Выселение старых призраков

Основано на реальных событиях.

Я планировал провести выходной, элегантно провалявшись на диване перед телевизором, но моим великим планам не суждено было сбыться. Мозг завопил "Не бери трубку" прежде, чем условный рефлекс заставил нажать на кнопку ответа.

Неуместно энергичный в воскресное утро голос редактора  местной газеты, периодически подкидывающего мне подработки, вернул меня из тапочно-диванного рая на грешную землю.

- Всего пара снимков фасада и  эффектные  ракурсы, ну, как ты умеешь...

- Неужели больше некого послать? Работа, небось, копеечная. Какой мне интерес торчать в единственный выходной перед развалюхой, плавить девайс под адским пеклом?

- Ты недооцениваешь значение объекта. Это исторический памятник. Последнее, что осталось от старого города. Это не обычная развалина. В начале XX века дом Африкянов посещали самые известные люди того времени. Политические деятели, крупные предприниматели, деятели искусства, в том числе, зарубежные...

Пока голос  на другом конце линии самозабвенно разглагольствовал о сомнительном очаровании горстки кирпичей, я нашел в интернете немного информации о семействе Африкянов.
Водопровод  в Ереване был построен на финансовые средства хозяев. Кроме того Африкяны выделяли большие средства на нужды школ, заправляли хлопковым и винно-коньячным производством...  Никаких убийств  в доме, дурной славы и прочей бредятины, которая могла бы внести в мое задание хоть немного интриги.

-  Тут написано, что  в 2004 году Правительство включило дом Африкянов в Приложение государственного списка неподвижных памятников истории и культуры.

- Да, и по закону оно подлежит переносу в рамках проекта "Старый Ереван". Но сколько лет прошло с момента утверждения, а сколько из снесенных домов восстановили...

- Ни одного. Но с чего ты вообще взял, что его собираются снести?

- Интуиция, дорогой. Ну и белые номерки на кирпичах, экскаватор поблизости, знаешь ли, тоже сомнительно решение для декорации фасада.  Это последний живой памятник модернистской архитектуры. Ты должен хотя бы успеть взглянуть на него, до того как его сравняют с землей. У этих руин есть аура. Я уверен, тебе понравится.

Увещевания редактора мало меня трогали. Я не был фанатом архитектурных построек рубежа XIX и XX веков. Маловато в них духа старины, на мой взгляд. По ходу работы, редко приходилось снимать неподвижные объекты. И я был этому только рад. Куда увлекательней снимать мотогонки, страсти на футбольном поле, мордобой на митинге протеста или афтепати с нетрезвыми знаменитостями. 
Согласиться на эту работенку вдохновляло лишь подозрение, что  со временем эти  снимки приобретут некоторую ценность.

В тот момент я наивно полагал, что мне нечего терять. Но в итоге я оставил там свое сердце.

Час спустя я стоял под палящим солнцем перед руинами дома Африкянов. Более подходящее время для съемки было безнадежно утеряно еще до того, как я получил это задание, на небе ни облачка, так что пришлось накручивать на объективы солнцезащитные фильтры.
Перед съемкой я лишь окинул здание взглядом, пытаясь спланировать наиболее удачные ракурсы. От двухэтажного дома остался лишь фасад, полуразваленные стены, фрагменты этажей. Из окон снаружи было видно, что потолки развалены. Не было даже крыши.

"Потрепало тебя, однако", проворчал я и приступил к съемке.

Первый же кадр широкоугольником, куда я попытался вместить дом с  соседним современным жилым зданием, заставил меня опустить аппарат и вглядеться. Сперва, в полученную картинку на дисплее, затем на реальную. Надо заметить, что степень контраста явилась для меня сюрпризом. На фоне свеженьких новостроек, полуразрушенный фасад дома Африкянов выглядел благородно, и ,в некотором роде, даже изящно.

Я начал фотографировать лепнину на стенах, и был заворожен.
Верхнюю часть фасада обрамляли бараньи головы с закрученными рогами и продетыми через них цепями. От бараньих голов вниз по балкам струились волны и переплетения, какие можно встретить на узоре армянского коврового рисунка.  Между каменных струй, над окнами верхнего этажа, нимфы восседали среди цветов, неслись по полям верхом на павлинах, неизвестные богини сурово взирали с вершин центральных балок.

Я не помню, как оказался внутри. Вход в дом, когда-то являющий собой высокие двери, гостеприимно распахивающиеся перед гостями, теперь же являющий собой зияющую рану поглотил меня, хотя мгновеньем раньше я фотографировал с расстояния четырех метров...

