A thousand paper cranes. part2

. Первый журавлик
Машина въезжает на дорожку из гравия, ведущую от автострады, и Корра просыпается - она сама не заметила, как задремала в пути, хотя и собиралась всю дорогу слушать музыку в плеере.

Впереди уже маячит основной корпус здания, и девушка с тревогой оглядывается назад, как будто может видеть там, вдалеке, в сотне километров отсюда дом, в котором она могла бы жить еще очень долго.

– Вот мы и на месте. – говорит до этого всю дорогу молчавший Тензин, останавливая машину на парковке и выключая двигатель. Корра неоднозначно хмыкает, не зная, что сказать в этой ситуации, и прячет ладони в рукава толстовки, избегая смотреть ему в глаза.

Тензин шумно вдыхает воздух, словно собираясь что-то сказать, но в машине по-прежнему тихо. В салон пробиваются едва уловимые звуки - шум листвы под пронизывающим мартовским ветром и трель птиц, разбуженных дыханием весны. Корра дергает за ручку, чтобы выйти, но вспоминает, что нужно подождать, пока ее вынесут, и отчего-то это заставляет ее залиться краской — она давно смирилась с тем, что не может передвигаться самостоятельно, но старые привычки искоренить бывает слишком трудно. На нее неотвратимо накатывают воспоминания о поездках с отцом — разумеется, в те дни, когда он бывал свободен от службы в Департаменте, а она — от тренировок. Они садились в старую "Тойоту", включали радио погромче и просто ехали по шоссе, открыв все окна, а потом останавливались в какой-нибудь забегаловке, покупали сэндвичи с беконом, и бесстыдно съедали начинку, а хлеб скармливали птицам.

Корре кажется, что она может вспомнить, как звучит папин смех, когда Тензин выносит ее из машины и усаживает в инвалидное кресло.



Между парковкой и главным корпусом находится большой парк, который сейчас выглядит наверняка не так презентабельно, как в любое другое время года — голые ветки кленов вырисовываются на фоне серого утреннего неба, будто набухшие вены, и Корре становится мерзко. Она смотрит на свои руки с обгрызенными ногтями, стараясь не обращать внимания на то, что происходит по сторонам. Тензин все еще молчит, что на него совсем не похоже. Дорожки пересекаются и расходятся, как затейливый лабиринт, и Корра по привычке начинает считать скамейки, стоящие по ходу движения — две, четыре, шесть, восемь. Но скамейки кончаются быстро, как и кленовые аллеи, открывая взгляду главный корпус реабилитационного центра Вана. Говорят, что он был из тех энтузиастов, мечтающих перевернуть мир с ног на голову для того, чтобы сделать его лучше, а людей привести к миру и согласию. Смешные, наивные мечты, думает девушка, мельком прочитав на огромной мемориальной табличке возле здания цитату «Стань светом во тьме». Так претенциозно и так наивно, что Корра почти жалеет, что Ван умер много лет назад и она не может сказать ему, что из некоторых темных комнат не бывает выхода.

На крыльце здания их встречает медсестра — должно быть, пока Корра спала, кое-кто успел сделать несколько звонков по телефону — а может, думает девушка, запланировал все уже давно. У медсестры приятный звонкий голос и искренняя улыбка, но это не мешает ей уверенно отстранить Тензина от инвалидного кресла и взять управление в свои руки. Корра думает только о том, смогла бы она преодолеть этот совсем небольшой пандус. Медсестра, судя по веселому свисту, думает о ближайшем перерыве и чашке хорошего кофе.





В реабилитационном центре светло и чисто — а еще уютно. Насколько это вообще применимо к подобному заведению. Это совсем не похоже на ту больницу, где Корра восстанавливалась после происшествия —там все было беспощадно белым, стерильным, безликим. Там накрахмаленные простыни больше походили на бумагу, а глянцевая краска на стенах отражала каждый блик ярких ламп дневного света. Повсюду стерильность, свет и сталь — как будто рай маньяка-перфекциониста.

Здесь в холле совсем иначе. На пластиковых панелях рисунок под дерево, а на окнах - белые кружевные занавески. В коридоре они сталкиваются с кем-то из пациентов, весьма довольной на вид женщиной средних лет, и отчего-то нестерпимо больно видеть чужую улыбку. Что довелось пережить этой женщине? Почему она оказалась здесь? И правда ли она сейчас чувствует себя хорошо, или просто притворяется, как притворяется каждый, кто не хочет расстраивать близких своим плохим настроением? Корра ухмыляется под нос, хоть ей и совсем не весело. Она вообще сомневается, что приживется здесь, но это лучше, чем могло бы быть. Это лучшее, что у нее есть.

