Глава пятая. Исход

Из города надо было уезжать, - с каждым днем это становилось все очевидней.
    Отец приходил с работы мрачный, на осторожные расспросы матери о том, есть ли хоть какие-то обнадеживающие новости, что думают о ситуации сослуживцы, как настроение начальства, отмалчивался или отделывался хмурым «Нормально все», выпивал за ужином не менее двух стаканов водки (привычка, появившаяся в последний год), и, вопреки устоявшейся годами традиции, не включая телевизор, уходил в свою комнату, служившую сразу кабинетом и спальней.
    Мать, словно компенсируя отсутствие информации от мужа, сама каждый вечер заваливала его свежими новостями, полученными из телевизора, услышанными на рынке, передаваемыми через знакомых и соседей. Васильевы вчера уехали, продали все – дом, машину, даже вещи, которые не смогли увезти. Бабы на рынке говорили: сегодня ночью еще одну русскую семью вырезали, из квартиры все вынесли, потом вообще дом подожгли. У продавщицы из овощного муж ушел утром на работу – пропал, три дня уже.
    Огромный двухэтажный каменный дом, за каменным же трехметровым забором с широкими стальными воротами больше не казался, как прежде, оплотом надежности, стабильности и благополучия. Ни забор, ни ворота не выглядели серьезной защитой от тех, кто, поняв свою полную безнаказанность, мог теперь походя, без излишних проявлений злобы  застрелить случайного прохожего, чтобы снять понравившиеся ему ботинки или вытрясти из кошелька мелочь. А такие явные признаки благополучия, как большой дом за глухим забором стали представлять серьезную угрозу, слишком наглядно демонстрируя, что здесь наверняка есть, чем поживиться. 
    В городе на вымирающих к вечеру улицах почти каждую ночь слышались выстрелы. По телевизору на местном канале передавались приметы поступивших в морги неопознанных трупов, чтобы родственники знали, где их можно опознать и забрать.
    Девятилетняя Ира очень остро чувствовала поселившийся в доме страх. В ее жизни вдруг все резко изменилось, и непонимание причин этих изменений, тайные слезы матери по ночам, суровая замкнутость отца и явно наигранный, изображаемый специально для нее оптимизм брата, пугали больше, чем ночные выстрелы. Она больше не ходила в школу: во-первых, русские дети с недавних пор подвергались там постоянным издевательствам, угрозам и, нередко, избиениям, во-вторых, и официальные сводки и слухи были полны сообщениями о бесследных исчезновениях детей, и ей было строжайше запрещено выходить за ворота одной. Отец в августе где-то достал комплект учебников за третий класс, и старший брат Андрей, так же находящийся под вынужденным домашним арестом (семнадцатилетний парень, высокий, вызывающе крепкого телосложения и с самой, что ни есть славянской внешностью был в последние месяцы не самым желанным гостем на улицах города) занимался с сестрой сам. 
    …В начале семидесятых новоиспеченный выпускник «Керосинки» - института нефти и газа, прихватив с собой млеющую от только что обретенного семейного счастья жену, ушедшую ради мужа с третьего курса пединститута, полный радужных надежд и энергии, готовый к преодолению любых препятствий на пути к карьерным вершинам и не страшащийся первоначальных бытовых проблем, прибыл по распределению в Чечено-Ингушскую АССР. 
    В первые годы их жизнь ничем не отличалась от жизни миллионов подобных молодых семей, разбросанных по большой стране: комнатушка в семейной общаге, хроническая нехватка денег, трояки до получки, придирчивый выбор продуктов на рынке, где было все, но не все оказывалось по карману, поиск «приличных шмоток» в полупустых магазинах, абстрактные мечтания об очереди на «Запорожец». Николай мотался по буровым, искренне расстраивался из-за изношенного оборудования и отказов Москвы в его обновлении, Наталья со своим незаконченным педобразованием устроилась воспитательницей в детсад, чтобы хоть как-то поддержать мизерной зарплатой дырявый семейный бюджет.
    Вскоре Николай получил хоть и малозаметную, но более спокойную и лучше оплачиваемую должность в республиканском министерстве в Грозном. Систему мелких махинаций при учете прокачиваемой нефти и сливе образовывающихся «излишков» хозяевам подпольных минизаводов, при составлении актов приемки «нужных в хозяйстве» агрегатов и материалов, он вычислил и хорошо изучил, еще работая «в полях», однако лишь сменив промасленную штормовку на деловой костюм и пройдя негласный испытательный срок, когда к нему незаметно и осторожно присматривались, он смог занять в ней свое скромное место.      
    Времена хронического безденежья как-то незаметно ушли в прошлое. Наталья бросила хлопотную и неблагодарную работу в саду, супруги перебрались из общаги в ведомственную «двушку», появился первый, купленный с переплатой, но без всякой очереди «Москвич», Николай добился в министерстве выделения земли под строительство собственного дома.
    Вскоре родился Андрюша, а, спустя восемь лет (они уже перестали надеяться на второго ребенка), на свет появилась дочь Иришка.
    …26 ноября 1994 года силы оппозиционного Дудаеву  Временного Совета Чеченской республики предприняли штурм Грозного.
    Почти сутки с дальних северных окраин города доносились густая трескотня автоматных очередей и гулкие удары орудий. Город замер, ожидая своей судьбы. Наутро стало известно о полном разгроме оппозиции, о большом количестве пленных и захваченной технике. Кто-то вздохнул с облегчением, решив, что избежал ада уличных боев, кто-то, наоборот, потерял все надежды на хоть какую-то нормализацию жизни, прекращения поголовного бандитизма и стал спешно готовиться к отъезду.
    - Коля, уезжать надо, - почти умоляла Наталья. – Ясно ведь, что лучше не станет. Лидка еще когда звала? Давай к ней пока поедем, у них дом в Пятигорске, хоть и маленький, но нас, сказали, приютят на первое время. Не могу я так больше, сколько можно жить в этом страхе?
    - Погоди, мать, не гоношись. – Правота жены раздражала Николая, по сравнению с ней  собственные аргументы казались несостоятельными и мелочными даже ему самому. – Сам знаю, что ехать надо. Поедем. Скоро уже. Усман обещал рассчитаться за последние три сделки. Он свое слово всегда держал. Получу деньги – сразу поедем. А так – с чем мы там окажемся? От того, что столько лет копили, сама знаешь, что осталось – за месяц проедим. У Лидки твоей вчетвером в одной комнатушке ютиться будем? Да и работы в этом Пятигорске нормальной нет, надо в Москву сразу двигать, а для этого тем более деньги нужны, хоть на первое время.
    После того, как в девяносто первом году Чечня стала де-факто независима от России, торговля добываемой в республике нефтью частично перешла под контроль дудаевских наместников, но по большей части абсолютно бесконтрольно осуществлялась всевозможными группировками, имеющими доступ к скважинам и трубопроводам.  Через многочисленные врезки нефть из труб поступала на кустарные минизаводы для переработки в соответствующего качества бензин, отправлялась в Грузию и соседние республики.
    Николай, который к тому моменту не только существенно вырос в должности, но и сумел обзавестись широкими связями, сверху донизу охватывающими всю отрасль, долго и безуспешно пытался вклиниться в этот бизнес, стать одним из звеньев цепочки, по которой двигались тогда весьма внушительные суммы. Заметно мешали нечеченское происхождение и, как следствие, отсутствие за спиной интересов влиятельного и хорошо вооруженного тейпа.
    В конце концов, уже перед самой войной, ему удалось поучаствовать в организации крупных поставок серьезным покупателям из Грузии, и теперь он надеялся получить свою комиссию, чтобы выехать, наконец, из катящейся к кровавому хаосу Чечни и начать обустройство на новом месте с нуля. Многолетние накопления, которые он по советской традиции хранил в Сбербанке, раскидав ради нехитрой конспирации солидную сумму по нескольким книжкам, постигла участь, общая для всех сбережений тех времен, - они превратились в пыль. Из всего богатого имущества, оставшегося с прежних времен – большой двухэтажный дом, заставленный дорогой мебелью, гараж, в котором легко разместились 31-я Волга и «семерка» Жигулей, пятнадцать соток ухоженной земли, баня, обширная хозяйственная пристройка, теплицы, вырытый в земле и обложенный плиткой пятиметровый бассейн, - забрать с собой возможно было только одну из машин. Продать остальное можно было за такие издевательски маленькие деньги, ради которых не стоило и рисковать, объявляя о своем скором отъезде и привлекая лишнее внимание.   
    - Так что, Наташ чуть-чуть еще подождать надо. Надеюсь, неделю-полторы, не больше. Ты, главное, детей из дома не пускай никуда, да и сама не особо выходи. Продукты я привозить буду, нам в конторе дают пока, тот же Усман организовал, кстати.   
    Но времени на то, чтобы ждать у них, похоже, уже не оставалось.
    …11 декабря одновременно с трех сторон – с запада из Ингушетии, северо-запада из Осетии и с востока из Дагестана на территорию Чечни вошли три группировки федеральных войск и, подавляя разрозненные очаги сопротивления, двинулись на Грозный. Дудаевцы активно готовили город к обороне: на площадях и перекрестках появились танки, в подвалах оборудовались огневые точки, на улицах практически не осталось безоружных  людей, - те, кто не собирался воевать, в страхе сидели по домам.
    В тот день Николай впервые не поехал на работу. Появление на улице безоружного, не одетого в камуфляж, да еще и русского мужчины было уже слишком опасным для того, чтобы идти пешком, а легковые машины стали повсеместно реквизироваться боевиками «для нужд обороны». И впервые его обожгла страшная мысль, что они, возможно, опоздали, что выехать из города уже не удастся и придется пережидать неизбежный штурм здесь, под пулями и снарядами вместе с женой, девятилетней дочерью и семнадцатилетним по-юношески бескомпромиссным и неуступчивым сыном.   
