимаю.
Я продолжал «говорить», пока не получил подушкой по голове. Это меня привело в чувство. Я показал указательным пальцем – мол, тихо, мы тут не одни, а она уже замахивалась на меня тапочкой. Тогда я прошептал:
– Вот так он говорит с нами. Как рыбка. Открывает рот и думает, что произносит слова, но мы ничего не слышим, разве что догадываемся по его движениям, толчкам.
– Еще рано, – ее тапочек плюхнулся на пол.
– Но они все равно есть, – говорил я, не замечая что повышаю голос, но сразу же понимая это, затихал. – Сколько ему? Месяц? Немногим больше. Пять сантиметров, столько же граммов, плавает в околоплодных реках, перебирая ручками и ножками, и мы понимаем, что он там и пусть не видим, не слышим, а только благодаря врачу знаем о его развитии…
– Только врачу? – перебила она. – Врачу?
– Нет, конечно, – сказал я, понимая, что сморозил глупость. – Ты тоже – показатель… ты очень изменилась.
– Вот только не надо снова, – разве можно было забыть мой побег от «чужого».
– Тише, он все слышит, – прошептал я. И мы перестали спорить. Это безотказно действует. Можно будет использовать, как только она станет ругаться или повышать голос. Можно применять всегда, на протяжении еще семи-восьми месяцев.
И я стал петь. Но это было уже на следующий день.
– Этот парень был из тех, кто просто любит жизнь, любит праздники и громкий смех…
– Тише, – сказала она, кивнув, замерла с опущенной головой, показывая направление, которое мне поможет понять ее. Теперь она использует мою фишку. Вот, чертовка.
– Я ему пою, – аргументировал я. – Петь можно и громче. Тем более, что он вряд ли сейчас спит. У него сегодня запланирован вечер, который он проведет с нами – как обычно, мы развлекаем, он сидит в первом ряду и реагирует по мере возможности.
Хитро. Ей это понравилось. Она тоже решила и когда я спел этот хит, захлопала и тут же начала солировать:
– Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены, тих и печален ручей у янтарной сосны…
– Приехали.
– Это авторская песня и мне кажется, что наш малыш должен слушать то, что поется от души.
– Побольше рока, – настаивал я. – Музыка формирует характер. Да, согласен, не такого тяжелого рока. Он еще мал. Вот будет ему месяцев пять-шесть, можно будет попробовать Купера. Первый самый спокойный альбом, а при рождении – его «добро пожаловать в кошмар».
– Хорошая аналогия, – сказала она. – Долго думал?
– Под хорошую музыку… – начал я, но она меня перебила:
– Не надо меня учить.
– Я тебя не учу.
– Учишь.
– Тренируюсь.
– Не надо тренироваться. Тренируйся на кошках…
– Каких кошках?
– Я хотела сказать, собаках, – выкрикнула она, намекая на Усана, который тоже за последнее время все больше нуждался во внимании.
– Тише, – сказал я и она замолчала. Действует. Мы смотрели друг на друга и ей и мне хотелось как следует покричать, поговорить на повышенных тонах, если того требуют обстоятельства и мы так наверное и сделали раньше, но сейчас мы не позволяли себе это. Только взгляды могли бороться, сходиться и махать шашкой, но никак не голос и наши конечности. Для успокоения я сжал кулаки, она стиснула зубы. Я побежал в ванную, а она осталась. Но вот какая штука – я могу закричать в ванной или, выйдя на балкон, но не она. Ей это не позволительно.
Через час я держал себя в руках – смотрел на нее, и мне ничего не хотелось сделать, кроме того, чтобы целовать ее живот.
– Я, кажется, знаю, что он просит, – сказал я очень серьезно. – Ему нужны хорошие песни, например из репертуара «Морального кодекса».
– Ты не правильно прислушиваешься, – сказала она и хитро улыбнулась.
– С чего бы это?
– Ты куда прислушиваешься?
– Как это куда? – не понял я. Что она еще придумала? – К животику конечно. Он же здесь, – показывал я точное место, – соответственно мой голос должен быть тоже где-то рядом. Все просто. Не надо быть ученым.
Она трясла головой с самого начала моей теории.
– А вот и неправильно. Нужно прислушиваться к уху или рту. У него уши мамины и ротик тоже.
– Скажешь тоже, – скептически я отнесся к ее гипотезе, которая явно была высосана из пальца. – И твои руки, и ноги, и…
– Подожди, я его слышу, – а я все думал, когда она напомнит мне об этом. – Он говорит о том, что мы не должны спорить.
– Никогда?
– Никогда.
И я согласился. Жаль, что этот метод был взят на вооружение обоими – так он терял свои свойства воздействия.
На следующий день я ходил в «Деликатесы» на Кутузовке, и попросил стильного продавца в кожаных штанах проконсультировать меня. Я начал с того, что мне нужна музыка, которая поможет наладить контакт с будущим сыном. Сперва он воспринял это, как шутку и нахмурился, но я уверил его, что все правда и то, что мне нужно записи настоящих лидеров, которые смогут привить вкус малышу. Остановившись на «Битлах» и «Роллингах», из нашего репертуара – Шевчуке и Сукачеве, я вышел с чувством выполненного долга.
Каково было мне, когда я пришел к ней, мама сказала, что ее нет. На вопрос, где она, мама сказала как-то неопределенно – «Пошла погулять, прикупить нужное».
Вот тут и произошел тот разговор, который меня немного отпугнул и который стоял настолько в стороне от моих мыслей – я не придавал этому никакого значения.
Глава 13.1 Так они сидели каждый день и скрывались в убежище
Так они сидели каждый день и скрывались в убежище. Падали ложки, а она сидят, падают самолеты, а они смотрят на это представление, грохочут где-то вдалеке столкнувшиеся холодильники, они не обращают на них внимания – дом слишком крепкий, чтобы обращать. Правда, Грызла вздрагивает и лает на эти «посылки», веря, что они живые. Единственное существо, которое продолжает думать, что это временно. Конечно, и наши герои надеются на это, но пока что один день похож на другой, как две капли воды. Конечно, Гуллиэльф обещает что-то предпринять и уже решает это вопрос сравнительно долго. Он парень хоть и не промах, но даже ему трудно. Построить дом – раз плюнуть, очистить территорию размером с футбольное поле – пара пустяков, побить тридцатиметрового тяжеловеса – куда проще, но избавиться от подобных осадков, которые непонятным образом падают – это сложнее. Поэтому все отсиживались в бункере и ждали прозрения. Но оно так нее наступало. Правда был свет – малыш его поставил, как и обещал – приволок дерево, поставил его в доме, и дома стало так ярко, так празднично, что герои иногда забывали обо всех внешних неприятностях. Но утро начиналось с алюминиевого дождя – сыпалась посуда (более легкая форма), к обеду – телефоны, микроволновки, тостеры (средняя форма), а к вечеру, порой и ночью – падала тяжелая артиллерия – самолеты, авто, дома на колесах, огромные агрегаты. Между этими дарами было время, два-три часа, которые были нужны хотя бы для того, чтобы выйти, навести порядок, подышать воздухом, которого было хоть и мало, но хватало, чтобы дотянуть до ближайшей перемены. Наши герои научились спать по два-три часа под грохот и вибрацию земли – они просыпались, когда становилось тише. Тишина была зловещей – в ней таилась усмешка какого-то злодея, который все это проворачивал, устраивая перерывы лишь для того, чтобы напасть внезапно.
Так прошло около месяца или того больше. Во всяком случае, никто не следил за календарем – его попросту не было, но примерно столько – Фартучек точно знал, как растет его борода и по ее длине мог точно определить временной интервал.
Что произошло за это время? Таракан был как свой. Грызла нашел общий язык. Фартучек освоился в своих апартаментах. Конечно, малыш изменился. Его трудно было назвать сейчас «малыш» – он вырос, и наши герои то и дело оценивали его изменения:
– Какой ты смешной, – говорил Тряпка. Фартучек все больше кивал, соглашаясь. Он радовался, что пришелец мог вырасти в темноте и в таких не совсем благоприятных условиях. – Глаза по бокам, а голова большая, – говорил Усан и добавлял, – Он умный. Голова, видите? Так то.
Пришелец не смущался. Ему нравилось жить в этом лестничном доме. Он был за главного. Раньше всех просыпался, готовил завтрак и звонил в колокольчик, приглашая всех к столу в центральной зале. Приятно было отведать яичницу-глазунью и тосты с джемом, выпить сок, поговорить о том, что делается на поверхности, задать дежурный вопрос «что будем делать?» и не получив вразумительного ответа, отправиться в библиотеку, где за это время появилось несколько книг и журналов. «Пособие как чинить холодильники», паспорта для кухонного комбайна и пылесоса. Из журналов – «Вернисаж», «Большой город» и «Авторевю». Вечером – они шли в спальню и знали, что ночью будут вставать несколько раз, как заботливые папаши, но в данном случае для того, чтобы подышать воздухом.
Они настолько привыкли к этому времяпровождению, что сказав им, что утром не будет завтрака, а вечер они проведут за чтением книг, то они бы закапризничали. Ко всему можно привыкнуть и они привыкли прятаться в доме, чтобы за ними ухаживал малыш пяти сантиметров росту пяти граммов весу и ждали от него, что однажды утром он скажет им, что придумал нечто такое, отчего им не придется прятаться в этом убежище и ждать очередного «падения».
Тридцатый вечер. Все сидят на неубранной батарее, и смотрят в небо. Уже несколько часов спокойно, поэтому можно не беспокоиться. Тряпка зевает – последнее время он много спит, ему кажется, что эту «войну» нужно переспать, чтобы проснувшись, мир перестал быть таким опасным. Он даже на завтрак выходит с закрытыми глазами и ест в спящем виде. Фартучек напротив все меньше спит, так как не хочет пропустить тот момент, когда все закончится. У него около нег лежит Грызла, и смотрит на Усана, который катает пришельца на спине. Гуллиэльф резвится – ему нравится то, что сейчас такой хороший момент: на него смотрят его друзья и восхищаются им. Это такой звездный час, когда ты – особенный, и даже то, что он мал, не мешает ему чувствовать себя значительным. Наконец, они останавливаются и присоединяются к сидящим. Все хорошо – безмятежная обстановка. Они вдыхают воздух, с пылью, от которого чешутся глаза, но именно он позволяет им жить.
– Вот ты спишь, дорогой, – обратился Фартучек к Тряпке, – а не знаешь, что сегодня ночью было по-особенному страшно. Мне даже показалось, что сейчас все – сомнет нас или засыпет. Я приготовился…умирать, а сейчас – хочется жить больше, чем обычно. Наверное, чувство страха расставляет все по своим местам, и я сейчас точно знаю, что все будет хорошо.
Тряпка не среагировал на это, он только кивнул головой, и его состояние было понятным – он видел очередной сон.
– Сон – это прекрасно, – продолжал старик. – Когда я был молодым, я спал по двенадцать часов, потом просыпался и не спал двадцать четыре. Сейчас я стар и сон мне нужен только для того, чтобы вспомнить себя. Я же был таким же, как ты и все сны были отражением прожитого дня. Какие же могут быть у тебя сны, если день – это одни тревоги. Хотя твои дремы – отражение дня, в которым ты тоже спал. Тогда что получается – ты видишь то, что снится спящему. Я запутался.
– Тише, – неожиданно крикнул пришелец.
– Не понимаю, – не обратил на это внимания Фартучек, но Гуллиэльф повторил свою просьбу:
– Пожалуйста, тише, – и стало тихо. Правда это вызвало недоумение и прежде всего у старика (больше некому, Тряпка спал, Усан ушел под свой навес, проговаривая что-то про себя).
– А что такое? – спросил Фартучек шепотом. Малыш поднялся на флюгер и стал тянуться вверх, словно его всасывало воздухом. Старик не на шутку за него испугался. Потому он тут же стал его звать:
– Ты чего там делаешь? – но тот не отвечал, словно он так проделывал регулярно, вы, что не замечали? Но Фартучек был настойчив, потому что видел, что если он его так и оставит, то пришельца всосет воздух или кто там этим занимается? – Кого ты там высматриваешь? – повторил старик, и, наконец, был услышан.
– Я сейчас…они там… – бессвязно говорил пришелец, – они там такое и мне кажется, что именно сейчас они…ты не слышишь?
– Нет.
– Ну как же!? – махал рукой и прислушивался, вызывая непонятные чувства у старика. – Они же и мне…
– Ты голоден? – догадался Фартучек, вспоминая, что с ним происходило, когда был приступ голода.
– Нет, но я не могу… они там, и мне кажется, они меня тоже слышат.
– Да кто же? – старик с ума сходил от того, что все в округе сошли с ума. Тряпка сидел и кемарил, сложив руки, обнимая кого-то во сне, Грызла лениво смотрел на происходящее и не больно реагировал на это. Усана не было видно. Старик был один на один – он и пришелец, взывающий о помощи…ну, конечно, он хочет попросить помощь. Как же тот раньше не догадался? Тогда пусть…но надо ему в этом помочь.
– Пусть знают, что мы не сдадимся и если они намерены завалить нас, то мы построим корабль и полетим навстречу, разберемся там с самым главным, а то мне все это осточертело…
Фартучек в этот момент походил на обиженного ребенка. Он тоже тянулся вверх – туда, где вероятно установлена контактная линия, связующая их с врагами. Что он может еще сказать? Попробовать договориться?
– Не надо им потакать. Меньше слушай их условия.
Конечно, любое живое существо, которое долгое время подвергалось унижению, встретившись, пусть даже получив хоть какую-то возможность говорить со своим недругом, начинает высказывать все, но так как ранее такой возможности не было, да и сама возможность казалось такой ирреальной, что речь не была приготовлена и только поток слов, в которых прятался весь временной промежуток недовольства.
– Они думают, что мы – идиоты, дебилы, у нас нет гордости, и мы молчим на все это. Но это не так.
Терпению положен конец. Фартучек понимал, что его век подходит к концу, но сейчас он думал не о себе, а о тех, кто рядом с ним, о тех, кто предал, и он бы простил их, если бы они вернулись. Не обязательно все сразу. Хотя бы десяток – тогда бы точно они дотянулись до их земляного уха. Обязательно.
– Я не хочу говорить вам о том, какие вы – вы и так знаете это. Я хочу говорить сразу по существу. У нас…
Пришелец продолжал стоять, вцепившись во флюгер и покачиваясь, изредка посматривал в сторону старика, который не унимался и что-то говорил, не смотря на его просьбы помолчать.
– У нас – лучшая планета. Самая, во всей галактике. Потому что планета не может измеряться ее внешним видом, она познается духовной составляющей. У вас там, красиво, у нас – нет. Но о чем вы думаете, когда на наш мир рушится груз и возможно давит наших людей или то, что они производили долгие годы? Продолжаете смотреть в окно, нянчите детей, а может, ложитесь спать, посмотрев перед сном фильм ужасов. Так вот у нас здесь реальный фильм. Мы – герои этого фильма, а вы наши режиссеры. Я ненавижу таких режиссеров, которые знают, что мы погибнем, и не дают никакого шанса. Придется поучить этого человечка с рупором, который кричит, где кому встать и когда отправиться на перерыв. Его нужно проучить.
Фартучек устал. Гуллиэльф теперь застыл – он не поворачивался в сторону старичка, орошающего воздух бесчинствующими фразами. Но это разбудило другого персонажа. Последние слова послужили в своем роде будильником для…Тряпки.
– Что-о? – закричал парень, залез на крышу и стал трясти флюгер вместе с пришельцем.
– Тише, – медленно произнес Гуллиэльф. Но если сегодня Фартучек – спокойный, довольно сдержанный во всех отношениях не сдержался, что можно сказать о молодом, полным энергии и протеста.
– Я буду громко. Что, они нас слышат? Ну, наконец-то, – он стоял и вытянул руки, сжимая кулаки. – Я давно жаждал этого. Да, дядюшка?
– Это правда, сынок, – сказал, подбадривая парня старик. Если раньше он всячески осаждал попытки парня лезть на рожон, то сейчас, когда причина опасности была так близко, нельзя было лезть в кусты. – Нельзя молчать. Нужно успеть сказать все самое главное.
– Чего говорить, – кричал Тряпка, – намять бока так, чтоб помнили, и взять главаря за нужное место. Я-то знаю за какое.
Непонятно, что имел ввиду парень, но Фартучек не стал кашлять, останавливать его – он и сам мог не менее резко высказаться и уже начал это делать.
– Мне нужно подняться на самый верх, – решило молодой поколение. – Так боюсь, они нас не услышит. Да и мне хочется посмотреть им в глаза и если получится, плюнуть.
Он стал вдыхать, собирая слюну.
– Я с тобой, – вторил старик, и парню ничего не осталось делать, как кивать – он не мог говорить из-за полного рта слюны. И они полезли вместе. Не стали ждать пока Гуллиэльф спустится, уже через минуту стояли на крыше, смотрели в глаза друг другу и спорили, кому из них первому держать слово.
– Дядюшка, я должен быть первым, – говорил Тряпка, пытаясь сказать с полным ртом, но понимая, что ничего из этого не выйдет, проглотил «заряд» (лучше оставить его внутри себя, чем плевать). – Ты очень мягок, а в данной ситуации это излишне.
– Извини, – прервал его старик. – Я мягок до поры до времени. Сейчас я наполнен такой отравой, такой грязью и мне так давно хотелось очиститься от всего этого, что я рад, что появилась эта возможность.
– Я моложе и у меня это лучше получится.
– А я старше. Во мне этого намного больше.
Они бы спорили до заката или до рассвета – вряд ли бы Тряпка уступил, так как был зол не менее, чем Фартучек, который сегодня был настолько не похож на себя, что можно было подумать, что это его брат-близнец, появившийся из ниоткуда на борту упавшего лайнера. Но их окликнул – переговорщик, малыш, который спустился с «переговорного устройства» и теперь смотрит на них, не понимая, чего это они так громко кричали внизу, мешали ему. Мимолетный взгляд на Гуллиэльфа и спор продолжился.
– У меня давно для них приготовлена одна фраза, – продолжил Тряпка, – она уже нагрелась достаточно…
– Лучше моей фразы не найти, – ребячески вел себя старик. – Она не горячая, наоборот холодная, как большая глыба льда.
– Ну-ка!
– Сперва ты…
– У тебя нет ничего.
– А вот и есть…
Этому положил конец малыш. Он смотрел на них, не совсем понимая, что происходит. Друзья, почти семья, смотрели друг на друга, соперничая в чем-то. Только в чем?
– Соку? Воды? Зеленого чая. Есть банка холодного чая. Принести? – наши герои смотрели на пришельца, как на…пришельца того, которого сложно понять и того, которому тоже неведомо их эльфийское благополучие. – А? – спросил малыш, продолжая интересоваться.
– Я высказал то, что думаю, – оправдывался Тряпка. Фартучка интересовала другое – он посматривал наверх, туда, откуда только что спустился Гуллиэльф, ожидая, что тот передаст… хоть что-то из того, что там происходило. Парень тем временем продолжал: – У меня вчера зуб выпал, а почему – я скажу сейчас. От каждого бума сверху, у меня организм получает встряску – он шатается, в том числе и зубы, извилины. Сойти с ума просто. Вы думаете, я, почему спал…
– Это же сигнал SOS, так? – спросил старик, пока парень пустил очередную слезу несчастного жителя планеты. Малыш не ответил – он не понял, да и его поведение было оправдано тем, что сейчас происходило наверху. – Ты просил помощи? Только вот что я тебе скажу – у них не надо просить, это бесполезно. Разве можно просить помощи у ворон, которые истребили весь урожай и оставили семью без запасов на зиму умирать голодной мучительной смертью, говорить «доброе утро» тому, кто вчера пожелал тебе осадки в виде пятисантиметровых гвоздей… – малыш успел его оборвать, пока метафоры не стали более красноречивее и острее:
– Нет, это не сигнал, но может быть и сигнал, но они… – пришелец говорил бессвязно, он и сам не до конца понял, что произошло, но Фартучек же был уверен, что это…
– Ты же просил помощи? Скажи, да?
Он стал смеяться. Вот так просто, не принимая всерьез происходящее в голове у старика и парня, которые чуть не подрались за право говорить первым с теми, кто роняет на землю этот сухой груз, конечно, случайно. Наши друзья сошли с крыши, следуя за пришельцем, который был немного потерян.
– Я стал слышать, как со мной говорят, – произнес Гуллиэльф таинственно.
– Кто? – спросил Тряпка, и Фартучек вытянул шею от не меньшего любопытства. Крутились разные образы – от большой головы на ножках, которая подобно курице постоянно клевала что-то у себя под ногами до маленьких зеленых человечков, которые собравшись вместе, образовывали такую серьезную думающую машину, которая и направляла свое дуло в сторону нужной планеты. Но ответ малыша вызвал недоумение, как и последнее, что он делал.
– Мои, – сказал он. – Родители.
Все построенные теории рухнули, мосты переговоров, по которым ехали бесконечные повозки жалоб и предложений, блюда правды в остром виде обрушился на головы наших друзей
– А те самые, – сокрушенно произнесли они.
– Да, – согласился малыш, остановился, повернувшись к ним. – Он мне что-то напевает. Потом она. И спорят. Но по мне любая музыка хороша – они же это делают для меня. Я им пытаюсь нашептать, только не все получается. Кому-нибудь из нас нужно будет изобрести этот язык, иначе так и будем мыкаться. Наверное, мне придется.
Гуллиэльф смотрел наверх и что-то напевал. Потом еще и еще, теперь более отчетливо:
– Милая моя…Этот парень был из тех…они спорили, а потом стали чем-то заниматься… таким странным… и я не понял их, о чем они говорили – это было так непонятно.
И он стал показывать, подпрыгивать и рисовать круги – для этого он перемещался молниеносно, чтобы картинка прорисовывалась. Стало понятно, что эти двое – земляне, пели песни и творили что-то вдвоем, правда, не совсем понятно что – оставалось думать, что это подвластно только землянам. Наши герои не могли понять это, хотя Фартучек понимал все, а Тряпка – откуда, разве ему мог кто-нибудь рассказать про это. Разве у него было нормальное… воспитание
– Они у тебя нормальные? – спросил парень.
– В смысле? – не понял малыш, остановившись с демонстрацией увиденного.
– То, что они делают, это выглядит…это выглядит… – трудно было подобрать нужное слово для этой проекции (с услышанного на небе на планету)…так необычно.
– Думаете? – размышлял Гуллиэльф. Он знал, что это выглядит так и, будучи землянином, не понимал их действий. Он думал, что это закладывается, и сейчас, пытаясь найти в своей заложенной информации ответ, не находил. Он попытался еще – замер, размышляя об этом, но понял что поиски не увенчались успехом, То, что он слышал, было для него не знакомым, но где-то таилось чувство, что то, что они делали, было таким родным и теплым и наверное пуще прежнего хотелось узнать название и правила этой «игры».
– Не знаю, но все, что происходило последний час, было немного того… – и Фартучек улыбнулся. Разве он мог комментировать то, что знают только взрослые, и дети, конечно, тоже, но больше догадываются об этом. На этой планете не все знали по причине того, что «игра» исчезла, а когда что-то исчезает, то это в скором времени забывается.
Усан появился, напугав всех. То, что у всех был заторможенный вид, его нисколько не смутило.
– Я понял, – закричал он. – Жили-были два пришельца. Они разводили космических тараканов. И как-то раз они решили их съесть, но не тут-то было. Все вышло в точности наоборот.
Фартучек посмотрел на Тряпку и оба громко засмеялись.
– Им нравится, нравится, – заорал пуще прежнего Усан и закрутил головой, задвигал конечностями, едва не задевая наших друзей.
– Полундра, – закричали все.
– Да, да, – голосило насекомое и продолжало в том же духе, но тут произошло одно «но». Это был здоровый холодильник. Он выглядел угрожающе. Он упал в шаге на крушу дома, прогнувшись дугой.На следующее утро он исчез. Конечно, можно было проследить по следам. Они бы точно навели на воров.
Глава 14. – Садись, – сказала она холодно
– Садись, – сказала она холодно. Я сел на стул, убрав ноги под сидение. – Вот так, – я не понимал ее тон. Роза Марковна села, но перед этим подошла к окну, задернула штору, словно хотела сделать то, что не следует видеть соседям. Наконец, она расположилась напротив, всматриваясь в меня. Так смотрят женщины на своих заблудших детей, не появляющихся на пороге долгое время, мужей, обретших через время и расстояние. Я не подходил ни под одно описание.
– Я не выспалась, – прошептала она, продолжая свой осмотр. – А я не люблю, когда ночь проходит таким образом.
– За что мне эти муки? – думал я, – Выслушивать ее бред. Ее домыслы, которые ко мне никак не привязаны, разве что я парень ее девушки. Но она не наливала чай, не предлагала мне надеть те самые зеленые тапочки, к которым я уже привык и сейчас поджимал ноги (от холода), и продолжала говорить.
– Раньше все ночи были отданы на творческие пороки, как я их называла. Да, ночи… – меня ужасно нервировали ее руки в тот момент, она перебирала ими какой-то предмет – его не было видно, но руки тщательно перемалывали несуществующие створки, отгибали и проникали внутрь и что-то там крутили-крутили. – Я писала стихи и мне казалось, что я смогу за ночь выкурить пачку сигарет и сочинить не менее одной поэмы. И мне это удалось лишь единожды.
– Сейчас пойдет еще одна история из молодости. У меня Усан сегодня перекусил кабель, да и Эльф где-то ходит. Пес почувствовал себя одиноким – простительно, но то, что моя половина где-то ходит в час, когда должен прийти я, это заслуживает небольшого, но наказания.
Пока я думал, история обретала свое содержание:
– Тогда я ждала ребенка, – произнесла она и мне захотелось спеть эти слова на манер «Let it be». Она опустила голову, достала с полки пачку салфеток для носа, долго не могла открыть упаковку, я хотел помочь, но она завертела головой, и продолжила, пока у нее не получилось открыть пачку ножом, задев несколько салфеток по краям. Она высморкалась, бросила грязную салфетку на стол и повторила: – Тогда я ждала ребенка.
Мне было непонятно ее состояние и мне не хотелось слышать ее переживания, словно она могла как-то испортить мое восприятие. Снова «отец – летчик, танкист или партизан» – вот как я думал. Она жила давно – в то время были свои трудности, совершенно другие, не похожие на сегодняшние. И дело не только в этом – мне хотелось быть совершенно чистым, думая о том, что сегодня я узнал от Эльф, без примесей феминизма и чужих сложностей. Эти трудности мои и только мои – я не хочу вносить и другие.
Тем временем несколько салфеток перекочевало на стол и постепенно разворачивались – они были мятыми и внушали какой-то страх, то ли своими микробами, то ли количеством и беспорядком.
– Наверное, ты подумал об отце Тони, то зря, – сказала Роза Марковна. – Я ждала ребенка еще до встречи с ним.
Вот это новость. Это меня потрясло.
– У Эльф есть еще… – не удержался я. Мать моей Эльф немного успокоилась, и теперь мое равновесие пошатнулось, подчинило меня этим словам, и перечеркнула все то, что я думал минуту назад.
– Мы вместе учились, и любовь была такая, про которую, говорят, с головой ныряешь, не думая о последствиях. Он был красавец-мужчина, на курсе самый видный, и все девчонки, конечно, бегали. Я же напротив, избегала его, слишком он был для меня недоступным, не моего полета птица – этим, наверное, и увлекла его. Он любил брать недоступные бастионы. Покорил, обоял, цветы, кино, прогулки, и мы сошлись. Третий курс института – у нас любовь, четвертый – еще какая. К началу пятого – я и округлилась.
Возникла очередная пауза, я услышал за окном такси – кто-то подъехал и выходил из него не совсем в трезвом виде. Слышалось, как женщина недовольно произнесла «За что мне такое наказание?», потом дверца захлопнулась, взревел автомобиль, уехал и голос мужчины «постой, шапка». Шапка так и осталась в машине, наверное, а женщина, конечно, донесла своего благоверного до дома. Пауза была какой-то неестественной – мы как будто подслушивали, что делается за окном, но в то же время я не мог ничего сделать – это ее история и она рассказывалась так, как вздумается ее обладателю. Роза Марковна поднялась – я подумал, что наш разговор не будет закончен, итак она слишком много рассказала мне (никогда же не откровенничала), но она подошла к окну, захлопнула форточку и вернулась на место, чтобы продолжить:
– Он меня…не бросил, как ты, наверное, мог подумать, – что, правда, то правда, подумал, – но и не собирался делать предложения.
– После института – это так понятно мне…. – выдал я, как-то сразу, не думая долго. Она нехорошо отреагировала на мои слова – резкий взгляд, еще одна салфетка, пополнившая белоснежную горку на столе (скоро я перестану ее видеть – она заслонится от меня).
– Он тоже так думал, – процедила Роза Марковна, – и все продолжалось на уровне встреч и обоюдного времяпровождения.
– Надеюсь, она ничего не скажет про секс, – я только и думал о том, чтобы она не начинала пересказывать все, что с ней происходила, какую испытывала боль, когда он уходил под утро и целовал с опущенными глазами. Удивительно, что у нее были свои скелеты в шкафу, но знать детали мне вовсе не обязательно.
– И его пригласили на работу в Питер, – прошептала она и только сейчас кажется заметила, что на моих ногах нет тапочек, тут же засуетилась, принесла с прихожей, поставила передо мной, я смущенно кивнул и чтобы разрядить неловкое молчание заикаясь, спросил:
– И ч-ч-что? У-у-е-ехал?
– Ага, – едва выдавила Роза Марковна. – Уехал.
– А где же…? – я понимал, что не очень тактичен, но она сама затянула меня в свое откровение и я, будучи очень любопытным, не мог молчать. – А как же малыш? Он…где? – я зачем-то стал поворачиваться, словно искал его – наверное, это выглядело смешным, но меня все так поразило, что я был зажат, а именно это чаще всего и приводит к непредсказуемым действиям. Роза Марковна снова встала, она вспомнила по еще одно упущение – чай. Поставила на плиту чайник, поднесла спичку, забыв чиркнуть о коробок – я взял из ее дрожащих холодных рук спички и сам зажег огонь. Она нервно следила за моими действиями, но не искала в них ничего – глаза были стеклянными и потерянными. Она вернулась в то время, когда были с тем мужчиной, который не был отцом моей Эльф, но оставил глубочайший след для ее мамы. Она не вернулась к столу, подошла к окну, стала смотреть сквозь тюль на холодное окно и слушать ветер, доносящий обрывки уличных фраз «давай» и «домой, ужинать» вперемешку со смехом и протяжными звуками клаксона.
– Его нет, – услышал я. Она плакала, от этого голос стал ниже, и некоторые слова становились неразборчивыми. – Я потеряла, пока все эти волнения и прочее. Я не могла прийти в себя. Он обещал приезжать, но как это бывает – сегодня позвонил, на следующий день ждешь, не спишь, он не набирает твой номер. С пониманием относишься к этому – он все же на работе, но он не звонит завтра и послезавтра. Ты вся нервная на антидепрессантах, и понимаешь, что вредно, но принимаешь их, потому что знаешь, что не можешь иначе. Да и алкоголь. Да, я стала пить.
Меня передернуло. Эта женщина убивала в себе то существо, да что говорить…получается, убила.
– Я понимала, что делаю все неправильно, но ребенок, да кто он такой? Он все равно второй по степени важности. На первом месте – отец. А папочка нам не звонил, у него работа, – она говорила, как будто про маленького ребенка, который ведет себя нехорошо и надо бы его проучить, да все руки не доходят.
Чайник закипел, но никто не торопился его выключать. Чай откладывается, – подумал я. – Да смогу ли я проглотить хоть… – только сейчас я почувствовал, что пахнет печеным (пирожки, печенье?). Роза Марковна теребила штору, отчего казалось, что дрожит не ткань, а ее душа, хрупкая и тонкая, как тюль на кухонном окне.
– Он так и не появился? – спросил я, еще не понимая, кому больше сочувствовал – отцу (в знак солидарности), матери или ребенку, который так и не узнал, что такое эта настоящая жизнь за пределами живота.
– Я ждала его. Он позвонил через две недели, когда у меня уже там никого не было, – она сглотнула слюну и продолжила, – говорил, что скучает, что первые дни оказались самыми тяжелыми, нужно было работать допоздна и времени даже на коротенький, он так и сказал, коротенький, звоночек не было. Он не понимал, что этот звоночек мог все изменить. У меня дрожал голос, а он был весел, как никогда – действительно, соскучился, и когда стал спрашивать меня о «нем», я смогла ему рассказать всей правды и соврала. Что все в порядке, что мы его ждем и будем готовы появиться на свет к его приезду. На этом и попрощались.
Она успокоилась, повернулась – странно, но глаза были сухими (когда-то она уже выплакала их). Выключила чайник, посмотрела в сторону прихожей, где горел свет и сейчас стояла тишина, продолжив историю:
– Мне нужно было что-то делать. Я не могла оставлять все на прежнем уровне. Черт возьми, я была готова взять только что родившегося ребенка от другой женщины. Я была готова на все.
Это было так похоже на мыльные страсти, которые бороздят телевидение с 80-х, но быть очевидцем такой ситуации в жизни, в двух шагах от тебя воспринималось по-другому.
– Но все оказалось не так просто, как я думала. Когда я пошла в детский дом, то у меня был неважный вид, я сидела на таблетках, поэтому мне не решились отдать малыша. К тому времени мой питерский дружок срулил в Финляндию, звонки прекратились и как-то вечером он прислал мне письмо. Видимо, ему было так легче сообщить мне, что женится. Тогда я чуть с ума не сошла.
– Она и сейчас не в себе, – подумал я.
– Потом появился отец Тони, – сказала Роза Марковна. – Он меня утешил, жил ровно неделю, потом исчез, но я и не обижалась на него. Ведь я его и не любила. У меня даже и карточки его нет. То, что висит нас стене – какой-то мой дальний знакомый, с которым мы переписывались, когда он служил на флоте. А настоящего папочку никто не помнит. Разве что, когда я смотрю на Тоню, мне кажется, что вот эта черточка не моя, значит его, нос точно мой, но губы – нижняя полная, в отличие от тонкой верхней – точно его.
– Какой же я дурак! – думал я по дороге домой. Я не дождался моей половины, понимая, что должен все обдумать. В тот вечер я особенно зауважал Розу Марковну. Чай мы так и не попили, но это было больше, чем чай. Зачем-то она мне все это рассказала. Она мне не доверяла – это факт и теперь, поведав мне историю своей нелегкой жизни, она поселила во мне какой-то комплекс, неуверенность в том, что я не буду похож на этот попрыгунчика. Да, но если бы он знал, то могло все обойтись. Он бы приехал, и зачем женщины такие самостоятельные. Все хотят сделать сами, но ведь это против природы. Нас двое – это правильно.
Можно было долго упрекать всех и вся – я не был на ее месте, точнее, на его и трудно предположить, какие факторы заставили ее принимать таблетки, пить, отправиться в детский дом и просить ребенка. А то, что произошло после письма… но знает ли об этом Эльф?
– Как ты относишься к Питеру? – спросил я в тот же вечер. Телефон плохо работал, с постоянными помехами, я по возможности скрутил провода и теперь нас связывала испорченная линия моим Усаном.
– Хорошо, – ответила она. – Ты же знаешь, – и как-то капризно прошептала, – Почему ты сегодня не приходил?
– Она ничего не знает, наверное, – решил я, и прошептал, – Я приду к тебе завтра и мы обязательно проведем вечер вместе – только ты и я.
Я понимал, что моя чрезмерная ласковость может быть подозрительной, но в тот момент я не хотел думать об этом.
– Как Роза Марковна?
– Нормально. Она сегодня какая-то грустная. Жаль, что ты не попробовал пирожки с луком-яйцами. Она специально их испекла, знала, что ты их очень любишь.
Стало все проясняться – и запахи, которые витали, и то, что меня ждали в этот день две женщины.
– А ты чем занималась?
– Ничем, сидела дома, – кротко прошептала Эльф.
Зачем она так сказала? Неужели ей тоже есть что скрывать. Вот так семейка, – мелькало в голове. Этот разговор и мои предположения могли продолжаться, но мне позвонил папа.
– Привет, сынок. Я у подъезда, откроешь.
Папа в своем репертуаре. Он что почувствовал? Я совершенно забыл о том, что на проводе висит моя половина и ждет, пока я поговорю с «родителем». Бегло сказав, что ко мне приехал отец, я сказал, что позвоню, как только, так сразу и бросил трубку. Я не услышал, как на том конце провода тяжело вздохнули.
– Папа, ты почувствовал? – спросил я отца, когда он стоял на пороге с двумя тяжелыми сумками.
– Ага, холодно стало. Приехал. У вас же снега нет. У нас его там на килограмм больше.
Папа шутил. До снега еще нужно было дожить. Да и там, где он жил, снег еще даже не выпал. Просто он тоже умел рассказывать истории. Как и я. Не из-за снега он приехал, точно знал. Была другая причина.
Глава 14.1 После того небольшого инцидента все изменилось
После того небольшого инцидента все изменилось. Тот случай можно назвать перестроечным. Разговоры. Он стал пропадать. Если ранее после очередного бума, шли прогулки, обеды, ужины, то теперь все изменилось. Нарушился режим, который ранее поддерживался. Все стали понимать, как хорошо жить на всем готовом. Даже Грызла, который меньше всех зависел, предпочитая свободу, стал нервничать, бегая.
– Что это с ним? – удивлялся Фартучек, тяжело вздыхал и добавлял, – Жди неприятностей.
Но неприятности так и так происходили – небо было в дырках, и из них сыпалось все настолько тяжелое, что казалось, на планете есть всасыватель, который тянет все это с неба, только где он мог находиться. Знать бы и заткнуть его пятью тостерами и ворохом телефонов. Но к этому успели все привыкнуть – выходили на всякий случай с зонтиками, которые были изобретены Фартучком – он были сделаны из листьев видеокуса, которые были пропитаны собственным соком и становились упругими как резина. При падении какого-нибудь предмета (не так важно, тяжелый он или нет), он принимал форму шара, который отталкивал предмет. За это были все благодарны. Но теперь пошло все наперекосяк – утром их не будил колокольчик, собирающий всех в центральной зале за завтраком. Они знали, что в этот момент, точно после яичницы, как только начинали пить чай, должен быть «бум», во время которого они допивали чай и шли в библиотеку. Прочитав первые страницы журнала, книги, пособия, они знали, что пройдет не менее часа, чтобы осела пыль, и они не торопились выходить. Потом они выходили, и сразу после часовой прогулки, шли на обед, который был заранее приготовлен (оставалось только подогреть), во время обеда очередной «бум» и когда они шли на тихий час, и во время его на улицу лучше было не выходить. Но они знали, что проснувшись, выйдут на свежий воздух, час радости, зная, что следующий вздох будет только в полночь. Сейчас все сбилось – утром проснулись позже обычного, когда все уже отгрохотало, за окном была густая пыль, садились за пустой стол.
– А что сегодня тридцать второе число? – спросил Фартучек.
– Почему? – удивился Тряпка.
– У нас так говорили, когда день был не похож на все остальные.
– Чем же не похож сегодняшний день? – они переглянулись. Тряпка больше не спал, но сонное состояние ему бы сейчас ой как помогло. Стол не был пустым, но на нем была грязная посуда после вчерашней трапезы.
– Это нормально? – спросил Тряпка. Старик закачал головой и даже Усан, который хоть и не помещался в этих апартаментах, но заглядывал в неприкрытые окошки и ему доставался не менее вкусный кусок. Ему было одиноко завтракать под своим навесом, и поэтому все приемы пищи он присоединялся. Грызла занимал место у стола, и это не потому, что он отличался от них, просто ему так было удобнее.
– Нужно принять меры! – воскликнул Фартучек, но он не отправился готовить, так как за прошедшее время никто из них не заглядывал в кладовку. А зачем? Все настолько обленились – привыкли почивать на лаврах. Лавры в данном случае имели большой ассортимент, который предлагал им Гуллиэльф. Тут и амлет с изюмом, картофель формочками под несуществующих животных, каша без комочков, но с апельсиновыми кусочками. Все было так вкусно, и никто ранее не задумывался о том, что на это потрачены силы и время. Оно должно было стоять на столе, как только они проснутся и все. А то, что могло произойти нечто подобное, никто не думал. А, – махали все рукой, – слишком вкусно, чтобы думать о невероятном. Но невероятное случилось, и старик уже их принимал, выскочив на улицу, забыв зонт, так как пыль еще не осела в должной мере.
– Ты чего, хочешь нас погубить? – крикнул Фартучек, поднимаясь на крышу, не видя ничего перед собой, но догадываясь, что знает, что делает. Малыш не слышал, он был слишком увлечен. Однако был с зонтом, который ему помогал от едкой пыли, которую лучше избежать, чем проглотить, например, парочку гвоздей и металлическую стружку. Старику пришлось подбираться ближе и, жмурясь, чтобы пыль не застлала глаза. Когда он оказался совсем рядом, на него летела отвертка размером с его нос, но пришелец во время повернулся и зонт оказал первую услугу бесстрашному старику. Металлический предмет отлетел в сторону, завертелся в воздухе и упал с легким стуком совсем недалеко.
– Ты что нас собирался погубить? – повторил старик скорее машинально, нежели задумываясь о смысле сказанного.
– Пока что я тебя спасаю, – ответил малыш, пожимая маленькими плечиками.
– Спасибо, конечно, – сконфузился Фартучек, – но почему ты сегодня нас не разбудил. Мы так привыкли к этому. Для нас колокол поутру звучит как сигнал к наступлению. Я сразу вскакиваю, чтобы сказать, что я еще жив и что не готов сдаваться. И сегодня я не проснулся, живительный колокол молчал. Но внутри был какой-то отзвук, пусть он прозвучал немного позже, но прозвучал же. И я отправился в столовую, где мы обычно собираемся. И что я вижу? Стол не убран, все плохо…я понимаю, что так нехорошо, что ты все делаешь один, но я думал, что тебе нравится.
– Нравится, – согласился пришелец, все время отвлекаясь, словно там наверху его ждали, он положил трубку на время, обещая вернуться.
– Тогда не понимаю, – продолжил Фартучек. – Может быть, мне тебя заменить. Мне не трудно, тогда надо договориться. Я буду не хуже твоего стучать в колокол, и яичница у меня получится объедение. Я уверен.
– Я тебе потом объясню, когда… – сказал он, отпустив зонт, тем самым намекая спускаться вниз и оставить его в покое. Но старик был непреклонен. Они оба держали зонт – малыш своими миниатюрными ручками, и старик, сжимая своей крепкой мозолистой пятерней, застыв в этой монументальной позе. Пыль постепенно оседала. Уже перестала крутится в воздухе неприятная колючая стружка и твердые мобильники легли на поверхность, подрагивая своими поцарапанными корпусами. Пришелец сидел на флюгере и слушал. Фартучек, как ни старался прислушаться, ничего не мог услышать. Он немного заскучал, да и время не ждет.
– Что там происходит? – нетерпеливо спросил он, получив нежелательный ответ:
– Тише, я слушаю.
– Ты слушаешь, а у меня в желудке война началась. И не только…
Со стороны выглядело несколько странно – неужто распорядок (еда, сон) стали так важны для старика. Раньше это его не сильно волновало. Дело в том, что он предчувствовал, что только таким образом они смогут прийти к победе. А своему внутреннему чувству он доверял, и оно отвечало ему тем же, выручая в трудные моменты.
– Но я должен знать, что… – отвечал малыш, не отрываясь от воображаемого или видимого только ему коммутатора. – Я должен…
– Зачем? – продолжал Фартучек. Он слышал, как стучит ложкой Тряпка или ему это казалось, но так или иначе он хотел вернуть все на круги своя.
– Не знаю, мне что-то подсказывает, – говорил Гуллиэльф. Это не могло не злить. Они голодны. Усан, Грызла, Тряпка, сам старик, но он потерпит, да, в конце концов, сам пришелец разве не хочет есть? Или он уже…старик перестал звать его, он спустился вниз, не заметив, что малыш его опередил. О как будто ждал Фартучка, чтобы сказать следующее:
– Извините, друзья, я не должен был думать только о себе. Но понимаете, в чем дело – им я тоже нужен.
В окно заглядывал Усан, Тряпка вдыхал аромат вчерашней пищи – что же там было, не помнит ни желудок, затуманенный от голода мозг, мешает вспомнить, даже Грызла рычал над пустой посудиной, понимая, что произошло непредвиденное – обычно к этому времени все были сыты.
– Не понимаю, – ответил Тряпка. – Ты нужен им? Хорошо, но тогда зачем они отправили тебя сюда? Нянчили бы у себя.
– Я же говорил, что так принято, – продолжил малыш. – Они отправляют нас на ту планету, которую мы сами себе выберем. И наше пребывание на ней полностью зависит от нас. По крайней мере, я так думал. Теперь мне кажется, что они наблюдают за мной и стараются помочь, если что…
– Так пусть помогут… – сказал парень, – по-настоящему, а не так издалека. Не они ли виновники всей этой
– Не надо так говорить.
– А что?
– Перестань
– Не надо.
– А что я сказал? – защищался Тряпка. – Что-то не видно, что они стараются. Разве нет?
– Мне кажется, что они сами еще не знают и мне нужно им подсказать. Но пока у нас не все в порядке со связью. Вроде как кто-то у него провода перегрыз.
Все были голодны.
– Не обижайся на нас. Мы все голодны, поэтому не совсем адекватны. Сейчас я пойду и приготовлю обед, а потом мы поговорим.
И Фартучек отправился на кухню. Сегодня все поменялись – наши друзья ушли кашеварить, а малыш стучал ложкой, хотя когда блюдо было готово и принесено на стол, его снова не было на месте. Колокол не помог.
– Голодные сытого не ждут, – твердо сказал Тряпка, треснул ложкой по столу и начал накладывать по тарелкам.
– Точно, – радостно крикнул Фартучек, и все набросились на то, что называлось кашей. В ней было все. И мясные шарики, и картошка, и даже шоколад. Кажется, что продукты были несовместимы, но это не смущало. Грызла не знающий, что чавканье – признак невоспитанности, набросился с головой в свою миску и стал с таким удовольствием работать челюстями, да что говорить, наши друзья тоже на некоторое время забыли об этике. Вот так бывает, что сбившийся график доводит людей до помешательства.
Гуллиэльф вошел в столовую в тот момент, когда каши оставалось мало, частично на самом дне, отчего нашим друзьям стало немного стыдно, что они забыли о своем приятеле.
– Мы тут немного оставили, – произнес Фартучек, а жующий Тряпка и вовсе ничего не мог сказать – рот был забит до отказа
– Да, да конечно, – растеряно произнес пришелец и прошел мимо в свою комнату.
– Так ты не будешь, – выдал Усан, и не дожидаясь пока тот даст согласие смел своим усом остатки пищи.
И все хорошо – все были сыты, но не только пища делает счастливым. Что-то не так было с маленьким другом. Можно было оставить его в покое, но не такой был Фартучек. Пока остальные предавались чревоугодию, он пошел к малышу в комнату.
Комната была уютной. Не зависимо от того, что он пришелец был мал, размеры четырех углов были такие же, как у всех остальных. На стене картины, на которых были изображены какие-то существа. Наверняка родители. Была кровать и полка с книгами. Малыш любил почитывать, не выходя из комнаты. Когда старик вошел, пришельца не был видно. Старик знал, что он может его не заметить сразу, это нормально – размеры были соответствующие.
– Я не знаю, как ведут себя люди, когда один остается голоден, но я точно знаю, как мы, эльфийцы нервничаем, когда остаемся без порции. Мы нервничаем, можем свалить дерево, поднять тяжелый камень и бросить его не подумав куда. Этого я не хочу допустить, поэтому держи, – Фартучек протянул Гуллиэльфу тарелку с приготовленной кашей, которую смог спасти от покушения Усана и всех остальных.
– Спасибо, – сказал малыш, но не взял ее. Старик поставил рядом с кроватью. Тарелка напоминала море, в которое с трамплина-лежанки можно было прыгнуть в густую массу каши с торчащим на поверхности изюмом.
– Ты можешь не говорить мне, что случилось, – сказал старик, не зная куда присесть – стула не была, а кровать была слишком мала для него, – одно могу сказать, что только вместе мы сможем понять, взглянув на ситуацию с разных сторон. Со своей ты видишь одно, с моей – другое, вместе – будет проще.
– Они говорят, точнее я уверен, что они так думают… – начал бессвязно пришелец.
– О чем они говорят? – спросил Фартучек. Он понимал, что малыш доверяет ему.
– Мне хотелось, чтобы они вместе, но сегодня он остался один. Да и она тоже.
– Мало ли что могло произойти. Не всегда близкие люди должны быть рядом. Тут уж как получится.
– Нет, только вместе, – твердо сказал малыш. – Только вместе. Я так хочу.
Фартучек улыбнулся – он очень понимал Гуллиэльфа. Настал момент для откровения, редкий для старика.
– У меня была семья, – начал он. – Женщина, которая меня любила, звали ее Прихваточка. Почему звали – зовут, правда, я потерял ее из виду давно. Но в то время я был так озабочен – только начались неприятности, и мне нужно было помогать деду, который был уже стар, ему было трудно одному. А она все крутится около меня. Повадилась носить пирожки. А мне некогда, правда, красивая была. Не я – дед так говорил, но я на нее ноль внимания. А она не отстает. Тогда я решил ей сказать – чтоб не ходила, все равно ничего не получится. Может быть, в другое время я бы и ответил ей – оценил приготовленное, но не ко времени все это. Значит, пришла она вечером примерно в семь (никогда не опаздывала, знала, что я буду на месте) – мы с дедом осваивали катапульту – ту самую, которая была изобретена сперва им, а я уже модернизировал ее после его смерти. Она подходит, а у нее платьишко такое тонкое и оно от ветра туда-сюда колышется. Меня отвлекает естественно, дед стоит и ухмыляется. Я и говорю, что, мол, мы работаем и нечего тебе здесь делать. Она говорит, – подожду. А я – мы будем долго. Она, едва не плачет, понимая, что я не хочу ее видеть, но она ничего с собой поделать не может – любит, говорит, – я не буду мешать, я тут рядом. Тогда я еще тверже – нам нужно время – неделю, чтобы все сделать. Я думал, что за это время она остынет. Но не тут то было. Прошло ровно семь дней, и она появляется на пороге. Мы, конечно, с катапультой закончили и ставили забор. Она с кульком стоит и улыбается. Ждала, значит, думала. А я всю неделю хоть на столько, – показал старик большим пальцем на кончик мизинца, –ничего подобного. Ну и ничего у нас не вышло. Она ходила, ходила и потом перестала. Понимаешь?
Пришелец молчал. Фартучек не знал, насколько эта история могла послужить уроком для малыша, поэтому решил продолжить:
– Так и твои – только в данном случае они готовы. Им не надо чинить катапульту, и я уверен, что он попробует пирожки своей возлюбленной, чтобы угодить ей. И через неделю, если они даже не смогут быть рядом, они будут так рады друг другу, понимая, что семь дней хоть и разделяли их, но от этого их любовь не становилась слабее. И то, что сегодня один решил пообщаться с тобой, это значит, что у тебя появилась такая возможность и ее нельзя упускать. Можно многое узнать – то, что при женщине неуместно.
Гуллиэльф смотрел на него с интересом, не совсем понимая последнее. Фартучек присел у стенки, понимая, что старые кости не хотят долгого вертикального положения, и сказал:
– Например, откуда ты появился. Это первое. Наверное, интересно.
– Да, – согласился пришелец. – Интересно откуда, – он посмотрел наверх, словно там был ответ. На потолке висели разные шапочки, которые одевал малыш. В сидячем положении Фартучек мог заметить и встроенные полки в стены, из которых торчали карандаши и надписи на одной из стен: «Это мой дом».
– Потом ты можешь узнать о семье, в которой они живут. Второе. Хорошо знать, какими возможностями они обладают. Если они в верхах, то нам будет легче получить от них помощь. Если попроще, в любом случае они нам смогут помочь. Нам труднее проникнуть туда, чем им.
– Это правда, – согласился Гуллиэльф.
– Семья должна помогать. Пусть ты сейчас в ссылке на несколько месяцев, они должны прислать тебе все, что нужно для этой жизни.
– Так они и прислали.
– Что? – наступила очередь удивляться другому поколению.
– Они мне помогли. Я сперва не понимал, в чем дело, но продукты – это их рук дело. Я в это верю.
– Но продукты прилетели в холодильнике или в чем…?
– Да, но…
– То есть они не думая, бросили на нашу планету здоровый ящик, чтобы прокормить тебя. Правильно, кто мы такие, чтобы о нас думали земляне. Тем более, ты улетишь, в скором времени, и эта планета подвергнется запустению и хаосу. Пока ты здесь, мы в порядке, но как только твои каникулы закончатся, все вернется на прежнюю волну.
Фартучку было неприятно, что он шел успокоить малыша, а теперь сам больше всех нуждается в этом.
– Вы для меня семья, – прошептал малыш.
– Но они же там.
– Пока я живу здесь, вы для меня самые родные.
– А ты только пока живешь здесь? – с надеждой в голосе спросил Фартучек.
– Спросите что-нибудь попроще.
Глава 15. Мой отец решил приехать…сам виноват без предупреждения нагрянул
Мой отец решил приехать, – это новость. Сейчас он здесь, в моей квартире на Багратионовской и смотрит, как я суетливо бегаю и закидываю подушки в шкаф. Сам виноват без предупреждения нагрянул. Считает, что раз я не женат, то он имеет право приезжать, когда ему вздумается.
– Как мама? – спрашиваю я.
– Хорошо.
– Как сам?
– Еще расскажу.
Вот так он всегда – никуда не торопится. Говорит, что еще успеется. В результате мы едва успеваем обмолвиться словечком, как он собирает чемоданы. Напоследок успокаивая меня, что в следующий раз уж точно наговоримся. Я надеюсь, что еще мне остается делать. Он же отец – раз сказал, то сделает.
– У тебя есть девушка?
Вот так. Что я ему скажу. Не так сразу. Постепенно. На это ушла ровно ночь. Мы не спали, обкуривали бабушкину кухню и говорили по душам. Я дождался. Когда я перешел от истории знакомства к нашим реалиям, точнее, я только собирался это сделать, как он меня остановил, подняв указательный палец вверх, куда-то за голову и проговорил важно, по-отцовски:
– Не торопись, – сказал он, – не утро. На часах полночь, а мы с тобой совсем ничего не пьем, я не хочу обижать чай, его-то мы пьем, но он не симулирует и не попадает в мозг, скорее в живот, – он демонстрационно похлопал себя по животу, а потом приложил руку к голове и завертел ей – мол, действительно, не попадает. – А ну-ка мой чемодан!
– Может быть, не надо, – выдал я, – но по сердитому взору отца было понятно, что лучше принести.
Про отцовский чемодан можно было слагать легенды. С ним он объездил пол России (с рецептом своих фрикаделек) и сейчас будучи здесь, не примкнул потащить его за собой. Там обязательно лежала чистая рубашка, пара носков и бутылка коньяка, выпивая ее только по значительному поводу. Его я приволок, едва не уронил. Усана папа обдал холодным взором и пес понял, что от этого человека не дождешься ни куска мяса, ни игры в мячик и ушел на кухню в сотый раз облизывать миску, вспоминая ужин, на который была аппетиная куриная ножка и крылышко, которое не хотелось глотать.
Вспомнилось, что отец мне хотел подарить чемодан на совершеннолетие, но когда мне исполнилось восемнадцать, я получил в подарок гантели, которые у меня лежат где-то под кроватью и иногда перекатываются в темноте, потому что ночью я так ворочаюсь, что достаю сеткой до них и просыпаюсь от боли и грохота.
Отец открыл и… нет, музыки не было. И света тоже. Он вытащил оттуда бутылку «Командорской» и попросил стаканы. Я принес цветные кружки – он так сомнительно на них взглянул, словно я предлагаю ему пить из канистры от бензина. Но взял и вытер платочком, который достал из…кармана в чемодане, посмотрел на меня, соглашаясь со мной, что он делает все правильно. Я пытался выказывать равнодушие, но мне хотелось выпить, если честно. Просто показывать отцу, что ты хочешь выпить – не очень хорошо, по-моему. Но он предлагает, тем более есть повод, про который он знает – приехал и про то, что произошло там, за столом на кухне без зеленых тапочек. В груди мешалось и мечтало вырваться наружу.
– Вот сынок, ты стал большим, – проговорил отец, наливая в кружки жидкость янтарного цвета. – В твоих годах я встречался с одной дамой, и она мне произнесла такую фразу, от которой меня едва не стошнило. Она, эта фуфындра, сказала, что никогда бы не хотела детей, похожих на меня. Этого было более чем достаточно, чтобы нам расстаться с ней, – он, молча, поднял кружку, кивнул, и чикнул о мою, продолжая, – Тут есть прямая зависимость: Если женщина хочет от тебя ребенка, тогда бери ее под руку и в церковь, а потом и в загс можно. Это как проверка. Не хочет – то нечего на нее и деньги тратить. А что, правильно, потратишь на нее три стипендии, пока не поймешь, чего она стоит. Тут все намного проще – улыбаешься ей своей лучезарной улыбкой, сына и спрашиваешь в лоб – на кого должны быть похожи дети, – папа наливал вторую, шло повторение безмолвного тоста, мы пили и папа говорил. – Одна ответила – на Брандо. Мы тогда ели шашлык на набережной в кафе. Я вытер руки салфеткой, бросил недоеденные пару кусочков мяса и ушел, оставив ее наедине с полуторами порциями жареной говядины. Ешь, подруга в одиночестве, – завершил он рассказ ударом по столу. «Командор» дернулся, но остался верен столу и вертикальному положению. Рассказ о мясе вызвал аппетит – тем более пили без закуски. Папа достал из чемодана пару консервов, сыр, салями, пока я переваривал сказанное и разложил все на столе, выставляя каждый предмет с таким усилием, словно столешница – это большой магнит. – Закусим. А то мы так вторую бутылку не осилим.
Вот папка. Редко от него такое услышишь. Он в ударе. Прямо в точку. Я еще не успел ничего рассказать ему, а он уже успел все разнюхать. Такое ощущение, что он все знает. Только как? Разве, что… Нет, это невозможно. Я было представил, как Роза Марковна переписывает у меня номер отца в телефоне, пока я в комнате с Эльф (я часто оставляю трубку в куртке в прихожей) и звонит ей как-то вечером. Отец рвется сломя голову за тысячи километров, чтобы мне (нам) помочь. Тогда понятен вчерашний разговор. Она меня подготовила, но как то, что она мне поведала, может подготовить меня. И к чему подготовить? Разве мне нужно как-то себя настраивать, чтобы встретиться с родным отцом. Как говорится, на месте разберемся. Но зачем тогда этот вечерний сериал, и связана ли с этим моя Эльф? Не все срастается, ладно, но думается, что со временем все части паззла сойдутся. Тем временем папа намекал, что женщин искал с закрытыми глазами. Он их чувствовал, останавливался у той самой и спрашивал, где находится самое лучшее место, чем ставил в тупик девушек. И только потом было кафе и дальнейшее исследование на профпригодность для него. Конечно, мне нравилось слушать отца, особенно, когда он был под хмельком, язык развязывался, но все эти трактаты нужны были раньше, когда я только выбирал. А он все как-то не торопился. Сказывалось то, что он сам поздно начал встречаться с прекрасной половиной. Слишком много условий он ставил для девушек. И большинство сходили с дистанции.
– А что мама ответила? – спросил я, думая, как преподнести ему то, что возможно он уже знал, но в любом случае я должен был это сказать и пусть он воскликнет «боже!», я должен начать первым. Но на мой вопрос про маму, папа не сразу ответил. Он схватился за голову, ринулся в прихожую, словно вспомнил мамин наказ и вытащил из сумки (плюс к легендарному чемодану) какой-то сверток величиной в большой арбуз, а весом не легче огромного телевизора
– Это что? – удивился я. Не слишком ли много он меня удивляет? Разве это не моя роль?
– Сынок, прости, что не смогли приехать к тебе на день рождения, – начал отец. У него никогда не выходили тосты, и он выглядел смешно и глупо, но глупее было бы ему это сказать, поэтому я слушал. – И мы решили тебе подарить то, о чем ты мечтал давно, я это знаю, – и он как заправский фокусник вытащил шлем Дарта Вердера из «Звездных войн».
– Спасибо, – скромно сказал я, взял шлем и стал крутить его в руках, словно не знал, для чего он нужен.
– Ты чего не рад? – удивился отец. – Ты же так любишь инопланетные штучки. Да, только благодаря тебе, я тоже приобщился к этому миру. Скажу по секрету, я тоже купил себе такой шлем. Он у меня с собой. Может выйти сегодня в ночь и попугать старушек. Дарты Вейдеры идут, по домам!
– Рад, – скромно сказал я. Раньше я бы за такую вещь продал бы почку, легкое и левое полушарие впридачу. Но сейчас я чувствовал, что меньше интересуюсь этим миром, который естественно ненастоящий и весь этот антураж кажется смешным, как папины тосты. Шлем переливался черным цветом и таил в себе приключения в галактике. Раньше я искал его, оружие и сам костюм. До последнего времени искал, пока не переключился на другой образ. Образ сидел в доме на Петровке и ждал – меня, ребенка, потом снова меня и ребенка-ребенка… Переключатель сломался, остановившись на одном образе – моей Эльф.
– Ты что не живешь здесь? – спросил отец, открывая холодильник. Я положил шлем на стул, думая то ли мне его повесить в зале, то ли положить рядом с шапочным набором. Отец что-то искал в моем холодильнике, словно был инспектором, который должен был обнаружить что-то запрещенное и все не мог найти.
– Почему? – спросил я. Мне даже стало не по себе, поэтому я медленно закрыл дверцу, позволив ему вылезти.
– Холодильник пустой. Как-то не уютно.
Вот спасибо. Он как-то по-хозяйски сразу открыл холодильник, спросил, где у меня молоток, чтобы прибить гвоздь в прихожей. Ему нравилось вешать шапку на гвоздь. – Так правильнее, – говорил он, – для головного убора.
– Так что ответила мама? – спросил я, но отец успел прошмыгнуть в ванную, напевая по дороге песню Теодоро. Бутылка была пуста. Я не заметил, как мы ее выпили. За дверью слышался хриплый сорванный баритон: – И в этой пытке, и в это пытке, и в этой пытке многократной… рождается клинок булатный.
Что для него было «пыткой», а что «клинком» оставалось только догадываться. Надеюсь, не я и моя жизнь.
Когда он вышел из ванной, то я уже спал. Второго «Командора» мы не распечатали, новость преподнести не успел. – Да он и так в курсе, – успокаивал я себя. – Видно же. Про ребенка начал говорить. Конспиратор. Ну, теща, удружила. Лишила меня такой сладостной возможности. Отец перенес меня на кровать, как в детстве, и пробудился я под звуки и запахи жарящихся яиц.
– Что, Ромео, не привык, чтобы батя готовил тебе блюдо? – продекламировал он, когда я вышел, потирая глаза, думая, не приснилось ли мне вчерашнее. Отец заключал в этой фразе несколько стилей и направлений. У него не было вкуса. Точнее был, но сотканный из вкусов разных людей. Я точно очень сильно повлиял на его культуру. Будучи простым необразованным служащим, он редко ходил в театр, предпочитая просиживанию дома перед телевизором, смотря новости только для того, чтобы поспорить в обед с коллегами по работе. Благодаря мне он стал ходить в кино, читать книги и журналы – последние больше, но это лучше, чем кроссворды и газету «Правда».
Сегодня мы идем знакомиться. Как всегда меня трясло, отца немного тоже. Так получилось, что я пару слов сказал про мою «тещу» (будущую). Что-то в духе «берегись маму». Этого вполне хватило, чтобы мы останавливались несколько раз на перекрестке, в метро ему и мне отдавили ногу, и когда вдалеке замаячил нужный дом, мы машинально остановились.
– Держись, сына, – сказал он, хлопнув по плечу. Этот удар я буду помнить целый вечер. Отец нес какой-то подарок, и я не знал, что там. Мои попытки выяснить это обреклись на провал. Мне хотелось подготовиться – тем более последняя встреча с Розой Марковной была особенной и до сих пор в голове ворох мыслей, не дающих покоя только потому, что я не могу до конца понять – найти ключ, то слово, которое было важным в ее рассказе. К тому же я не рассказал отцу о том, что «мы – беременны», но мне казалось это таким интимным моментом. То ли мне не хватило бутылки коньяка, то ли не хотелось шокировать отца в первый же вечер. – Ничего, как-нибудь обойдем эту тему, – так думал я. В конце концов, все внимание уйдет на другое. Отец любил быть в центре, и хоть иногда не поспевал за своей мыслью, продолжал оставаться тем же, кем был все годы, которые я его знаю. Интересно, как он вел в мои годы? Да, эта тема еще одного вечера и еще одной бутылки. Хотя можно и с чаем…нет, такая тема подразумевает исключительно коньяк.
Отец долго топтался в прихожей, не зная с чего начать. Все смешалось в прихожей Розы Марковны.
– Проходите, – предложила моя благоверная. Именно она встречала нас. За ней стояла ее родительница.
– А эта та самая Тоша, – сказал папа, хитро прищурился и произнес, – на кого будет похож малец? – не удержался отец, моя половина тут же покраснела, посмотрела на меня – нормально ли то, что он меня это спрашивает, я кивнул, но перед этим повторил папину поддержку, ткнув ему указательным пальцем в спину. – Понял, понял, – воскликнул он, добавляя, – у вас хорошая горница. В ней может поместиться большая лошадь, даже две. Второй придется присесть. У вас тут соломенные штуки висят – она их мигом, ам и нет ничего, одна голытьба.
Эльф смотрела на него, как на диковинку. Роза Марковна убежала хлопотать по кухне с криками «у меня гусь». Папа вдогонку сказал «ничего, он же жаренный, никуда не улетит». На кухне послышался звук упавшего столового предмета – то ли ложки, то ли ножа. Папа не мог оставаться безучастным к этому, стоял и дергал коленкой, еще мгновение и он побежит…
– Я помогу хозяйке, – прошептал он, занес руку так, что я зажмурился, улыбнулся, – а вы тут не скучайте.
Я не успел его остановить. Да и не мог, только так мы могли остаться наедине с Эльф.
– Как дела? – спросил я, на что мне ответили ее глаза и покусывание правого уха. – Больно же! – но ее это не волновало. Для меня тоже последние сутки были слишком цветными с преобладанием жгучих тонов – желтого, красного, фиолетового. Теплого, горячего и холодного. Все было в этом флаконе.
– Мне кажется, что прошел целый век, – сказала она вполголоса. Между нами совсем не было расстояния, разве что одежда создавало то расстояние, но и та была смята по возможности.
– Ты немного ошиблась, – говорил я, дыша прерывисто. – Прошло два.
Ее щеки были влажными, и было странно, потому что я отчетливо видел, что та слеза, подступившая к уголкам глаз, не торопиться заскользить по щеке, она выражает не грусть, а скорее получение того, чего очень долго ждешь. Звучит, как наркотик. Как доза сильного антидепрессанта. Но примерно так это и было. Мы сцепились как два близнеца, долгое время оторвавшихся друг от друга, как два магнита, единое целое. Я не помню, когда последний раз она меня так целовала – ее губы заглатывали мои, делая их безвольными, опьяняя весь организм, опустошая голову. Ее объятия были крепкими – она обнимала за двоих. Спина у меня горела, а руки, которые тоже мечтали ответить на ее порыв, были безвольно опущены, так вся энергия ушла на попытку разжать ее цепкие пальцы.
– Ты должен был узнать, как у него дела, – шептала она, не уставая кусать, впиваться, отрываясь только для того, чтобы совершить вздох. – Он тебя весь день ждал, напоминал мне, что он хочет с тобой поговорить.
Это меня охладило. Между нами появилось расстояние. Мне не понравилось это «должен». Она так и не сказала мне, где провела вечер – я не ревновал, вряд ли она могла пойти на встречу еще с кем-нибудь, хотя конечно нет ничего невозможного. Да, это бред. В сети про эту пишут – «женщина становится привлекательнее и цена повышается. Они хотят это использовать, понимая, что данный феномен продолжится недолго». Тогда зачем такое проявление чувств?
– Каким образом он это делал? – спросил я, представляя, что она ходит по улице (вчера была довольно сыро – лил дождь мелкий, противный) и наш малыш толкает ее не потому, что хочет со мной потрещать, а потому что ему всего-навсего холодно.
– Он…, – прошептала она, поднимая голову, отстраняясь от меня, чтобы подумать (по мне, придумать), – … так мне и сказал: «мамуля, а где папуля?».