– Доктор сейчас вас примет. — радостно щебечет медсестра, бодро толкая перед собой инвалидное кресло по коридору. Даже Тензин едва успевает за ней — и это при его широком шаге. Корра ловит себя на том, что в панике оборачивается, испугавшись, что он сейчас исчезнет. Но он просто идет чуть позади, и девушка может выпрямиться в кресле и смотреть вперед, игнорируя назойливую болтовню над ухом. Медсестра говорит что-то о распорядке дня, расположении основных помещений, правилах поведения, пожарной безопасности и вообще обо всем, но в этой спутанной, радостной речи едва ли можно вычленить основную мысль. «Любишь чай?», спрашивает медсестра, и Корра от неожиданности вздрагивает, собираясь уже поинтересоваться в цели вопроса, но это оказывается совсем без надобности. Ей тут же с улыбкой поясняют, что кофе у них не пьют, только травяные чаи - зато их можно употреблять без ограничений и круглые сутки. Девушка берет себе на заметку еще одно ожидаемое испытание — жизнь без кофеина.

Они останавливаются у кабинета в самом конце коридора, и Корра отчего-то чувствует себя неловко, но тут же старается взять себя в руки — с каких это пор ей вообще стало важно, что о ней подумают другие? А тем более какой-то врач.

– Мисс Бейфонг, к вам посетители. — медсестра открывает дверь и вкатывает инвалидное кресло внутрь достаточно просторного кабинета, больше напоминающего, однако, деловой офис — впечатление формальной строгости портит лишь стеллаж с книгами у левой стены, да маленький фикус в красном горшке на подоконнике. Саму хозяйку кабинета Корра замечает не сразу.

– Я уже горю от нетерпения. — доносится необычное приветствие откуда-то из глубины кабинета, и из-под стола показывается женщина с довольно увесистой картонной коробкой для бумаг. Водрузив свою ношу на столешницу и поправив примявшийся халат, она нетерпеливо смотрит на посетителей, щелкает языком и делает рукой приглашающий жест. Медсестра завозит Корру в помещение и поспешно ретируется за дверь — девушка провожает ее недоуменным взглядом, в то время как Тензин решительно встает позади инвалидного кресла, положив руку Корре на плечо и сжав его, пусть и не сильно, но достаточно ощутимо.

– Здравствуй, Лин. — говорит он женщине в халате, и та не трудится ответить ему на приветствие хотя бы улыбкой — скрестив руки на груди и оперевшись бедром о письменный стол, она больше похожа на богиню возмездия, чем на психотерапевта. Корра рассматривает ее, стараясь не пялиться слишком откровенно, но выходит это у нее из рук вон плохо, потому что женщина переводит свой грозный взгляд на нее. Корра по привычке опускает голову.

– Я ждала вас чуть позже. — говорит Бейфонг, наконец прекратив испепелять Корру взглядом. — Но, в любом случае, для вас уже тут все готово. Ты привез записи?

Тензин вручает ей папку, которую раньше Корра не замечала, и Лин наспех пролистывает ее, вглядываясь в документы, заполненные убористым, аккуратным почерком. Документы с анализом ее, Корры, психического состояния. Девушка не знает, стоит ли ей злиться на Тензина за это, но документы со своими собственными диагнозами вызывают в ней желание порвать эти дурацкие бумажки и выбросить в окно, прямо в талый снег.

– Замечательно. — Бейфонг отбрасывает папку на стол и усаживается в офисное кресло. — А теперь можешь выметаться, Тензин. Деньги ты уже перевел, так что больше мне от тебя ничего не требуется.

– Но мы можем хотя бы попрощаться наедине? — протестует мужчина, и Корра чувствует, как он еще сильнее сжимает ее плечо, и в этот раз боль вполне ощутима.

– Здесь не тюрьма, и отдельную комнату для свиданий вам никто не выделит. Просто скажи ей «пока» до следующих выходных и не порти воздух в моем кабинете своим отвратительным парфюмом.