    А вечером пришел Хасан – владелец маленького магазинчика, сосед, чей забор почти вплотную примыкал к забору Николая, отец многочисленного семейства. Николай встретил его на пороге, провел в гостиную, предложил кресло. Наталья, почувствовав, что гость явился не с пустыми разговорами и, зная, что чеченцы никогда не обсуждают дела в присутствии женщин, вместе с Ириной поднялась на второй этаж. Андрей садиться не стал, - подперев спиной стену и скрестив руки на груди, он мрачно, с нескрываемым подозрением смотрел на гостя.
    Хасан неторопливо обвел взглядом обширную, со вкусом обставленную гостиную, как будто не бывал здесь в последние годы много раз.
    - Хороший дом, Николай. Мужчине нужен хороший дом. – Он говорил медленно, будто подолгу подбирая слова. – Хороший дом и хорошая семья. Но, потеряв дом, можно построить новый. Потеряв семью, мужчина остается один.
    Он замолчал, и в наступившей тишине можно было уловить доносящиеся сверху чуть слышные  веселые голоса и музыку, - Ира в своей комнате поставила кассету с мультиками. 
    - Почему ты не уезжаешь, Николай? – вновь заговорил Хасан. – Ты знаешь последние новости? Россия двинула на нас большую силу. Скоро здесь будет очень много крови. Люди совсем озвереют. Вас убьют. Убьют просто за то, что вы русские…
    - Это мы еще посмотрим! – неожиданно для всех выкрикнул молчавший до сих пор Андрей.
    Наверно, он хотел, чтобы его реплика прозвучала самоуверенно и грозно, но не справился с волнением, и в голосе пробилась предательская дрожь. Он почувствовал это, понял абсурдность своей фразы, поджал губы и слегка покраснел от досады и злости на себя.
    Хасан даже не посмотрел в его сторону, лишь выдержал короткую паузу и, так же медленно выдавливая из себя фразы, проговорил:
    - Хороший у тебя сын, Николай – прямой, горячий храбрый, - Андрею показалось, или действительно в последнем слове прозвучала чуть заметная ирония. – Совсем мужчина стал. Я бы гордился таким сыном. Береги его. Береги семью, уезжай.
    Он опять замолчал, очевидно, ожидая от собеседника какого-то ответа. Было видно, что ему трудно и неприятно говорить на такую тему одному, и он предпочел бы диалог, но хозяин молча смотрел на него тяжелым застывшим взглядом, не желая облегчить задачу и поддержать беседу.
    -Ты знаешь, у меня пять детей, - продолжил Хасан. – Из них трое сыновей. Я твой сосед, я хочу купить твой дом, когда ты решишь уехать. Я дам тебе пятьсот долларов. Здесь и сейчас это хорошая цена. Больше тебе все равно не дадут. Ты мужчина, я знаю, ты не опустишь руки и сможешь начать все с начала там, в России.
    Он, наконец, озвучил главное - то, зачем пришел. И теперь, не зная, что еще сказать, просто ждал ответа.
    - Так, значит, да? – Николай заговорил, и с каждой фразой в его словах звучало все больше горечи, смешанной со злостью. – Позаботиться, значит, о нас решил, беспокойство проявить.  За пятьсот, значит, долларов вот это все. – Он обвел рукой вокруг, как бы охватывая коротким взмахом гостиную. – Щедро, однако, а главное – вовремя. Не много даешь, а, Хас? По нашим-то временам, не переплачиваешь?
    В глазах Хасана мелькнул гнев, на скулах обозначились желваки, но он быстро справился с собой и спокойно, очень тихо сказал:
    - Я не хочу с тобой ссориться, Николай. Ты всегда был хорошим соседом и желанным гостем в моем доме. И я пришел к тебе как сосед.
    - Да-да, Хасан, я понимаю. Как сосед. Так вот я тебе, как соседу, скажу: у меня в гараже парочка канистр с бензином припасена. Я за пятьсот долларов оболью тут все… сожгу на хрен все, что столько лет создавал. Сам строил – сам сожгу. Твой дом далеко, думаю, на него не перекинется.
    Хасан медленно поднялся. 
    - Я сказал все. Я мог бы вообще ничего тебе не предлагать. Ты все равно уедешь, или тебя убьют – я дом займу.
    Он направился к дверям. Николай сидел в кресле, опустив глаза, явно не собираясь провожать гостя.
    - Хасан? – вдруг окликнул он.
    Чеченец остановился уже на пороге, медленно повернулся.
    - Я знал тебя все эти годы совсем другим человеком. Почему все так изменилось? Почему ТЫ так изменился?
    - Я не изменился, Николай. Никто не изменился. Я тот же. И ты тот же. Просто теперь оказалось, что мы живем в Ичкерии и здесь не место русским. А у меня трое сыновей. И мне нужен твой дом.
    Он вышел, тихо закрыв за собой дверь.
    С минуту Николай сидел неподвижно, задумчиво глядя на тлеющие в камине угли. Потом, словно усилием воли сбросив охватившее его оцепенение, повернулся к сыну.
    - Андрюха, сбегай наверх, позови мать.
    Судя по тому, что Наталья появилась лишь спустя несколько минут, она пыталась расспросить Андрея, о чем отец говорил с Хасаном. Она спустилась по лестнице, тревожно глядя на мужа, тихо села за стол, по давней привычке нервно теребя на пальце обручальное кольцо.
    - Иринка там мультики смотрит. Вообще-то, ей ложиться пора, но я пока не стала ее тревожить. – Произнесла она просто для того, чтобы что-то сказать.
    - Собирайся Наталья, - сказал Николай. – Бери только самое необходимое, что в «Волгу» влезет. Как соберемся – поедем. Попробуем добраться до Пятигорска, у Лидки на первое время остановимся.
    - Да у меня уже давно почти все собрано. Иркины вещи упакованы, все, что нельзя оставить – документы, там, деньги, фотоальбомы наши, все ценное - уложено. Ты что, не замечал до сих пор?
    Она говорила тихо, в голосе слышался испуг. Сама столько раз уговаривавшая мужа уехать, сейчас, когда ее желание вдруг стало исполняться, она внезапно испытала страх перед предстоящей дорогой, тоску по оставляемому навсегда дому, в котором прожито столько не самых плохих лет.
    - Да, действительно, - грустно усмехнулся Николай, обведя взглядом опустевшую каминную полку, с которой исчезли многие редкие и экзотические сувениры и фотографии в рамках, - не замечал, оказывается.
    - Коля, ты что, прямо сейчас хочешь ехать? В ночь?  Может, утра дождемся, страшно как-то, ночью-то.
    - Именно ночью и надо. Теперь днем уже точно не прорвемся – боевиков полный город. Нам бы только до дороги на Червленную добраться, а это реально – через Ленинский район не поедем, я объезд знаю. По крайней мере, вчера выезды из города перекрыты не были, боевики только собираются блок-посты ставить. Если повезет – еще не поставили. Да тут еще Усман мне бумажку какую-то выправил, типа пропуск. Правительство Ичкерии, вроде написано, печати какие-то. Понятно, что таких бумажек сейчас… но, хоть что-то. Короче, давай, мать, собирайся по-быстрому. Я у себя в кабинете буду, мне минут двадцать надо, не больше. Иринке скажи: тетя Лида в гости позвала, ненадолго едем, ну, в общем, сама сообразишь.

***
        В промозглых предвечерних сумерках изначально бежевая, но сейчас заляпанная грязью по самую крышу «Волга», заметно проседающая на заднюю ось из-за перегруженного багажника, остановилась на узкой улочке с частной застройкой напротив одного из домов, перед деревянной калиткой в невысоком заборе из рабицы. Очевидно, в доме услышали подъехавшую машину: колыхнулась занавеска в окне, за стеклом появился расплывчатый силуэт лица, сразу исчез, и через несколько секунд на крыльцо выскочила, торопливо накидывая на голову платок,  необъятных размеров тетка в черной фуфайке в наспех одетых резиновых сапогах, явно слишком большого размера. Это и была Лида – пятидесятилетняя двоюродная сестра Натальи.
    - Наташка! Ох, батюшки, добрались наконец-то!
    Встреча прошла бурно: были безудержные слезы, объятья, причитания, торопливые расспросы.
    Дружно перетаскивали вещи из машины. Иринка лично отнесла в дом свой маленький рюкзак в виде обезьянки, туго набитый теми жизненно важными для нее предметами – любимая кукла, комплект цветных заколок, незаконченная раскраска, собственноручно сшитые кукольные платья, - которые она, несмотря на заверения в скором возвращении, ни за что не захотела оставить.  Петр, Лидкин муж, низенький и хлипкий в прямую противоположность жене, суетливо помогал, находясь в лихорадочном возбуждении от того, что выдался просто «железобетонный» повод выпить, и Лидка – никуда не денется – сегодня выставит бутылку и, скорее всего, даже не одну.
    Потом быстро, на скорую руку, приготовили ужин и, с трудом разместившись в тесной кухне, уселись за стол. Отвечая на многочисленные вопросы хозяев, Николай с Натальей поочередно рассказывали о том, как живет Грозный в последние месяцы, опуская особо мрачные подробности из-за присутствия за столом Иры. Рассказали о том, как добирались, - путь в триста километров занял больше семнадцати часов. Как уже на выезде из города остановили боевики, и дело шло, в самом лучшем случае, к конфискации машины, но Николай наугад произнес имена нескольких чеченцев, которые, как он знал, были не последними людьми в теневой нефтеторговле, назвался их другом и это неожиданно сработало. Как другой отряд в нескольких километрах от Грозного четыре часа держал их в плену, и боевики все решали, сможет ли эта русская семья пригодиться им в качестве заложников, и лишь при внезапном появлении двух боевых вертолетов федералов, напрочь забыли про пленников. Как загоняли машину в придорожные кусты и отсиживались там, пережидая разгоревшийся впереди бой.            
    Петра чутье не подвело, одной бутылкой не обошлось.