– И ты что? – спросил я, заведомо зная, что она снова поднимет голову, чтобы придумать новые приключения зародыша в животе, блин.
– А я…, – запела она, – … соврала, – что он рядом.
– Так, значит, кто-то был рядом, – неожиданно спросил я.
– Ты о чем? – теперь и она стала остывать, прикасаясь ко мне губами, но уже не так часто, через раз, выбирая места то ли к которым еще не прикасалась, то ли которых целовать приятнее.
– Хорошо, ты мне скажи, где ты провела вчерашний вечер? – твердо спросил я, понимая, что раз не сдержался, то спрошу ее напрямую. В конце концов, нам друг от друга нечего скрывать.
– Дома, – ответила она, на этот раз, опустив глаза.
– А если честно? – надавил я, но не успел, так как в сопровождении Розы Марковны появился папа, водрузивший на голову блюдо с курицей. Мама Эльф то и дело бегала вокруг него и охала, но тот браво шел, одной рукой поддерживая блюдо. Хорошо, что рядом оказались мы – блюдо было больше проема двери в зал и склонилось набекрень. Курица поехала, но мы ее смогли поймать.
– Я тебе потом скажу, – успела сказать Эльф, да и я не был готов в тот самый момент к правде (какой бы она не была). Придется терпеть. Это еще можно, но не горячую птицу в руках. – Держите, кричу я, и передаю в руки хозяйке, она вскрикивает, но поспевает папа, берет ее за ножку, укладывает на блюдо и, придерживая, вносит в зал. Мы все стоим с жирными обожженными руками и не знаем, кому первому бежать в ванную. Опять же в этом вопросе помог мой папа. Он вошел первый, прошептав Розе Марковне, что она будет следующей. Вот так он всегда – просто, не думая об этике. Может быть так и лучше, как он говорит, быстрее.
Стол был шикарный. То, что мы сообщили об этом за пару часов, было, конечно, промахом, но то, что стояло на столе вызывало восхищение и зависть. К этому не хотелось притрагиваться только потому, что съеденный огурец мог испортить композицию напрочь. Кроме курицы, красовались салаты – «французский», «оливье», «с грибами», «греческий», «непонятно, пока не попробуешь», нарезка – трио колбас, квинта сыров и кварта рыб. Не говоря о канапе с икрой и «непонятно, пока…» – два больших блюда.
– Вот что нам подарил, Виктор Анатольевич, – сказала Роза Марковна, внося большой сверток, который по пути к месту расположения разворачивала, думая, куда бы отвести в этом доме сей презент, где все уже давно на своих местах. Наконец, пушистой герани (вот что папка-конспиратор прятал от меня) было отведено место на подоконнике, что не слишком понравилось отцу. Ему также не понравилось, как к нему обратились.
– Просто, Витя. Мы же договорились, Роза, – сказав это, он переставил цветок на стол рядом с курицей. Картина была еще та – курица, герань и закуски. Натюрморт был испорчен грубым мазком.
– Да, да, – согласилась хозяйка, хотя не совсем была довольна такой вольностью. – Он нам не будет мешать?
– Не-е, – заголосил папа. – Это цветок особенный. Он растет уже много лет. Чаще деревья растут долго, а у комнатных растений в горшках недолгий век. Но ему так долго, что я не боюсь соврать, что его листочки трогали двести лет назад крепостные детки, и ухаживала прапраппрабабка. Я кажется пропустил еще одно пра-.
Это было действительно удивительно. Отец вез этот цветок издалека, чтобы подарить семье. Мама интересно знает об этом? Эльф не смотрела на меня совсем, словно так и надо, я же протер в ней дырку, так как все ждал, когда наступит тот самый момент, когда она мне все скажет. Я нервничал, и папа обратил на это внимание. Он поднял правую руку, показал успокоительную ладонь – мол, сына, все в порядке, я с тобой. Но сейчас мне, прежде всего, хотелось остаться наедине с Эльф, и был бы у меня волшебный пульт, который мог остановить время или сделать так, чтобы все, кроме нас замерли, я бы спросил ее. Она бы тогда не отвертелась. А сейчас, пока не закончится этот вечер – здесь же мы должны вести себя достойно и показывать, что все так хорошо, что лучше не придумаешь. Блин, сейчас меня стошнит. Кажется, у меня начались те самые симптомы, которые еще недавно были у нее.
– А теперь тост, – сказал отец, Я хотел наступить папе на ногу, чтобы он отказался от своей затеи и уже потянул ногу под столом и надавил, но по удивленным глазам Розы Марковны понял, что промазал. Мне было нехорошо, и я чуть не упал со стула. За мной неотступно следил папа.
– Не дадим оборвать… – он не договорил. Наверное, он хотел сказать про этот цветок – чтобы еще не одно поколение ухаживало за ним, чтобы холила и лелеяла, а он будет проверять – приходить неожиданно. Таков папа. Примерно такую речь я был готов вынести, точнее, готов вынести мой организм, принявший вчера коньяк, а сегодня наверняка расплачивается за это. Но папа сегодня сделал по-другому. Он еще раз печально посмотрел на меня, потом на Эльф, и в последнюю очередь на Розу Марковну, потом серьезно сказал, – Ладно, хозяйка. Это все хорошо. Давай поговорим по существу, – «хозяйка» посмотрела на него с удивлением, и даже я стал выползать из-под стола, под который то и дело сползал. – Я хочу, чтобы мой сын был счастлив и все сделаю для этого, – ладно, что дальше он скажет. – Он молод, еще не нашел своей дороги. Ведь каждому уготована своя тропка и пока ее найдешь, пройдет немало времени. Но это правильно. Он у меня парень видный и я, как отец, могу смело сказать, что если сомневаешься, если что-то в груди против того, чтобы воспитывать малого, то, наверное, не готов ты еще.
– Папа, ты что? – мне было плохо. Эльф смотрела на меня, но в тот самый момент мне этого не хотелось. Я был не готов, я задыхался. Теперь бы, используя волшебный пульт, я остался наедине с отцом. Этот разговор бы ему запомнился – мой дебют агрессии с ним.
– Постой, я-то знаю, что говорю, – выдавал отец. Как он может продолжать это? Сейчас самое время остановиться, но мне казалось, что еще мгновение и меня стошнит. Отец смотрел на меня, сочувствуя, конечно, думая, что причина кроется в ней или в них. Замурыжили моего мальчика. Ай-яй-яй. – Но я тебя не осуждаю. Что было, то было. А то, что ждет ребенка, вопрос решить недолго. Я знаю нескольких врачей. И здесь, в Москве у меня есть знакомые. Так что сделаем все так, что комар носа не подточит. Никогда не понимал, как это.
– Не надо, – сказал я, и меня вывернуло прямо на стол, в мой недоеденный салат (затронули также две тарелки с нарезкой). Хорошо мы выступили. Отец словами, я – действием. Красиво получилось, ничего не скажешь!
Я побежал в ванную, Эльф убежала в свою комнату, и Роза Марковна не могла понять, как ситуация вышла из-под контроля. Для нее всегда это казалось сущим пустяком. А тут – такое… не сомневаюсь, что за всю историю этого дома не происходило подобных эксцессов. Папа продолжал, не обращая внимания на суету. Он понимал, что должен завершить все жирной точкой.
– Я знаю, – строго сказал он. – Все слышал. Девушка где-то вечером ходит. Правильно, что мой сын интересуется этим, и должен знать. А она – ни в какую. Понятно – хочет найти замену. Второй вариант, как говориться. Это мы проходили.
В проеме появилась Тоша.
– Если хотите знать, то у меня едва…
Она не сказала что, я только что выскочил из ванной.
– Что? – крикнул я и не долго думая, схватил отца, нахлобучил на него шапку, пальто, кое-как оделся сам и, уже, будучи одетый, услышал, как Эльф сказала:
– Вот так. Хорошо, что вовремя спохватились. Иначе…
Немая сцена. Все замерли – мы с отцом в прихожей, он что-то пытался – разводил руками, но такой неожиданный поворот тоже наложил на него отпечаток – в его голове был заложен тост и антитост – спасение. Сейчас, третий вариант, который никак не умещался среди этого безобразия.
Не думал, что они дойдут до такого градуса. Все дело в вине или папином тосте. Вина еще не успели выпить, а тост звучал, как проклятие. Вот, папа, спасибо.
– Мне не нравится ваш тон, – выдавила Роза Марковна. Она так и сидела за столом, вдыхая пары безумия. Она была на удивление спокойна, словно знала, что когда-нибудь это произойдет. – Вашего сына никто не неволит. Он сам приходит, и никто его не неволит. То, что я вам рассказала на кухне про ее беременность – моя ошибка, я понимаю, но ее можно исправить, но то, что сегодня произошло здесь – вряд ли возможно изменить. Мой стол… – и она заплакала. – Я не могу.
Отец не знал ничего. Какая оплошность! Я во всем виноват. Да и то, что вчера произошло – ужас. Она не хотела говорить мне, если что, применив свою схему из молодости – взять ребенка из детского дома. У меня шумело в голове. Мы вышли на улицу.
– Зачем ты так? – кричал я, зажмурившись. Мы стояли около подъезда, был сильный ветер, и нас буквально забрасывало листьями.
– Я думал, что ты специально меня повел, – хмуро сказал отец. – Как тогда на собрание в школе, помнишь?
– Но тут не собрание в школе, – визжал я, и мне снова стало плохо. Теперь пострадал палисадник возле подъезда. Хорошо, что в этот раз никто не увидел моих «подвигов». Папа смотрел на меня, размышляя. Не знаю, о чем он в тот момент думал, но я знал, что он не сделает шага без моего слова. Он так и будет стоять столько, сколько нужно, пока я не дам отмашку идти.
– Мне извиниться? – спросил он, переминаясь с ноги на ногу. Я не ответил. Слишком опасно было пускать его на очередной контакт, хотя и мне было перед чем извиняться. Но лучше то, что я сделал, чем его словоблудие. Через час мы были дома, сторонясь друг друга. Я уткнулся в подушку, прижался к ней до желтых кругов и перематывал пленку произошедшего за вечер. Думаю, что и он пытается мотать, но наверняка у него пленку зажевало или вырвало с мясом. Я люблю отца, но сегодня я понял, что и ненавижу. Такое со мной впервые. Переход от теплого к холодному, как остывший суп на столе.
Эльф не могла меня научить, да и я неважно владел искусством переговоров. В конце концов, дети-взрослые – какая разница, пусть сами разбираются. Я попытался сказать папе, что я думаю по этому поводу, но он сейчас курит на балконе уже вторую и не думает менять положение. Я уходил гулять с Усаном, по дороге встретились две кошки почти черные: у одной было бело пятно на спине, у другой – на голове. Пес сегодня, как будто чувствовал меня – равнодушно смотрел, как хвостатые пересекали улицу, ловко варьируя между колесами синей «девятки» и красного «Шевроле». Когда я подходил к дому, то видел, как отец стоит на балконе и стряхивает пепел не в пепельницу, а вниз, вызывая у меня еще больше негодование.
Мы так бы и устроили молчанку, но первым, конечно, не выдержал мой родитель. Я мог терпеть до следующего нового года, если понадобится – у меня была причина и не маленькая. Сейчас Роза Марковна перемывает косточки нашей семье, подсчитывая количество минусов, стирая все плюсы. Я хороший, но мой отец такой…, что моя хорошесть к чертовой бабушке (прости меня, бабуля)! А моя Эльф думает, что я ее оставил, потому что на стороне моего папки. Но это вовсе не так, потому что мне нужно было с ним поговорить. А то он продолжал бы себя мнить спасителем сына от цепких рук залетевшей бабы. Как жаль, что нельзя выбирать родителей. Прости меня мама. Знаю, ты бы лучше среагировала на мое положение – поговорили бы о том, о сем, но не стали бы брать на себя… Мой отец должен был подготовить хороший тост, сказать, что ему все нравится и всячески помогать во всем. И все – много? Он что думал, что мы без него не можем шагу ступить. Приехал все разрулить. Блин…
– Ну, я подумал, мне хватило, – вошел ко мне в комнату отец, оборвав мои попытки дозвониться на Петровку (не на ту Петровку, моей Эльф, конечно). Телефон был занят – звонили психиатру, полиции или мне? – Я был не прав, немного переборщил…
– Немного? – вскочил я. – Это, по-твоему, немного? – мне хотелось его поставить в угол, отлупить, повести себя с ним по-детски, как он когда-то со мной. Возместить все накопленные во мне обиды, вспомнился случай, когда он не пришел за мной в детский сад, и я стоял один на улице. Всех забрали родители, а меня – нет. Помню, как толстая воспитательница наклонилась ко мне, погладила по голове и сказала: «Твой папа про тебя забыл». Я не верил тогда, что такое может быть. С годами я все больше стал верить, что такое может случиться. Сейчас я вернулся в детство, чтобы заглянуть в глаза отцу, когда он все же пришел за мной.
– Пусть будет много, – спокойно сказал он, – но этим ничего не изменишь. Вот телефон, – он действительно держал в руке аппарат, как будто его рекламировал, – сейчас я позвоню и всех оставлю довольными. Там две женщины. Неужто, я не справлюсь?
Я махнул рукой. Мне не хотелось с ним спорить, потому что, если честно, немного верил, что у него может получиться. Мы можем разувериться в коллеге, друге, но чтобы не давать шанса родному отцу, нужно действительно сильный повод. А это – разве что сильненький, но папа тоже не слабак. И пошло… для отца телефон естественно был свободен (он владеет чем-то).
– Добрый вечер
Папа позвонил в тот день и долго говорил по телефону с Розой Марковной. Я был недалеко, в соседней комнате, приложив к уху трубку другого аппарата. Они заметили, отрезав меня. Послевкусие было нарушено. Я вернулся в комнату, взял мобильный и набрал Эльфу.
– Как ты? – спросил я.
– Твой папа нам понравился, – сказала она.
– Но… он же все испортил…
– Мама тоже так подумала. А я, прежде всего, в нем увидела отца, который ради своего ребенка готов на все.
Вот так история. Папа им понравился. Он сидел на кухне и пил кофе, залив плиту. Разговор прошел удачно – было сразу видно.
– У тебя ни одна конфорка не предназначена для варки кофе, – важно сказал он.
– Пап, так что ответила мама? – вернулся я к давнему вопросу.
– Она сказала, что ребенок должен быть похож на своих родителей, прежде всего. Хочешь кофе? – я кивнул головой, – Тогда свари две чашечки, твой папа тоже не откажется.
Глава 15.1 Жили-были три таракана, Карл, Густав и Давид
– Жили-были три таракана, Карл, Густав и Давид. Хорошо жили, но одно их беспокоило – не было крыши над головой. И тогда решили они построить дом. Решили-то они решили, но дом – это не шутка. Захотел – не появится. Как сделать так, чтобы стены были крепкими, потолок не протекал, эта большая наука, которой они не владели. Тогда они обратились в специальное бюро по строительству домов для тараканов, где им могли подсказать не только опытного архитектора, но и найти достойный вариант дома. Но дело в том, что насекомые сами не знали, что им нужно. Карл говорил, что он хочет дом с липкими стенами, чтобы можно было лазить по стене, не падая. Густав предпочитал отдельную столовую, комнату для игры в тоулинг (тараканий боулинг) и душевую кабину с выходом на помойку. Давид хотел превратить дом в большое хлебное хранилище. Поэтому когда им показывали картинки, то смотрели друг на друга и не понимали, что от них хочет главный в этом бюро. Он им липкие стены, так не всем же нравится это, начинается возня и непонимание – зачем нам это? Он – душевую с выходом на зловонное место, так не всем это кажется по вкусу. Не говоря о хранилище для булок. Кто-то предпочитал их есть свежими. Из бюро они вышли расстроенными. Так у них и по сей день нет дома, и они ютятся на казенной территории.
– Грустно, – сказал Тряпка. Фартучек улыбнулся. Усан научился рассказывать истории, но так получалось, что выходило или очень смешно или грустно. Возможно, эта история была о его семье. Кто знает, какие тайны хранит в себе каждый житель этой планеты, да и сама планета тоже. Если истории правдивы, то они вызывают эмоцию – пусть она будет не такой веселой. Да разве это имеет значение? Усан рассказывал, так грустно и артистично, меняя для каждого героя то маску, то интонацию в голосе. Это были его братья, друзья, или он сам – эти трое. Наши друзья смеялись над ним и плакали. Теперь они уже не жалели о том, что научили его этому. Он открыл в себе такую возможность и норовил при каждом удобном случае – в столовой, во время завтрака, во время грохота за окном, когда Тряпка вставал ночью, да и не только он, потому что приснился кошмар, и нужно было чем-то утешить – история помогала. Такая терапия давала свои плоды. Усан продолжал придумывать свои байки, а может быть и не придумывать? Ведь истории создаются на основе того, что ты видишь. Планета стонала от вспышек, которые так надоели и вызывали грусть и выкрики «снова пришло 32 число». В историях тоже проскальзывал стон.
Каждый вечер сыпались предметы (и в другие часы тоже) и все скрывались в укрытия. Бывало, что они сидели там по несколько часов. Что делать друзьям несколько часов, пока летят с неба «бомбы»? Они читали, ели, отгадывали, что упадет в следующий момент и только что, оценивая удар падения и вибрацию земли. Но это им тоже в скорейшем времени наскучило. Нужны были универсальные игры, которые помогут скоротать время. Они пытались разговаривать, но постоянные разговоры их утомляли. О чем они могли говорить? Ностальгировать по ушедшему, ругать улетевших и грезить о том, чего нет. Все это было, и становилось или тошно от того, что происходит, или от того, что тех зеленых садов, о которых так рьяно говорит Фартучек, просто не существует и если все же где-то они есть, то так далеко, что отсюда не доберешься даже на самой быстрой ракете.
Они все же придумали несколько таких игр, которые им помогали убить время. Первая игра в молчанку. Во-первых, главный плюс – не надо было говорить. Второй плюс можно сказать все, что ты хочешь, но только про себя. Когда долго молчишь, мысли становятся болтливыми. И становится итак понятно, что Усан сейчас не сдержится и выдаст про себя очередной опус. Кто первым начинал говорить, вынужден был готовить завтрак, а это значит просыпаться рано, придумывать меню, угодливое для всех, и успеть до девяти выставить все на стол. Это было непросто. Все старались отмалчиваться, но сколько раз первым заговаривал Усан, но так как он не мог войти в дом чисто технически и соответственно приготовить завтрак, то он автоматически выбывал. Приходилось продолжать снова. Получается, игра продолжалась среди троих, хотя в последнее время среди двоих. Малыш не пропускал игры, но отсутствовал во время завтрака и других приемов пищи. Наши друзья молчали до победного, а он продолжал говорить и слушать, пока не появлялись первые сигналы с неба.
Вторая игра в обманки. Нужно было рассказать историю и найти в нем враки. Игра тоже имела значительные преимущества – если в молчанке говорили, не произнеся ни слова, но это молчание не могло быть неправдивым, то здесь, напротив, можно было такого нагородить, и при этом никто ничего не скажет – в этом-то и заключалась суть игры. Если все враки будут угаданы, то победитель получает возможность съесть две порции. Все поощрения были в основном в форме еды. Чем еще могли порадовать себя эльфийцы? Вкусная еда, игры и еще раз игры, которые давали энергию, затухающая после каждого «налета».
Помимо игр в помещении, они научились играть и на открытом воздухе. Тот час, когда все стабилизировалось, использовался не только для уборки. Была натянута металлическая сетка для волейбола, где использовали настоящий мяч. Упавший авто содержал в себе резиновую лодку, мяч и набор для вязания. Кто-то собирался хорошо отдохнуть. Теперь это покоилось на планете и использовалось по назначению, кроме лодки. Разве что можно для зонта сгодится.
Но все это в скорейшем времени тоже надоело, потому что когда не все хорошо, а только видимость хорошего, то невозможно кидать мяч и радоваться то, что соперник пропустил или переступил черту, потому что ты так ловко его проучил. Нельзя играть в молчанку, понимая, что все думают об одном – когда все закончится. И играют они чаще всего именно в нее, потому что только так получается держать язык за зубами, иначе хочется говорить, говорить и чаще не хорошее.
– Нужно что-то делать, – сказал пришелец. Так началось очередное утро. Только что Усан рассказал грустную историю в окне, просунув ус. Сегодня готовил завтрак Тряпка. У него немного подгорела каша.
– Только что? – спросил Фартучек, пробуя на вкус кашу. Она ему не очень понравилась, но когда выбирать не из чего, нужно ценить то, что есть. Да и эта фраза стала нарицательной – «нужно делать что-то, только что».
– Я не знаю, но буду думать, – сказал Гуллиэльф в очередной раз, и выскочил на улицу, где только что пронесся сильный ураган металлолома.
Прошел еще один день. Такие же вопросы, ответы. И еще. Утро, горелые каши, блинчики. Гуллиэльф пропадал на флюгере. Как ни пытался с ним поговорить Фартучек, ничего не выходило. На каком этапе дум находился он? Если он начал что-то обдумывать, может быть это делать сообща. Он сообразит как, я – где, – думал старик. Но тот продолжал вести жизнь невидимки и как только они завтракали, он был на своей «вышке», когда они выходили, он спускался. Единственное, что могло успокоить старика – только то, что пришелец продолжает думать. Сидит на флюгере и обдумывает, как распутать этот металлический узел. Наверняка уже что-то придумал. Фартучек не сомневался, поэтому, когда Тряпка сжигал очередную кашу и вспоминал нехорошим словом Гуллиэльфа, то старик вступался за малыша и говорил, что «надо дать ему время». Время шло и однажды утром, примерно через неделю, он появился за завтраком. На этот раз будил всех Фартучек, и каша получилась знатная, да кофе тоже не переваренный. Все молча ели, пока Усан не начал утро с традиционной истории.
– Решил Карл познакомиться с девушкой из другого селения. Но у него не было хорошего костюма. Тогда он решил пойти к портному. Тот точно знал, что ему нужно. У портного была семья – красавица-жена и пятеро детей. Когда Карл пришел к нему и сказал, что мне нужен костюм, то тот сказал, что придется ждать не менее месяца. Что делать парню? Придется ждать. Не пойдет же он к подруге в старых лохмотьях. Прошел месяц, он пришел к портному, забрал костюм, одел и в тот же вечер отправился в соседнее село к той самой девушке, которая ему снилась. Шел и думал – приду сейчас и попрошу руку и сердце. Но дорога оказалась не близкой и костюмчик в дороге изрядно потрепался. Он стал похож на его старый. Один в один. И когда он пришел уже за полночь в тот старый город, выяснилось, что та самая подруга выскочила замуж примерно с недельку назад. Погоревал он, погоревал и вернулся назад. Ему хотелось зайти к портному, но он не зашел. Карл не знал, что скажет ему.
Очередная грустная история от Усана. Но сегодня не было той самой реакции, которая доставалась ему после каждой, пусть даже не совсем удачной, истории. Все ждали другого. Малыш сидел, смотрел в одну точку и начал говорить, когда услышал за окном приступы грома.
– Я их слышу, – произнес он. – Они говорят о том, что вчера ели огурцы и ходили в усадьбу. Не понимаю что это? Кусачее название.
Тряпка и Фартучек переглянулись. Старик кивнул головой, присел поближе, давая понять, чтобы тот продолжал.
– А сегодня к нему приехал кто-то издалека. Родной человек. Они сидели за столом, и пили что-то вкусное, но жгучее на язык. Не пробовал, не знаю, но мне показалось, что когда он сказал «хватит», во мне тоже кричало «достаточно». А потом он долго говорил, и мне стало грустно.
Все, что он говорил, напоминало сентиментальную историю – он общается со своими родными, они там, он здесь и все больше начинает их чувствовать. Но как это может отразиться на планете. Эти «дожди» продолжались и нужны были перемены. Не для того же он пришел, чтобы рассказывать как кто-то там на земле пьет жгучее и вкусное.
– Пусть нам помогут, – не удержался Тряпка. – Они же находятся …?
– На земле, – закончил мысль Гуллиэльф.
– Вот именно.
– Но мне не нужна помощь, – говорил малыш, удивляясь тому, что от него что-то ждут. Он и забыл о том, что обещал своим друзьям решение всех проблем. Поэтому он и говорил такие странные слова: – Я сам справляюсь. Разве нет?
А его, в свою очередь, не понимали. Есть мы – народ, который хочет хорошей жизни и для того, чтобы ее добиться, нужна хорошая идея. Только она сможет перевернуть с ног на голову, точнее, наоборот. Вернуть все в исходное положение. И все идут к этому, ждут, постоянно думают. Когда едят, спят, ходят в библиотеку и играют во «враки». Иначе как? И ответственным за это, не сказать назначен, добровольно вызвался пришелец. Хорошо, мы ждем. А он что? Контактирует с врагами и забыл о своем обязательстве. Что зря Фартучек мучился с бессонницей, Тряпка лунатил, Грызла выл, а истории Усана становились все тревожней и тревожней.
– Да, но если бы они прекратили… – выдал Тряпка, уже не зная, как назвать все то, что делали земляне. Все меньше слов оставалось для них, даже плохих. – Тогда другое дело.
– Я разберусь, – спокойно сказал малыш. – У них слишком много хлопот. Но я попробую…
– Ты еще не разобрался? – разочарованно спросил Фартучек. Малыш покрутил головой. Он ничего не придумал.
Прошел еще один день. Утро прошло как обычно. После победы Фартучка в молчанке, Тряпка снова занял место на кухне, но на этот раз он справился – каша вышла съедобной, тосты поджаренными и кофе на редкость сладким совсем немного. После завтрака все отправились в библиотеку и начали читать. За окном начался ветер, падали металлические каркасы непонятно какой конструкции, но сейчас это мало кого заботило. Все читали. Фартучек – инструкцию к газонокосилке, думая о том, что когда-нибудь на планете будет и трава, и деревья, только не для того чтобы их рубить, разве только подравнивать. Тряпка увлекся пособием по дельтапланам. Он не понимал, что это и наверное с присущей ему фантазией, планировал в небе. Даже Усан читал «руководство по эксплуатации автомобиля», двигая усами, не совсем понимая, о чем там говорится, и через слово поднимал голову, думая, что это ему как-то поможет. После это все направились на обед, потом на воздух и так продолжалось бы до следующего утра, если бы Фартучек не спросил, когда все собрались за вечерним чаем, где малыш. В этот момент за окном сильно грохотало, и удары были довольно частыми. Они пили чай с варением из цветков видеокуса и играли в молчанку, стараясь даже тихо прихлебывать, чтобы утром не пришлось готовить.
– Там, – сказал Тряпка радостно, от того, что вставать на следующее утро и готовить завтрак предстоит не ему.
– Но туда же нельзя, – приподнялся Фартучек. Канонада продолжалась с удвоенной силой.
– Да разве он меня будет слушать, – сказал парень. – Я ему говорю, стой, там – осадки, а он – ни в какую. Мне надо и всем, меня будут ждать. Кто его будет ждать. Большой холодильник?
Через мгновение старик выскочил на улицу. Он не мог видеть малыша, для этого нужно было выйти из дома, но по небу проносились вихри, один за другим, и сделать хоть один шаг было равносильно самоубийству. Но не выйти он тоже не мог.
– Держи, дядюшка, – сказал Тряпка, протягивая зонт. В другой руке у него тоже было «спасение от осадков».
– Я сам, – сказал Фартучек. Он не хотел рисковать Тряпкой. Тот был еще молод, у него впереди вся жизнь, а он уже стар, и надеяться еще на что-то не приходится. Но парень видимо думал иначе. Он всучил старику зонт, прижал к груди свой и произнес, – Мы сами, – и вышли наружу.
Снаружи все кружило. Не вериться, что здесь бывают часы спокойствия – все, что еще недавно было сложено Усаном и другими немногочисленными жителями этого пещерного домика поднималось в вихре, менялось местами. Гуллиэльф стоял на том же месте, замерев на скрипучем покосившемся флюгере. Не было никакого обозначения, показывающее волну, по которой происходит контакт. Над ним была пыль и проносились предметы – тяжелые и не очень. Зонта у малыша не было. Недолго думая, Тряпка подскочил к нему, схватил в охапку и помчался до самого дома, минуя коридоры, лестницы и добравшись до кладовки, где в окружении продуктов, наконец, произнес:
– Тебя же могло завалить!
Малыш смотрел на Тряпку, подоспевшего Фартучка и упал. Он был в обмороке.
– Я не хотел… – только и смог он произнести. Дальше было понятно – его нужно было спасать.
Он не хотел доставлять им хлопоты. Он понимал, что от этого зависит его судьба, его рост. У него здесь была своя задача. Они оберегали его там, он по возможности выживал здесь. Например, сейчас ему нужно было подумать о том, что делать с железом, валящем с неба. Помог Усан. На следующее утро за завтраком – кофе и плюшки, таракан дождался, пока все соберутся, даже Гуллиэльф не спеша занял свое место и начал:
– Как-то раз проснулся посреди ночи человек и подумал, а почему у меня вороны капусту едят и встал посреди поля, чтобы…
Этого было достаточно. Не зря Фартучек научил Усана рассказывать истории. Еще раз повторю – не зря. Это натолкнуло на мысль о том, что люди ставят на огород пугала, чтобы они отпугивали ворон. Малыш поделился со всеми. Усан был разочарован, что ему не дали до конца рассказать историю, но он знал, что если все рады, то значит это того стоит.
– Но разве это тоже самое? – спросил Фартучек.
– Не совсем, но может получиться, – ответил пришелец, запихивая в себя булку в два раза большего его. Проделав эту процедуру, он постарался показать, что даже то, что на первый взгляд кажется невозможным, реально. Тем более там, на земле у него был учитель, точнее учительница.
Глава 16. Вернемся к нашим рабочим моментам
Вернемся к нашим рабочим моментам. Моя лаборатория меня достала в коня, и я решил подработать. Позвонил Петру Трофимычу, сказал, что у меня острая форма гриппа, он посочувствовал мне и предложил отлежаться. Спасибо, буду лежать и принимать пилюли. Что-то я все чаще и чаще в последнее время хочу пропустить свою работу сквозь пальцы. И начальство благоволит мне, хоть и не понимает, что вместо того, чтобы сидеть среди лабораторных умов, я ринулся на дополнительный промысел. Раздавать флаеры на Ильинке вместе с темнокожим, исполняющим все песни Синатры (в свою очередь я молчал, но брали у меня не хуже), мыть посуду (хватило на три смены – больно посуда бьющаяся) и даже сниматься в рекламе чипсов среди многотысячной толпы (когда время перевалило за полночь, а бригадир массовки не торопился раздавать деньги, я пожалел, что под это подписался). Но, так или иначе, это было лучше, чем вдыхать химию и стеречь мензурку в дрожащих руках очередного студента, греть обед в микроволновке и гулять в институтском дворике, как заключенный, посматривая на часы, каждые пять минут. А тут – свобода. Я стою, нагруженный листовками, а сам смотрю на людей, и мне нравится. Когда просто идешь куда-нибудь, то часто пропускаешь самое интересное. Сейчас я стал замечать, придумывать им имена, род занятий и причину, почему они прошли по этой улице. Но самое главное я открыл в себе способность создавать то, чего нет на самом деле. Я знал, что могу придумать историю, но раньше как-то несерьезно к этому относился, но сейчас, когда прошел сотый житель столицы и только двое обратили на меня, а один взял у меня флаер, я стал другим. Более свободным. То же самое я испытал, когда окончил школу и осмотрел Третьяковку. Легкость. Ощущение новое, непередаваемое. И когда я мыл посуду, разбивая каждую двенадцатую тарелку, то меня не покидала мысль, что меня нет, а работа – там, в лаборатории идет. То есть без меня обходятся. Так зачем я. Работать там, где тебе всегда могут найти замену. Немного обидно. И когда скандировал американскому режиссеру, который оголтело бегал по полю и фотографировал происходящее с криками «во, русские дают!» я неотступно мечтал найти что-нибудь еще, заболеть ангиной, краснухой, дерматитом, придумать несуществующую тетю, которая надумала приехать в Москву на кулинарный конкурс и оставить на меня своих детей. Я же не могу отказывать своей родной тетушке.
После моих отдушин-подработок, в свободное время я сидел рядом с Эльф, и вдохновлял ее лепить что-нибудь, напоминающее другой мир. Если бы я был преподавателем по скульптуре, то мое любимое задание было бы таким: «вы попали на другую планету, вам залепило глаза, но вы чувствуете все неровности стопой ноги. Мне нужен след вокруг планетной плоскости». Она видела, что я немного замурыжен и не давила на меня. Она позволяла мне молчать, если я хочу, вела себя так, словно это была не ее квартира, а моя и здесь был я хозяин. Сейчас я лежу и молчу, смотрю, как она водрузилась над своей работой, перекрыв всю видимость к ней. В голове затихает эхо уличной толпы, которая сегодня чуть не смела меня, щеки горят от холодного ветра и нос забит чем-то с примесью угарного газа и никотина. Я вытянул ноги, смотрю на меняющее очертание окно – сперва серое, потом желто-золотистое, потом снова серое. Окно, напоминающее жизнь. Такое же хрупкое и меняющее очертание, прозрачное, если его мыть своевременно.
Сперва я думал так – расскажу ей. Мне хотелось поделиться. С кем еще? Но сейчас понимаю, что пока я не до конца все распланировал…нет, я уверен как никогда, но сейчас больше уверен, что нужно драпать их точки Х, но точка Y, хоть и есть, но пока все дороги к ней неопределенны. Они обязательно обнаружатся, но нужно время. Как говорит папка, время – наш лучший враг и друг. Если ты все успеваешь, то друг, если нет – враг. Хоть в чем-то я с ним согласен.
Папка уехал. Все стабилизировалось. Получается, для того, чтобы баланс был восстановлен, отцу нужно было вернуться домой. Это правильно. Я тут построил свой мир и нехорошо, когда в него кто-то вмешивается, входит, не снимая уличную обувь. Папка попытался это сделать, но во время одумался, не без меня конечно.
– Если бы я лепила твоего отца, то первое, с чего бы я начала работать, был подбородок, – сказала Эльф, не поворачиваясь ко мне. – Он такой твердый, упрямый, волевой. Потом нос – небольшой, но широкий, немного выступающие ноздри – конь, а не человек.
Отец бы остался доволен таким сравнением. Он сейчас уже дома и наверняка меряет шлем перед зеркалом. Мы так и не смогли с ним отправиться на охоту. Но дай-то бог, что свершится в недалеком будущем. Я и он – два сапога пара (один шил мастер косой на один глаз), выходим в спящий город, чтобы встретиться с его жителями только для того, чтобы сказать им два слова. Спокойной ночи! Мне кажется, если бы мы с ним встречались чаще, то он бы меня лучше понимал, да и я меньше злился. Только так получается, что на родительское место приходит другой человек (моя половина) и все функциональные обязанности родителя возлагаются на нее. А так получается, что передача данных произошла, но возникли проблемы. Сбой программы, да и распознавание текста заняло некоторое время. Но можно сказать первый контакт произошел. Будем ждать следующего сигнала или неожиданного поступка от папки или мамки.
– Нос у меня – не в отца, – комментирую я, немого лениво, но постепенно выходя из состояния сомнамбулы, – но вот какая странная штука – его нос напоминает мой подбородок, а его подбородок – мой нос. Это означает, что мы похожи, и не важно, что похожесть немного не синхронна.
Так вышло, что с отцом мы совершенно разные. Никогда не задумывался об этом, это возникло только при взгляде на гипсовые статуи моей половинки. Ее работы – в основном бюсты. Хорошо, что известных людей и в то же время их сложнее всего сделать. Про незнакомца никто не скажет, что он не похож, а Пушкин не может походить ни на кого, кроме Александра Сергеевича. На полке Бах, в стороне Хемингуэй. Они живые. В этой комнате никогда не становится одиноко. Почему только лица? – всегда думал я. Почему не лепит то, что ниже лица. Смущается, комплексы – только не с ней. Но сегодня все по-другому…
Как хорошо не ночевать дома. Улана я оставил впервые на всю ночь. У него была полная миска любимого жаренного картофеля и свиная котлета. Достойная оплата за ночь. Утром я подойду – мы пойдем гулять в парк, я зябнуть и пить кофе из термоса, а он резвиться, напоминая мне инопланетных существ, которые не знают покоя на планете Диско.
– Я хочу слепить твой бюст, – сказала она мне полгода назад. Тогда мы вернулись с ночного рандеву в клубе, дожидаясь пока ее мама выйдет за угол, чтобы забежать домой на минутку. Забежали и остались надолго. Я знал, что мама скоро придет, и находиться в квартире инкогнито было небезопасно. Но мы лежали на диване, потягивали холодный чай (после мороза он был специфический) и она говорила шепотом, хотя в том не было нужды – дверь еще не скрипнула.
– Но зачем? – ответил я вопросом на ее предложение. – Я не рок-звезда и не написал ни одной книги. Мне не вручали нобелевскую премию, и моего имени не знает президент.
– Я хочу, – упрямо сказала она. – Это намного важнее всех премий и президента и его полномочий.
Она знала, как меня убедить, да и мое расслабленное состояние, точно такое же, как и сейчас, состояние позера, предполагало легкое согласие. И слепила. В ту ночь, следующую и в те, в которых я не участвовал. Мое лицо – трудное, которое мне принадлежало более двух десятков лет, и я не понимал, почему я. Рядом с такой категорией, как писатели – мой профиль. Что она хотела этим сказать? Или быть парнем скульптора означает получить проездной для увековечивания имени, лица и…в ее случае только головы, шеи и плеч. Или же она действительно что-то во мне заметила? То, что мне самому трудно сделать, а ей, со стороны, с присущим ей художественным взглядом – о-па и поняла все. Ты талантлив, не хуже Пушкина, пока я не знаю, нужно лепить. А то потом все захотят, но первой он всегда лучше.
Прошло шесть месяцев с того дня, она вернулась к моему профилю, который она все говорила – нуждается в доработке. Дорабатывала она немного – долго сидела над одной чертой, не решалась, гипс застывал и таз с затвердевшим раствором, некогда сметанным, становился твердым, как алмаз. Мы говорили, курили, пили вино и смотрели в окно на историческую местность, где бродили длинноволосые люди, читающие стихи так громко, что мы могли записать все их слова и пустить в прямой эфир своего радиоэфира. Радио на окне завершало свою работу под утро и много попросту истраченного гипса лежало на столе и мешало ходить. Утром я выносил мусор – тяжелые пласты испорченных лиц, которые могли улыбаться, показывать зубы, подмигивать, но вынуждены прятаться в помойке до поры до времени, пока не будут смешаны с мусором на городской свалке.
Сейчас мы не так часто проводили эти ночные лепки – к тому же сопровождалось все не курением и алкоголем, а чаем с варением, и это немного смущало. Творчество – это не чай и крыжовник в сахаре, процесс создание чего-либо – эйфория, дурман с примесью алкогольных паров.
– Ты – первый, на кого я трачу такое долгое время. Такое случается, когда человек меняется или не хочет, чтобы его узнали, – она крутилась около моей гипсовой головы долго, не отрываясь ни на мгновение, словно хотела компенсировать время, пропущенное вином, сидением на радиоокне и пачканьем рук. – Для него нужно определить особое место, – добавила она.
– Поместим его на бензобак мотоцикла, – ответил я, проснувшись по-настоящему – оторвавшись от окна, своих мыслей, игр разума, от того, что касается только меня.
Мой бюст был не закончен, и она решила из него сделать живот. Так вот из головы стал появляться живот. Мне это понравилось, она же просто злилась. Хотя не подозревала, что то, что она делает – это прекрасно.
– Это прекрасно, – сказал я. Она же кинула в меня подушкой и назвала – трусом. Теперь я понял, мне нужно перебороть себя. Теперь я сижу и смотрю на то, как она все с свои скульптуры реанимирует.
– Никогда не думал, что из Хемингуэя получится такой живот, – выдал я. Все ее изделия стояли в шкафу – там, где положено висеть одежде. Все платья, костюмы и прочее лежало в тумбочке и висело на люстре и кажется, что комната напоминает бутик с женской одеждой с одним отличием – там, в основном, пахнет парфюмом, здесь – сильный аромат гипса.
– А ты разве не слышал, что беременность – это творческое явление, – произнесла она в момент переплавки моего выпирающего носа. Она смотрела на него – я понимал ее, она так не хотела его срезать. – Когда скульптор начинает думать о своей скульптуре – значит, произошло зачатие. Не важно, что он не видит всех деталей, главное, что в его голове поселился зародыш, который в скорейшем времени перевоплотится в Аполлона или человека со сломанным носом.
– То есть ты беременна дважды, – у нас родится двойня и один из них будет из гипса.
– Да, и он будет немного умнее, – сказала она и провела рукой около моего носа, не успев задеть, так как я во время переместился. Я же оказался совсем рядом с моей «особой», которая в данный момент напоминала космического пришельца в шлеме Дарта Вейдера.
– И как мне его называть? – спросил я, ускользая от ее витающих рук, норовящих испачкать меня. – Это же будет только живот…с выпирающим носом? – она решила оставить мой нос. – Но зачем?
– Он же должен походить на тебя, – тут я не смог спастись – пострадал мой реальный нос и щека. На носу была метка, а на щеке белая царапина. Мне раньше казалось, когда-то в детстве, что скульптуру делают так – покрывают мертвого человека полностью краской, потом отрубают руку или ногу и вот он стоит памятник или просто бюст где-нибудь в парке, а то и в музее. Но так я думал, когда мне было пять, но сейчас у меня похожее чувство, что моя Эльф хочет покрыть меня слоем гипса и превратить в статую. Уже и нос покрыт, щека…а она все не угомонится. – Он…ну ты же понял, – замерла она, словно прислушиваясь к тому, что происходит на этаж ниже. – он или она…
– Но на каком месяце мне ждать подобное, «с носом», у тебя? Как скоро? – мне хотелось смеяться и плакать одновременно. Я остался на ночь, а она совсем не обращала на меня внимания, точнее, обращала даже слишком много, но не ко мне лично, а к моему бюсту, которому я даже немного завидовал. А она мне говорит:
– Ты не понимаешь. Как Роден умел передавать эмоции через физические действия. Много свободы. Так и я хочу это показать, что ребенок тоже свободен. О там скрыт, за этими стенками на целых девять месяцев, но это не значит, что ему так плохо.
– То есть ты считаешь, что нос – это главное, что должно выступать? – мне кажется, что мы говорим на разных языках. Разный у скульптора и его объекта. У мужчины и женщины, у того, кто ждет ребенка, и кто никогда не узнает об этом чувстве так, как она.
– Нет классики – больше свободы, – говорила она, срезая троянкой гипсовые наросты. – Так мне говорил мой преподаватель. Он не любил, когда мы слишком поглощены книгами и классическими репродукциями. Чем раньше вы их отложите, тем раньше возьмете в руки…
Сейчас она сама походила на преподавателя – ее слушали Хемингуэй, Пушкин, Бах , Модильяни и я, робко поднимая руку, чтобы спросить:
– И ты взяла в руки… что?
– Тебя.
– Не понимаю, – сказал я и почувствовал, что не в первый раз я произношу это. Отчего это? Не потому ли, что я выкладываюсь не там, где нужно. Но разве я знаю, где нужно. Если бы…но Эльф принимала это и чувствуя себя лектором, ей льстило, что задают вопросы, а это признак того, что ее информацией заинтересованы.
– Женщина, не познавшая мужчину, не может изобразить его. Так и та, что не знает, что такое ждать ребенка.
– Живот с торчащим носом – это твое понимание женской природы?
– Точно так. Представь себе, что я так чувствую – я готова изнутри заглянуть.
– Но это же мой бюст или нет?
– Это скорее наш общий бюст. Из них – твой нос, а мой живот. Это синтез нас.
– Тебе досталось ее красивая часть, а мне – не то нос, не то другая часть тела.
– Ничего ты не понимаешь.
Да понимал я все (обычно, во всяком случае), просто иначе ничего не узнаешь. Только притворившись незнайкой, можно открыть для себя много нового. Если будешь мнить себя специалистом во всех сферах, то тебя будут бояться, обходить стороной.
В этот вечер погас свет. Это означало, что Эльф остановится и подумает обо мне. Мне так казалось по крайне мере. Но я услышал другое.
– А мне не нужен свет, – воскликнула моя Э. – Без него даже лучше. «Он» же там совершенно без света.
Я-то знаю, что свет там есть, и даже сейчас, когда мы довольствуемся уличными огнями, ему там комфортно. У них есть проволочное дерево. Я-то знаю.
Темно и меня тянет в сон. Только слышно, как кто-то ворожит над чем-то. Слышится поскребывание – процесс воплощения идет полным ходом. Я почти сплю, наблюдаю за интересными теневыми волокнами, протиснутые сквозь световые колечки, идущие с улицы и прихожей. С улицы-то понятно, но прихожая – там разве есть свет? Через мгновение получаем ответ. В комнату входит Роза Марковна, в руке у нее канделябр.
– Принесла вам немного света,
– Мама, потуши, а то я ничего не вижу, – слышится голос. Эльф поняла что сморозила весьма неплохо, вскрикнула «ой», что вызвало смех не только у вошедшей, но и у меня, который уже почти спал к тому моменту.
– Не приняли творение, – сказала Эльф сквозь рокот смеха. – Ничего, в темноте ее примут. Да, мой дорогой.
– Да, – сказал я.
– А я не с тобой разговариваю.
Понятно. Что ж можно спать дальше. Хорошо я выбрал время, чтобы не ночевать дома. Эльф меня игнорирует, света нет. Остается смотреть сны с присущими этому дому спецэффектами в виде горящих свечей и докучливых мамаш.
– Дорогой Паша, – начала Роза Марковна и этим и завершила свое обращение ко мне. Но впереди, как оказалось, меня ждал приятный сюрприз.
– Так тебя зовут Паша? – не преминула пропустить девушка с бюстом. Мама Эльф прошла в комнату, осветила ее, сорвав черное покрывало, нацепив серое полотно с причудливыми силуэтами на стенах. Бюсты, стоящие на шкафу вытянули свои носы и подбородки и заняли пространство стены, слившись с обоями.
– Как на новый год, – задумчиво произнесла Роза Марковна. Она села рядом со мной, сперва не заметив, что я лежу (я успел вовремя принять сидячее положение). То, что мы были вдвоем, ее не заботило. Видимо ей казалось, что в темноте мы не сориентируемся, особливо я. Или же ей самой было одиноко, а может быть страшно? – Помнится, когда Тоне было пять, она решила так – когда отключают свет, то это сигнал, предупреждение, что скоро будет праздник. Тогда у нас часто были эти самые предупреждения.
Я представил, как на той планете, где сидит мой малыш, тоже отключили свет и все ее жители, чтобы как-то скоротать время, стали рассказывать разные истории. Пока Роза Марковна вспоминала про то, как моя Эльф чистила зубы за пять минут до наступления нового года, иначе дед Мороз не оставит подарок – таким образом матери удавалось убедить дочь в этой процедуре, я думал про него. На моем лице возникла широченная улыбка. И конечно, про нее спросили сразу обе женщины. Я хмыкнул и стал рассказывать:
– Однажды в доме номер 1234 по улице Абвгд погас свет, Все жители этого дома сперва очень возмущались. – Что за безобразие! – говорили они поначалу. – Как же мы останемся без любимого сериала. – А кто погладит мою рубашку. – Может быть, вы сделаете за меня домашнее задание? Все беспокоились – и стар, и мал. Но когда все вышли на лестничную площадку (что делать в темной квартире), а потом и на улицу (на площадке тоже не солнечный день), то поняли, что оказывается в их доме намного больше людей, чем они предполагали. Познакомились, подружились, стали жить интереснее.
Возникла пауза. Почему пауза. Им, наверное, не понравилось. Конечно. Я никогда не рассказывал таких историй вот так, двоим. Эльф могла принять от меня, что угодно, но только не Роза Марковна. Она сейчас скажет все, что думает обо мне и о моей попытке сослать гениальным. И что? Женщина кашлянула – верный признак соленой критики, улыбнулась и тут же завертела головой, словно моя история плохо сказалась на шее, и сказала свой вердикт:
– Хорошая история Ты не пробовал писать?
– Пока… только сочинять, – тихо сказал я.
– Уже хорошо.
Как странно в темноте слышать про похвалу. У меня слеза на щеке. Вот, черт!
Глава 16.1 Двор был заполнен скульптурами. Малыш лепил и не мог
остановиться
Двор был заполнен скульптурами. Малыш лепил и не мог остановиться. Да это было и незачем. Рядом стоял Усан и сопровождал его работу историями. Как-никак он подал эту идею и чувствовал себя ответственным за нее. Он принес материал – только он знал, где можно найти такое количество гипса. Усан принес большую тележку того, что было нужно – сероватое вещество из рудника, и выжидал – стоило это того или нет. Но появившиеся фигуры не походили на него и на его сородичей, они были людьми, не такими, как Фартучек или Тряпка, скорее больше походили на землян, хотя таракан не знал, какие они – разве что догадывался (его предки были на той планете – они образовали на Земле большую колонию, но сейчас их собратьев остается все меньше – истребляют). Малыш не комментировал процесс производства каменных человечков – он был слишком увлечен. Времени было не так много (с минуту на минуту нужно было прятаться в «бомбоубежище»), но так как за время спокойствия вряд ли бы получилось возвести гипсовый парад, то приходилось спасать каждую в отдельности металлическим каркасом, сооруженным из холодильных дверок и автомобильных кузовов. Поэтому на одну фигуру уходило не менее трех атак, бывали и посложнее, например человек с ружьем или на коне – те, как минимум пять-семь атак, а то и десять.
– Да у тебя талант, – восхищался Фартучек, подходя к таинственному человеку с палицей, прикасаясь к шару на цепочке, не понимая, что это. Знал ли Гуллиэльф про этот инструмент – нет, подсознание само подсказывало. Истоки были там, чуть выше флюгера, за несколькими слоями небосклона.
– Не знаю, но мне нравится это, – отвечал малыш. – Когда они создаются, то словно оживают и я в восторге от того, что оживляю планету, пусть даже самый маленький кусочек. Потом еще и еще один. И в скорейшем времени мои герои станут полноценными жителями, кто-то ходит, кто-то сидит и играет
– Они не пугают, – задумчиво сказал старик, думая, что это войны, и они созданы, чтобы пугать. По крайней мере, этот мужичок с палицей пусть не вызывал страх, а скорее смех и одобрение, что он занимается спортом, но закинув правую руку, в которой вертикально держалась палица и гиря с цепью готова была в следующий момент унестись вверх – туда, где противник. Но здесь были и женщины, идущие по улице, в руке котомка, рядом бежит собачка и разве она настроена агрессивно? А тот паренек с мешком – у него что там – взрывчатка? Но почему на лице такой скорбный взгляд. Н потому ли, что ему просто тяжело? Похоже. И Фартучек, улыбаясь, подходил к женщине с ведром яблок и девочке, которая пускала солнечные зайчики мальчику, спрятавшемуся за мамину юбку. – Они смешны, – сказал старик и разразился громким смехом.
– Да, но я старался придать зловещий вид. Не всем конечно. Кому-то. Просто это не должно пугать.
Вот это интересно. Если не пугать, тогда что? Что пришелец хотел предпринять? Разве фигуры смогут спасти. Тоже мне воины. Они же будут стоять и не двигаться. Фартучек обратился к Усану, так как малыш был так увлечен, что ему не хотелось ни мешать, ни надоедать с этими вопросами, которые, наверное, очевидны. Не хотелось показаться недогадливым. Большой таракан молчал, молчал, наверняка думал, как бы преподнести это старожилам этой планеты и, наконец, понял:
– В одном городе кончилась вода. Ни капли не осталось. Народ загрустил. Еды было сколько угодно, а воды нет. И ближайший источник только на другой планете, но что делать. Надо лететь. Договариваться. Покупать, провести трубопровод или еще что-то. Полетел один парень. Не выдержал и остался там. Потом другой. И того так же поглотило искушение в виде широких рек, озер и подводных источников. Наконец, их осталось двое. Еще неискушенных. Старый и молодой. Молодой отправляется в путь, старый его наставляет. Если увидишь воду, то подумай обо мне. Но ушел молодой и того поглотил соблазн. Отправился старик, но так как на родной планете никого не осталось, то он тоже остался, так в первую очередь подумал о том, кто нуждается в этом на планете. А там было пусто. Вот если бы он полетел первым…
Фартучек смотрел на Усана, истории которого всегда таили в себе загадку. История чем-то напоминала ситуацию с их планетой. Но то, что неправильное решение – есть главная беда, он не понимал. Когда люди улетели отсюда, но на Земле все стало сыпаться тоже по какой-то причине. Какая-то мелочь повлияла на весь механизм. Если бы знать, где та кнопка или рычаг, блокирующий этот сброс, все бы изменилось. Нужно искать, а пока есть история Усана, говорящая о том, что вода привела их к этому месту. Ну, правда же – не захоти пришелец пить, они продолжали бы ютиться на том краешке, где было небезопасно и голодно. Вода заставляет их просыпаться утром и направляет их на нужные дела.
– Да, – выдохнул Фартучек и пошел к следующему экспонату – старик, копающий землю, чтобы посадить дерево. У него было чертовски знакомое лицо – испещренное морщинами и борода. А эти грустные глаза и большие уши не могут не напоминать ему себя. В скором времени он нашел Тряпку. И та собачка рядом с женщиной напоминала Грызлу, который уже это понял и, надрываясь, лаял, не понимая, почему тот пес пахнет чем-то другим и не реагирует на него. – Что он делает одному… – старик даже не знал, кому может быть известен этот замысел.
Но пришелец знал, что делал – он создавал иллюзию живого города. Фигуры будут выстроены таким образом, чтобы оттуда, с Земли, можно было увидеть город, который так походит на Землю. Он так хотел выстроить все напоминающее главную площадь страны – эти башни и много людей. Каково будет бросать мусор на планету-побратим? Наверняка одумаются.
Он работал. Фартучку нравилось то, что он делал. Старик пусть не все понимал, но доверился ему. В конце концов, Гуллиэльф сделал много хорошего для них. У мальца неплохой послужной список.
За ужином он предоставил всем отчет. Не потому что был обязан, а просто появился за столом, раньше времени, и сделал небольшое заявление. Все ждали этого. Потому что должно было свершиться долгожданное чудо – спасение, должна была прийти большая машина чистка или сменить полюс планеты, чтобы мусор проносился мимо? Они не знали, но уже строили догадки.
– Я создаю город. Город, который живет своей жизнью. Он в точности напоминает тот самый город, где живут мои родители. Благодаря им, я узнал, что находится на площади, которая у них именуется Красной и там бывает огромное количество людей – они собираются там, когда какое-нибудь яркое событие. Представьте себе, что они как-то вечером, когда приготовили для нас очередной самолет для падения, смотрят в свой космический перископ и видят зеркальное отображение своей планеты. Они видят людей, празднующих, бросающих шары и гуляющих, фотографирующих друг друга. Посмеют ли тогда…?
И сразу стало все понятно. Только Тряпка воскликнул в пору своей молодости:
– Я на себя не похож. Вот дядюшка как вылитый. А я на площади – чистая халтура.
И вот наступил день, когда все было готово. Как-то утром наши друзья выглянули из дома и онемели – где они находятся. Вокруг стояли люди.
– Они, как…живые, – только и смог вымолвить Тряпка. Фартучек боялся подходить ближе, ему казалось, что народ может сойтись и раздавить его в одночасье. Усан не мог тоже сдвинуться с места – вход тараканам на площадь был воспрещен. Такое создавалось ощущение. Только что прошел смерч, и следующий должен был быть решающим. Наши друзья сняли последние щиты с семейной пары, которая удивлялась такой красоте, и теперь все было готово. Площадь была как настоящая. Большой магазин – его длинная стена с арочными окнами, несколько башен с игольчатым забором и одна с часами, храм – все это красовалось, и пусть было ненастоящим, а скорее просто декорацией (внутри храма было пусто, в часах не было механизма), но отличалось невиданной красотой.
– Я верю, что все получится, – сказал Фартучек. Малыш волновался. Он не мог ничего говорить, поэтому посмотрел еще раз на свое творчество и отправился в комнату, чтобы переждать самые томительные часы.
– Только что общался с ними, – сказал старик Тряпке, – они обещали ему, что все сделают для этого.
– Они меня немного пугают, – сказал парень. – Вот если бы они ожили, тогда такой начался кавардак. Мы вряд ли бы все в доме уместились.
– Ничего в тесноте… – сказал старик только часть известной пословицы. – Я намерен, как только все закончится отправить письмо всем нашим.
– Зачем? – воскликнул Тряпка. – Они же нас предали.
– Ничего, – спокойно сказал Фартучек. – Как-то же нужно заполнять планету. Час-другой и все станет на свои места. Я верю ему. Он нас не подведет.
– Дядюшка, через пару недель все вернутся! – обрадовался парень и прыгнул по возможности выше. – И моя семья тоже. Я хочу, чтобы ты жил с нами. Мне не хочется, чтобы ты жил снова один. Если вернутся все мои, то они обязательно построят большой дом.
– Вас итак много… – растеряно сказал старик.
– Ничего, потеснятся, – решительно ответил на это Тряпка.
– Красивые фигуры, – сказал старик, наблюдая за скульптурами, которые заставляли открыть рот и недоумевать. – Я думаю, их нужно оставить.
– Да, но они вместо людей, – начал Тряпка, но он не понимал ничего в скульптуре, ни в том, что это может обидеть пришельца, поэтому он вовремя оборвал его на не совсем приятном полуслове:
– Если это нам поможет, то это будет историческая площадь. И рушить даже самую маленькую деталь, – он подошел ближе, – например вот эту трубку у старика или хвост у собачки, кощунство.
Народ на площади веселился. Гипсовый мальчик нес шар и вопросительно смотрел на него, словно ждал от него чуда – тот перевоплотиться в птицу или компьютер. Девушка кричала парню, который ее не видел, они приложила ладони к губам и кричала ему что-то в духе «Эге-гей!». Команда спортсменов показывала стойки прямо среди бродящих людей, некоторые стояли и смотрели на происходящее – стойка напоминала башню, кто выше. Все были настолько реалистичными, что хотелось подойти к той бабушке и помочь ей пройти по Васильевскому спуску до Москвы-реки, познакомиться с несуразно одетой молодежью и поучаствовать в их поющем ансамбле. Казалось, прикоснешься к плечу того мужичка в бушлате и он повернется, чтобы узнать кто это без спросу трогает его.
– Это что?
– Я не почувствовал, – сказал Фартучек и тут же острый, как спица, гвоздь был всажен в гипсовую руку. Ребенок не вскрикнул, но последующая за ним цепочка стрел, казалось, вырвет из него хоть один пусть даже самый тихий крик. Но ребенок молчал. Терпели боль все. Все стоящие на площади попали под этот шквал с неба. У них не было зонтика, и он не могли остаться неизменными – они рушились, ломались. Руки, ноги, головы катились по площади, и даже гипсовые шары, посаженные на чугунные штыри, понесли урон осколочными ранениями.
– В укрытие! – крикнул Фартучек, схватил под руку Тряпку и они помчались в сторону дома, минуя летевшие дары с неба. Когда до дома оставалось два шага, Тряпка вскрикнул, гвоздь величиной с указательный палец попал в плечо. – Терпи, сынок! – сказал старик и внес раненого.
– Больно, дядюшка, – кричал Тряпка.
– Лежи, сейчас я помогу, – сказал Фартучек, разорвал рубашку и осторожно стал вытаскивать орудие из кровоточащего места.
– А! – кричал парень. – У меня искры из глаз. Не могу.
– Осторожнее не подпали дом, – послышался голос. Это был Гуллиэльф. Он вышел из комнаты – то ли от грохота, которые до сих пор продолжался за окном, то ли услышал крик Тряпки.
– Мы спаслись, – начал Фартучек, но они… – он не смог договорить, так как слезы хлынули из глаз. Пережить дважды такое было трудно. Второй раз его народ исчезал на глазах, и пусть первый раз все вышло по-другому, было не менее тяжело. Потом они молчали. Парень лежал в столовой на импровизированной лежанке их сухих листьев, Фартучек смачивал компрессы, выжимая кровяную воду, малыш ждал…Он ждал, когда все прекратится. Закончилось все, как и раньше – не больше и не меньше по времени. Он вышел и стал ходить по руинам. У одной статуи была оторвана голова, у другой – нога, большинство – были повержены и походили на груду.
–Ничего, попытка не пытка, хотя…но, тем не менее, попробовали, – старик пытался утешить малыша. – Жалко фигуры.
– Да что там фигуры, – неожиданно сказал пришелец. – Нужно думать. Вот что!
Оказывается, его не сильно беспокоила эта разрушенная композиция. Больше беспокоила та идея, которая будет хорошей альтернативой этой, точнее, лучше ее во много раз.
– Придумаем, – бодро сказал старик. – А ты иди, отдохни. Сегодня за уборку возьмусь я с Тряпкой. Усан тоже нам поможет. Кстати где он?
– Я его видел на площади. Оплакивает свою задумку. Она оказалась слишком хорошей. Землянам такое не подвластно.
Глава 17. Ну, конечно, как я сразу не сообразил. Я всегда хотел
Ну, конечно, как я сразу не сообразил. Я всегда хотел заниматься этим. Писать истории. Пока что они хранились у меня в голове и если что и написано где-то да как-то, то только названия на разных обрывках календарей, пачках соли и кускового сахара. Я не думал, что это может быть серьезно и начиркав пару слов на газетном листке, делал из него самолет и запускал от себя подальше, как и мысли, которые мне уже с первого курса доставали – прислушайся, а может, а если…А столько раз мои идеи казались упомрачительными, и я восторгался каждым продуманным ходом. Рассказывая своим коллегам, Косте, например, о том, как нужно шагать по Марсу, не пропуская мелких деталей, включающих ощущения стопы и скопившиеся газы, я видел в его глазах ту самую ответную реакцию, от которой хочется творить дальше и больше. Потому, что если понимаешь, что тебя никто не читает и не слушает, то ты попросту замолкаешь и продолжаешь мыть пробирки, чтобы их расставить в нужном порядке. Костя смотрел на меня с интересом, иногда дергал головой – мол, ну надо же, только откуда у тебя такие сумасбродные идеи. А у меня еще есть, и он смеялся, вытирая глаза от подступающих слез. Я вызываю ответное чувство. Тогда смело за перо…
Когда-то я писал. В детстве еще, тогда мне было семь. Помнится мой первый рассказ, написанный летом об инопланетянах. Они напали на детский лагерь, а малыши, чтобы спастись от них, научили лагерных котов летать, и те на устройствах, напоминающих минивертолеты, пугали иноземных захватчиков, которые думали заменить детей своими детьми (немного отличающихся от наших – три глаза и вместо носа рука, что для них вполне нормально). Тогда я не попал в лагерь и по воспоминаниям прошлого года, когда я провел три смены в загородной «Березке», исписал всю тетрадь в линейку. Потом была еще парочка сказок и, когда у меня появились племянники, то я рассказывал им разные истории, которые никогда не заканчивались. И они ждали, чтобы к ним пришел дядя и поведал такое, что даже по телевизору не придумали, хотя там все есть, только у меня было в несколько раз больше. Этим-то я и понравился моей Э. Я ее слушал и во время обрывал. Теми самыми отрывками из своих историй, про которые я еще не знал, что они – истории. Но теперь непременно. Меня оценила сама Роза Марковна, сама Фурцева из совковой эпохи. Она мне сказала «ты пиши, у тебя получится». Блин, каково это слышать. Наркотик…дождь в жару или котлета в голод. Очень большая котлета, но сравнительно мелкий дождь.
Все это было похвально. Меня можно было похлопать по плечу, поцеловать и пожелать удачи. Но так как я только начинал этим заниматься и издательства не устраивал побоищ из-за моей рукописи, я был без гроша. Карманы были пусты. Они были заполнены чеками на хлеб и сотовый телефон, да копеечная мелочь оттягивала карман. Кошелек лежал на полке и тоскливо смотрелся среди старой посуды.
Работа была нужна. Я должен думать. Моя Э. постоянно думает об этом. Она идет и лепит – сперва, в голове нужный образ, потом воплощает его дома. А я – стерегу студентов, мою стеклотару и мечтаю поджечь лабораторию и улететь на Багамы, где бы мог смеяться, узнав новости из газеты. Но на остров тоже нужно накопить, а с моей зарплатой можно только ездить в Подмосковье за грибами и непередаваемыми ощущениями от паленой водки.
Я написал заявление об уходе. Сказал начальнику, чтобы искали замену. Он прошептал мне, что уже нашел, так как знал, что я покину их стены в скором времени. Вот что значит дальновидный руководитель. Видимо его достали мои частые пропуски, и он терпеливо ждал, когда я решусь на это. Оставалось самое малое, что я мог сделать для них – это отработать две недели, и я буду свободен, как орел. За это время я смогу хорошенько подумать, чем смогу заниматься в таком «маленьком» городе, как Москва. Например, что-нибудь охранять или таскать. Пиццу, например, по офисам. В общем, мне нужно было создать все условия, чтобы я смог сочинять и в то же время работать. Мне нужно было связать несовместимое – объединить несколько аргументов – работа, любимое дело и внимание, которое тоже ценится на этот момент, как горшок с золотом. Газеты, интернет, знакомства. Всем нужен работник на весь день. Но увидевший, что таких, как я – выше крыши, я потускнел. Все хотят работать так, чтобы успеть выспаться, посмотреть хороший фильм, бесплатно поесть и еще поиграть в «паука», побив рекорд сменщика. Мне же нужно было вместить сюда еще и возможность писать. Но пока я сижу в своей лаборатории (пока своей) и думаю о том, что может спасти тот мир, который оказался на грани вымирания. Меня успокаивала мысль, что осталось 14 дней думать, и на 15-й я начну писать.
Последние дни коллеги на меня странно поглядывали. Не сразу я понял, что они хотят от меня. У нас странные отношения. Во время обеда разговариваем исключительно о работе, о том, какие пробирки моются лучше, о и сколько студентов не придет на опыты. Делали ставки даже. Это вынуждало думать то, что все, кто работает здесь – дебилы. Ничего не знают, ничем не интересуются. Поэтому правильно, что я смазываю лыжи…
– Чего ж ты молчал? – спрашивает один, тонкий, противный, скользкий, как угорь. – У тебя говорят свадьба скоро? – и это не все. Через полчаса подходит другой, не менее отвратный, и задает тот же самый вопрос.
– С чего вы взяли?
– Ну как же? – восклицают они. – Подруга беременна, значит скоро…Мендельсон и много риса.
Да, блин. Кто им наплел. Я редко здесь появлялся. У меня снова паранойя на почве того, что Роза Марковна могла позвонить и рассказать всем. Только зачем? Выставить меня в хорошем свете. А то дочка беременна, а он жениться не думает. А я думаю, только всему свое время. Куда нам спешить? Нам бы с этой проблемой справиться. А то эта свадебная вакханалия тоже столько крови пьет. Не надо. Подкачаю баллоны, тогда пожалуйста.
– Мы пока еще не решили, – говорю настырным. – Нам еще рано.
– Ну, молодчики, – не отступают те. – Ребенок там стучит в живот и просит микрофона. Он бы высказался. Он бы точно такое сказал, что…
– Да что вы от меня хотите? – не удержался я от крика. – Бутылку вина или торт с кремом? Две бутылки? Торт двухэтажный? Будет. Пожалуйста! Вот только не надо меня донимать.
Никогда у меня не было корпоративного духа. Чтобы вместе по праздникам пить, терпеть привычки некоторых, которых не переносишь, но улыбаешься и чокаешься, как со всеми. Вот что значит командный дух. А это было не по мне. Ну не умею я это и до свидания, этот скучный мир. Скоро вы останетесь без меня. Небось, завидуете некоторые. Нисколько не сомневаюсь в этом.
Я пришел домой. Открываю дверь, а там Усан сидит у двери, как я в детстве как-то оделся, собрался идти в школу, а ключа нет. Сидел одетый на диване в прихожей вместо того, чтобы отвечать по истории о Македонском. Подумали, что не учил и поэтому прогулял. Я был зол. Животные особенно это чувствуют и сейчас, когда я одеваю тапочки, он не прыгает на меня и не торопит на кухню. Он просто делает лужу прямо в прихожей, и я скольжу по ней, падаю на спину и долго не встаю, потому что хреново. Звонит телефон, там кто-то спрашивает Рому, я не отвечаю, потому что мне не хочется. Хотя трубку держать приятно – кто-то надрывается, кричит «Рома, ты чего молчишь?», но я же не Рома, пусть тот неизвестный Рома мучается в догадках. А я буду слушать, как неизвестный пытается до него докричаться. Сейчас, когда я лежу на луже, создавшей Усаном, мне это особенно приятно.