И Тензин подчиняется — к великому изумлению Корры. Он присаживается на колени возле нее, чтобы находиться на одном с ней уровне, и берет за руку.

– Я пообещал твоей маме, что позабочусь о тебе. — говорит он, и девушке кажется, что она видит слезы в уголках его глаз. — Но я не могу заботиться о тебе так, как нужно, поэтому это сейчас — лучший вариант. Лин сможет поставить тебя на ноги, я уверен в этом. Мы будем приезжать иногда и привозить что-нибудь нужное, ладно? Все будет хорошо.

Он в последний раз сжимает ее руку и тут же отпускает ее, и Корра почти готова потянуться за ним, протянуть руки, как в детстве, и подождать, пока ее обнимут. Но этого не происходит. Тензин уходит.

– Я оставил чемодан за дверью. — останавливается он у самого выхода. — Мне отнести его туда, где будет жить Корра, или..?

– Не утруждай себя. — женщина отмахивается от вопроса, как от назойливой мухи, нетерпеливо постукивая по столу ручкой. — Я попрошу кого-нибудь из персонала.

– Хорошо. Удачи, Корра.

Дверь закрывается. Назад дороги нет.

Нестерпимо хочется кинуться следом, нагнать и обнять изо всех сил, разревевшись в лацкан пиджака и вдыхая дурацкий запах одеколона. Но ноги не слушаются, а инвалидное кресло далеко не уедет без чужой помощи. Она вообще никто без чужой помощи.



– Послушай, Корра. — из размышлений ее выводит голос Лин, звучащий почти участливо, и девушка приходит в себя, переводя глаза с двери на стол. У этой женщины — ее теперь нынешнего психотерапевта — такая осанка, будто Бейфонг жердь проглотила, и во взгляде серебрится сталь, вторя серебряным прядям в волосах. На секунду Корре приходит в голову мысль, что эта женщина вся состоит из металла. — Я хочу, чтобы ты четко поняла: я с тобой возиться не буду. Я буду тебя лечить, и это единственное, что ты можешь от меня ожидать. Я не чудовище, но и не святая, так что рыдать в обнимку мы с тобой тут не станем, а будем заниматься делом. Ты понимаешь меня, да?

Корра кивает на автомате, вглядываясь в лицо Бейфонг. Три параллельных шрама на ее щеке отчего-то привлекают ее внимания больше, чем все остальное.

– Вот и славно. Начнем терапию завтра, а сегодня осваивайся и... привыкай ко всему. — Лин откидывается на спинку кресла и указывает авторучкой на Корру. — Завтраки у нас тут в восемь утра, обеды — в час дня. В девять будешь ходить на массаж, а с десяти часов ты будешь в полном моем распоряжении. Хотя, что это я, держи.

Она протягивает девушке листок с напечатанным расписанием, и Корра запихивает его в карман толстовки, намереваясь изучить позже.

– Тебя проводят в комнату, так что, полагаю, я пока что тебе больше не нужна. И, если ты меня извинишь, я бы попросила тебя уже шевелиться и выезжать из моего кабинета, у меня есть еще дела.

Корра давится возмущением, но во взгляде Лин закипает сталь, и девушка не рискует ей возразить. Она неловко пытается развернуть кресло и выехать, и получается у нее это из рук вон плохо — ее почти всегда кто-то возил, и теперь, без помощи Тензина или Катары, она чувствует себя ужасающе слабой. К глазам подкатывают слезы.

– Шевелись, ради всего святого. В коридоре тебя уже ждут. — подгоняет ее голос Лин, и девушка, стиснув зубы, наконец доезжает до двери и дергает за ручку.



В коридоре ее встречает та же самая медсестра, что и привезла ее сюда — в одной руке у нее уже небольшой чемодан Корры, а другой она ловко разворачивает инвалидное кресло и бодро катит его по коридору, обратно в холл. Через широкие окна девушка видит, как через тучи проглядывает солнце, и надеется, что в ее комнате будут жалюзи, чтобы спрятаться от яркого света. В холле они останавливаются возле лифта, и медсестра вкатывает инвалидное кресло в довольно просторную кабину.

– Ты будешь жить на втором этаже, но лифтом пользоваться все таки легче, чем просить санитаров нести тебя и твое кресло по лестнице. — добродушно говорит она и надувает из розовой жвачки пузырь. Двери, кажется, открываются почти сразу же после того, как открылись, и Корра оказывается посередине длинного коридора.