    Засиделись допоздна и, когда Лида уже собралась провожать гостей в их комнаты, чтобы помочь устроиться, показать, где что лежит, Николай, который, казалось, весь вечер мучился чем-то невысказанным, все собирался с духом и никак не мог улучить момент для важной, но неприятной новости, заговорил:
    - Ты, Лид, не думай – мы совсем ненадолго приехали. Мы, наверно, в Москву скоро подадимся. У меня там пара приятелей институтских живет. Помогут с работой. Только деньги нужны будут.  На первое время. Ну, обустроиться, там. Да и помочь в наше время бесплатно не каждый сможет. Подмазывать придется.
    Язык слушался плохо, поэтому Николай старался говорить короткими рублеными фразами, однако по глазам было видно, что говорит он вещи давно им решенные и никаких возражений принимать не собирается. Главную новость он произнес нарочито небрежным тоном, словно сообщая о намерении сходить в соседний ларек за сигаретами:
    - Короче, дела у меня в Грозном не закончены кое-какие. Поеду. На пару дней надо. С Усманом увидеться. Вернусь с деньгами. В Москву поедем.
    Реакция последовала вполне предсказуемая. Наталья судорожно всхлипнула даже раньше, чем Николай закончил фразу. Она знала своего мужа слишком много лет, чтобы принять эти слова за пьяную браваду или надеяться отговорить от принятого решения. Лида смотрела на гостя широко раскрытыми испуганными глазами, по-бабьи прикрыв ладонью рот.
    - Да ты, чего, Коля? – проговорила она. – После всего этого ужаса, опять туда? Да пропади они пропадом – деньги эти. Убьют ведь. На кого семью бросаешь, на Наталью?
    С каждой фразой голос ее становился звонче, первая растерянность сменялась злостью.
    Даже Петр, кондиция которого была близка к состоянию полного изумления, давно выключившийся из разговора и тихо покачивающийся на стуле, вдруг поднял голову, усилием воли сконцентрировал взгляд на госте и попытался высказать свое неодобрение:
    - Ну, Колян, ты того… чего-то замутил… ну, херню, короче…
    На этом его силы иссякли, он крутанул головой, словно избавляясь от наваждения, обвел сидящих за столом недоуменным взглядом и вдруг повалился назад, опершись спиной о стену, благодаря которой не оказался на полу.          
    - Чего на Наталью? Андрюха, вон, мужик уже. – Неуклюже отбивался Николай. Понял, что сказал не то и с нарастающим раздражением добавил:
     – Да нормально  будет. Я давно продумал все. Пешком в город пойду. Машину знаю, у кого схоронить. Да не вой ты! – последние слова относились к Наталье, всхлипывания которой действительно стали переходить в тихие подвывания. – У-у, бабье! От трезвых-то вас с ума сойдешь, а тут еще глаза залили, и давай выть, как по покойнику! 
    - Отец, я с тобой поеду, - неожиданно для всех подал голос Андрей.
    - Чего?! – выпучил глаза на сына Николай. И вдруг заорал: - Да что вы все, сговорились что ли, нервы трепать?!
    Он вскочил на ноги, опрокинув табуретку, и стало заметно, что он тоже здорово пьян.
    - Одна каркает «убьют», вторая воет, третий: «с тобой поеду»! Здесь остаешься! За старшего! Понятно? Я через три дня вернусь. Все!
    Ира, давно соскучившаяся от взрослых разговоров, ушедшая в комнату, где ей предстояло жить и обустраивающая там свое нехитрое детское хозяйство, теперь стояла на пороге кухни, со страхом глядя на орущего отца, плачущую мать и угрюмого брата. Наталья увидела ее, притянула к себе, уткнулась ей в волосы, часто нервно всхлипывая, отчего Ира тут же зашмыгала носом, готовая разреветься.   
    При появлении ребенка воцарившееся на кухне напряжение стало быстро спадать. Николай поднял с пола табуретку, уселся за стол, подперев голову ладонями, все еще злой и шумно пыхтящий, мрачно уставился на противоположную стену. Наталья постепенно успокаивалась, Лида, обведя всех грустным взглядом, проговорила, как бы подводя печальный итог так бурно начавшейся встречи:
    - Ладно, поговорили и будет. Поздно уже. Ребенок, вон, не спит до сих пор. Пошли укладываться.
    Николай уезжал через два дня, ранним утром. Провожать его вышли все, кроме Иры, которую решили не будить. Наталья выглядела спокойной и собранной, слез в глазах не было – только тоска во взгляде выдавала ее состояние и то, каких усилий ей стоит держаться. Лида, напротив, постоянно промокала глаза краями накинутого на голову платка и тихо, чтобы не услышал и не рассердился Николай, что-то бормотала сквозь частые всхлипы. Петр, опухший и не выспавшийся, по своему обыкновению суетился, без надобности открывал двери машины, проверял наличие запаски, инструментов и запасной канистры бензина в багажнике, давал сбивчивые советы по поводу маршрута и необходимых действиях при возможной поломке.
    Проводы, к большому облегчению Николая, получились тихими и короткими. Как только машина тронулась, Наталья быстро повернулась и, не оглядываясь, пошла в дом. Лида быстро, словно украдкой несколько раз перекрестила удаляющиеся габаритные огни, и с протяжным вздохом «О, господи» направилась за сестрой. Лишь Петр дождался момента, когда «Волга» исчезла за изгибом улицы, постоял еще немного, задумчиво почесал затылок, выпустил под ноги короткую струю густой слюны и медленно вошел в калитку.
    Готовясь к отъезду, Николай рассказал, что машину он собирается оставить у своего хорошего приятеля и коллеги – чеченца, живущего в маленьком поселке у самых окраин Грозного, в город войти пешком, найти Усмана, который к тому моменту должен был подготовить к передаче его деньги (мысли о том, что Усман может его «кинуть», Николай не допускал, несмотря на все предостережения родных), на обратном пути забрать машину и на ней вернуться в Пятигорск. Он сказал, что у приятеля дома есть телефон и обещал позвонить, как только до него доберется, правда, предупредил Наталью, чтобы не сильно волновалась, если звонка не будет – связи может уже не оказаться. На все мероприятие он отводил два-три дня. Заночевать, в зависимости от обстоятельств, планировал у Усмана или, если удастся добраться, вообще в своем доме, – перед самым выездом из Грозного он все-таки зашел к Хасану, они нормально поговорили, Николай взял повторно предложенные пятьсот долларов и договорился, что в ближайшее время может появиться на один-два дня.
    Он уехал 18 декабря, а 19-го авиация федеральных сил нанесла первые бомбовые удары по центру Грозного. Начались массированные артиллерийские обстрелы города. Из выпусков новостей было ясно, что город полностью блокирован с трех сторон, свободными оставались только южные подходы.
    Николая не было. Телефон молчал.
    Наталья часами сидела в своей комнате на кровати, уставясь неподвижным взглядом в одну точку и мерно раскачиваясь вперед-назад. Когда было пора есть, Лида силой выводила ее на кухню, усаживала за стол, ставила перед ней еду, сама садилась напротив и уговаривала сестру съесть хоть что-нибудь. Лишь в начале новостных выпусков в глазах Натальи появлялась жизнь. Она спешила к телевизору, жадно всматривалась в экран, на котором отображались пылающие полуразрушенные дома со слепыми провалами выбитых оконных рам, черные остовы машин, неубранные трупы на развороченных снарядами мостовых, перегораживающие улицы перевернутые и тоже уже сгоревшие грузовики и автобусы, мелькали бородатые лица с зелеными повязками на лбах, гортанно выкрикивающие что-то в камеру. Иногда появлялась картинка с позиций федералов, показывающая пригороды Грозного, ведущие из города дороги и редкий поток немногих беженцев, сумевших вырваться из огненного ада. В такие минуты Наталья вскакивала с кресла, приближалась вплотную к экрану, выискивая глазами знакомое лицо.
    Андрей, видя состояние матери, взял шефство над сестрой. Он много возился с Ирой, оставшейся с переездом без большинства игрушек и любимых вещей, часто играл с ней, всячески старался развлечь. Чувствуя воцарившуюся в доме тяжелую атмосферу и не понимая ее причины, Ира по несколько раз в день задавала брату два главных для нее вопроса: «Почему мама такая грустная?» и «Когда вернется папа?». Андрей, строго настрого запретив ей спрашивать это у мамы, делал все, чтобы оградить Наталью от любых напоминаний о ее горе.
    На заднем дворе к дому был пристроен большой деревянный сарай. В нем хранился садовый инвентарь, предметы старой мебели, ржавые бочки и другой всевозможный хлам, который было жалко или лень выкинуть. У дальней торцевой стены, наполовину заваленный граблями и лопатами, казалось, навечно обосновался и тихо покрывался пылью старый мотоцикл ИЖ.     Андрей, спросив предварительно разрешения у дяди Пети, решил опробовать и, при необходимости, реанимировать древнюю технику. Он выкатил мотоцикл из сарая, под любопытным взглядом стоящей рядом Иринки минут двадцать повозился с ним, долил бензина и попробовал завести. После третьей попытки мотор оглушительно затрещал, плюясь густым темно-синим дымом из ржавой выхлопной трубы.
    Наталья, как была – в домашних тапочках и халате – выскочила на крыльцо, бросилась во двор к стоящим у мотоцикла детям.
    - Не пущу! – задыхаясь, закричала она, и в этом крике оказалось столько тоски и злобы, что Иринка с округлившимися от страха глазами инстинктивно попятилась и, сделав шаг в сторону, прижалась к брату. 
    Когда до Андрея оставалась всего пара метров, Наталья споткнулась, еще быстрее засеменила ногами, пытаясь сохранить равновесие, и на полной скорости врезалась в сына. Андрея качнуло назад, одной рукой он обхватил мать, другой вцепился в Иру, не давая ей упасть.
    - Не пущу! Куда собрался? Говори!