Придется вставать. Это животное теперь выгуливать не обязательно, но я выхожу на улицу, отпускаю Усана резвиться – согнать соседскую кошку с бампера вечно стоящей здесь «Волги», напугать пожилую женскую троицу и притаится за деревом, чтобы напугать хоть одного голубя. Сам хожу и ругаю всех. Мне не нравится этот двор. Странно. Всегда любил этот дом, буквой «п», смотрящийся с высоты птичьего полета, а сегодня меня раздражает все. Каждая мелочь. И то, что листья уже облетели и не прикрывают все неровности. И вот, я начинаю подниматься по лестнице – конечно, наши подъезды сами грязные в округе и нет лампочки, пахнет чем-то скисшим и Усан еще не успел нагуляться и еще надеется на мою благосклонность – дергает назад – к воздуху, к последним осенним денькам, когда еще можно не думать ни о чем, а просто гулять. Вдруг слышу:
– Ты ничего не забыл?
Я подумал, что или мне это показалось, либо кто-то из соседей стоит на лестничной площадке, говорит по телефону и этот вопрос, если бы и был адресован мне, то только с тем, что Усану следовало надеть намордник. Я вхожу в квартиру, прохожу с собакой в ванную, мою ему лапы и отпускаю. Мою лицо и снова тот самый голос, который я услышал на лестнице.
– Ты ничего не забыл? – это меня приводит в оцепенение. Я стою и не могу понять, откуда этот голос. Все приемники выключены. Неужто этот лохматый бродяга снова включил телевизор? Иду в зал и вижу, что все в порядке. Ничего не понимаю. Пью воду, ставлю на огонь вчерашний рассольник, листаю почту в интернете и вижу, что только спам, удаляю его и выхожу. Ем суп, остатки даю Усану. Мы едим, я включаю телевизор, нахожу музыкальный канал и под пение запада пытаюсь оклематься. Стоило мне прийти к такому серьезному решению, так все – не могу ни дня досидеть нормально. Мне кажется, что я теряю время. Суп заканчивается. Пью чай и, не допивая его, иду в комнату. Пес плетется за мной, я поворачиваюсь, чтобы он понял, что за мной идти нет надобности. Он остается на том месте, где я встретил, когда только пришел. Иду в спальню. Ничего не хочется делать, только спать. Не стелю, просто падаю на кровать и отчетливо слышу: «Ты ничего не забыл?»
Я словно слышу этот голос. Вскочил, конечно.
– Кто это? – спросил я. И мне никто не ответил, только снова повторение вопроса, как заезженная пластинка. – Черт возьми, кто это? – это подействовало.
– Не ругайся, – сказал голос. – Сходи к ней, и я от тебя отстану.
– А, – замер я. – Это то, о чем я думаю? Я разговариваю с ним. У меня открылся третий глаз?
– Я должен тебя видеть, – ошарашил я мою благоверную по телефону. Было около десяти. Чуть больше.
– Но почему так поздно? – спросила она. – К чему такая спешка? Давай завтра, я сейчас ложусь…
– Нет! – заорал я. – Сейчас. Иначе он не оставит меня в покое.
– Кто? – испуганно спросила Эльф. – Что случилось?
– Я его слышу, – прошептал я в трубку, на молчание, которое воцарилось на проводе, я продолжил расшифровывать свой страх, – нашего гаврика.
– Какая новость. Слышит он его. Я его слышу постоянно. Он не замолкает только тогда, когда я сплю.
– Нет, ты не поняла, – говорил я взволнованно. – Он говорит со мной. Понимаешь, когда я ложусь спать или кушаю гречку, он мне говорит – добавь молоко или взбей подушку. Я сошел с ума? – меня трясло и что я сижу и долго говорю, я должен ехать. Но что-то останавливало.
– Нет, ты просто его начал чувствовать, – сказала она, думая, что меня тем самым успокоит. Ей не больно хотелось дожидаться меня, пока я миную весь город, чтобы встретиться из-за глупого припадка. Но я уже переступил ту грань.
– Он что теперь постоянно будет со мной? – нервно говорил я. – Перебивать, когда я попрошу взвесить килограмм сосисок, он будет кричать «возьми полтора». Он мне будет не давать покоя…что? Он говорит, чтобы я убавил звук. Он маленький, меньше меня раз в двадцать с лишним…я его…
– Тише, – спокойно сказала Эльф. – Ты же будущий пример для него.
– Он и тебя перебивает. Ты разве не слышишь?
– Знаешь, сейчас он у меня спит. Только что был ужин, и он отправился на тихий час. Перевернулся на бочок и спать.
– Ха-ха. Как бы не так! Он сейчас говорит, что ему порезвиться, но этот упругий живот не дает покоя.
Я приехал. Моя эльфообразная вышла ненадолго. Я к ней прикоснулся как к финишной черте, сказал, что она прекрасно выглядит и прочую чепуху, которую она так любит и помчался назад, чтобы успеть на метро. Пока я ехал, меня не покидала мысль – сошел ли я с ума на самом деле или слишком сильно стал думать о моей новой истории. Последнее более верно. Просто реагировать надо более спокойно. Если я буду на каждый свой новый сюжет производить впечатление, что у меня поехала крыша, то эта профессия уничтожит мой мозг, высушит и превратит в сокровищницу для психиатров. Не для этого я расшатывал свою нервную систему.
Глава 17.1. Прошло три дня. Долгих и мучительных
Прошло три дня. Долгих и мучительных. Малыш не выходил из своей комнаты, вероятно, была на то причина. Он сказал, что будет думать, и никто не решался заходить к нему, разве что оставляли поднос с кашей, супом, соком или просто бутерброд, зная, что иначе он снова станет лепетать, как младенец, хотя он и был примерно такого возраста, что и первогодок, только совершенно с другими качествами.
– Я хочу отправиться на другую сторону, – решительно сказал он, разбудив всех среди ночи. Как это произошло? Зазвонил колокол, и все собрались в столовой. Ничего не смущало, разве что спать хотелось нестерпимо, не так как за завтраком, когда немного слипаются глаза, слипались так, что трудно было открыть. Но колокол звенел – значит, пора.
– Зачем? – спросил Тряпка, еще не понимая, почему стол не накрыт и где его любимая ложка.
– На разведку, – твердо сказал Гуллиэльф. – Если там есть место благоприятнее этого, то мы можем переехать.
– Но здесь хорошо, – отреагировал Усан. – Сегодня мне показалось, что была лучшая ночь, пока это колокол…
– Я и так знаю, что там, – проговорил Фартучек. Но знал ли он, что знает малыш. – Там картина напоминает эту, только на ней мусора побольше.
– Посмотрим, – выдал пришелец. Он не мог сказать всей правды. Но то, что почувствовал, было весьма серьезно. Теперь он понимал, что на планете есть секретная точка. Не зря он улавливал радиосигналы. Они пульсировали и не давали покоя и сна. Три дня он пытался думать о том, как спасти положение, как сделать так, чтобы жестянки перестали сыпаться. Он думал о защите, но разве большой купол заставит прекратить это грубое вмешательство земли в их личную жизнь. Или забор, биополе. Он не хотел есть, правда то, что его друзья приносили тарелки с пищей и ставили у дверей ужасно радовало – он мог, не выходя, продолжать думать, иногда забрасывая в себя бутерброд, а то и два, котлету, компот или что-нибудь калорийное, отчего мысли не скапливались одна на другую, а фильтровались, отсеивая то, что уже было или никуда негодные. И на третий день начался такой спазм, голова гудела и словно не принадлежала себе. Сперва, он подумал, что это конец, нельзя было себя так вести – нагрузка и нечастые сухие пайки без воды дали о себе знать. Но когда он понял, что эта боль имеет основание – ее просто не сбить сном или теплым молоком. Боль сигнализировала его о том, что где-то там находится источник. Какой источник? Когда очень много думаешь о чем-то, то мысль становится большой и тяжелой – из маленькой превращается в огромную. Все зависит от силы мысли. Пришелец, закрывшись в комнате, направил все думы в одну сторону, и это подействовало – датчик сработал, в голове запульсировало и магнит потянул. Гуллиэльф знал, в какую сторону двигаться.
– Нам нужно идти вместе, – решительно сказал старик. Он уже проснулся и даже Усан, заглянувший в окно, думая, как в такой обстановке рассказать историю, передумал и просто кивал, как болельщик на трибуне.
– Не надо, – сказал малыш. – Я должен отправиться один. Неизвестно, куда меня уносит. Мне кажется, что там не так безобидно. Тянет сильно. Нестерпимо, словно я что-то знаю, но позабыл. А вдруг там очень опасно, оставайтесь и ждите меня. Я вернусь, как только узнаю…
Разумные слова – а что, пусть идет, а наши друзья останутся, будут вести хозяйство и терпеливо ждать результатов. Так могло получится на какой-нибудь другой планете, где у жителей были черствые сердца. На нашей планете отнеслись к этому по-другому.
– Будешь нам тут сказки рассказывать, – воскликнул Фартучек. – Один… вместе пойдем. Так надежнее.
На этом и решили. Утром отправились. Вместе означало втроем. Фартучек и Тряпка присоединились. Вышли за пределы горной гряды, сложенной из упавшего «Боинга», десятка легковых автомобилей и массы телефонов, с антеннами.
– Я не думал, что здесь так может быть красиво, – сказал Тряпка.
– Можно жить и думать, что лучшей жизни нет, пока не шагнешь за околицу, – философски подмечал старик. Он тяжело дышал, вокруг было много пыли, и решиться на такую дорогу мог только самый отчаянный. Так можно было сказать и про них.
«Красота» была специфической. Этот мусор был кругом. Он образовал горы, каньоны, специфические образования, напоминающие страшных существ. Говоря о красоте, старик уже и не помнил то, как выглядит пейзаж на фоне заходящего солнца, как прячутся деревья, меняя цвет из зеленого в серый, скрываясь под ночной шапкой. Он ежедневно видел это железный мир, который стал делиться в его представлении на два разных полюса – положительный, когда конструкция металлосодержащая не двигается, в спокойном недвижимом состоянии и отрицательный, когда все находится в движении, то есть наступает хаос.
– Кажется, что я сто лет никуда не выходил, – сказал Фартучек.
– А мне наоборот кажется, что мы только вчера поселились здесь… – выдал Тряпка.
– Сложно сказать, что ты переселился, – продолжил старик, – когда все неприятности идут за тобой следом.
Небо окрасилось в темно-багровый цвет и стало ясно. Помогли пещеры, которые пусть были сделаны не из горных пород, достаточно было залезть в самолет или авто и молить бога, чтобы то, что на тебя упало было легче и не смяло.
– Как вы думаете, это стоит того? – спросил Тряпка. Они сидели в укрытии самолета – там было очень удобно. Мягкие кресла и не только – там были скелеты. Лучше туда не смотреть. Они понимали, что это земляне. Когда-то они были живы и мечтали посетить все планеты в галактике. Но не успели, разбились. Но если бы не они, то им негде было бы спрятаться. Рядом был еще автомобиль и холодильник, где они бы вряд ли уместились. Машина была наполовину сплющена, а у холодильника не было дверки. И тут парень спрашивает о том, что очевидно. О чем наверняка думает каждый – что там. Их ждет удача или поражение. Если удача, то они не зря шли и будет чем зализывать раны, но если все впустую, тогда что?
– Если мы будем думать об этом, то нужно немедленно повернуть назад, – прервал думы Гуллиэльф и правильно сделал. Эти мысли разлагают, мешают нормальному течению жизни.
Потом стало темно, и они остановились на ночлег. Они пожалели, что не взяли Усана, который мог подбодрить хорошей историей. Но в этот вечер сами стали рассказчиками.
– Давайте говорить о том, что мы хотим увидеть. Ели мы сейчас будем все на этой волне, то возможно какая-то часть его может сбыться.
– Я поднимаюсь на гору и вижу дом, – начал Тряпка. Он не мог сдержаться, потому что у него больше всех будоражили фантазии, одна другой лучше. – Этот дом насыщен всякой техникой – там есть такие баллоны, которые могут накачать воздух. Пусть там все искусственное, но эти заменители ничуть не хуже. Комнаты, насыщенные кислородом. Залы, в которых можно гулять по лесу, так как это не зал, это лес – тут и поляна, и тропинка, по которой можно пройти и услышать пение птиц. Здесь все настоящее и даже трава, на которую наступаешь, пахнет не химическим составом, а настоящей травой. А когда хочешь отдохнуть идешь в игровую комнату. Там тебя ждут разные игры. Настольные, мячи, ракетки. А библиотеки там такие огромные – приходиться на эскалаторе добираться до верхней полки. А кухня, а столовая… это мечта. И главное, не надо никому так рано вставать. Там есть, кому готовить…
– Я вижу горы, реку, лес вдоль нее и лодка плывет, – продолжил Фартучек. – В ней сидит старик, чем-то похожий на меня и говорит – если идти вдоль реки, то придете к нужному месту. Я киваю, понимая, что я уже нашел нужное место. Эта река такая прозрачная, и гора такая настоящая, и ветер качает деревья, да выглядит все, как во сне. И хочется знать, что этот сон никогда не закончится, тебя не разбудят на самом интересном месте.
Темнота напомнила им о том, чтобы они не спали. Спать на открытом воздухе –верная погибель. Но время еще было до того часу. Стояла тишина. Отгремела планета и что было приятно, не нужно было убирать, но Гуллиэльф, наверное, в силу привычки, бросался после очередного «конца света» за уборку территории. Хорошо, что он во время останавливался, силы нужны для другого предприятия. И сейчас, когда наступил черед пришельца, говорить о том, что он видит, или хочет видеть, он молчит. Прошла минута, прежде чем он подал голос.
– Я вижу то, что видите вы, – сказал малыш, потому что то, что он чувствовал, не слишком его радовало.
Утром направились дальше. Три горы прошли. Из гоночных машин, на вершине красовался мотоцикл, самолетный холм и гора их батарей с заводскими станками. Тряпка показал себя очень выносливым. Фартучек несколько раз оступался и когда на второй вечер старик загрустил – он понимал, что ему трудно миновать такой отрезок пути самостоятельно. Ночь провели в подводной лодке, где было еще несколько землян, потерявших свой былой вид. Но как она попала сюда, с самолетами ясно, но лодка – передвигается под водой?
На третий день он вышли на более ровную поверхность. Казалось, что здесь намного чище. Они шли и замечали, что округа и была покрыта разными жестянками, но в значительно меньшем количестве. Сегодня не было хорошего завтрака, они захватили с собой несколько бутербродов, варенный картофель и консервы, но по расторопности забыли взять с собой консервный нож. Но с ними был Гуллиэльф, для которого открыть банку было пустяковым делом. Но перед тем как предложить свои услуги, он понаблюдал за попытками двух поколений сорвать пломбу с емкостью, которая гарантировала энергию на несколько часов. Это было забавно и, насмеявшись вдоволь, он вмешался. Чувство юмора у малыша было неслабое.
– Здесь нет осадков, – неожиданно сказал малыш.
– Когда-нибудь начнутся, – устало сказал Тряпка, а Фартучек поддержал малыша, он понял:
– Не может этого быть.
– Мы идем четвертый час и хоть бы что, – продолжил пришелец. – Наше спасение, что их нет, а то и удобного места для укрытия тоже не предвидится. Представьте, что на нас летит ракета, что будем делать. Кричать «SOS», «не надо» или «замрите». Думаете, подействует?
Все замерли. Нестерпимо хотелось пить. Вода кончалась и тот запас, плюс неприкосновенный давно уже был вскрыт и уничтожен. А теперь выясняется, что они ступили на землю, на которой не предвидится осадков. На Земле бы воскликнули – о, боже и стали молиться всем богам, чтобы вызвать дождь, здесь – всевышний уже сделал все возможное, и это место было тому подтверждение.
– Правда, – согласился старик, и Тряпка тоже согласился. Он заулыбался, и эта новость, пусть пока еще не подтвержденная обрадовала его, и он не мог стоять на месте и стал радоваться, прыгая сперва на месте, а потом и отбегая на большее расстояние, чем они располагались друг от друга. Но малыш знал, что пока место не изучено, не нужно проявлять столько эмоций. Тем более их могли услышать.
– Если здесь безопасно, то здесь можно жить, если конечно, здесь уже никто не живет, – так сказал пришелец. Он что-то уловил в воздухе и сейчас его тюрбан на голове, который спасал всю дорогу, лежал на земле в куче жестяных опилок.
– Да разве можно… – начал Фартучек. – У нас там дом…
– Конечно можно, – воскликнул парень, не желая останавливаться.
– Тихо, я, кажется, что-то слышал.
Вдалеке, буквально за автомобильным холмом, вертикально стоящих машин (видимо так упали) послышался шум. – Быстро, – воскликнул малыш, забираясь под большой лист железа. Наши друзья последовали за ним. Только они скрылись, как показался автомобиль. Он был сделан из разных частей разных приборов – перед напоминал самолет, правда он не мог летать, разве что разгоняться и при этом можно было слушать приемник, который принимал разные частоты, в основном три соседние планеты, то есть примерно тысячу радиостанций. Он был черного цвета и извергал столько пыли, что Тряпка едва не закашлялся, но смог сдержать себя.
– Почему они не убрали? – услышали они женский голос. У женщины были большие армейские сапоги и пахли они противным кремом с запахом горящего масла. Она несколько раз обошла это место и, казалось, что специально приехала сюда, так как заметила какое-то движение в этой части планеты. Но с ней был еще кто-то. Мужского пола и напротив от него пахло более мягче – жаренными пирожками и сосисками, на ногах у него были ботинки из свиной кожи. С ним женщина говорила грубо и требовательно.
– Они сейчас транспортируют другую кучу, – отвечал мужской голос. Тут же полетела обертка с коричневыми пятнами, стало понятно, что это шоколад.
– Сейчас же пусть уберут! – неустанно кричала дама. – Я через час поеду в этом месте и не хочу, чтобы этот лист лежал, – нервно закончила она и прошла по листу, показывая свое превосходство над всем в округе, даже над этим несчастным никому не нужным жестяным листиком. И это покрытие, под которым так неудобно лежали наши друзья, было под угрозой. Тряпка охнул, Фартучек, уставший за последнее время так, как никогда, издал звук похожий на стон, Гуллиэльф сдержался. Армейские сапоги застыли.
– Что это было? – спросила она, но ботинки ее опередили. – Ты такой противный, когда ешь, – и кажется, ударила его. Он капризно заговорил так, что Тряпке хотелось рассмеяться. Да и малыш был не против, но слишком опасно любое проявление чувств. Во всяком случае, пока они не выяснят все, нужно молчать в самую толстую тряпочку.
– Но ты же знаешь, сколько мусора на этот раз было, – плаксиво говорил мужчина. – Мне кажется, они переборщили. Надо предупредить их, чтобы они сыпали понемногу и несколько раз, а то им проще два раза в день устроить завал, а нам потом разгребай.
– Ничего не хочу слышать, – истошно кричала женщина, вскочила в авто и умчалась, оставив своего спутника, крикнув язвительно, – Здесь близко. Не успеешь ботинки стереть.
– Она ничего не хочет слушать, а мне что делать? – сказал мужчина, присел на лист, отчего у наших друзей задержавших дыхание, чтобы не воспроизводить ни единого звука, вырвался крик «мы же здесь».
– А, – вскочил он, огляделся и схватился за голову. Было ужасно больно терпеть все эти унижения, но пока было не время вылезать и показывать себя. Мужчина растеряно поплелся в сторону уехавшего авто. Прошло еще немного времени, пока наши герои смогли вылезти из-под железяки.
– Фу, слава богу, – сказал Фартучек. – Чуть не заметили, – добавил Тряпка.
– Вы слышали, вы слышали? – суетился малыш. Он был не в себе. Его белая ранее физиономия с черными точками-глазами теперь покраснела, и он не мог остановиться в попытке что-то сказать, но пока это был поток слов, на который трудно было реагировать кроме открытого рта и пожимания плеч. – Невероятно…они какие…они же…вот нехорошие…но мы же их сможем…вы слышали?
Фартучек и Тряпка переглянулись – что на этот раз с пришельцем. Но так как старик почти ничего не слышал, когда лежал в неудобной позе (старость не радость), а Тряпка не мог ничего толком слышать (старик накрыл его собой), то они не стали рано делать выводы о его помешательстве, просто заинтересовались.
– Да они тоже разгребают жестяной мусор, – выдал Тряпка, – только не могу понять для чего?
– И у них очень знакомый голос, – сказал Фартучек, который пусть и не слышал ничего, но уловил тембр голоса. – И совсем недавно я его слышал, – последнее он сказал неуверенно, как будто его облапошили и оставили с носом. Парень тем временем смотрел на интересную борозду, которая вела за гору. По этой тропке словно прошел большой человек с грубой подошвой. На самом деле их было двое, но количество следов явно было больше. То ли один человек так долго топтался на месте, либо это несколько ходили несколько кругов, а то и большая толпа, приходившая сюда только один раз. Тряпка смотрел вдаль, потом возвращался к изучению земли – нюхал ее и даже попробовал на язык. Она была противна и напоминала ржавчину. Пришелец понял, что парень тоже наткнулся на необъяснимое и обрадовался тому, что его мысль обрела поддержку.
– Теперь ты понял, понял?! – воскликнул малыш. – Это те самые, что пытались забрать вас к себе. Узнали? – старик все не мог вспомнить. Ему мешала мысль, что такое может быть, как и то, что не нужно искать укрытие. Все было по-другому. Теперь эти незнакомцы, которые вели свою игру на их планете. У Фартучка не было списка, по которому можно было понять, живет ли этот субъект на планете или является иммигрантом. Поэтому он не мог вспомнить тех, которые, по его мнению, неместные, и приравнивать к этим, которые живут здесь. Их территория охватывает довольно большой участок, благоприятный для жизни, и эти люди даже занимаются чем-то серьезным – командуют кем-то. И тут он вспомнил. Неожиданно. Потому что было важно, чтобы он вспомнил. И он увидел эти лица перед собой.
– Они живут здесь? – задал вопрос старик. – В таких условиях, а мы…но почему они нас не вызволили оттуда. Они бы могли помочь нам, и для этого не нужно было перелетать на другую планету. Если бы мы знали, что они просят нас перелететь…но они же говорили о другом местообитании. Не понимаю.
Для всех сейчас было загадкой поведение этих двоих. Они прилетели, чтобы помочь или у них была какая-то своя выгода? Второе более вероятно, а может быть, и нет. Они не знали, что есть такая часть планеты. Она такая большая, что наши друзья сами только недавно поняли, сдвинувшись с места. Может быть это обычные фермеры, которые работают здесь уже всю жизнь и эта ситуация с падениями их не волновала, потому что они никогда не интересовались ничем, кроме своих дел. Это нехорошо, конечно, но и не возбраняется. А то, что они прилетали…еще не факт, что они – голос и все остальное могло совпасть. Сейчас, они знали одно – наши герои были на частной территории и здесь нужно держать ухо востро. Хотя Гуллиэльф продолжал бормотать что-то свое:
– Но мне кажется, они прилетали не поэтому. Не поэтому. Вы же тоже так думаете? Ведь думаете?
– А для чего же…? – спрашивали Фартучек и Тряпка.
– Пока не знаю, но нам нужно за ними проследить, – ответил малыш, всматриваясь вдаль, потом повернулся к своим друзьям и так хитро прищурился, чтобы сказать, – Ну что, за мной!
Куда они направились? Куда вели следы, которые так тщательно рассматривал Тряпка? Территория была огромной. Они шли вдоль той горной гряды, которая как едка была увешена гирляндами, втиснутые в серое основание, – радио, фотоаппараты, телевизоры, множество мобильников и все это было лишь частью одной большой горы, которая закрывала вид, который открывался при завороте за угол, А там – была еще одна гора, повторяющая в своем основании те же ингредиенты.
– Это же булочник Капа, – воскликнул Тряпка. Впереди действительно кто-то шел. Этот кто-то медленно передвигал ноги и, казалось, появился из ниоткуда.
– Стой, – крикнул малыш, а потом и Фартучек пытался остановить парня, но тот бежал навстречу полному человеку с широкими усами.
– Он здесь… – продолжал кричать Тряпка. Да разве мог он остановиться, когда увидел того человека, который в детстве продавал такой душистый хлеб, а кто всегда досыпал конфет, если не хватало денег. Конечно, он. И теперь он здесь, только как он здесь…да это и неважно, главное, что он здесь, на расстоянии двадцати двух шагов, двадцати, пятнадцати, девяти, двух и вот он – дядюшка Капа, добрый, старый и тут. Он крепко обнял его, вдыхая запах его курточки. Сейчас от него не пахло сдобой. Да какой может быть хлеб в такое время? – Как вы тут?
У того были стеклянные глаза. Он словно не выспался или не узнавал его. Неужто он не узнал его. Да, с того времени, когда он приходил нему в магазин и с той последней встречи в то утро, когда его удивило, что прилавки пусты и дядюшка Капа торопливо дает хлеб и забывает про кулек с карамельками.
– Это же я, Тряпка, сын Кафтана старого, у которого пятнадцать детей, – это перечисление должно было возыметь силу. Сейчас он поймет, его лицо озарится улыбкой, и он обнимет парня, а потом и остальных друзей, отведет к себе домой, где он построил булочную пуще прежней и булки у него в три раза вкуснее. Но тот молчал. Он стоял и смотрел в одну точку, приходилось подстраиваться под его взгляд.
– Ты почему не отвечаешь? – настаивал парень. – Ты как здесь оказался? – он повторял снова и снова и, увидев равнодушие в этих всегда добрых глазах, стал трясти этого уже пожилого человека, пытаясь вызвать хоть каплю эмоции, но так и не смог ничего добиться. У него был мешок в руках. Сперва парень подумал, что это мука, но сейчас, когда он пытался воззвать в нем те почти родственные чувства (раньше на планете все жили, как одна семья), то этот мешок перевернулся и стал сыпаться. Там был какой-то серый порошок, пахнущий гарью. Капа никак не отреагировал на это, словно так и должно быть, а продолжал смотреть куда-то, выражая такой одновременно и страх и боль за то, что родные не могут просто обняться, поговорить и быть, как прежде.
Тряпка вернулся. Он был не в себе. На все вопросы он невнятно отвечал, – Капа не узнает меня. Ему что-то вкололи, я не знаю что, но он меня не узнает.
– Это точно он? – спросил Гуллиэльф, очень заинтересованный этим фактом.
– Да, – твердо сказал Фартучек, который уже собирался подойти к ним, но пока шел, парень успел вернуться обратно. Старика, конечно, сразу смутило несколько фактов. Дядюшка Капа, которого он знал почти всю жизнь, с самого детства, вел себя не так, как обычно. Его походка была не такой как прежде – если раньше он ходил широко расставив ноги и от большого количества съеденных булок, пыхтел как паровоз и всем свои существом напоминал двигающийся локомотив, то сейчас это был какой-то робкий старик, который хоть и не потерял в весе, но вел себя как человек, который потерял память и не знает, где он живет. Тряпка всхлипывал – то, что произошло, вызывало не то, что грусть, больше – все прошлое стиралось, уничтожалось грубым ластиком. То, что было, самое светлое, при воспоминании о котором хотелось непременно улыбнуться, сейчас покрывалось паутиной. Уже один герой стал другим, а вокруг него – вся обстановка тоже обрастала пылью. Даже те люди, которые когда-то заходили в магазин, а все жители хоть раз были у дядюшки Капы…непросто это.
– А когда он остановился, – тер кулачками глаза Тряпка, – он стал смотреть сквозь меня и остановился не потому, что я захотел, а потому что я притронулся к его плечу. Не окрик на него подействовал, а другое. Он как механизм. Нажмешь кнопку – идет, нет – стоит и вроде слушает, но глаза-то не спрячешь. В них такой холод, – Фартучек тут же обнял парня, понимая, что тому нужно поддержка – именно та, что он не получил только что.
– Нужно пойти за ним, – сказал пришелец, не думая о том, кто это. Наверное, ему было легче всего думать здраво, потому что, зная на этом острове только свою новую «семью», он всех остальных причислял к неприятелям, по крайней мере, он к ним относился настороженно.
– Это нетрудно, – ответил Тряпка. – Он нес какой-то мешок и, пока я пытался с ним поговорить, он перевернул его, и дорога, по которой он пошел, вся в каком-то порошке, так что мы не заблудимся.
Через час они вышли и на гору. На ту самую вторую. Копию первой. Тропинки-гирлянды вились к самой вершине и следы в виде серого порошка указывали дорогу. Когда они поднялись на нее, то увидели два дома. Один дом напоминал замок, который был огромен и неприступен. Казалось, что этот дом умеет кусаться. Второй дом был скопищем труб, большое количество дыма, уходило по дуновению рядом стоящих мельниц. К ним и вела канатная дорога, по которой и отправился дядюшка Капа. К замку дороги не было. Видимо не все могли отправиться в гости. Значит, они что-то прятали. Только что? Около завода было оживление. Какие люди спускались в ангары после колокола, который видимо им давал сигнал к окончанию рабочего дня.
Гуллиэльф мог увидеть то, что делается внизу и, наверное, мог бы узнать этих людей, которые спускались, но так как никогда их не видел, не мог ничего сказать.
– Кто эти люди? – спросил он. Но Фартучек не меньше интересовался этим и вглядываясь вдаль, он не мог узнать никого, разве что черные точки двигались. Вот если бы спуститься и посмотреть, кто из них кто… тогда бы многое открылось для них, а пока они были в замешательстве, но их не могло не радовать то, что с неба уже целый день не сыпется ничего, совсем ничего.
Глава 18. Роза Марковна стала относиться ко мне более спокойно
Роза Марковна стала относиться ко мне более спокойно. Тот случай с нашим семейным дуэтом (знакомство, обернувшееся размолвкой) пусть и нельзя было забыть, но и напоминать об этом тоже не стоило. Наверное, если бы вел себя худо только отец или я, по отдельности, может быть, иначе все повернулось. А так, двое. Не так одиноко, состояние стыда было поделено на два. Это все равно, что разбить вазу и говорить, что разбили ее вместе. Одного бы она отлупила, отца бы тоже как-нибудь назвала, но здесь двое – что с них возьмешь. Иногда мать Э. смотрела на меня так хитро и спрашивала, как там отец. Я говорил, что ничего, передает всем привет. Тогда женщина отворачивалась и как-то странно себя вела, добавляя, чтобы он заходил, как только будет в наших краях. Не понимаю, от чего у всех женщин срывает крышу от него. Что в нем такого? То, что он ниже меня на голову или то, что он умеет доставать языком до носа. У всех есть какие-то способности, подвластные только ему. Например, я могу сочинить рассказ на ходу про любого человека, животное, паука, чашку с блюдцем. Но главное, чтобы эти качества ценились и не торчали только у тебя в голове, как мысли у параноика. Однажды утром за завтраком, когда все собираются вместе или ты дождался, наконец, что все собрались вместе, ты начинаешь говорить о том, что тебе снилось и постепенно подводишь к тому, что тебе хотелось поучаствовать в конкурсе историй. И не важно, что там подарок копеечный, пару билетов в кино на фильм, на который я в принципе не хожу (молодежная комедия о студентах, не понимающих, почему им никто не дает), дело в другом. Само участие. Но вижу равнодушие в глазах отца – он еще не проснулся, а мама торопит, потому что я могу опоздать в школу. А мне не хочется, потому что такое происходит не в первый раз. Месяц назад я подходил к отцу, чтобы он мне помог придумать название для моей школьной статьи. Я должен был выступить, и для меня это было важно, во-первых, потому, что текст я сочинил сам, и меня нужно было всего пару раз послушать. Но я не увидел одобрения в глазах отца. Мама вечно торопилась, не говоря мне ничего и не спрашивая разве что «сыт?» или «сколько?» (вопрос о деньгах). Тогда за завтраком я понял, что они меня не любят, во всяком случае, любовь в моем представлении была не отграничена возрастом младенца, когда я не мог говорить и меня только пеленали, кормили и умилялись. Потом я стал таким же как все, как часть того дома, где жили все – ходил в школу, приносил двойки натуральные так и перевернутые. И однажды утром, когда на завтрак была рисовая каша, которую я не очень люблю, я понял, что должен уехать. Есть бабушка в Москве, она нуждается в помощи. За восемьдесят. И я поехал, сказав, что мне нужно поступать в институт. На самом деле я не думал, куда я буду поступать, кем я буду – летчиком, танцором, бухгалтером. Я поступил на химика, там оказалось проще всего. Тем более я неважно учился в школе и мой аттестат не был примером. Но меня взяли, так как говорить я всегда умел и знал то, что нужно преподавателю. Спросив меня по билету, я рассказал ему историю, которая не совсем соответствует написанному в учебнике. Но старик с пышными усами посмеявшись поставил мне «4». Ничего не сказал, кивнул и пожал руку. Только сейчас у меня все всплывает. Начиная писать, я стал больше вспоминать. В голове одна мысль опережает другую. Бабушки не стало, когда я учился на третьем курсе. До этого мы с ней находили общий язык, и мне не нужно было думать о приготовлении пищи и о том, как отвести душу – просто приходил и выкладывал ей все, что накипело. От проблем с преподавателями до новых девушек, которые мыслили не так, как я. Бабуля мне так подробно объясняла, понимала всех и каждого, словно держала в руках блюдечко с яблочком, которое крутится по краю и показывает все, что пожелаешь. Наверное, это одна из причин, почему у меня не было друзей. У меня была бабушка, которая всех заменяла. А когда ее не стало, я стал разговаривать сам с собой и смотреть много фильмов. Это меня спасало некоторое время, потом силой мыслей я вызвал Эльф. Она пришла и заменила мне всех.
Я уехал из дома давно и живу один с раннего возраста. Зачем я уехал, спросите меня вы? Казалось, легче, когда рядом семья, и ты чувствуешь себя защищенным, но главное, чтобы качества, которые тебя отличают от других сверстников, могли заметить и отметить. Все правильно. Так бы поступили все мамы и папы, кроме моих. Родители не замечали во мне никаких особых талантов и как-то не обращали на мое увлечение. И я уехал, чтобы найти себя, найти свою половину, стать отцом, научиться называть тещу мамой…но та привыкла к тому, что я называл ее Розой М и порой «вы» или старался изъясняться так, чтобы не было такого поворота, чтобы я ее звал, окликал и обращался. Понимаю, что нужно определиться с этим, но до Гименея можно и так по-простецки. Роза М. Как я потом буду переходить на «тещу». Иногда намекает. Но я как будто и не слышу. Я уехал к этим двум женщинам – одна заменяет мне мать, которая очень далеко, вторая – бабушку?
. Роза М не задавала так много вопросов. Зачем задавать, я итак бывал у них каждый день, почти и если я не приходил, то она мне сама звонила и просила прийти под предлогом помочь – отрегулировать антенну, открыть банку огурцов, наконец, попросить сходить к соседке за солью. Видите ли, та может ее заговорить, а меня она не знает и вряд ли посмеет. Но оказалось, что это ее не напугало.
– У тебя глаза в скафандре, – говорила она. Скажет тоже. И как это понимать. Потом нужно перелопатить кучу источников, чтобы не сойти с ума. Но свести с ума она меня не хотела, разве что подучить своим житейским хитростям. Ей казалось, что если я буду говорить, как она, станет легче. По мне, ее сленг опасен. Он вызывает бессонницу и плохой аппетит.
– А у вас в глаза живут три саламандры и большой ежик, – ответил бы я, если бы мог. Но я молча терпел ее выходки и в скором времени стали мне нравятся. Ведь без чудаков было бы жить не так весело. Вот так и жили – для нее чудак был я, для нее – наоборот. Главное, соглашаться с этими правилами. Правилами, которые установили они, две женщины, которым я стал принадлежать. Может быть, слишком круто я сказал, но иначе и не скажешь. Принадлежать. Время теперь не принадлежало мне. Меня могли окликнуть в любой час, и если я был действительно нужен, то меня срывали с работы, но когда кончилась отработка, и я стал свободен, то я стал чувствовать себя человеком на поводке, да еще в строгом ошейнике. Представьте себе утро, еще ранний час, даже пес не тянет одеяло, чтобы я смог его выгулять, звонит телефон. Моя Э. говорит, что сейчас будет у меня и ровно через пять минут звонок в дверь. Оказывается, она звонила по дороге. И для того, чтобы побыть вместе. Говорит, это полезно. Застану, говорит, врасплох. А вдруг ты там не один? Это мама ее научила. Сто процентов. Усан лает на нее как оголтелый. Не может он полюбить мою Эльф, как будто помнит как его не приняли в семью.
– Может быть, ты его попросишь, – кричит моя благоверная, ужасаясь от вида ванной, кухни, похлеще моего отца, который возмутился только пустым холодильником. Я, конечно, прошу, но с ним что-то не то. Он не хочет останавливаться. Усан не понимает, что эта миниатюрная девушка не настроена агрессивно, но что-то мешает ему остановиться. В итоге Эльф вызывает такси и уходит недовольная, в голове составляя отчет о том, что все запущено и нуждается в тщательном контроле. А я этого не люблю. В конце концов, я еще холост и могу разбрасывать свою одежду, куда мне заблагорассудиться. Эти проверки меня унижают. Еще одна и я просто напросто не открою дверь. Пусть стучится, ломает дверь, оставляет кучи записок, но я не вылезу из постели. У меня свободная неделя. Мне не надо идти на работу, видеть и вдыхать то, от чего воротит, как некоторых от суши или корейской моркови.
Пошла двенадцатая неделя (не знаю то ли для нее, то для меня). Второго пришествия не было. Но Роза Марковна звонила так часто, что я перестал отходить от телефона порой, зная, что если буду на кухне, а он зазвонит, то нужно бежать, потому что на седьмой длинный сигнал не подходить признак невежливости. И сперва я должен был выслушать, как нужно пользоваться телефоном, и только потом звучала просьба – сходить в магазин, помочь прибить полку или установить радио в туалете.
Я не высыпался, так как поздно приезжал домой, на последнем поезде, шел по темному двору, и поднимался по лестнице в зловещей тишине. Все уже спали. Только мне, блин, не спалось. Надо было сидеть и играть с ними в лото, потому что все они в детстве играли в это и им ужасно нравилось. А я что должен всем прихотям потакать? Должен, еще как должен, сказала бы Роза Марковна, да и Эльф тоже наверняка бы согласилась с более опытной мамой.
Я ходил невыспавшимся, как зомби по улицам, и меня чуть не сбил автомобиль. Выпал первый снег, я не спал всю ночь – слушал песенки, которые Эльф сочинила для малыша. Она спела мне сотню песен и мне ни одна не нравилась, так как я ужасно хотел спать, и мне хотелось посвятить время перед сном написанием первой главы, которую я откладывал уже вторую неделю. Но ей были важны песни, но почему и мне должны быть важны в этот момент какие-т глупые стихи про бегемотиков, жирафов и носорогов, наложенные на примитивную мелодию. Но я не мог сказать ей – давай спать, а споем мы эти песни, как-нибудь в другой раз. Не мог, потому что представил, что бы я почувствовал, если бы мне заткнули рот таким образом. Закрылся бы. Поэтому я терпеливо слушал, напевая ей эти мелодии, думая, что под эти колыбельные она может уснуть. Но не дождался. Не успел. Наступило утро. Она сказал, что не идет сегодня на работу, но попросила меня купить ей ноты в музыкальном магазине. Я пошел, снег, хорошо, голова трещит, в голове – усыпляющие мелодии, одна другой тоскливее, поворот, еще один, там будет магазин, с колокольчиком, как она описывала. Вот и резная дверь, перебегаю дорогу и откуда он взялся – большой авто, черный с большими колесами. Я свалился и все…не помню, обморок. Очнулся от того, что меня обтирают снегом. Первый снег холодный такой, приятный. Ноты я не купил. Меня еще и ругали за это.
Вторым пунктом, который меня сильно напрягал – то, что на меня давили с работой. Я не стал им говорить, что мне некогда туда ходить, так как времени все равно не остается, но были расходы – коммуналка, еда, Эльф, ее мама. Не буду же я продавать посуду и старинную мебель моей бабушки. Но я искал. Устроился в «Сколково» убирать помещение. Мыл бассейн. Ночью. Утром бежал домой, чтобы кормить пса. Днем и вечер посвящал моей второй семье.
– Папа, у тебя было такое ощущение, что ты что-то строишь, но прикладываешь для этого слишком много сил? – такой вопрос я задал отцу, который мне приснился, когда я спал в школе управления. Он не ответил, он только покачал головой и показал куда-то в сторону. Мне подумалось, что там есть ответ, но отец, оказалось, разминал руку и то направление, которому я придавал большое значение, оказалось всего лишь папиной разминкой. Я проснулся, меня теребила женщина, которая следила за моей работой. Естественно, вопросы, почему спишь, я ответил прямо, что мне хочется. И она как-то очень спокойно отнеслась, но оказалось, что на следующее утро я был уволен. Эта женщина, которая смотрела на меня своими зелеными глазами, в которых я разглядел четыре огонька, сказала, что я недобросовестно отнесся к работе, а я ей доверял. Сколько огоньков должно быть в глазу, чтобы поверить ей? Я же поэтому и сказал правду, что увидел ее искренние глаза. А она меня под зад…я снова стал свободным. За последнее спасибо. Только оказавшись снова на улице с трудовой книжкой в руках после выхода из бизнес-центра, в котором располагалась точка клининговой компании, я понял преимущество моего положения, которое казалось на первый взгляд плачевным. Я свободен. Пусть не всегда, но эти часы, пока я должен драить пол, время от времени прикладывая голову в полое джакузи, я принадлежал самому себе. На первый взгляд казалось слишком фантастичным. Я решил скрыть свою свободу от моих женщин. Пусть я лишился определенной суммы денег, но я точно знал, что сегодняшняя ночь будет спокойна. Мои женщины будут сидеть дома – одна смотреть телевизор, пить матрешку и иногда подзывать дочь, чтобы напомнить принять витамины перед сном. Ни слова не прозвучит обо мне. А то, чтобы позвонить, так оно и не думается. Я слишком занят, чтобы отвечать на всякие прихоти. Первым делом я выспался. Как оно бывает – ждешь свободной минуты очень долго, а потом просто ложишься спать и просыпаешь все время от и до. Но я знал, что будильник разбудит меня. Я не намерен праздновать этот день в горизонтальном положении.
Я спал и мне снова снился отец. Я просил его устроить к себе на работу с определенными условиями, чтобы мне там не показываться. Отец пожал плечами и согласился. Мол, ничего, попрошу своего друга, он будет ходить за тебя. А ты уж деньги получай и говори всем, что работаешь там. Такое только во сне бывает.
Но первая ночь, когда я «нелегально» был дома – волшебна. Я проснулся через час, чувствуя себя всемогущим, смотрел на Сару Конор и завидовал этой бесбашенности, которая творилась в том киномире. Стоило в мире произойти катастрофе, все стало бы возможным. Как мне хотелось, чтобы произошло – метеорит или что-нибудь подобное. Обязательно с жертвами и разрушениями. Чтобы по всему миру по всем каналам чесали языки пижоны в галстуках и искусственно созданным взглядом. Если не событие мирового масштаба вокруг, то – что-то должно произойти со мной и с не меньшим размахом. И в череде этих мыслей звонок, на который я могу не отвечать – я же на работе. Потом сообщение – «Завтра врач. Не забудь».
Черт, точно. Эльф говорила мне как-то вечером за лепкой. Тогда был свет и я не оставался на ночь, зная, что когда она работает, я только нервирую ее. Но как мне претят эти напоминания. У меня где-то записано и я взгляну, когда нужно. Может быть за пять минут, а может и раньше. Не важно – главное, что я об этом знаю и дал когда-то слово. Не надо мнить себя заботливой, а из меня делать идиота. Теперь весь вечер буду думать об этом. Но мысль о катастрофе не покидала меня. Грандиозная авария – такая, чтобы сразу несколько десятков машин – таким образом, чтобы эта неурядица была причиной огромной пробки на Садовом кольце. Или огромный самолет, упал на соседний дом (только если на соседний) в районе Котельнической набережной, чтобы также красиво, как во время салюта и такие гигантские круги на воде, и огромная толпа, скандирующая от ужаса, как толпы поклонников Меркури во время концерта на стадионе Уэмбли. Но это не все – не забыть про другой самолет в районе Хамовников. Для равновесия это необходимо.
Мы были у врача. Врач мне не понравился. Он напоминал Карабаса Барабаса. Молод, но есть борода – не знающий, что можно бриться? Мне казалось, что они все должны ходить аккуратными, так как имеют дело с беременными женщинами, а тут нужна гигиена. Но перед нами был длинноволосый растаман с наколками на руках и постоянно улыбающийся правой частью рта. Эльф зашла первой, я за ней.
– Уважаемый отец, вы должны двадцать четыре часа в сутки быть рядом с ней, говорить ей нежности, – начал он, как только я сел. Эльф лежала на кушетке и эта картина – лежащая женщина в белом сарафане и врач в белом меня не то, чтобы смущала, но белый цвет, который их объединял, а я, в голубом халатике, накинутый на черный свитер отталкивал меня, словно я был лишним. – Могу дать вам пособие для начинающих. Не комплексуйте, девять из десяти пользуются ими
Меня это взбесило. Он смотрел на меня как на прокаженного. Врач напоминал тренера, который унижал слабых за их никчемность. Не знаю, что ему наговорила моя Э, но мне все больше хотелось надрать ему задницу.
– Хотите посмотреть вашего мамыша? – сказал он, думая, что «мамыш» – это более чем остроумно. В мыслях я накормил его больничной кашей и посадил на утку перед персоналом. Но мне хотелось это сделать. Прибор был включен, на животе моей милой было какое-то масло и устройство, напоминающее микрофон – тот самый датчик, благодаря которому я видел на маленьком экране конька-горбунка, который уверенно держался за что-то…я отвернулся, сразу же к доктору, который смотрел на этого невзрачного актера в черно-белом фильме и так радовался, словно там происходил какой-то экшн. Весь экшн происходил в моей голове, когда мы смотрели суперблокбастер, в котором один мелкий плавает в какой-то мутной жидкости. И все слова, что это мой ребенок, какая прелесть, как во многих фильмах и книгах – не действовали. Я был в прострации. Сюрреалистичный фильм, после которого не хочется говорить не потому, что он такой хороший, так подействовал – нет. Просто нихрена не понятно. Вот и я, увидев то, что я вижу (не в «Джуниоре» и «Девяти месяцах») воочию, не могу сообразить – как к этому относиться, как к художественному произведению с присуждением премии или как любительскому видео.
– Он такой маленький, – сказал я, наверное, от того, что нужно было что-то сказать. Карабас засмеялся (снова нехорошо обо мне подумал)
– А почему не цветное? – продолжал я развивать не совсем в правильном направлении.
Мужчина промолчал. Он посмотрел на мою Э. Он принимает меня за идиота. Ну конечно, я должен разбираться во всем, в том числе и этих долбанных аппаратах.
– Вот видите, как ваш малыш походит на вас, – сказал парень. Он наверняка моего возраста. Кольца нет на пальце – но и у меня нет, но я же здесь. Гинекологу сложнее всего найти женщину. Не пациентку, которая приходит к нему, потому что должна, а та, что будет ждать его дома, зная, чем он тут занимается. Доктор продолжал улыбаться одной частью рта – не с той стороны, с которой стоял я. Мне, напротив, казалось, что он очень серьезен. – Так похож, как…как… – он так и не нашел удачное сравнение, поселив во мне пару комплексов – плюс к моему росту и большой голове. Он сказал «походит», мне хотелось воскликнуть «где». Это образование в виде сжатого комочка, у которого даже есть…что это.
– А кто там? – спросила моя Э, как будто мы заметили этот отросток вместе.
– Неизвестно, но наверняка мальчик, – сказал Барабас, приглядываясь к экрану.
– Доктор, а может все же девочка, – говорила немного капризно Эльф, словно торговалась на рынке.
– Может быть, – согласился Карабас. – Дело в том, что у девочек возможен отек половых губ, и вы можете ошибочно его принять на мужской пенис, – он говорил спокойно, словно рассказывал рядовой случай. Мне это не нравилось, достаточно было написать на рецепте, в карте, что и как, а мы, вместе, при свечах, если надо, почитаем этот опус.
После больницы она пригласила меня к себе. Меня это не слишком удивило – предвкушал череду работ, но она попросила побыть со мной, так как эти минуты были для нее очень важны. Сходить к врачу, потом посидеть вместе и повздыхать. Она сказала, что раньше я был не против. Возможно, но меня немного заездили, и вернуться на прежние рельсы трудно. Сидим, вздыхаем, она положила мою руку на свой живот. Живот, животик…какой гладкий, приятный, его почти не видно, кажется, что она просто переела сегодня. Моя руку стала подниматься выше – не знаю, как это получилось. Зачем я оправдываюсь – разве это не нормально…
– Не надо, – говорить она и отвечает на мучающий меня вопрос. Я продолжаю, потому что я не услышал от доктора ничего противоречащего. Но она не хочет…– Мы же можем, – слова, которые я от нее ожидал.
– Не рекомендуют на этом этапе? – спрашиваю я, думая, что она придумает на этот раз.
– Да, – соглашается она.
– Кто? Врач? Надо было ей торт принести, чтобы она разрешила.
– Перестань, – говорит Эльф и добавляет. – Мне не хочется.
Ах, вот оно что. Итак, хорошо, – об этом я уже сам догадался. Только извини, но так хорошо, когда все хорошо. Черт. Вот так уже…я дважды схожу с ума.
Глава 18.1. И они спустились в это «жерло вулкана»
И они спустились в это «жерло вулкана». Ночью, пока все спали. Но перед этим долго думали, как совершить этот переход. По вагонетке не получилось – она была на той стороне, и чтобы ее придвинуть, нужно было смутить пост тот, что справа (был еще слева, но его можно удачно миновать). На посту стояли двое (по одному на каждый). Они проводили лучом света по территории – один по одной траектории, второй охранник – по другой. «Не составит большого труда добраться с одной черной точки до другой» думали наши друзья. Но сперва нужно как-то поспасть вниз. Ну и что, если нет перевозчика, попробуем обойтись без него. Как канатоходцы? Нет, как обычные существа, которые не хотят торчать наверху, не совершая ничего, кроме пожимания плеч.
Стояла тишина, и нашим друзьям было хорошо. С одной стороны. Они знали, что вместе легче преодолевать трудности и пусть неизвестно, что им еще предстояло, но что бы ни было…они будут идти плечом к плечу. Такой воздух, пусть и с примесью машинного масла, – он все равно был лучше того, в котором их ждали два существа – Усан и Грызла. С другой стороны – неизвестность, которая пугала и могла таить в себе неприятности, длящиеся от одной минуты до многих лет.
– Скоро рассвет. Надо торопиться, – сказал Фартучек. И он был прав. Скоро будет совсем светло и тогда они станут видны со всех сторон. Не понадобятся прожекторы, и черные точки тоже трудно будет найти. И пока они мялись. Никто не знал, как спустится, точнее каждый думал по своему, но в их предложениях были существенные подвохи. Тряпка думал, что можно попробовать съехать по металлическому шнуру (рельсам, по которым ездила вагонетка), используя ремень. Но ремень был всего один, и спуститься так мог только один, точнее двое (малыш мог уместиться у кого-нибудь на плече или в кармане). Фартучек предлагал подружиться с охранниками, но понимая, что эти двое, так напоминающие обувщика Паклю и стекольщика Бутера, тоже находятся в том же самом состоянии, что и булочник Капа, не имело смысла и пробовать. Гуллиэльф не нуждался в помощи при спуске – он мог бы и так спуститься, но он медлил, так как не мог оставить друзей одних.
– Когда мне нужно было переправиться через реку, – сказал Фартучек, – когда они были, конечно, то мы строили лодки из досок, смазывали их горячей смолой, чтобы они не пропускали воду… – это все походило на фантастику, что касается лодки и реки. Даже если бы была лодка…вот если бы река была между ними, тогда другое дело.
– А что у тебя ремень-то крепкий? – спросил малыш, – троих-то выдержит? – точнее двоих?
Гуллиэльф как всегда не думал о неудобствах, которые могут быть. Если бы он не думал о них, будучи самым младшим от него это было вполне очевидно, тогда бы не случилось того, что должно случиться. Важно решительность и умение не обращать внимание на мелочи, которые отвлекают. Сейчас отвлекал страх – высоты, открытого помещения, неизведанного и людей, превратившихся в зомби. Но малыш ничего не боялся. Он видел, что старика тяготят подъемы и спуски, а парень слишком импульсивен, чтобы предложить дельное, поэтому все падало на плечи пришельца, который это понимал и всю дорогу, и при подъеме не рассказывал истории про то, что когда-то было (у него было только настоящее), он мыслил. Как? С помощью чего? Насколько это эффективно? Можно ли с помощью…почему нет? Только нужно все взвесить? Сколько может весить Фартучек? Тряпка? По-другому…нет, только один способ. Если так, тогда…
– Ремень от деда достался. Кожа, которая не изнашивается. Мой дед меня лупил им, когда я старался походить на него, клея усы, обрезая их, когда он спит и, делая из этого кусочка себе. Никто не должен повторять привычки, носить ту же одежду и даже просыпаться в одно и то же время. Его слова. Но мне очень хотелось быть похожим на него. Ну и что – проживу я такую же жизнь, что и он, повторю его ошибки и подвиги, что ему жалко. Мои слова. Этот ремень он оставил, и просил похоронить вместе с ним. Но я не послушал, стал носить…ему-то сейчас все равно, а мне хоть что-то от него. И перейдет он… только кому, разве что тебе… – сказал грустно старик, но Тряпка тут же выдал, – будет еще кому. Вот спустимся, послужит и тогда точно станет в списке самых дорогостоящих вещей, с помощью которых мы спасли свою планету.
Малыш терпеливо слушал этот рассказ, ожидая более лаконичного ответа, но смог вывести из череды слов вывод – ремень, что надо.
– Тогда вперед, – чего же мы ждем? – воскликнул малыш и уже собрался обезременить старика, приготовив для него туесок, чтобы можно было подвязать, иначе штаны будут спадать.
– Но эти в будках… – нервно воскликнул Тряпка, – они могут и автоматом, что у них за спиной пальнуть. Я не умею уворачиваться от пуль. Понимаю, от светового пятна убежать, легко, но пули – это не шутка. От нее можно и… мне уже хватило недавней раны. Я знаю, что такое боль. Могу заявить с гордостью, только кому она нужна здесь эта гордость…
Тряпка преувеличил, как и все в его возрасте. Рана уже давно прошла, и боль была не такой сильной, больше от страха и беспомощности. Все уже заросло, и теперь он хотел избежать любого нанесения вреда себе и поэтому прежде чем пойти на дело должен был взвесить каждый шаг. Гуллиэльф думал, что тот несдержан в своих поступках, но сейчас все происходило как раз наоборот – он стал бояться каждого необдуманного решения.
– Они безобидны, – успокоил его малыш. – Эти лю…двое запрограммированы на движение тележки и если мы попадем под световое пятно. Всего-то. К вагонетке мы не прикоснемся, я на это надеюсь, и в пятно постараемся не угодить.
– А если угодим? – не уступал Тряпка. – Тогда что? Нас расстреляют? Я не хочу, чтобы в меня стреляли, потом я упаду вниз с такой высоты и все – мне уже не понадобится врач. Мне никто уже не понадобиться, – он хныкал, потирал глаза, и по нему было видно, что он не собирается спускаться вниз.
– У тебя есть я, есть он, мы все с тобой, – начал успокаивать Фартучек. – Я сделаю все возможное, подставлю спину, если в тебя полетит пуля, он…ну он и сам может сказать…
– Готовы? – неожиданно спросил Гуллиэльф. Он не намерен был терпеть эти капризы, они стоили слишком дорого, поэтому он прыгнул на колено старику, заполз внутрь и снял ремень, который через мгновение примерил на тросе, который должен был служить переправой.
– Я… нет, – медленно проговорил парень и крепко вцепился в лежащий камень. – Я не могу.
– Не надо долго думать… – продолжил свою терапию старик, и Тряпка еще крепче вцепился в булыжник и закричал, что есть мочи:
– Я не думаю, я… – но не успев сообразить, что произошло, они уже летели вниз по наклонной. – А, – кричал он, Фартучек едва успел закрыть ему рот и произнести, – тихо, всех разбудишь. И тот, молча, терпел, хотя старик до самого последнего участка не убирал руку, позволяя ему дышать через нос.
Фартучек поцеловал ремень, вернул его на былое место, вернув туесок малышу – тот усмехнулся и прицепил его себе на голову и стал походить на аборигена из дикого племени.
– Вот мы и на земле, – воскликнул парень, как будто все приключения должны на это закончиться, его должны были отвести в хороший зал и накормить по-королевски. Фартучку пришлось снова показать знаком, что нужно бы потише, иначе на низ всех «собак» сгонят и не известно, какие у них собаки и в каком количестве.
Передвигаться по черным закрашенным местам, избегая желтые пятна, было даже интересно. Несколько раз они подвергались покраске в желтый цвет, но в последний момент – то малыш, то пришелец, то Гуллиэльф приходили на помощь. Это же один и тот же…вот он и спасал всех. Нужно было пройти завод, точнее ангар, в котором кто-то был – они слышили обрывистое дыхание, разговоры во сне.
– Там кто-то есть, – сказал дрожащим голосом Тряпка. – Дверь неплотно закрыта, они могут вырваться и разодрать в клочья. Это неприятно, наверное, – парень снова начал подступать к грустной нотке и уже голос стал трепетать, как перед плачем, но малыш знал как действовать – он резко подбежал к парню, зажал ему рот его же платочком, торчащим из кармашка и проговорил то ли угрожающе, то ли предостерегающе – молчи, если не хочешь быть, как они.
Тряпка кивнул. Малыш одернул кляп.
– Там Капа и еще бог знает кто… только и успел проговорить парень, как пришелец снова применил платочек. На этот раз парень закивал более энергично, понимая, что нужно бояться или пришельца, или тех двоих, про которых они мало что знают. Он предпочел знакомый страх и поэтому всю дорогу до дома молчал.
Они оказались около дома. Вблизи он казался еще более страшным. Большой, неприступный, окно на высоте трех метров открыто, а двери не видно, словно они входят в замок каким-то секретным образом. Цветы под ногами мешали пройти и постоянно царапали ноги и не только.
– Какие противные растения, – прошептал Тряпка, начиная чихать. Он был сегодня самым отпетым нарушителем и количество трудностей с каждой минутой прибавлялось. Если бы не запасы васильковой воды, хранившиеся в кармашке у Фартучка, то их бы приметили тут же. А так они перемахнули через калитку, старик продемонстрировал свои способности, показывая, что он хоть и пожилой, но даст фору многим молодым. Они подошли к окну, которое открыто и там уже гремели ложками, чашками и значит, не спали, что хорошо и вроде как опасно. Но тут могла проскользнуть важная информация, поэтому подойдем поближе. Они встали около раскрытых створок и изредка отходили, так как лучи бродили по всей округе, даже там. Там шла какая-то перебранка, и это уже было интересно.
– Хватит пить чай! – послышался женский голос. – Ты его сегодня всю ночь пил. Не достаточно?
– А я хочу еще, – вступил мужской. – Эй ты, принеси, – возникла пауза, наверняка ждали, что кто-то прибежит (только кто?) – Почему никто не идет? И ночью я звал ее, а она меня не слышит. Ночью они, как и все...
– Что не спится? – язвительно спросила женщина и сделала что-то, отчего мужчина закричал – схватила за ухо, наступила на ногу?
– Конечно, когда твои рабочие перестают слушаться, – продолжал кричать он, превозмогая боль.
– Мои рабочие, – заголосила дама, – ну надо же! Оказывается только мои. А ты кто? Может быть, тебя и нет вовсе? Ты мне мерещишься. Да, тебя не было, и я взяла и придумала, создала тебя. В голове. Думаю, а чего одной-то трудно. Напридумываю себе целую команду, авось легче будет…только не легче что-то.
– И мои тоже, – перебил ее мужчина, боль утихла или он смог вырваться от крепкой руки, – но ты же, понимаешь… – он замолчал, словно сейчас прозвучит какая-то тайна (наши друзья замерли), – ты отвечаешь за их кормежку. А с каждым разом она все меньше и меньше. Что ты хочешь от них – они ослабли от твоей овсянки. Им нужно мясо. Не тараканов и кузнечиков, а настоящее.
Тряпка хмыкнул – то ли от голода, то ли от смеха, но малыш был тут как тут со своим платочком.
– Да где же я возьму мясо, – закричала женщин, что-то сделала, отчего послышался сильный треск, потом крик, сопровождающийся постаныванием (сломала о его голову стул или что побольше?), – если тебе в день нужно более килограмма говядины и куриного филе более чем полкило.
– Я не знаю, я – это я, – стонал мужчина. – А они…они…они…можно, наконец, сократить…
– Что? – не поняла женщина и что-то схватила, но мужчина успел отбежать, поэтому предмет (второй целый стул) был поставлен на место.
– Парочку рабочих…того… – предложил он.
– Ты хочешь их укокошить? – спросила женщина, удивляясь и что-то обдумывая.
– Ну, зачем так? – говорил мужчина. Он сел за стол и стал отхлебывать из пустой чашки, потом поставил ее на блюдце и тяжело вздохнул, понимая, что не удовлетворен ни обслуживанием, ни утренним завтраком, который сегодня смешался с неприятными, в том числе болевыми ощущениями.
– Убить, ухайдакать, вышибить дух, как угодно. Но ты хочешь их ликвидировать…раз и нет. Нет рабочих, нет проблем. Колоссально! Послушай. Это отличная идея. Нужно из того, что у нас есть оставить десяток самых крепких, а всех остальных…
Фартучек смотрел на Тряпку, рот у которого был прикрыт на время кляпом, но оставались глаза – в них был такой испуг, такое непонимание, что зрачки, казалось, вылезут наружу. Они понимали, что есть какие-то рабочие, про которых они мало что знали, разве что несколько человек чертовски напоминали родных, и уже закрадывалась вероятность того, что в том ангаре находятся еще несколько, а может быть и больше, чем они могут представить, и в скором времени они узнают эту тайну. Но чем больше они узнавали, тем сложнее было понять, что происходит здесь, Большой изогнутый вопрос цеплялся за каждую фразу, произнесенную и мужчиной, который был мягкий (но именно он подал эту сумасшедшую идею) и женщиной, которая им пользовалась, как могла.
– Да ты что… – растерянно сказал мужчина, – я говорил о двоих, в крайнем случае, троих, да и то – отправить их обратно. Туда, откуда мы их…Чтобы они там жили. По-прежнему. Там же есть двое психов, которые едят алюминиевые хотдоги, чтобы прожить. Вот к ним.
Под «психами» подразумевались, конечно, Фартучек и Тряпка. Они посмотрели друг на друга и кивнули – мол, они еще узнают, какие мы можем быть. Психами никто не рождается.
– Этих убогих давно пора, – грубо выдала женщина, плюнув в сторону, – а все ты…пусть живут, пусть. Жизнь – неприятная штука, особенно для тех, кто не хочет слушать старших. Дойдут когда-нибудь и у меня до них руки, – стук, треск и снова крик. У них наверняка много ненужной мебели.
Наши герои сидели и не могли понять, что им делать дальше. Снова у каждого возникали разные мысли. Фартучек хотел дипломатично поговорить с ними, он думал, что вместе они бы смогли найти компромисс. Тряпка боялся что-либо предлагать, но первое, что он хотел – это вернуться домой и пообедать. Он скучал по оставшимся друзьям и не верил, что местные могли бы пойти на уступки. Малыш уже знал, как поступит не только он, но и все друзья, так как то, что он решил, было самым оптимальным. Но он не стал раньше времени пугать своих спутников и приберег это после того, как перебранка мужчины с женщиной, кажется, их звали…Барбарис и Арбалет…Арис и Арлетт…точно. Только эти имена наверняка вымышленные.
– Почему сахар такой твердый? – кричал Арис. – Где эта…
– Ты мягкий и поэтому никто не хочет тебя слушать, – проговорила Арлетт и неожиданно заголосила так, что даже нашим друзьям пришлось зажимать уши, а кусты под окнами вместе с цветами и травой закачались, – А ну ко-о-мне! – прошло мгновение, как перед ней кто-то появился (прислуга?), спрашивая «что желаете?».
– Это же голос моей ма.., – прошептал Тряпка. Он не верил своим ушам. Его родная мать прислуживает этим…
– Тебе показалось, – прошептал старик, но не успел парень возразить, как Гуллиэльф подоспел с кляпом.
– Не надо, еще не время, – прошептал он.
– А когда…? – спросил глазами Тряпка, на что малыш ответил:
– Придет…я тебя обещаю, – и парень улыбнулся. Гуллиэльф и на этот раз внушил доверие, через страх, конечно. Да какая разница, в таких-то условиях…
Четыре дня как наши друзья вышли на разведку. Все, что они видели, их ужасало. Этот дом, странные разговоры, люди, так сильно напоминающие близких. Все вопросы были заданы. Настало время отвечать на них.
– А теперь меня внимательно слушайте, – начал Гуллиэльф, – примите это как руководство к действию, потому что времени на размусоливание у нас нет.
– А… – пытался сказать Тряпка, но малыш его остановил, показав на платочек, который приготовил на всякий случай. Фартучек молчал. Он сам хотел поскорее разобраться с этим и был готов на все.
Была ночь, утро и пошел очередной день и хорошо, что Брысь и Дерзкий были наказаны за то, что не нашли мяч, который хозяйка закинула так далеко, что им пришлось во-первых вымазаться, во-вторых прийти с пустыми лапами. Обычно они спали во дворе – лежали под открытым небом, зная, что ничто им не угрожает – они сами могли кому угодно устроить такую угрозу, что на всю жизнь помнить будут. Таракан и кошафей сидели в сарае и видели все, но не стали издавать никаких звуков, потому что были слишком злы на хозяев. Неприятно таскаться по болотам ради какого-то шарика, особенно кошафею, у которого была очень нежная шерстка. Они смотрели, как какие-то неизвестные проникли на территорию и пусть, и был соблазн напугать их, но слишком была сильна обида, тем более было интересно, чем это может обернуться.
Глава 19. Она была не против, если я встречаюсь с друзьями
Она была не против, если я встречаюсь с друзьями. Она так и сказала, что у меня появилось время восполнить пробелы. Я согласился с ней, решив, что как-нибудь обязательно… может быть. Раньше я об этом не думал. Работа, Эльф, сейчас малыш, который пусть еще не проявился, но уже занимает большую часть свободного времени. Беспокойная ночь, да еще пес, который тоже любил напоминать о себе, что он есть. Вот и все. Друзей в этом дневном сеансе не наблюдалось.
Но теперь-то – другое дело. С работой определился – в мыслях о том, что делается на той маленькой планетке, которая появилась в тот самый день на Чистых прудах. Я не устраивал киновечера, хотя мне вполне хватало того образа жизни, что я вел. Ну, правильно сейчас нужно было найти парочку друзей, которым бы я смог выкладывать все то, что накопилось. Раньше я как-то справлялся, а сейчас стал понимать, что без этого, мой мозг взорвется. Оказалось, что та ненавистная работа, что у меня была – настоящее спасение, там я успокаивался, настраивался, совмещая попытку ничего не делать. Сейчас – свобода, но и возможностей скрыться все меньше. Оставались две ночи из четырех, которые я проводил спокойно. В этот момент я был богом. Ощущение новое, немного забытое, когда тебя никто не ищет, ты исчезаешь до утра.
Приходится придумывать. Неужели нельзя честно. Но мои наблюдения доказывают, что нельзя. Нужно создавать мир, включающий в себя две стороны – в одной ты хороший семьянин, в другой – ты тот, что был когда-то. Для этого нужно выбирать время, но женщины требуют постоянной отчетности, поэтому приходится идти на уловки в виде несуществующей работы или друзей, которых тоже нет, но хочется. Тогда появится третья сторона, для которой нужно будет придумывать деятельность. Но друзья – это нормально и я сказал об этом моей Эльф, что встречаюсь с ними в пятницу, конечно, не затрагивая два выходных вечера (их я хотел посвятить моей планете, к которой я стремился не менее, чем на Петровку, а может быть и больше).
Я решил объединить друзей и встретиться вместе. Когда встречаешься с совершенно разными людьми, то и мнения могут быть самыми непредсказуемыми. Во-первых, мне хотелось узнать, что они думают по поводу моей работы. Во-вторых, я хотел, чтобы они помогли мне с вопросами, которые мучают меня несколько дней.