– Смотри, твоя комната — по левую сторону. — объясняет медсестра. — Вот тут, — она показывает на широкие двойные двери. — Гостиная, тут можно собираться, смотреть телевизор, читать и просто болтать с другими. В обоих концах коридора есть выход на террасу, но мы откроем ее только через неделю, когда окончательно потеплеет.

А потом они подъезжают к комнате, в которой предстоит жить Корре. На двери красуется аккуратный номер "4". Медсестра толкает дверь, и та с тихим щелчком открывается, представляя взору небольшую комнату с кроватью, тумбочкой и маленьким шкафом. Дверь в правом углу, как оказывается, ведет в ванную, которая кажется намного более просторной, чем комната. Специально оборудованный душ и туалет Корру, конечно, радуют, хотя отсутствие ванны несомненно огорчает. «Кофе, ванна — интересно, чего еще можно лишить человека, который и так остался без многого?» думает она, наблюдая за тем, как медсестра оставляет чемодан возле кровати и уже собирается выходить.

– Если что-то понадобится, то нажимай на кнопку у кровати. — вспоминает она, и Корра переводит взгляд на небольшую кнопку вызова над тумбочкой. Девушка кивает, и медсестра уходит, оставляя ее совсем одну в тишине. Корра переводит взгляд на окно, которое, на ее счастье, хотя бы не выдается на солнечную сторону, хоть на нем и висит какая-то тоненькая занавесочка вместо привычных портьер. Она видит аллею перед главным корпусом, верхушки кленов и переплетение дорожек, но любоваться пейзажами у нее абсолютно нет желания — едва сняв толстовку и джинсы и кинув их на пол, она пересаживается на кровать и заползает под одеяло, накрываясь с головой. Усталость берет свое, и она засыпает почти мгновенно, так и не успев до конца привыкнуть к мысли, что теперь ей придется провести здесь еще много времени.



***





Она просыпается через несколько часов — возможно, в десять или одиннадцать, точно она не может сказать. В горле сухо, а в голове туман, как будто она и вовсе не спала, и приходится лежать на спине еще минут десять, глядя в белый потолок, чтобы прийти в себя. Откинув одеяло, Корра садится и тянется вниз, за чемоданом. Он оказывается достаточно легким, чтобы она могла поднять его и положить рядом с собой на покрывало. Почти всю одежду она умудряется уложить в тумбочку стопками, мало заботясь о том, помнутся ли ее футболки и брюки — как будто ей когда-нибудь было дело до того, как она выглядит.

Три небольшие книги, мобильник и плеер ложатся на тумбочку, рядом с маленьким ночником, а зубную щетку Корра решает отнести в ванную чуть позже, вечером. Она сидит еще около получаса, уставившись в пол и размышляя о том, что она будет делать дальше. Разумеется, кроме того, чтобы ежедневно ходить на терапию и снова и снова пытаться встать на ноги во всех смыслах — бесполезно, безнадежно, бессмысленно. Корра думает о Бейфонг и о том, как она будет с ней общаться, сомневаясь, что и дальше выдержит такой напор со спокойным лицом. Раньше — такое ощущение, что много, бесконечно много лет назад — она бы не раздумывая рассказала своему нынешнему психотерапевту, в каком гробу она видела такое отношение, этот реабилитационный центр и саму Лин в частности. Однако сейчас, кажется, Корра совершенно разучилась давать отпор. Она не может справиться даже с собой — так о какой самозащите идет речь?

«Ты уже не такая сильная, когда связана»

Она зажимает уши руками и утыкается лбом в стену, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Она едва успевает пересесть в коляску и неуклюже докатить ее до ванной, прежде чем ее выворачивает наизнанку. На коже выступает холодный пот, и Корра тяжело дышит, вытирая ниточку слюны с подбородка. На секунду она даже рада, что отстригла свои длинные волосы, иначе ей пришлось бы еще и их отмывать.

Стянув майку и кинув ее на пол, она подъезжает к умывальнику и выкручивает кран с холодной водой на полную. Холодная вода отрезвляет почти мгновенно — острыми иголками пронзает сознание, прогоняя оттуда все мысли. Корра в который раз жалеет о том, что лишилась ванны.