    Она с силой трепала сына за отвороты телогрейки, ее растрепанные волосы метались в такт резких движений, в глазах была такая ярость, которую Андрей не видел в ней никогда. Ира заплакала, еще крепче вцепившись в руку брата.
    - Да ты чего, мам? Да я просто мотоцикл решил посмотреть. У дяди Пети спроси. Я завести решил. Попробовать. Починить, может…
    - Не ври! Говори, куда собрался? За батькой своим, да? За батькой?! Матери в глаза смотреть! Отвечай!
    - Мамочка, - сквозь слезы закричала Ира. – Мамочка, не надо! Не ругай Андрюшу.
    Наталья, будто только сейчас заметив дочь, вдруг отпустила Андрея, села на корточки, сграбастала Иру, крепко прижала к себе.
    - Доченька, уехал папка наш. – Запричитала она уже совсем другим, жалостливым, с подвыванием голосом. – За деньгами уехал, денег ему захотелось. Бросил нас тут, тебя бросил, меня бросил, навсегда уехал…
    Андрей, оправившись от первого шока, нагнулся, вырывая рыдающую сестру из рук матери.
    - Кончай, мать. Ты чего говоришь-то ей? Ну-ка, хорош. Ирка, не слушай ее. Давай-давай, поднимайся. Мам, вставай, говорю. Все, в дом пошли. Чего ты, люди услышат. Ир, не отставай. 
    Он медленно повел как-то в раз обессилевшую, еле переставляющую ноги мать к распахнутым настежь дверям дома.
    …Штурм Грозного начался в новогоднюю ночь.
    С 1 января картинка на экране телевизора поменялась. Телеканалы, соревнуясь друг с другом в обилии шокирующих кадров, с наслаждением гурманов смаковали разгром вошедших в город первыми российских частей. Камеры жадно выискивали кадры с сожженной техникой, трупами солдат и гражданских, ампутированными конечностями в переполненных госпиталях, наполненными тоской и безнадежностью растерянными глазами российских пленных. Такого никогда не было в истории России. Такое вряд ли было когда-нибудь и где-нибудь: армию, давно всеми забытую, преданную и разворованную, отправили воевать с сильным и обученным противником, а в тылу, дома, в России, подавляющее большинство СМИ поливали ее грязью, глумились, оскорбляли и открыто злорадствовали при каждой ее неудаче.
    2 января Андрей увидел в новостях улицу, на которой стоял их дом. Судя по сводкам, именно по ней в новогоднюю ночь прорывались к железнодорожному вокзалу и Президентскому дворцу позднее окруженные и уничтоженные 131-я Майкопская бригада и танковая рота 81-го полка. Он заметил сгоревший скелет бывшего овощного ларька и, только сориентировавшись по нему, понял, что большая бесформенная груда кирпичей, мелькнувшая в углу кадра, - это дом, в котором он прожил семнадцать лет. Стоявший рядом дом Хасана сохранил внешние стены, но по черным провалам окон было видно, что он полностью выгорел.
    Андрей не собирался рассказывать матери об увиденном, а сама она узнать об этом уже не могла: Наталья вдруг резко потеряла интерес к информации из Грозного и больше не стремилась к телевизору в начале каждого новостного выпуска. Она стала проводить в своей комнате намного меньше времени, чаще общаться с детьми, сестрой и зятем, вновь начала следить за собой – причесываться и пользоваться косметикой, приобрела привычку к вечерним прогулкам. По сравнению с довоенными временами ее поведение сильно изменилось: в осанке обозначилась едва заметная сутулость, голос стал тише, а речь медленнее, осунувшееся, будто замороженное лицо, казалось, потеряло способность улыбаться, во взгляде сквозила какая-то грустная задумчивость, а веко над левым глазом временами охватывала мелкая дрожь нервного тика. Но она больше не выглядела женщиной, весь смысл существования которой сводился к тревожному ожиданию пропавшего мужа. Лишь на комоде в ее комнате в какой-то момент появилась большая фотография Николая. 
    Однажды заявив Лиде, что не собирается и дальше висеть на их с Петром шее, Наталья решила искать работу. С тремя курсами пединститута и детсадовским стажем двадцатилетней давности выбор у нее был небогатый. Она пошла в ближайшую среднюю школу и поинтересовалась, не требуются ли учителя начальных классов. Поскольку желающие работать за символическую, почти абстрактную зарплату находились редко, школа испытывала острый недокомплект педагогов и, закрыв глаза на незаконченное образование, ее с радостью взяли прямо в середине учебного года. В эту же школу пристроили Иринку. С Андреем оказалось чуть труднее, - по возрасту, он должен был идти в десятый, выпускной класс, но из-за большого перерыва в учебе возникали сомнения в его способности сдать через полгода экзамены. 
    На бытовом уровне, среди простых людей, в отношении к русским переселенцам и беженцам из Чечни всегда проявлялись сочувствие и готовность помочь. Государство на этот счет что-то невнятно бормотало и до реальной помощи дело, как правило, не доходило. Поэтому, надеяться оставалось только на себя и на людей вокруг.
    Директор школы предложила Наталье определить пока Андрея в десятый класс, при условии, что он попытается самостоятельно подтягивать программу девятого, и обещала, при необходимости подключить учителей к дополнительным занятиям с ним. 
    Денег отчаянно не хватало. Все наличные сбережения, которые были привезены из Грозного, испарились за пару месяцев, учительская зарплата почти полностью расходовалась на продукты, и Наталье приходилось, сгорая от стыда, принимать помощь от Лиды всякий раз, когда детям требовалось что-то из одежды.
    Лида работала в одном из многочисленных расположенных в округе санаториев дежурным администратором. Петр трудился там же электриком и по совместительству кочегаром. Общая работа супругов, причинявшая массу неудобств мужу, несла в себе два главных преимущества для жены: Лида, как могла, пресекала попытки Петра скооперироваться с корешами «на пузырек», к тому же сама забирала его получку, дабы не вводить мужа в искушение и сберечь семейный бюджет.
    Санаторий был не из последних: имелись номера люкс, бассейн, сауна, фитнес-зал и теннисный корт, при этом сохранялась и хорошо оборудованная лечебная база. Поэтому, даже в советские времена, граждане, отдыхающие по профкомовским путевкам и врачебным направлениям, составляли не больше половины контингента, остальная часть которого формировалась из блатного чиновничьего люда и просто тех, кто в состоянии оплатить комфортный отдых и неплохое лечение.
    Директор санатория – низенький и кругленький, как колобок, шумный, шустрый и разговорчивый пятидесятилетний армянин с колоритными «буденовскими» усами, был одинаково доброжелателен и ненавязчиво заботлив со всеми отдыхающими, независимо от их статуса и достатка, с сотрудниками держался просто, но без панибратства, за проступки наказывал и отчитывал, но только по делу и без лишнего хамства.
    Именно к нему однажды пришла Лида и, сама не зная зачем, рассказала всю историю своей двоюродной сестры. Директор поахал, поцокал языком, проявил непритворное сочувствие, но какой-либо помощи обещать не стал. На какие рычаги он потом нажал, какие связи задействовал, кому звонил и какие ответные услуги пообещал – осталось никому неизвестным. Но именно ему, судя по всему, удалось совершить маленькое, но такое своевременное и неожиданное чудо: Наталье, даже не имевшей на руках свидетельства о смерти мужа, вдруг оформили пенсию по потере кормильца, причем переводить ее стали не по месту прописки в Грозном, а в Пятигорск, по месту временной регистрации у сестры.
    Летом Андрей успешно сдал выпускные экзамены. О том, чтобы продолжать учебу, оставаясь висеть на шее у матери, он не думал. Надо было искать работу. Реально работающих предприятий в Пятигорске не было, зато, в отличие от других регионов имелся большой, стабильный и бурно развивающийся работодатель – оптовый рынок «Людмила», который, по сути, являлся центральной закупочной базой всего Южного федерального округа и всех Северо-Кавказских республик. На огромную территорию, заставленную контейнерами, ларьками, палатками и просто крытыми торговыми рядами, в разы превосходящую площадь знаменитой московской «Лужи» съезжались автобусы и грузовики из разных регионов, загружались под завязку всем – от обуви до стройматериалов – и увозили товар по городам, деревням и аулам.
    Используя вновь приобретенные связи, Андрей без особого труда нашел работу продавца в одном из контейнеров. Зарплата его почти вдвое превосходила зарплату и пенсию матери вместе взятые, и с деньгами в семье стало заметно проще. Правда, долго это продолжаться не могло – Андрей попадал под весенний призыв, с нетерпением ждал его и о каких-либо попытках «отмазаться», о которых ему робко намекали мать и Лида, не хотел даже слышать.
    Ира адаптировалась к резко изменившейся жизни быстрее всех в семье. В школе она без труда наверстала все, что вынужденно пропустила за последний год в Грозном, обзавелась новыми подружками, вернулась к старому увлечению – рисованию, и Наталья всегда наскребала денег, чтобы купить дочке акварельные краски и бумагу. На первый поверхностный взгляд она казалась обычным ребенком, в меру шаловливым, довольно общительным и по-детски любознательным.
    И только Андрей, к которому она после их переезда тянулась почему-то больше, чем к матери, иногда видел ее совсем другой. Однажды она тихо появилась в его комнате – уже наступил вечер, но Наталья куда-то ушла, в доме стояла тишина и только из-за стенки чуть слышно доносилось недовольное бормотание Лиды, привычно и нудно пилящей мужа за то, что «успел где-то приложиться»,- села на его кровать, начала молча перелистывать принесенный с собой альбом с рисунками, задумчиво разглядывая каждый, но не пытаясь показать и похвастаться брату особо удачными. Андрей, уже понимая состояния сестры и видя ее быстро увлажняющиеся глаза, сел рядом, приобнял за плечи, она крепче прижалась к нему, и так они сидели молча довольно долго.
    - Ну что, сестренка, грустно?