Я звоню Борьке. Не сразу я на него попал. Сперва услышал женский голос. Приятный, с хрипотцой. Мне даже хотелось с ней поговорить подольше, но она передала трубку владельцу. Узнав, что это я, он быстро сориентировался в обширном потоке информации и выдал нагора:
– Я создал свой сайт и почти на каждом форуме. У меня скандальная история с киношной дивой. Она мне вчера плюнула в лицо перед камерой. Я ответил. Будет какая-то девка мне…
Понимаю, что у него своих проблем миллион. Заикнувшись о том, что нас будет трое. Плюс мой коллега по бывшей работе Костя. Тогда он ссылается на занятость, но чувствует ответственность за меня, поэтому соглашается. Костю почти уговаривать не пришлось. Он был в автосалоне, смотрел на новый «Шевроле». Мечтал ее прикупить. Когда-нибудь потом. Я не успел ужаснуться, мне позвонила Роза Марковна и предупредила меня, что сегодня полнолуние, и я было подумал, какое внимание к моей персоне, но она закончила, что полная луна плохо действует на женщин и просила меня побыть этой ночью у них, посидеть, побдить. Если кто лунатить будет. Внутренне я возмущаюсь – этот вечер мой и я не хочу, чтобы он ограничивался временными рамками. Сегодня хочется не торопить события. Есть вечер и куда он приведет, одному богу известно, но так как бог – сегодня я, тогда и мне судить об изменениях в программе. Полнолуние. Какая жалость, что я…приду, приду, уважаемая Роза М. Только я немного задержусь. Я должен встретиться со своими друзьями. Да, у меня есть друзья. Борька-бабник, но очень хороший человек и Костя – имеющий стержень. После наших дебатов, не знаю, когда они закончатся под утро или позже, я приду, чтобы укрыть одеялом, а то вы без меня удавитесь. Вот так я был зол в тот момент. И пусть я ничего не сказал, а как всегда пропустил через себя, как через мясорубку, но это мясо было жилистое, и крутить этот механизм было трудно. Потом позвонила Эльф, она напомнила мне о том, что очень боится оставаться одна этой ночью, и я спокойно ответил, что приду. Она сказала «жду» и все. И мне было неважно, что я могу не выполнить обещание, сегодня я на первое место поставил свою встречу. Почему она была для меня так важна? Потому что на ней предстояло обсудить такие серьезные вопросы, не ответив на которые я не смогу прожить не день, конечно, но не больше недели, точно.
Как так получилось, что у меня нет друзей? Подумал я, когда ждал их – то ли друзей, то ли приятелей, то ли людей, на которых я совершенно не похож и непонятно, что нас друг с другом объединяет. Зачем-то пришел заранее, на полчаса, осматривая кафе. Простое, без излишней помпезности. Недалеко от меня. Мне хотелось выбрать место, как можно дальше от центра. Во-первых, если что можно продолжить у меня, во-вторых, проще сказать Эльфе, что не смог добраться до дому.
Первым пришел Костя. Он никогда не опаздывал. Ему хотелось сказать, что у меня все в порядке, и я не мог раскрыться. Но тут появился другой – тот, который как-то из меня вытащил гвоздь, величиной со стелу Космос. Сперва, разговор не клеился, и я решил начать первым. Не стал задавать дежурные вопросы – среди друзей так и выходит, никто никогда не несет готовые темы, все происходит спонтанно, хоть каждый втайне мечтает выговориться – похвалиться, найти сочувствие или отклик на его выигрыш буквальный или в лице жены. Я говорил недолго – сперва, о том, что ждем, растем и все хорошо, я не торопился раскрывать карты и Костя, смотревший на меня, про себя радовался, но Борька – прожженный жизнью сразу раскусил меня.
– Вот какая ситуация, – завершил я и тут же был атакован Борькой.
– Я знал всего двух мужчин, которые плакали в жилетку в таких ситуациях, – выдал он. – Ты второй, – при этом он был замечен официанткой и они сумели договориться «что», «сколько» на расстоянии примерно десяти метров. – Первым был мой отец. Он не знал, потому что у него не было такого друга, как я.
Себя не похвалишь, – главный показатель того, что он здесь. Борька не мог оставить свои амбиции дома и терпеливо слушать меня, чтобы просто сказать «выпьем!». У него было свое мнение, немного категоричное, пусть с легким налетом цинизма, но он умел его выдвигать в первые ряды. А когда-то этот паренек мне казался из совершенно другого измерения – его не любил ни я, ни мои сокурсники. Его стиль одежды, его умение все перевернуть с ног на голову и не всегда в пользу контактера были грубы, необычны, и не для все приемлемы.
– Если нужно, поплачь, – сказал Костя, делая акцент на «нужно». После этих слов мне хотелось смеяться. Да, вместе, сперва напившись, чтобы смех не затихал. Но плакать. Да ну, брось Константин.
– У меня есть платочек, – парировал Борька, – его вышила моя звезда и я уверен, что на нем есть моя сперма, – при этом он пожал плечами, полез за платочкам, достал его, понюхал, убеждаясь в правоте своих слов. – Так получилось.
Мой бывший коллега скептически смотрел на этого слащавого парня, которому, кажется, будто он нашпигован энциклопедическими знаниями относительно всего и было ясно, что он ему не нравился. Мне было все равно, я был рядом, если что… Все же хорошо, что их было двое. Костя осаживал болтуна, а тот в свою очередь не давал нам уснуть. Появилась некая гармония, которой раньше не хватало.
– Секс – это колесо, которое крутится, пока оно крутится, и не надо его останавливать. Остановив его один раз, нужно снова раскачиваться и заводить. Не с первого разу может получиться. А твой двигатель я так понимаю, не смазывался уже порядочно.
С одной стороны слушать это было непросто. Раньше меня никто не консультировал по такому вопросу. Но сейчас я бы, наверное, обратился к самому дьяволу, так как чувствовал, что мир мой нуждается в хорошей чистке или обычной исповеди. Передо мной сидят два священника или скорее так – адвокат и судья, один из которых защищает мое состоявшее, другой – обвиняет меня за то, что я так усердно вцепился за него.
– Можно и потерпеть, – сказал мой адвокат. Судья не стал долго ждать.
– Если есть на то причина, – ответил он. – У тебя-то она есть?
– Хочу быть верен, – ответил я, пожимая плечами. Все просто. – Не хочу, чтобы в наше жизни было что-то, мешающее нам. За маленькие ошибки приходиться расплачиваться очень долго.
– Я не об измене, – воскликнул он. – Я хочу спросить тебя, готов ли ты не останавливать это колесо?
Я не сразу ответил. Костя молчал – я знал его ответ. Хотя и в колесах он был первый, только не в тех, про которые толковал Борька. Нам принесли пиво, и мы неторопливо выпили за то, чтобы оно вертелось. Пили все, просто думал каждый о своем. Мой бравый друг думал о том, что это кредо на всю жизнь, что вызывало сомнение у моего скромного коллеги. Я же пока воздерживался, хотя и ответил на вопрос про этот вертящийся механизм.
– Готов, – ответил я, потому что мне не хотелось вылетать из этого круга, в котором находятся все мужчины. Мне не хотелось быть отщепенцем, изгоем, который выбрал для себя путь, в правильности которого сомневается. В кругу мужчин я хочу оставаться тем, кто я есть – мужиком. У меня есть потребности, и если я буду ограничивать себя, терпеть и молча удовлетворять себя в ванной или в кресле, ничуть не смущаясь Усана, то зачем мне тогда женщина, которая хоть и ждет от меня ребенка, но совершенно забыла о моих потребностях. Она думает только о себе. С утра до вечера и даже ночью. Я ей это ни разу не говорил, но неужели трудно догадаться. Я снова похудел, потому что хоть и кормят меня в казенном доме, но приходиться за эту похлебку так вкалывать, что вспоминаешь через полчаса, а что было на обед. – Еще как готов, – повторил я.
– Тогда вперед, – сказал Борька, посмотрев на Костю – мол, понимаешь, чья взяла. Тот пил пиво и, наверное, думал о новой модели, подсчитывая в голове всю имеющую наличность в доме, чтобы потратив ее не совершать ошибок, подобных моим – думая, что все мои проблемы в том, что я не имею своей тачки. Она бы смогла меня утешить. Или заменить женщину?
– Что я сейчас должен делать? – спрашиваю я. Борька усмехается, допивает бокал, делает знак официантке, та его понимает, он улыбается так, словно она его смутила – такое бывает тет-а-тет, но не расстоянии, потом продолжает со мной:
– Бросаться на первую попавшуюся даму я бы тебе не рекомендовал, но у меня есть такие спасительницы, которые за пару тысяч готовы помочь тебе раскрутить твой обруч с новой силой.
Он мне предлагал пойти к представительницам легкого поведения. Это я сразу понял. Я естественно сопротивлялся. Меня отвел Костя.
– Мне не нравится этот тип, – сказал он. – Он думает, что самый умный. Тебе не нужен совет.
– Но если он мне как раз и нужен, – говорил я, зная, что прав. Потому что запутался и эти пустые слова мне ни к чему. Пусть говорит, если хочет – в конце концов, я специально позвал его, чтобы поделиться этим.
– Нет, не нужен, – утверждал мой тихоня-коллега. Такая упертость за ним раньше не наблюдалась. – Ты же делаешь все правильно и сознаешь, что послушав его, ты выберешь не ту дорогу.
Я был слишком пьян, чтобы понимать это. Мы выпили по два бокала пива, но мой желудок не подогревался за день ничем, кроме бутерброда с ливерной колбасой, что говорит о том, что я холост, но это не значит, что всегда сыт. Скорее наоборот.
– И что ты мне предлагаешь? – спрашиваю я, желая вернуться назад к столику, где находится по моему мнению более верное решение. – Уйти через заднюю дверь, вылезти через окно в туалете? Я похож на студента или ворье какое? Что ты на меня смотришь так жалко, что у меня слезы? Говоришь, поплачь? А зачем? Поплачу я, и что? Легче станет кому – ей? Она же при своих останется, а я успокоюсь. Я же поплакал, черт возьми! – я снизил тон. – Тебе это не понять. Тебе не нужна баба. Для тебя машина – твоя половина, эго и все остальное. Но я же другой.
Я немного вспотел. Костя нервничал. Мы стояли в туалете перед зеркалом, и мне не нравилось то, что я видел – два взмыленных парня ведут словесный бой, доставляя удовольствие тем, кто в кабинках.
– Все мы одинаковы, – спокойно сказал Костя. – Все мы должны быть преданы тому, что мы любим.
– Ты любишь свой «Нисан», мотоцикл, корабль, подводную лодку, предан своему авто и что? У вас могут быть дети, семья, нормальные отношения…
– Я же говорил, – начал он, но не смог продолжить, из кабинки вывалился полный мужик. Он подставил голову под холодную струю воды и выдал «хорошо». Мне не было хорошо. Кажется, я его обидел. Это факт. Пока я мыл лицо, Костя куда-то исчез. Я искал его глазами, думал, что он вернулся к столу, но его там не было.
– Твой друг ушел. Честно тебе признаюсь – более странного типа, чем он, я давно не встречал.
Может прав Борька. Костя – пережиток с той работы и он меня тянет соответственно вниз.
– Давай номер, позвоню, – решительно сказал я, обрадовав своего друга. Это не возбраняется. В конце концов, свободный человек. Хорошо, что место, которое я выбрал, было в подвале. Связи не было, как раз для тех, кто хочет уйти от обыденной жизни. Это было про меня. Полнолуние меня не волновало. Поэтому, как только я посадил Борьку в такси, сам пошел домой, дошел до кровати и упал. Усан что-то шептал мне на ухо, но я уснул, так как я нашел ответ на вопрос. Пусть я ожидал совершенно другого, но ответ был, и он мне не сказать, чтобы совсем не нравился. Он был заковырист. Для этого нужно было прилагать усилие, но не слишком ли я много думаю?
Глава 19. Это произошло после обеда
Это произошло после обеда. Когда все были уже сыты, кроме рабочих. Да разве это имело огромное значение – пусть народ голодает, если кто от голода того…, то ничего их же много, не жалко. Главное чтобы у этих двоих не болели животы, особенно у того пузатого мужчины, который скулил, когда недополучал половину сосиски или котлету. Он поднимал такой крик, можно было подумать, что он прищемил что-то очень болезненное. Теперь они лежали на улице, в креслах, которые просто напросто выдернули их отсека упавшего самолета и стали служить этой паре, как предмет отдыха и расслабления. Только мужчина (Арис или как его?) мог лежать часами напролет, ожидая, когда начнет сосать под ложечкой и только запах еды и потребности пожевать могли поднять его. Женщина не могла долго бездействовать. Она встала, подошла к своим клюшкам, которые были свалены на очерченной площадке, на которой разметочная черта была стерта от частых ударов. Клюшки лежали беспорядочно. Арлетт (или как ее?) достала из сумки мяч, положила на траву и стала выбирать клюшку. Мужчина, знавший, что с ней разговаривать лучше в такой момент, когда она чем-то увлечена, решил попробовать.
– Мне надоело, что ты меня постоянно задираешь, – начал он. – Чуть что – по шее, провинился – удар. Мне же больно. Я не хочу, чтобы у меня было синяков больше, чем родинок. Они мне дороги, как память о моей маме.
– Покинувшая тебя ради лучшей жизни, – язвительно сказала она, встала в позу, размахнулась, примерила и только хотела ударить по мячу, как Арис возник перед ней.
– Ну и что! – воскликнул он. – Все равно, она моя мама, – ему было болезненно слышать о том, как она выражается. Пусть его мать улетела на планету Коррозия и пишет, что ей там нравится, только частые дожди немного беспокоят. Как бы то ни было, она – его мать, а это, по его мнению, означает только одно – она всегда права. С этим была категорически не согласна его спутница, хозяйка, напарница.
– По мне, кто бросает, автоматически вылетает, – сказала она и совершила удар. Мужчина еле успел отскочить. Мяч полетел и скрылся в сизом облаке.
– Все равно, это не повод, чтобы меня обижать, – с обидой в голосе сказал он, потирая ушибленное место. Мужчина сидел на траве и чтобы не попадать больше под обстрел, отполз в сторону. Мяч упал довольно далеко, и он представил, что бы случилось, если бы он полетел верхом на нем. Наверное, было бы еще больнее.
– Я тебя воспитываю, – проговорила Арлетт и достала второй мяч. – Ты же помнишь, кем ты был когда-то. Выносил мусор, чинил башмаки, полотерничал. Я же тебя вывела в такие чины, что любой может позавидовать, – параллельно последней фразе был сделан удар, который ей больше понравился. Она кивнула и достала третий мяч, положила его на траву и встала в такую стойку – рука на плече и высокоподнятая голова, дабы показать, на кого нужно равняться.
– Только некому, – тем не менее сказал мужчина. – Одни каменные лица кругом. Вот если бы они по настоящему уважали меня, называли по имени-отчеству. Тогда другое дело.
Женщина повернулась, чтобы посмотреть на его лицо в этот момент и он, словно испугавшись своих собственных слов, скорчил такую гримасу, будто надкусил целый лимон.
– Иди, разморозь их, – сказала она, готовясь к удару. – Посмотришь, что начнется. Они съедят тебя. И меня, конечно, тоже, но первым делом, тебя. Ты же мужчина, а кто главный в таких операциях…конечно, – ткнула его пальцем в самую грудь со знанием болевых точек, потому что он согнулся пополам от боли и заговорил писклявым голосом:
– Почему сразу я?
– Обязательно ты, – твердо сказала она, и еще один мяч стал затерянным в зарослях в пару километрах отсюда. Он струсил. Задрожал весь и чтобы загладить как-то свою вину за неудачное предположение, согнулся еще сильнее, чем был, как и она в момент удара и точно повторяя все ее движения, заискивающе произнес «ну, ну», но на него был направлен еще один шквал обидных слов:
– Они откроют глаза, увидят меня – испуганную и плачущую. Они не будут нападать на меня, так как им меня станет жалко. Потому что они подумают, что я тоже одна из них, но увидев тебя и не смотря на твои слезы и причитания, не поверят тебе, так как ты не умеешь лукавить. У тебя на лбу написано, что ты нехороший человек, – еще один мяч совершил полет, и женщина радостно завизжала.
– Да нет, ты же знаешь, что я это не сделаю… – испуганно сказал мужчина, представив на мгновение, что может быть.
Они продолжали отдыхать. Этот разговор был обыденным. Они возвращались снова и снова к своим трениям, и походили на пожилую пару, которая истосковалась от быта, постоянного пребывания вместе, и тешили себя словесной перепалкой. День был жарким. Они лежали, играли, «кусались», отдавали приказания служанке, чтобы та носила коктейли и лед.
– Не то, – кричал на нее мужчина, пробуя зеленую жидкость из соломки. – Она снова мне не то принесла… – ревел он. Женщина в этот момент снова хотела совершить удар, но вдруг остановилась, – а кто же мне мячики принесет? – нежно хлопнула себя по лбу, плюнула, сказав, – я же сама их закрыла, нужно будет открыть, как только я совершу этот удар. Она снова примерилась, пшикнула на мужчину, который ужасно нервничал, что служанка не хочет нести ему то, что он хочет, размахнулась и ударила. Прозвучал свист летящего мяча, она приложила руку ко лбу, пытаясь понять, насколько далеко улетел снаряд, но тот скрылся в проволочных кустах. Однако она продолжала смотреть, словно надеялась увидеть хоть что-то. Но она увидела…что-то. Или с ней что-то случилось, отчего ее тело перестало двигаться – дышать, размахивать нервно руками (это было несвойственно ей – такой импульсивной натуре). Она застыла, как будто необъяснимо тоже стала одной из работяг, и сейчас побежит к ним, поднимет груз и понесет и будет участвовать в строительстве корабля, а потом пойдет с ними же обедать, а потом будет спать в ангаре… Мужчина подбежал к ней, словно хотел проверить это, посмотрел в глаза женщине, та моргнула, потом еще… Он махнул рукой, та не сдвинулась с места, он закрутился, понимая, что это может означать только одно – она тоже…Как здорово. Непонятно как это могло получиться, только сейчас это не имеет значения. Спасибо тем силам, что помогли ему. Ему не хотелось знать, кто вмешался, надо сейчас думать о другом – столько дел нужно решить одному. И командовать этими непослушными, с которыми так легко справлялась вот это жестокое создание. И следить, чтобы провиант не кончался. А что если ее так и оставить – ответственной за принятие пищи. Отличная мысль. Так, начнем с малого. Она-то уж точно справиться с этим.
– Один коктейль, – прошептал он ей и присел на кресло, качая ногой.
– Ты чего? – спросила она, продолжая смотреть вдаль.
– Иди и принеси коктейль, – властно повторил он. – Разве непонятно? Мне нужен один самый вкусный… – он не успел договорить, в ее руке еще была клюшка, и теперь это снаряжение послужило ей еще одну службу – колотящую, в ее случае еще и воспитательную.
– Я тебе щас такой коктейль принесу, – набросилась она на него. – Ты мне сейчас такой… – он уворачивался, а женщина, в свою очередь, старалась угодить ему по спине, но тот менял положение, чтобы спастись и наоборот подставлял самые болезненные места – лицо, затылок, живот.
– Что с тобой было? – спрашивал мужчина, прыгая теперь на одной ноге, думая, что это может помочь увернуться от частых ударов. Он понимал, что немного поторопился с выводами, что она просто задумалась или так настраивается на следующий удар. Но она повторила свой «фокус» и теперь и клюшку выпала у нее из рук, она замерла и перестала реагировать на его попытки «разморозить» ее – махи руками, ногами, прыжки и даже свист.
– И снова… – сказал он, прыснув от смеха, закрыв рукой лицо, подошел к ней, – коктейль! – прошептал он, – один зеленый коктейль, – и тут же получил по затылку. Отпрыгнув, он стал потирать затылок, где он надеялся, не вскочит шишка.
– Успокойся и посмотри лучше туда, – женщина повернула голову мужчины, чтобы тот мог увидеть, –…вон идут.
Из-за двух смешанных по составу гор, выступающих в этой бескрайне пустыне, в лучах жаркого существующего только в этих краях солнца, вышли…наши друзья. В их руках не было орудия – ни палок, он шли так. Не драться, не устраивать серьезных переговоров, они шли с поднятыми руками. Спрашивается зачем? Чтобы эти двое ничего не подумали, что у них руки чисты, а не держат в каждой по гранате или баллончики со слезоточивым газом.
– Так они мне кого-то напоминают… – говорил мужчина. – Кого-то очень хорошо знакомого. Я их знаю так же, как и тебя. Да?
– Это…
– Они ходили с нами в одну школу, и мы их часто задирали? Только не могу вспомнить, то ли мы их опускали головой в унитаз, то ли они добровольно…точнее ты их опускала, но я стоял на входе, чтобы если что…
– Это…
– Или тот, что постарше меня учил дорогу переходить, а помладше – перебегать? – предполагал он, перебирая несколько версий одна другой нелепее, но этих субъектов он где-то видел, но память была дырявой, и приходилось вспоминать, перемалывая всех, кого знал с самого детства. Женщина продолжала произносить «это», а мужчина перебирать всех, кого мог вспомнить, – Дед, торгующий молоком у нашего дома, а этот мальчишка его внук, хотя у него не было детей и внуков соответственно. Может быть наш мэр…
– Заткнись, – оборвала его женщина. Она в отличие от мужчины, имела хорошую память, правда со зрением было не все в порядке. Но теперь она разглядела, кто к ним пожаловал. – Это наши недруги с той половины и они идут в руки сами. Какое счастье, нее правда ли, Гузя.
Вот как оказывается…не Арис, а Гузя. Смешно, но ему очень даже подходит.
– Конечно, Эзя, – теперь мы знаем, как их зовут. – Я вспомнил, они нам еще жвачку в школе на стул прилепили. Или вместо теста в магазине бумаги натолкали. Это те…недруги? – Эзя не ответила. Она слишком была напряжена, так как эти двое, идущие к ним неизвестно что задумали. Они уже подходили, а Гузя еще не понимал, кто это и что им от них надо, поэтому он смотрел на Эзю, которая, в отличие от него, могла сориентироваться в кратчайшие сроки. И не мог найти места – стоять рядом опасно – вдруг они направят на них что-то (оружие, например), поэтому встал за ней. Так он чувствовал себя более уверенно. Гузя замер, недруги подходили, расстояние сокращалось, и нужно было что-то делать. Это не важные гости, чтобы кланяться перед ними, и не рабочие – они в нормальном состоянии. Но почему у них подняты руки? Что они хотят? Сдаваться. Слишком просто.
– Выпусти…наших заключенных, – в приказном порядке сказала Эзя и Гузя, только что занявший такую удобную оборону, не сразу понял о каких заключенных имела ввиду женщина. Заключенными были и рабочие. Поэтому только он дернулся в сторону ангара и уже стал открывать ворота и даже уже забежал, понял, что все на рабочие на сборке мусора, вернулся с пустыми руками, его ждала повторная фраза, – Выпусти Брыся и Дерзкого. Проверим их…
«Заключенные» не сразу вышли. Сперва выскочил Дерзкий. Он не стал подбегать к хозяйке. Первым делом направился за мячом, пробежав наших друзей, словно их и не было.
– Ку-да? – воскликнула Эзя, но тот ничего не слышал, так как уже был на пути к мячикам, которые приглядел из щелки. Он же не знал, что сейчас мячики на последнем месте. Но таракан был слишком туп, чтобы все предвидеть. Да, он видел, что эти двое сидят под окном, смотрел, как и кошафей на них, но совершенно не придавал значения этому, словно так и должно было быть. Но у Брыся все откладывалось в его пушистой маленькой, но очень сообразительной головке. Он видел, что под утро хозяйка говорит важные вещи и эти чужие затаились так, как мыши в норке. Значит то, что говорит женщина им важно, но они не хотят, чтобы о них знали – не зря сидят в такой неудобной позе. Поэтому прежде чем бежать за мячиками, которые все равно не найдет Дерзкий, так как страдает близорукостью, как и хозяйка, нужно уделить внимание этим «гостям».
Из подвала медленно вышел Брысь. Он подошел к хозяйке, помурлыкал, посмотрел на Фартучка и Тряпку, поднимающихся на пригорок, где находились землевладельцы, и продолжил свой ласковый обход кругами.
– Что ты ластишься? – начала хозяйка, отталкивая своим тяжелым сапогом косматую тушу. – Вон видишь этих мышек? – кошафей мурлыкал в знак того, что конечно видит. – Их нужно протестировать.
Ну что? Приказ был услышан и кот направился навстречу с нашими друзьями, которые неустанно держали руки поднятыми и плелись, как будто из последних сил. На первый взгляд наши друзья шли сдаваться или просить о помощи. Наверняка устали и понимая, что трудно бороться, нужно попробовать заключить перемирие, авось позволят эти двое жить где-то неподалеку. Вместе-то как-то сподручнее. Но кошафей шел, и в его голове все было чисто – он ничего не предполагал, у него отсутствовала жалость, сочувствие и он видел, прежде всего, жертву, которую нужно сперва понюхать, и только потом бросаться, узнав ее намерения. Пятнадцать метров, Брысь идет и видит, что у младшего дрожат колени, а у старика кожа покрылись пупырышками от страха. Он понимает, что его боятся, поэтому, когда до цели остается меньше пяти метров, издает громкий крик «мяугу» и бежит на наших друзей. Это конец, скажите вы, но ничего подобного. Пусть наши друзья ничего не могли предпринять для этого, но малыш, который в этот момент следил за обстановкой из кармана курточки Фартучка, понимая, что операции грозит провал, издал звук, который не был похож ни на один звук в мире. В этом звуке смешался лай, рев и немного детского крика.
– Что это? – воскликнула Эзя. – Как будто плач… – но в этот момент обратно бежал кошафей, у которого от этого звука шерсть стала дыбом и вся его былая смелость стала пустым обещанием. Женщина ждала от него объяснения, но Брысь сам не мог понять, что на него так подействовало. Он растеряно смотрел на свою хозяйку и ждал, когда она его приласкает. Но ей было не до того – во-первых, этот звук ее немного смутил, во-вторых, все приходилось делать самой. Тем более, что объекты уже стояли в пяти шагах от нее. Гузя присел, закрыл глаза, словно ждал, что сейчас произойдет взрыв или что-то подобное. Эзя тоже не знала, как действовать. Она не привыкла, чтобы жертва приходила сама. В основном они нападали со спину и обязательно ночью…
– Накормите нас, – неожиданно сказал Фартучек. Тряпка кивнул головой.
Вот так новость. Они хотят есть. Вся эта операция, долгие думы привели их к тому, что нужно сдаться и унизительно попросить похлебки. Но зачем же малыш сидел в кармане? Чтобы их раньше времени не съели. Ведь Брысь мог с ними расквитаться не дойдя до объекта.
– Конечно, конечно, – согласилась Эзя, – Проводи их, – сказала она, подмигнув Гузе. Уж это он точно понял. Он повел их в ту сторону, откуда было трудно вернуться. В ангар. Там была и еда, и кровать, там им предстоит прожить всю оставшуюся жизнь.
– Они последние, – проговорила Эзя, когда мужчина вернулся, кивнув, что все в порядке. – Больше никого не осталось, – воскликнула она и обняла его, наверное, впервые за все время, пока мы были знакомы с ними. – Ты представляешь, никого. Только ты и я.
Гузя не совсем понимал эту радость. То, что пришли эти двое, доставило еще больше хлопот – во-первых, с едой. Два дополнительных рта. Во-вторых, их нужно превратить в рабочих, а это так болезненно протекало для Гузи – он боялся насилия и когда видел, как человек прекращается в растение, ему становилось нестерпимо плохо, что он обрек его на страдания. Поэтому он пожимал плечами, с равнодушным немного печальным взглядом.
– Планета наша, – продолжала Эзя, и к удивлению вернувшегося таракана, стала обнимать и его. Он-то ожидал, что хозяйка не будет довольна, что он пришел с пустыми лапами, но ее это не останавливало. Кошафей крутился рядом, но он не мог отойти от звука, который отпугнул его.
Наши друзья попали в темную комнату. Там было холодно, и разговаривать первое время они не хотели. Прислушивались к звукам, которых вокруг почти не было. Тишина сопровождалась до самого заката, хотя они и не знали, так в ангаре было темно, как ночью. Тем не менее, наступила ночь. Рабочие вернулись. Скрипнула дверь и знакомый мужской голос скомандовал. – Поторопитесь, у меня картошка стынет. Я так хочу успеть перед сном, а из-за вас всегда проблемы со временем. Чего вы так медленно? Надо к вашим ногам ролики приделать, тогда все будет значительно быстрее.
Большое количество народу вошло, одарив искусственным лучом света от фонарика, большие двери скрипнули и заперли их вместе. В ангаре было темно. Наши друзья не спали. Правда Фартучек чертовски устал за последний день и поэтому засыпал. Но нужно ли спать сейчас, когда они встретились с теми, кто живет здесь и неизвестно, кто они. Но так хочется узнать и главное понять, что с ними. Они болеют? Это заразно. Навсегда? Их смущало, что они работают молча, как будто так и должно. Никогда на планете ранее не было таких порядков. Что изменилось или они довольны и так и должно быть? Нужно будет их расспросить. Они видели как ангар, напоминающий большой стадион, заполняется людьми. Они не видели их лица, но не могли понять, почему те ложатся сразу, не поговорив.
–Я не сплю, а ты? – спросил Тряпка. Фартучек буркнул. Парень ответил, – Понимаю, – старик пытался уснуть, но парень не мог позволить спать старику, так они здесь не для этого. Поэтому он стал стягивать с того одеяло. Кровати были трехэтажные и им достались два верхних яруса, внизу кто-то спал. При этом его дыхание было такое ровное, как у младенцев.
– Ты чего? – проснулся старик.
– Хотел разбудить тебя
– У тебя получилось.
– Мне кажется, что я знаю его, – прошептал Тряпка. – Это мэр.
– Мэр? И что он здесь делает? Надо его разбудить, – старик стал тормошить лежащего на нижнем ярусе, тот открыл глаза на мгновение и тут же закрыл обратно.
– Они тебя не слышат, – сказал парень.
– Что с ними?
– Они зомби, – сказал Гуллиэльф. Малыш вернулся. Он делал обход и кое-что выяснил. Наш друзья ждали от него ключ ко всем загадкам. Но даже такой выдержанный как пришелец, не сразу мог рассказать все то, что он только что увидел. Он крутил головой и тяжело вздыхал, словно предполагал совершенно другое, но мир слишком непредсказуем, чтобы случалось очевидное.
Глава 20. Девушка жила на окраине… казалось, что я еду совершать преступление
Девушка жила на окраине. Совершенно в другой части. До Жулебино я ехал часа три. Мне казалось, что я еду совершать преступление. Но как сказал один из гениев, что нужно изменить свое отношение. Если бы только во мне было дело. Но вряд ли мне получиться убедить ее в том, что я поехал делать нашу жизнь лучше. По сути, так оно и есть. Но Роза М кинет в меня тапочек с нехорошим словом, а моя Э скажет, что я не сказал ей. Вот если бы сказал, тогда может быть…вот если бы предупредил, заголосит ее мама, тогда все вздохнули не тяжело, а с облегчением.
В автобусе ехали в основном пожилые люди. Была только одна девушка – маленькая ростом, как ребенок, держала в руках большой сверток и человек, отзывающийся на Гульфик. У него были пустые руки, и он не знал, куда их деть – то брал читалку; листал, переходя от классиков к современникам. Потом бросил, когда вычитал у Есенина стихи про далекую веселую песню «Слишком рано я начал летать за мечтой идеала земли, рано начал на счастье роптать, разбираясь в прожитой дали». Мне показалось, что я рано взял на себя эти заботы. Все понимаю, вышло так, но разве нельзя было ничего изменить? Вот дурак! О чем я только думал? Бегал счастливый, орел молодой. У меня будет ребенок, я справлюсь. И что сейчас? В результате ты едешь к женщине, с которой мечтаешь отвести душу, точнее не душу, а…вот если бы я ей сказал: «Дорогуша, нам еще рано. Вот подрастем, совершим трижды вояж по московским звд, тогда ради бога, хоть тройню сразу». Тогда не так обидно. А сейчас смотрю я на этих скрюченных стариков, живущих в такой дыре, и ведь я же мог там жить, но мне повезло и я живу недалеко от центра (на метро кажется близко, всего двадцать минут) и то, что я живу один, то тоже бы любой позавидовал. Пусть я раньше не так задумывался об этом – комплексы обуревали меня, но спасибо Э, она забрала у меня парочку зажимов – в росте, носе и походке. Сейчас в этих вопросах я не чувствую смущения. Но появился другой – у меня будет ребенок и я должен из кожи вон лезть, чтобы доказать, что я достоин быть папой. Мне кажется, что я вечно должен что-то доказывать и сейчас, глядя на девушку со свертком, думаю, что она едет с ним, чтобы доказать кому-то, что она отлична жена, подруга, сестра. Не все ли эти престарелые пассажиры сейчас доказывают кому-то, что они не просто так по земле ходят. Они занимаются делом. Он едет и думает, что сейчас будет варит суп своему старику. Он знает, что нужно купить гвозди и установить раковину своему внуку, который недавно въехал в новый дом. Внук тоже должен, на этот раз, жене и сыну, который если и не появился, то обязательно появится и тот морально готовится к этому. Но при этом колесо, про которое говорил Борька, вертится, и никто не смеет его останавливать, иначе возникнет хаос. Мир – это вертящиеся по всему свету колеса и если хотя бы одно остановилось, то Вертер будет все делать, чтобы оно закрутилось или будет терпеливо переживать утрату.
Эти мысли меня понемногу успокаивали – я знал, что я так не один думаю и это меня согревало, потому что только одиночка может походить на психа, а таких умалишенных, как я – тысячи тысяч.
Я долго гадал, что она держит, пока девушка не стала выходить. Мгновение и она на улице, автобус уже тронулся, тогда я и заметил, что она открывает этот сверток, чтобы показать парню, который видимо, встречал ее на остановке. Это был жираф. Такой маленький с длинный шеей – она была свернута в дугу по размеру бумажного пакета. Парень не реагировал на это – девушка показывала ему подарок, сюрприз или что-то для дома (может быть это был детский рюкзак или «покрытие» для чайника). Одно было понятно, что он не был в восторге от того, что она преподнесла в этом шуршащем пакете. Девушка пыталась доказать, но у нее ничего из этого не вышло. Оно везла его в метро, автобусе, покупала где-то в центре, долго выбирала, ей не всучили, она знала, что он предпочитает именно это животное, но не предполагало, что ее ждет.
На улице все, казалось, смотрели на меня. Он идет к ней, чтобы изменить. Отец, у которого скоро будет…эти мысли мешали мне, и решил выпить для храбрости. Купил бутылку вина и выпил ее в подворотне, как какой-то бродяга или хиппи. Ко мне подошел кот – драный, местный. Такой же, как я когда-то – беспечный и не думающий ни о чем, кроме удовольствия, в поисках которого истоптал и износил да порвал столько одежды и обуви в основном и в буквальном смысле.
Я пошел к ней. К той девушке. Сперва, конечно позвонил. Она ответила сонным голосом:
– Подожди, я сейчас выключу чайник, – сказала она, и тем самым пригласила уже меня к себе в квартиру – я оказался на кухне, где вовсю подавал сигналы пузатый свистун красного цвета. Она еще долго возилась – кроме того, она налила воды и, кажется, сделала кофе, и только когда начала мешать, сделала три взбалтывания керамической ложкой, спросила, – У меня всегда так, – утром, звонит и телефон и чайник одновременно, вы как будто чувствуете. Наблюдаете что ли? Подожди я должна одеть халат, а то немного холодно, – она была обнаженной. И как я только это не заметил? – Так, вот и я, наконец. Прыгаю, а полотенце падает. Так, ты кто?
Я не сразу ответил, мялся как школьник, звонящей девочке, которая нравится по таксофону и при этом волнуется, так как вокруг ходят люди и некоторые смотрят на него с сожалением и грустью, что он не может позвонить из дома. Значит, в семье нет понимания.
– Так мне звонит человек, не умеющий говорить, но умеющий так сексуально дышать, что мне в принципе все равно, как ты говоришь – это уже заслуживает внимания.
Она меня сразу раскрыла – вот так, за пару минут. Так бывает – живешь и не знаешь, что есть такой человек, который может сразу сказать о тебе все даже, если ты не произнес ни единого слова.
– Наверняка ты от Бориса. Он сказал о тебе. В такое время может звонить человек, который либо не умеет говорить, то есть маньяк, знающий телефоны красивых сексапильных красоток и к тому же умеющих хорошо говорить и знает, что нужно мужчине, либо тот, у которого ест проблемы в сексе.
Она сказала это слово так приятно, словно при этом лизала мороженое или ела шоколад. После этого я заговорил. Достаточно было того, что я молчал первые пять минут, и она терпела эту выходку.
– Мне не то, чтобы очень нужно. Просто Борька…
– Знаю-знаю. Мне лучше не знать страницы твоей истории, просто Борька такой сволочь, но я ему должна и поэтому я буду рада помочь. И если ты просто придешь ко мне…тогда все решится в твою и мою пользу.
Трубка упала, и когда я ее поднял, вовсю гудел телефон и из дырочек в нем кричали все, которых я совершенно не знаю – они живут в телефоне и там, где люди совершенно не ожидают увидеть, в коробке с овсяной крупой, макаронах, антенне, компьютере и наконец, источнике звука. Они кричали мне нечленораздельно о чем-то неприятном. Но дело в том, что я совершенно не понимал, что они хотят мне сказать. Или не хотел?
Да что я такого делаю? Иду к девушке, которую мне порекомендовал мне приятель, чтобы она мне помогла. Понять, не знаю каким путем, хотя, конечно, догадываюсь, и меня это немного пугает, но нужно быть сильнее этих предрассудков. Полчаса и все вернется на круги своя.
На стене был выведены сердце и пенис, который его протыкал. Естественно подпись из двух имен плюс дата. Кто-то так скрестил свою любовь. Лифт не работал, и мне пришлось идти пешком. Но как только я поднялся на второй, двери лифта открылись и оттуда вышла маленькая девочка, за ним шла мама, которую я не приметил. Казалось, что она вела маму и говорила, ей, чтобы та была осторожна на лестнице. Странно лифт ходил только до второго этажа. И со второго можно было уехать. Хорошее начало, – подумал я. Но вино действовало и торопило подняться, хотя мандраж был, особенно в ногах. Около двери я недолго топтался. Если бы я не ехал столько времени или не помнил весь маршрут, то наверняка бы мог перепутать двери – эта была в точности копей двери Эльф. Казалось, что сейчас я позвоню, выйдет Э, и…но если честно мне не хотелось бы ее сейчас видеть. Я звоню и какое счастье, что дверь не открывают. Во мне терпеливо ожидают два монстра – кому на этот раз занять главенствующую позицию – тому, который хочет вернуться назад, то есть отступить или тот смельчак, которому все ни почем. Последний одерживает верх и нажимает на кнопку. Открывается дверь, и я слышу голос «входи». Я вхожу, ее я еще не вижу. Приятный аромат вареного кофе, шампуни и легкая музыка. Кажется что-то из «Шакиры». Ее не видно, но звуки из ванной дают о себе знать. Она только что пробегала здесь голой и следы мокрой ступни на линолеуме говорят сами за себя. Интересно, какая она. Когда я ждал Э., то тоже думал об этом, но нужно ли сейчас сравнивать. Это знакомство одноразовое и мы больше никогда не увидимся. Это хорошо, что ее занесло так далеко. В этот край не так просто ездить. Здесь перед домом нет церкви, правда, есть лес и недалеко завод, что мне в особенности не нравится. Но мне не снимать здесь квартиру и не проводить новый год, я просто приехал для…как бы это тактичнее (даже для самого себя)…
– Ну, привет, – обрывает она меня и предстает. Блондинка, высокая, совсем немного ниже меня, примерно на полголовы. Правильные черты, хитрый взгляд, интригующий, не глупый – она мне понравилась. Во всяком случае, мне хотелось войти и я смотрел на ее банный халат, неряшливо запахнутый так, что виднелся вырез, в котором проглядывался пышный бюст, который она только что мыла с гелью и массировала…мне стало немного не по себе.
– Раздевайся, – говорит она, понимая, что я смотрю не в ее глаза (ну хотя бы на уровне носа). Я теряюсь, понимаю ее предложение двусмысленно, хочется спросить до каких пор, но скоро прихожу в себя и просто снимаю обувь и куртку с шапкой. Шарф на мне висит, как удавка. Она подходит, учащенно дышит, снимает с меня эти кольца вязки и приглашает в комнату.
– Зачем? – резко спрашиваю я, словно я снял кольчугу, в которой мне было все ни по чем. И вот я без нее чувствую себя таким уязвимым, что хочется снова облачиться в эти одежды и снять их уже под одеялом…
– Ты для чего здесь? – спрашивает она, кидает шарф в сторону (кажется он попадает на ее сумку или шляпу, или сверток (и тут тоже?).
– Чтобы…поговорить, – теряюсь я. Я как будто совершаю ограбление и уже нахожусь на частной территории. Передо мной касса, дотронувшись до которой, заорет сигнализация, и в голове будут отстукивать оставшиеся минуты жизни на свободе. Но моя «касса» спокойнее, чем «налетчик». Она уже открыта и не нужно вскрывать ее, ломая ногти. Вот только где набраться уверенности?
– Как хочешь это называй, то у нас с тобой совсем немного времени, – говорит она и берет меня за руку и ведет в зал. Диван, на столе недоеденный бутерброд и откусанное яблоко. Здесь немного другой аромат – смесь кальяна и дешевого парфюма. На стене висит Буратино, сделанный из бумаги. Она толкает меня в грудь, и я падаю на диван, не замечая, что оказываюсь прямо на чем-то мягком и неопределенным. Тяну за торчащий между ног белый лоскуток и понимаю, что это ее. Она извиняется за нижнее белье, которое для меня – ловушка, зыбкий песок, в который я начинаю проваливаться. – У нас с тобой совсем немного…, – повторяет она и подсаживается ближе, прикасается ко мне, к моей шее, к лицу, я не знаю, за то время, что я с Эльф, никто, кроме нее ко мне не прикасался, разве что случайно.
– Ничего я заплачу, – медленно говорю я, сглатываю жирую слюну, которая проходит как кусок мяса (моя шея напряжена), – если не хватит.
– Нет, ты меня не понял, – улыбается она. – У меня вечер расписан. Уйдешь ты, потом меня ждут за городом. Успею только кофе выпить. Вот ты, я вижу, уже успел набраться.
Она продолжала исследовать мою верхнюю часть тела, я не убирал руку, попав в этот дом, я словно попал на какую-то терапию, должно было пройти время, чтобы был эффект, а если я буду непослушным, то ничего не подействует. И теперь она прикоснулась к моему уху языком и поняла, вдыхая мой «Бандерас», понимая, что во мне примешены еще и алкогольные пары, которые я тоже чувствовал, когда вошел, но только не мог понять, что это было – коньяк или шампанское. Наверное, она предпочитает пить кофе с благородными напитками.
– Совсем немного, – сказал я. – А что нельзя?
– Можно. Не в этом дело, – тяжело вздохнула она, встала, задернула шторы и поменяла мелодию на радиостанцию «Релакс». Я застыл, не зная, что можно двигаться, например, встать и посмотреть вид из окна или сходить в ванную, чтобы глядя в зеркало, мог задать себе вопрос «что я здесь делаю?» Но уходить не хотелось. Она была из тех, которую нельзя было оставлять одну. Даже сейчас, когда мы одни в квартире и вероятность того, что кто-то ворвется в дверь или через окна – одна на десятки тысяч, все равно лучше не рисковать.
– Ты живешь одна? – спросил я, в тот момент, когда она наливала мне коричневую жидкость из графина. Это точно оказался коньяк. Пили мы без тоста – как бокал воды, испытывающие жажду. – Так…одна? – повторил я, понимая, что спокойная музыка, льющаяся из динамиков заставляет все вопросы задавать дважды. Может быть не только мелодия, но и где-то внутри была потребность спросить еще раз, словно понять, правильно ли…
– Знаешь, это не так важно, – ответила девушка. – Я живу здесь и жду тебя, если хочешь, – понял, что имя я ее не узнаю. Про то, с кем она живет тоже. Не нужно было хотя бы узнать номер ее школы или то, что у нее учитель истории курил вместе со школьниками в туалете. Любая информация позволяла найти близость. Я не мог ответить на ее прикосновения только потому, что она это сделала. Да и придумать за нее историю – она учится в институте психологии, разбирается в человеке и временно подрабатывает «этим», потому что будут писать об этом курсовую. Нет, она должна сама…ну, совсем немного…И я говорю «не надо», когда она мне наливает второй бокал коньяка. Если я выпью еще, то мне станет плохо.
– Тогда давай приступим к делу, – говорит она и начинает раздеваться. Только я хотел возразить, крикнуть «нет», но не успел, она уже держала в руке пульт и нажимала на кнопку, которая дала начало Джону Леннону и его «Mother». Она подошла ко мне. Ее бикини было упомрачительно, и я конечно возбудился. Экс-лидер пел об отце, которого просил вернуться домой и о матери, которую просил не уходить. Я вспомнил о своих родителях и…резко вскочил.
– Что не так? – удивилась она. Наверное, с ней такое впервые – парень, доведенный до беспомощного состояния, потому что не получал очередную порцию секса, буквально в пару минут от того, что он нестерпимо ждет, отказывается, застегивает молнию, старается не смотреть на нее, потому что если он не может, то это не значит, что она его не возбуждает. Еще как.
– Я не могу, – говорю я, закрываю лицо и сажусь в стоящее кресло. – Как будто… – пытаюсь я сказать, что мне очень жаль, это все непросто, и я с радостью бы отдался тому, что ты мне предлагаешь, но есть то, что мне не позволяет это сделать. Прошло немного времени, но дело не в сроке. Человек может изменить свое отношение за день, час, пару минут.
– Не переживай, – говорит она мне и идет ставить чайник. Я остаюсь один, подхожу к окну, открываю форточку, дышу. Холодный морозный воздух действует пробуждающее. Она возвращается через несколько минут – преобразилась, на ней кофта и спортивные штаны (не так сексуально), в руках кофе. Мы пьем черный американо и грызем грильяж в шоколаде. Молчим, как будто так и надо. Я стараюсь не смотреть на нее – путь на ней нет того халатика, но глаза до сих пор светятся и сомневаются – могу ли я передумать.
– Знаешь, мне полегчало, – говорю я, думая, что это развеет все недомолвки.
– Отчего? – спрашивает она и еще мгновение, она рассмеется.
– Не знаю, но как-то легче стало.
– Если так, то мы сейчас выпьем еще по чашечке, – кричит она уже с кухни. – У меня есть вишневое варение, – я вытираю лоб и выдыхаю. Кажется, я спас самого себя, Эльф и моего ребенка от той ошибки, которая если бы не всплыла сейчас, то обязательно аукнулась бы потом. Нужно уходить и делать это прямо сейчас. Пока у меня не зароились очередные приступы. В автобус, погрузиться в мир узоров на окне и холода – уж он-то точно не любит эти горячие штучки. Я встаю, иду в прихожую, слышу, как она поет песню Йоко «Мы – вода», пританцовывая – видимо то, что не пришлось идти на крайние меры, ее тоже обрадовало, и она с удовольствие готовила партию кофе, чтобы отпраздновать эту победу. Мою и в чем-то ее тоже. Только нужно оставить деньги. Так правильнее. Я стал рыться в карманах, отсчитывать, вспоминая про пару тысяч, по словам Борьки, но она говорила, что ему должна. Так я и застыл с купюрами в проходе, когда она пританцовывая, шла с горячим кофе. Увидев, как я замер с бумажками в руках, остановилась, вернулась на кухню, чтобы поставить чашки, потом подошла ко мне и прошептала на ушко (у меня мурашки побежали):
– Не нужно денег. Тогда и душа твоя чиста. Если ты платишь, то формально все произошло, пусть даже в твоих мыслях. А так мы встретились, поговорили и все.
Она права. Мы просто поговорили, она учится на психолога, как я для себя решил. Она мне помогла. Спасибо. Первая консультация бесплатна, особенно в тех случаях, когда не требуется длительного лечения. У меня не такой запущенный случай, как у некоторых.
Глава 20.1 Утро наступило неожиданно
Утро наступило неожиданно. Было так же темно, но это не мешало раскрывать тайны этого «дворца». Всю ночь малыш рассказывал о том, где был и что видел. То, что назвал всех «зомби», только насторожило. Представляете, что вам предстоит ночевать среди сотен, а то и тысяч зомби. Наши друзья дрожали, понимая, что от них можно всякое ожидать. Во всяком случае, в дневнике деда, было сказано, что «зомби – неприятные и опасные, с ними нужно быть осторожны и при возможности не соприкасаться». Поэтому говорили как можно тише и, заслышав посторонний звук, замирали, пока все не затихало.
– Они совершенно не реагируют ни на свет. Ни на боль. Я ущипну одного, а он ничего. А я могу сильно, но они – ноль. Они холодны и спят с открытыми глазами.
Картина все больше рисовалась мрачными темными мазками. Их было много, первое и они были неадекватны. Второе. Но были еще пункты и малыш преподносил нашим друзьям эти факты осторожно, немного сам опасаясь за последствия.
– Они вас не помнят, даже если они ваши мама, папа. Но кто они, мне неизвестно. Как они попали сюда тоже. Спрашивать у них не имеет смысла. У них затуманено все. В голове неизвестно что, но скорее всего каналы перекрыты. Вы им говорите что-либо, у них сигнал, услышанный через ухо, не поступает в мозг, потому что, либо там стоит какой-то блокиратор, либо есть что-то перебивающее сигнал.
– Я хочу туда, – воскликнул Фартучек. Он что-то чувствовал, словно только там найдет ответ на все возникшие вопросы.
– Не нужно себя расстраивать, – остановил его Гуллиэльф. – Что вы будете делать? Опускать их в холодную воду, кричать…что? – это немного подействовало на старика, но советы могли пригодиться.
– А это может подействовать? – спросил он, веря, что он сможет разбудить. Он и только он. Самоуверенность, присущая не только Тряпке, но и всем сильным существам, попавшим в такую переделку.
– Вряд ли, – ответил пришелец. – Они не реагируют ни на что. Сложно понять, что с ними. Но главное, что хочется отметить, они безобидны.
Это, конечно, утешало. Но и не давало никакой пищи для ума.
– Нам нужно следить за ними, – предложил Тряпка и был тысячу раз прав. Но следить было не так просто.
Настало утро. В ангаре хоть и было темно, но свет, проникавший сквозь щели помогал разглядеть многое – количество кроватей, людей, которые так и не вставали, словно деревянные лежали на своих «полках», готовые вскочить в любой момент. Потолок был покрыт слоем паутины, которая образовалась не от того, что ее сплел паук, а от пыли, которая каким-то способом могла за долгое время набросать рисунок не хуже паука.
Появилось время, чтобы увидеть лица. Чертовски ответственный момент. Мэр лежал на своем месте, не двигаясь, казалось, что он смотрел в глаза. Дальше по ярусам – старик Лохмик, у которого был шикарная шевелюра, на которую так любили садится бабочки и устраивать там себе любовные гнездышки. Под ним мальчик Космик, грезящий о полетах и думающий, что все живущие у них на планете, произошли от самолетов, аэропланов и ракет. Третий в их ряду – Ленивка, девочка, которая никогда не мылась. Сейчас никто из них не принимал душ, поэтому она ничем не отличалась от других. Следующие полати – Лопата, Горка и Полынь – семья, которая даже в зомбированном состоянии не разлучилась и спали на одной кровати, только на разных этажах, конечно. И чем дальше шли наши друзья, тем отчетливее им становилась видна вся картина – Дровень, Супик, Чешуя – друзья из одного двора, занимающиеся музыкой. Их группа «ДСЧ» была популярна в этом мире. Морковка, Долька, Веретено. Все те, кто только что закончил школу, и стал строить новые дома. Но не успели возвести крышу, как началось…Фартучек разевал рот, а Тряпка мечтал о том, чтобы поздороваться, поговорить и, завидев Капу, снова хотел облобызать того, но сделав шаг, понял, что это бессмысленно.
Они обошли весь ангар – увидели всех своих. Весь народ, который, по их мнению, припеваючи жил на другой планете. Все было с точностью наоборот.
– Я не верю, что они все это время были здесь, – проговорил Фартучек, хватаясь за голову. – Это столько времени они пахали, а мы на них дулись, как будто они навредили нам. А они здесь жили вместе, делали общее дело, что в принципе правильно. Получается, это мы жили где-то вдали от них и занимались всякой ерундой.
– Перестань, дядюшка, – воскликнул Тряпка, которому было трудно понять старика, говорившего о том, что это не важно, чем народ занимается, если он делает это плечом к плечу.
Потом их отправили на работу. А наших друзей повели в другое место, предварительно завязав глаза. Хорошо, что недалеко был малыш. Он сопровождал каждый шаг своими комментариями:
– Рабочих распределяют на объекты. Странно, что они идут, останавливаются, словно они слышат что-то постороннее. Не совсем ясно. Он может меня услышать. Мужчина так странно посмотрел на нас.
– А что обед сегодня будет? – спросил Фартучек. Гузя сразу же перестал обращать внимание на какие-то звуки, идущие от старика, он хотел было проверить его, но тема еды направила все стрелки в противоположную сторону.
– А то, как же!? – воскликнул мужчина. – Только у меня свой обед, а у вас свой.
Их повели дальше. Гуллиэльф продолжал вести «репортаж» из кармана курточки:
– Ангар, только поменьше. Сейчас будут ступеньки. Какое противное место – пахнет неприятно, металлический запах. Но вы и сами чувствуете. Мужчина зачем-то надел какие-то накладки на уши. Наверное, оттого, что здесь очень сыро. Мне бы такие, да и всем нам. Ладно, замолкаю, так как здесь даже мой шепот воспринимается, как крик.
И он замолчал. Мужчина прошел внутрь этого помещения и нажал на какую-то кнопку. Ничего не произошло – все также капала вода, и слышался писк? Мышей здесь не должно было быть, но писк продолжался. Какой-т звук раздавался из стен, с улицы. Он был в этом помещении. Наши друзья чувствовали себя беспомощными, так как глаза были завязаны, да и этот звук раздражал их, вызывал в голове шум и неприятные ощущения в животе. Гузя вышел, оставив наших друзей одних, плотно закрыл дверь, приговаривая, что «последний раз делает это». Что это? – подумали заключенные, но не высказались, так как языки у обоих были тяжелыми и рот не желал открываться.
– Что-то не то со мной, – сказал Фартучек.
– И со мной тоже, – говорил Тряпка.
Через минуту наши друзья не могли говорить. Они просто мычали и размахивали руками, словно им перекрыли кислород. Малыш бегал вокруг и не знал, что предпринять для их спасения.
– Что с вами, – неистово кричал Гуллиэльф, понимая, что произошло что-то непоправимое. Но все догадывались, что их ждет участь всего народа и нужно быть слишком самоуверенным, чтобы думать, что они смогут в том состоянии найти общий язык со своими, или же надеялись, что те двое не будут их подвергать этой пытке. Они же добровольно пришли. Но Гузя и Эзя не стали рисковать. Их не могли оставить в том состоянии, что они были. Слишком опасно это. Но малыш заметил, как Тряпка ему подмигнул. Фартучек ответил тем же. Если все тело было отдано какой-то силе, то глаза еще жили – они моргали, в них было столько энергии и если бы еще понять слова, которые они выражали…
– Что? Что? – пытался понять малыш и понял. Этот звук, которого сперва не было. Он же не мог возникнуть случайно. Мужчина спустился подошел к стене, некоторое время там стоял, отошел и начался писк. Пришелец подлетел к стене из жестких холодильников и увидел створку. Открыв ее, а потом и еще одну, он увидел кнопку красного цвета, на которой было написано «не трогать». Но Гуллиэльф тронул и ничуть не пожалел об этом. Писк прекратился, и наши друзья стали оживать. У них было достаточно времени, чтобы подготовиться к следующему шагу.
Через час пришел Гузя. Он не заметил, что писка нет, но видя, что заключенные находятся в лежачем состоянии, понял, что процесс преобразования прошел удачно. В этот раз около него бегали кошафей, который подозрительно принюхивался. Он не понимал, что произошло ранее, и все пытался найти источник, но сейчас, когда наши друзья походили на два бревна, сложно было проводить научные эксперименты. Дерзкий бегал вокруг Гузи, которого больше уважал, чем Эзю. Ее он больше боялся.
– Не бегай вокруг меня, – говорил он таракану, но тот не слушал его, понимая, что тот говорит несерьезно и ему приятно, когда его сопровождает Дерзкий. Дошло до того, что таракан так закружил Гузю, что тот свалился, и содержимое карманов посыпалось на землю. – Ну что ты будешь делать. Сколько я раз говорил тебе… – нервно сказал он и стал подбирать остатки вчерашнего ужина и сегодняшнего завтрака. Это вызвало смех у Тряпки – он не смог сдержаться. – Что это? Вы…вы… – испуганно сказал он и не зная как себя повести в следующий момент, испугавшись грозного знамения, крикнул, – Охранять! – и Дерзкий выставил свои мохнатые лапы, показывая свои острые зубки, вызывая два чувства – страх и отвращение.
Вышли из одной ситуации сухими, попали в другую. Что делать? Дерзкий настроен решительно. Бежать поздно и тут снова это звук, который познал когда-то Брысь и теперь предстоит таракану. Малыш закричал – снова крик, визг, немного детский и странный. Женщина, которая в этот момент планировала новый проект, вычерчивая на листе что-то очень громоздкое и сложное, воскликнула:
– Ой, – только она схватилась за сердце, которое у нее все же было, вбежал Гузя. Он тяжело дышал и не сразу мог сказать, что случилось. Наконец, показал туда, откуда примчался и по дороге все рассказал.
– На тебя нельзя положиться, – говорила Эзя, управляя автомобилем.
– Я включил и оставил их, как всегда, – оправдывался мужчина. – Что-то случилось? Не понимаю только что.
– Как только я могла выйти за тебя замуж? – выдала Эзя, на что Гузя промолчал, потому что сам понимал это.
Как только они добрались до этого ангара, который примыкал к большому и напоминал грибок, то увидели, что их заключенные в порядке, точнее для них в порядке, для нас – стали теми же зомби, что и все кругом.
– Претворяются, – сказал Гузя, подошел к ним и пытался расшевелить. – А где же Дерзкий? – тому было не до чего – он лежал в стороне и переваривал звук, который засел у него в ухе. Он пытался стучать по голове, трясти ее, но он как будто стал его неотъемлемой частью.
– Хватит, – крикнула Эзя. Она и не вылезала из авто, зная, что ничего серьезного не случилось. – Пора работать! Да, не забудь про наушники, – и умчалась к своему проекту, которому она хотела посвятить больше времени, чем глупостям ее мужа (как выяснилось-то).
Наших друзей отправили на работу. Им одели наушники, откуда шел тот самый писк и если бы не помощь малыша, тогда бы они точно стали зомби. А так…претворялись, конечно. И весь день мужчина ходил за ними, надеясь получить подтверждение своим словам – любой неожиданный поворот и жест воспринималось остро. И только друзья хотели обмолвиться словечком, то он был тут как тут, прислушиваясь, но Фартучек тут же делал холодный взгляд, и Тряпка больше не выдавал всех своим смехом, хотя ему было смешно наблюдать за этим толстым мужчиной, бегающим за ними, как учитель за учениками.
Что они делали. Носили мусор, который падал на них, пытались понять, кто из них что делает. Переходили из одной бригады в другую – мусороуборочной в конструкторов ракет, которых было много за ангаром на специальной площадке, к которой был подведен ток. Но на зомби ток не действовал. Нашим друзьям пришлось немного потрястись, чтобы пройти туда. Хорошо, что Гузя в этот момент поглощал куриную ножку и ничего не заметил.
Когда стемнело, их собрали в ангаре. Все отправились по лежанкам, кроме наших друзей.
– Они на вас никак не…но почему? – спросил Тряпка.
– Мы успели закалиться, – ответил Фартучек. – Народ сразу слинял, а мы под…поэтому мы…тем более я думал о том, чтобы спастись.
– Да ладно, если бы не ушные затычки, то мы бы тоже стали работать.
Так они шутили. Они так хотели, чтобы эту шутку поняли все, и тогда произойдет такое – волна смеха величиной в тысячи громких раскатов, тогда все вернется и будет прежним. Но об этом только мечтали, но они знали, что очень близки к осуществлению этих долго вынашиваемых мечтаний. Сейчас нужно было разбудить всех и кажется стало понятно, что нужно сделать для этого. Наушники и музыка в них. Просто нужно снять их и все. Это нужно было сделать ночью, пока все спят.
Когда их закрыли, они пробежались по ангару – снимали наушники, трясли и не ждали, пока проснется один, бежали к следующему – срывали ушные вставки и тормошили его. И ждали, пока те придут в себя. Но ничего не происходило. Народ, как спал, так и продолжал лежать, пусть и с открытыми глазами.
– Почему у нас ничего не выходит? – спросил Тряпка. – Музыка идет из наушников, правильно? Стоит их снять, и они должны очнуться…
– Есть еще какой-то секрет, – произнес малыш, который удивился не менее наших друзей. Он переходил от одного человека к другому, словно общался с каждым, получая или не получая ничего, но он продолжал это делать, словно наделся найти хоть в одном существе зримый ответ в глазах.
– Не понимаю – может быть, все происходит, потому что они слишком долго ее слушают, – предположил Фартучек. Эта музыка, да какая…свист настолько въелась, что очень трудно ее оттуда. Так? И разве что чем-то другим…операцией, например. Только я не знаю основ медицины, чтобы…да никто не знает, – Тряпка тут же убрал руки за спину, показывая, что эти руки не могут пойти на такое. Но Гуллиэльф тем временем прошел всех и вернувшись к друзьям, сказал:
– Я кажется, понимаю. Они вместе, – что было понятно ему, было совершенно неясно Фартучку и Тряпке. Но малыш не закончил. – Их нужно освободить всех и сразу. Если хотя бы один будет слышать эту мело…этот шум, то ничего не выйдет.
Марафон начался. Все было проще простого – нужно было снять наушники с оставшихся работяг. Это не затронуло много времени. И только, когда с последнего – Бабуяна, местного философа, сняли наушники, вздохнули с облегчением. Сейчас должно было произойти чудо. Но чуда не произошло.
– Что снова? – не удержался в выражении чувств пришелец. На него было жалко смотреть. Недостаток пищи в последнее время делало свое дело. Хорошо, что он был маленький, но это ему помогало только быть незаметным, но никак не утолять свой звериный аппетит (ел-то он за пятерых) – Все же…или нет?
– Нет, еще моя мама, – сказал Тряпка. – И не забудьте про тех на вышке, – добавил Фартучек. Вот оно что! Поэтому «фокус» не получился. Еще трое.
– Тех на вышке я беру на себя, – деловито сказал малыш. – Придется заменить наушники искусственными, а то те двое уж больно проглядываются. Могут всю операцию нам испортить.
Предстояло совершить трудный путь до вышки номер один, потом добраться до вышки номер два, все проделать и спуститься в замок, где прячется третье, заключительное звено в этой логической цепочке – она же служанка, она же мама нашего Тряпки.
Тем временем в замке Эзя и Гузя пили вечерний чай и вели разговор.
– Как новенькие? – спросила женщина, не думая о чае, так как для нее больше волновала суть разговора, а нее начинка. Гузя думал иначе – его рот уже был набит конфетами (сразу три в рот, так сподручнее) и пусть ему сложно было ответить, он все же сказал:
– Бабофают пуфше фех, – что наверняка значило «работают лучше всех».
– А то, голод не тетка. Знаю я этих гордых. Сперва «не хочу, не буду, наша хата с краю», а сейчас «накормите нас». Ха! Продались за кусок хлеба с гороховой кашей. Гордецы!
– Нет, это хорошая цена, – сказал Гузя, которому удалось прожевать все, но руки автоматически тянулась к печенью, а вторая тем временем наливала чай. – Каша – очень питательный продукт. Я в свое время мог съесть три, нет четыре тарелки и еще мечтать о добавке.
– Но не стоит она свободы, – воскликнула женщина и так стукнула по столу, что мужчина невольно поперхнулся. – Вот, скажи, Гузя, за сколько бы ты продал свою свободу?
Вопрос трудный, но только не для человека, который слишком любит есть, чтобы церемониться.
– Ну, не знаю, – ответил он и запихнул в себя сразу пять печенек. О смысле следующего набора слов можно было только догадываться, – Па пыпяфу пилобаб пемепем, – но женщина поняла его – они были не первый день знакомы. Он сказал «за тысячу килограмм пельменей».
– То есть я сейчас даю тебе то, о чем ты так мечтаешь, ну а ты мне, допустим… прислуживаешь так, как вот эта… – в тот самый момент прошла служанка, она поставила на стол пирог, хотя он уже был на четверть съеден, так как Гузя не смог дождаться пока она донесет его до стола. – Ну, надо же ничего не перепутала, – удивилась женщина. – Такая маленькая, руки в мозолях, от женщины ничего не осталось. Представляешь, если бы я была вместо нее?
Гузя промолчал. Конечно, он хотел, чтобы Эзя была как служанка – не в смысле старая, а обладала теми же качествами, во всяком случае, она бы не путала коктейли.
– Она готовит вкусно, – сказал он, проглотив вишневый пирог, посмотрев на стол, где стояла нетронутая часть, но он немного сомневался, стоит ли, впереди ночь и лучше не переедать, но все же схватил кусок и чтобы не было претензий тут же вставил, – только часто путает. Но мне кажется тут дело в той музыке, что мы ставим. Она вялая какая-то. Там-там-та-а-а, – после этого спать хочется, – он вскочил показывая, как бы он сам подносил, повернувшись успел запихнуть кусок в рот, – Пофафьте, фто пипут поыбее, – это могло значить только одно «поставьте что-нибудь побыстрее».
– А другой-то и нет, – сказала Эзя, – Я же не виновата, что у нас такие скудные поставки. Мы получаем металл для наших кораблей, питание и все. Да и то в последнее время работа идет слабо. Нужно построить не маленькие корабли, к которым мы так привыкли, а один большой, такой, чтобы мы могли не продавать, а захватить мир, – наконец, она налила себе чай и последнее, что она сказала было сказано сонным, вялым голосом, которая была навеяно той мелодией, которая держала в подчинении всех жителей планеты.
– Что? – не понял Гузя. – Мир? Какой мир?
– Землю.
– Ту самую, что нам помогает, – он не мог слушать стоя и сел мимо стула. – Но это нехорошо?
– То, что для других нехорошо, для нас – наоборот. Я разве тебе об этом не говорила?
Пришелец все слышал. Он нес стал дожидаться, пока они развернут стратегию нападения, он мчался в ангар.
– Ты отключил? – спросили его друзья.
– Нет, – растеряно сказал он.
– Но почему? – не поняли они.
– Земля находится в опасности, – прошептал он.
– Земля?
– Ага. Ее хотят захватить эти двое. Мы должны что-то делать.
Глава 21. То, что я написал заявление об уходе, знал только я и мои коллеги
То, что я написал заявление об уходе, знали только я и мои коллеги. До последнего я тянул и не говорил ей. Тем более она мечтала о том, чтобы мы провели новый год как-нибудь по-особенному. Турбаза с горным воздухом и полная идиллия для нас троих. Последняя фраза подразумевала в себе немаленькие деньги. Сейчас я был на мели, точнее были кое какие запасы, но устроить шикарную 31-ю ночь 12-го месяца в году мне было не по карману. Но я уже приметил, что нужно сделать. Мне, в конце концов, надоело, и я сделал то, что должен был сделать, а именно – сказал правду.
– Я ушел с работы, – выдал я одним прекрасным вечером. За окном хлопьями валил снег, и дети играли – кажется, пытались соорудить горку. Эльф в этот момент чистила яблоко, одним срезом, и уже образовался длинный хвост кожуры, и оставалось совсем немного, чтобы он свалился наземь, как она замерла и посмотрела на меня с удивлением.
– И что ты будешь делать?
Я не знал, как сказать ей – слишком трудным для меня был момент признания, но почему-то был уверен, что она меня поймет. В ней творческая стезя, как и во мне, по всем жилам и венам протекает.