Из зеркала над умывальником на нее смотрит ее собственное отражение, и девушка отворачивается, не желая смотреть на осунувшееся лицо в обрамлении неровных прядей волос, синяки под глазами и оставшийся шрам на лбу, у линии роста волос. Эта Корра ей не знакома. Она ей отвратительна.



***





Она готова уже через пять минут, надев джинсы и легкую футболку. Время на мобильнике чуть спешит, но точность ей и не нужна — она знает, что сейчас полдень, а минуты — всего лишь детали.

В коридоре все еще пусто, но, насколько Корра может судить по расписанию, которое она все таки прочла до конца, через час по этому коридору на первый этаж потянуться остальные пациенты, а вливаться в поток людей у нее сейчас абсолютно нет настроения. И куда можно пойти, чтобы не наткнуться на кого-нибудь?

На самом деле, она бы с удовольствием осталась в комнате, но ей нужно хотя бы узнать, где здесь что находится, чтобы не тратить попусту время потом.

В двери не оказывается ключа. Видимо, здесь не принято закрываться, и Корра равнодушно захлопывает за собой дверь — ценных вещей у нее нет, и беспокоиться ей не за что. Вряд ли кто-то польстится на ее дешевый телефон или ничем не примечательную одежду.

Девушка сразу чувствует, что реабилитационный центр ожил — отовсюду разносятся ненавязчивые звуки, дающие понять, что вокруг находятся люди. За дверьми кто-то покашливает, с первого этажа доносятся приглушенные голоса, а на третьем этаже кто-то ходит, судя по звукам, опираясь на костыли. Корра доезжает до левого края коридора, заканчивающегося большой стеклянной дверью, ведущей на террасу. Девушка дергает ручку, но та не поддается, и остается только смотреть через толстое стекло — за перилами террасы виден кусочек прилегающего парка, край второго корпуса и даже парковка. Парковка, на которой больше нет машины Тензина.

Корра отворачивается и едет по коридору дальше — слушая звуки, доносящиеся из-за дверей и чувствуя себя бесконечно далекой от людей. Сколько времени прошло с тех пор, как она в последний раз оказалась один на один с незнакомыми людьми? Сколько времени уже прошло?

Она останавливается посреди коридора, между лифтом и входом в гостиную. Дверь закрыта, но через небольшую щелочку можно разглядеть, что внутри приглушен свет, и услышать, как монотонно бормочет телевизор. Корра решает подъехать поближе и заглянуть внутрь — аккуратно, стараясь не скрипеть дверью — и не видит никого.

Несомненно, ее подкупает отсутствие яркого света и задернутые шторы, а еще — странная атмосфера уютного спокойствия, которая кажется смутно знакомой. В этой большой комнате, уставленной диванами, креслами и пуфиками, все словно знакомо, и Корра решает остаться.

На экране мелькают кадры из "Бегущего по лезвию", и девушка закусывает губу, вспоминая о том, что этот фильм они смотрели с отцом в последний раз. Она тянется к пульту на журнальном столике чуть левее телевизора, как ее останавливает чей-то сонный, но не менее громкий от этого голос.

– Эй, я же смотрю!

У Корры кровь приливает к вискам, а сердце начинает биться, кажется, в несколько раз быстрее. Она в панике оборачивается, едва не теряя равновесие и не выпадая из инвалидного кресла, но никого не видит.

– Я здесь! — настойчиво привлекает к себе внимание голос, и Корра наконец видит его обладателя, полулежащего в кресле у самой дальней от телевизора стены и закутанного в огромный темно-серый плед. Пульс все еще не желает приходить в норму, но Корру уже радует тот факт, что этот голос был настоящим. — Прости, если напугал, но я не очень люблю, когда прерывают мои любимые фильмы.

Корра совсем не знает, что сказать. Она неловко мнется возле телевизора, по привычке разминая пальцы и пытаясь найти подходящий момент, чтобы смыться побыстрее, да вот только у Судьбы на нее другие планы.

– Ты чего там стоишь? Ты ведь новенькая, да? Добро пожаловать, или вроде того. — он встает с кресла, все еще обернутый в плед, словно дикарь в шкуру животного, и подходит к ней. Его силуэт становится видимым по мере его приближения, и Корра может различить в этой полутьме его крупные черты лица, чуть вьющиеся черные волосы и широкую улыбку. — Меня зовут Болин. А ты у нас..?