    Он слегка потрепал ее по голове, мягко взъерошил волосы.
    - Андрюша, а папу убили, да? 
    Он повернул к себе ее голову, посмотрел в заплаканные глаза.
    - Да ты что, Иришка, кто тебе сказал такое?
    - Девчонки в школе…
    - Не слушай никого, сестренка, девчонок своих не слушай, поняла?
    Она неуверенно кивнула.
    - Папа просто не может сейчас вернуться. Там… там очень плохо сейчас, где мы раньше жили. Но я знаешь, что тебе скажу? – Андрей перешел на заговорческий шепот. – Я скоро поеду и найду папу. Обещаю. Найду, и мы вместе вернемся.
    - Правда? – Ира недоверчиво улыбнулась сквозь слезы.
    - Иришка, я тебя когда-нибудь обманывал? Только это секрет, маме ни-ни, хорошо?
    Она вновь прижалась к нему, на этот раз благодарная, почти расслабленная.
        - Андрюш, а мама тогда опять станет такой, как раньше? Она теперь, как папа ушел, какая-то другая… я боюсь ее иногда… помнишь, как тогда, из-за мотоцикла? Вот и я теперь думаю: вдруг я что-то не так сделаю?
    - Конечно, Ириш. Мама просто по папе скучает сильно. Когда мы вернемся, все опять будет как раньше.
    …Весной девяносто шестого, и после прошедших в декабре выборов, и при формально действующем моратории на военные действия, бои разной интенсивности, то затихая, то вспыхивая вновь, велись почти по всей территории Чечни.
    6 марта отряды боевиков атаковали Грозный сразу с нескольких направлений, и отошли только после двух дней тяжелых уличных боев.
    16 апреля колонна 245-го полка попала в засаду, организованную бандой Хаттаба в Аргунском ущелье, потеряв всю технику и половину личного состава.
    Шли бои за Бамут, Старый Ачхой, Гойское, Шали
    Еще в военкомате, сразу после медкомиссии, Андрей написал на имя военкома рапорт с просьбой отправить его в часть, участвующую в операции по «установлению конституционного порядка в Чеченской республике». Впервые мысль поехать в Чечню, чтобы, если не найти отца, то хотя бы узнать о его судьбе, появилась у Андрея больше года назад, когда он вытаскивал из сарая старый мотоцикл ИЖ, - забившее тревогу материнское чутье тогда Наталью не подвело. Мысль была шальной, едва сформировавшейся и после сцены с матерью, после попыток представить себе, как реально будет выглядеть и чем, скорее всего, закончиться его безумный побег вслед за отцом, он окончательно отбросил ее.
    А потом, когда в начале марта девяносто пятого выбитые, наконец, из Грозного боевики расползлись по всей территории республики, география боевых действий стремительно охватила и равнинные, и горные районы и стало окончательно ясно, что вместо молниеносного наведения порядка грядет долгая и тяжелая война, Андрей понял, что очень скоро у него может появиться возможность все-таки оказаться в Чечне «официальным путем». Он помнил адреса многих знакомых и коллег отца, прокручивал в голове десятки ситуаций, в которые мог попасть отец, и вариантов его действий. Надежды на то, что отец жив спустя год с лишним после своего исчезновения, конечно, почти не осталось, но Андрей очень надеялся узнать хоть что-нибудь о его судьбе.
***
    - Девушка в красном, дай нам, несчастным. Ирка, куда намылилась?
    Леха, вольготно раскинувшись на старой продавленной тахте, откровенно рассматривал Ирину, которая, надев свое любимое красное платье – длинное, но плотно облегающее фигуру, - стояла перед единственным в доме большим зеркалом в гостиной и торопливо «рисовала лицо». 
    - Тебе какое дело?
    - Грубишь, - с наигранной грустью в голосе, не снимая лица плотоядной ухмылки, сказал Леха. – Совсем ты, Ирка, меня не уважаешь. А ведь должна, казалось бы.
    На столе перед тахтой стояла почти пустая бутылка водки, чем и объяснялся благодушный настрой Лехи, уже успевшим и полечиться после вчерашнего, и плавно перейти к процессу сегодняшнему. 
    - За что это, интересно?
    - Как за что? – Леха выпучил глаза в комичном изумлении. – Я же брат твой! Хоть и троюродный, зато старший. А ты соска молодая, тебя еще жизни учить и учить.
    - Ты, что ли, учить будешь? Учитель.
    Ирина закончила, наконец, с косметикой, легким движением ладоней поправила прическу, вышла в прихожую и стала одевать туфли.
    - Да хоть бы и я, – повысил голос Леха.
    - Ладно, - добавил уже миролюбиво. – Мне просто обидно. Лежу тут, понимаешь, фантазиям придаюсь, завидую.
    - Кому завидуешь, мне, что ли?
    Ирина взялась за ручку двери.
    - Ха, тебе! – развеселился Леха. – Дура! Я завидую тому, кто тебе сегодня вдует.
    - Пошел ты…
    Выскакивая за дверь, Ирина слышала раздающееся ей вслед жизнерадостное ржание Лехи.
    Она торопилась к остановке маршруток, чтобы успеть на электричку до Минвод. Субботний вечер обещал получиться на редкость приятным. Начать его Ирина планировала в довольно многочисленной компании, в большом доме подруги, спровадившей родителей в отпуск. Ожидались вино, шашлыки, легкий флирт с пацанами-сверстниками, ощущение свободы и расслабленности, наслаждение первым по-настоящему теплым вечером только наступившей весны. Потом, как это обычно бывает, большая компания начнет разбиваться на более мелкие или, вообще, на пары, и дальше возможны варианты. Можно будет забуриться с ребятами на ночную дискотеку, а можно усесться с Витькой на его мотоцикл и устроить безбашенную гонку по ночной трассе под яркими южными звездами навстречу тугому теплому ветру.
    По поводу того, как закончится ночь, Ирина не сомневалась, и это только добавляло приятно-томительного ожидания к царившему в душе общему радостному настрою.   
    А в следующие выходные директор по случаю очередного дня рождения фирмы обещал вывезти всех сотрудников в горы на двухдневный пикник. Ирина, дважды участвовавшая в подобных мероприятиях, очень их любила и всегда с нетерпением ждала.
    Вчера позвонил Андрюшка, проболтала с ним почти час, с радостью узнала, что у них со Светкой, наконец, все получилось и она, Ирина, скоро станет тетей. 
    В общем, причин для прекрасного настроения хватало, и только одно событие серьезно его подпортило: два дня назад, как всегда неожиданно, объявился Леха – сын Лиды и Петра. Сколько времени он на этот раз собирался провезти в доме родителей, было неизвестно – раньше случалось по-разному, - но само его присутствие вносило в жизнь Ирины подспудную тревогу, напряжение и, иногда, даже страх. 
    В девяносто втором, за два года до того, как Наталья с семьей вынужденно переехала к сестре, Леха ушел в армию. Служил где-то под Питером, там нашел себе невесту и после дембеля обосновался у нее, причем пригласить на свадьбу родителей он, видимо, забыл и лишь известил их о своей новости в коротком письме. Обида родителей, оглушенных неблагодарностью сына, не успела еще притупиться, сгладиться временем, как семейной Лехиной идиллии пришел конец.      
    Выпивали с приятелями на квартире одного из них – Лехиного армейского дружка. Обнаружили, что пить больше нечего. Леха и еще двое пошли за добавкой. Уже на подходе к магазину сообразили, что имеющихся с собой денег не хватит даже на лимонад. Возвращаться назад в квартиру не хотелось, тем более что полной уверенности в наличии там достаточной суммы не было. Подошли к одиноко стоящему в ожидании пассажиров таксисту и не стали размениваться по мелочам, прося добавить на бутылку, а потребовали кошелек. Вместо кошелька таксист достал разводной ключ и, не вступая в долгие дискуссии, засветил одному из грабителей по черепу. Большего, однако, он сделать не успел. Леха с оставшемся в строю приятелем два раза останавливались, чтобы отдохнуть, перекурить и продолжить добивать лежащее на асфальте тело. Потом, изрядно испачкавшись кровью, обыскали труп, забрали кошелек, выдрали магнитолу в машине и пошли в магазин.
    Под утро всю компанию повязали прямо на квартире. Леха так и спал на кухне в окровавленной одежде, уронив голову на сложенные на столе руки. Ему дали двенадцать лет. Подельник, родители которого раскошелились на дорогого частного адвоката, получил три условно, доказав, что с самого начала пытался отговорить приятелей от грабежа, а позже героически оттаскивал озверевшего Леху от избиваемого.
    Молодая жена, которая за весьма короткое время успела устать от затяжных пьянок мужа, оперативно оформила развод.
    Полностью отсидев срок, Леха после почти пятнадцатилетнего отсутствия вернулся в родительский дом. Родители, которые так и не смогли узнать в этом худом почти облысевшем мужике с длинным шрамом на лбу, с иногда жестким, а иногда насмешливо-презрительным взглядом взволнованного паренька у сборного пункта с накинутым на плечи брезентовым рюкзачком, растерялись, не зная, как себя вести со вновь обретенным сыном. В присутствие Лехи Лида стала как-то мелочно суетлива, общалась с сыном всегда многословно и слегка заискивающим тоном, навязчиво интересовалась его настроением, неумело пыталась во всем ему угодить. Петр, наоборот, усиленно пыжился, стараясь казаться невозмутимым и важным, что в сочетании с непрезентабельной внешностью и затравленным взглядом вполне оформившегося подкаблучника, выглядело довольно комично.
    На все старания родителей наладить с сыном хоть какой-то контакт Леха особого внимания не обращал. Дома он обычно появлялся уже под ночь (иногда ночевать вообще не приходил), почти всегда пьяный, уходил к себе, заваливался на кровать и спал, чуть ли не до полудня. Днем, наскоро опохмелившись, вновь куда-то исчезал. Был молчалив, на вопросы отвечал односложно, с неохотой, об армии и зоне ничего не рассказывал, намеки о возможном поиске работы встречал с брезгливой усмешкой и неизменным «Успеется». И лишь в присутствии Ирины он чуть оживал, разглядывал ее с неприкрытым интересом, позволял себе сальные шутки, цитаты из блатных песен и уголовного фольклора.