– Писать книгу, – сказал я и ожидал увидеть огонечки в глазах, ямочки на щечках и столько восторга, словно я получаю Нобелевскую премию. Тем более я произнес так, как нужно – поставленным голосом, выражая в каждой букве и звуке, приставке, корне, окончании свою уверенность в том, что я действительно этого хочу. Даже руку поднял для эффекта. Ее реакция…она…она была другой.
Я разве сказал, что буду чистить туалеты или продавать воздух? Про вахтовую работу на севере посмел заикнуться или бороздить льды Арктики? А разве не должна она принять все, что бы я ни сказал. Она повернулась, кашлянула, протянула «а-а». Мне не хотелось замолкать в тот момент, чтобы были паузы, молчание могло ранить, поэтому я продолжил, не думая о качестве, налегая на смысл:
– Сейчас я пишу о нас, как мы с тобой…ну, в общем, все, почти дневник веду, но это не то, чтобы дневник, это – другое. И там мы – только эпизодически. То есть мы появляемся… там только очень важные события.
Мне кажется, очень трудно выразить писателю то, о чем он пишет. Вот и сейчас, будучи начинающим автором, я чувствую, что не могу выразить всю ту многопрофильность моего произведения. Я замешкался и, наверное, был смешен, но Эльф меня перебила:
– Ты пишешь? Все то время, которое я тебя не вижу, ты тратишь на то, чтобы марать бумагу, а мог бы…не буду говорить об этом. Ты и сам прекрасно понимаешь.
На нее было страшно смотреть. Она вскочила, в ее глазах читался гнев, словно раскрыла жуткую тайну и поняла, что я не человек, а оборотень и по ночам работаю в городе и совершаю нападения на честных граждан. Я не понимал ее реакции. Я пишу книгу и этим хочу зарабатывать себе и ей на жизнь. Что здесь плохого? Как будто я у нее хлеб отбираю. Она – лепит, я – пишу, разве лучше не придумаешь? Она должна радоваться за меня. По крайней мере, в моем идеальном мире всем происходит именно так.
– Днем ты пишешь, ночью – подрабатываешь, приходишь ко мне только раз в три дня, потом скажешь, что устал, и пропадешь на неделю. Тебе понравиться и ты будешь искать все больше поводов, чтобы не приходить. А потом в один прекрасный день, ты придешь к моему дому, поставишь около подъезда пакет с вещами, которые я тебя подарила и скажешь « прощай», позвонив в домофон, потому что не пискнешь подняться и посмотреть в глаза. А я рожу ребенка и буду всю жизнь наблюдать, как ты становишься известным. Потом у тебя появится ненавистник, аноним в сети. Он будет писать мерзкие послания, и караулить тебя в подворотне. Так это буду я или мой ребенок, который захочет отомстить тебе за свою оскорбленную мамашу.
Если я пишу, то она неплохо рассказывает. Я усмехнулся, хотел ее обнять (за прошедшее с той дамой из Жулебино, за две ночи, которые принадлежат только мне и про мои мысли, которые в последние дни были черными, как уголь), но она отстранилась, словно понимала, что я виноват больше и простое объятие не поможет. Тем более она продолжала говорить:
– Писать о том, чего нет…создавать мир, которого быть не может, – она говорила об этом с такой ненавистью, словно я устроился работать в сизо, и у меня уже появляются наклонности и специфический жаргон. – Пиши для себя, показывай друзьям, но не не так, как ты хочешь – по восемь часов в сутки, просыпаясь ночью от сумасшедшей идеи, записывая ее у меня на халате, вызывая у меня приступы…всего вместе.
Я медленно встал. Мне уже не хотелось ее обнимать и объяснять тоже. Еще пять минут назад я хотел рассказать про то, что случилось недавно, потому что тот случай натолкнул меня на мысль, существеннейшую в отношении – нужно быть откровенным во всем, даже если это связано с внутренними противоречиями и обидами. Чем раньше она узнает об этом (о том, что мне не хватает, для чего-то я поехал в Тьму Тараканью), тем раньше придет подмога от нее. Но сейчас, когда она обрубила канаты понимания в самом главном, по-моему, решении моей жизни, я повержен. Нокаут. Мне нужно на свежий воздух.
Я подошел к окну. Там стоял «живот с носом». Бюст был сделан и тоже хотел не покрываться пылью и выйти на выставочный формат. Мне хотелось навозражать с три короба, но я не торопился с этим. Не в том положении я был сегодня.
– Мне не туда, – растеряно сказал я. Эльф ничего не говорила, и ждала, что будет дальше. Я повернулся и направился к двери, но не успел. Там стояла ее мама. Я сделал шаг назад и был повержен (споткнулся о вытянутую ногу моей драгоценной Эльф).
– Мама, – решительно сказала моя половина, – у нас же много бумаги. И есть еще где-то печатная машинка. Нужно создать условия для новомодного писателя…
– Зачем, – начал я, поднимаясь с пола, – я же на компьютере.
– Ты же хочешь быть писателем, – говорила Эльф, и наверное, впервые видел, как она говорит, брызгая слюной при этом. – Так вперед. Старая машинка и белая бумага. Вот так все начинали.
Что она хотела от меня? Как это на нее было не похоже. Она точно должна была меня понять. Так же было всегда. Поэтому мы и стали встречаться, так как я в ней увидел редкое, доселе редко встречающее качество среди людей – доброту, понимание, гибкость и неприземленность. Она изменилась. Все дело в нем. Он – маленький кукловод, дергает ее за ниточки, вызывая у нее побочные симптомы. А она – прежняя, просто он…когда же он буде спать. Наверняка, когда и она спит. Выбирает нужное время, чтобы развлечься. Что для него игра, для меня – беда.
Роза Марковна смотрела на меня, как на последнего дурня, который сотворил последнюю глупость, после которой только помешательство. Но кто меня навел на эту мысль. Разве не она меня похвалила, и во мне появилось то вдохновение, после которого не хочется быть тем, кем ты был раньше.
– Самая большая глупость, которую могут предположить молодые люди, что они первые во всем, – сказала она и, наверняка, имела ввиду мужской пол и в первую очередь, конечно, меня. – Они шагают по дороге и все должны расступаться перед ним, но порой таким образом многие из них попадают под колеса авто, думая, что водитель должен был уступить им дорогу.
Приятного мало. И что неприятно, в такие моменты, Эльф ничего не говорила. В детстве научили не перебивать, но видимо забыли о частных случаях. Я был для нее тем случаем, но пока что только с моей позиции. А я говорил ей об этом. Разве нет? Во всяком случае, могла бы догадаться. Но она достаточно подробно высказалась о моей деятельности, и я хотел было уже уйти, но меня не выпускали. Я это ощущал. В проеме стояла Роза Марковна, да и Эльф хотела что-то сказать. Он молчали, но я чувствовал – не знаю как, просто была такая тягучая обстановка. Я – писатель. Не вор, не убийца, не грузчик на рыбном складе, да и то последние заслуживают уважения. Профессия из черного списка? Какой-то писатель в их жизни сделал подлость, и теперь они вздрагивают при упоминании этого звания? Я уже и не знал, что думать. Нужно уйти сейчас. Сказать, что мне плохо и свежий воздух будет в самый раз. Так я делал неоднократно в школе, когда мне нужно было выйти – по делу и просто (проверка смогу ли), но в школе было проще. Там все не по-настоящему. Здесь – жизнь и повторить школьные подвиги будет сложнее.
– Я выйду, – начал я, – мне плохо.
На Розу Марковну мое поведение не произвело никакого впечатления, зато Эльф схватила меня за руку и увела на кухню, где мы так и не смогли попить чаю, так как чай кончился, и кроме отвара ромашки ничего не было. Но с моим организм было все в порядке, тем более мне не хотелось пить этот ромашковый сбор, от него дурман в голове.
– Ты бы не могла иногда держать себя в руках, – сказал я. Мне было обидно за первое, второе и третье тоже. Я не знал с чего начать, но раз она меня привела и посадила за кухонный стол, который за неимением чая и прочих его атрибутов, был столом переговоров. На столе было постелено новая скатерть, и на стене висела ухватка василькового цвета. Казалось, что декорации поменялись, и я по растерянности попал не в свой спектакль.
– Тебя нужна помощь? – спросила она. Я выглядел плохо, я знаю. Летел как на крыльях, а прилетев, понял, что попал на вертел. На лице были красные пятна от того, что я слишком сильно тер глаза и щеки (таким образом, пытался себя пробудить, думая, что все это мне снится). Поэтому и говорил, как будто в космическом сне – медленно, сквозь зубы:
– Не то, чтобы, но мне было бы приятно, если бы мы отбивали атаку вместе.
– Атаку? – Эльф засмеялась, через мгновение прибежала Роза Марковна, а еще через мгновение я услышал, как хлопнула входная дверь. Она ушла, мне не послышалось? Нас оставили вдвоем? Для чего? Например, ответить на вопрос, который был задан минуты две назад.
– Ну да. Иногда ее нападки бывают не такими безобидными. Тем более есть болевые точки. Многое можно вытерпеть, но не когда говорят о твоем предназначении и миссии на этой земле.
Не перегнул ли я палку. Ничего. Это я еще о ней ничего не сказал. Но я собирался, только нужно было собраться с мыслями. Но она меня опередила. Я зажмурил глаза, потому что она так посмотрела на меня, словно хочет откусить нос. Но она сказала так тихо и одновременно очень громко, что оставалось зажать уши:
– Тебя видели в другом районе. Говорят, ты был не один.
Сперва я застыл. Не очень приятно слышать про то, что хотел скрыть, но потом обрадовался. Вот оно что. А я-то думал. Если так, то я смогу это объяснить. Вот почему она так напала на меня. Действительно, веский аргумент. А мой труд здесь не причем. Она уважает меня и мои работы и станет мне помогать во всем. Блин, вчерашняя ошибка…я сейчас все объясню. Немного долго получилось. Около двух часов. Хлопнувшая дверь помогла нам закончить начатое и перейти к перемирию. Чтобы мир наступил как можно быстрее, я положил на весы очень веский аргумент для сближения:
– Я уволился с ночной работы, и у меня добавилось два выходных, – снова пауза (сегодня день больших пауз). Она ждала от меня объяснений последней новости или ничего не ждала? Она столько предположила, что я уже думал вернуться в свои пенаты и писать ей прощальное письмо – мол, ты меня не понимаешь, и нам придется расстаться. Так как наше существование вместе граничит с непониманием друг друга. Она подмигнула:
– Тогда встречное предложение. Посети со мной одно место.
Меня это насторожило, но когда она показала мне брошюру, я обрадовался. Так как сам хотел предложить это, но она опередила меня. Объятие в результате произошло. Как в любом фильме про влюбленных, исключая Триера, финальный аккорд был за третьим актером, который ждал своего выхода за кулисами в прихожей.
– Как вы долго договариваетесь, – заворчала женщина. – Я так давно не промерзала. Меня надо отогревать. Представляете, одна я и снег. Да, еще был старик, про которого я подумала – детки попросили или сам ушел? Только он был теплее одет, чем я.
Роза Марковна, оказывается, гуляла, пока мы выясняли отношения. Поняла, что нас нужно оставить. В ее руках была пачка чая. С ней она и вошла на кухню, потирая руки от холода. На ее щеках были розовые почти свекольные круги.
– Пьем чай, – громко сказала она, – а то мы весь день сидим без него, так не было случая выйти в магазин. Но спасибо нашему спасителю, он пришел и все стало на свои места.
Спасителем был я, и почему-то это звание не слишком шло мне. Но чай помог все расставить по своим местам. Эльф несколько раз мне подмигивала и показывала брошюру, я делал вид, что не замечаю, но знал, что пойдем туда. Ей понравится. А ему? Непременно. Слово отца.
Когда я шел домой, то у меня дрожала попеременно – то правая, то левая руки. Так как сегодня мне несколько раз их отрубали и пришивали, говоря о профессии, как о чем-то чудовищном. Руки срослись, но раны продолжали вызывать побочные явления. Да еще чаем язык обжог.
Глава 21.1 То, что произошло… непредсказуемо
То, что произошло (если вернуться в предыдущую на несколько послюнявленных страниц ранее), было непредсказуемо – например, как и то, что Фартучек может стать молодым на следующее утро (неожиданно?!) или Эзя и Гузя, могли превратиться в добрейших людей (еще более неожиданнее?!). Эта новость была значительной не только для Тряпки и Фартучка – именно они начинал эту войну и соответственно им придется ее завершать. Гуллиэльф тоже был озадачен происходящим. Малыш, который в скором времени должен был вернуться на злосчастную планету, и, зная, что в ней столько зла (ему было достаточно ежедневных наблюдений), уже сомневался в этом путешествии. Он понимал, что для того, чтобы стать, как все, он должен родиться, а значит появиться там, на Земле. Таков закон и он должен соблюсти его. Не он его выдумал и не ему менять порядок. Но если эта самая планетка вытворяет такие гнусности (они могли тысячи раз погибнуть, если бы не его смекалка, дом…), может не стоит возвращаться? Меня там ждут, я понимаю, но знают ли они о том, что я здесь видел, – думал пришелец, – они не поверят, что их драгоценная земля только с виду такая хорошая, им невдомек, что для своего облагораживания она пользуется нечистыми способами. Если я там появлюсь, – размышлял он, – это означает то, что я нормально отношусь к этим выходкам и ничуть не сожалею по этому поводу и даже, может быть стану (почему нет?), когда вырасту, одним из них (жизнь долгая, всякое возможно). Это, конечно, не значит, что я буду делать то же самое, что и они и держать палец на главной кнопке, которая отвечает за спуск металла, но живя с ними, вдыхая один воздух, разговаривая также как все, я сам того не замечая буду повторять их ошибки. Это я сегодня думаю так, что сегодня ты – эльфиец, завтра землянин (так уж продумал всевышний), послезавтра – гость на планете и, совершив зло (на самом деле оно для меня не будем злом), буду думать, что оно никогда не вернется. Конечно, заблуждаешься, – оно вернется только в другом обличии. Например, в виде…ну, естественно не падающего холодильника и дождя из гвоздей и шурупов, но разве неуважение, внутренний дискомфорт или невозможности родиться еще раз – не больнее упавшего телефона тебе на голову.
Не слишком ли драматизировал малыш? Он мал, чтобы думать о этом – так подумает каждый…мужчина, женщина, старик, тот, который уже забыл, что такое быть малышом, еще не появившимся на свет. Тут есть одно объяснение, которое, наверное, трудно понять тем, кто его ждет там, на земле – взрослым. Дело в том, что каждому малышу очень хочется вернуться на планету, на которой они выросли. Странно – там же лучше, подумаете вы. Есть родители, условия, которые позволяют жить беззаботно (первое время точно), там – воздух, себеподобные, образование и множество прибамбасов, которые помогают жить. Зачем же возвращаться? Но взрослые не знают, что тут, на этой планете, они были сильными, осуществили то, что не смогут потом будучи взрослыми. Здесь они еще спят, выдумывают, поэтому могут обладать суперсилой, сверхвозможностями. Они не знают, что не умеют так высоко прыгать. Они не предполагают, что так трудно построить дом и убрать гору мусора. Они не знают, что не могут этого, поэтому у них все получается. Улетев, они будут там, а что там…неизвестность. Гуллиэльф знал, что его ждут двое, которые разговаривают с ним сейчас все чаще и чаще. Но как хочется не знать о том, что уже знаешь и думать, что ты улетаешь туда, где мир чистый и на нем нет пятна «славы», за которое будет стыдно всю жизнь.
Так думал малыш до недавнего времени. Сейчас – наоборот, развеяв миф о Земле, как о планете-недруге, он с большим воодушевлением хотел отправиться туда, где мир, пусть и таит в себе миллионы загадок, но они все были с вкусной начинкой.
Земля. Большой круглый организм, неведомая планета, которая еще недавно была самым главным врагом, сейчас находилась в опасности. Наши друзья знали об этом, но еще не знали, нужно ли сообщать об угрозе туда. Вот еще, столько они терпели и сейчас должны выступать в роли защитников? Что, аукнулось? Посмотрим, как вы будете молить о пощаде…но почему от этих слов становится не больно хорошо. Это не свойственно нашим друзьям – смотреть на то, как гибнет, горит, погибает. Нельзя оставлять их в беде. Тем более земляне не такие уж и плохие, правда если бы у них не было столько мусора, то им нечего было сыпать, но тот есть везде и если его не скидывать, то он скапливается на планетах, создавая инфекции, перерастающие в болезни. А так они проходят через космос-фильтр и попадают на другую, более очищенными. Так они рассуждали, тем самым находя больше плюсов в предприятии по спасению планеты-иезуита (язык пока еще не поворачивается называть положительно, нужно время). Плюсов оказалось больше, как ни старался Тряпка найти отрицательные аргументы. Богатые ресурсы, сотрудничество, которое может быть переоформлено – в поставке будут участвовать не железо, а растительные минералы, травы. Планета нуждалась в этом, а Земля таким образом могла загладить свою вину. Прежде чем пойти на контакт, нужно было подготовиться – взвесить все «за» и «против», решить, как обратиться к землянам и нужно ли просить у них подмоги.
Народ пока не нужно баламутить. Может быть даже хорошо, что они не проснулись. Они должны выяснить, что происходит. Для этого нужно узнать, через какое устройство эти двое общаются с Землей. Для этого нужно было проникнуть в замок, найти ту тайную комнатку и сказать в нужное устройство пару слов, вроде таких, как «нет», «не нуждаемся». Да, еще не забыть – «вы в опасности», «к вам скоро полетит огромная ракета». Поэтому план был прост – проникнуть, сообщить, предупредить и попросить.
Оказывается, не виноваты земляне. Они чисты. Наши друзья, считавшие, что эта планета самая порочная, ошибались. Она сама оказалась обманутой. Ее просили, она и поставляла. Ежедневно. Оказывается…они не могли поверить в это, поэтому то и дело повторяли – с этим нужно было как-то жить.
Наши герои устали за весь день, тем более местная тишина (без небесных вспышек) действовала расслабляюще. Они уснули. Им снился почти один и тот же сон. Так не бывает, – скажите вы. Такое случается, только редко. Это свойственно самым близким, которые переживают что-то вместе. Так и выходило. Сон был такой – им снилась земля. Она была в панике. Люди на ней не знали, куда девать тот мусор, который обычно сваливали на планету. Заказчики отказались. Что делать? Мусора было слишком много, чтобы оставлять у себя на планете. Они привыкли потреблять столько, чтобы часть выдворять за ее пределы. А теперь паника – воздух портится, люди начинают болеть, вспышки инфекций и волнений в народе. Вспыхивают революции, народ устраивает поджоги у зданий министерства. И вот уже Земля напоминает их планету и просит у них помощи. Но нашим друзьям нужно подумать. И они не успевают – земля раскалывается надвое, все летит в открытый космос – люди, дома, камни, весь мусор, нажитый ими. А там, внутри планеты, в самом центре – холодильник, который непрерывно работает, и его невозможно остановить. Он словно взбесился. Трещит, выделяет холод ил тепло, уже накалился до предела, меняет цвет с красного на синий и наоборот. Вокруг крик и клубы пыли. Первым проснулся парень.
– Мне приснилось… – начал Тряпка. Фартучек промолчал. Малыш тоже. Он отсутствовал ровно мгновение, но успел увидеть несколько похожих кадров из вышеописанных эпизодов. И это было нормальным – причина веская, они должны завершить начатое дело и, переступив через тебя, пойти на контакт с Землей, не идя на контакт с настоящими злодеями.
– Нам нужно выйти отсюда, – решительно сказал Фартучек. Он подошел к дверям и стал думать, как можно открыть ее.
– Двери очень крепкие, – сказал Тряпка, пробуя на прочность. – Вот если бы нам всем вместе…а что если их всех попросить?
Народ, их народ, с которыми они прожили большую часть жизни, пока их не подвергли гипнозу, лежал на своих кроватях. Наши друзья знали, что никто не спит и как только им будет дан приказ «идти на работу», они пойдут. Так неужели они не смогут помочь открыть заветную дверку. Они ее сомнут, если все вместе…они превратят ее в лепешку, нужно просто попросить.
– Хорошая идея, – одобрил старик. – Они же должны хоть немного слышать нас. Хоть самую малость. Мы же с ними дома строили, на праздниках лозунги держали, голосовали ха мэра, который хлопает глазами. Лежит. Ну что, господин мэр, поможет наш народ, али нет? – эти слова были адресованы человеку, который был выбран самым ответственным и надежным среди населения. Сейчас он лежал, вытянув руки по швам, и смотрел в пустоту, моргая через каждые полминуты.
Как сделать так, чтобы зомби послушались тебя и хотя бы поднялись с кроватей? Наши друзья не думали об этом, они начали пробовать – подходить, шептать, направлять, но никто не поднялся, все были настолько тяжелыми, словно кровать имела удерживающую силу, не пускающая до самого утра.
– Дорогие эльфийцы, нужно выбраться отсюда, – неистово кричал Фартучек. – Помните, мы же вместе, мы же одна стихия. Мы… – он остановился, так как Тряпка, проделав то же самое в дальнем конце ангара, понял, что это бессмысленно.
– Они не слышат, – заключил он. Все лежали на своих палатях и ни о чем не думали. Наверняка, ничего не слышали, и только музыка давала им жизнь – стабильную, долгую, пока не сломает.
– Да знаю я, – сказал Фартучек, но не переставал говорить. Он переходил от семьи Полыни к группе «ДСЧ», призывая их к одному: – Вы должны помочь нам.
Было проделано столько усилий, а ничего не случилось. Но выйти было нужно. Можно было прождать ночь, но сегодня мужчина будет еще более подозрителен, и терпеть его назойливый взгляд выше терпения. Были тяжелые ворота, закрытые на замок, нужно было их открыть, то есть найти ключ…фантастика!
– У нас же есть малыш, – воскликнул Тряпка. – Он откроет нам ворота. Если надо, то он сможет…но достаточно и того, что мы сможет отсюда выйти
– Хорошая мысль, – согласился старик. – Как это мы сразу не догадались…не говори, я понял. Мы хотим сами. Наш дорогой Гуллиэльф всегда приходит на помощь и обязательно справляется со всеми трудностями, но мы-то ничего не делаем. Вот и решил попытать счастье, – Фартучек развел руками, – но сейчас по-другому нельзя. Будем просить его. Ну, что малыш, ты готов помочь?
– Я ора-пу-са, – неожиданно сказал он.
– Что это? – засмеялся старик. – Как ты сказал?
– Капу-пуру, – ответил малыш, запрыгал на месте и стал повторять с каждым разом все более капризно, – крука-ка, крука-ка-ка…, – наши друзья переглянулись и все поняли. Такое забыть было невозможно.
– Он снова, – вместе произнесли они.
– Кара-му, – подтвердил пришелец.
– Мы не сможем выбраться без его помощи.
– Папу-на, – кричал Гуллиэльф.
– Вот и все, – заключил Фартучек.
Малыш был теперь настоящим малышом. Спасти его могло только чудо или настоящая вода, немного еды и свет. До утра оставалось без немногого один час, а у них было столько запланировано, и ни один из пунктов еще не был выполнен. Сердце учащенно билось и только тысячи людей из их народа были спокойны. Они слушали музыку, которая подсознательно говорила о том, что все хорошо и сейчас нужно оставаться спокойным до нужного сигнала. В этот момент Гузя тоже заснул, а Эзя не могла, так как услышала крики, которые не давали покоя. Крик ребенка или животного? Но почему здесь? Ребенок был, и если бы Эзя заглянула в ангар, то там можно было увидеть мальчика. Надо же никто из наших друзей не обратил внимания, что за прошедшие несколько дней, почти неделю с Гуллиэльфом произошло существенные изменения. Сейчас, когда они находились в трудном положении, никто не мог обратить внимания, что малыш растет, меняется, что у него развивается сосательный рефлекс, что у него глаза не открыты, что он все чувствует.
– Абурага-ма, – кричал малыш, – а старик, взяв на себя отцовские полномочия пытался его успокоить, не зная, что нужно для этого. Наконец, он взял пришельца на руки и стал качать, напевая мелодию. Это больше напоминало мычание, но малыш стал успокаиваться. Это понравилось старику. Это ощущение было новым для него, и оно ему понравилось. Они были в противном темном ангаре, и не было никакой возможности выбраться из него, вокруг лежали родные люди, не желающие знать их, но этот малыш, ставший сейчас не героем-одиночкой, к которому все привыкли, был таким маленьким и воплощал все то хорошее, что было в людях, во всех живых существах. Старик улыбнулся и снова закачал ребенка.
– Тебе идет, – сказал Тряпка, вызвав кислую гримасу на лице Фартучка. Малыш проснулся и посмотрел таким непосредственным и незнакомым взглядом.
– Что он хочет? – спросил Тряпка.
– Не оставлять его, я думаю, – сказала старик и еще сильнее прижал малыша, добавляя, – Никто не собирается оставлять тебя. Ты наш золотой ребенок, который даже если и останется таким, как он есть сейчас, будет любим.
Тряпка пожал плечами, но тут кивнул, соглашаясь с дядюшкой Фартучком. Однако выхода не было, и впереди была долгая ночь, которая кончится, чтобы подарить день, полный разного, но в основном того, что наши друзья не планировали. Но Тряпка как самый молодой, в глубине души верил во что-то такое, которое помогает хорошим людям. То, что они хорошие, он точно не сомневался.
Глава 22. Все равно мне нужно было время
Все равно мне нужно было время. Когда я пришел после того трудного дня, то руки продолжали дрожать. Как унять – не резать же снова. Хардс дэй найт, во истину. Вроде все хорошо – помирились, но на душе, как говорится пробежали кошки и сотворили непоправимое. Как отмыться от этого г…? Да, я был в порядке, шутил и реагировал на светские шуточки Розы Марковны, но…ее реакция была такой. Я знал, что она может пойти на это и стал пропадать. Не приходил один день, потом другой. Отвечал невнятно по телефону, хватая с неба нелогичные выдумки:
– У меня отец на проводе, – в три-то часа ночи. – Я постирал свои единственные джинсы, – она знала, что мой гардероб состоял из нескольких костюмов, в том числе выходных и спортивных. – У меня температура, – может быть, тогда почему я в этот момент перебегал дорогу. – Я пишу…я пишу…я пишу, – единственная правда, произнесенная мной, так как писал я повсюду, даже когда спал урывками, пусть при этом не прикасался к кнопкам клавиатуры, но мысленно делал это.
Я не думал, что смогу так погрузиться в этот «мир», но только я сяду, как звонит телефон, напишу одну главу, приступлю к следующей – истошно звонят в дверь. Отвлекают собаки, поющие соседи за стенкой и телевизор, заряженный весь день травить НТВ-шные проблемы. Стук в стенку ни к чему не приводит.
– Да что ты будешь делать. У меня малыш дом строит, а они мешают, – конечно, под моим углом эти проблемы были значительными. Потом кто-то делал ремонт и сверлил стены и обязательно в тот самый момент, когда мне особенно нужна была тишина, но они же не понимают это – время-то рабочее. Да, но я не бульдозерист и не раздатчик газет в метро, не попрошайка, я работаю дома, здесь у меня офис и рабочее пространство, которое так легко засрать посторонними звуками. Но они жжж-жжжж-жжжж, до боли в ушах, до хрипоты своих легких мыслей, до пятой чашки кофе. Спасает Эльф, но и она вносит свои психологические осадки на мою планету.
– Я хочу пригласить тебя на обед, – кричит она. – Сегодня куриные пупочки. Ты же их так любишь…
– Да какие к куриной матери пупочки…, – кричал я и бросал трубку. Она не успевала у меня спросить, приду ли я. Но положенная на рычаг трубка означала только одно – нет и еще раз нет.
На вопросы, как идут дела, позвонив через час (на всякий случай), и что сейчас делает мой главный герой, я говорил, что он плавает и не торопится выходить на поверхность. Как и я, конечно. Мне не до этого, я потерял слишком много времени и сейчас, когда вроде как получил добро от моей Э., я могу отдаться вволю своей фантазии и работе пальцев. Голова только немного трещала, но это от непривычки. Спасал кофе и аспирин. Кофе спасало чаще.
Однажды она приехала ко мне. Я только проснулся, перед этим довольно поздно лег – думал о характере злодеев, и только что вышел из душа и думал – то ли выпить кофе, то ли включить компьютер и проверить почту, на которую могло прийти интересное письмо из рассылок, на которые я подписался, чтобы они мне помогали в моем деле. «Советы начинающим», «как написать бестселлер» и прочее. Но она опередила всех. Даже Усан не успел потребовать прогулки, раздался звонок. Вошла Эльф. Она стала полнее, ее пышная шапка из какого-то серого животного была в снегу. На ресницах тоже искрились снежинки – странно, что они не успели растаять, пока она поднималась ко мне. Смотрю на нее, а сам думаю: – Прошла неделя, или две? Знаю, что прошло много времени с тех пор, как я был у них.
– Могу я войти? – спросила она, я кивнул, она же стянула с себя сапоги и вошла. В квартире был беспорядок. Я писал в зале, комнате, сидя на толчке. Я жил один и мог себе это позволить. Но тут пришла она, и бумагу, мои рабочие заметки, нужно было собрать – случайно наткнется, тогда что?
– Решила посетить дом писателя, точнее, его мир, в котором он затворнически уже живет почти месяц, – сказала она, посвящая этим предложением меня во все, что творится у нее на душе, выражая им негодование и все то, что может чувствовать женщина, когда мужчина игнорирует ее около тридцати дней.
– Прошел месяц? – естественно спросил я.
– Представь себе, – сказала она, просматривая мою квартиру, как квартиросъемщик, включая и выключая свет, смотря вид из окна. Или она хотела проследить мой писательский день – откуда я начинаю, где продолжаю и завершаю. Почему на диване только три листка, зато на полу – пятнадцать. Какую функцию выполняют нацепленные иголками на ковер белые листы – их было, по крайней мере, тридцать, но они все были пусты. Эта картина поражала, удивляла и немного пугала.
– А я и не заметил, – начал я, – ну надо же. Целый месяц, – я даже высунул язык, показывая этим, как я удивился.
– Ты стал похож на Робинзона, – сказала она. – И живешь как на обитаемом острове.
Это она о моей бороде, а может быть и про мою «творческую атмосферу» – все напоминает корабль, выброшенный на берег после крушения. На мне был мой любимый синий халат с капюшоном и большие синие тапочки-пироги. Майка с протертой надписью «я люблю» была мокрая от пота.
Я предложил чай. Она согласилась. У меня был суп, но лучше его не есть, так как был сварен не в сознательном состоянии. Да и убираться я не хотел, просто выдел ей место в кресле, накрыв все то, что было на нем покрывалом.
– Елку поставили на Пушке, – сказала она, посмотрев на мои ногти, которые конечно тоже заросли.
– А я уже неделю не выходил или больше, – сказал я в свое оправдание. Мы сидели, как совершенно чужие друг другу. – Елка – это хорошо. Я люблю елки, особенно…
–…когда они стоят на главных площадях, – нервно завершила она, подошла ко мне и взволнованно сказала, – На звонки не отвечаешь, ни днем, ни ночью, не приходишь. Что с тобой? Мы волнуемся с мамой.
Да что произошло? Ничего не случилось. Все под контролем. Никто еще не родился? Нет, про это я бы не забыл.
– Я в порядке, – говорю я и продолжаю заниматься своими делами – теми, которые я бы все равно сделал в ее отсутствии. Иду варить кофе, лохмачу Усана, что означает одно – скоро пойдем гулять. Он уже царапает дверь и грызет чью-то обувь. Ах ты…вроде не мою. Хороший песик.
– А я – не в порядке, – кричит Эльф и эта квартира, которая за последнее время не слышала ничего громкого, кроме свиста чайника или лая Усана, сейчас, казалось, задребезжала, как хрустальный бокал.
– Что случилось? – я, в отличие от нее, шепчу.
– Мой парень сходит с ума, – отвечает она. Усан прижался головой к полу, стараясь не слышать (какой деликатный), а я вижу глаза не моей девушки, а доктора, ставящего диагноз.
– Да не схожу я, – теперь кричу я. Меня назвали психом. Как реагировать на это? Попробуем ей объяснить, что… – У меня сейчас такое происходит…там двое нехороших людей захватили мир и наш малыш должен спасти его. Представляешь, маленький, размером с яблоко – главная сила…
– А что происходит со мной, тебя не интересует? – оборвала она меня.
– Да, но… – у меня были аргументы – и про «железные осадки», и про людей, которые оказывается не такие добрые, как кажется на первый взгляд и что они – главные враги нашему…
– Ты им интересуешься больше, чем мной, – она меня обрывает снова и снова.
– Но… – я пытаюсь, но это не имеет значения, потому что я ослаб – без солнца, воздуха и некачественной еды в пакетиках. Но моя Э. не отступает, продолжает линчевать мой образ жизни, я пытаюсь слушать, понимая, что не чистил уши и ее голос стал каким-то глухим.
– Пока он – это я, через несколько месяцев – да, он будет отделен от меня телесно, но сейчас все, что ты делаешь для меня, получает он и наоборот.
Я не мог это слушать. Да и она не была слишком настойчивой. Она сидела у меня час. Потом ушла. Стало тихо, как прежде, но я не мог работать как предыдущие дни. Вышел с Усаном, потом зашел. Съел банку варенья с белым хлебом – кажется, перебрал. Вышел пройтись до магазина, увидел там женщину с коляской, что-то во мне проснулось и я доехал до Чеховской. Дошел до ее дома, и поднялся по лестнице. Она меня встретила. Казалось, совсем недавно пришла – я следил за ней, шел по пятам, как будто забыл ее адрес. Эльф была рада. Она была такой домашней – халат, тапочки-слонята, все говорило о том, что та женщина, приходившая к нему – не она, другая, нужно забыть ее. Она накормила меня грибным супом. Я с удовольствием съел две тарелки и выпил кисель, забыв о сладком обеде у себя. Во время трапезы мы не разговаривали – обед был итак очень звучным (я громко и быстро ел – не шутка месяц без нормальной пищи). Тишина стала громкой, когда я прикончил кисель и потрогал живот. Эльф потрогала свой и заговорила:
– Он сейчас все запоминает и переживает все то, что я. Например, он тоже спрашивал, а где наш папка. А я говорю – работает, но для того чтобы он приходил почаще, нужно очень хотеть. Вот я хочу. А если и ты будешь хотеть, говорю я ему, тогда наш папка придет и принесет большой арбуз, а может быть и мешок яблок.
«Папка» мне не понравился. «Папа», без «к». Про арбуз я тоже не понял, не говоря уже о мешке.
– Он шевелится, – сказала она. Кажется, я в этот момент обувался. Она продолжала, думая, что на меня это произведет впечатление. – я глажу, а он тоже. Мы проводим ручкой вместе. Хочешь, попробуем втроем?
Я не дослушал ее и убежал. У моего героя были проблемы. Это меня волновало значительно больше. Я должен был помочь ему. Он начал со мной говорить и я не мог оставаться безучастным. Нехорошо ли я поступил? Возможно. Но сейчас мне хотелось одного – быть рядом с ним. Он меня тоже ждал – стоило открыть крышку ноутбука, нажать на нужную папку, как я говорил с ним.
– Я тебя слышу, – шептал я ему.
– Мне нужно поговорить с тобой… – шептал в свою очередь он сквозь какой-то посторонний шум.
– Почему я так плохо тебя слышу…? – кричал я.
– Не знаю, – говорил он так тихо, как будто и не говорил вовсе. Но я же чувствовал.
Малыш не знал. Я лег спать. Подушка мешала, я кинул ее, сразу же появился Усан и стал играть с ней. Он резвился, но не стал превращать в лохмотья и вскоре угомонился, заснув на ней. Мордочка торчала из-за подушки, а лучики света от фонарей и пролетавших машин, в темноте создавали знакомое очертание – живота с носом. Этот бюст, ее создание лежало на полу и подрагивало. Нос больше напоминал ручку, которая тянется из живота и хочет что-то достать. Например, мою руку. Я даже захотел прикоснуться, но Усан, не дождавшись пока я приближусь, проснулся и сломал удачную композицию.
Я пришел к ней. Открыла мама и, кажется, даже не удивилась. Резко махнула головой, мол, входи, чего медлишь и отправилась спать, понимая, что я и сам справлюсь. Не к ней пришел. Я прошел осторожно в комнату. Она спала. Время было позднее. Мне даже пришлось добираться на попутке. У нее горел ночник и на столе стоял прозрачный стакан с водой. В ней плавала лимонная попка. Моя Э лежала так, что из розового одеяла были видны ножки в фиолетовых носочках. Ее поза была очень художественна – Эльф лезла вверх – руки подняты и ноги – одна согнута, другая вытянута, что говорит о каком-то усилии. Не думал, что во сне она может быть так очаровательна. Спящая скульптура, а я – кто? Страстный почитатель, который приехал издалека, чтобы прикоснуться к священному животу.
Мне хотелось, чтобы она повернулась, но для того, чтобы сделать это, нужно было ее разбудить. Я не хотел этого делать. Но как говорится, такое бывает редко, но все же случается – она меня словно услышала, повернулась, правда, только через час. Но я дождался. Я стал гладить ее живот, такой круглый и такой прочный. Никогда не думал, что у моей Э. может быть такой пресс.
– Привет, – сказал я.
– Привет, – услышал я.
– Теперь связь намного лучше, – и это было правдой. Он сейчас говорил со мной. Его голос точно такой, какой я и представлял себе.
– Точно, – подтвердил он.
– Ты сейчас не спишь, – прошептал я, – это очень хорошо. Твоя мама спит, пусть спит, она не должна слышать это. Просто у нас с тобой есть некоторые дела и ей не обязательно знать о них. Мы же с тобой можем поговорить начистоту. Молчишь, значит, согласен со мной. Я хочу сказать, что теперь чаще буду говорить с тобой. Этот месяц я говорил с ненастоящим тобой, придумал себе голос, и говорил, на самом деле, с холодильником, с коробком спичек, но только не с тобой. А я пишу о тебе. И что получится у меня, если я буду разговаривать с коробком или майонезом на полке? Не то, ты прав. Ты умный и меня понимаешь.
– Я умный и тебя понимаю, – ответил он. Я успокоился. Это важно, чтобы тебя понимал малыш, твой малыш. Он понимает, сам же сказал.
– Это ты? – услышал я еще один голос. Эльф проснулась, улыбнулась и потянулась ко мне. Не зря я приехал в ту ночь…мы лежали под одеялом и тяжело дышали.
– С кем это ты разговаривал? – спросила она, попивая воду с лимоном
– Ты его знаешь.
– Да? – удивилась она. – Какой он?
– Симпатичный. Похож на тебя.
– Только на меня?
– Не только.
Я понял. Для того, чтобы все получалось, нужно быть вместе. Я пишу о нем, а он в ней, и куда я теперь денусь от нее. Если бы я задумал книгу и полярных медведях, то, наверное, мой путь пролегал в те края, если задумал политический памфлет, то нужно вращаться среди…а я вращаюсь с тобой, в тебе, и знаю, что мне нужно.
«Вернемся на кухню в замке. Ничего примечательного в ней не было, разве что поварешки и кастрюли были квадратными…»
Глава после 22.1 С улицы послышалось мяуканье. Наши друзья вздрогнули
С улицы послышалось мяуканье. Наши друзья вздрогнули. Малыш продолжал говорить на тарабарском языке, призывая всех сгрудится около него и смотреть, как он сосет палец. Это было, по его мнению, удивительное зрелище. «Мяу-гу» повторилось. Кошафей был рядом.
– Нас стерегут, как сокровище, – прошептал Тряпка и усмехнулся.
– Значит, так оно и есть, – философски изрек Фартучек. И был тысячу раз прав. Что делали бы без рабочих Гузя и Эзя? Солили капусту или занимались выращиванием гороха? Они бы наверняка стали работать на своем участке и думать о падении кометы в 2012 году. Но их это не устроило, точнее ее. Она всем заправляет, понятно. Женщина решила подчинить не одного человека и даже не десяток, а решила взять оптом – всех живущих на планете. Чего мелочиться? И подчинила. С помощью музыки, которую создавала, накладывая одну композицию на другую, при этом полученная белиберда получила сильный эффект на массы. Вся эта музыка была получена от щедрой планеты Земля. За это тоже нужно ее отдельно «благодарить». Женщина контактировала с ними каждый вечер, заканчивая ежедневно по одной ракете, за которыми прилетали каждую неделю и покупали. Только не за деньги. У женщины был свой интерес. Она покупала музыкальные диски и создавала музыку, которая была с каждым разом все более изощреннее. Она понимала, что рабочие приспосабливались к одной мелодии и уже не так реагировали, как при первом звучании. Можно сказать, что она была композитором, только никто ей не говорил спасибо, ее имя не было увенчано лаврами, она не удостаивалась аплодисментами и премиями. Не смотря на свою кипучую деятельность, она была затворницей. Кроме гольфа, в который она играла только для того, чтобы выплескивать ту накопленную отрицательную энергию. Все основное происходило ночью – эти склеенные ленты она боготворила. Она понимала, что ее музыку не поймут, и люди должны быть подвержены влиянию. Так они ее не только слушали, но и работали под нее, что более чем приятно. Вся планета работает под ее музыку. Звучит фантастично. А теперь и планета Земля, на которой населения значительно больше.
За стеной мяукали. Если бы можно понять, о чем говорил кошафей, и что он делал за стеной. Просто охранял и был доносчиком неприятных новостей, либо здесь у него была своя правда? Дело в том, что злодеи никогда не спят, но случается, что и у них наступает усталость. Гузя уснул за кухонным столом, не успев проглотить бутерброд с колбасой. Эзя сидела в радиорубке и только что завершила переговоры с землянами. Она незаметно уснула, зная, что беспокоится нечего – если даже ее Гузя не добросовестно отнеся к ее словам «проверять каждый час», то ничего страшного, на этот случай есть животные. Они следят. Брысь и Дерзкий бдят. Они не испытывали друг к другу никакой симпатии, но таракан не издавал никаких специфических звуков, кроме пшиканья, поэтому наши друзья слышали только мяуканье.
– Ты подлизываешься к хозяйке, – начал резко Дерзкий.
– Вот еще, – спокойно сказал Брысь. – Просто она любит умных животных, а ты туп, как ее ботинок.
Зря он это сказал. Сейчас такое начнется. Но Дерзкий сдерживался. Он сегодня немного устал и не хотел обращать внимания на кошафея, который вечно подстраивал так, что он оставался крайним. Не лучше ли просто сидеть и никого не трогать. Так пройдет еще одна ночь и мне дадут мой любимый завтрак, – так думал таракан. Но Брысь повторил про «ботинок», что было очень неприятно, поэтому он отразил удар:
– Не надо…– начал он и хотел назвать кошафея каким-нибудь прозвищем, от которого у того уши завянут, но так и ничего не придумал.
– Да что не надо, – язвительно мурлыкал Брысь. – То, правда.
– Ах, так?! Да я тебе… – легче было наказать не словом, а лапой по носу и перекинуть через забор. Началась заварушка. И хоть в замок войти было трудно, и даже выйти из ангара, но все равно стало легче. Когда твои неприятели выясняют отношения между собой, то щекотливое чувство, что они тоже не совершенны.
– Что они делают? – спросил мэр…шутка, конечно же, мэр не мог этого сделать. Этот вопрос задал Тряпка, которому ужасно не нравились сперва просто мяуканье, теперь смешение звуков сцепившихся животных.
– Выясняют, кому первому пойти нажаловаться хозяйке, – сказал Тряпка, решая развить тему. – Они мне сразу нее понравились, особенно этот пушистый, но противный. Если бы не он…тогда другое дело. Выдал меня. Пусть ему бока помнут, а я поболею за этого многоногого.
– Знаете, что нужно? Поспать! – прервал его Фартучек. Он покачивал малыша, и этот посторонний звук уж сильно мешал. Его сейчас беспокоило только одно – чтобы ребенок не проснулся. Пока у них нет возможности найти пищу, поэтому до того, как принесут завтрак, лучше переждать этот инцидент во сне.
Они попытались уснуть, на улице пытались подраться. Ворочались, мешали друг другу, позавидовали окружающим, которым ничего не мешает. Немного ворчали, больше от безысходности, но Фартучек все повторял «утро вечера мудренее». Вечер прошел, стояла темная ночь, и до утра оставалось совсем немного. Посмотрим, мудренее оно или наоборот. Проснулись наши друзья от шороха в стене. Они подумали сперва, что им показалось, либо охрана устроили очередную склоку, но потом поняли, что звук странный. Поскребывание, потом какой-то знакомый голос, бормотание и снова по стенке. Кто бы это мог быть?
– Я расскажу вам историю. Жили-были два таракана. Они были братья. Не близнецы, конечно, но родственники, однозначно. И все хорошо, жили себе жили – на охоту за кухонным добром, оставленным на столе ходили, пили из крана воду и так бы наверное и не стали бы героями моей истории, если бы не один из них, ужасно любящий задираться. Увидят оба кусок хлеба, тот, что поспокойнее, говорит, давай поделим по-братски, а тот начинает – «я старше, поэтому мне полагается кусок больше». Спокойный соглашается, но задиристому и этого малого – он хочет забрать весь, так как уверен, что его брат не голоден. Так бы и продолжалась эта таракановасия, если бы задиристый не подавился куском сухого хлеба. Пожадничал – вот и результат.
Это был Усан. Ну, конечно. Вот кто не дает им спать и правильно делает. Подъем! Как же он пробрался на территорию и остался незамеченным? Такой верзила не может остаться…тем более этот луч. Остается полная неясность, но разве это имеет значение – он здесь и пришел, чтобы спасти, а не для того, чтобы быть услышанным. Хотя есть малая толика сомнения, но что сделаешь – научил на свою голову. И здесь, Усан нашел первых своих слушателей в лице Брыся и Дерзкого, лепя героев своей истории из увиденных персонажей. И хорошо, что научил. Он мог конечно и без предисловия разделаться с ними, но так как-то выразительнее что ли.
– Таракашка, дорогой, – воскликнул Тряпка, когда Усан сделал широченную дыру в стене – не смотря на это, только голова смогла пролезть в нее, но то, что он был здесь, уже воистину было чудом и сейчас было достаточно его заглавной части.
– Друзья, – я тоже так соскучился, – прошептал таракан и закрутил усами, позволяя нашим друзьям гладить его. Усы то собирались в спираль, то вытягивались, при этом слышалось журчание – признак явного удовольствия. – Я так, – добавил Усан. Но не он один был такого же мнения. Через мгновение показался Грызла. Он пролез около шеи и немного застрял, пока Тряпка не помог ему выкарабкаться. Он прыгнул и огласился таким лаем, что все замерли на мгновение. Ничего не произошло, разве что парень усмирил косматого, не забывая про Усана. Фартучек был занят, но если он не вставал, это не значит, что он не был рад, просто спящий субъект у него на руках не давал возможности отойти от него. Он знал, что все будет в порядке. Скоро они достанут еду, и Гуллиэльф будет, как новенький. Неужели Усан когда-то казался им ужасным, что они боялись подойти к нему? Это был самый красивый таракан из всех тараканов, которые когда-либо существовали. Его широченные усы и зубчики были прекрасны. А как он говорит. Странно, что такое – вот так посидишь в темном помещении и становишься очень сентиментальным.
– Вы как здесь оказались? – изумлялся старик, осторожно покачивая малыша.
– Вас долго не было, – говорил Усан, – так я и решил отправиться в путь. Да и нюх у нас такой, что найдем, будьте спокойны.
Грызла прыгал то на Тряпку, то на Фартучка, не забывая о малыше. Он проснулся, посмотрел на происходящее, прошептал «гу-га» и снова заснул. Таракан не стал вдаваться в происходящее, ему было важно поприветствовать всех в ангаре, куда он бесцеремонно ворвался, извиниться и продолжить операцию по спасению.
– Вы меня простите, но мне показалось, что вы не против, – вежливо проговорил Усан, – я хочу вам рассказать одну историю… – ему не терпелось вернуть все так, как было – они рассказывали, пили чай, так наступал вечер и время пролетало от одного налета к другому. И все восхищались его историями.
– Ну, ты даешь! Сказал такое…
– А как вы хотите…
– А они…
– А они… – и могло бы долго продолжаться, но сейчас каждая минута была на счету. Сейчас тоже был задан вопрос «а они?», но он был задан Усаном. Он заметил людей, с которыми еще не успел поздороваться и соответственно извиниться.
– С ними пока можно не здороваться, – позволил ему парень, поглаживая его закрученный ус.
– Если они не обидятся, конечно. Не в моих правилах…
– Не обидятся, даю слово.
– А что с охраной? – деловито спросил Тряпка, просматривая щель на улицу.
– А… – протяжно ответил Усан, – Они меня испугались и в обморок. Я им историю рассказал, а они – шуметь. Непорядочно. Я с ними по-хорошему, а они – испугались, да так, что неудачно мой собрат прикусил губу, а кошафей и того хуже – когтями впился в тараканью спинку и они помчались в сторону замка. Бедные. Я уж не стал их останавливать, но мне кажется, они надолго запомнят меня.
Это радовало. Путь свободен.
– У меня варианты спасения, – и это радовало тоже. Вот он какой, Усан. Не с пустыми лапами и головой. А еще с идеями, фонтанирующий.
– Выходим ночью… – прошептал таинственно он.
– Сейчас ночь, – сказал Фартучек.
– Идем прямо сейчас.
Фартучек осторожно переложил малыша на другую сторону, на мгновение задумался, потом положил его на кровать, рядом с мэром, передумал, взял, подержал некоторое время, но все же оставил его.
– Мы за ним еще вернемся, – сказал он себе и всем, кто слышал. Не хотелось его втравливать в эту историю с землей. А так – они все сделают и вернуться. Мэр о нем позаботится.
Они вышли и осторожно направились к дому – на цыпочках, понимая о том, что главные злодеи спят и не стоит их тревожит, по крайней мере, пока.
Глава 23. Мы договорились… годовщина… достаточно сделано глупостей
Мы договорились идти в то место (театр для таких, как она) и, конечно же, пошли, но об этом несколько позже. Перед этим у нас была годовщина. Я решил что-нибудь ей подарить. Точнее не то, чтобы я решил. Так вроде положено – дарить и если ты даже ничего не подаришь, то должен совершить поступок, приравниваемый к цене подарка. Денег у меня не было, но оставлять этот день без внимания, как бы мне не хотелось, я не мог. Достаточно сделано глупостей. Надо восстановить свою репутацию, но для этого нужно соблюсти несколько правил помнить о календарных праздниках и приходить к ней хотя бы через день. Но когда нет денег, а подарок хочется сделать не так, чтобы просто «я помню, поэтому дарю», а что-то особенное, попадающее в самую цель, куда никто, кроме тебя не целится.
У меня было несколько вариантов, но все они складывались из прямоугольных бумажек и хотели, чтобы их было больше одной. Я мог сперва позвонить, поздравить по телефону, затем приготовить ужин и позвать ее к себе. Но так как для создания романтического стола тоже были нужны деньги или волшебная палочка, я решил воспользоваться горячей линией – то есть моим друзьям или знакомым, которые не откажут и поделятся частью наличных из своего кошелька, добавив «отдашь, когда сможешь».
Я позвонил Борьке, попросил у него. Тот сослался на то, что «деньги утекают в трусики». Что крылось под этой фразой, я понимал, но мои карманы от этого не наполнялись. Тогда я позвонил Косте. Я понимал, что тогда в кафе не очень хорошо получилось, но у меня не было выбора. Я же не мог обратиться к Розе Марковне. «Вы бы не могли одолжить пару тысяч на подарок для вашей дочери?» По-моему глупо. Лучше Костя. Он, конечно, тоже мог сказать, что-то вроде «мои деньги утекают в новый «Ситроен», но я надеялся, что он, во всяком случае, не будет нести ахинею.
– Приезжай, – сказал он, даже не спросив зачем и сколько мне нужно. Просто назвал адрес. Оказывается, он живет на Щукинской, совсем близко от меня. Я поехал. По дороге долго сочинял одну историю за другой, чтобы они выглядели более убедительными, чтобы Костя в последний момент не передумал. От «задолжал браткам» до «залетевшей девушки». С последним не хотелось шутить, тем более он знал о моей ситуации, но если все пойдет не слишком хорошо, придется включить и это.
Когда я вошел, то сразу почувствовал, что здесь уютно. Пахнет чаем с матрешкой и жаренной колбасой. Во всех комнатах свет, да такой яркий, что немного непривычно. У меня более мрачно и точно не пахнет колбасой в прихожей. Тапочки, чашка чая, подушка для спины и удобный стол с журналами. Я зашел, сел и мне стало уютно. Не прошло и минуты. Со мной редко так. Обычно я очень долго привыкаю, а тут раз и все. Я еще не был у Борьки. Интересно, у него как? Наверное, он никогда не бывает дома один. Отправляет одну даму, приходит другая и аромат латекса и парфюма напоминает бордель, а не уютный дом. – К чему такие мысли? – думал я. – Я пришел за деньгами, сейчас выпью чашку чая, поблагодарю, и тогда мы приступим к деловым вопросам. Просто так принято у него – чай, а потом все остальное. У кого-то даже обувь не снимешь, на порог не ступишь, а тут – весь букет из цикла радушное гостеприимство.
Сижу, пью чай, ем шоколадную конфетку, смотрю по сторонам, она что-то делает на кухне. Хорошо он устроился. Квартира класс – большая прихожая, подкова над головой из дерева, огромный телик в зале и кот, пушистый, как снежинки. Плакаты и режим дня. Комната пятиклассника, а не мужчины, которому уже четверть века. Но все на своих местах, что главное – и стол, и гиря, и пылесос, показывающий свой кончик хобота из кладовки. Вот у меня – все лежит там…может быть дело в свете. При ярком освещении ничего нельзя скрыть от человека, в сумраке – таится многое: пыль, вещи, люди. В моей квартире могут спрятаться парочка человек и остаться незамеченными. Но ему нужно, чтобы видимость была полная, наверное, как любой автомобилист, которому важны работающие в непогоду дворники, фары и фонари заднего вида. Если бы я водил авто, то иначе думал и жил при полном свете.
Наконец, он появился с кухни, откуда помимо колбасы торопился занять место в моем носе аромат сваренного кофе. Почему-то он предложил мне чай, а себе сделал кофе.
– После дороги лучше чай, – прокомментировал они свои действия, – а кофе я еще тебе сделаю, – чем вызвал мое недоумение (он меня, что до утра собирается держать – поить кофе, кормить ужином, еще что?). Я не знал, как перейти к денежной теме, поэтому пил чай медленными глотками, чтобы переход к разговору получился более мягким. Тогда я повернулся в сторону еще одной комнаты, которая была закрыта, замер, делая вид, что прислушиваюсь, и тем самым давая понять, не мешаем ли мы кому.
– Живу с мамой, – сказал он, понимая, что меня беспокоит. – Но ее нет, – этого было достаточно понять, кому он обязан этому уюту. Она делает здесь порядок и ведет хозяйство, в общем. Он приходит, нажимает на пульт – любимая передача, садится на плетенное кресло на кухне – вот и пельмени, идет в ванную, а там в бритве – тупые лезвия заменены новыми. Ее не было дома, но я ощущал ее присутствие. Минуту назад я был спокоен, но как только подумал, что из комнаты (входной двери, откуда угодно) может выйти (войти) женщина по возрасту, напоминающая мою маму, или Розу Марковну, то меня немного стало трясти. Не знаю, но я не мог больше сидеть на диване, не потревожив подушку, а это как казалось, нельзя было делать, невозможно было пить чай, не разлив его на блюдце. Не дай бог она это заметит. Костя обратил внимание, что я напряжен и успокоил меня:
– Будь, как дома. У меня безопасно. Что тебе предложить – хочешь курить, пожалуйста, журналы – на столике, еще хочешь чаю или уже кофе? Говори, не стесняйся, – он вел со мной, как с важным гостем. Я немного нервничал – зачем такие церемонии, думал я, мне всего-то нужно пару купюр и я отправлюсь восвояси. Но тут чай и тапочки, деликатность. Стол, на нем лампа с соломенным абажуром и книги несколько стопок. На стене картины – лошади, природы и горные ландшафты. Я кивнул на стену (казалось, что я только и делаю, что киваю, поворачиваюсь и не могу говорить, как будто мне лень или что-то мешает), он подтвердил:
– Балуюсь немного.
Ничего себе балуюсь. Лошадь, как живая, природа как на фотографии – сочные краски, прорисованные стебли вплоть до капелек росы. Бабочки так близко – они не нарисованы, они сидят на стене, кажется, прикоснешься, они вспорхнут, закружатся в комнате – вечном лете. Горы так величавы – наверняка он бывал на одной из них…что это за гора – Синай, Гималаи? Но не это больше удивляло меня – то, что Костя не такой уж и прагматик, в нем есть творческая стезя. Вот так зайдешь к человеку, чтобы деньги занять и откроешь совершенно другого человека, чем ты его знаешь.
Пока я рассматривал картины, Костя приготовил кофе, и для меня тоже, (по его мнению, я уже созрел) и разлил его по чашкам. Он уже начал прихлебывать, а я все смотрел на стены и ощущал себя в музее, а он…не знаю, он просто пил кофе.
– Ты же говорил, что тебя интересуют только машины, – начал я, сказав свою первую фразу в этом доме. Конечно, я забыл про его журналистские наклонности – статьи, но тогда, если честно, я не принял это за чистую монету, потому что не видел своими глазами ни одной им написанной строчки. А сейчас я вижу – картины, очень неплохие даже, и не верить нельзя, разве что сомневаться в моей психике. Он сделал паузу, отпивая большой глоток, при этом закрыл глаза, желая почувствовать более насыщенный вкус, улыбнулся и произнес:
– Да, машины, – задумчиво сказал он. – Моя стихия, моя страсть, а на самом деле то, за чем можно спрятаться. Не удивляйся, но я играю в прятки. Всю жизнь. И я нашел место, надежное, где можно отлично укрыться. Я прячусь за авто.
Все это походило на сюрреалистический фильм, в котором главный герой признается, что он не человек, а пришелец. Сейчас Костя для меня и был этаким пришельцем, который, чтобы контактировать с людьми прятался за маску гонщика. Хорошо, что был кофе, я прятался за него…
– Обычно… – сказал Костя, отпил из чашки и произнес не так громко, чтобы не заострять на этом внимание, – дальше машины у меня с женщинами не заходило. В смысле, встречаемся, едем в кафе, кино, казино, а потом – до дома, чтобы начать игнорировать меня. Да и друзья тоже – в основном нуждаются во мне, как в водиле. Отвезти туда, привезти, забрать оттуда, – он улыбался, а на самом деле, я понимал, что ему не так просто было выложить все это. – Они и не знают, что у меня есть свой мир, в котором мне не нужен ни автомобиль, ни эта драная работа. Вот ты ушел, а я же так и не уволился, хотя и обещал это сделать (кому? себе или тебе?), побоялся, что выпадет недостающая заслонка. Ты сбежал, а я схватился за баранку и вместо ежедневного полтинника, делаю до сотни. Другой бы на моем месте выпил, трахнулся, подрался, сходил в ночной клуб и подергался, но не я. Мне удобнее в своем пряткомобиле – сел и вперед. От проблем, от судьбы, от себя.
Ему нужно было выговориться? Я понял только что. Костя, который редко разговаривал со мной, разве что по пустякам и говоривший, что у него есть четкий план, как жить дальше, оказывается, прячется, то есть боится. Новость дня похлеще нашей годовщины. Да как же так? Человек, оказывается, прячется и то, что я знал о нем – брехня…Что еще он прячет в письменном столе – грамоты за первое место по фристайлу? А тут я, один из тех, которых он тоже подвозит, то есть использует его в своих целях.
– Знаешь, а его ненавижу, – сперва я не понял кого, так как он долго молчал, вынашивая следующую фразу, – так ненавижу, что готов от него отказаться. Не готов, зачем я себя обманываю. Тогда я пропал. Нет машины и нет меня. Если я выгляну в окно и увижу, что ее нет, то все, нет Константина Башарина. Он пропал, как и его автомобиль. Ты бы знал, как мне противно все это произносить, как чертовски больно оттого, что эта цепь такая тяжелая и разорвать ее можно только, убив меня или отрезав мне руку.
– Вот так зашел занять денег, – подумал я, – не думал, что здесь такая клиника. И я мог бы ему посоветовать продать автомобиль или взорвать на худой конец или попросить это сделать кого-нибудь другого. Мне, в конце концов, нужно было идти – я хотел успеть в цветочный, да надо определиться с подарком, но нужно было как-то соскрести с себя налет этой истории, посочувствовать, но так, чтобы он перестал изображать из себя ослика Иа и переменил тему.
– А у меня и без машины забот невпроворот, – сказал я, посмеиваясь. – Недавно ко мне подошел один и… – начал я рассказывать про так, как на меня наехали петровские за то, что я стоял не там и посмотрел не туда, за что и получил счет на сумму пять тысяч. Мне было невдомек, что сумма была слишком маленькой, но в тот момент мне хотелось одного – забрать нужную сумму и уйти, забыв его номер дома и дорогу к нему, думая, что вернуть деньги можно, зайдя на работу. – Вот так все и было. Теперь требуют, надо, я думаю, отдать.
Мой рассказ противоречил тому, что может быть на самом деле, но Костя с пониманием кивал, но скорее из деликатности, потому что его история была весомее, не говоря о том, что моя – ложь, а его – истина.
– Так значит, правда? – спросил он, убирая чашки, вытирая салфеткой несколько кофейных капель. Этот вопрос хоть и поставил меня в тупик, но я не замедлил с ответом:
– Да, а что?
– Я думал, что тебе нужно поговорить, – сказал он, словно поймал меня на том, что я врал и следующая фраза, произнесенная мной, будет решающей, определится, кто я – свой или один из них, которых нужно подвозить, чтобы тоже спрятать.
– Иногда я на самом деле чувствую нехватку, – замямлил я. Я не был готов, чтобы объяснять все и поэтому говорил как-то нерешительно. – Мне нужно, чтобы меня выслушали, и сам я умею слушать, но для этого нужно найти время. Вот мне сейчас нужно отдать…
– Хорошо, – твердо сказал он, оборвав мою мысль, не менее ложную, чем слова, которые я произносил. – Подожди меня, – Костя пошел в комнату, которая была закрыта. Я услышал еще один голос. Мама была дома, только она тоже пряталась от мира за белой дверью с мусульманским календарем.
Он обиделся или что-то в этом роде. Но когда он вышел из комнаты, на его лице была та же маска, к которой я привык, и только слова, которые он не успел договорить, крутились в моей голове, как пленка, которую я обязан дослушать до конца:
– Я совершаю ошибки на каждом шагу и даже то, что я игнорирую их или стараюсь избежать говорит о том, что я не должен так делать. Все просто – мне нужен друг, который, само собой, не сделает все за меня, но хотя бы подскажет, что плохо, а что хорошо. Я же понимаю, не дурак, что на своей тачке я тоже не смогу решить все проблемы. Я скорее уезжаю от них. На полной скорости. Едешь, а вкруг люди стараются себе найти лучшее, они выбирают себе человека, как товар в магазине, а мне все нипочем. Я не тороплюсь, сперва – другое. Но я же прячусь и за другое тоже.
Вот он какой. Я шел от него и думал, что такой человек, как Костя будет отменным отцом. Он сможет дать сыну, дочери все, что нужно – и главное, что в нем живет это все и только прячется. Борька неразборчив, он уклоняется и прячется за очередной дамой. Она прячет его от предыдущей. Когда-нибудь ему это надоест. Но я не мог проанализировать все в полном объеме, так как меня волновало другое. Но у меня были деньги, и можно было не волноваться обо всем остальном.
Годовщина прошла отлично. Я купил цветы, и мы сходили в ночной клуб на Красной Пресне. Я думал, что будет шумно и накурено, но, как оказалось, в этом клубе спокойно, как сама ночь и музыка звучит только на танцполе, не распространяясь на места за столиками, а на диване, на котором мы сидели, звучал джаз. На сцене пела девушка с причудливыми локонами, напоминающие парик. Ее голос был дремотным. Интересно, что скрывается за этим голосом – усталость или чувственное сердце.
– Знаешь, в ночной клуб ходят люди, которые хотят спрятаться от тех, кто днем бодрствует, – поделился я своими наблюдениями с моей Э. На меня Костя сильно подействовал. Кстати он сказал «отдашь, когда сможешь».
Глава 23.1 Ночь была таинственной
Ночь была таинственной. Ее два глаза-прожектора обозревали все пространство и мешали спокойно ходить. Усан умудрился спрятаться за ангар – только так он мог быть невидимым. Но сейчас нужно было избавиться от этих глаз, не от ночи, конечно – невозможно это, но хотя бы от тех, кто вертит прожекторы в разные стороны, создавая неудобство для передвижения. Их было двое – они были марионетками в руках безумной парочки. И если световой луч догонит хоть одну незнакомую пятку, то произойдет грохот, пробуждающий всех в округе. Этого нужно было избежать и как – знал Усан (он пришел подготовленным).
– Здравствуйте, товарищи. Я вам расскажу одну историю…она про тех, кто уходя не выключает свет… – но Усан не знал, что эти двое на вышке мало что слышат и только музыка диктует им что делать или внешние обстоятельства. Сейчас по идее было серьезное ЧП – какой-то странный субъект, огромный, как две горы, находится на территории и следовало бы сообщить об этом куда надо. Для этого у них есть свисток и колокольчик и секретная связь, но почему-то ничего из всего вышеперечисленного не работало. Наш большой друг постарался и устранил связь с боссами. А разобраться с двумя зомби для него не составило большого труда. Наши друзья сняли ему наушники, он же их просто связал и привязал к шесту, чтобы в нужный момент они проснулись и не упали с вышки. Предусмотрительный и очень добрый.
Дорога была свободна, и теперь нужно было дойти до замка, найти в него вход. Входа в замок не было. Когда наши друзья подошли к нему, то ничего напоминающего дверь не было видно. Замок был гладкий и ни одного напоминания о том, что там может быть кирпич, который служит кнопкой-рычагом, для того, чтобы выдвинулась дверь, не было. Не волшебное же слово здесь действует, хотя когда понимаешь, что входа нет, начинаешь думать нестандартно.
– Окно, – протянул Тряпка. Да, окно было. Оно было высоко, и до него добраться ничего не стоило, разве что не все туда смогут попасть. Если по спинке Усана, то доберутся двое. Он сам останется внизу, караулить. Так и поступили.
Но нужно вернуться назад, чтобы вспомнить некоторые моменты. Рабочих (в том числе и наших друзей) завели в ангар. Долго им пришлось ждать, пока двое отправятся по домам, закрыв их, будут долго ругаться.
– Ты их закрыл. Чего ты молчишь? Ты так любишь надо мной издеваться. Ты закрыл их, – крикнула она прямо в ухо.
– Не надо на меня повышать голос. Я слышу и отвечать не намерен, потому что ты прекрасно знаешь, что я отвечу. Закрыл, закрыл, конечно, закрыл.
– Я говорю это не просто так. Вчера было открыто. Позавчера тоже. Три дня назад у нас с тобой был такой же разговор.
Она его довела и сейчас, глубокой ночью он пошел проверять, так как Эзя могла рассердиться. А он так любил, чтобы утро начиналось спокойно. Пили чай, на вопрос «закрывал ли…» он перебивая говорил «да», качая головой. Он хотел светлого утра, и Эзя тоже предпочитала, просто в суматохе недобрых дел и зловещей музыки, становилась раздражительной, и не всегда помогал гольф, и не всегда в него хотелось играть. Тем более, когда животные не всегда приносили мячи. Мячики продолжали лежать где-то в болоте с ржавчиной и лягушками, а Дерзкий и Брысь, будучи наказанными все эти дни – то отбывали срок в подвале, то охраняли ангар. Сейчас они были не в себе, на лбу у каждого красовались шишки и появился такой страх, который мешал им вылезти из-под проволочного куста.
Эзя ушла в радиорубку, а Гузя действительно закрыл двери, повесил себе ключи на шею, зашел на кухню, перекусил, хорошо, так, что уснул в недоеденным бутербродом. Проснулся он от беспокойства за то, что нужно проверить ангар, слова Эзи неотступно следовали за ним по пятам. Он встал, подошел к ангару, открыл его и только собирался зайти внутрь, как увидел тень. Сперва он испугался, так как за пределами ангара никого не должно быть – внутри да, но снаружи…Тогда он решил схватить нарушителя – неизвестно, кто это был, темное пятно – уже нарушитель. – Чем же напугать его? – подумал Гузя. – Разве что связкой ключей. Они весомые и если огреть ими, то не поздоровится. Он подошел сзади, вытащил ключи, но они были в связке и, задевая друг за друга, не могли не греметь. Гузя уже замахнулся, состроил гримасу гнева, и этот выдающий звон…пятно повернулось и…о, боже. Это же Эзя.