– Корра. — отвечает она хриплым от долгого молчания голосом и совсем не знает, что говорить дальше.

– Здорово. Будем дружить. — он протягивает ей руку, и девушка с недоумением и недоверием смотрит на нее, прежде чем пожать. Этот парень кажется ей странным — будто ребенок, он так легко предлагает дружбу ей, странной незнакомке в инвалидной коляске. В любой другой ситуации она бы предположила, что это жалость, но вряд ли те, кто проходит лечение в реабилитационном центре, могут сильно удивиться и испытать приступ неконтролируемой жалости к первому попавшемуся калеке. Проще думать, что он странный, и девушка останавливается на этом варианте. — А ты чего не собираешься на обед? Обычно наши места занимают еще за полчаса, потому что вечно голодные.

– Я не очень голодная. — Корра прячет глаза, чтобы ее новый знакомый не увидел, как плохо она поднаторела во вранье. Видимо, выходит у нее не очень хорошо.

– Да все нормально, я понимаю, что шумной компании тебе не хочется. — говорит он, и девушка поднимает взгляд на Болина, который все еще улыбается. «Точно странный»

– Да, я не очень люблю компанию. — осторожно отвечает Корра, надеясь, что ее намек будет понят. Но даже если Болин и понял ее, то даже и виду не подал.

– Ничего страшного, здесь очень тихо, и в первую половину дня редко кто приходит, так что можешь оставаться. И тут очень уютная темнота, не то, что в комнатах. — последнее предложение звучит безумно заманчиво, и Корра думает, что не случится ничего плохого, если она останется ненадолго. Мир не рухнет.

– Хорошо. — говорит она и не успевает протестующе вскрикнуть, когда Болин подкатывает ее кресло к дивану и сам падает на мягкие подушки.

– Здорово! Я тебе могу сейчас все рассказать про то, что происходит здесь. Ты ведь пациентка Лин, да? — у него громкий голос, непривычно громкий для Корры, но она радуется тому, что этот голос способен заглушить ее собственные дурные мысли. Она рассеянно кивает в ответ на вопрос Болина, и тот заливисто смеется, хватаясь за живот. — Могу поспорить, что ты думаешь, будто она больше похожа на инквизитора или еще какого злого доктора из фильма ужасов. И что она кусается или что-то вроде этого.

Корра не может отрицать этого, поэтому соглашается кивком головы.

– Она не такая, на самом деле. Док — отличный человек, вы с ней сойдетесь. Могу поспорить, что она вылечит тебя намного быстрее, чем ты думаешь.

– Я сомневаюсь в этом. — не выдерживает Корра. Она готова слушать болтовню незнакомца, терпеть его общество, но никак не прогнозы насчет ее лечения и состояния, это уже выше ее сил.

– Я тоже сомневался. — улыбается Болин, и Корра видит в его улыбке то знакомое выражение, которое видит каждое утром в своем зеркале. — Она меня починила очень быстро, и сейчас я снова почти человек.

– А что с тобой? — против воли выпаливает Корра, и только через мгновение осознает, что именно она сказала. Хочется закрыть лицо руками или надавать себе по щекам за бестактность. Девушка думает, что, возможно, действительно слишком давно не общалась с людьми. — Черт, прости, я не хотела. Забудь.

– Все в порядке. — Болин кладет руку ей на плечо и заглядывает в глаза, и Корра мимоходом отмечает для себя, что глаза ее нового знакомого удивительно зеленые. — Док говорит, что мне нельзя все держать в себе. О травматическом опыте нужно говорить, чтобы стало легче.

Он как будто повторяет заученные с сеансов психотерапии фразы и смотрит сквозь Корру, и ей отчего-то делается страшно. Ужасающе страшно, когда она видит полоску ожоговых рубцов, виднеющуюся из-под рукава его толстовки и складок пледа.

– Наш дом сгорел. — он говорит это так легко, будто рассказывает воскресные новости за чашечкой чая в кругу друзей, и у Корры мурашки бегут по спине. — Ну, как сгорел — это был поджог после ночного ограбления, особых деталей я не знаю, и знать не хочу. Меня успел спасти брат, а мама с папой сгорели вместе с домом. У меня на память от этого случая ожоги по всему телу, ну и травма— так док говорит. Но травмы заживают, и моя тоже заживет.