    С появлением троюродного брата жизнь Ирины стала неуютной, наполненной постоянным смутным беспокойством и напряжением, словно у разведчика, ожидающего близкого разоблачения. Она ловила себя на том, что при возвращении вечером домой, еще входя во двор, невольно бросает взгляд на окно Лехиной комнаты и испытывает облегчение и надежду, если в нем нет света. Наталья умерла, когда Ирине было пятнадцать. Умерла внезапно и тихо – просто не проснулась утром. Причиной смерти врачи назвали оторвавшийся тромб. Ирина продолжала жить у Лиды и за эти годы, похоже, стала ей более родной, чем мотающий где-то срок и написавший домой всего пару коротких писем беспутный сын. И сейчас Ира видела, что ее тетка стала беспокоиться за нее, может быть, даже больше, чем она сама.
    Она стала всерьез подумывать о смене жилья, прикидывая, сколько останется от ее небольшой зарплаты после выплат за съемную квартиру, когда проживанию Лехи в родительском доме внезапно пришел конец.
    Спустя примерно два месяца после появления Лехи, в привокзальном сквере произошла массовая драка русских и присоединившихся к ним осетин с дагестанцами. С каждой стороны в побоище участвовало не менее тридцати человек, вооруженных арматурой, ножами, кастетами и просто доступными подручными средствами. Милиция, сначала дождавшись подмоги, а потом, собственно, и окончания драки, была не очень активна в поимке участников, зато энергично принялась за сбор пострадавших. Раненых, не сумевших самостоятельно покинуть поле боя,  оказалось с десяток, причем двое из них с ножевыми ранениями до больницы не доехали.
    Леха появился на следующее утро. Голова была неумело перевязана какой-то тряпкой, насквозь пропитавшейся кровью. Кроваво сморкаясь, то и дело пробуя пальцами шатающийся зуб, он произнес свою самую длинную речь за два месяца пребывания в родительском доме:
    - Короче, никакой мазы в этом сраном городишке: или мусора примут, или звери на пику посадят. Я, короче, решил валить отсюда. На севера двину. Колымить, баблосов нарубить мальца. Чуваки там есть знакомые. Пристроят, короче. Ты, Ирка, тут не меньжуйся  - подмигнул он Ирине. – Вернусь с баблом – пойдем гулять, все камэвэ это раком поставим.
    «Заняв» у родителей денег на дорогу, Леха тихо испарился, будто его и не было.
    А вскоре с Урала, где он теперь жил, приехал Андрей – проведать сестренку, познакомить родню с молодой женой, сходить на могилу матери и просто отдохнуть пару недель с уютной атмосфере маленького курортного городка среди близких людей.
    Ирина обрадовалась брату и еще больше тому, что он разминулся с Лехой, - она почему-то чувствовала, что эти двое мужчин, оказавшись под одной крышей, вряд ли сойдутся характерами.
***
    …Столь редкая просьба, содержавшаяся в рапорте Андрея, конечно, была удовлетворена (в подобных просьбах вообще было не принято отказывать) и, после трех месяцев учебки, он вновь оказался в Грозном. Правда, узнать в этом хаосе развалин и почерневших полуразрушенных домов, напоминавшем кадры Сталинградской хроники, родной город было почти невозможно.
    Он сделал все, чтобы отыскать хоть какие-то следы пропавшего отца. О его истории знали даже в штабе полка, запрашивали сведения в соседних частях, пытались опрашивать немногих выживших и не уехавших жителей, но никакой обнадеживающей информации добыть так и не удалось. На улице, где жил Андрей, почти не осталось целых домов, и он не смог найти никого из знакомых или соседей.
    Поиски, впрочем, продолжались не долго.
    6 августа Грозный подвергся очередному, самому массовому нападению боевиков.
    Началась операция «Джихад».
    За короткое время части внутренних войск и ОМОНа, находящиеся, в основном, на блокпостах и в административных зданиях, были окружены и изолированы друг от друга. Генерал Пуликовский – командующий российской группировкой – для деблокирования войск двинул на город штурмовые отряды СОБРа и спецназ 58-й армии. Ситуация стала напоминать слоеный пирог, причем слои в нем не были статичны – они постоянно смещались и временами перемешивались: боевики, атакуя блокпосты, одновременно отбивались от наступающих у них в тылу спецназовцев, потом быстро перемещались по дворам и параллельным улицам, перегруппировывались, меняли направление атак, внезапно появляясь там, где их никто не ждал.
    Взвод Андрея охранял блокпост, который перекрывал узкую улочку, выводящую к зданию МВД.
    Их атаковали в шесть утра. Единственный БТР был сожжен первым же выстрелом из РПГ, после чего чеченцы двинулись на пост сразу с двух сторон. Атака была яростной: боевики, пытаясь взять пост с ходу, перли напролом, но вскоре, не выдержав плотного огня, откатились назад, оставив на дороге полтора десятка убитых, укрылись в подъездах, дворах, залегли за редкими деревьями.
    После десятиминутной передышки, за время которой бойцы уложили шестерых убитых к боковой стенке из бетонных блоков и набитых песком мешков и наспех перевязали раненых, началась новая атака. На этот раз боевики приближались короткими перебежками мелкими разрозненными группами, поочередно прикрывая друг друга огнем. Бойцы отвечали экономными очередями (из радиообмена стало понятно, что здания МВД, ФСБ и комендатуры так же атакованы, сколько придется ждать помощи – непонятно и патроны нужно было беречь) и редкими выстрелами из подствольников. Вскоре в ход пошли ручные гранаты, но до рукопашной дело так и не дошло,- подобраться вплотную к посту боевики вновь не смогли.
    Прилетев по широкой дуге, граната полого спланировала, мягко шмякнулась о мешки с песком и упала внутрь поста, точно между телами двух убитых бойцов, которые и приняли на себя большую часть осколков.
    То, как несколько кусочков раскаленной стали в бессильной ярости впились в его бронежилет, Андрей даже не заметил, зато левое бедро вдруг обожгло внезапной болью, словно в него вонзил свои жала целый рой обозленных пчел. Через мгновение вся нога, от бедра до ступни враз онемела; мешки бруствера, доска на краю амбразуры – все вдруг плавно качнулось вправо; Андрей увидел ствол своего автомата, почему-то задравшийся в качающееся небо, почувствовал, как справа на него наваливается, пригибает к земле тупая неодолимая сила, толкая и сбивая с ног. Он падал на грязный, раскрошившийся асфальт, а справа на него валился взводный, который во время боя стоял рядом, у соседней амбразуры.
    Взводный упал на Андрея, несколько раз конвульсивно дернулся, из его пробитого уха ритмичными толчками выплескивалась кровь, заливая Андрею лицо. Вместе с бронежилетом, разгрузкой, карманы которой были забиты автоматными рожками, взводный весил не меньше центнера. Андрей испытал вдруг острый приступ клаустрофобии, ему показалось, что он задохнется под этой тяжестью, захлебнется чужой кровью, навсегда останется здесь, придавленный этим большим мертвым уже телом. Не обращая внимания на бедро, встретившее резкое движение пронзительной болью, Андрей забился, стал извиваться, выбираясь из-под тела взводного.
    Грохот очередей стих – атака была отбита, - но в ушах стоял, быстро нарастая, протяжный густой гул. Небо вместе с кроной одинокого дерева начинало медленно вращаться. «Кровь уходит. Надо остановить кровь». Левой рукой Андрей оперся о грудь лежащего рядом взводного, с трудом оторвал от земли потяжелевшую голову, пытаясь взглянуть на ногу. Вокруг него уже образовалась показавшаяся ему огромной алая лужа. «Неужели это все из меня? – подумалось без страха, даже с каким-то любопытством - Не может быть». Его быстро охватывала слабость, и вместе с ней приходило тупое расслабляющее равнодушие.
    Когда ему разрезали штанину, когда накладывали тугой жгут и бинтовали раны, Андрей находился уже далеко от этого затянутого дымом полуразрушенного блокпоста: перед глазами проплыло улыбающееся лицо матери, чем-то слегка озабоченный, уставший после работы отец, счастливая Иринка, спешащая с огромным букетом на свой первый урок, вывесившие снежные флаги, ослепительно белые на фоне ярко-синего неба далекие пики Кавказского хребта. Он не слышал, как в дальнем конце улицы внезапно вспыхнула ожесточенная плотная перестрелка, заухали разрывы гранат – это прорывался к окруженному блокпосту недавно брошенный в бой отряд СОБРа.
    О дальнейших событиях Андрей узнал из телевизора и газет уже в Ростовском госпитале, где после операции старательно разрабатывал ногу, травил анекдоты, слушал фронтовые истории тех, кто провел в кровавом аду значительно больше времени, отчаянно скучая, шлялся на костылях по длинному коридору, привычно флиртуя с младшим медперсоналом и размышляя, кто из ходячих раненых мог бы перемахнуть через забор и сгонять в ближайший магазин за пузырьком.
    Узнал, как после двухнедельных боев, потерявшие более шестисот человек убитыми федеральные войска покинули Грозный, но плотно окружив его, фактически блокировали оставшихся в городе боевиков, после чего Пуликовский поставил им ультиматум: сдаться в течение 48 часов, в противном случае Грозный будет атакован после мощного удара с использованием всей имеющейся авиации и тяжелой артиллерии. Жителям города был организован коридор для выхода.      
    Узнал, как Березовский – серый кардинал при безвольном, пребывающем в алкогольном дурмане президенте – фактический хозяин страны, послал свою купленную по дешевке болонку-приблуду Лебедя – бывшего генерала, бывшего командующего 14-й армией отменить ультиматум, выпустить из котла всех боевиков и, заодно, подготовить почву для окончательной капитуляции. Позднее боевики назвали прибытие Лебедя «Волей Аллаха».