– Это ты? – недоуменно спросил мужчина, пряча ключи за спину.
– Да, решила проверить, – спокойно сказала она.
– А я как раз обошел всю территорию, послушал, как наши работники ждут утра, чтобы поработать. Спят и ждут утра. Замок крепкий, слона выдержит. Докладываю. Все в порядке.
– Ты точно обошел? – спросила женщина с сомнением в голосе. Она не видела, как он это сделал, поэтому была доля неверия.
– Да, – это было неправдой, но если есть возможность, то почему – нет? – Чистая правда. Клянусь всеми ракетами, которые были созданы нами, точнее тобой.
Большую часть, конечно, сделали рабочие, но разве можно было упоминать кучку людей, не знающих, как их зовут. Она командовала, а рабочие собирали корабль по схеме, которую сделали на земле. За это еще одно «спасибо» планете.
– Хорошо, – сказала Эзя и направилась к замку. Неожиданно остановилась, выдержала паузу, словно что-то вспоминала и, наконец, сказала, – завтра начнем строить ракету. – Гузя пожал плечами. Ему не очень нравилась эта затея. Он со многим смирился здесь – и с тем, что ведут такой бизнес – прибыльный, но не очень честный. А теперь еще одно ноу-хау, с которым как ни хотелось связываться, но видимо придется. Они с ней в одной упряжке.
– А обед станет лучше? – сказал он ей вдогонку, но Эзя ничего не ответила, так как тоже хотела спать, не меньше всех и то ли не слышала, а может и не хотела отвечать, так как не очень прислушивалась к его словам. Гузя тяжело вздохнул и направился к дому.
– Конечно, обед не станет лучше, – бормотал он под нос, – а может и хуже, так как все средства пойдут на эту махину, с которой ей вздумалось покорить землю. Интересно, когда она надумает совершить это – утром или вечером? Успеем мы позавтракать или поужинать. Про это нельзя забывать, – он шел и, казалось, что озабочен только одним – едой и своим будущим, которое так или иначе было связано с пищей. Поэтому зайти на кухню он был должен. Наши друзья могли следовать за ним, чтобы войти в замок, но они решили воспользоваться окном. Когда Гузя вошел на кухню, то наши друзья частично были здесь. О том, кто остался снаружи, а кто наблюдал за мужчиной, умолчу. Скажу одно – пришлось немного переиграть, так как возник план. Ну, конечно, у Усана, который оказался вторым по части придумывания планов. Мужчина открыл холодильник, достал хлеб, колбасу, достал нож и стал делать бутерброды. Он, наверное, решил наесться на несколько дней вперед, так как сделав один, лал его в рот, тут же делал другой, и не дождавшись, пока прожует первый, клал на язык второй и жевал, жевал…пока не насытился или лучше сказать так – пока вмещал в себя. Запив все это водой, он пошел в свою комнату, немного успокоившись, что до утра он не будет мучиться от приступов голода.
– Я буду участвовать в ее авантюрах, – подытожил он для себя, прихватив с кухни яблоко и гроздь винограда, – но я должен был уверен, что буду сыт, – дойдя до своих апартаментов, он заглотил фрукты и вошел к себе.
Комната напоминала детскую – все в ней напоминало о том, что здесь есть ребенок. Только разве Гузю можно назвать малышом. Внешне – точно нет, внутренне – наверное. Большие мягкие подушки, стулья, высокие потолки. Здесь даже высокий человек мог почувствовать себя ребенком. Это и нравилось ему. Он здесь оставался один после трудного дня и эту ночь он проводил в мыслях о том, что, когда-то у них была семья и что она была совсем другой, у них мог появиться…но сейчас он заедал все свои мечты жирной пищей и они переставали его мучить и чем больше и сытнее пища, тем проще. Поэтому еда была необходимостью, лекарством, наркотиком, если хотите.
Он, конечно, не знал, что в спальне его будет поджидать Грызла, который, в свою очередь, знал, что должен забрать у этого нехорошего дяди. Как только мужчина вошел в спальню, разделся, лег, раздался стук в дверь. Гузя только закрыл глаза и уже увидел первые кадры сна, снятого по мотивам его былой жизни. Он шел к ней навстречу такой счастливый, а она была тоже такой…и держала в руках…стук оборвал его ленту сна и он открыл глаза. Стук повторился – это ему не приснилось.
– Ну что опять? – недовольно пробасил он. Ему так хотелось увидеть продолжение или что-нибудь съесть, но лежа в кровати, последнее невозможно, поэтому только сон. – Поговорим завтра.
Стук продолжился.
– У нас с тобой будет целый день для этого, – и эти слова никак не подействовали на стоящего за дверью. Стук раздался с утроенной силой, выдернувшей Гузю из кровати и заставивший пройти в темноте всю комнату
– Уже открываю, – недовольно сказал он и отворил…
– Не пугайся, – это я, – голос ему не был знаком. Да темнота тоже мешала разглядеть пришедшего. Но так как кроме Эзи приходить было некому, он испугался, но все же решил сбегать за канделябром и зажечь свечи. Тем временем голос продолжал, – я не ко времени, понимаю. Но дело не терпит отлагательств. Нам надо его порешить, и тогда мы разойдемся в разные углы, стороны и ты меня забудешь.
– Боже, – крикнул Гузя. Это значит, что он принес канделябр и успел зажечь свечи. Он увидел милую мордочку Усана, который широко улыбался и показывал свои красивые зубы. – Он говорит. Он….большой, он…
– Все вы неравнодушны к моему голосу, – произнес Усан. – Но это ничего. Могу я войти?
– Не-не зна-ю, – шатаясь ответил мужчина. Он смотрел по сторонам, словно что-то искал – спасение, кнопку, нажав которую прибежит помощь. Интересно, была у него такая? Если да, то следует опасаться. Но для этого был Грызла – он бросился на мужчину и перекрыл ему дорогу, оставив в распоряжении кровать, на которую он забрался, словно на плот в бескрайнем океане.
– Я войду, – уверенно сказал таракан, но понял, что поступил опрометчиво – войти будет не так просто (размеры не позволяли сделать это). – Попробуем вести дела на расстоянии.
– Ка-ка…
–Не ругайся, дорогой, – прервал его Усан.
– Ка-ка-кие де-дела? – спросил мужчина.
– А ты не знаешь? – начал таракан. – У меня целый список, за который тебя можно запереть в подвал на две жизни.
– Не на-надо, ме-меня в по—по-подвал, – захныкал мужчина, – там пло-плохо кормя-кормят.
– Тебе следует немного похудеть, – сказал Усан, Грызла издал вой – этого было достаточно, чтобы Гузя упал в обморок.
Мужчина был пойман. Оставалось всего три дела – договориться с Землей, найти служанку и спасти народ.
Глава 24 Хочу поделиться одним секретом. У каждого есть свои тараканы, и я не исключение
Хочу поделиться одним секретом. У каждого есть свои тараканы, и я не исключение. По предыдущим событиям вы уже поняли это. Но про это хочется сказать особенно. Как говорится, приперло.
Я думаю съехаться со своей Э., но ужасно боюсь этого. Мне кажется, что это слишком серьезно, а я как-то легко об этом думаю. Задумываюсь о том, чтобы жить под одной крышей, но совершенно не понимаю, как это будет. Только небольшие предположения, в духе – ее вещи и мои могут несостыковаться, она будет просить перестановки, я же могу этого не захотеть. В то же время я ужасно хочу просыпаться вместе и чувство лени мне подсказывает, что так проще, когда она рядом и не нужно переться в тот край, где она живет только, чтобы погладить живот и поесть суп-рассольник. Она рядом и все рядом. Роза Марковна будет приходить в гости, и мы в свою очередь будем варить суп-лапшу.
Наверняка Эльф хочет этого не меньше моего, только кому лучше сказать это первым, вопрос трудный. Советы Куратова сегодняшнего и Фрейда вчерашнего мало помогают. Если первый советует выложить все начистоту тут же и сразу же, то господин Ф. заставляет перевернуть ее белье, чтобы я понимал, с кем имею дело. Мне не хотелось слушать никого из профессорского состава, предпочитая папу. Тот хоть и не важно выражал свои мысли, но выражал их с желанием помочь мне. А это было важнее грамоты и ударения в словах.
Отец рассказывал, что его друг жил с одной женщиной ровно два дня. Когда отец говорит про своего друга, то естественно подразумевает себя (так намного проще, когда касается не тебя). Ему, говорит, хватило того, что она варит яйца всмятку. Казалось, такая мелочь, ну, варит себе всмятку, ради бога. Но не должны же на этой почве портиться отношения. Она же не выражается как продавщица на подмосковном рынке или проводница поезда «Москва – Симферополь», она так тебя любит и если и предпочитает есть вместо хлеба – хлебцы и пить простоквашу на ночь, то тоже ничего, хотя…вот именно, возникает это пресловутое «хотя». Оно всегда мешает определиться. Только собираешься совершить это, как обязательно найдется что-то, мешающее этому. Препонов много, но лучше отключить мозг на время, помогает музыка в наушниках и тогда…
Еще у него был друг, уже далекий (ух, папа). Так этот «друг» приехал к одной даме. Основательно решил перебраться – с раскладушкой, двумя чемоданами. Проехал три тысячи километров. Почти все вещи привез, кроме избушки, в которой обитал со старухой-матерью. Посидел он ровно час у женщины – пельмени поели, чаю выпили, посмотрели новости. Как только протикало «девять», он сказал, что ему «пора», на поезд может опоздать. Невеста в шоке и до сих пор не знает, почему он так нехорошо поступил с ней. Невдомек ей было, что у него язва и ему с дороги хорошо бы бульончика, а она – пельмени, пусть и самолепные.
Была еще одна история о «друге», который прожил около трех лет с одной мамзель, и только на третью годовщину понял, что она не умеет готовить и всю еду заказывала в кафе-ресторанах, а также просила маму и пользовалась разными другими методами. Вот так приостановилась еще одна семейная жизнь.
Историй отец мог рассказать кучу, но все они приводили к единственному выводу – не губи свою жизнь. И только история моих родителей – тому исключение. Они познакомились на танцах и через три месяца они расписались, а съехались только имея штамп в паспорте. У нас нет штампа и время сейчас другое. Третье – надо попробовать, а четвертое – заштампуем еще себя. Успеется. Я уже и загс приглядел в своем районе, точнее просто проходил мимо и подумал так, между прочим – «мне нравится – наверное, это будет здесь». И пусть она хочет у себя на Петровке, я же – мужчина. Но сперва нужно разобраться в сроках, месте, тонах постельных принадлежностей…что за идея фикс?! Мне кажется, что Эльф не думает ни о чем, кроме своего пузатика, а я один нервничаю и глотаю кофе каждый два часа. Ей – хорошо. Мама всегда, я – примерно по два часа в день. Норма. Буду больше – надоем. А так – мы успеваем соскучиться, зализать раны, если таковые есть, если нет – построить мосты и переждать бурю. В одной квартире – такие процедуры будут происходить реже. Мы будем ходить на цыпочках, когда другой спит и просыпаться не от будильника или животного, облизывающего ноги, а от того, что у тебя стянули одеяло, заняли большую половину кровати и не думают ничего менять, так как я в один прекрасный денно сказал ей два слова, от которых мурашки по спине. Давай съедимся?! А?
Я позвонил Косте. Недавно он мне доверился, почему же сегодня не последовать его примеру… Мы встретились на Пушке. Поэт сегодня был припорошен снегом, от чего его мантия, казалось, спасением. Я был в своем любимом пальто, ворот которого скрывая проплешину от бессовестной моли, прикрыл длинным шарфом, закрутив у себя на шее два вязаных кольца. Он был в спортивном, преимущественно синего цвета. Мы дошли до фонтана, потом поднялись в «Пушкинский» и все время говорил я. В холле кинотеатра я продолжал говорить, а он терпеливо слушать, краем глаза посматривая по сторонам. Сегодня он не был за рулем, что меня поразило, и он впервые за долгое время не носил очки и внимательно смотрел по сторонам, рассматривая не только горящие огни, но и что-то, совершено не относящееся к областям автомобилестроения и ремонта Он даже подмигнул той даме на черном диванчике…вот, дьявол, и той тоже. Да что он, с цепи сорвался. Девушки не отвечали, но могли, если бы он подошел ближе. Но Костя проделывал все свои манипуляции на расстоянии. Ему в тот момент было достаточно и того, что на него смотрели не как на водителя своего «Конкорда», но как на молодого человека, очень даже симпатичного.
Я его не узнал в этот момент. Как-то он быстро пришел в себя. Неужели я так на него повлиял. Сегодня он благодаря мне – без машины, снял очки и флиртует с дамами, хотя за годы, что мы работали с ним, он опускал глаза в момент разговора с противоположным полом. Теперь он меня не слушал. Думает, что я его вывел в люди только за этим…мне, конечно, это льстит, но не будь у меня своих проблем, я бы реагировал иначе.
– Она на меня посмотрела, а она ничего, но я пока не знаю… – примерный перечень его впечатлений. Он был новичок в этом деле, поэтому для него все окружение было необычным. Да, все время за стеклом – утром автомобильное, днем – два овала с душкой и заушниками, вечером – снова в клетку на колесах. Но теперь – он пуст и ничего, держится. Только что делать со мной – мне нужен был совет. Маломальский, два слова, но такие, чтобы в самое сердце, в самый сонм сомнения.
– У меня не было отца, – сказал Костя, когда мы стали спускаться по лестнице кинотеатра, совершая неспешные шаги. – Меня воспитывала мама. Я знал, что так не должно быть, точнее, понимаю сейчас. Раньше я и не чувствовал особой разницы – ну и что нет отца. Да какая разница, мне матери достаточно. Но потом, когда к нам все же приехал отец. У него была большая машина. Черная «Волга». Он вышел, подарил мне леденцы и марки, маме – цветы и торт. И я подумал, что он вернулся, но не совсем понимал зачем. Нам с мамой итак хорошо. Мы сели за стол. Он стал меня расспрашивать про учебу, а мне не хотелось рассказывать, мне было скучно, я все время думал о его машине. Мне так хотелось посидеть в ней, посигналить, проехаться на зависть всем. Думал, он сам догадается. Но он сидел, пил чай и спрашивал про девочек в классе, про учительницу, вспоминая свою, и не хотел звать меня покататься. Тогда я набрался храбрости и попросил сам. Он не был против. Но моя мама говорила, что «это лишнее». Тогда я побежал на улицу, сел на капот и сказал, что я не слезу, пока не совершу вояж. И тогда мы поехали. Это было лучше цирка, всех эмоций в кино, самого крутого велика. А потом все кончилось. Мы приехали, а он, сославшись на дела в министерстве, уехал. Больше я его не видел. Только потом меня неотступно преследовала та «Волга». Мне казалось, что она останавливается около нашего дома. Я видел, как к школе подъезжала такая же машина и около «булочной», а потом и у метро. Но чтобы кто-то выходил из нее – никогда. Казалось, «Волга» была сама по себе. Мне уже в детстве хотелось спрятаться от нее. Но я был ребенком. Что я мог сделать? Разве что вырасти и завести себе что-то подобное. Тогда я смогу конкурировать с ним. И я вырос и завел себе «Волгу», точнее это был другой автомобиль.
В этом был его ответ. И я все понял. Вот так одним монологом. Почти как посмотреть фильм. Оглянись в детство. Снова отец, мама, их отношения, много историй, половина из которых не отложилась в памяти. У них была «копейка», старая добрая, на ней мы возили стройматериалы в сад и возили Барсика к ветеринару. И мне не хотелось ни от кого спрятаться, разве что от соседского «Запорожца», выпускающего выхлопные газы под нашими окнами. Я оглянулся, но видно с первого раза не всегда получается. Будем продолжать это делать. Но что-то действительно кольнуло в груди.
Мы прошли по Страстному и были недалеко от моей Э. Костя говорил о том, что давно здесь не был, но помнит, как здесь проезжал совсем недавно. Из машины, как по телевизору, а так – иначе.
– Как будто прилетел с другой планеты, – сказал он, и я поддержал, – на той планете машин больше чем людей.
Настроение у меня повысилось и, пусть я точно знал, что объединение произойдет не в ближайший уикенд точно (в следующий может быть), я не думал о своей проблеме. Мы зашли во «Фрайдис», съели по фирменному чизбургеру и коле. Посмеялись над каскетками персонала и договорились пойти в один из выходных на ипподром на Беговой. Я спускался по эскалатору, и сомнение снова вернулось ко мне.
Если сейчас мы не съезжаемся, то, что будет потом, когда он родится? Вдруг спросит, а где мой дом? Теперь и я хочу задать вопрос, а где мы будем жить? Не будет же продолжаться такая же история – я пришел, меня встретили, «ух, какой малыш» и до завтра. И хорошо, что я первый пришел к этому.
– Я тут подумал, – сказал я. – Нам надо съехаться.
– А, – опешила она.
– Не говори сразу.
– Как будто замуж меня берешь.
– Да знаю, знаю, что хочешь, – шептало в голове, – и это не за горами.
Это мне приснилось. Пока я не осмеливаюсь это сказать, хотя было много возможностей для этого. Да и во сне все происходит не по моему сценарию, а как-то произвольно. У меня должно получиться примерно так: мы встречаемся у меня, она приходит ко мне, не понимая, что происходит – все ее вещи уже у меня. Я позаботился об этом. Она пришла к себе, а у нее чисто. Только мама, утирающая слезы. Все вещи уже на полках, на столе праздничный ужин и назавтра первые гости – наши родители. Надо повторить, а то прежняя встреча осталась в истории с пятнами, которых не так легко отмыть.
Глава 24.1 Вернемся на кухню в замке. Сделаем это ночью. Сейчас тихо
Вернемся на кухню в замке. Сделаем это ночью. Сейчас тихо и Гузя уже отправился к себе, чтобы попасть в руки нашим друзьям. А мы можем спокойно прогуляться по пространству комнаты, в которой ничего не происходит, кроме того, что здесь подкрепляются злодеи. Они кормятся не отварами гнилых корней и не супами из дохлых летучих мышей и котлетами их червяков. Для того, чтобы быть такими неприятными, не обязательно есть горький деготь и пить воду из туалета. Они питались как все, а может быть и лучше. В их рацион всегда входило первое, второе и каждое из блюд отличалось разнообразием. Галактическая курица, запеченная в сыре…ммм? Космический поросенок с жареной картошкой? А напитки – и марсианский чай, бабуинский квас, водка, настоянная на видеокусе. На полках стояли бокалы, посуда, разная утварь. Ничего примечательного в кухне не было, разве что поварешки и кастрюли были квадратными, и служанка, которая нас больше всего интересует. Ночью ее конечно там не было, но если мы заглянем немного дальше, пройдем коридор, то увидим небольшую комнатку, в которой она и ютится. Всю ночь лежит с открытыми глазами, чтобы утром приступить к своим обязанностям. Как и все, только она находилась отдельно, чтобы могла среди ночи приготовить спагетти или яичницу нашему ненасытному Гузе. Это его была идея поселить ее поближе. Она в любом случае не была бы против.
Кто же она? Ее зовут Салфетка, и она действительно жена Кафтана, мама Тряпки (и других, сколько их там было…двенадцать или пятнадцать?). Только сейчас вряд ли помнит об этом, так как наравне со всеми подверглась внушению – музыке, созданной композитором Эзей. И она так бы и готовила, жгла руки и портила зрение, если бы не услышала однажды утром, какой-то крик, который повлиял как на саму Эзю, на Брыся, так и на нее. Этот крик – ребенка, самый звучный, к которому нельзя оставаться равнодушным, затронул ее сердце и, не смотря на то, что она была под колпаком этого внушения, смогла открыть глаза и понять, что все, что с ней происходит сейчас неестественно. Посмотрела вокруг, не узнала ничего, поняла, что звук, который идет по проводам в самые уши противный и вызывает дремоту, сняла наушники, ожила, поняла, что должна вернуться. Не зная куда двигаться, пошла, куда подсказывало сердце, и пошла действительно в нужном направлении. То есть кружила по замку, пока не нашла выход. Выход оказался под этим окном. Достаточно было бросить веревочную лестницу. Салфетка спустилась и оказалась на свободе.
Конечно, можно было выйти по-другому (найти дверь, например), но у дома были свои секреты. Этими секретами владела хозяйка, но сейчас та спала, и ей снился сон о большой ракете. Сон-размышление. На корпусе она хотела написать свое имя (имя создателя), чтобы ее знали – сперва на Земле, потом на Хоросе, потом на Дурине. Она будет лететь, ее музыка будет раздаваться из динамиков, и она под яростную мелодию направит все свои силы на борьбу…как жаль, что это только сон. Ракета напоминала сверток, в котором лежит…Она переворачивалась и ей было невдомек, что там, на улице происходит саботаж. Против нее, него и всего того, что они нагородили за недолгую совместную жизнь. И это все благодаря женщине, которая была всего-навсего мамой.
Если Салфетка очнулась, будучи в замке и прояснив, что нужно вести себя тихо – интуиция, материнское сердце тоже этому способствовали, то народ проснулся в темноте, совершенно ошарашенный.
Во-первых, она столкнулась с испуганными Брысем и Дерзким, которые испуганно метались по территории и не могли найти себе места. Котафей неоднократно видел Салфетку и не раз царапал ей передник и иногда ради смеха прыгал ей на плечо и подолгу расхаживал, давая возможность Эзе и Гузе сотрясаться от смеха. Дерзкий редко видел ее, так как большую часть времени проводил на улице, но, когда та оставляла после себя несколько солидных сдобных крошек, был доволен.
Брысю нужно было восстановиться и, увидев идущую служанку, он распушил хвост и бросился на нее (это должно немного реабилитировать его, покорная служанка была подходящим объектом), но не успел он подбежать, как получил от нее хороший, но совершенно неожиданный пинок, и полетел в неизвестном направлении, успев сказать «ничего не понимаю». Дерзкий все видел, поджал хвост и решил не связываться с ней. Можно было конечно напугать его, схватить, скрутить и отвезти хозяйке. Тогда возможна награда, а может быть и чего больше. Буду жить в доме вместо кошафея и радоваться жизни, – так он мог думать раньше, вчера, час назад, но то, что его напугал его собрат, в десять раз крупнее, так понизило его самооценку, что он решил пропустить эту возможность погеройствовать. Тем более, зачем связываться еще с одной женщиной (хозяйка его не очень жаловала). Ему так не везло с ними. Тем более ночь и приятно, что его недруг наказан. Но только он хотел свернуть под проволочный куст, откуда недавно вылез, как появилась Салфетка, заметившая его. Она помнила все, что с ней происходило, пусть и подсознательно, поэтому кошафей получил по заслугам, а таракан ей нужен был для другого.
– Говори, где он? – взволнованно спрашивала женщина, схватив его. Дерзкий недоумевал. Он понятия не имел, что хочет от него безумная женщина. Но она трясла его лапы и совсем немного, и она оторвет их и сделает калекой. Поэтому он вертел головой, не зная, что предпринять. Столько времени спать, понимать подсознательно, что происходит и, наконец, очнуться, когда ни зги не видно, совершенно одной, и никто не может сказать, где ее дети. Но что-то ей подсказывало, что тот большой ангар таит в себе больше загадок, чем кажется на первый взгляд. Дерзкий машинально дернул лапой и указал в сторону ангара, совершенно не думая, что показывает правильно. Ему хотелось спастись, а для этого нужно было показать куда-нибудь. Что он и сделал и был отпущен. Лапы были целы. Он спрятался под проволочный куст и видел, как Салфетка шла к ангару, немного спотыкаясь, так как привыкла ходить спокойно, работая на кухне.
Тем временем, там, внутри этой огромной спальни, раздался первый крик «полундра» и грохот, означающий, что кто-то свалился с верхней полки. Как по команде попадали с полок все те, кто был на второй и третьей. Все это сопровождалось криками, в которых было все – возмущение, страх, боль и непонимание. К тому же было темно, и вся эта картина напоминала сон, кошмарный сон.
– Я не вижу, – раздался писк. И так, и так…– он видимо тер глаза и делал все возможное для того, чтобы это исправить. Не вижу…ха-ха-хачу видеть, – закапризничал писклявый.
– Успокойтесь, не только вы не можете видеть, – ответил грубый голос.
– Так у меня все нормально со зрением? – заверещал писклявый еще тоньше и еще более назойливее. К нему присоединились еще двое с похожим голосом. Молчание сыграло с ними злую шутку, сравняя голоса. – И у меня нормально? Я, например, вижу все вокруг в черных пятнах.
– Не знаю, но я вижу точки на стене, – проснулся из дальнего конца, охая, видно «хорошо» упавший.
– Вы их точно видите или они вам кажутся? – спросил писклявый и ему ответил бас, – Вы не знаете где мы?
Они проснулись и это главное. Вопросов было много, но ответить на них вот сразу было нелегко. Правильно, во-первых, нужно выяснить, где они находятся. Если они более и менее помнили, кто они и как их зовут. С этим в основном проблем не было.
– Нужно спросить у мэра, – прозвучал бас.
– Правильно, – заголосили многие и стали проталкиваться куда-то. Извините, простите, да куда же вы? К мэру. Так он может быть и… Господин мэр, мистер Руканога, вы нас слышите? – одни хотели пойти к его дому, там, около ратуши, достать его из рабочего кабинета или теплой постельки. Главное, чтобы он мог все объяснить им. И то, что он может быть здесь, вызывало большие сомнения.
– К чему ему тут быть? – спрашивал один. – Здесь неуютно. Наверняка он там, где много света и тепла, – и другие присоединились (вот что значит массовое сознание), – Это так на него похоже. Он так часто нас оставлял в беде, – и все стали вспоминать все его прегрешения, так что господин Руканога, не выходите из тени, безопаснее – свои же загрызут, – Я многое не помню, но почему-то вспомнил, как он пустил все на самотек. Одни живут здесь, другие – там. Разделил всех на хороших и нехороших. Да, да, я помню, как пришел на какой-то сеанс. Да, нас пригласили. Звучала музыка, и было так хорошо, а что было потом. Не помню…нужно найти этого Рукуногу и оторвать ему как руки, так и ноги.
Мэра не жаловали, но, в сущности, он не был виноват. Да, вовремя не заметил, не устранил, так как сам был подвержен гипнозу. Но Эзя было умной, поэтому мэра подвергла первого этому внушению, чтобы народ потерял ориентиры. Потом «булочные», «молочные», все питейные заведения, развлекательные и только после женщин и детей. Сейчас все находятся в каком-то бомбоубежище, а там что…неизвестно. Война? Мир? Нет ничего.
– Я здесь, – неожиданно раздался знакомый голос. Все замерли, потому что инстинкт молчания сработал (когда говорит главный, нужно слушать). – Хочу уверить вас в том, что меньше вашего знаю. Но судя по тому, как мне тяжело разговаривать, промолчал я довольно долго.
Возникла пауза. Народ тяжело задышал. Все ждали, что мэр не закончил, что он сейчас скажет что-то такое, отчего у всех возникнет ощущение, что они не одни и у них есть человек, на кого можно положиться.
– Вам ничего не известно? – заслышался писклявый голосок.
– Нет, – ответил мистер Руканога.
– Совсем? – послышался еще один голосок, напоминающий то ли Морковку, то ли Бабуяна. Было темно, и народ смешался, стал одним целостным организмом, который сейчас должен держаться вместе, хотя бы до выяснения обстоятельств.
Если мэр ничего не знает, тогда действительно дело плохо. Но народ очнулся и разве не это главное? Они в сознании, и могут думать. Не надо торопиться, постепенно, общими усилиями найдется выход. Так они и поступили – стали искать выход. А зачем его искать? Пробоина от Усана ждала новых лазутчиков.
– Вперед, – крикнул кто-то. – Я вижу наше спасение.
Все перестали нападать на мэра, так как понимали, что даже если он и не знает, то не значит, что все кончено и нужно попробовать самим.
Только они выбрались, как это спасение им оказалось сомнительным. Они стояли растерянно в незнакомой местности, не зная в какую сторону направиться. Да и увидев, наконец, друг друга, нельзя было не оценить их разительные перемены. Никто из них за это время не ходил к цирюльнику, не чистил зубы и не мылся. Поэтому их внешность была не та, что прежде.
– Как вы изменились, дядюша Лохмик. – И вы не блещете красотой, уважаемый Морковка. – А вы посмотрите на Лопату, он бесподобен, особенно его борода. – А что вы скажите о Космике. Неповторим. Не пора ли Дольке в парикмахерскую. – И не ему только. – А не послать ли вас в баню. – Тогда всех сразу.
Народ стоял на площади, про которую никто ничего не знал Он и не подозревал, что на том месте, где они сейчас стояли бил фонтан, стояли скамейки, продавали леденцы на палочке, гуляли все. Это место было лучшим на планете. Сюда приезжали все – чтобы отдохнуть, встретиться с друзьями, назначали свидание и чувствовали себя счастливыми. А теперь все стало по-другому – мир изменился, как и они сами.
– Красавцы, ничего не скажешь, – сказала Ленивка, меньше всех любившая мыться, стричься и гладить одежду, поэтому увидеть других неухоженными было для него шоком. Было и смешно и обидно, что он теперь как все. – Зато ты совсем не изменился.
Так бы они точно поругались или еще что-то в этом роде. Хорошо, что появился Усан. Они только что разобрались с Гузей и шли довольные, на спине сидели наши друзья, которые завидев столпотворение, оживились. Их народ был такой, как и всегда. Ни были вместе, говорили о чем-то своем и сейчас они их так обнимут, как никогда. Так долго они ждали этого момента. Фартучек начал плакать, а Тряпка тоже замер, так как не верил, что это может когда-нибудь наступить и дождался. Люди, собравшиеся на площади, увидели, что на них движется огромный таракан (старика и парня они не могли видеть – было темно, да и таракан был слишком большой, его усы перекрывали видимость), поэтому их реакция была понятной.
– Это кто? – крикнул Лохмик. Он хочет нас съесть. Мы не на своей планете. Мы на планете больших тараканов.
Началась паника. Все старались спрятаться от нависшей угрозы. И как Фартучек и Тряпка старались кричать, что все в порядке, народ не слышал, он настолько был перепуган, что все звуки, идущие от объекта, были неприятными.
– Они от меня в восторге, – говорил Усан. – Надо будет им историю рассказать. На ходу придумал, глядя на них, – теперь они стояли на площади и ждали, когда народ вылезет из укрытий и начнет беседовать. Усан ждал новых слушателей, а наши друзья – возвращения своего народа.
– Не подходи, – кричал мистер Руканога, который решил проявить себя. Сегодня на него посыпалось много шишек, нужно было напомнить, что он когда-то руководил планетой и был лучшим.
– Да что вы? – смеялся таракан, а вместе с ними и его друзья. Действительно, картина была смешной, народ в большом количестве боится милого Усана, который, кроме Брыся и Дерзкого никого не обидит.
– Мы не дадим вам напасть на нас, – ораторствовал мэр. – Вы эксплуатировали нас долгое время. Я еще не знаю, что вы сделали с нами, но нам удалось справиться. Мы оказались сильнее, и сейчас я не позволю нас есть.
– Есть? К вашему сведению я питаюсь исключительно вкусной и полезной пищей, – начал говорить он, но тут народ стал шушукаться, и нельзя было разобрать, о чем они говорят. – Зря они так. Нужно им рассказать историю, – смекнул таракан, – тогда они точно проникнутся ко мне симпатией. – Итак, на одной планете жило большое количество народа. Планета была маленькой, а народец все увеличивался с каждым днем и скоро они стояли вплотную друг к другу и не могли двинуться, – первый человек выглянул из-за горы. Это был Морковка. Усан улыбнулся – его метод действует. Он продолжал. – Тогда один из них сказал, давайте один человек сядет на плечи другому. Тогда и появится место, чтобы ходить. А если снова не будет хватать, то мы и третьего человека посадим на второго, и будет полный порядок. А если, – Усан не успел договорить, народ к тому времени вышел из укрытий и подходил к таракану, но не для того, чтобы его поприветствовать, как думалось, а чтобы…
– Вперед! – со всей мочи закричал Руканога и народ, все, без исключения, бросились на Усана и скрутили его.
– За что? – закричал таракан. – Я же…обидно даже. Если не понравилось, то так и скажите, – его скрутили проволокой, которая была кругом – в заборе, но в данном случае пригодился куст, под которым сидел Дерзкий. Увидев, что на него движется народ, он струхнул и прокопал тоннель за мгновение, в который и исчез.
Помог Фартучек и Тряпка.
– Что вы делаете, друзья? – спросил старик. Тряпка, собирающийся обнять всех и каждого не знал, как поступить. Его народ был здесь и друг, которого они связали тоже. Он онемел от растерянности. Хорошо, что Фартучек взял волю в кулак и собрался все расставить по своим местам. – Это же наш друг. Да, он больше нас, и не похож на таких, как мы, но он свой. Мы с ним прошли столько, что ему впору дать орден, только не было мэра, который этим всегда занимается.
– Почему мы должны тебе верить? – конечно, начал мэр. Он не мог допустить того, что был не прав. За нм шел народ и если кто-нибудь почувствует его слабость, отвернуться. Но и старик не хотел сдаваться. Если он будет побежден, то Усана ждет гибель, а это значит одно – он потеряет уважение к народу, который только что обрел.
– Потому что должны… – сказал Фартучек. Трудно объяснить народу, только что проснувшемуся, что большой таракан – это хорошо и что он рассказывает истории – тоже вполне нормальный факт. И, наверное, половина могла бы уже поверить, так как «монстр» (в их глазах) уже плакал, но мэр продолжал настраивать народ на то, с чего начал.
– Нас всех словно парализовали. Утром мы еще ходили, а к вечеру уже стали неживыми. Откуда я знаю, что это был не ты, – ну, это уже ни в какие ворота. Нельзя было говорить мэру, что он упрямый, как осел и туп, как пробка (хотя очень хотелось) и приходилось только отнекиваться.
– Да не я.
– Не он, – наконец, Тряпка обрел возможность говорить. – Дорогое, родные, вы подумайте… – и только народ стал думать, что действительно погорячился и надо бы послушать молодого, как Руканога продолжил свой натиск:
– Парень тоже мог быть сообщником.
– Вы рехнулись. Какой я сооб…как вы сказали? Друзья мои, я так давно вас не видел, среди вас есть мои братья…я пока не вижу, еще слишком темно, но я так хочу понять, что вновь обрел семью.
Семья была где-то рядом, но в этом бурлящем потоке обросших запачканных лиц нельзя было узнать некоторых. Возможно вон тот парень с длинными паклями и веснушками на щечках – его брат или тот, что ковыряется в носу, засунув в нос почти весь мизинец. Самое время найти, посмотреть друг на друга, а не выяснять, кто шпион, а кто нет. Давайте обниматься, друзья! Но никто не защищал его. Даже Фартучек понял, что народ не собирается идти на мировую. Народ, который они спасли…смешно и грустно. Мэр потоптался на месте, словно показывал свои хорошие качества – сдержанность и милосердие, откашлялся и произнес:
– В тюрьму. Посадить их на хлеб и воду. А самим разбрестись по домам. Хотя я понимаю, домов нет. Что же, нужно где-нибудь переночевать, а с утра организовать постройку дома. Два этажа, колонны, спальня. Ну, вы же помните мой дом? Я хочу, чтобы он выглядел в точности, как и прежде. Вы поселитесь в деревянных бараках, которые можно соорудить быстро. Вот видите, я обо всем позаботился, – при этом он потер руки и улыбнулся, переходя в смех. Ему вино понравилось вновь вернуться к своим обязанностям.
Народ замешкался. Им не нравилось то, что мэр снова хитрит (значит ему лучший дом, а им какие-то бараки), но за неимением ни у кого качеств руководителя, повесили головы и согласились. Медленно подошли к Фартучку и Тряпке Дровень, Супик и Чешуя. Их скрутили и только хотели повести, как нечто их остановило.
– Стоп, – раздался крик. Он возник со стороны Рукиноги. Но он не мог этого сказать. Незнакомый голос, да ведь сам же отдал приказ. Однако неожиданно снова, – Стоп, я сказал, и тут же другой голос, – Продолжайте, не останавливайтесь, – команда «ДСЧ» пожимала плечами и продолжила. Но только они сделали шаг как неожиданно снова, – А я говорю, хватит, – и через мгновение, – Не останавливайтесь, – снова, – Сто-о-оп!
Все застыли. Стало немного светать и лица стали видны еще более отчетливее. Особенно странно выглядел мэр. Он тоже слышал это крик и не понимал, откуда он. Он доносится из него или…он крутил головой, понимая, что его не хотят слушать, и кто-то даже смеется. Он раньше был не очень добросовестным работником, народ его не сильно любил, но главное, чтобы все вернулось, был дом с колонами и должность. Окружу себя людьми, которые будут за меня думать, – размышлял он, – а сам сиди и подписывай бумажки. Но никто не хочет его слушать. То, чего он так боялся, произошло. Что за крик, он не может исходить от меня, если конечно ничего нет в кармане…
– Ага, вот он, – закричал мэр и радостно продолжил, – Вот кто выдает себя за меня. Я держу его.
Было чему удивиться. Если сначала все были шокированы самым большим тараканом, то теперь настало время удивиться самому маленькому человечку. Всем хотелось увидеть его. Народ подходил все ближе и ближе – еще немного и начнется давка, которая приведет к неприятным последствиям. Но малыш, не раз останавливающий железную бурю, построивший дом и способный очистить территорию с футбольное поле за минимальное время, решил вмешаться снова.
– Все слушайте меня? – спросил он.
– Малыш, с тобой все в порядке? Ты сыт? – спрашивал Фартучек, которого уже никто не держал. Их окружили кольцом, так как не знали, что предпринять с ними.
– Да, я уже сыт тем, что зде-здесь происходит, – неожиданно сказал пришелец. – Вы что, на-народ? На ваше спасение ушло сто-столько сил, а вы, как де-де-ти, – он был еще очень слаб, но старался из последних сил.
– Это что за мелюзга? – спросил Руканога, держа того за белую ручку. – Еще один неприятель. У них тут целая команда. Двое из наших, двое из других планет. Только всех нарушителей, саботажников, тех, кто вздумал сопротивляться ждет суровое наказание – казнь. Вот этот малорослого в первую очередь.
Народ, который стал сомневаться, вновь обрел уверенность в лице мэра, схватили Гуллиэльфа, который успел произнести «стоп!»
– Не трогайте его, – вступился за него Фартучек. – Благодарите его, иначе бы вы всю жизнь горбатились на двух психов, для которых ваша жизнь ничего не стоит.
– Не трогайте его, – раздался еще один крик. Это была Салфетка. Она не стала ничего объяснять, она подошла к мэру и совершила такой удар, какой редко удастся мужчине. Вкладывая в кулак все свое негодование, она совершала перемирие между проснувшимся народом и спасателями, которых уже чуть не повесили и не сняли шкуру. Спасибо женщине – она сделала то, что хотели все. Только боялись. А она не испугалась. Она совершила революцию одна. Достаточно было одного удара. И это подействовало. Мэр кричал, угрожал казнью всех, кто будет за нее и грозил оставить на улице без дома, а ему даже никто и руки не подал. Он остался лежать в грязной луже, из которой подошел пить кошафей. А народ направился в другую сторону. Им не хотелось больше такого руководителя. Салфетка нашла своих детей и теперь успокоилась. Она стала более мягкой и уже не могла никого ударить.
Глава 25. Мне позвонил Костя и сказал, что продает свою машину
Мне позвонил Костя и сказал, что продает свою машину. Хорошая новость с самого утра нечего сказать. Как быстро пошел процесс восстановления. Спасибо мне что ли?! Он сказал это немного грустно – видимо не так просто отрывать частицу себя. Да что там – больно! Я сказал ему «браво, гроссмейстер!». Он засмеялся в ответ и прошептал, что у него уже есть три покупателя. Его голос был немного странным – как будто он выпил что ли? Для того, чтобы операция по удалению «частицы» прошла удачно, нужна анестезия. Вот он и принял внутрь, чтобы не было острой боли в самый ответственный момент. Я ему сказал, чтобы он меня держал в курсе своей «операции» – я был уже готов принести ему апельсины и куриный бульон после того, как он очнется.
Прошел час – я уже чистил зубы и одновременно рассматривал свои небритые щеки, на которых волосы стали расти неравномерно из-за того, что я брился нерегулярно и впопыхах, как в дверь позвонили. Точнее, я не слышал и только тарабанящий звук и, только после, лай Усана вернул меня к реальности. Телеграмма от мамы (когда в последний раз я отправлял и получал телеграммы – в детстве, в то советское время, когда телеграфировали все), в которой я узнаю, что она приезжает. Да не одна. На этот раз вместе с папой. Это меня еще больше поразило, так как в последний раз я видел их вместе довольно давно. То мама, то папа – всегда отдельно, как нормальная европейская семья. Мне, конечно, это не очень нравилось, но они сами так для себя решили – мама ведет хозяйство, а он – ей не мешает. Она может устроить праздник для всего дома и его не позвать, так как он в тот момент пойдет в музей, в который привезли картину из Эрмитажа. Это, я конечно, махнул…разве что к другу…посмотреть на его коллекцию корабельной флотилии. Они не мешали друг другу и научились это делать без обид друг на друга. А тут – вместе.
Естественно, я не стал ждать, пока они появятся на пороге и спустя час после ванной и ужина с бутылкой вина, развязавшей языки, скажут истинную причину. Я звоню тут же – на языке привкус мяты и я не вижу, что на губах и подбородке белый налет. Отвечает мама, у нее вырывает трубку папа. Ну, правильно, звоню-то я папе, на его номер. И пошло-поехало. Оказалось, что столовая с фрикадельками будет функционировать еще долго, и ему выдели деньги на ремонт, а на новый год там назначен корпоратив для местного роддома. Не знаю, столько событий и отец говорит столько, словно это нужно сказать, иначе я их не допущу к себе. Тоже, как и я, он пошел к своему другу и рассказал о том, как на него наехали. Шутка, конечно. Папа бесхитростный и не умеет врать. Наверняка все сказал как есть. Почему только я обязательно должен создать планету, чтобы занять денег? Такой уж я у них.
Они завели собаку и сдают одну комнату студенту по имени Марсель, будущему терапевту. Перемен много и они меня, конечно, интересуют, но важнее для меня – почему двоем? Да, нет, я рад конечно. Просто вы меня приучили к одному и мне уже трудно перестраиваться. Кажется, картина, когда вы двое в прихожей, за столом, на диване – фантастична. Папа говорил, что это его идея, но тут вырвала трубку мама и сказала, что хочет познакомиться с моей девушкой. Вот и все. А я-то думал, что они приедут ко мне, чтобы сообщить, что хотят переехать ко мне и контролировать меня во всем, хотя, по их мнению, этот контроль зовется помощью. Или же они приедут сообщить мне о том, что разводятся. Этого я всегда боюсь. Несколько эпизодов из детства, которые мучают меня по сей день. Я за стенкой – в своей комнате, уже засыпаю (только что закончил делать уроки и выпил кефира перед сном), но не могу уснуть, зная, что мама беспокоится. Отца нет. Я не знаю, что думает мама, но мне кажется, что все хорошо и отец просто столкнулся с нашим дворником Петром, который до полуночи не спит и ждет поздно возвращающихся, чтобы обсудить прошедший день. Мне хочется встать и подойти к маме, чтобы объяснить ей все – она поймет. Просто от волнения она не может так думать, как я. А как только я скажу, что папа разговаривает с дворником, она успокоится, и больше не будет грустить. И только я хочу идти – одеваю тапочки, оборачиваюсь одеялом, приоткрываю дверь…звонок. Папа пришел…я возвращаюсь в кровать в надежде, что сейчас все будет в порядке, ложусь, закрываю глаза, оборачиваюсь одеялом так, чтобы не осталось ни одной «форточки» и стараюсь считать до ста. Но тут я посыпаюсь от криков, раздающихся с кухни-комнаты-прихожей, оттуда…я не понимаю. Папа дома, зачем ругаться? Мне и невдомек, что папа выпил, что он пропил зарплату, что эти деньги так нужны нашей семье…для меня же главное, что они вместе. Но оказалось, что это лишь часть самого главного. Когда мне было девять, они перестали водить меня в кино. Раньше каждые выходные – утро, четырнадцать человек, считаешь всех, чтобы сеанс состоялся, кафе-мороженое и такое счастье вечером того дня – ужин с пирогами, чаем из банки и живым обсуждением увиденного. Я до сих пор не могу сразу ничего сказать про то, что только что увидел. Мне нужно время, переварить. Мне девять лет, три месяца и четыре дня и первый выходной, проведенный дома. Я подметал пол, ходил в магазин и пинал ледышку во дворе и что я мог обсудить за столом вечером – какую траекторию я вычертил своими зимними бутсами и сколько грамм мусора у меня скопилось за утреннюю уборку (один, два совка, больше?). Сперва я остро это воспринимал. Мне хотелось все вернуть на круги своя, и даже устраивал истерики, пока меня не отправили в кино с моей старшей сестрой, с которой было не так интересно (к тому времени ее сопровождали усатые мужчины, я был для нее помехой). Они почти не разговаривала со мной, все время смотрела по сторонам, и мне казалось, что уйди я от нее перед сеансом или после, она бы и не заметила. Но родители считали, что она удачно вписывается в мой досуг – старшая развлекает младшего, а сами вставили в свободную брешь – занятия по индивидуальной системе: папа – стал заниматься столовой, мама – кулинарией, отнюдь не столового ассортимента.
Итак, они приезжают, а у меня – голова кругом. Скоро ночное безумство под названием новый год, а в моей голове еще старый не может уложиться. Хочется все успеть в этом, но родиться моему малышу не удастся (затронем следующий), но с романом (я про текст) хотелось бы закончить под самый бой курантов. Мы чокаемся, а у меня уже рукопись готова и последней странице завершающая фраза – «они жили счастливо и умерли в один день, но в разны годы» и на душе такая радость от того, что мне удалось это сделать. У меня родился первый ребенок до, второй – после нового года. Встречу с ребенком, проведу – с ним же. Черт, руки даже дрожат, когда думаю об этом. Надеюсь, мои предки не поселятся у меня до самого лета, сказав, что в Москве легче зиму пережить, чем у них, в северной части России. Тогда точно придется ехать туда и дописывать роман в дороге, а то и в новый год со свечой и пером в руке. Тоже хорошо, только не все поймут, особенно моя Э.
Кстати у моей Эльф произошло небольшое событие. Рассказывая по порядку. Она показал свой живот с носом (точнее, меня) своему куратору в институте и он решил организовать ей выставку. Но так как выставляться с одной работой было бы несолидно, он попросил ее создать инсталляцию на свободную тему. Выставка должна была состояться весной. Как раз тогда, когда все должно было произойти…но так как ее участие, имеется ввиду тело, не обязательно, важнее – работы, которые будут заменять ее присутствие и говорить всем посетителям именно то, что она не сможет сказать вживую. «Все работы говорят за меня», – любимая фраза творцов. «Ну что вы спрашиваете, там и так все написано», – сказал как-то Чехов. И был прав.
Я был ужасно рад за нее, а она все больше волновалось, так как Артемка (мы остановились на этом имени – оно было безобидное, как для нее, так и для меня) пинался и торопил ее, врачей, землю, чтобы та крутилась быстрее, приближая день, когда он сможет вырваться на волю. А тут – предстоящая выставка. Нашел, время… – такое обращение к народу, который заметил талантливого скульптора. Но народ тоньше и обидчивее самих художников, поэтому вызывать его на дуэль, переговоры о переносе, да еще фыркать при этом не нужно. Согласиться, сделать выставку, родить и сделать всех счастливыми. Только для этого нужно много сил, но это всего лишь в несколько раз больше витаминов, фруктов, положительных эмоций (внимания, в том числе).
– Справимся, – говорю я и начинаю успокаивать ее. Для этого я представляю ее одной из оставшихся в живых женщин, которая творит, и сейчас нет никого, кроме него, чтобы восхищаться ее работами. Вокруг – тишина. Но работ столько, что хватило бы на большой музей, но нет ни выставочных залов, ни посетителей, есть только работы и двое, один их которых должен заменить всех посетителей разом. Заменяю, говорю:
– Твои работы – уникальны. Если посмотреть на посредственных заштампованных мастеров, а таких большинство, то они завидуют таким, как ты. Но даже если они попытаются повторить, им никогда не найти свой собственный стиль, что тебе удалось без особого труда. Ты делаешь то, что чувствуешь. В этом мы с тобой похожи. Беременность тебя украшает не только внешне, но и внутренне, – она понимала, что я немного преувеличил, но меня несло, и мне так было хорошо от того, что эти слова произношу я, человек, вдохновивший ее на работу, которую и заметили, от которой стали рождаться мысли о выставке. – Нужно сделать еще несколько работ. И ты их обязательно сделаешь. Без вреда организму. Ко мне приезжают родители. Они – как и все родители состоят из положительно- и отрицательно- заряженных ионов. Но то, что мне было непонятно раньше, стало ясно сейчас. Они вместе потому, что не мешают друг другу. Она делает торты, он – сидит в кино. Она – занимается йогой, он – выбивает ковер. Я – пишу роман, ты – делаешь новый живот.
Она ничего не ответила, стала нервно кусать губы, словно мои слова нужно было всосать в губы, но для этого нужно было проделать дырочки в них.
– Сходим в театр, – предложил я. – Наберем материал для твоей выставки, – надо же было как-то сменить тему.
И мы пошли в театр. На «Даму с собачкой Гинкаса. Мне понравилось, а она часто искала. Я бегал за водой в буфет и нервировал сидящих и актеров в трениках. Действие одно, но много кричащих сцен, от которых не только у нее, но и у меня возникали перепады. В гардеробе моя Эльф встретилась со своим бывшим. Они был одного поля – он лепил спины людей и в этом значительно преуспел. Они стали вспоминать прошлое, точнее больше вспоминал он, но и она не оказывалась, что они провели пару дней в Петергофе на территории фонтанов, а зимой отогревались отваром из сушенных грибов у лесника Володи. Ее глаза стали другими – налились незнакомым соком, губы немного подрагивали, словно в его словах было что-то мифическое. Но это были простые слова, просто между людьми была связь и она осталась, пусть в самых мизерных дозах. Но она чувствовалась.
– Ты чего? – спросила она меня по дороге домой.
– Все в порядке, – ответил я, опустив голову и подняв воротник пальто (по-гоголевски).
– Ревнуешь? – спросила она и уже стала смеяться, играя с губами, превращая их то в трубочку, то в грушу.
– Да нет. Все нормально.
– Я же вижу, что ревнуешь. Вот только незачем. Он был вчера. А вчерашний день никто не помнит. Никто.
– Ага, – сказал я и подумал – «вы же помните». Но не стал ничего говорить. Я только что понял, что ведь она когда-то была не со мной и сейчас только перепутье, возможно, перед другим, с которым то же самое, что и со мной – улыбки, люблю и театры, в которых одно и то же. От этой мысли мне стало еще холоднее и я поднял воротник так, что он смотрелся так, словно я прятал лицо до самого носа, пряча рот и подбородок – по-моему, самые уязвимые места.
Глава 25.1 Утро наступило неожиданно…народ шел за Фартучком
Утро наступило неожиданно. Народ, чувствуя свободу, шел за Фартучком, который, как император восседал на троне с ногами (Усане) и направлял всех в сторону замка. Перед этим они успели допросить Гузю, и чуть не убили его (была веская причина), но тот ничего толком не мог сказать.
– А ну отвечай, – требовал от него народ. За что ты нас? Сколько тебе заплатили? Где твоя сообщница? – народ бы так и жужжал долгое время, так как Гузя не мог говорить – он от испуга прикусил язык или даже откусил. Он мог мычать и говорить нечленораздельно.
– Я не наю, – отвечал Гузя, приведя народ в негодование. Они набросились на него и если бы не его обморок, он бы погиб. В обмороке было спокойно – его никто не трогал, вокруг кричали «ах ты…», но он был в затмении. Ему снился сон, тот самый, который ему снился много раз и часто заканчивался ничем. Как он бежит по полю, увидев свою Эзю, рвет на ходу цветы, и когда подбегает к ней, останавливается. В ее руках был маленький, крошечный, совсем беззащитный…он кричит и не может успокоиться, и он принес цветы, только это не совсем то. Цветы не могут успокоить. Он хочет взять кроху на руки, но Он не дает ему. У нее на глазах слезы и она вцепилось мертвой хваткой в хрупкое тельце и он отпускает.
– Эзя, – бредил он, – я… – Народ столпился над ним. Всем хотелось увидеть главного преступника, которого нельзя было просто посадить в тюрьму или убить, он должен быть подвержен более суровому наказанию. Тут нужно было проявить изощренную фантазию. Увидев, что он скорее напоминает дурачка, а не страшного злодея, хотелось простого – плюнуть, дать под зад и больше никогда его не видеть, то есть – сослать, посадить, все, что можно сделать с провинившимся дитем. А он продолжал бесконечно говорить, – Эзя, ты почему за мной не пришла.
– Он говорит Эзя, – воскликнул Бабуян. – Где же она эта Эзя? Я думаю, что найдя эту самую Э, мы отыщем ключ к той загадке, которая таится здесь, – все это было сказано философски, но ответ в лице Фартучка прозвучал значительно проще:
– В замке, вот который перед вами, в той самой комнате, откуда она идет на контакт с Землей
– А она здесь причем? – спросил Космик. Старик Лохмик присоединился, – да, при чем тут Земля?
Очередное недоумение на лицах наших друзей.
– Вы ничего не помните?
Пришлось рассказать, иначе они бы не смогли вместе пойти незнамо куда и зачем. Но когда в замке сидит преступник, нужно его наказать.
– Ах вот оно что, – задумчиво произнес Космик, потом Морковка и в порядке очереди – Лопата, Горка, Полынь, Ленивка, Капа и все все…заголосили, – ах вот оно что. А мы-то думали…
Многое можно передумать, увидев такую картину – планету нельзя было знать. Народ уже пережил когда-то стресс после железного послания с неба, и не ожидал, что картина может измениться и стать еще худше. Если узнать, что думал каждый, то мы столкнемся с ворохом интересного. Например, Капа думал, что планету захватила банда пекарей, они учуяли аромат пекущегося хлеба и захотели завладеть этой большой чудо-печью, производящей вкуснейшие булочки с маком и корицей. Бабуян решил, что планета сама решила избавиться от населяющих ее существ, чтобы легче вздохнуть от их бесконечных проделок. Старик Лохмик верил, что планету захватила женщина, которая могла говорить с животными, насекомыми и была той богиней, которая хочет создать планету исключительно населенную животным миром. Правда, количество железа и ракеты мешали так думать. Ленивка предполагала, что захват был произведен двумя ленивцами. Им нечего было делать и они от скуки решили захватить планету. Нашли развлечение. У каждого и жителей были свои предположение – верные, неверные, но знали все – они на пути к разоблачению главного злодея.
Они ворвались в замок – по веревочной лесенке через окно, врывались в комнаты, пытаясь найти второго из шайки. Народу было много, все, конечно, пытались идти на цыпочках и шептаться, но когда это делает большая толпа, получается все равно громко. Все суетились, оглядываясь, подозревая друг друга, боясь, что она может смешаться с толпой, но знали, что спрятаться от них она не могла.
– Запомните друг друга, – предложил Фартучек. – возьмитесь за руки и если кто-нибудь из вас заметит незнакомца, смело хватайте, – и все послушали его. Народ сцепился и змейкой стал передвигаться по замку, не давая возможности появиться ни одному новому звену.
Таким образом, они добрались до одной из последних комнат в замке, располагающейся на самом верхнем этаже. Там ее и обнаружили. Она сидела около пустой люльки и качала ее. Сразу было ясно, что та сошла с ума. Или притворялась, но ее глаза выражали потрясение. Наверняка, она наблюдала, как большое количество народа, ее народа идут свергать своего «царя» и не выдержала.
Народ, в предвкушении застать врага, отражающим удар, был настороже (отворяли дверь и отбегали) и не ожидал увидеть то, что увидел. Женщина качала люльку. Недавно строила ракеты и записывала кошмарную музыку, сейчас – люлька. Что-то не так. Не кажется? Но народ узнал ее. Он помнил, как молоденькая девушка родила ребенка, а тот родившись очень слабым, не прожил и дня. Потом еще одного. И второго тоже постигла такая участь. И с работой у нее не больно ладилось. Она писала музыку, но мэр запретил ее к прослушиванию, так как она была слишком агрессивной и нервировала прежде всего его самого. И тогда она озлобилась и убежала. Муж ушел искать ее, когда она не вернулась на третий день и тоже пропал. Никто не думал, что ее злость может иметь такие масштабы.
К тому времени наступило утро, и народ смог увидеть все остальное, что было скрыто под покровом ночи, в том числе и ракеты, которые не сумели раскупить к тому времени. Первое, что хотелось сделать с ними, так это разрушить, уничтожить источник зла, подвергнуть прессу. Но Фартучек их остановил (во-первых, пресса не было, во-вторых…все в его речи):
– Не спешите. Слишком рано. Сейчас все сломаем, а потом жалеть будем. Разве нельзя использовать все, что есть в мирных целях. На ракете можно летать в гости на другие планеты, вести дела. Естественно, мы поменяем краску этим ракетам и напишем на них более приятные надписи, и они у нас заработают и исправятся. Мы должны построить новый мир, в чем-то прежний, не уступающий тому, в котором мы жили, а в чем-то даже лучше. Давно хотел это сказать.
И все согласились. К тому же старик, сидевший на Усане, выглядел солиднее, чем Руканога в луже. Вот кому быть мэром. И с этим тоже согласились. И вроде все на своих местах. Замок не таит в себе никаких ловушек, кроме того, что он большой и занимает место. Решили из него сделать маяк, а ангар переоборудовать под кирпичный завод. Если кто-то и хотел работать на заводе, то некоторые мечтали вернуться к былому.
– А что же я буду печь? – воскликнул Капа.
– Булочки, пирожки, баранки с маком, – говорил Фартучек, принимая во внимание интересы народа.
– Н у меня нет ни печки, ничего… – капризничал тот.
– Будет. Все будет.
Действительно, предстояло многое, но Фартучек знал, что справится. Тряпка ему помогал, разговаривая с каждым. Всем нужна была некая форма реабилитации после пережившего стресса и наши друзья помогали. Тем более был Усан, который не мог оставить народ в беде. Тут помогла небольшая история. Его слушали, как большого писателя. Таракан отряхнул усы и начал рассказывать:
– Когда-то не было тараканов и понятное дело, что не всегда были люди. Но они возникли и как-то раз встретились человек и таракан и стали спорить, кто из них появился первым. Человек утверждал, что он – он может все, а таракан – гнет свое, что тараканы. Так и не выяснили, разошлись. Но все равно живут вместе. В одном доме, но в разных местах. Человек – там, где светло, таракан прячется в темноте.
Народ постепенно приходил в себя. Осматривался, искал провиант и устроил большое чаепитие на улице, соорудив стол из холодильника. Но некоторым было не до еды. Поручив Салфетке накормить малыша (она уж точно справиться), Фартучек отправился в замок. Оставалось связаться с Землей. Новый мэр решил сделать это. Перед этим он поручил посадить злодеев в подвал и дать возможность подумать. Он думал, что к вечеру утроит переговоры с ними. Ему хотелось понять их и только потом принимать решение о наказании.
Он вошел в радиорубку. На стенах висели разные листочки со схемами, проектами. Календарь с обведенными кружком датами говорил о том, что их судьба была в этой комнатке. Большой пульт управления, как в самолете. Стоило только включить, нажать кнопку и…
– Планета Эльф на проводе, – сказал он в микрофон. – Вы меня слышите? Планета Эльф… – сперва был только шум, и он подумал было, что Эзя в последний момент сломала прибор, послав на землю сообщение о большой атаке. Может быть, нехорошо так думать, но сейчас она была женщиной-преступником, которая должна быть наказана по всей строгости и он должен быть, прежде всего, хорошим мэром. Наконец, раздался щелчок, и сонный голос из динамика прошипел:
– Да, кто это?
Фартучку стало так радостно, что его слышат, и он стал спрашивать, первое, что пришло в голову:
– Спите? – в микрофоне прошипели «угу» и старик продолжил. – Что снилось?
– Вы звоните, чтобы спросить меня, что мне снится? – спросил раздраженно голос.
– Нет, что вы, – опомнился Фартучек, взяв себя в руки. У меня секретное сообщение для вас, – продолжил он более решительно и серьезно.
– Что-то не похоже, – продолжал сомневаться голос, предполагая о межпланетных космических телефонных хулиганах. Но следующие слова были сказаны так твердо и с такой силой, что в микрофоне точно проснулись и стали записывать посланную сводку:
– Говорит планета Эльф. Ее мэр. Меня зовут Фартучек. Нам больше не нужно железа. Мы хотим заключить с вами договор – вы не сбрасываете ничего, а мы приглашаем вас к себе в гости.
В динамике послышался шум. Долго думают или принимают. Были некие сомнения. Ракету уже не построят, поэтому земляне могли отказаться. Им нечего бояться. Однако он услышал положительный ответ.
– Хорошо, – прошипел уже не сонный голос.
– Ну, слава богу, – ответил он. – До свидания. Ждем в гости, – завершил он свое вещание. Он так устал, что немного решил прикорнуть. Ничего, его никто не побеспокоит. И мы тоже дадим ему возможность попасть, закончив главу.
Неужели все в порядке, только мучает вопрос? На этом можно закрыть книгу и попрощаться, но не хочется. У них только жизнь начинается. Давайте дадим им шанс проявить себя. Я думаю, вы не будете против.
Глава 26. Мама тоже будет ходить. Об этом мне сказала моя Э.
Мама тоже будет ходить. Об этом мне сказала моя Эльф.
– Э… – произнес я. Тому было объяснение, и моя благоверная передала в точности слова моей будущей тещи:
– У меня есть теория – театр воспитывает. Он воспитает тебя.
Оказывается, это она решила. А я-то думал, что здесь замешаны только наша пара, но выходит без рецензента не обошлось. Роза Марковна считала меня невоспитанным. Хоть и говорила это не прямо (тоже привилегия воспитанных), на примерах, то и дело, подсовывая телепрограмму с обведенными кружком передачами, которые, по ее мнению, я должен обязательно посмотреть.
– А мне это нужно для спокойствия, – говорит она, любуется моей реакцией, а потом добавляет уже, когда надо выходить и моя голова пухнет от предвкушения дороги, припорошенной ее нравоучениями, – Я, пожалуй, не пойду.
От этого голова еще сильнее раскалывается, и мы поспешно уходим, пока Роза Марковна не передумала.
Местечко располагается на Новокузнецкой, три минуты от метро. Идем естественно пятнадцать. Клуб «Арлетт». Первый этаж, коридор с длинной ковровой дорожкой, телесного цвета дверь ведет в комнату теплую и уютную. Это почти детская – воздушные шары и игрушки от гигантских медведей до машинок из плюша. Руководитель – женщина с румянцем на щеках, таким ровным и художественным, как будто нарисован красками. Звучит музыка – легкая и непринужденная. Кажется, что она повсюду. Встроенные динамики прячутся то ли в медведе, в его животике, то ли в голове у гориллы, а может быть, за синей шторкой. Она берет пульт и делает музыку тише и начинает говорить, пока все рассаживаются по своим местам:
– Вы должны понять, что театр не учит, он дает свободу действий. Вы пришли сюда, чтобы получить эту свободу. Ее нужно подойти и взять. У меня, у меня…смелее.
Никто не осмелился, так как все только пришли, удобно присели так, чтобы было удобно им двоим (и ребенку тоже), а тут нужно встать и что-то взять – такое непонятно и эфемерное. Руководитель – женщина лет пятидесяти, с животом, который служил неким культом беременной женщины, как в старые времена, с румянцем (про это я упоминал) смотрела на нас, как на маленьких, необразованных, которым нужно еще многому учиться. Или не нас, а прежде всего, на наших неродившихся детей. Тогда все более понятно, а то мы – взрослые тетьки и дядьки пришли на урок.
– Когда женщина говорит мужчине о том, что она ждет ребенка, – продолжала руководитель, всматриваясь в нас, как в микроб на стеклышке, – то видит – первое, недоумение, второе радость. Как сделать так, чтобы первое, что испытывал мужчина – была радость. Сказать ему об этом…
Среди нас были и такие. Потом была информация о том, что мужчина – это подпорка, костыль. Все посмотрели на меня, так как костыль был один, а «хромых» – значительно больше. С метафорами у нее были явные проблемы, но она писала эту книгу и руководила своими героями в ней. Мне же оставалось набраться терпения и дождаться, когда я доберусь до дома. Потом мы слушали медиативную музыку – я чуть не уснул. Напрасно я боялся – спали все. Так закончился первый этап, вводный.
Второй этап мы начали с малого – знакомства. Все должны были высказаться, и для этого не нужно было вставать с места и брать что-то из рук Галарины (так звали руководительницу).
– Меня зовут Венера, – начала девушка, полная, но миниатюрная (растущая вширь). – Третий месяц и мне кажется, что мой ребенок полиглот. С первого месяца мы изучаем языки. Я выбрала французский и китайский. Из соображения, что последний очень хорошо развивает чувство юмора. Попробуйте сказать «Во бу *** юн куайцзы». Я не ругаюсь, эта фраза значит лишь то, что «Я не умею есть палочками». Попробуйте, ну, не стесняйтесь.
– Во…бу..ху… – начал народ, Венера захлопала и попросила повторить. Народ послушался. Но Галарина, понимая, что ее тренинг перерастает в урок китайского языка, попыталась вмешаться:
– Не обязательно это делать, – спокойно сказала она, улыбаясь.
– Ся чжань ши наэр? – продолжала девушка, вызвав на лице Галарины несколько эмоций от «может, хватит?» до «интересно, что бы это значило». – Нин кэсоу, во кэнэн тинцолэ ма?
– Спасибо, пожалуйста… – заметно кисло улыбнулась Галарина, и попросила следующего. Венера не сразу села, она продолжала расспрашивать своих соседок, но те пришли научиться другому, поэтому скоро тоже потеряли интерес. Тем более высказывалась другая – женщина в черных очках.
– Я – Ядвига, – начала она. – Две недели. Но это ничего не значит, я уже многое чувствую, – при этом она замерла, стараясь найти отклик в глазах. Мне, кажется, она точно нашла в моих, и только поэтому продолжила, – Мне кажется, что он у меня особенный. Как говорят – особая связь. Я даже начала носить очки, чтобы никто не сглазил. Он меня попросил, – снова поиск отклика и спасибо мне, – И еще просит, чтобы вы все сказали ему «привет». Вам же не трудно?
– При-вет, – согласился народ. Все были податливы и, кажется, согласились повторить все, что угодно, только бы угодить малышу.
– Тихо-тихо малыш, – прошептала женщина, – он машет ручкой, забыв, что он еще в животике. Я за тебя помашу, – и Ядвига стала махать рукой, очень быстро – так, как делают дети.
– Две недели и машет ручкой – нонсенс, – думал я, – но если она хочет, то он у нее там и брейк может танцевать к концу месяца, а на второй – заучит сонеты Шекспира и будет цитировать по ночам.
– Я – Полина, – высказалась девушка, без очереди, очень тяжело, постоянно вздыхая, – семь месяцев. Вы не обращайте внимания на то, что я так… ды-ды-дышу – так я делаю дыхательную гимнастику.
Нас было пятнадцать человек. Еще была Лера – с тройней, предпочитающая говорить шепотом и поэтому носившая кофту из замши, чтобы ее дети могли спокойно спать, не воспринимая информацию, от которой у них может испортится аппетит или вызвать негатив в виде постукиваний и их трое – не подрались бы. Даша – симпатичная блондинка, двухметрового роста, пятый месяц, мечтающая о звездной карьере своего малыша. Оказывается, этот живот уже был на нескольких обложках и даже в ток-шоу, у него брали интервью, используя специальные микрофоны. Ответы поступали в виде шумов, которые расшифровывали специалисты. Сантана – четвертый месяц, мулатка, плохо знающая язык, но мечтающая найти друзей среди беременных. Про своего малыша она говорила одно – «он у меня похож папа». Катерина – шестой месяц, наверное, самая шумная и суетливая. Она говорила, что стала такой, как только он «появился во мне». Настала очередь моей Эльф.