И воцаряется тишина. На фоне бормочет "Бегущий по лезвию", а в сердце у Корры будто битое стекло, а язык словно прилип к нёбу. Она смотрит в зеленые глаза Болина, которые похожи на глаза маленького ребенка — в них Корра видит то, чего никогда не видела в своем отражении. Надежду.

Нестерпимо хочется пробормотать что-то невнятное и убежать как можно дальше от этого неприятного разговора, но после такого откровения подобный побег будет лишь трусостью и предательством, и девушка это понимает. Ее сознание кричит ей, что она и без того трусиха, и что ей лучше идти отсюда и прятаться в своей комнате до того момента, как она сделает хуже себе самой, услышит что-то, чего знать не хотела, но ее сердце, все еще способное иногда подавать голос, говорит ей о том, что нужно оказать ответную услугу за такую откровенность.

– Полгода назад, инцидент с "Алым лотосом". — говорит она, и это звучит будто позывной. Клеймо, которое она будет носить до самого конца своей жизни, метка, которую ей поставили тогда на душу и тело, и от которой невозможно избавиться — ни при жизни, ни после смерти, очевидно.

Она видит, как расширяются глаза Болина, но к его чести он молчит. Все знают про этот случай, все знают, что произошло полгода назад. Корре нет нужды уточнять подробности.

– Прости. — говорит он, и улыбка на мгновение пропадает с его лица. — Я не знал, прости. Не продолжай.

О, если бы она хотела продолжить!

– Хорошо. — соглашается девушка, и повисает неловкая тишина, прерываемая лишь очередным монологом, несущимся из динамиков телевизора.

– У меня для тебя кое-что есть. — вдруг говорит Болин и бросается к спинке кресле, перегибается через нее и долго что-то нашаривает в проеме между стеной и креслом. Наконец он радостно вскрикивает и достает пачку сырных крекеров и пакет яблочного сока — юноша потрясает своими находками, словно викинг мечом, и Корра обязательно бы рассмеялась еще год назад над таким поведением. Сейчас она едва готова улыбаться. — У меня тут везде спрятаны заначки с едой, на случай, если я не захочу идти на обед в столовую. Это последняя, но я сегодня точно не голоден, мои лекарства аппетит напрочь перебивают, а тебе в самый раз будет.

И он вываливает это все ей на колени. Корра хочет протестовать, но потом решает принять этот небольшой подарок — ей в самом деле совсем не хочется идти в столовую, и почти не хочется есть, но от сока она бы не отказалась.

– Спасибо. — тихо говорит она и чувствует, как губы против воли изгибаются в улыбке. Странно, она уже и забыла, как это — улыбаться. — Правда, спасибо большое.

– Не за что. — улыбается в ответ Болин, словно не было только что этого неловкого обмена призраками прошлого. Корра впервые чувствует себя чуть более уютно, чем этим утром. — Хочешь остаться и досмотреть фильм? Или мы можем поставить "Эффект бабочки", он тут тоже есть на диске.

Ей нестерпимо хочется отказаться и уехать в свою комнату, закрыться там, подпереть дверь чемоданом и лежать на кровати, смотреть в потолок и периодически проваливаться в беспокойный сон, но что-то удерживает ее на месте. Болин смотрит так, словно и не надеется на ее согласие, но что-то подсказывает Корре дать ему шанс. Кто знает, быть может она и сможет поладить здесь с кем-то, и сделать это место чуть менее отвратительным.

– Хорошо. Пусть будет "Эффект бабочки"

И Болин снова улыбается.



Он делится с ней пледом, а она с ним — его же заначкой из крекеров. Болин не врал, когда говорил, что у него нет аппетита — он едва доедает второй крекер, хоть и говорит, что в хорошие дни разделался бы с этой пачкой в мгновение ока, и Корра ему верит, пусть и с трудом. Хотя, она и сама когда-то давно, еще до всего этого, тоже бы не стала растягивать какие-то сырные крекеры так надолго — в конце концов, она никогда не слыла терпеливой, да и диет никогда не придерживалась.