    Капитуляция, известная под названием «Хасавюртовские соглашения», была подписана 31 августа, а в конце сентября Андрей, выписавшись из госпиталя, вернулся в свой расквартированный на Урале полк.
    Перед самой демобилизацией он подписал трехлетний контракт и остался служить в той же части. Получил месячный отпуск, съездил в Пятигорск – город, так и не успевший стать ему родным, привез всем подарков, передал матери немного денег, понежился в сладком безделье, отдыхая от жизни по жесткому распорядку, поднялся на гору Машук, съездил на неделю на Домбай и, казалось, с легким чувством облегчения уехал назад. Новость о том, что Андрей решил продолжить службу, Наталья приняла покорно, с тихой грустью, стараясь никак не проявлять перед сыном  признаков тоски, вызванной стремительным сокращением когда-то дружной и крепкой семьи.
***
    Бросив случайный взгляд в окно и увидев идущего от калитки к дому Леху, Ирина испытала внезапный, неожиданно сильный страх. Только позднее, вспоминая обо всем происшедшем, она смогла понять, что же так сильно напугало ее в тот первый момент, что мгновенно и безошибочно подсказало о нависшей угрозе - Лехина походка.
    Леха никогда никуда не спешил; перемещался всегда вальяжно, неизменно держа руки в карманах. Сейчас же двигался целеустремленно, на слегка согнутых ногах, словно подкрадывающийся к добыче хищник.
    Было воскресенье, хозяева с самого утра уехали на юбилей к кому-то из Петиных родственников и ожидались только к вечеру. Леха, появившейся неделю назад после полугодичного отсутствия, как всегда без предупреждения, вел в родительском доме свой обычный образ жизни, по поводу длительности своего пребывания и планах на будущее никому ничего не говорил, и Ирина, которой изрядно надоели  его знаки внимания, с каждым днем становившееся все более навязчивыми, договорилась с подругой о том, что на время поиска отдельного жилья переедет к ней.
    Скрипнула входная дверь.
    - Здорово, сестренка.
    Он стоял в дверном проеме, облокотившись плечом на один косяк и положив руку на другой.
    - Ты, я гляжу, опять куда-то собралась? Что за непруха у меня такая: только замыслю потолковать с сестренкой за жизнь, как она сразу свинчивать собирается? Только, понимаешь, надумаю развлечь по-нормальному, подгон какой сделать – у нее дела. Я к ней с лаской – она кривится, будто и не брат я вовсе, а баклан какой залетный или малолетка беспонтовый. Может, ты меня боишься?
    Он был почти трезвый – видно, выпил чуть-чуть, «для куража», говорил спокойно, изображая недоумение и обиду.
    Ирина, собрав большую спортивную сумку, повесила ее на плечо и подошла к двери.
    - Нужен ты больно – бояться тебя. Я к подруге съезжаю.  Дай пройти.
    - Во! – не двигаясь с места, Леха поднял вверх указательный палец. – И я говорю: чего тебе меня бояться? А я, Ирка, знаешь, что думаю? – он вдруг сделал заговорщеское лицо, хитро подмигнул. – Я думаю, что ты просто меньжуешься… ну, стесняешься меня, типа. 
    -Чего-о? – Ирина так опешила, что на время забыла даже о своем намерении попытаться прорваться в дверь в надежде, что силой он останавливать не станет. – Я – тебя? Стесняюсь?
    - Ну да. Я же видел, с кем ты кентуешься. Малолетки, от мамкиной сиськи оторвались и туда же – с телками крутить. Этот твой, белобрысый, с мотоциклом – ты посмотри на него! Небось, и вставить то еще толком не умеет. Что, скажи еще, я гоню? А настоящего то мужика хочется, небось? Чтобы отодрать мог по-взрослому. Хочется, а? Ну, колись, сестренка.
    - Ты чего несешь?! Дай пройти!
    Ирина попыталась шагнуть в дверь, Леха толкнул ее в плечо – несильно, но жестко, - так, что она невольно сделала два шага назад.
    - Ты, Ирка, главное, не ссы. Я же брат твой троюродный, тебе со мной нештяк будет. Я тебя обещал в прошлый раз на прогулку вывести, показать, как жить надо, как оттягиваться? Я за свой базар привык отвечать. Тут, короче, недалеко местечко одно есть козырное. Шашлычная одна, короче. Там сегодня народ нормальный соберется – пацаны, девахи правильные. Ты туда со мной поедешь. Вот, гляди. – Он вытащил из кармана солидную перетянутую резинкой пачку денег. – Знаешь, сколько тут?
    - Не знаю. Мне все равно. Лех, мне, правда, идти надо. Пусти, Лех.
    Помимо воли в голосе прозвучала мольба. Она не могла сейчас простить себе, что так долго, с самого утра собиралась. Покидать в сумку самые необходимые вещи, в сущности, было делом двадцати минут, но Ирина долго перекладывала одежду, несколько раз разбирала почти собранную сумку, хоть и понимала, что позднее в любой момент сможет заехать и забрать все, что забыто. И сейчас могла только проклинать свою неторопливую избирательность.
    - Э, подруга, ты, я вижу, меня не поняла. Ну-ка снимай свою кошелку. – Леха подошел к ней, сорвал с плеча ремень сумки. – Ты едешь со мной. Оттянемся в шашлычной, а потом… там, короче, на втором этаже комнаты есть. Пора тебе настоящего мужика попробовать. Не пожалеешь, короче.
    Произнося последние слова, Леха неожиданно протянул руку и цепко ухватил Ирину за грудь.
    - Пусти, козел! – Ирина, выпустив сумку, сбила Лехину руку. – Я… я Андрюхе позвоню. Он знаешь, где служит сейчас? Он приедет… он убьет тебя!
    - Чего ты сказала? – его глаза сузились, на скулах заходили желваки. – Ты меня пугаешь, что ли? Меня?! Ты, сучка, задницей крутила у меня перед глазами, все выделывалась: типа, гляди, какая я телка смачная, покажи, как тебе хочется меня трахнуть. А теперь в отказку? Пугать вздумала? 
    - Да когда я….
    - Слушать сюда! – гаркнул вдруг Леха. - Короче, мое дело было предложить. Я хотел, что б по-нормальному все… угостить там, туда-сюда. Но, раз ты залупаешься, тогда не обижайся. Я тебя тогда прямо здесь оприходую. Ты же знала, что так и будет? Ты ждала этого? Ты хотела  - я по глазам видел. Колись: хотела? 
    Леха медленно наступал - она отходила назад. Его взгляд, не выражавший ничего, кроме нетерпеливого предвкушения, казалось, жадно ощупывал ее всю, плавно скользя снизу вверх. Словно заученную мантру он тихо, очевидно, механически, сам не слыша своих слов, монотонно выговаривал:
    - Ты этого хочешь. Сама хочешь. Я вижу. Всегда хотела.   
    Так они пересекли всю гостиную. Задев пяткой порог, и с трудом сохранив равновесие, Ирина вошла в крохотную кухню, в которой, кроме газовой плиты и раковины, умещались лишь небольшой столик, стеллаж с посудой и втиснутая в угол старая стиральная машина. Сделав всего несколько коротких шагов, она почувствовала, как в копчик уперлась рукоятка плиты – отступать больше было некуда. И это возникшее ощущение затравленности, понимание, что убежать уже нельзя, словно что-то мгновенно переключило в ее голове, сменив инстинктивное стремление скрыться, увильнуть, избежать опасности на отчаянную решимость и готовность защищаться.
    С силой оттолкнувшись от плиты, Ирина резко выбросила вперед ногу, целясь Лехе в пах. Он успел среагировать, слегка повернулся и удар пришелся в бедро. На ногах у Ирины были мягкие кроссовки, но удар оказался довольно сильным и, похоже, болезненным - Леха скривился, застыл на месте, бесконтрольная похоть во взгляде сменилась сначала удивлением, потом яростью.
    - Ах ты, сучка!
    Мягким кошачьим прыжком преодолев разделявшее их расстояние, он схватил Ирину одной рукой за волосы, второй вцепился в ремень джинсов и с силой рванул. Декоративная пластмассовая пряжка лопнула с тихим треском, и концы ремня свободно повисли вниз.
    - Ты здесь хочешь? Прямо на кухне? – горячо шептал Леха, цепко удерживая Ирину за волосы, и пытаясь справиться с молнией на джинсах. – Тебя так возбуждает? Ну, ты выдумщица. А такая, блин, скромная, типа. 
    Ирина вцепилась в державшую ее за волосы руку, изо всех сил сжала кисти, вгоняя длинные крашеные ногти в испещренную татуировками грубую кожу. Леха зарычал, сильно рванул за волосы, пригибая голову девушки вниз. От внезапной боли в глазах Ирины полыхнули яркие оранжевые круги.       
    - Не дергайся, тварь!
    Справившись, наконец, с молнией, Леха пытался теперь стянуть туго, в обтяжку сидящие джинсы, что оказалось очень непросто сделать одной рукой.
    За спиной Ирины на плите стоял совсем недавно вскипевший старый эмалированный чайник, - уже собрав вещи, она захотела (еще одна потеря времени в момент, когда надо было, как выяснилось,  поскорее уходить!) перед выходом из дома выпить чая. Потянувшись назад, она болезненно обожглась о круглый раскаленный бок; не обращая внимания на боль, нащупала ручку, ухватилась поудобней и, стараясь держать чайник вертикально, с трудом оторвала его от плиты неловко вывернутой назад рукой.
    Когда Лехе все-таки удалось стащить с Ирины джинсы до колен, он выпустил ее волосы, освободившейся рукой задрал ей футболку и грубо вцепился в грудь. Он видел обнаженное тело, чувствовал, что цель близка и, поддавшись лихорадочному возбуждению, стал терять осторожность, явно недооценивая способность жертвы к дальнейшему сопротивлению.