– Я – Тоня, – она так давно не произносила свое имя, но здесь чего скрывать, – пятый месяц. Даже не знаю, чем похвастаться. Мы растем, и я стараюсь, чтобы у него все было, – прозвучало не так, как хотело окружение, ждавшее невероятной истории о том, как еще одна женщина чувствует себя, будучи беременной. У нас все просто, без патологий. Потом высказалась Галарина, сказавшая про себя пару слов – у нее трое детей и они стали теми, про кого она рассказывала им, когда была на сносях. Старшему – про Станиславского, он – актер, младшему – про Фрейда, он – философ, преподаватель в университете, а средний – инженер, так как истории были о Кулибине.
Все было странно, хорошо, просто, и это место так напоминало нашу прежнюю с Эльф жизнь – такую насыщенную, непредсказуемую, в ней было столько красок, судеб, от чего на лице была такая маска заинтересованности, не сходившая с самого прихода сюда.
Я был единственным мужчиной среди этой малины. И, наверное, самым высоким, кроме Даши, которая, кажется, была со мной примерно одного роста, только когда она передвигалась, казалось, занимала больше места, чем я – у нее был живот и размашистая походка, я же – двигался, как трость.
– Театр – это мир, в котором бывает каждый, – сказочным голосом говорила руководительница. – Один бывает там только потому, что хочет заглянуть в другую жизнь, возможно, что-то взять из нее или наоборот, оберечь себя от поступков, которые и суть конфликта на сцене. Некоторые идут в театр, чтобы развлечься. И первые, и вторые отдыхают там. Они идут не на работу, как актеры. Они ищут здесь подушку, диван и коктейль. Приятную музыку, людей, красивые костюмы. Интересные случаи, фразы, неожиданные повороты событий. Если это соблюдается, то театр несет в себе функцию отдыха, если же нет, то – это бессмысленная трата времени и хочется уйти уже после первого акта. Мы с вами научимся отдыхать интересно. Для этого нам не нужна подушка, понадобиться только ваше время.
– Мы не опоздали? – ворвались в зал двое, в спортивных костюмах и оба в вязаных шапочках. «Забавная пара» – подумал я. Меня это успокоило. Мы не одни. Я про мужчин, конечно. Они сели и их в виде исключения представили. Точнее они сделали это сами:
– Зоя, четыре месяца и два дня. Но кажется, что только что я стала…–…мы стали, – перебил ее молодой человек. – …да, мы. Даже немного страшно… – …мне очень страшно, – врывается парень, – но она у меня смелая, – и завершает девушка, – я смелая, пока он рядом.
Пробежались мы галопом по всему курсу. Главное, к чему шла Галарина – то, что мы для ребенка – актеры, а он зритель. Это первый этап. Во втором этапе позволяешь малышу проявлять себя – двигаться, что-то говорить и даже выполнять сложные движения, вплоть до сложных миниатюрок. И это все до рождения естественно. Третий этап – выступление вместе. – Вы должны так чувствовать ребенка, – говорила руководитель, – что ваш номер прошел без заминки и ожиданий. Он должен вас слышать, понимать, когда ему нужно солировать и подавать нужную реплику. Только тогда вы будете гармонировать с ним.
Некоторые выходили и показывали способности – например, Катерина, нервная, все время грызшая ногти, понимающая, что это нехорошо, выбравшая этот курс в какой-то степени поэтому тоже, стала демонстрировать то, что малыш ее слышит. Выходила, говорила, что сможет настроиться на то, чтобы он совершил толчок. Стояла долго с закрытыми глазами, потом всплеснула руками и стала всех подзывать, без слов, чтобы не сбить. Все столпились около ее живота, чтобы услышать, как у нее…урчит желудок.
– Это у него, у него, – уверяла она, и никто не стал спорить. Конечно, у него. Конечно.
Неожиданно я решил показать нашу «гармонию» – мы вышли, я прислонился к животику Эльф и стал его гладить. Я знал, что через какое-то время малыш будет реагировать на это, но сейчас он словно не хотел это делать на потребу публики.
– Извините, – сказал я и потом уже, когда мы вернулись на свое место, сказал Эльф, – он сегодня не в духе.
Зато моя половина была в порядке, но немного устала. Когда мы вышли на улицу, она сказала:
– Мне кажется, что он уже выступает.
– А как же первый этап? – изумился я.
– Он на него забил.
Глава 26.1 Планета вернулась на свою ось и постепенно стала раскручиваться
Планета вернулась на свою ось и постепенно стала раскручиваться. Не нужно было торопиться, так как не было на то существенной причины, да и небо стало проясняться, наверное, только за последнее время. Или нет? Но что ни делает сила внушения. С Землей поговорили? Поговорили. Договорились. Кажется, да. И небо чище, и спокойнее оттого, что минус один враг и плюс один друг. Все торопились только потому, что хотелось занять место в своем доме. Пока его не было, все жили в замке, в комнатах, которых было достаточно. Спасибо, запасам, которые спасали некоторое время. Но замком сыт не будешь. Когда-нибудь закончатся продукты и что делать? Не все время довольствоваться этим общежитием, где постоянно сталкиваешься друг с другом, какие бы коридоры для этого не выберешь. Народу-то много. Комнаты были не для каждого отдельно. Все жили по несколько человек и терпели разговоры, привычки и неприятные запахи.
Фартучек взялся за это дело. Во-первых, ему нужно было определиться, что он хочет…как и любой президент страны, для него главное – условия жизни и даже если нет развлечений, то имея крышу над головой – спасение от дождя и холодного снега, можно прожить долгое время, довольствуясь общением и прогулками по историческим местам, которые нужно заретушировать, но что оставить для истории, а что заменить – было спорно.
Наступило утро третьего дня, как все это произошло. Народ терпел общественные муки, хотя первые два дня был так рад этому объединению, то сейчас вынужден был признаться, что для того, чтобы нормально жить (без конфликтов и споров), нужны стены и потолок. Каждой семье, как минимум. Но для этого нужны материалы, силы и желание строить. Материалы были, сил предостаточно и желания хоть отбавляй, но на постройку дома уйдет немало времени. Можно было попросить одного маленького, но удаленького персонажа и Фартучек уже было хотел это сделать, но пожалел. Он вообще хотел не выдавать его возможности, чтобы народу не повадно было использовать его. Тогда все обленятся, а он один будет строить дом за домом. Не пойдет! Народ и сам справиться. Их много, а малыш – один. Но и вопрос нужно было как-то решить. А без малыша этот вопрос становился проблематичным. Но кто, как не мэр может решить такого рода задачи.
И решение было найдено. Он придумал новую форму, чтобы народу было проще реабилитироваться. Для освещения того, что он придумал, Фартучек собрал народ в столовой, но потом, понимая, что их слишком много, попросил их собраться во дворе, а сам он будет говорить из окна. Ему хотелось, чтобы все слышали.
К полудню народ был собран. Они не могли стоять спокойно, и шушукались между собой, предполагая, для чего их созвали и конечно думали о приятном – о строительстве дома для каждого до нового года, о компенсации за причиненный ущерб. Они и не подозревали, что система была разрушена, все нужно было начинать с нуля и даже деньги, которые раньше существовали на планете, были уничтожены, поэтому нужно было все воссоздать, но для этого нужно было некоторое время. И нужно было сказать об этом мягко – так, чтобы они не отреагировали слишком бурно. И Фартучек начал. То, что сказал мэр, даже для самого старого Бабуяна было странно.
– Мне нравится театр, а вам? – спросил он. Многие ответили несвязно, некоторые пожали плечами. Были и такие, которые никак не среагировали.
– Я хочу, чтобы мы полюбили театр, – повторил старик и улыбнулся. Что-то с ним было не то. Народ смотрел на своего нового мэра и начал сомневаться в его разуме. Они доверили ему целую планету. Не поторопились ли они? А тут он говорит о театре. На планете был когда-то театр. В него редко ходили, хотя дед рассказывал Фартучку, что они часто собирались, чтобы сыграть что-нибудь эдакое для своих соседей. Тех, кто заслуживает этого.
– Что он делает? – подумал Тряпка. Он сейчас был при маме и все реже бывал с ним. Тем более, у старика была должность, он сидел в комнате на самом верхнем этаже замка – там, где была радиорубка. Точнее, она там и осталась, ее никто не убирал, только она не использовалась по назначению. Она бы использовалась, если бы знать для чего. Об этом еще предстояло подумать. А пока – двор (если бы зал, то обязательно по чашке кофе для каждого) и это предложение. Театр. Ну, не знаю.
– Не знаю, – так и сказал народ. Ну, не знаю, – сказал бы любой. Ну, – ладно хватит, заладили. Слушайте дальше. Фартучек знает, что делает. Нужно попробовать довериться ему. Но все замерли, шушуканье нарастало все с большей силой, но сознание того, что старик спас их совсем недавно работало на него и все слушали, надеясь, что только начало такое безумное.
– Я нашел способ построить новый мир, – говорил Фартучек. – Кинем все силы на театр, на театр, где учатся играть в хорошую жизнь.. – стоп, не понимаю. Идея правильная, нужная, но для них ли, которые только начинают жить? Отгремела война, вокруг одни руины, и сейчас нужно все силы бросить на восстановление. В чем же дело? Почему – театр?
Можно многое предположить – мечта, власть, безумие, но причина была одна и совершенно простая.
Малыш жил в комнатке и даже немного обленился. Он рос и уже достиг двадцати сантиметров, стал боле шустрым и внимательным к шумам. Ему все равно нужно было спокойствие и чтобы создать атмосферу, благоприятную для пришельца, он решил создать театр, который будет учить миру, спокойствию. Форма школы. Он еще надеялся, что малыш останется здесь. Но для того, чтобы так было, нужно сделать эту планету лучше Земли во много раз. У него мало времени. Он должен многое успеть. И первое, что он узнал – если его родители – люди искусства, то и он должен думать в этом направлении. Музеи, театры, концертные залы, во-первых и только потом – заводы, ателье, фабрики.
В тот день все разошлись с сомнением. Всем хотелось совершенно другого. А тут – театр…ничего, нужно немного подумать.
Тем временем Фартучек шел к пленным, живущим в хороших условиях, то есть как все, только сидели в закрытом помещении и не гуляли. Ходил к ним каждый день, стараясь понять, для чего они совершили все это. Хотели власти и только? Возможно, сейчас почувствовав в руках большие полномочия, он увидел в них что-то родное, но это, конечно, тех никак не оправдывало. Они не разговаривали. Да и о чем им было говорить? Все планы нарушились. Конечно, в том, что произошло с ними до случившегося апокалипсиса – ребенок, работа, виноват частично бывший мэр, но он сейчас ходил со всеми и не выдавал в себе того, что он ужасно расстроен. Ему было легче, теперь если что – все шишки посыпятся на Фартучка. Он в свое время сломал, пусть новый мэр восстанавливает. Старику хотелось как-то помочь им – он, конечно, не мог дать им ребенка, которого они потеряли, но работу – вполне возможно. Только нужно сперва наладить с ними контакт. Пока ничего не выходит.
Для того, чтобы они пошли на контакт, Фартучек придумал стратегию «ничего не изменилось».
– Земля продолжает слать нам свои нечистоты, – говорил он. – Они наверняка привыкли к этому и уже не реагируют на наши слова. Когда у вас связь?
– Не скажу, – говорила Эзя, а Гузя молчал. Они видимо договорились, что говорит только она. – Пусть вас засыпет.
Фартучек пожал плечами. Он не хотел идти на конфликт. С ними нужно говорить мягче, только так он сможет нащупать то, что ему нужно. Но пока двое молчат и чтобы развязать язык нужен…эврика! Он тут же помчался на кухню и стал готовить. Но это была не просто еда. Это был видеоукус правды. Гузя очень падок на еду и вряд ли откажется от этого блюда.
– Я хочу есть, – первое, что сказал Гузя. Он, конечно, ничего не должен был говорить, и с сомнением смотрела Эзя, когда в подвал спустился мэр с подносом, на котором был шикарный торт. На вопрос «в честь чего такое угощение», Фартучек ответил, в честь победы, но для Эзи – это было поражение, поэтому она не притронулась к торту и Гузе не советовала. Только тот не слушал – слишком сильный был соблазн. Такого количества кремовых цветочков и орехов он давно не видел.
Все правдивые разговоры были в основном о еде. Это мало интересовало Фартучка. Но он ел и мэр смотрел на него, ссылаясь на то, что он должен отнести поднос на кухню. Тем временем Гузя съел почти половину и был готов сказать то, чего сам от себя не ожидал.
– Но есть один подвал – там… – внезапно сказал он и икнул. Испуганно посмотрел на Эзю,
– Не надо, – заголосила Эзя.
– Хорошо, я не буду, – сказал Гузя, продолжая, – там все. Инструменты, деньги, библиотека… заключенная молчала, позволяя ему говорить это. Но Гузя продолжал: – шифровка.
Это было то, что нужно.
– Зачем ты это говоришь? – спросила женщина. Она закрыла ему рот, но так он не мог есть свой торт, поэтому Гузя вырвался, чтобы не только откусить еще кусочек, но и ответить на вопрос:
– Я не знаю, – продолжил он, уплетая за обе щеки, обе которые были в крему, – есть такая комбинация…
– Молчи, – снова закрыла рот Эзя. Но это сильно мешало доесть главный кусочек, на котором было больше всего крема и цветочков
– Я не могу, – растеряно сказал он, вырываясь от назойливых рук. – Три буквы и пять цифр. Три буквочки и всего-то пять циферок.
– Он говорит ересь, – закричала женщина, понимая, что не сможет его остановить. Можно было его оглушить, только чем?
– Ересь? – бурно среагировал мужчина. – Нет, это чистая правда.
Хитрость была правдивой. Оказалось, что Земля не перестала посылать на планету нечистоты. Без шифра она не шла на сотрудничество. И Гузя только что сказал правду.
День выдался на редкость тяжелым. Но только Фартучек почувствовал это. Все остальные обсуждали последние новости, театр и день опять проходил впустую, так как не было никаких постановлений – строить дом. И только малыш не совсем понимал, что происходит. С этим он и пришел к новому мэру.
– Хочу построить театр и поговорить с землей, – ответил тот.
– Не понимаю…может объяснишь? – спросил пришелец. Он тоже был на собрании и вопросов у него было не меньше – но их бы не возникло, если бы народ не обсуждал это постоянно. – Все только и говорят о том, что ты сошел с ума. Почему они так решили. По-моему, хорошая идея. Странная, но вполне хорошая. Ведь можно жить в замке и теснится, но театр должен существовать непременно.
Фартучек словно послушал себя со стороны. Действительно, звучало нехорошо. Народу нужна крыша над головой. Но как же…и Фартучек попытался все объяснить. Только так они смогут решить, что делать дальше. И ведь малыш сам к нему пришел. Конечно, старик уже все для себя решил – он хотел оставить Гуллиэльфа и усыновить его. В нем проснулись отцовские чувства. Как жаль, что наравне с чувствами мэра.
– Я все равно вернусь на Землю, – сказал малыш. Ему тоже было нелегко это говорить, но нужно было выбирать – народ и он. – Там мои родители. Ты должен это понимать.
– Да, конечно, – ответил старик. Ему было грустно, но то, что сейчас говорил малыш, было настолько правильно и что он находится на таком ответственном посту, что выбор очевиден.
Наутро было назначено еще одно собрание. Двор был заполнен под завязку. Все снова шушукались и ждали очередного безумия от нового мэра. Его уже прозвали «театральный дьявол», написали несколько листовок и хотели распространить среди народа. Фартучек уже поджег фитиль…
– Театр будет построен, – начал говорить он, высунувшись, как можно больше из окна. – Обязательно, – в этот самый момент полетели листовки, и вот они закружились в воздухи и еще никто не успел познакомится с ними, как старик сказал, – Но сперва – дом. Для каждого.
Лучше поздно, чем никогда. Не правда ли?
– Ура мэру! – кричали все. Было конечно обидно, что малыш все же уедет, но, в конце концов, Фартучек не один. Это нужно понимать.
Глава 27. Они приехали ночью. В телеграмме черным по белому – «12.05. Казанский вокзал, встречай с букетом и солью».
Они приехали ночью. В телеграмме черным по белому – «12.05. Казанский вокзал, встречай с букетом и солью». Но как всегда перепутали. Приехали около часа, когда я варил кашу Усану, который плохо себя чувствовал второй день и ничего не мог есть, кроме детской кашки. Кошка моется к гостям, у моего же пса – несварение.
То-то они удивились, что их никто не встречает, что им самим пришлось переходить с ветки на ветку, чтобы попасть ко мне. Папа знал, но мама все охала, что со мной могло что-то случиться. Да что ты будешь делать – я просто спал и видел сон о летящем самолете, разбрасывающем кукурузные хлопья. И раньше бы все равно не встал. Для меня звонок в виде скулящего Усана был сигналом, что нужно встать и сварить кашу. Так бы я, наверное, не проснулся, укрывшись одеялом с головой и ничего не слышав, так как сплю очень крепко. Поезд – утром, у меня есть еще достаточно времени. Но пса вырвало в двух местах – под столом и около своей миски и я нервничал, потому каша у меня выходила с комками – пусть мне не есть ее, но иногда достаточно одного вида.
– Вместе…и навсегда, – пропел папа, а мама бросилась ко мне, когда они показались на пороге. Давно я не обнимал ее и не дарил любимых духов. Другой аромат, шуба и шапка. Все меняется. Хорошо, что папа тот же. Они кинулись потрошить свои сумки и так загадочно отвернулись, чтобы повернувшись, оставить руки за спиной. Они там явно что-то держали. Только что?
– Еще один шлем? – разочарованно спросил я. Мне, конечно, был важен не сам подарок, просто отец-то знал, что этим меня не удивишь и если это шлем, то значит, подарок выбирала она без участия сильной половины. Они крутили головой и не хотели вот так просто выдавать его. Спасибо Усану, он заявил о себе – вялый и меланхоличный (от своего несварения, конечно) вышел встречать их, и мои родители показали свои руки, едва не уронив содержимое. Хорошо, что я поймал и стал удерживать что-то круглое. Только хотел спросить, что это и с чем его едят, меня опередила мама:
– Это шар счастья.
– Планета, – воскликнул сразу я.
– Воз..можно, – сказал отец. – Он круглый и очень напоминает планету. Точно, мы с тобой, мать, купили, планету. Вот так, шутя, купили такое количество земли, что тебе и не снилось. Вот так, сынок, посели на ней всех тех, кто тебе дорог.
Папа как всегда выкручивается, как может. Как бы он снова что-нибудь не ляпнул. Впереди встреча с родней, а эхо той войны гремит, напоминает, когда я смотрю на тот стол и салат (не важно какой, намешанный). Сейчас он мне дарит планету и ключи от нее. Она из стекла, размером с глобус и прозрачная. На ней не изображены ни материки, ничего. Сквозь нее можно смотреть, кидать и воображать, что это планета, которая есть у меня и ни у кого больше. Правда, у нее есть какие-то отделы, наверное, под каждого человека, которого я вздумаю поселить здесь.
– Кого-кого? – задумался я. Но разве нельзя всех…как-то тут ограниченно. Мало ниш, придется выдалбливать еще, чтобы не было такого категоричного числа. У меня подарка не было, но ничего – подарки – дело наживное, как и дети. Кстати о детях – из-за них мы не спали до самого утра. Мы упустили несколько новогодних ночей вместе и поэтому постепенно компенсировали их. Оставалось примерно три или четыре ночи. Вспоминали про то, какой я был маленький и мне это нравилось. Обычно я ворчал – раньше, когда я еще учился в школе. Приходили гости, и я становился объектом. Тогда я ужасно злился. Сейчас же я был в восторге.
– Когда он был маленький, – вспоминал отец, – он ужасно не любил девочек. Задирал их, называл «червяками» и даже сочинял стишки про них. Вот хотя бы вспомнить один. И ты, сына, наверное, не помнишь.
Конечно, я не помнил.
– Он просыпался раньше всех, – продолжала мама, – раньше собаки, кошки и попугая. Он будил нас, чтобы мы включили газ, поставили чайник и погладили шортики. Только тогда ты давал нам возможность поспать. И мы спали, пока не вскипит чайник.
Об этом я тоже забыл.
– У тебя всегда было какое-нибудь орудие, – включился папа. – Я помню саблю, которую ты носил кругом. И в гости, и в магазин, и на концерт. Однажды тебя не пустили в кинотеатр, ты закатил такую истерику и хотел наказать билетершу, ткнув ей в ногу. Она вскрикнула, а ты засмеялся, потом ты снова – она назвала тебя хулиганом и что милицию позовет, а ты так от этих слов заливался, и от истерики не осталось и следа.
Неужели я был таким?
– Ты не любил оставаться один, – рассказывала мама, – и летом, чтобы ты не бегал туда-сюда, хлопая дверью, мы оставляли тебя на улице. Закрывали дверь, и ты весь день торчал во дворе. Ты знал, что можешь зайти к тете Маше. Она тебя и накормит, и даст посмотреть телевизор. Как-то раз мы приходим и видим такую картину: ты сидишь во дворе, весь мокрый и очень грустный. Тетя Маша, оказалось, не пустила его, так как он сломал ПТК на ее «Рекорде». Голодный, мокрый, обиженный не только на тетю Машу, но прежде всего на нас.
Как интересно. Как будто не обо мне рассказывают. Понимаю, это было давно – тогда я рос, познавал мир, поэтому и рождались эти истории. Только юный человечек может быть настолько смешным и непредсказуемым, что о нем будут вспоминать и через двадцать лет. И через тридцать тоже.
Под утро мы легли, а уже к двенадцати, нас подняла мама. Сосиски и яйца, кофе и булочки с джемом. Как в старые добрые времена. В обед нас ждали на Петровке. Стол был полон разнообразия – вкусов и ароматов. Мы принесли вино, сок и рыбу, а они приготовили большую курицу. Наверняка она была главной несушкой в курятнике.
– Семья объединилась, – сказал капитан стола – папа.
– Почти, – тихо сказала Роза Марковна.
– Роза, не надо возвращаться на посадочную полосу, – начал папа. Твой летчик если и приедет, то в новый год, но я те дам один, но очень щедрый совет – не открывай, а то у тебя мебель больно дорогая.
Эта шутка прозвучало как-то нехорошо, но это был отцовский юмор и он, понимая, что стал виновником этой большой паузы, решил занять ее своим новорожденным тостом:
– Я все понимаю и хочу выпить за новую семью, которая если и совершала ошибки, то маленькие, с мизинец. Мы готовы совершать шибки за них, только вам мы про это не скажем, – засмеялся он громко. Раньше я часто вспоминал его смех и сейчас он был здесь и смеялся так, что заражал им всех. Минута, другая и все, кто был за столом стали смеяться.
– Да, нужно… – сказала Роза Марковна и показала на кухню, где по ее мнению подходило горячее, но отец проявил инициативу и побежал за еще одной курицей и внес ее уже с темой, которая была написана на его лице – пока не скажу, не уйду. Таков папа был страшен.
– Точно, – твердо сказал он и две курицу стояли друг напротив друга, как соперники, повернувшись в разные стороны, – все не так делается. Не с бухты-барахты.
Снова пауза, виновник-папа и попытка исправить положение
– У меня есть хорошие знакомые в загсе, – говорить он. – Помнишь, красуля. Дядя Толя – лучший предводитель свадебных торжеств в мире. Женит так, что хочешь, не разводятся. Так это неспроста. Сын попа, сам только раз бывал в загсе в качестве жениха и много раз, скрепляя молодых и разных.
Роза Марковна посмотрела на нас, стараясь заглянуть в глаза, хотя бы одному из нас – но мы сидели скромно, опустив глаза, ковырялись в салате и как послушные детки отвечали на вопросы, кушали, что дают и пили только газировку и сок.
– Нет, если он решили, то и у меня есть… – растерянно сказала мама Эльф.
–…Они решат. Дождешься. Нужно все брать в свои руки. Чего их беспокоить. Их задача – только костюм, платье одеть, а все остальное – церемонию, машину и ресторан берем на себя. Эх, как хорошо бы провести ее в нашей столовой. Но там ремонт и боюсь, что в ближайшие два месяца туда никак нельзя.
Эти слова неожиданны. Роза Марковна растерялась. Она думает, что что-то упустила, ее оставили в неведении и сейчас пытается разобраться. Но мы молчим, и вся информация поступает от отца. Объективная она или нет – остается только догадываться.
– Два месяца? – вопрошает она. – Не понимаю. Если так, то они хотят значительно раньше?
– Конечно! – бодро воскликнул папа. – В первые дни нового года, например. На рождество. Красота. Они согласны. Да что ты. Кто откажется в такой особенный день примкнуть к миру брака.
– Папа… – наконец, сказал я, понимая, что он опять все портит. Его никто не просил, а он снова. Его последняя фраза про «брак» прозвучала двусмысленно.
– Не волнуйся, – остановил он меня, силой голоса и энергетикой, которую он копил до приезда. – Ваша задача – костюмы и не опоздать в загс. Ничего я тебя разбужу. Не волнуйся, сына.
Понимая, что за столом нет никакой возможности поговорить, мы с Эльф идем в прихожую, а потом и в ее комнату (прихожая – место, откуда звук распространяется по комнатам). Мы закрываем дверь, в голове тембр моего отца и его смех, а на зубах – мясо от салата.
– О чем это они? – спрашиваю я, немного нервничая. На что Эльф отвечает очень спокойно: – Они собираются нас женить, – меня перекашивает от этих слов. Я чуть не падаю. Мои нервы на пределе. Я ужасно зол на них, но сейчас я в комнате с моей половиной и она видит мое неуравновешенное состояние. Она видит и чего-то ждет – не придерживает меня, позволяет сесть на кровать, схватится за лоб, пройтись по нему несколько раз. Позволяет и ждет.
– Но почему они у нас не спросили? – спрашиваю я, не понимая, что этот вопрос неприятен ей.
– Спросили… – сказала она.
– Когда?
– У меня спросили.
– А у… – начинаю я и вижу, что она не слышит или не хочет воспринимать мои слова. Но что в них такого. Я просто не понимаю, зачем вмешиваться, мы и сами можем разобраться. Можем же?
– А ты еще сомневаешься? – спрашивает она.
– Нет, ни на столечко, – уверяю ее и начинаю говорить то, что является лишь способом загладить свою вину, служит средством прекращения ее плача. – Просто хорошо бы нам устроить потрясающий ужин – свечи, тряпичные салфетки и бутылка сладкой воды без газа…
Но она уже плакала. Ее прическа сбилась от ладони, растирающей глаза, невольно зацепляющей челку. Я чувствовал себя неловко, словно пока никто не видел, я ударил ее или назвал кем-то и здесь, когда наши родственники сидят и планируют наш медовый месяц, распределяя месяцы после рождения, составляя график, чтобы все потрудились на славу.
– А где она? – спросила Роза Марковна, когда я вернулся к столу.
– Вышла, – ответил я, проводившей глазами, молчанием свою половину, наблюдая, как она нервно прячется в свой пуховик и сапоги и сбегает по лестнице, чтобы найти успокоение.
– Зачем? – спрашивает меня ее мать, да все задают один и то же вопрос «что случилось?», протирая на мне дырку. Мен это взбесило. Только что они устроили это ток-шоу, поставили меня в неудобное положение, а теперь скучая, задают вопросы. Где она? Вас это действительно интересует?
– Фоту купить, – кричу я и выхожу за ней. Родители остаются, не бегут за мной, дав возможность нам самим разобраться. Хотя я опасался, что они устроят просмотр нашего диалога с балкона. Но они остаются, посматривают друг на дуга, растерянно, не понимая ничего из происшедшего.
– Чего это он? – спрашивает мама.
– Наверное, мы что-то не то сказали, – говорит Роза Марковна. Завершает это сомнение папа:
– Не понимаю. Они вдвоем, ждут ребенка, мы говорили о браке. Что не так?
Они продолжали пожимать плечами, а я нестись за ней без пальто. Не знаю, сколько я бежал – полчаса, час или всего пять минут. Падал снег медленно, хлопьями и я растрепанный и суетливый выбивался из этой картины. Я ее нашел – она стояла у витрины с елочными игрушками и не хотела сходить с места. Редкие прохожие смотрели, как какой-то парень без верхней одежды не может решиться подойти к застывшей девушке с шапкой из шерсти и снега. Ему не было холодно, большое количество пара выпускал он и прятался за ним, пока не сделал шаг и не сказал с легкой хрипотцой в голосе:
– Я думаю так: мы сперва родим моего ребенка, потом твоего, а затем примерим фоту…
Она стояла и смотрела на витрину, словно та ее чем-то гипнотизировала.
– Ну, хорошо, мы сперва родим твоего ребенка, потом моего, а это нам позволить с легким сердцем и животом предаться ощущению праздника.
Она даже не шелохнулась. Какая-то киношная картинка. Прямо кадр из новогоднего фильма, что хочется внести какую невероятную деталь. Например, спустившийся космический корабль.
– Ладно, тогда твой порядок… – говорю я, немного сдавшись и замерзнув.
– Пойдем, вернемся и послушаем родителей, – говорит она и только сейчас видит, что я «хорошо» одет, мы кутаемся в ее «зиму» и доходим до дома в неудобной, но теплой позе.
Когда мы пришли, папа рассказывал про своего «друга», умудрившего привезти с севера большую рыбу в Москву. Всю дорогу она источала запахи – сперва хорошие, потом – отвратительные. Но все же ее донесли до жарки и съели и неважно, что ночь была омрачена неприятными позывами, главное, что рыба была использована по назначению, а не стала лакомством для уличной своры хвостатых. Увидев нас, они не знали, что спрашивать, застучали ложками и стали вздыхать, словно они участвовали в конкурсе, кто кого передышит.
– Как…елки уже продают? – неожиданно спросил папа. Возникла пауза и он собирался ее замять.
Мы кивнули, хотели посмотреть друг на друга и стукнулись лбами.
– Не надо говорить, – опередил нас отец, – я и сам могу посмотреть.
И эта картина – отец бежит на улицу, только для того, чтобы узнать, продают ли елки, вызвала такой смех, что все, что произошло в последний час, стало сказкой, которая, то ли быль, то ли небыль.
Глава 27.1. То, что Фартучек принял новые полномочия, не воспринималось всеми так, как хотелось.
То, что Фартучек принял новые полномочия, не воспринималось всеми так, как хотелось. То, что он вовремя исправился и не стал строить то, что служило скорее попыткой обогнать Землю (не думая о народе), было хорошо. Работа кипела – водружался один дом, параллельно – другой. Народ перестал ютиться в тесных комнатах, предпочитая ночевать на улице, в своем, пусть еще не оформившемся доме.
– У меня будет три комнаты, – говорил Лохмик, – присматриваясь, где ему сделать второй этаж и уборную.
– А мне достаточно одного этажа, – прошептал Ленивка. – Поставлю кровать и стол, задумчиво сказал тот, – чтобы хорошо просматривался двор.
Каждому хотелось иметь крышу над головой, хороших соседей и достойный вид из окна. Никто не спорил. Все работали и время на разногласия не тратили. Зачем – все шло как по маслу. Важное место в строительстве занимал Усан. Он поднимал тяжелые балки, устанавливал сложные конструкции, между делом рассказывая истории, которым все нравились и даже просили рассказать на бис некоторые из них, так как кто-то или не слышал или был далеко. И Усан с удовольствием это делал. Иногда блистал остроумием, выдавая остроты, одну другой острее.
– Люди похожи на муравьев, но почему-то их никогда не сравнивают с тараканами. Но мы тоже не меньше их трудимся.
Все шло именно так, как должно быть – люди строили убежища, строили новую жизнь, постепенно забывая о прошлых неприятностях, используя железо для строительства, думая о переплавке, чтобы сделать, например, карусели, памятники и железную дорогу, которая в скором времени обязательно понадобится. Новый мэр справлялся со своими трудностями, но на самом деле и ему было трудно. Если Тряпка думал, что дядюшка не хочет больше говорить с ним, воспринималось наоборот Фартучком. Он видел, как Тряпка ходит со своей семьей на строительство нового дома, пять раз на дню проходил мимо и даже не заходит.
– Он взрослый и ему не надо… – так думал старик. И только раз их глаза встретились. Тряпка поднял голову, так как услышал чих, который раздавался сверху. В свою очередь Фартучек простудился сидя в холодном замке из железа и выглянул, чтобы погреться. Парень кивнул и даже не улыбнулся. С того момента, как это произошло старик все больше уверился, что парень освоился со своей новой жизнью и ему теперь не до старческих бдений. Но ведь они столько времени провели вместе. Неужели все так уйдет в забытье. Он для старика был как сын и сейчас, когда он потерял одного (малыш улетает), теряет и другого. Но если первый улетит и будет значительно проще пережить эту утрату, то в этом случае все намного сложнее – Тряпка здесь и будет всегда здесь: ходить под окнами в будни и праздники, и возможно не здороваться и не говорить «будь здоров», когда старик чихнет.
Но заботы затянули и времени думать о том, что юный паренек не здоровается с ним не было. Понятно, что тот забыл о прошлых временах, потому что в тот момент не совсем хорошо думал о своей семье, но сейчас они чисты перед ним и вся любовь и слова, в том числе и «будь здоров» достается им, а старику только кивок и не больше. Да хватит, старик, циферки, циферки…
Да, шифр они получили, и теперь с землей был налажен контакт. Фартучек любил переговариваться с оператором, у которого было странное имя Сергей.
– Сергей, это Фартучек. Вы меня слышите?
– Да, да, – сонным голосом ответил тот. Там как всегда сперва шло шипение и только через несколько секунд голос, произрастающий из динамиков.
– Вы снова спите, – сказал старик. – Как не позвоню вам, вы спите.
– Решили меня перевоспитать? – недовольно сказал голос.
– Да нет, – улыбнулся Фартучек. – Просто заметил.
– У меня отец такой.
– Да вы что?
– Ага.
Он вышел на улицу. Строили новый дом. Дальше еще один. И еще. Стояла пыль и крики вокруг. В душе было приятное чувство, что ты дал начало всему этому. Фартучек ходил по двору и пытался заговорить с каждым. Он нырял в один клуб пыли – народ был занят, в другой – и там были увлечены. Всем было не до слов, когда в руках все так спорилось. Морковка поднимал с помощью самодельной лебедки огромный лист железа (задумали ставить крышу), а Дровень и вся его честная компания из «ДСЧ» страховали его. Лопата клал камни с Полынью, а Бабуян проверял кладку на прочность.
Незаметно он оказался около подвала, где сидели главные нарушители.
– Как вы здесь? – спрашивал он у Эзи с Гузей.
Странно, что заключенные сегодня отвечали ему вполне вежливо. Что они могли сделать? Шифр был узнан, а это была последняя попытка все вернуть.
– У нас очень холодно, – жалобно говорил Гузя.
– Хо-лод-но, – записывал Фартучек.
– Нам хочется по утрам чаю… – продолжал капризно мужчина.
– И булочек…– добавила Эзя, решившая и здесь быть не последней. Хотя по большей части, голод – не тетка. Вот и присмирела.
– Ча-ю…бу-ло-чек, – записывал мэр.
– И у нас мало света, – чеканил Гузя.
– Све-та.
– И мальчишки пусть не кидают ничего в окно, – говорил мужчина, а Эзя добавляла:
– И взрослые тоже, Нужно закрыть это окно или поставить охрану.
– Ох-ра-ну.
– Мы еще бы хотели… – едва не хором воскликнула пара.
– Остановитесь, вот вы меня попросили о многом. Позвольте и мне сделать то же самое…– доброжелательно, но с хитрым прищуром сказал Фартучек.
– Конечно, конечно, – кротко сказали оба.
– Так вот, – почти шепотом сказал он. – В должны дать мне слово.
– И вы нас отпустите, – с надеждой в голосе произнесли они.
– Ого-го. Не так скоро, – Фартучек был, конечно, очень добрый, но чтобы их отпустить да насовсем…или отпустить? Он продолжал хитро смотреть на заключенных, словно разгадывал в них таящуюся головоломку. Но эту загадку было не так просто распутать, так как во главе этой преступной концессии была женщина, от которой можно было все ожидать.
– Что? – нервно спросил Гузя, Эзя добавила, – Что вы хотите, господин мэр?
Старик задумался. Их, конечно, можно держать здесь в подвале долгое время, но что из этого может получиться? Обозленные от плохого света, еды и удобств, они задумают совершить еще что-нибудь эдакое, как только выйдут, а то и сбегут. Наверняка им это будет не так сложно. Но не лучше ли…
– Мне нужно, чтобы вы хорошо поработали, – начал он с этого,
– Как? – не совсем поняли они, но Эзя, конечно же, подумала о чем-то незаконном и навострила ушки, а Гузе было, если честно, все равно – главное, чтобы при этом хорошо кормили.
– Как все, – сказал Фартучек. – Строить дома, рыть канализации, выполнять всю грязную работу, то есть заняться восстановлением того, что были разрушено вами.
– А кормить… начал Гузя, но Эзя хорошенько шлепнула его по мягкому месту, что тот осекся. Ее ответ был положительным.
И они стали работать. Не лучше, не хуже. Просто стали частью всех. Можно было их держать в тюрьме, но Фартучек решил так на третьем собрании:
– Мы построим дома, банки, – сказал он, как обычно из своего окна-трибуны, – но чего у нас точно не будет, так это тюрем. А знаете почему, потому что у нас не будет преступников.
Еще одна форма воздействия, которую не совсем поняли люди. Они снова пожали плечами. И были правы – не очень убедительно все это. Люди, познавшие власть и могущество, вряд ли смогут вернуться к обычной деятельности. Пусть, эти двое и работали и даже выполняли самую грязную работу, все равно трудно верилось.
Малыш подошел к нему снова, как только собрание окончилось.
– Не надо выпускать их, – говорил он. – Они – опасны.
– Положись на меня, – сказал Фартучек. Он знает, что он делает. Гуллиэльф улетает, а Тряпка совершенно позабыл про него. Он один, как когда-то и сам решит, что делать.
И малыш положился, точнее он ушел, не сказав ни слова. Но он знал, что это приведет к неприятностям.
Глава 28. Я загулял. Пропал на несколько дней. Поступил очень безалаберно, но мне было плохо.
Я загулял. Пропал на несколько дней. Поступил очень безалаберно, но мне было плохо.
Мои родители только что уехали и, казалось, что все слишком хорошо. Скоро свадьба – со дня на день мы должны были определиться. Но я загулял. Как никогда. Она мне звонила и молчала. Хотела послушать мое дыхание, но и оно было слишком робкое, чтобы долго оставаться на проводе. Я бросал и убегал.
Ни один совет, ни один человек мне не мог помочь. Я говорил с Борькой, приходил к Косте, чтобы отдать деньги и не только, но начиная говорить о том, что произошло, ловил себя на мысли, что не они должны решать этот вопрос за меня. Он мой и только мой. Если вопросы интимного свойства и ребенка (быть или не быть) решался в дружной мужской компании, то вопрос свадьбы никак не обсудишь в кругу холостяков. Те непременно выскажутся про свои преимущества жизни вне брака, нежели в нем.
Брак виделся мне лодкой, навсегда увозящей меня от острова, под названием Свобода. Именно там я творю, живу, как хочу и там мой мир, который разве можно взять целиком уместить в эту небольшую посудину. У меня одних дисков около пятисот, книг, разных штуковин от коллекции желудей до рисунков. Не повезу же я это на лодке? Или повезу!? Если она мне позволит. Вот именно – «если». Без этого слова брак невозможен. Куча «если» и среди них мы, пытающиеся построить уютное гнездышко, царапая лбы и носы об очередное тупоносое «если».
Снова думаю об этом и попадаюсь на уловки своего разума. Журнал «Наша свадьба» в кафе «Пронто», где я пил кофе. Маленькие валенки, забытые на остановке. Проехавшая машина с кольцами. И невозможно никуда уйти. Только сунусь в метро, как девушка с шапкой, так удачно похожей на фоту, а на эскалаторе мужчина делает предложение девушке – так, на глазах у всех. Она – красная, но видно, что ей это льстит. Народ проезжает, забывая о случае уже через минуту, я же – нет. У меня начинает болеть зуб, потом другой и у меня начинается паранойя, что я подхватил какой-то вирус и он распространяется с бешенной скоростью. Но это не зубы и не шея, которая ломит, это мысль про ту лодку, которая достигла размеров ледокола и таранит мой мозг нещадно.
Не помешает ли моей работе? Не станет ли она плохо влиять на меня? Не будет требовать слишком большого внимания? А если будет, то, как я должен выкручиваться – она же будущая мать и с ней нужно разговаривать как-то по-особенному. Нежно. Захочется выругаться – милости просим за дверь или в отхожее место, ванная вполне годится, только при сильном напоре воды, заглушающем все до самого малейшего негатива.
Так продолжалось с неделю, а потом я словно забыл обо всем и вернулся к роману, который я оставил на несколько дней. Во мне свербела одна мысль, но другая помогла с этим справиться. Нужно работать, нужно успеть. Кто его знает, может быть, через неделю меня настигнет участь брачного человека, и я не успею дописать свое произведение. И даже, будучи окольцованным, я смогу со спокойной совестью сказать, что все-таки я что-то успел. И пусть потом начнется тяжелая жизнь женатого человека, пеленки-подгузники и ночные недосыпы, но будет небольшой свет над детской кроваткой, дающий спать ему, но не мне, точно.
Ходил с псом по улице и думал о том, что я пропустил. Проходил мимо литинститута и грезил. Я стал забывать о ней. Думал больше о своих героях. Смотря на Герцена, я представлял себя, стоящим на посту, смотрящим изо дня в день не только на студентов, но и публику, мечтающую писать и становиться хоть кем-то. Я не хотел быть им – тем, кто просто смотрит, а ничего не делает, но брак превращал меня в монумент, который отлит не для того, чтобы двигаться, а в точности наоборот – оставаться в недвижимом состоянии. А студенты, не знающие, что такое брак и думающие, что это то, что делает мужчину скучным, ленивым и толстым как можно дальше оттягивали это предприятие.
И еще одно но. Я гулял, не звонил Э, думал только о своих героях, но что-то случилось – они отказывались меня слушать. Я не понимал в чем дело. Обычно они были очень податливы, и у меня никогда не было с ними разногласий. Но уже два дня они не хотят знать меня, как только я начинаю думать об одном, он прячется в ближайшую подворотню, стараюсь описать местность – все становится таким мрачным, что все описание становится невозможным. Я менял место, уходил в Ленинку, сидел там и пытался там устранить эту оказию. Менял залы, писал в фойе, спускался в буфет – это ни к чему не привело, разве что на меня подозрительно смотрели консультанты и делали свои оценки, навеянные большим количеством прочитанной литературы (например, неусидчивость, идущая самого детства, в котором неудобные диваны и стулья вызывали неприятные ощущения в области ягодиц). С мебелью у меня было все в порядке, но то, что главный герой не хотел слушаться и принимал свои необдуманные решения, приводило меня в негодование. Я пытался его усмирить, крикнув в туалете «глупый», отчего в соседней кабинке кто-то очень испугался, дернувшись со стуком, и не выходил, пока я не покинул уборную.
Я не понимал, прежде всего, того, что это появилось вот так неожиданно. Еще вчера мы мило строили дом, а сегодня он – враждует со своим главным любимцем. Бесполезно было кричать и разговаривать с ним на такие темы, он как будто меня не слышал и если бы не прогулка по Арбату – долгая, но очень нужная, то я так бы и не понял, что случилось.
Я шел, в этот раз без собаки, оставив Усана дома, смотрел на прохожих, туристов и неосознанно считал число счастливых. Их было намного больше, чем я предполагал. Смеющиеся иностранцы с большим фотоаппаратом около коровы, играющие музыканты на ситаре, банджо и даже гармони, и даже одиноко бродящие девушки, на лице которых было написано – «мне классно». Получается, что я один вхожу в самый маленький процент тех несчастных, которые портят собой общую атмосферу праздника. Мне тоже хотелось, чтобы было классно, и только один человек может помочь мне ощутить это всецело.
– Они меня не слушаются, – говорю я, когда прихожу к ней. Она не спрашивает, где я был, снимает с меня шапку, шарф, вешает куртку, дает тапочки и провожает в комнату. Здесь все, словно ждет меня – кресло, горит лампа и даже виноград на тарелке говорит о каком-то уюте, к которому я привык и уже отвык?
– Почему? – спрашивает она и кормит меня виноградом. Я растеряно гляжу на нее – мне немного неудобно за то время, за молчание в трубке, за то, что я наверняка забыл, но по ее действиям – спокойным и легким, я успокоился и продолжил:
– Я пишу о нас, но я понял, что невозможно ничего придумать, пока нет объекта. Нельзя придумать что-то сидя в пустой комнате
– Ты сидел в пустой комнате? – ласково спросила она, и пару виноградинок было отправлено в мой рот.
– Почти. Город такой пустой без тебя.
Потом мы целовались. Долго и неуемно. Я соскучился, как безумный кусал ее, срывал кофточку и бороздил по спине в поисках лифчика. Его там не было. Я не знал, где ее мама, я не понимал, что происходит, кроме того, что мы вместе, и она делает меня счастливым, раздевая и соприкасаясь со мной очень часто.
– А у меня новость, – сказала она, когда мы лежали на кровати и кушали оставшиеся на грозди ягоды. Мне нужен кальций. Была у врача, он прописал молоко, творог, кефир, сыр, арахис и миндаль. И сказал, что в день достаточно съедать 100 г сухофруктов и 2 бутерброда с сыром или выпивать 3 стакана кефира.
– Это такая новость, что тебе нужен кальций…
Она засмеялась, а я подумал, что мои новости (непослушные герои) ни в какие ворота не входят с ее потребностью в кальции.
Глава 28. 1. С утра Фартучек себя отлично чувствовал
С утра Фартучек себя отлично чувствовал. Он одел новый костюм, который ему пришелся впору от бывшего мэра. Хорошо позавтракал. Он сам приготовил себе яичницу и тосты, выпил кофе, читая газеты, которые судя по названиям, были с другой планеты. «Проверьте свое зрение прямо сейчас», «Что делать, если к вам забрался вор?», «Мир шоу-бизнеса сошел с ума». От этих строк болела голова, но название планеты на газете не было видно, но старик понимал, откуда эти нехорошие новости.
Если их не читать, а смотреть по сторонам, то все в порядке. Он правит целой планетой. Мог ли он об этом мечтать? Под старость лет. Еще недавно, мучивший себя вопросами «за что на него свалилось столько неприятностей», сегодня – повелевающий и восстанавливающий планету, за которой будущее.
Он выпил кофе, позвонил на землю, справившись о здоровье Сергея и его семьи. Попросил рассказать коротко о новостях, происходящих там, и паренек сказал ему, что все новости есть в газетах, которые шлют им, точнее слали и тот их не читает, так как в ней нет ничего интересного для него. Спросил, нужен ли новый номер, Фартучек сказал, что не надо (достаточно и того, что есть) и задумался о печати газет, которые будут освещать жизнь планеты. В ней не будет ненужного мусора, информации, которая затуманивает мозг. Она будет полезной и совершенно бесплатной. Вот если бы с Земли прислали несколько экземпляров книг – только не «руководства по эксплуатации», а что-то более интересное и захватывающее. Сергей обещал найти и прислать. Вопрос о том, как они смогут их доставить – было решено, что их корабль прилетит к ним, чтобы снять кино и осветит в прессе о том, что есть такая планета и что ей нужно помогать. Сразу возник вопрос о телевидении, которое может быть прямо здесь и тогда…столько перспектив рисовалось в голове у нового мэра. Прошло совсем немного времени, но эта новая шкура ему нравилась.
Наконец, он вышел из замка, еще раз подумав, что неудобно спускаться по лестнице и подумал о лифте. Дверь была сделана еще в самом начале, когда здесь жили весь народ, но теперь он остался один и даже Гуллиэльф ютился с рабочими, слушая Усана и их байки, которые помогали восстановить картину прошлого по деталям.
Он спустился вниз и только подходил к выходу, как вспомнил, что забыл на столе свой блокнот – там он написал свой распорядок дня – с чего нужно начать рабочий день, какие дела перевоочередные, а какие – второстепенные. Только так нужно руководить. Хоть и не хотелось подниматься наверх, но и так нельзя было – вдруг, он что-то упустит, тогда, кого винить. Он поднялся наверх, взял блокнот, который к тому же завалился за кровать (он планировал лежа вечером) и спустился вновь, уверенный в том, что теперь ничто ему не помешает править. Открыл дверь и не поверил своим глазам – перед ним стоит народ. Неизвестно, все или не все здесь, но большая часть точно.
– Доброе утро! – сказал он, думая, что таким образом народ решил выразить признательность за то, что делает новый мэр. Он поклонился и ждал скандирования, оваций, криков, но ничего не услышал в ответ. – Я вас приветствую, дорогие мои, – решил он сделать это по-другому и все ждал, что хоть кто-то сделает что-то похожее. И только кто-то из толпы, кажется, Морковка пытался поклониться, но его одернули. – Я жду объяснений, – сказа старик и на него посыпались фразы, одна другой хлеще:
– Убегли ваши кротенькие. Не будет тюрем – будет хорошо. Преступники будут разгуливать на свободе, а мы бояться за своих детей? Спасибо, господин мэр. Одного свергли, ошиблись в очередной раз.
Фартучек не знал, что случилось, но у него уже дрожали руки и глаза, смотревшие на него, больше с негодованием, чем с благодарностью, которой он так ждал, вынуждали его чувствовать себя виноватым. Убегли? Кротенькие? Это они про…
– Поподробнее.
И ему рассказали, что эти двое сбежали ночью, как только все легли спать и прихватили с собой большой запас провизии. Никто же их не охранял – раз сказал мэр, что будет все в порядке, значит так и должно быть. Днем работали, вечером вместе ели за одним столом и даже разговаривали о том, что будет завтра – погода или ведро, вечером легли и все не могли уснуть, так как Усан вспоминал одну историю за другой, оправдываясь, что долгое время спал на улице один, а тут такая возможность – грех не воспользоваться. А утром – их уже не было, на вопрос «а где наши господа уважаемые мэром террористы?» и никто ничего не мог ответить, разве что крик на кухне, который возвещал о том, что пропали не только Эзя и Гузя, но и провиант.
Понятно, что его предупреждали все, но он не послушался – хотел сам принять решение. И сейчас что делать – народ смотрит на него с приступом истерии, с недоверием в глазах, еще мгновение – и народ не пощадит его.
– Я найду их, – говорит он.
– Как? – спросил Бабуян со скептицизмом в голосе.
Он не знал, что будет делать. Пойдет искать их – куда. Планета большая. И что это даст. Народ разошелся, снова шушукаясь и досадуя на ошибки, но не только нового мэра – на свои, конечно – если бы им дали возможность самим решать, что делать с преступниками, то они бы казнили их непременно. Зачем щадить их? У них то в крови и неизвестно, что они сейчас замышляют на свободе.
– Мне нужна ночь, – услышали они от Фартучка и успокоились до утра, но утром они снова будут стоять здесь и требовать от мэра ответа. Но если тот не ответит, тогда будет…революция? Не будет ли то намного страшнее, чем было то, до пробуждения народа – не разрушат ли они то, что еще не начали строить?
Он снова был один. Мысли не давали покоя. Комната, которая таила в себе и спасение и разрушительную силу – сегодня словно замерла и даже на одну ночь перестала покрываться пылью, чтобы не мешать думать. Но мыслей было много и все они не давали никакого решения. То, что он отправиться в путь – ясно и то, что вероятность того, что дорога окажется для него последним, что он сможет сделать для народа и вообще. Он пойдет в ночь, чтобы найти то, к чему приходят все рано или поздно. Сейчас только пару чашек чая и пару кусочков торта (напоследок) и тогда точно вперед, точнее сперва вниз, а потом в темноту…а может быть и повезет даже – встречу их, но даже если так, то что я смогу – уговорю вернуться. Маловероятно. Какой-то звук наподобие топтания за дверью его вернул к реальности. Он не посмел открыть, но дверь сама открылась и первое, что Фартучек увидел, так это усики – длинные и завитые.
– Я подумал тебе будет веселее, если мы с тобой поговорим, – сказал Усан.
– Спасибо, друг, что ты со мной, – сказал старик.
– Я не только пришел тебя подбодрить, но и обязуюсь тебя доставить до нужной точки, даже если нам придется угнать ракету. Хотя если мы возьмем ракету и полетим, то нас вряд ли заругают. Ты же мэр.
– Сегодня я мэр, а завтра – никто, – грустно сказал старик.
– Не надо отчаиваться. У меня как раз есть история об одном мэре. Постигла его неприятность – убежали заключенные. Все, как у нас. И народу это не понравилось – они решили его свергнуть. Но оказалось, что заключенные сбежали только для того, чтобы научить народ уважать мэра. Иначе никак – им же нельзя из заточения вылезти, у них сложности с общением. Вот и приняли такое решение… – он хотел успокоить его и делал это со своей доброй стороны – делая всех окружающих добрыми, создавая условия для Фартучка, чтобы он понял – планета не без добрых людей и этот поступок – лишь повод для возможности отблагодарить нового мэра за щедроты. И только он сказал, как последовал еще один звук, напоминающий влезающего в окно и это так и было.
– Но что ты будешь делать без меня? – сказал Гуллиэльф, залезая. Увидев Усана, он закивал – мол, так и знал, что он меня опередит. Теперь их было двое и вероятность того, что они смогут уговорить возрастала все с новой силой. Оставалось обнаружить их. Говорят, что у них провизии на сто человек.
– Друзья мои, теперь я уверен, что найти их будет проще простого, – сказал Фартучек. – Я рад, что со мной в этот день все те, в ком я нисколько не сомневаюсь, – как-то грустно он об этом сказал. Но неожиданно раздался стук, все вздрогнули, но Фартучек знал, что это был Тряпка.
– Не помешаю? – спросил парень, входя в дверь. Все онемели, старик ждал, что первыми ответят малыш или Усан, а те в свою очередь думали, что это сделает сам Фартучек. И с этой паузы, виновником которой стал Тряпка, он стал говорить с нотками извинения, – Ты меня прости дядюшка, что оставил тебя в такую трудную минуту. Но впредь никаких сам.
– Я понимаю, друзья, что совершил грубую ошибку, – начал старик, но ему не дали договорить, потому что признать, что он был виноват, значит признать, что ты ему не друг. Поэтому все высказались о том, что они помогут навести порядок, и народ настроят на нужную волну, только Тряпка хитро смотрел на них и молчал. Но это не значит, что он пришел только для того, чтобы извиниться. И для этого тоже, но когда человек сто-то хочет сказать, то это нельзя скрыть.
– Жил-был один паренек с интересным именем Тряпка, – сказал Усан, – как-то он пришел в гости и вместо того, чтобы сесть на стул, сел на стол. Но это ничего, правда все в этот момент сидели за столом, а не на… – действительно парень сидел на столешнице,
– Ах, да, – сказал он и сел со всеми.
– Говори, – сказал Фартучек, – что?
Что возьмешь с молодого? Играет. Но сейчас все слишком напряжены, чтобы играть в «догадайся сам».
– Те двое недалеко ушли, – сказал Тряпка, поняв, наконец, что пора, – Они попались в ловушки, которые сами же когда-то расставили. И как мы только в них не попали?
Вот так новость! Как мы не попались?
– А мы счастливые.
– Только когда вместе.
Немного сентиментальности не помешает.
– Значит, мы никуда не пойдем? – разочарованно спросил Усан.
– Пойдем, – решительно сказал Фартучек, – Например, разбудим народ и успокоим его.
– А что с тюрьмами? – спросил Гуллиэльф, как бы так, между прочим.
– Придется оставить, – сказал старик. – Вот только название нужно поменять. Как вам такое? Воспитательник.
– Мне нравится, – почти хором сказали наши друзья.
Глава 29. Все нормально, мои герои стали послушны. А-та-та
Все нормально, мои герои стали послушны. А-та-та. Стоило только побыть вместе с моей Эльф, и она, подобно фее всех направила в нужное место. А-та-та-та. То ли опьянила их, то ли еще как…ну, у нее были свои способы воздействия, не подвластные мне. А-та…наверное, они на пару с малышом что-то придумывают. Порой я даже завидую ей – он постоянно вдвоем, она говорит с ним и может говорить о том, что важно, когда меня нет рядом. Он сидит у нее в «коробочке» и слушает, когда она науськивает его, как нужно ставить чайник на плиту, чтобы не нагревалась ручка и какие книги лучше читать перед сном, чтобы сны были цветными. Ей повезло, но как только я понимаю, что ей предстоит к весне, то начинаю сомневаться в том, что это прекрасно. Хотя можно уговорить его лечь как можно удобнее, чтобы выход из пещеры был настоящим удовольствием, а не попытка вырваться из зубов льва. Я бы точно смог это сказать – он бы меня послушал. Но я прихожу, чтобы погладить, сказать «привет, как поживаешь» и вообразить, что он мне отвечает так, как мне бы хотелось, например, чмокает, как это любил делать я в детстве с громким звуком. Мца-мца-мца…
На втором театральном занятии мы учились слушать все звуки, которые происходят в организме. В этом нам помогала специальная трубка-мегафон, которая позволяла нам четко различать все, что делалось в животе. Тот, кто был голоден, продемонстрировал нам какофонию из бурления, шевеления и ничего похожего на детский крик.
– Не ждите сейчас услышать внятный голос или хотя бы писк, – говорила Галарина, – ничего не услышите, кроме шумов, треска, спазмов, но среди мириадов этих звуков вы должны найти логическую взаимосвязь. Именно так может говорить с вами ребенок. Через бурление, раскачивание. У него же нет трубки, чтобы он мог позвонить вам и попросить не есть сегодня на завтрак макароны. Вы должны сами это понять. Создать аппарат связи.
И мы создавали. И, кажется, в самом начале, когда я стал понимать, что то, что мы делаем так напоминает детский сад, только для взрослых, не успевших наиграться в юные годы, я, прислонившись слушалкой к животу моей Э, услышал столько звуков, от которых я испуганно посмотрел на нее. Окружающие не слышали, я это видел или делали вид, что да, что-то слышат, но то, что слышал я – воистину грандиозно. Он разговаривал со мной, я это понял. Он передает мне какую-то секретную информацию, которую я должен расшифровать. Я пытаюсь, но моя половина спрашивает, что я так долго. Я не хочу торопить события, говорю «тихо» и продолжаю водить трубкой, дабы найти место, откуда слышимость чище. И я нахожу. Вот, что примерно я услышал среди массы звуков:
– Привет папа. У меня почти все хорошо. Но есть несколько моментов, которые меня не устраивают. Во-первых, узкие апартаменты. Но тут вы бессильны. Слышал, что я выписываюсь месяца через три. Долго, конечно, но я подожду. Во-вторых, тут темно. Подсветить бы. Кажется, и это не в ваших силах. Третье – тут мокро. Да, я плаваю, плаваю. Места мало – как следует не нырнешь, не проплывешь, не освоишь новый стиль, приходится бултыхаться на одном месте. Когда на сушу? Наверное, тогда, когда я освобожусь. Мое заключение скоро заканчивается, и я выхожу на свободу. Встречайте.
Я убрал трубку и долго не мог прийти в себя. На меня смотрела Эльф и все, кто обратил внимание, что со мной что-то не так. Но Галарина понимала, что у меня первые успехи и не все мамы добиваются этого, не только потому, что не могут прислонить трубку к животу и послушать себя.
На следующий день он пинался. Я забрал трубку, попросил у Галарины, и она мне разрешила, чтобы слушать о том, что говорит мой сын, которого я не видел и только звуки, сотканные из разных шумов, хрустов, вздохов рисовали мне портрет моего малыша, говорящего мне, почему-то в основном какие-то странные просьбы:
– Она меня любит, только не надо меня закармливать. Я, например, очень люблю рыбку, но одну. Не три, как она делает за раз. А пьет литр воды в час. Вот и суши не видно. Можно я попинаюсь?
Я не был против и через минуту-другую Эльф заявила, что он пинается. Но я-то об этом знал и так, зевая, говорю «а я знаю».
– Меня пинает, – кричит она.
– Нет, не тебя, – говорю я более спокойно. – У него много энергии. Да и событие сегодня подходящее. День рождения. Надеюсь, ты не позабыла?
– Оно же завтра, – растеряно говорит она, и каково мне это слышать…
– Сегодня…. – тихо отвечаю я, но разве это имеет значение – она уже не знала и значит, не подготовилась.
– Вечно я путаю, – естественно добавляет она. Но мне от этих слов ни горячо, ни холодно – я просто развожу руками и говорю:
– Вечно-невечно, но второй раз точно, – и запинаюсь – мне попадает в горло комок воздуха, если, конечно, такое может быть.
Нехорошо, конечно, забывать про день твоего появления на свет, но ранее я к нему относился постольку-поскольку. Наверняка из-за отсутствия друзей, половины и родителей, которые не близко. Поэтому затаривался пивом и дисками из видеопроката и наслаждался вечером, пока не засыпал после полуночи, очнувшись от первых лучей, проникающих через занавеску. Потом наступал новый день и еще один год, который делал меня старее. Я не знал, что может быть по-другому. Во всяком случае, я не стремился совершить фурор в день своего рождения – прыгнуть с парашютом, сняться в кино и добиться того, чего никто никогда…я довольствовался малым. И нечего обижаться на самого себя. Женщины…она всплеснула руками, выдворила меня из комнаты, оставив меня на попечение Розы Марковны, у которой нашлось для меня пара фраз.
– Не люблю дни рождения, – сказала она. – Самые приятные – первые, а потом все так похожи. Я, например, не праздную только потому, что становится грустно. Не в годах дело, а в том, что нужно соблюдать какую-то традицию, делать отчет перед жизнью – вот она я, мне сегодня столько-то. Не нужно. У меня праздник может быть намного чаще. По более существенному поводу. Правда? – этот взгляд я запомнил еще тогда, когда мои родители были здесь и обсуждали…– Но я тебя поздравляю и желаю… – тут можно не продолжать, так звучали слова-штампы из открытки. Тем более появилась Эльф – я думал она сейчас приоденется в платье и выйдет в костюме Снежной королевы из сказки, но она была в лыжном костюме.
– Прокатимся по лесу под мои поздравления, – выдала она. – У меня накопилось примерно десяток стихов о твоем росте, пятерка о глазах, пятнадцать о твоих губах и… – тут я ее остановил – во-первых, мы были не одни, во-вторых – была другая не менее веская причина. Я уж не говорю о том, что ей лучше не нужно при ее-то положении.
– Я позвал Костю, – сказал я.
– Кто это? – удивилась она.
– Мой сослуживец. Бывший.
– И Петра Трофимыча? – спросила она. Она помнит его и тот забавный случай на даче.
Нам нужно было добраться до моего дому. Эльф, конечно, не понравилось, что я сказал об этом в последний момент (тем более она думала, что мероприятие будет завтра), но она снисходительно отнеслась к этому. С моими друзьями она еще ни разу встречалась. Это стоило того.
Костя пришел с подарками. Если у нас на столе стояла несколько закусок и бутылка чилийского вина, то гость принес три бутылки шампанского, десяток закусок, словно понимал, что с пустыми руками в гости не ходят. Да еще принес подарок – хрустальную коляску. Небольших размеров, конечно, примерно с ладонь.
– Я пешком. Машину удачно продал, – хитро сказал он, словно все было куплено на те деньги, которые он выручил за продажу машины. – Записался на курсы поваров. Хожу в библиотеку и познаю строение бабочки-шестикрылки.
Не знаю, для чего ему это было нужно, главное, чтобы бабочки его так же не увлекли, как автомобили. Но оказалось, что у него есть на примете хорошая девушка. Библиотекарь. Вот Костя, знает, где спрятались хорошие девушки.
– Где вы подружились? – спросила моя Э, лишь пригубляя вино.
– Мы подружились…, – начал я, и это было приятно говорить, наравне с нашей с Эльф первой встречей. И я рассказал о том, как Костя – опытный работник ввел меня в курс тогда еще неопытного неокрыленного юнца, позволяя вдохнуть всю прелесть той работы, от которой нас обоих тошнило, только меня пораньше, он же, как самый стойкий – держался до той поры, пока не вылез из автомобильного каркаса и не увидел московские бульвары без защитного стекла. Как это было связано, я не совсем понимал, но точно знал, что у Костя все зависело от авто, как у меня от малыша, от Эльфы, от моих порой непослушных героев.
Глава 29.1 Неприятности и на этот раз обошли стороной…не значит скучно
Неприятности и на этот раз обошли стороной. Но теперь, когда главные нарушители под замком и народ спокоен, можно верить, что все будет хорошо. Не значит скучно, а хорошо – то есть весело. Ну, вы можете и сами сейчас в этом убедиться. Все началось с самого утра.
Во-первых, Руканога пришел и стал требовать возвращения на свою должность, говорить, что у Фартучка нет опыта, и что достаточно его наказали и не лучше ли ему вернуться на свой пост. Да, конечно, новый мэр совершал ошибки, но зато народ сразу мог увидеть его в работе, в решении этих самых ошибок. Когда все хорошо, легко править. Но что делать, когда все выходит из-под контроля. Только умный руководитель справится. Однажды мэр не справился, и это привело к последствиям большого масштаба. Фартучек напоил его чаем, угостил сушками и сказал так:
– Построим город, другой, а там видно будет, – и тот кивнул, так как старик умел убеждать, к тому же чай с долей видеокуса правды помогал бывшему мэру понять, что ему не хотелось править, скорее привычка заставляла его просить. И сейчас он подумал о строительстве самолетов и уже стал показывать свои проекты, которые он помнил по памяти.
Старик Лохмик второй день ходил под окнами и не решался войти. Фартучек не выдержал и как только ушел Руканога, позвал старика к себе. Тот не ожидал, но поднялся. Оказалось, что его мучило то, что на планете раньше были целые полчища бабочек и его волосы привыкли к этому, а теперь их нет и волосы чешутся и вызывают зуд. Он не может себе места найти. Фартучек обещал переговорить с землянами, чтобы те прислали несколько образцов, чтобы они смогли вывести здесь достаточное количество. И дело в том, что бабочкам нужны цветы, а здесь их тоже пока нет, как и травы, кроме проволочных деревьев, которые станут местной достопримечательностью, не больше.
Фартучек вытер пот со лба и принял Ленивку. У нее тоже было не все в порядке. Она построила себе дом, а все требуют, чтобы она помогала строить и другие дома. Но ей-то лень и она не знает, что делать – то ли лень побороть, то ли стоять на своем. Старик прописал ей каждое утро пробежку и водные процедуры. Та ушла, уже пробуя на ходу быстрые шаги.
Потом пришел Космик, попросил возможность осмотреть существующие ракеты, намереваясь сделать из них хороший транспорт. Он расписал, что сможет управлять и даже намеривался создать целый парк ракет, которые будут работать на экологически чистом топливе.
Лопата прибежал зареванный. Горка – его мама, и Полынь – отец заставляли его вскапывать огород, и тот начал, как обнаружил большой самолет на их участке. Нужно было вырыть самолет, а для этого потребуется долгое время.
Ну как? Скучно? Пожалуй, нет. Фартучек каждый раз после того, как уходил очередной ходок, думал о том, что только что помог еще одному человеку, а это значит, как говорил когда-то его дедушка «зачтется». Но и народ стал более смирным. Стал здороваться с Фартучком, справляться о его здоровье, предлагать свою помощь, то есть относится с уважением не то чтобы с представителем власти, с человеком. А старик, понимая в прошлом свои ошибки, тысячу раз думал, прежде чем принимать решения, советовался с нашими друзьями или с Сергеем, и не значит, что брал готовое решение, а думал сам, исходя из накопленной информации и данных.
Сейчас он сидел и думал о том, что добился всего, чего хотел. Его стол был заставлен исписанными папками, и переговорное устройство уже нагрелось от бесконечных разговоров. Был обеденный перерыв – он решил сделать паузу и посмотреть в окно – не разговаривая ни с кем, не выслушивая никакие проблемы, а просто наблюдая за происходящем в квадрат окна. Погода была хорошей и кажется, что мир стал возвращаться. Тот самый, который был с ним с самого детства, в воздухе которого он рос, вернулся и дарил всем жителям. Все суетятся, планета наполняется теми звуками, которые так нужны ей для жизни. В тишине ей грозит вымирание, а так – долгая и счастливая жизнь. Я сделаю все, чтобы так оставалось как можно дольше.
Внизу бегал малыш. Фартучек не знал его (не всех же ему знать). Тот не хотел слушаться идущей за ней женщины, по-видимому, мамы и убегал от нее, но та неотступно следовала за ним. Он выделывал такие кренделя – позволял ей себя догнать, но как только она приближалась на очень близкое расстояние, он удирал что есть силы. Так повторялось несколько раз. Это рассмешило Фартучка и он сам того не замечая выдал свою реакцию. Едва он это сделал, женщина резко взглянула на него, а старику стало не по себе – все же он мэр, а эта должность подразумевает в себе воспитанность, а не насмешку. Он скрылся, но так тоже было нехорошо – она же его уже заметила и Фартучек показался, чтобы извиниться за свой проступок.
