Водяной

  Давным-давно на одной сибирской реке стояла деревянная мельница. Люди сторонились её: девки опасались к запруде и близко подходить, а ребята для храбрости кучковались, но всё равно поглядывали с опаской. Все были уверены, что на старой мукомольне нечисть балует. То и дело странные звуки доносились из тёмной воды: то вдруг надрывно зарыдает белугой, то жабой забулькает.
Тут не только вздрогнешь – сломя голову помчишься прочь!
    Один старый мельник Никифор не обращал внимания на всю эту чертовщину. Не до того ему было: с утра до вечера он только и делал, что следил за работой жерновов и занимался помолом.
    Его домишко находился прямо у воды на сваях. С этих свай свисали в воду круглые ловушки для рыбы и плетёные садки – всё, чем промышлял мельник помимо работы.
      Однажды колесо с дощатыми лопастями заскрипело и перестало вращаться. Огромные жернова замерли и прекратили перетирать зерно.
              – Ох, ты, Якуня-Ваня! – засуетился старик. – Хошь не хошь, а надобно в воду лезть!
       Привязал он верёвку за самую крепкую сваю, обмотал её вокруг пояса и плюхнулся в реку в исподнем. А течение в том месте было стремительным, верёвка тут же оборвалась, и старика быстро затянуло на глубину. Не успел он опомниться, как глотнул холодной воды и захлебнулся. Много ли старому надо!
Только и успело в голове промелькнуть:
              – Утоп я! Как есть, утоп…
   Приготовился он смерть принять. Ан нет! Видит: рыбы вокруг него плавают и приветливо хвостами шевелят. За своего принимают. Губы у рыб открываются и пузыри в мутноватую воду выпускают, словно сказать ему что-то хотят.
              – Надо ж, соображают твари! – подивился дед. И даже руку протянул к ближайшей рыбке.
   Вдруг всех рыбёшек, как ветром сдуло, а из водорослей показалась огромная голова, покрытая косматыми волосами. Смотрят на него из-под косм злые глазищи, и огромная пасть, словно печная заслонка, открывается:
             – Гы-гы-гы… Утоп ты, дед! Как есть утоп!
Развеселилось чудовище, разинуло рот, а пузыри из пасти фонтаном так и попёрли:
– Смотрел я на тебя снизу, дед! Все глаза проглядел! А теперь ты тут с рыбами... Гы-гы-гы… – так гоготал косматый, что всю донную воду перебаломутил.
    Не успел старик и словцо вставить, как взмахнул страхолюд хвостом и гаркнул во всю глотку:
            – Эй, налим!
  И тут же из водорослей выплыла длинная рыбища с загнутыми назад усами. Замахал водяной деду ручищами, дескать, вот тебе, старый, налим заместо лодки! Пользуйся, пока я добрый!
     Почесал Никифор затылок, как при жизни:
            – Что ж, делать нечего. – да и ухватился обеими руками за налимьи усы.
    Мчится он следом за водяным к середине реки. Мчится да помалкивает. А что говорить, коли помер! Рыбища его несётся, мощь мутных вод разрезает. Аж в глазах рябит! От водяного не отстаёт. А у того тоже хвост из стороны в сторону ходит. Глянешь на него со стороны – рыба рыбой! И ног никаких – только голова человеческая из плечей торчит!
        Выплыли они из тёмного затона на свет. А вокруг красотища! Наверху, у самой поверхности река искрами рябит, и солнечные блики через толщу вод пробиваются. А чуть ниже водоросли изумрудными пузырьками искрятся. Стайки серебристых рыб перед ними расступаются! Россыпи мальков пляшут над бороздящими песок мидиями.
     Загляделся дед на всю эту красоту, а водяной всё потешается:
            – Подними, дед, свою глупую голову кверху да посмотри в последний раз на мельницу свою! Больше ты её не увидишь! Да она теперь тебе без надобности.
Утоп ты нынче! – и снова рот разинул:
– Гы-гы-гы…
А дед и глазом не моргнул:
            – Утоп, так утоп! Так тому и быть, чего уж! Мельницу вот только жаль... Увидят люди добрые, что нет меня, набегут, сломают колесо, а вместо него на запруде водокачку поставят! Всю воду из затона выкачают и рыбу сетями переловят. Одна грязная лужа тебе в пользование останется! Жаль мне тебя, ведь зла ты мне никогда не чинил.
Призадумался водяной – нахмурил нависшие над глазами брови:
            – Чего мелешь, старый?! Каку-таку водокачку?!
            – А таку! Железную! Увидишь её на затоне – поздно будет!
    Пошептался водяной с крутившейся поблизости старой бородатой щукой и снова к старику подплыл:
            – Ну ладно, коли такое дело, ступай назад на мельницу! Наводи порядок! Некогда мне тут с тобой валандаться!
            – Не пойду! – заупрямился Никифор. – Мне здесь любо! – и ещё крепче за налимьи плавники ухватился.
            – Не перечь мне! – зарычал водяной. – Я тебя отпускаю! Стало быть, ступай наверх!
            – Не пойду! – упёрся дед бараном. – Довольно мне на мельнице горбатиться за гроши! Отдыхать хочу! Вот тут на донном песочке и буду лежать до скончания веков, как и положено утопшему. Утоп я! А утопленнику не пристало среди живых околачиваться.
            – Не беда, дед! В воде ты пробыл недолго – очухаешься, как миленький! Вон и зеленью ещё не порос... А я щедро награжу тебя. Золота не пожалею!
            – Ну коли так – по рукам! – обрадовался Никифор и пожал скользкую лапу чудовища.

      И вновь понёсся он следом за водяным на середину реки к заросшей ракушками дырявой лодке. Лежала эта затонувшая лодчонка в низине и на половину вросла в ил. Голубые рыбки стайками кружились над ней, а на гнилом днище виднелись покрытые грязью ящики и глиняная посуда.
  Поднял водяной тяжёлый кувшин и протянул старику:
           – Бери! Да торопись наверх. У тебя мало времени!
     Щёлкнул он по носу налима, и тот резко взмахнул хвостом. Взмахнул, да так рванул, что у деда в глазах потемнело. Нёсся он к поверхности воды и думал: никак, второй раз помрёт. Помрёт, но кувшин из рук не выпустит!
Густой шлейф за ним клубился кипящими пузырями, и гогот водяного в ушах стоял...

    Очухался Никифор на своих мостках у запруды. Голову поднял, глядь, солнышко над ним светит, а рядом, как ни в чём не бывало, поскрипывают вращающиеся лопасти мельницы. Подумал было, что всё это сон, но увидал у своих ног заросший тиною кувшин.
           – Стало быть, не сон!... – обрадовался "утопленник".
    Разбил он кувшин, а там полным-полно золотых монет.
  Построил он на эти деньги новую мельницу и зажил лучше прежнего. Всё бы ничего, да только часто мерещились ему из глубины знакомые глазищи.
Нет-нет да и булькнет из-под мостков:
   – Гы-гы-гы...