Я был внутри. И слышал дыхание. Мгновеньем позже небо потемнело, вокруг разнесся невыносимый скрип и скрежет, который с каждою секундой становился настолько громким и невыносимым, что мне пришлось выпустить из рук фотоаппарат и зажать уши.

В ужасе и изумлении я наблюдал, как разрушенные стены вырастают и покрываются облицовкой и красками. Над головой образовался потолок. Стены затянулись обоями, а пол под ногами покрылся ковром. Я кинулся к ближайшей двери, но не успел добежать до нее, как на встречу мне вошел человек. В старомодного покроя одежде, подтянутый и несколько высокопарный, он, совершенно игнорируя мое присутствие, прошел мимо меня, кому-то улыбаясь.

Я обернулся и увидел, что в помещении мы не одни.  Вокруг массивного обеденного стола собиралась семья. Мы находились в гостиной. Они были живые, настоящие. Они говорили друг с другом и улыбались. Мужчины переговаривались о работе. Женщины подавали на стол. Мужчина, которого я встретил в дверях, помогал мальчику лет трех забраться на стул.  Некоторые лица были мне знакомы по фотографиям из статьи о роде Африкянов, которые я просматривал тем утром.

Диапазон моих эмоций, мой дикий страх, мои до предела расширенные веки и застрявший в горле крик я мог бы сфотографировать будь там зеркало, но описать не смогу. Я стоял, забившись в угол, не смея пошевелиться.

Мгновеньем позже декорации сменились. Но оглядевшись, я понял, что просто перенесся в другое помещение. Это была широкая комната с диванами и похожим на небольшой комод радиоприемником. Здесь тоже были люди. Справившись с первым приступом волнения и смирившись со своими новыми диагнозами по части психиатрии, я стал всматриваться в лица. И стал их узнавать. Не всех, благодаря своей исторической безграмотности, но я узнал известного композитора начала XX века и политических деятелей того времени, лица которых я видел в древних рабочих архивах.

Моего присутствия никто не замечал, и, неизвестно как, набравшись духу, я поднес болтающийся на груди аппарат к расширенным глазам.

Сначала, я подумал, что случайно включил вспышку, но затем увидел, что со щелчком затвора все вернулось на круги своя. Вокруг был солнечный день, и я стоял внутри дома, среди развалин, на шатких, прогнивших досках. Тихо выругавшись и ворча под нос,  я начал потихоньку выбираться по направлению к прихожей. Но через пару шагов я понял, что опора подо мной обрывается не начавшись. По всей видимости, я вошел сюда, по гнилым доскам, самостоятельно руша за собой путь к отходу.  Пришлось изменить направление движения, и минутой позже я очутился в разрушенном помещении левого крыла, с окном без рамы и без стекол. Догадаться, что здесь было ранее не представлялось возможным. Вокруг кроме стен и строительного мусора ничего. Лишь молодая акация…

Такая встреча для меня в тот момент была почти равноценна встрече с призраками. Я потянулся к листве, и в тот же момент снова раздался сильный скрежет. На сей раз, он звучал гораздо более угрожающе, чем в первый раз, но небо не потемнело. Призраки не вернулись. Лишь на месте, где сломались прогнившие доски, появились новые обломки досок и камней, по которым я мог покинуть дом.

Я вышел наружу целый и невредимый и первый делом прошелся по снимкам, что сделал внутри. Разумеется, вместо фотографии призраков в красивом холле, я получил лишь снимок развалин. Однако снимок акации был сохранен. Она была реальна, и, подойдя к окну в левом крыле дома, я увидел ее снаружи. Когда снесут дом, не станет и ее.

С того для прошли годы, но воспоминания о доме Африкянов не оставляют меня. Я больше не хожу туда, но думаю о нем часто. Сейчас я одинокая старая развалина с кустом герани на подоконнике. И тоже занимаю лишнее, по чьему-то мнению, место.

Он был одинок и полон призраков. Он не хотел меня пугать. Лишь показал, как в нем когда-то кипела жизнь.  Он впустил меня, но вскоре попросил покинуть. Он не жаловался. Лишь изредка нарушал тишину тяжелым вздохом. Он стоял под солнцем по соседству с юными уродливыми собратьями. Каждая его клеточка была заклеймена белой краской.

Я сказал тогда: "Они соберут тебя по кирпичу, и ты будешь как раньше", но ощутил себя лжецом.

Он думал о том, что станет с его призраками. Он беспокоился об акации, единственном живом существе, поселившемся внутри, за все эти годы. Он шептал. Возможно, о воспоминаниях. Он ждал. Конца.
И он все еще дышал, когда я уходил.