    - Все уже… слышь? Хорош дергаться. Не дергайся, сказал! Давай сама, лучше.
    Он потянулся к молнии на своих штанах, смотрел при этом вниз, фактически не удерживая девушку, лишь продолжая одной рукой больно мять ей грудь.
    Ирина пронесла руку над его головой и, резко наклонив чайник, плеснула широкую исходящую паром струю на коротко стриженый затылок и прикрытую тонкой майкой спину.
    - А-а-а!!! Сука!!!
    Он выгнулся дугой, взмахнул руками, машинально пытаясь достать ими обожженную спину, и закрутился волчком, словно собака, гоняющаяся за своим хвостом. Ирина успела заметить, как на его шее мгновенно покрасневшая кожа стремительно вспухает большими бледно-розовыми пузырями.
    Он загораживал ей путь к выходу, она не смогла бы протиснуться мимо, не задев его и не рискуя быть схваченной. Она понимала, что у нее есть всего несколько секунд, в течение которых Леха будет всецело занят своей чудовищной болью. О том, что он сделает с ней, как только болевой шок хоть чуть-чуть отпустит, думать не хотелось. Нужно было быстро и эффективно убрать его с дороги и бежать.
    Справа от Ирины возвышался двухметровый деревянный стеллаж для посуды. Когда-то очень давно Петя сколотил его из досок, оставшихся после перекрытия потолка, покрасил, покрыл лаком и водрузил на кухню. Лида какое-то время просила мужа прикрепить к стене верхнюю часть стеллажа, поскольку боялась, что громоздкая тяжеленная конструкция может в любой момент завалиться, но конструкция стояла прочно, Петин всплеск трудового энтузиазма быстро иссяк, и она постепенно отстала.
    Все полки стеллажа были плотно заставлены кастрюлями, чугунными сковородами разных диаметров, коробками с чайными сервизами, ящиками с вилками и ножами.
    Ирина просунула пальцы между задней поверхностью стеллажа и стеной и, напрягшись всем телом, резко дернула влево. Стеллаж слегка накренился, замер на мгновение в неустойчивом равновесии и с глухим стуком вернулся в исходное положение.   
    Леха, перестав крутится, стоял на полусогнутых ногах, обхватив руками голову, и громко монотонно выл. Медленно поднял на Ирину обезумевшие от боли глаза.
    - У-у, падла! Ща убивать буду. Чего это?!..
    Во второй рывок, понимая, что больше попыток не будет, она вложила все силы, весь свой вес. За долю секунды до того, как тяжелая конструкция с чудовищным грохотом обрушилась на Леху, на него стали в беспорядке сыпаться тарелки, сковороды и кастрюли.
    Одним быстрым движением она натянула джинсы, сползшие вместе с трусами до самых щиколоток, поправила футболку, съехавшую с одного плеча и наполовину оголившую грудь, не стала перешагивать, а с мстительным удовольствием наступила на поваленный стеллаж, из-под которого раздавался непрерывный поток хриплого мата, выскочила в гостиную, подхватила валяющуюся на полу сумку и устремилась к остававшейся открытой двери. 
***
    - Иринка, я, конечно, понимаю, какое у тебя сейчас состояние и все-таки: ты хорошо подумала? Вот так вот, все бросать, ехать, сломя голову, неизвестно куда, начинать фактически новую жизнь, без подготовки, без договоренностей, без связей.  И все это из-за какого-то отмороженного урки. Я тебе уже предлагал и еще раз настоятельно предлагаю: давай, я попрошу ребят, ну, этих, которые на рынке за порядком следят, чтобы побеседовали с ним душевно, как из больницы выйдет. Еще на месячишко его туда вернут, глядишь – поспокойней станет. Эти ребята умеют убеждать – у них работа такая.
    - Не надо, Петр Сергеевич. Пожалуйста, не надо. Я думала уже об этом – попросить кого-нибудь, чтобы напугали его. Только, во-первых, он не испугается, я знаю. Хоть покалечьте его – залижет раны, оклемается и все равно мне отомстит. А во-вторых,… тетя Лида с дядей Петей… они же мне родителей заменили, у меня только они и Андрюшка – самые близкие люди. А он… он же сын их все-таки, какой ни есть. Не хочу я так… Как мне потом в глаза им смотреть?
    Ира сидела в мягком кожаном кресле в довольно тесном, но со вкусом обставленном кабинете директора. В руках у нее была чашка дымящегося кофе. Сам директор, он же единственный учредитель фирмы, - худой, начинающий лысеть мужчина лет сорока пяти, одетый по старой рыночной привычке в потертый свитер и джинсы, располагался напротив, за своим столом, заваленным рабочими бумагами: накладными, платежками, распечатками отчетов, ожидающими изучения договорами. В отличие от большинства своих коллег, партнеров и конкурентов, начинавших бизнес в начале девяностых с набитых товаром баулов и раскладных столиках на базарах, а сейчас ни на минуту не расстающихся с компьютерами, смартфонами и планшетами, Петр Сергеевич явно пренебрегал достижениями прогресса, предпочитал изучать информацию в бумажном виде, а телефоном пользовался только по его прямому назначению.
    Так же, как и в те времена, когда закончивший школу Андрей пошел работать продавцом, огромный пятигорский рынок оставался главным работодателем региона Кавказских Минеральных Вод. Многие из тех, кому удалось пройти через лихой и опасный период первоначального накопления капитала, сохранив и укрепив бизнес, за последние годы успели серьезно поменять собственный имидж и структуры своих фирм: обзавестись офисами и складами, пересесть на люксовые машины, сменить турецкий адидас  и неизменные «напузники» для денег на деловые костюмы и кожаные портмоне, набрать штат, открыть расчетные счета и слегка «обелить» торговлю.
    Фирма, в которой работа сейчас Ирина, занималась оптовой продажей всевозможной бытовой электрики – от батареек, фонариков и лампочек до электрических счетчиков и генераторов. По региональным меркам фирма была немаленькой, - имела несколько точек продаж на рынке, офис с большим выставочным залом и складом в две тысячи метров на выезде из города. Штат торговых представителей и приличный автопарк обслуживали чуть ли не весь Южный округ России. Постепенно заключались контракты с российскими представительствами известных компаний, ассортимент которых, в соответствии с требованиями времени и рынка, дополнял собой традиционный китайский «No name».
    Ирина работала в выставочном зале, занимаясь выпиской накладных и приемом заказов клиентов по телефону.
    - Я, Петр Сергеевич, правда, много думала о том, как мне теперь поступить. Я уверена, что мне с ним лучше не находиться не то, что в одном доме, но и в одном городе. Он сейчас в больнице с ожогами и двумя переломами, - директор одобрительно хмыкнул, посмотрев на Ирину с уважением и неприкрытой симпатией, - но когда он выйдет, мне лучше будет находиться подальше.
    - Ну, хорошо. И куда же ты решила податься? Чем заниматься думаешь?
    - Знаете, если ехать туда, где есть хоть кто-то знакомый, то выбор у меня небольшой. Подружка школьная в прошлом году в Москву уехала. Я звонила ей позавчера. Она там официанткой устроилась, говорит, в хорошее место, солидное. Квартиру на двоих с девчонкой одной снимают, говорит, втроем там без проблем проживем, дешевле еще будет. На работу устроить обещает. Вместе с чаевыми, говорит, неплохой заработок выходит, почти как у меня тут.
    Ирина спохватилась, что ее последние слова прозвучали двусмысленно, что директор может услышать в них упрек в низкой зарплате и, спеша загладить собственную бестактность, быстро, скороговоркой добавила:
    - Но это, понятно, только когда чаевые большие выходят, или там, мероприятия всякие. И вообще, Петр Сергеевич, официантка – это же так, временно. Только чтобы на ноги встать, оглядеться. В Москве – там же всегда вариантов разных много.
    - Да. Временно, значит. Оглядеться, - с сомнением и грустью произнес директор. – Понятно.
    Он помолчал, задумчиво постукивая ручкой по полированной поверхности стола.
    - В общем, так, Иришка. Отпускать мне тебя, конечно, жалко. Соображаешь ты хорошо, обучаешься быстро, да и, сама знаешь, клиенты тебя любят. Так что, надежды определенные, с тобой связанные, у меня были. Но раз уж решила – держать не буду, а вот устроиться в Москве все-таки чуть получше, чем официанткой, пожалуй, помочь смогу.   
    «Импульс-2000» - помнишь такую фирму? Мы у них генераторы бытовые закупаем. Так вот, они в холдинг большой входят – «Трансэнергомаш» называется. Один из учредителей – знакомый старый, отсюда он, из Минвод, в девяносто втором батарейки из Китая вместе таскали. Письмо рекомендательное от фирмы тебе сделаем, я подпишу. Еще сам позвоню ему. Он сейчас круто поднялся, слышал я, с РЖД контракты мутить начал, но может все-таки, вспомнит дружбана по веселым девяностым. Попрошу пристроить тебя в Импульс, или еще в какую их контору. Эх, подучиться тебе, конечно, не мешало бы. Ну да ладно, 1С знаешь, голова работает, с низов начнешь, а дальше – сама уж.
    - Петр Сергеевич… - голос Ирины слегка дрогнул.
    - Ладно-ладно, - ворчливо перебил он. – Смотри, не подведи меня там. И, вот еще что, - он оставил в покое ручку, которую вертел в руках все время разговора, посмотрел на Иру, - хочу честно тебе сообщить: родственничек этот твой, если сразу после выписки из города не уберется, беседу с ним все-таки проведут. Я, Ирина, не привык, чтобы людей, которые на меня работают, безнаказанно цепляли, и еще больше не привык терять хороших сотрудников из-за пьяных выходок всякой швали. В общем... удачи тебе, девочка. 
Продолжение следует....