– Вы меня извините, – сказал он, – но ваш ребенок…
– Это не мой ребенок, – прервала его женщина. – это ребенок моей сестры. Сущий дьявол. С ним справится только сам мэр.
– Тогда ведите его ко мне и мы с ним точно разберемся.
– Так вы…– воскликнула она и хлопнула себя по лбу. – Ну конечно. Я и не подумала, что только вы и можете выглядывать из этого окна.
Ребенок скрылся за углом и выглядывая, корчил рожи, пытаясь этим самым привлечь женщину. Но она была увлечена разговором, поэтому все ухищрения маленького сорванца были пустым занятием.
– Вот… – искала она в воздухе, чтобы сказать что-то –… Эльф, – помог ей с определением Фартучек. – Правильно, Эльф…нет, постойте, какой Эльф? Они хорошие эльфы то, а он?
– Хороший, только маленький. Они все такие и наверное пусть они будут такими сейчас, чем потом. Что вышло с Эзей, которая не наигралась в детстве? У них сейчас такая пора, немного завидуешь…
– Я сбилась с ног, – пожаловалась женщина, – целый день бегаю за ним, устала.
– Поднимайтесь ко мне, – предложил Фартучек. – я вас чаем напою. Вместе с мальчиком.
Женщина сперва засомневалась, но мальчуган, заслышав о том, что им предстоит подняться наверх к самому мэру и появится возможность съесть большое количество конфет, тут же подошел к женщине и взял ее за руку.
– Что это с ним? – спросила она. – Он никогда таким не был.
Она и не подозревала, что Фартучек обладал не только качествами хорошего руководителя, но и отцовскими, которые в принципе схожи тем, что кругом нужна сила убеждения. Народ любит хорошие законы, дети – вкусные конфеты. Они поднялись к Фартучку, он их угостил фруктовым чаем и конфетами с апельсиновой начинкой. Ее звали Добруня и она была незамужем.
– Вы меня простите, только я прошла здесь специально, – неожиданно сказала она.
– Неужели? – удивился старик.
– Дело в том, что я обратила внимание на то, что вы каждый день смотрите в окна, – кротко сказал она, словно еще боялась выдавать свою тайну. Мальчик, обративший внимание, что взрослые увлечены беседой, продолжал стягивать со стола конфеты одну за другой – некоторые просто надкусывая, если они ему не нравились.
– Да, это правда, – ответил Фартучек. – И что же в этом странного?
– У вас такие грустные глаза при этом. Мне так хотелось сказать вам что-то хорошее…
– Так что же вам мешает?
– Ничего, – скромно сказала она. У нее были голубые глаза и белые волосы, волны которых мешали ей и она постоянно убирала со лба.
– Тогда прошу, – и только она собралась ему сказать что-то хорошее, как неожиданно в комнату ворвался Гуллиэльф. Он был возбужден, двигался как метеор, внезапно прыгнул на стол, в гору оберток от конфет и воскликнул:
– Сегодня день рождения у моего папки! Поэтому стучим ногами и ведем себя, чтобы он понял, что мы радуемся.
Через час вся планета ходила ходуном. Такое событие не должно было пройти мимо, и малыш был так поглощен своей новостью, что не заметил, что возможно помешал паре, живо обсуждающей что-то.
Глава 30. Восьмой месяц – время, когда ребенок становится милым
Восьмой месяц – время, когда ребенок становится милым, его морщинки стягиваются и появляются волосики на голове, он начинает дышать и переворачиваться. Ведет он себя еще более активно, набирает мышечную массу, готовится к рождению.
Эту информацию я вычитал в умных книгах, но вот что я услышал от него самого:
– Папаня, а чего мой дом стоит на месте? Раньше бывало каждый день ходили, я получал столько вкусного воздуха, пахнущего свежестью, а сейчас – несколько раз сходим на недалекое расстояние, освободимся от запаса воды и снова в лежку. Мне нужен воздух и активные упражнения.
Эльф действительно не очень любила ходить и стала заядлой домоседкой. Неспроста – большая нагрузка на позвоночник. Я следил за ее осанкой, мучил ее своими понуканиями, но я знал, что это даст хорошие плоды.
– Держим спинку, – говорил я, как модельер фотомодели, демонстрирующей его коллекцию. Она не всегда все выполняла – ей было так удобно, ему так было удобно, это он сделал из нее такую форму, только освободившись от него (заготовки), форма вернется в исходное состояние.
В тот день мы работали над ее новой скульптурой под названием «Онано». Перед этим мы делали «Сон» – синтез двух животов, мужского и женского, из которых пытается вырваться ребенок, его рука стремится вверх, вторая хватается за сосок (женский) и чем это все закончится, можно только предполагать – ведь скульптура она фиксирует то, что важно, чтобы дать возможность домыслить самим. Новая вещь должна была показать мужчину – его живот, но сделать его таким податливым и особенным, чтобы сразу возникло понятие – отец, а не просто мужской живот.
Эльф еще не знала, как все изобразит, но был я – в плавках расхаживал по комнате, вдохновляя мою половину на мысли.
– Ложись на пол, – говорила она, и я делал это. На полу я разглядывал потолок, люстру и не думал ни о чем – только так я смогу раскрепостить тело. Думает она – лежит на диване и не желает вставать, отдает мне приказы и я их выполняю (а чего, у меня есть время и желание помочь), – Встань около окна, за штору и сделай так, чтобы я поняла, что ты за ней стоишь, – я шевелил кусок материи, прислонялся к ней как можно ближе, пока она меня не остановила, попросив побегать по комнате, но сделать это не двигаясь с места. Вот задача. Но и здесь я не растерялся – мои глаза все сделали. Зрачки то сужались, то расширялись, бегали из стороны в сторону и создавали иллюзию бега. Я не понимал, для чего ей это было нужно, но вспомнив себя в три часа ночи, вышедшим на балкон, чтобы выкурить махорки, заесть все это снегом только для того, чтобы найти новые ощущения. Мы не шли на балкон – ей не очень хотелось двигаться, и про махорку лучше не напоминать – ей нельзя, а то, что мы делаем – месим мое тело и ставим его в разные позы и ситуации, что пришло…
Мой отец не был творческим человеком, но как только от него что- то требовалось – например, прикрутить лампочку, то он не шел в магазин за ней или брал с полки, он обязательно выкручивал в подъезде, а вместо нее ставил свечку. Тоже творческий подход…а как он покупал елку – настоящий вернисаж. Он торговался на всех елочных базарах, его знали по всей округе, как самого дотошного покупателя – его интересовало все от места, где было срублено дерево до его уживчивости с комнатными растениями, не говоря о стоимости. И это было нужно, без этого не обходилась ни одна значимая покупка. А как он покупал воздушные шары…
Я только что прыгал на одной ноге по комнате, до ванной и даже заглянул на кухню, перехватив курабье, услышав, что я очень долго засеменил по прихожей, немного слукавил – отпустил вторую ногу, усиленно отстукивая первой (она не заметила), вернулся и был поражен – она стояла и начала свою работу, пластически работая с глиной, смешивая ее, закрыв при этом глаза, как в гипнотическом танце.
Скульптура уже была в ее голове, оставалось только оформить. Для этого нужно было время, но я уже не был нужен. И я хотел уйти, понимая ее при этом. Но перед этим решил посвятить в последние отрывки из сказанного нашим малышом.
– Представляешь, что он сегодня заявил… – начал я. Она приготовилась меня слушать и пусть была сильно увлечена, но единственная тема, из-за которой она могла прервать свой творческий сеанс – наш малыш. Но перед тем, как все это сказать, вернемся на пару дней назад, когда все это произошло.
Дело в том, что наши с ней занятия все также продолжались, и мы даже делали успехи – я передавал полностью, что говорил малыш, немного переиначивал его слова, оставляя для себя фразы повкуснее – чтобы они звучали не для всех, а только в среди троих. Пусть мы не поставили спектакль с малышами, но могли разыгрывать вполне реальные сценки, демонстрируя возможности еще не родившихся детей. Мне казалось, что только я способен на понимание своего первенца, но если проследить за каждым, а я не делал этого (мне было достаточно и своего – все внимание было сконцентрировано на нем), то можно было заметить, как мужчина шепчет губами, едва прислонившись головой к животу, а если мужчины не было рядом, то женщина прислушивалась к каждой перемене, которая возникала в ее организме, где-то закрывала глаза – от удовольствия, а где-то открывала рот, веря, что это поможет дыханию. А слова, которые говорили их дети, наверняка, были тоже самыми разными, но это зависело от них самих. Я – писатель, они – учителя, врачи, инженеры и дети у них немного смахивают на инженеров или врачей. У меня – выдумщик, я в этом нисколько не сомневаюсь.
– Он сказал… – снова я возвращаюсь к тому, что начал. Так получилось, что я пришел на занятие позже, на целый час. У меня встали часы и из-за них, я пропустил первую половину. Там уже все шло полных ходом – женщины показывали, надетыми на руки фигурками разные сценки из русских сказок – тут узнавалась и «Репка», и «Теремок», и что-то современное. Моя была не одна. С ней сидел парень. Я не совсем понял что происходит – он был на моем месте, то есть его голова была прямо у ее живота, и он разговаривал. Я рванул к нему и оторвал его от моей Э, на что он крикнул мне что-то в духе «осторожней» и я понял, что он гей. Да, его голос, его манеры говорили о том, что он нетрадиционной ориентации и пришел сюда, чтобы узнать, каково это…А я его чуть не уничтожил.
Эльф не была на меня в обиде, она долго смеялась, я тоже, хотя меня больше всего интересовало мнение еще одного героя.
– Странный у него голос, – сказал малыш. – Мне кажется, что он ведет себя не так, как все. Видимо хочет выделиться. Но мне он понравился. Он сказал мне, что хочет меня потрогать. Мне стало смешно, как подумал, что это невозможно. Он в отличие от тебя, не понимал меня.
Вот что я хотел услышать. Никто кроме меня не может услышать неродившегося малыша. Эта способность дается только отцу. Вот когда у того человека будет ребенок…каким угодно способом, тогда он тоже станет понимать его и ему не захочется только трогать. Но Эльф я все равно не сказал того, что понял, но и эта информация была уместна.
– У него есть несколько идей. Он может выслать тебе письмом или как тебе будет удобно.
– Извини, – сказала она и побежала. Она оставила кусок глины, который пока что напоминал монстра, который если приснится, сулит крик посреди ночи, хотя для гурманов этот объект напоминал французскую отбивную. Она вернулась, подошла к своей «отбивной», позволяя мне продолжить, – Его скульптуры так необычны, что я думаю, что тебе нужно наладить контакты – пусть он тебе шлет по понедельникам после обеда эскизы. Часть ты будешь браковать, это естественно, но какие-то могут послужить неплохим подспорьем на шедевр. Ты должна говорить с ним…
– И ходить все время беременной, – домыслил я, но вслух это произносить не осмелился. Да и моя Эльф, не дослушав меня, бежала в сторону уборной.
– Я не договорил, – пытаюсь остановить ее я
– Прости, – кричит она оттуда, – но я не закончила
– Ты издеваешься? – говорю я и жду ее пару минут. Она приходит, поправляет свой теплый костюмчик, похожий на пижаму, идет к своей «отбивной», останавливается и поворачивается ко мне.
– Не я, – шепотом говорит она, – Он.
Глава 30.1 Народ собрался в двенадцать на главной площади
Народ собрался в двенадцать на главной площади. Сегодня был выходной день и после хорошей рабочей недели, после которой было завершено ряд домов по второй улице и уже первая улица Тарельщиков (по жильцам, имеющих посудные имена – Сковородка, Поварешка, Ложка) справила свое новоселье, вторая улица – Зеленая, на которой будут расти только зеленые насаждения, завершала свое строительство.
Каждый дом был шедевром. Если первые в ряду напоминали бравых солдат – ровные, хорошо выложенный кирпич и камень, с плоской крышей, на которой росли цветы, то последние смешили, напоминая клоунаду, разрисованные в ярко-лиловый цвет. Первые напоминали растения, вторые – детские игрушки. Планета становилась веселее и краше. И это все благодаря…
Мэр выехал на автомобиле. Это было первое зрелище, которому все зааплодировали. Машина имела четыре колеса, кузов, открытый салон, который мог и закрываться, довольно просторный, в нем могли поместиться до десяти человек. Но сейчас в нем было только двое – сам мэр собственной персоной и женщина, с которой мы уже знакомы.
– Автомобиль на чистом соке видеокуса, – сказала Добруня, сопровождающая мэра кругом (его личная инициатива). Фартучек встречался с Добруней. Начали с того самого вечера, когда женщина хотела развеселить его. Тогда помешал малыш, но они порадовались за него, точнее за его отца, празднующий свой день рождения, и это способствовало хорошему настроению. Они прыгали, призывали людей кричать ура и специально сделал связь громкой, чтобы там, на земле, все слышали. И народ, не совсем понимая, что произошло, скандировал не потому, что все так делали (это тоже, конечно), просто уважали мэра – он попросил. А нас следующий день они снова встретились. На этот раз он встретил ее около недостроенной церкви. Стены были и скелет потолка, но не было окон и куполов. Она искала мальчика, которого поручили снова ей. И он помог найти его. Этот разбойник по имени Булка, был на удивление покладистым дома, а как только выходил на улицу с тетей Добруней, то превращался в сущего дьявола. Но как только Фартучек позвал его (как тогда – пить чай с конфетами), чтобы сходить на открытие новой улицы, на которой и школа, и больница, и библиотека. Это привлекло малого, и он пошел за ним. Мэр знал, что нужно не только взрослым, но и детям. У него в планах был строительство парка отдыха, детского городка на каждой улице и целой сети аттракционов.
Фартучек и Салфетка часто прогуливались по бульвару, который уже был оформлен и были деревья, которые (спасибо Сергею) прислали совсем недавно. А теперь и автомобиль. Спасибо Космику, который совершенствовал парк. К нему присоединился Руканога, который уже больше не приставал к Фартучку, чтобы тот сошел с его должности, теперь у него появилась интересная работа, которую он действительно любил и прекрасно руководил молодыми мастерами. Их нужно было учить и ему это нравилось. Его жена первое время тормошила его, чтобы мэр взял его к себе, хоть на какую должность – главное, чтобы не так далеко от администрации, и именно она подзуживала его идти и просить, но теперь она успокоилась. Когда муж проектирует автомобили и самолеты, то это значит, что с проездом и с пролетом проблем не будет никогда.
И теперь новый мэр едет на автомобиле, его сопровождает милая дама в красивом платье. Автомобиль останавливается около прикрытого тканью места. За этой тканью что-то есть. Оно скрыто, значит, сейчас все увидят чудо. Всех позвали сюда, не сказав ни слова, обещали, что это им понравится и даже заключенных – Эзю и Гузю вывели из воспитальника на время, чтобы они могли порадоваться со всеми (тоже в воспитательных целях).
Народ как всегда вел себя неспокойно – разговаривали, шушукались, выкрикивали, чтобы скорее начинали, то есть вели себя, как простой народ, у которого множество дел – закончить один дом, начать другой, строился кинотеатр, к которому они хотели приложить большое усилие. То есть благоустраивали планету как могли. Да и семейные дела тоже простаивали. Делать с детьми домашнее задание (школа открылась и стала функционировать), помощь жене в хозяйстве…да мало ли.
Но сейчас они стоят и ничего не происходит, разве что мэр нарезает круг на своем чудо-автомобиле, который на третьем круге уже не чудо – не у всех же он есть. А то, что он может быть у мэра – понятно, у него все должно быть в обязательном порядке. Вот если бы у каждого жителя, тогда бы был энтузиазм стоять, а так наблюдать, как другой ест…но были и другие мысли, более положительные – планета совершенствуется, становится лучше. И те, и другие мысли были заглушены громкими аплодисментами. Что случилось. Сейчас мы узнаем, что кроется под… но нет, ткань была на месте, но что это за пыль клубами приближается и становится все больше. Народ дал дорогу…Усану, который мчался, как угорелый. Овации были громкие, и не спроста его любили.Даже дети теперь не боялись его и все были рады ему, так как он никогда не дает скучать. На спине у Усана сидел Тряпка, в руках у Тряпки был маленький человечек.
– Извините, мы думали, что опоздаем, – сказал малыш, – поэтому я попросил, чтобы мы приехали на двух транспортах, и оба транспорта не вредили нашему воздуху.
Снова овации, крик и тишина, наступившая после того, как Усан поднял руку. Гуллиэльф тоже мог это делать, только его не было бы так видно, как большой тараканьей лапы.
– Все мы любим подарки, – выступил малыш. Все думали, что выскажется мэр, но он сидел в машине и разглядывал венок, который сплела для него Салфетка. Его щеки были розовыми то ли от смущения, то ли от цветов, вызывавшие у него аллергию? – Вчера я говорил со своими родителями, – сказал Гуллиэльф. – Они говорят, что у них на планете не все ладно. Катастроф на две жизни хватит. Но никто не унывает. Такого веселого и полного жизни народа никто не знает. И я кажется понимаю, откуда у меня все эти качества…
Малыш мог долго говорить, и говорил он очень красноречиво, его хотелось слушать, но как бы не были хороши слова, всех интересовало, что же кроется за тканью. А малыш тоже не сразу выдавал свой секрет, интригуя народ.
– Мой папа – пишет обо мне и о вас, – продолжил пришелец. – Каждое слово он берет из головы.
– Как я, – важно сказал Усан, все снова зааплодировали, но ожидаемой истории не было. Народ зашумел.
– Ему не просто, я понимаю – очень трудно создать мир, которого он не видел. Поэтому я ему помогаю. Я же вас вижу и частично рассказываю о каждом из вас, – громкие овации, – никого не упускаю из виду. Мне важно, чтобы он не останавливался, а ему важно, чтобы этот голос, идущий у него по трубке подсознания не замолкал, разве что на ночь… – народ перестал шуметь. То, что говорил Гуллиэльф, вызвало у них приятное щекотливое чувство, у некоторых появились слезы на глазах и не нужно было никого успокаивать – такие слезы нормальны.
– Моя мама – лепит чудесные изваяния и это у меня от нее, – неожиданно бодро сказал пришелец, дернул за одну веревочку, Усан, Фартучек и Салфетка (отвлеклись от своих романтичных дел) дернули за другие завязки, и памятник отобразился. Их было двое. Они стояли вместе спина к спине, и у нее был немного выпуклый живот. Можно сказать, что их было больше, чем два двое.
– Это памятник, которым я хочу напоминать о себе, – сказал малыш.
Не все были солидарны с ним, что на главной площади стоял памятник, который не совсем понятен.
– Кто это? – кричал народ.
– Как кто? – удивился Гуллиэльф. – Мои родители. Такими я их вижу.
– Но почему они? – не унимался народ. – Что они сделали для этой планеты такого, чтобы их можно было поставить на главной площади планеты? Не лучше ли поставить памятник инженеру Тапочке, спроектировавшему всю систему канализаций или Пунктику, который создал первый сахарный сироп, – всем хотелось предложить свои кандидатуры, – Вспомните Банку, он нашел стекло и изобрел электричество. Жиркина, он выкапывал самые глубокие ямы, Толщик поднимал до пяти человек разом. Громик кричал так, что дома тряслись…– они могли долго перечислять, планета прожила свое тысячелетие и знала много хороших имен, и наверное, в чем-то они правы, но не менее прав Гуллиэльф, который сказал:
– Они мне помогли познать этот мир и сделать его лучше. Разве они этого не достойны? Мне, кажется, только они и должны стоять здесь.
Малыш возмужал. За последнее время, прошедшее в строительстве и восстановлении, он окреп, его зауважали (не так, чтобы ставить памятник, конечно), но то, что народ не видел, как он строил первый дом, расчищал все от мусора и спас наших друзей от гибели, мешало им узнать все его возможности. Если бы все были с самого начала, то сомнений не было…Хорошо, что мэр высказался последним (он-то знал, что нужно сказать народу):
– Земля находится от нас довольно далеко, но мы с ней контактируем уже довольно долгое время. Пусть сперва не так, как хотелось, но это было не по их вине, как оказалось, по нашей. Не надо говорить, что виноваты только двое…нет, все мы повлияли на ее погибель. И то, что было раньше, уже нет, но переломным моментом в истории нашей планеты было появление – пришельца, который специально оказался здесь, чтобы помочь нам. Пока вы спали, он сделал все возможное, чтобы разбудить вас и вернуть планете былое имя. Поэтому этот памятник будет стоять здесь и никакие Пунктики, которых я конечно уважаю не заменят этого поистине великого подвига.
Народ разразился овациями. Эти слова убедили их. Потом было сладкое угощение – сахарные шарики. Все уплетали это снадобье и вспоминали Пунктика, которого чествовали наравне с Гуллиэльфом и его родителями.
Глава 31. На новый год мы не ездили в тепле страны, хотя я рисовал
лазурный берег как-то вечером после бокала красного вина
На новый год мы не ездили в тепле страны, хотя я рисовал лазурный берег как-то вечером после бокала красного вина. Но не получилось. Я подрабатывал, но денег все равно было недостаточно. Снимался на новогодний огонек в роли оленевода и даже мыл полы в кардиоцентре. Сдавал кровь и чистил холодильники на молокозаводе. Фасовал хлеб и украшал шарами банкетные залы. Носил пиццу и участвовал в митинге на Болотной. Только последнее мне не принесло ни денег, ни морального удовлетворения. Из всего вышеперечисленного я смог заработать на стол и подарки. Дальше Садового кольца выходить я не намеревался, да и она слава богу немного обленилась и перестала требовать шоптуры. Мы хорошо провели 31-ое и 1-ое, потом наступил новый год и я стал понимать, что эти подработки мне мешают. С ними я успеваю сесть за стол только на часа два (остальное время я пытаюсь восстановиться), да и деньги, которые я приношу уходят – половина на реабилитацию, вторая – на еду для меня и моей Э. Поэтому я пошел в роддом. Поближе к тому месту, где он должен появится на свет. Тем более у нас произошел разговор, который меня и подтолкнул к тому, что я сейчас работаю в ночную смену и слышу крики регулярно. К утру мне хочется погрузиться в тихий омут своего существования. Я просыпаюсь в три дня и вторую половину дня строчу на компьютере. Звоню моей Эльф, она тоже постоянно спит, ест и как только я вижу, мне кажется, что она снова поправилась. Но я не смущаюсь – пусть, это нужно прежде всего ему.
Мне нравится моя работа. Нравится. Я что делаю вид, что она мне нравится? Нет, я стараюсь.
Да, я ушел. Для того, чтобы понять женщину, не обязательно быть гинекологом или женским психологом. Достаточно быть рядом с ней, а не с тысячью других…
Тот разговор, приведший меня к тому, что я пошел на ту работу, где мужчины долго не задерживаются, да что там говорить – их вообще нет.
– Мальчик, – сказала она, после того, как вышла из кабинета врача. Я сидел и грыз ногти. Знал, что делать это нельзя, но мое волнение было особенным. Они как назло не пускали меня – что-то там делали, я даже слышал смех – они смеются, а мне, кровному отцу, не полагается. Я чуть не вбежал, но вскоре вышла моя благоверная. Она широко улыбалась, и я знал, что она хотела девочку, но она говорила «мальчик» и так радовалась этому, что я подумал, что она тогда приврала и хотела мальчика больше, а спорила со мной только для того, чтобы в любом случае оказаться правой.
– Что, правда? – восклицаю я и действительно радуюсь. Мне бы поднять ее на руки, закружить, сделать что-нибудь особенное, но я целую ее в щечку, нос и говорю, что очень рад. Как приземляют наши возможности беременные женщины. Тогда мои слова начинают литься и излагать что-то красивое:
– …… – как вы поняли, мои слова не оформились, и только моя радость на раскрасневшемся лице выражала все то, что я хотел сказать – куча сладко-сахарных слов вперемешку с пряностями. Мы стояли в коридоре, вокруг ходили другие пациенты, уборщица начинала мыть полы, но я не мог сдвинуться с места – этот эпизод нужно было зафиксировать, а значит стоять без движений хотя бы минут пятнадцать, чтобы мы запомнили друг друга. Только Эльф старалась поскорее уйти, так как тряпка играли с ее сапогами, намереваясь пройтись снова и снова. А я все не торопился. Тогда она обняла меня и сказала:
– Побереги реакцию на тот день, когда явится чудо.
– Я не собираюсь смотреть на это, – ответил я, и сразу же нашлась тема для обратной дороги. А то я все думал, о чем бы нам поговорить по дороге домой. А тут и не надо ничего сочинять.
– Ты хочешь сказать, что не будешь со мной в этот день? – спросила она, и у меня возникло дежа вю. То ли мы уже говорили об этом, то ли мне это приснилось, то ли я хотел об этом написать. Но в глазах моей половины эта тема звучала как будто впервые, поэтому мне карты в руки, чтобы все объяснить:
– Я с тобой буду, только за дверью, и как только опытные врачи все сделают, я тут же появлюсь. Первый крик и я тут как тут.
– Тогда уже будет поздно, – отвечает она.
– Почему?
– Самый трудный момент он будет раньше и именно в этот миг ты должен находится подле меня. Чтобы поддержать, говорить нежные слова, чтобы мне вытирать лоб. Я хочу чтобы ты мне вытирал лоб.
– Но для этого есть медсестры.
– Я хочу, чтобы это делал ты.
– А вдруг я грохнусь в обморок?
– Тем более. Значит, в тот момент не только мне будет нужна помощь, но и тебе. Ты должен быть рядом, чтобы я была спокойна, что с тобой все в порядке.
– Но послушай, у нас с тобой впереди долгая и счастлива жизнь. А этот миг можно сделать так, как лучше для нас обоих. Тебе – лучше с опытным доктором, которому я скажу, что нужно, мне – быть рядом, но не видеть.
Она обиделась. Тогда я вспомнил, что она хотела, чтобы с ней был не чужой человек-доктор, а родной. По ее мнению, мне нужно было пройти курсы акушеров и самому принять роды. Но я никогда не сделаю этого. У меня есть сомнение, что я после этого, иначе буду относиться к ней. Также как я не вижу, как она ходит в туалет, как подстригает себе ногти и даже моет себя в интимной части тела, так и рождение должно проходить без меня. Есть люди, которые долго учились и преодолевали разные фобии, комплексы, им снилось всякая мерзость и они справились с этим и сейчас принять роды дл них проще простого.
И на следующем занятии я услышал от той странной пары, которая не только в первый день опаздывала то, от чего у меня дернулась губа и немного подбородок. Она и в последующие дни вбегала в зал, словно они должны бежать все время – от этого лучше ребенку. Так вот, тогда мы разговаривали с нашим Димой (не Настей) о том, чтобы танцевать вальс нужна пара, а пока можно ее только представить – Эльф стала напевать, я приговаривать:
– Левая нога вперед, правая – в сторону, левую приставить…аккуратно, не делай больно маме…и дальше…правая нога вперед, левая – в сторону, правую ногу приставить…я же говорил тебе аккуратно, – и вот на этой идиллической нотке, когда наше семейное трио уже достигало хороших результатов в освоении танца втроем, доносится разговор, который вроде как и не слышен (он звучит, как и все остальные разговоры), но эта тема заставляет мою Эльф прислушаться и забыть о вальсе.
– Не останавливайся, – говорю я, – потерпи сынок (это слова я выделяю – пока мне нравится делать акцент), мама любит не только кушать, но и слушать – и в этот момент я тоже слышу (я не мог это не слышать, не уши же мне закрывать):
– Дорогая, я уже договорился с врачом, – говорит тот бесбашенный парень, – я буду совсем рядом. Жаль, что от меня скроют все своими спинами, мне бы хотелось самому в этом участвовать. Не зря же я проходил курсы, не зря же я просмотрел столько фильмов об этом. Я знаю…
– Успокойся, – сказала девушка, – мы попробуем договориться с врачом, чтобы ты мог ему помогать. Я уверен, что ты будешь стоять напротив меня, так, чтобы тебе все было видно.
И он обрадовался. Я никогда не думал, что это может так сильно осчастливить человека. Ну, хорошо, он от этого будет чувствовать себя героем. Но это он у него организм выносливее моего. К тому же курсы. Он их прошел и поэтому чувствует себя увереннее. Наверняка у него есть какая-то особенность. Не мог он так просто согласиться. В нем есть что-то…
– Может быть, у него плохое зрение? – предполагаю я, а Эльф на меня смотрит с таким взглядом, от которого мне становится так тяжело, что я переключаюсь на малыша и продолжаю, – Приставили правую ножку, а теперь снова с левой, притоп и справой. Не халтурить.
Глава 31.1. После открытия памятника место облюбовали
После открытия памятника место облюбовали. Здесь стали встречаться влюбленные пары, и Фартучек назначал свидание Салфетке. Он, не знающий все формы ухаживаний, терялся. Но и Салфетка не старалась его учить – все должно быть естественно. Они ходили по набережной, только начинающая формироваться и наслаждались друг другом.
– Я смотрю на все, что меня окружает и думаю… – он посмотрел на нее, наверх и прошептал губами, но не издал при этом ни единого звука.
– Что? – спросила Салфетка.– Я не понимаю.
И он снова сказал губами, но она опять ничего не могла понять. И она снова спросила, приблизившись, стараясь понять значение его слов, пусть и без звука. Тогда он ее поцеловал. В первый раз. Хитростью. Но она и не вырывалась, так как сама хотела этого. Он стал похож на подростка. Кружился, бегал, срывал ей цветы, лазил на крышу и делал то, что не свойственно мэру – кричал, что «любит». Она выражала свои чувства более спокойно. А он – сочинял стихи, писал ей записки через Булку, посылал ей корзину с вкуснейшими сахарными шариками. Они не расставались, разве что дела немного отвлекали его от люб…да что я говорю…нет, свои дела он тоже любил, просто, когда в душе все распирает от нового чувства, то не можешь сидеть на одном месте и хочется порхать…вот бы крылья.
– Сколько бы ты хотела детей?
– Троих.
– Мальчиков или девочек?
– И тех и тех.
– По три?
Такие разговоры возникали все чаще и чаще. Сперва они звучали странно, но потом пара привыкла и стала воспринимать вопросы, как нечто родное, интимное, свое.
– Когда ты улыбаешься, то планета становится на градус теплее. Так мы можем сэкономить на тепле, если ты будешь постоянно улыбаться.
– Я итак улыбаюсь с тобой безостановочно.
– Поэтому мне всегда жарко.
Про них стали говорить, и Тряпка стал ему подмигивать – мол, помнишь наш с тобой разговор про то, что еще все будет и Фартучек, конечно, не помнил, но был рад, что его лучшее окружение радуется за него.
– Как ты хочешь назвать первенца?
– Слюнявчиком в честь деда.
– Мне не очень нравится это имя. Лучше – Капканом.
– Что это за имя – Капкан? Ничего мужского. Слю-няв-чик. А? Каково?
– Да ну…
Нормальные споры в новых отношениях. Они начали говорить о том, чтобы жить вместе и однажды Фартучек предложил ей перейти жить к нему. Он долго не мог решиться на это, советовался со всеми, с кем можно. Только малыша он все не мо найти – хотел дельного совета от землянина. Но его окружили Усан, Тряпка и Булка, который тоже мог сказать что-то дельное.
– Жить вместе тесно, – начал большой таракан. – Но интересно. Просыпаешься, а собеседник уже рядом. Не надо искать его и вызывать на улицу. А то, что она будет толкаться, так я тебя научу нескольким приемам, у нее отпадет навсегда такое желание.
– Не надо думать, – продолжал Тряпка. – Бери ее под руки и в дом. Она тебе и приготовить, и успокоит и пол подметет. А ты лежи и ничего не делай. Преимуществ много. Ты только скажи, когда свадьба?
– Я об этом как-то не думал.
– Зато она думает, – воскликнул Булка.
Старик растерялся. Да, он любил ее и думал, что все пройдет без церемоний, но он был мэром и свадьба не должна пройти спокойно. Такое событие должно обязательно осветиться в прессе и приглашения и прочее…Но дело в том, что ему казалось, что он слишком стар для этого и то, что он чувствовал себя со своей суженной мальчишкой не говорило о том, что он готов пройти все круги церемоний. Достаточно было и того, что уже есть – жить вместе и думать о детях. Не только думать, конечно.
– Не беспокойся, – сказал Усан. – На свете жил был один человек, и он очень боялся жениться. Ему казалось, что как только он жениться, то жизнь у него станет невыносимой. Тогда к нему пришли друзья и сказали, что он не должен дрейфить, а просто пойти, сделать ей предложение и подарить цветы. И так он и сделал. И главное – не жалел об этом.
Какая-то реалистичная история, но услышав ее, Фартучку стало немного легче. Взгляд со стороны всегда помогает.
– Я ее подготовлю, – сказал Тряпка, – пусть приоденется, а то пока она будет преображаться, ты можешь передумать, – и побежал в сторону ее дома.
Все прошло в лучшем виде – он приехал к ней на автомобиле, в белом костюме, в руках цветы, похитил ее из дома, где она обитала совсем одна, и увез ее к себе под бурные овации в уже достроенную церковь. Их женили, объявили мужем и женой и они под громкие крики поехали в сторону дома. На главной площади были накрыты столы и все гости (жители) сидели в ожидании главных виновников. Ничего не пропустил? Никого? Вот именно. И Фартучек тоже понял, что не все его поздравили, и можно было конечно подождать до торжественного застолья, но этот персонаж не мог пропустить ни одного пункта сегодняшней программы.
– Подожди, я должен кое-что сделать, – сказал Фартучек в тот самый момент, когда они ехали на главную площадь. Они слышали крики, и шарики взлетали в небо вместе с бабочками и первыми самолетами, пусть пока детскими экспериментальными моделями. Он остановился в ста метрах, объехал площадь так, чтобы их не заметили и подъехал к заводу. Салфетка не стала мешать ему в этом поступке, так как понимала, что он для него важен.
– Я делал предложение, – с обидой в голосе сказал он, когда вошел в железные двери оставленного ангара и увидел его, малыша в маске и воздвигающего что-то крупное, напоминающего…, – мне нужен дельный совет, сегодня мне нужна была свита, и мне очень жаль, что ты не все увидел. Я же не смогу повторить все специально для тебя… ты где был?
– Я строю корабль, – спокойно сказал Гуллиэльф. Он сваривал одну большую стенку, и его лицо освещалось красным огнем. Салфетка, которая сперва не решалась пойти за своим уже мужем, все же ступила за ним. Ее тоже поразил это вид – в ангаре, где и она когда-то проводила бессмысленные часы в растительном состоянии, шел яркий свет в самом центре и малыш в рабочем халате темно-желтого цвета и шапке той же расцветки крутился около самой настоящей ракеты
– Это тот самый… – сказал Фартучек.
– Да тот самый, – согласился пришелец.
– Я не думал, что этот день настанет, – продолжал говорить старик. Не хватало еще траурной музыки. Но сегодня был хороший день не только потому, что была свадьба (и еще не закончилась), а потому что…вот что думает по этому поводу Гуллиэльф:
– Он настал, потому что это хороший день, и я его ждал, как и вы…
– Что? – удивился Фартучек. – Мы ждали? Да что ты такое говоришь? Ты же знаешь, что я не хочу, чтобы ты улетал. Может быть, еще передумаешь? У нас тут хорошо, и станет еще лучше.
– Конечно, конечно, – согласился малыш. – Но чем раньше я улечу, тем скорее на вашу планету прилетит еще кто-то.
– Зачем нам еще кто-то? – расстроился старик. – Зачем нам еще…? – спросил он у Салфетки, та растерянно пожала плечами.
– Не говорите так, – сказал малыш. – Обещайте мне, что вы его примете с почтением и он, улетая также поставит памятник. А я буду наблюдать оттуда, потому что я буду скучать…
– И мы, – сказал Фартучек и его суженная согласилась с ним единодушным кивком.
Потом много плакали, и через полчаса уже сидели за столом и уплетали все яства, которые были приготовлены по случаю свадьбы. Фартучек время от времени поглядывал на небо и вздыхал.
Глава 32. Приезжать без звонка – это у нас видимо семейное
Приезжать без звонка – это у нас видимо семейное. Сперва отец, потом оба родителя, сейчас нагрянула сестра, да еще со всей своей оравой. Я, конечно, сам планировал в город Чехов – а ведь когда-то он мне казался таким близким и я почти каждый месяц бывал там, то сестру я уже не виде больше года.
– Все думали, когда вы к нам пожалуете… – начала она, – а тут выясняется, что у вас такое событие и ведь не сообщил, то-то я думаю, затих. Не звонит, не приезжает, два слова по телефону «порядок, сеструха» и все.
В дверях стояли двое. Точнее их было трое. Но я про тех двоих, которые особенно сильно выделялись и были заметными, хотя стояли молча и не торопились стягивать ботинки, посматривая на маму – видимо ждали ее одобрения.
– Это… – начал я, смотря на сестру, которая уже разделась и прошла в комнату, посматривая на мои апартаменты. Они сами хлопали глазаками, все ждали, когда мама пройдет почетный круг и вернется, чтобы сказать:
– Разде-вайсь! – и детки выполнили этот приказ. Только это прозвучало, когда сестра была где-то за стенкой. В куртках и шапке сложно было понять, кто из детей кто, но как только они разделись, то я стал более разборчивее. Я протянул руку мальчику и тот посмотрел на нее, так грустно, словно я протягивал ему шоколадку или новогодний подарок в мешке (от чего у современных деток не загораются глаза).
– Зачем? – спросил он. Я улыбнулся, пожал плечами и выдал:
– Чтобы поздороваться, то есть пожелать здоровье друг другу.
– Зачем? Ты что болен?
– Нет, так принято.
– Кем принято? Тобой. Или твоей женщиной?
Разговор получился славным. То, что он не хотел здороваться – это был пол беды, но то, что он называл мою Эльф женщиной, пусть и было это правдой, но такое обращение было нетактичным. И его это вряд ли волновало. Он продолжал говорить, пока моя сестра бродила по квартире и, кажется, где-то приостановилось, рассматривая мои фотографии или коллекцию фильмов.
– Достаточно поднять руку и все, – сказал резко мальчик. – к чему эти излишества? Они так усложняют нашу жизнь.
Моя сестра появилась из ванной. Еще бы минута я бы поставил мальчугана в угол, но она знала, что его нельзя долго оставлять одного. Девочка прошла в туалет и все еще не выходила. Все выходило как-то не по правилам этикета – сперва поздоровались, а потом все удовольствия. Но здесь не соблюдались ничего. Разве что их все же объявили:
– Это Роберт – он любит бокс и маленьких мышек, – сказала сестра.
– Ненавижу… – что есть мочи крикнул тот и побежал в ванную и закрылся.
– Не надо закрываться, – крикнула ему вдогонку Таня. – Ты же помнишь, как ты закрылся в прошлом году в сауне и как мы ломали дверь. Хорошо, закрывайся, сиди один, а мы пойдем. Пойдем, братик, – и мы пошли в зал. Стол был наполовину накрыт. Мо Э. запаздывала, и я не понимал, что могло случиться. Звонил – телефон не отвечал, вероятно, была в подземке, но опоздание на час – это уже слишком. И сестра хочет, чтобы ее сын сидел в ванной, а дочка в туалете – почему она так долго не выходит, что она им говорила делать там. У меня начинается мигрень. Но хорошо, что она мне все объяснила:
– Да я еще не сказала о его главном качестве – он любит делать и говорить все наоборот, – сказала она шепотом и следующее крикнула в дверь, чтобы мальчик услышал: – Правда, Роберт?
– Неправда, – крикнул и толкнул дверь. Одновременно с ним вышла девочка. Наверняка он это подгадал. И естественно дверь ударила ей в лоб и набила шишку (дверь, а не он). – Меня зовут по-другому.
Сестра не приезжала ко мне уже более года. В последний раз, когда я был у них, ее муж, не приехавший в связи с рабочими моментами, был весь перебинтован только потому, что эти двое устроили ему ловушку, используя только кисель и арбузные корки. Да, еще прикрутили эти корки шурупами к тапочкам и налили кисель в прихожей, чтобы посмеяться. Месяц он был в гипсе. Жалкое зрелище. Теперь они здесь и неизвестно, что они устроят. Конечно, заводила тут один, девочка только участвует в смехе или…хотя она выросла и наверняка уже не участвует в его глупых проказах.
– А это Поллет, – сказал я. – Привет Поллет. Все также любишь рисовать и говорить с животными? – услышав это, Таня схватилась за голову – мол, да, что правда, то правда. – Она подружится с Усаном.
Звонок в дверь. Пришла моя половина. Прическа и Роза Марковна за спиной. Не думал, что теща пожалует, но раз пришла… Но у них есть на это свои объяснения:
– Непогода. Заметает. Я не могла ее отпустить одну, – она сняла шапку, и я увидел еще одну Эйфелеву башню. Дамы приоделись. Моя одела все желтое, мама была в платье салатного цвета, я же не переодевался – ходил по дому в халате, как аристократ и не думал, что плохо выгляжу.
Эльф знала, что у моей сестры дети, и мы часто говорили о том, какие они, то есть я рассказывал разные случаи (некоторые трагические) из их проказ, но что-то произошло – она увидела их и застыла. Вот так стоит в прихожей, Роза Марковна уже разделать, и не может понять. Хорошо, что пробежал Усан, а за ней вприпрыжку Поллет. Пес лаял, не хотел быть пойманным.
– Чего это он от нее убегает? – спросила мама Э.
– Наверняка заговорила его, – говорю я – сестра не слышит, а присутствующие не понимают о чем это я.
Я рассказал им, что имел ввиду, и думал, что моя Э. оттает, но она была заморожена весь вечер. Когда мы ужинали, потом играли в лото и на десерт – смотрели фотографии. К ней даже дети не подходили, так как не совсем понимали, что с ней. Ко мне подошел Роберт и шепнул:
– Твоя женщина увидела отрубленную голову, поэтому она ничего не ела и не может говорить.
Детский взгляд на такие вещи кажется слишком наивным, но только дети способны заметить то, что взрослым не под силу. Пусть, не отрубленная голова, но что-то она точно увидела. Про это я узнал немного позже. Перед этим мне прочитала целый монолог моя сестра, попивая мартини со мной на кухне. Я не хотел пить и оставлять их одних, но я слышал, как Роза Марковна взяла на себя роль педагога-организатора, но ее кричалки, прибаутки осмеивались и были несовременны. Но она не отчаивалась и пробовала все новые и новые.
– Девушка славная, – сказала Таня, почему-то используя «славная», вместо «странная» (именно об этом она подумала). – Она думает, прежде всего, о малыше и старается не волновать его. Мне это знакомо, – сестра меня удивляла. Я думал, сейчас посыпятся шишки, а она – хвалила ее. – Мои-то сорванцы тоже заставляли меня сжиматься от спазмов, от их акробатических номеров, я ходила кроткая. Да ты наверняка меня помнишь – я не разговаривала и все окружение, особенно со стороны мужа, смотрело на меня, считая, что я того.
Как же я об этом не догадался? У нее под самым сердцем ребенок и он наверняка уже проявляет себя с разных сторон. Она прислушивается, старается не допускать посторонних и даже детки моей сестры, мечтающие погладить живот, спрашивали меня «можно?», я им отвечал, что только по разрешению моей Э. Но они не решали подойти к моей «женщине» – она создала защитное поле своим хладным отчуждением, что они ее даже немного боялись. Если Роберт думал, что она увидела что-то, что ее испугало, то Поллет решила, что та ведьма (все очень просто).
Все спали. Завтра собирались назад. Мы стояли на балконе и разговаривали. Моя Э. укуталась – только с таким условием мы вышли на морозный воздух.
– Ну как ты готова к такой ораве? – спросил я.
– Нет, – неожиданно сказала она и я посмотрел на нее и увидел такой испуг в глазах, что мне стало не по себе – если она боится, то я…но я не должен бояться. Но я же не должен кричать «караул» или что-то в этом роде. И мне пришла в голову идея.
– Пошли спать в комнату к ним, – она пожала плечами, на носу у нее было несколько капель от талых снежинок, упавших вниз, как слезы. Она сомневалась, но пошла за мной. И мы легли рядом с детьми, чтобы почувствовать… Они были, конечно, старше новорожденных, но когда-то же они ими были. Сестра не была против – она меня поняла и вышла без разговоров, сказав, что будет ночевать у меня. Детки заворочались и Роберт, про которого можно сказать «хороший, когда спит» пробубнил что-то нечленораздельно. Поллет заворчала во сне на него и на этом их диспут закончился.
Мы лежали и естественно не могли уснуть. Я думал, что нам хватит часа, чтобы понять. На крайний случай, два часа. Мы смотрели на потолок и я чувствовал, как сопят детки – у одного был заложен нос и я подумал, что не знаю, что нужно давать в таких случаях и спросил бы у моей Эльф, но она тоже вряд ли знает об этом. Вот если бы спросить Таню, то та знает все. Роза Марковна ушла раньше, она тоже могла порекомендовать что-то полезное.
– Он только что сказал «мама», – прошептала мне моя половинка и вздрогнула. Не знаю, правда, это или нет, но среди детей – родившихся и еще нет, можно было запутаться.
– Ты в порядке? – спросил я.
– Да, просто он мой палец взял в рот, – сказал она, посмеиваясь. Наверняка ей было смешно.
– Так мальчик же, – уверенно сказал я.
– Нет, это сделала Поллет, – прошептала она и прыснула от смеха.
– Тогда значит, около меня Роберт и он только что поцеловал меня в руку, – ответил я. Нам стало смешно, но выйти из комнаты мы никак не могли, чтобы вволю просмеяться – в нас вцепились детки, которые сейчас думали, что держат руку мамы.
Глава 32.1 Ракета была завершена…ее блестящая основа
отражала лучи и пускала мириады солнечных зайчиков
Ракета была завершена. Она стояла около ангара и радовала глаз. Ее блестящая основа отражала лучи и пускала мириады солнечных зайчиков. Народ ходил мимо ракеты и жмурился. Всем было интересно, а что там внутри, но пройти туда не было возможности, так в случае чего, трудно будет восстановить оборудование (сколько потратил энергии на эту ракету пришелец, столько тратится на земле человеком за год). Так уж складывалось – как и времени, у него было столько сил, сколько он мог использовать – то есть если бы он в самом начале истратил всю свою энергию подчистую, то ракета бы не возникла. Он бы сник на первой ее части. Но в нашем случае у него хватило на все – помочь этому маленькому народцу и достойно улететь. Последнее пока еще только предстояло и Гуллиэльф немного волновался. Да что там – он нервничал, как взрослый, которого ждет что-то новое, но это новое еще ни у кого ни разу не было и он первый, кто постигнет…
Он ходил вокруг своей ракеты, совсем недавно провел испытание и та не подвела его. Все датчики работали, но взлетит она только в день отправления – проверить это невозможно. Разве что предполагать – судя по работе всех механизмов, она должна взлететь. Должна, но если…у него были редкие случаи паники, но сейчас он были не в себе. Ночевал исключительно в ракете, забирался на борт, тренировался, разыгрывал возможные инциденты от поломки одного двигателя до проникновения воздуха в салон. После всех этих тренингов, он спал, как убитый. Ему снилась земля и родители, которые почему-то были похожи на Фартучка и Салфетку. В другую ночь родителями были Тряпка и Усан, а третья ночь подарила родителей в виде всего народа, который бился за право быть его мамой и папой.
Ракета в порядке, планета тоже. Можно было отправляться в путь. Через два дня он решил совершить это. Если говорить, что это случится скоро и все откладывать, то никогда не улетишь, а когда назначишь точное число, тогда не отвертишься. Да малыш и не хотел отвертеться, хотя, когда он достроил ракету, и смотрел как его ракета ждала только одного, что может ждать большая летательная посудина – полета и думал…я улетаю?
Все лучшие художники планеты вызвались раскрасить ракету. Малыш согласился – ему было приятно, когда около его творения стали крутиться люди с кистями и ведрами краски. Де винтик хотел изобразить женщину с ребенком, но она у него выходила слишком откровенной, Кафаэль видел на корпусе корабля баталии, Долька – бегущих лошадей по воздуху. Наконец, сошлись на том, что корабль будет покрыт пожеланиями всего народа. Понаписал народ:
– Прилетай еще. Спасибо эльфу за победу. Да здравствует мир во всем мире. Удачной дороги. Небесные дроги не вздрогнут. Привет, Земле от эльфийцев, – и еще тысячи пожеланий, которые были написаны разноцветными красками. Это все, что мог народ сделать ради него. Малыш не хотел никаких церемоний, но Фартучек не мог отпустить его просто. Поэтому большая часть народа, которая не безучастна к событиям, происходящим на планете, а таких – большее число, соберется на главной площади. Прощание, слова, немного музыки, шаров и торжественная минута молчания. Но это будет через два дня, а пока…ожидания, мечты и прочее…
Как-то вечером, когда все уже спали, сидя в ракете, проверяя очередной форс мажор, малыш понял, что не хочет улетать. Точнее, он хочет увидеть своих родителей, обнять их, дать им возможность понянчиться с ним, и все. Он начал создавать этот мир и улетая, он оставляет его, пусть и в хороших руках. Он не хотел делиться ни с кем своими мыслями, понимая, что сейчас уже поздно думать об этом. Поэтому решил посоветоваться со своими, то есть не столько со своими родителями, но хотя бы землянами, которые могут дать совет. И Сергей, который был на проводе, сказал, что это нормально. Как перед свадьбой жених может передумать, так и…Пришельца это не успокоило, и он продолжал неотступно думать об этом.
Тем временем к мэру приходил Руканога и показывал проект новой ракеты. Фартучек про себя думал, что неплохо будет когда-нибудь (лучше в ближайшее время) на этой самой ракете прилететь на Землю, для этого он даже попросил у малыша узнать точный адрес, но тот сказал, что эта информация почему-то не долетает. Бывший мэр говорил о достоинствах новой ракеты. Она должна быть быстрой, современной и удобной в обращении. Фартучек похвалил его и тот ушел довольный, как никогда.
Мэр сегодня плохо спал. Ему приснился странный сон. Он несколько раз просыпался, вставал, ходил по замку и уснул только под утро. Именно тогда он и увидел себя в роли младенца. Маленький крохотный ребенок идет по дороге и радуется всему тому, что видит – цветочек красивый, бабочка волшебная, птичка быстрая, волк…он смотрит на его клыки и тоже улыбается.
Он за него беспокоился – в это была причина его бессонницы, кошмаров (если ему все же удавалось уснуть) и тревожных мыслей. Поэтому, как только пробило десять, он отправил Усана за Космиком. Через полчаса он был в кабинете Фартучка и пил утренний кофе, просыпаясь, так как очень поздно лег. В последнее время они все меньше спят. Новая ракета. Не та, что у пришельца, а та, что у них…
– Назначаю тебя главным по сопровождению нашего гостя, – сказал Фартучек так строго, что Космик закашлялся. – У вас есть ракета. Настал момент отправить ее в первый полет. Надеюсь, ты не против?
Был ли Космик против? Он давно мечтал об этом. И даже то, что не все испытания были проведены, он был уверен, что будет не спать, если надо двадцать пять часов в сутки только для того, чтобы ракета была готова к назначенному часу.
– Для меня это большая честь, – сказал он и ушел. Фартучек немного успокоился. Теперь все должно пройти, как по маслу.
Только он подумал, появилась Салфетка. Она стряпала на кухне и ждала, пока первый бизнес-ланч подойдет к концу.
– Дорогой, ты даже не позавтракал, – сказала она, обняла его и поцеловала его в щечку, потом в ушко и на третье – шею.
– У меня… – начал он говорить, запинаясь, так как поцелуи его любимой делали его безвольным и слабым. – я волнуюсь… – он не смог рассказать ей все, что его беспокоит, так как пудинг, который Салфетка поставила на стол и уже зачерпнула вторую ложку оказался чрезвычайно вкусным.
– Не волнуйся, – приговаривала жена и гладила его по голове (можно сказать приглаживала его растрепанные мысли). Фартучек успокоился, когда съел пудинг.
– Ты что-то в него подмешала? – спросил он, облизывая ложку. Салфетка кивнула. – Я так и знал.
– Дядюшка Фартучек, – вбежал Тряпка, – извините, господин мэр, – ему было неудобно, что он помешал.
– Да ладно, к чему эти церемонии? Заходи.
Тряпка сел, почувствовал аромат пудинга, грустно посмотрел на пустую тарелку и сказал:
– Я хочу сопроводить его, – старик молчал. Он не сразу понял, о чем тот говорит, но парень продолжил, – сопроводить через космос… – дальше не было нужды слушать Тряпку. Его глаза говорили за себя – красные, горящие, мечтающие помочь, ответить добром за добро.
– Я уже назначил Космика, – растерянно сказал Фартучек. – Не обижайся, но ты же не умеешь управлять ракетой
– Если надо, я научусь, – воскликнул Тряпка. – Понимаешь, я должен его сопроводить. Мне ночью приснился сон про волка, который…
Старик не стал говорить о том, что и ему приснился такой же сон, он понял, что такое бывает, когда близкие люди думают о ком-то. Он не стал его отговаривать, он просто сказал:
– Будет еще одно место. Только об этом молчок.
Но конечно, он не мог об этом молчать. Парню хотелось рассказать об этом и вскоре у крыльца выстроился и стар и млад. Все хотели участвовать в этой процессии. Но такое количество народу корабль не сможет выдержать. Хоть Фартучек был и зол на Тряпку, и хотел было его воспитать ремнем, но для мэра – это не метод. Да и парень сам видя такой ажиотаж, отказался от полета.
– Уж лучше так, – сказал он, понимая, что в ракету может поместиться сто, ну двести, но не все…
– Спасибо, – поблагодарил его Фартучек.
– Да не за что.
– А Космик?
– Что Космик?
– Как он?
– В порядке.
– В порядке, говоришь?
– Да, в полном.
– Так он летит?
– Он? Летит.
– Хорошо. Пусть летит. Он должен лететь. За меня, за всех нас.
Было понятно, что Тряпка завидует Космику, и он был в двух шагах от полета с ним, но если бы не его язык… он бы полетел завтра с ним среди звезд, а в соседней ракете несся бы его друг, который трясся от страха, но он бы постучал в иллюминатор и показал знаками – «не волнуйся, мы с тобой, пролетаем медведицу, скоро попадем в созвездие тигра. Не бойся, никто из них не кусается»
Глава 33. Осталось совсем немного. Месяц и все. Я был как на иголках
Осталось совсем немного. Месяц и все. Я был как на иголках. Я дописывал роман, выгуливал пса и пытался найти компромисс в ее желании видеть меня на родах. Как бы мне не хотелось, я должен был попробовать. И посмотрев тот список фильмов, которые смотрел мой безумный друг по тренингам, я понял, что не смогу повторно узреть это. На помощь пришел Костя. Он сказал, что есть такие линзы – одеваешь и ничего не видишь. Мне не хотелось рисковать.
– Да какой риск, – уверял он. – Ты смотри на нее, улыбайся и кроме пятна, ничего не увидишь.
Но я видел фильмы и примерно знаю, что мне ждать. Мое воображение подскажет, будь здоров. Зачем я только смотрел эти фильмы? Теперь я знаю все, и мне сложно будет это забыть. Это нельзя отнести к мелодраме, к эротике, к ужасам, наверное, ближе всего.
– Мне страшно, Костя, – сказал я и увидел столько сочувствия, сколько желания это осуществить было у моей Эльф.
Костя перешел на второй этап отношений и предложил девушке жить у себя. На днях они съезжаются и через месяц хотят сыграть свадьбу. Приглашает меня быть свидетелем и собирается купить дом за городом. Что интересно – девушка, оказывается, сама водит автомобиль, и ему можно не беспокоиться о транспорте. Он продал свой, чтобы найти ее, которая. тоже подумывала продать, но не было покупателя. Она ездила на работу, с работы и только поэтому работа там, что была машина. Если бы ее не было…
Все в нашей жизни происходит от стечения определенных обстоятельств. Один неправильный поворот может изменить жизнь. По поводу правильности, хорошести, разумности этого поворота судить только самому человеку. Он повернул и если ему там не понравится, он может развернуться или проехать его и выехать в другом месте, не задерживаясь здесь надолго. Я встретился со своей половиной на Чистых прудах. Была осень и мне казалось, что мир благоволит мне. Я доверился ветру, и он понес меня, словно кленовый лист туда, где я еще не был. И я не хотел пролетать быстро или сворачивать в сторону, мне нравилось мое состояние и то, что я переживаю. Я мог познакомиться с девушкой из лаборатории, и мы сошлись бы с ней по тому, что занимались одним и тем же – помогали студентам, делали растворы, мыли пробирки и прочее. У меня могли быть дети от нее – там была одна Даша, и еще Жанна. Я нравился им, но у нас ничего не вышло. Так как я не начал создавать этот клубок. Я мог познакомиться с девушкой на катке и узнать, что у нее есть дети – она работает в детском саду, но я познакомился осенью и первое, что я услышал про себя, это было:
– Гулливер, – сказал она, и тут же повторила с нажимом на «р» – Гулливер-р
И этого было достаточно, чтобы я попался на крючок и захотел быть с ней. Совместный год – слишком маленький срок перед сроком в девять месяцев, когда мы были больше чем вместе. Я научился жить для нее, понял, что жизнь для себя бессмысленна, она, имея начало, не имеет продолжения. Должен быть кто-то ради кого ты проделываешь такие усилия, чтобы он был рад. В скорейшем времени, она будет проделывать такие усилия, чтобы наш малыш появился. Она будет плакать, кричать, не понимая, что происходит, этот крик будет идти от всего тела и я, как бы не хотел, не могу быть рядом…это трудно.
Борька предложил мне стоять на своем. Ты же мужчина. Если не хочешь смотреть на эту картину, не надо. Хорошо будет, если в самый ответственный момент тебе станет плохо? Тогда что? Он сам продолжал вести битву с женским полом, но последняя его продолжается слишком долго (на протяжении двух месяцев). Не значит ли это, что он остепенился? Но есть сомнение – просто нашел очередное оправдание своему поведению. Интересно, что на этот раз?!
И я принял решение. Мне понадобилось всего одна ночь. Я вспоминал наши фотографии, видео с того самого места, где мы зачали ребенка и размышлял:
– Неделя-другая и я стану отцом. Он появится на свет и первым делом оценит нас. Не наши прически и костюм, а другое – то, что мы вместе. Во всех поступках. И если будет хоть маленькое сомнение, что мы не вместе – она будет бегать к себе, я к себе – сразу отложится. Тут нужно сделать так, чтобы все было идеально. Рождение – это премьера. А на премьеру должен готов не только выученный текст, но и музыка, костюмы, реквизит. Не говоря об актерах, то есть о нас, которые будут настолько погружены в свою роль, что ни одна жилка лица не должна выдавать хоть толику фальши. Сейчас, пока он не появился и видит все, как в запотевшее стекло, можно совершать ошибки (не слишком грубые), но появится он во всей своей мантии – только органика, натурализм во всем.
Где вы спросите, я нашел компромисс? Ведь я так сильно боялся. Но есть волшебные слова, после которых эта просьба становится не такой существенной. Кольцо и свадебный букет.
Была свадьба. Мы все же успели до рождения нашего малыша. Было шикарно. Приехали даже родственники из Калуги. Все было выдержано в классическом стиле – единственное отличие от всех других свадеб, вторая половина мероприятия проходила без невесты. Эльф увезли в больницу примерно в восемь, когда гости хотели похитить жениха. И меня похитили, но вернувшись, я обнаружил, что похищены оба. Ближе к одиннадцати я к ней подъехал, и мы провели самую лучшую брачную ночь в схватках. Я гладил ей живот, она охала, малыш пинался, и говорил со мной:
– Вы не думаете, что я могу перележать у вас? Есть определенный срок и если я хочу, чтобы вы отворили дверку, то поторопитесь, иначе я буду искать другой путь.
Дверка скоро отворится, – так нам сказал доктор, да мы и без него это прекрасно понимали. А пока она не открылась, наш малыш продолжал говорить без умолку:
– Тут стало слишком хорошо, чтобы жить. Папань, ты понимаешь, мне нужна местность, в которой не все ладно. Будет такая земля, будет, чем заняться. А этот объект уже хочется сдать. Он в порядке.
Наша земля была как раз из того числа – здесь есть чем заняться. Есть что восстанавливать и интереса много. Эльф понимала, что я слышу то, что она слышит немного по-другому и ждала, что я расскажу.
– Есть такая планета, – говорил я на третий день нашего официального союза, – она существует в нашем воображении.
– В нашем? – повторила она.
– Ты хочешь знать правду об этом? – спросил я, хитро улыбаясь при этом.
– Конечно, – радостно сказала она.
– Там живут двое. Они никогда не думали, что такое возможно… – потом я говорил про то, что с ними происходило. Моя Эльф смеялась немного сдержано, так как нельзя было по другому, но было видно, что ей нравится.
– Это мой новый сценарий, на который вдохновила меня ты, – сказал я где-то посредине истории.
– Что дальше?
– Разве это имеет значение, – сказал я, не желая продолжать, так как знал, что история живет вместе с ее героями. – Паша будет расти
– Дима, – спокойно сказала она.
– Паша… – я еще более тише. Возникла пауза, мы посмотрели друг на друга и как это у нас получилось, не знаю, сказали вместе:
– Артемка!
– Хорошо, – наверняка сказал малыш. Мы так его и назовем. А что? Пусть растет Артемка. А мы будем жить дальше – я создавать свои шедевры, она – свои. Скоро появится наш главный шедевр, за который мы не получим никакой награды, но само его появление будет тем праздником, которого мы ждали девять месяцев.
Глава 33.1 Все спали… в эту ночь особенно хорошо спалось
Все спали. Ночь была темной и только звезды, которые каждый день дарили свое свечение и этой планете тоже, высвечивали дорожки, по которым никто не ходил. В эту ночь особенно хорошо спалось – так получилось. Если предыдущие ночи были омрачены лунатизмом, беспокойными разговорами, кошмарами, из-за которых приходилось просыпаться по несколько раз, то сегодняшняя – была полной противоположностью. Да тут нечего гадать, почему так. Когда на душе становится спокойно, то и спится хорошо. Тем более, когда у каждого есть своя крыша над головой…благодать. Скоро на этой планете все станет так, как было когда-то лет…сколько? Много…назад. Тогда были леса, поля, водоемы, рыба…количество птиц и бабочек было огромное. У всех была работа, рождались дети, и никто не знал, что случится непоправимое. Двое обиженных сделали то, что стало большой трагедией для всего народа. Они потеряли много времени, место, где жили. Можно долго лить слезы, не лучше ли сказать о том, что они стали сильнее, стали ценить друг друга. Все эти испытания свалились им на голову только потому что…и все. Так должно было быть и все. Случаются войны, катастрофы, совершаются преступления и они не должны происходить, но происходят, потому что. И нужно нести добро, воспитывать правильно юное поколение, давать им только то, что несет в себе положительный заряд. А не лить слезы. Эти двое сейчас сидят в темном помещении – и шепчутся. Не замышляют ли они что-нибудь? Прислушаемся к ним.
– Мне холодно.
– Мне тоже. Это потому что ужин был слишком пресный.
– Ты еще меня любишь?
– Да.
– Это правда?
– Да.
– А почему ты мне это не говоришь?
– Не знаю.
– Говори мне это чаще.
– Хорошо.
Храпит улица Тарельников, и Зеленая, и Крапивная почти достроенная. Спит будущий кинотеатр, школа и детские сады. Все спит, кроме…малыша? Завтра ему в путь, уже сегодня, а он и не ложился. Поговорил только что с Усаном. Тот ему рассказал историю на дорогу про человека, который путешествовал с одной планеты на другую, потому что потерял адрес. Но Гуллиэльф уверил его, что знает куда лететь. Тогда большой таракан рассказал еще одну историю в точности повторяющая первую, только с хорошим финалом – он находит свою планету и его встречают родители.
Потом говорил с Фартучком. Тот вышел к окну на цыпочках, так как не хотел будить Салфетку. И малыш, понимая, что у старика своя жизнь, и он постоянно оглядывается, чтобы не дай бог не проронить лишних звуков – это так мило, но так мешает его состоянию. И он ушел, оставив старика в растерянности – а чего он приходил? Он пытался его окрикнуть, но Гуллиэльф не ответил, так как шел к своей ракете с твердыми намерениями – завести корабль.
Он зашел внутрь, сел в кресло, включил все приборы, в том числе бортовой компьютер, который сразу же поприветствовал его и спросил его о готовности. Малыш не был готов. Он сказал, что ему нужно пять минут, бортовой женский голос хмыкнул и сказал, что конечно, подождет.
Он вернулся на то место, где все это началось. Тот самый участок суши, где еще были огромные завалы, но он знал, что должен докопаться до той ямы, в которую были помещены его…Да, вы все прекрасно помните. Он стал искать тот холодильник, где покоились его друзья. И нашел их. Было темно и, казалось, в этой темноте, он не сможет ничего найти, но помогло чувство, которое сближало их. Он открыл его и увидел, что они безжизненные белые существа лежат внутри. Ему стало грустно. Но он взял их в руки – сейчас он был больше (это они остались прежних размеров) и положил в мешок. Он их похоронил в том первом доме, где наши друзья жили вместе. В комнате, закрыв ее навсегда. Он засыпал этот дом, чтобы никто не мог жить в нем, оставил табличку с предупреждением.
– Все мы прилетели сюда для того, чтобы вырасти, – начал он и с первых же слов на глазах стали появляться слезы, – и удалось сделать это только мне. Мне очень жаль. Но я вас помню и обязательно расскажу моей маме и папе о вас тоже.
Потом он вернулся в корабль. Его трясло. Он выпил кофе, посмотрел в последний раз на планету, на которой провел девять месяцев и отдал приказ бортовому компьютеру о взлете.
Корабль улетел рано. Пока все спали. Даже Космик не успел разогреть ракету.
– Но почему? – восклицали все. Всех удивило – народ собрался на площади, все ждали, когда пройдет церемония, для этого соответствующе приоделись. Для них это был праздничный день.
– Он появился здесь неожиданно, также и ушел…неожиданно, – сказал Фартучек, для которого сразу все стало ясно. Он тогда попрощаться пришел, а старик и не понял. Его грустный взгляд, а Фартучек думал, что утром успеют наговориться. Но не успел.
– Даже не попрощался, – грустно говорил Тряпка. Около него вертелся Грызла, который тоже хотел увидеть взлетающую ракету и по этому случаю, у него на шее был красный бант.
– А как же мы… – только сказал Бабуян, подготовивший речь для пришельца. Но церемония все равно состоялась. Так решил Фартучек. Он сказал, что пусть, Гуллиэльф сейчас находится на половине своего пути, мы все равно должны пожелать ему удачной дороги. Так и порешили. Высказывались все и подготовленная речь местного философа все же прозвучала:
– Если к нам прилетают такие малыши и достигают таких возможностей, то нам есть чем гордиться.
И он был прав. Планета росла. И будет расти с каждым днем.
Жизнь потекла своим чередом. На этой планете больше не было крупных катаклизмов и если они намечались, то советовались с другими планетами, в частности, с Землей, которая знала все и могла посоветовать, им как бороться ос смерчем, вулканами и муссонами.
…Это произошло ночью. На планету выпал дождь. У Фартучка была бессонница. Да и Салфетка тоже не могла уснуть. Они выпили чашку зеленого чая и поговорив о том, что их ждет завтра, а именно – карнавал по случаю начала весны и уснули. Когда это началось, они спали. Вся планета видела сны. Даже Грызла храпел в своей конуре. Он время от времени взывал, словно что-то предчувствовал, но это оставалось только его животной догадкой, которую никто не воспринимал всерьез.
Они посыпались с неба, но не падали, а шлепались с характерным звуком «пшук» и визгом. Да, это были капли дождя, которые визжат. Фартучек посмотрел окно, на памятник, на округлой части которого сидело какое-то странное существо в белом с хвостом и маленькой шапочкой, напоминающей каплю. Оно урчало от удовольствия, и немного дымилась. Потом оно вскрикнуло и бросилось на землю, где ее поджидали другие с визгом.
– Ты куда, дорогой? – спросила Салфетка.
– Встречать новых пришельцев, – сказал старик, одевая костюм.
– Тебе помочь? – зевая, спросила она.
– Нет, на этот раз я справлюсь.
© Copyright: Роман Шабанов, 2014
Свидетельство о публикации №214062101116
Свидетельство о публикации №214062101116
Рецензии