Фильм заканчивается на удивление быстро. Болин успевает два раза заснуть, удариться ногой об журнальный столик, едва не перевернуться вместе с креслом и рассказать Корре все про актерский состав. Его болтовня не напрягает девушку — она считает ее скорее обычным дополнением к времяпрепровождению в уютной темной комнате перед телевизором. Рядом с ней просто человек. А люди, как известно, любят разговаривать. «Привыкай, Корра»





Они смотрят еще один фильм, а потом - еще один. Болин окончательно засыпает еще под первые минуты "Призрака оперы", да и глаза Корры привычно закрываются на моменте, когда призрак уводит Кристину в свое подземелье. Она почти засыпает, пригревшись под теплым пледом, когда слышит громкие голоса в коридоре, которые заставляют ее подпрыгнуть на месте и моментально стряхнуть с себя остатки сна. Болин уже похрапывает, запрокинув голову на спинку кресла, и Корра решает не будить его — в конце концов, кто знает, может у него тоже проблемы со сном, и каждая минута такого отдыха бесценна. Она оставляет плед у него на коленях, чувствуя, что в помещении все таки прохладно — или, может быть, она просто пригрелась — и выезжает в своем инвалидном кресле из гостиной, не оглядываясь.

Она успевает как раз вовремя — когда она открывает дверь в свою комнату, из лифта выходит небольшая группа людей. Они так и не пересекаются.



***





В комнате беспорядок, но одежда на полу абсолютно не тревожит Корру. Она снова перемещается на кровать, хотя спать ей совершенно не хочется — она все еще думает о Болине и том, что он сказал про свою травму. Он правда верит в то, что сможет принять это, пережить и начать жизнь заново. На мгновение Корра задумывается о том, сможет ли она тоже когда-нибудь так говорить о том, что произошло.

«У тебя кожа разрезается, будто бумага. Знаешь, что у тебя внутри?»

Девушка бьет кулаком в стену и тихо воет от распирающей ее жалости к себе. До нее только сейчас доходит, что у нее белая комната. Белая, как палата, в которой она впервые пришла в себя.

– Хватит! — кричит она сама себе и лезет в чемодан, чтобы достать наушники. Музыка не всегда может заглушить мысли, но иногда все же неплохо с этим справляется, и в войне с самой собой не стоит брезговать этим средством. Руки шарят по дну чемодана, но извлекают наружу отнюдь не искомые проводки, а бумажного журавлика Джиноры.

Как там говорилось, вспоминает Корра ее слова, если соберешь тысячу таких, то сможешь загадать любое желание?

Она наклоняется, чтобы поднять с пола толстовку и вытащить из нее листок с расписанием, который вполне может подойти для того, чтобы сложить из него ее первого бумажного журавлика.

«Что я делаю?», спрашивает она сама себя, однако едва ли может ответить на этот вопрос. Она помнит, как ее учили складывать таких в детстве, но уже после нескольких сгибов понимает, что память ее подвела. Спустя пару не очень удачных попыток, лист с расписанием больше похож на старую тряпку, а нервы у Корры сдают. За окном темнеет, и она уже почти ничего не видит, а потому тянется вперед, нашаривает рукой выключатель на настольной лампе и нажимает на него, но ничего не происходит.

– Замечательно, я еще и без света. — ворчит Корра, комкая лист и закидывая его в угол комнаты. Внезапно, дверь открывается, и на пороге появляется медсестра, прижимающая к груди папку с документами — судя по тому, что в стремительно густеющих сумерках может разглядеть девушка, выглядит она достаточно взволнованной.

– Что-то случилось? Мне пришел сигнал, что тут кнопку нажимали. — обеспокоенно спрашивает медсестра, и Корра под землю готова провалиться от стыда. Ну конечно, это был вовсе не выключатель, а чертова кнопка вызова, иначе и быть не могло.

– Извини, я перепутала кнопки. — выдавливает из себя смущенная девушка, и медсестра облегченно смеется.

– Все в порядке. Такое иногда бывает. — она подходит к тумбочке и включает настольную лампу, и тускловатая лампочка освещает комнату. — Ой, это журавлик! Это ты сделала?

Она берет подарок Джиноры в руки и с удовольствием рассматривает, пока Корра все еще пылает от стыда за произошедшее.

– Не совсем. Это подарок моей... сестры. — после разговоров с Болином девушка чувствует себя на удивление словоохотливой. — Я пыталась сделать что-то похожее, но не вышло.

Корра показывает на скомканный листок в углу, и медсестра, к ее удивлению, достает из папки с документами два чистых листа.

– Я могу показать, это не сложно. У нас многие пациенты что-то складывают. Вот, смотри...

И она вполне ловко складывает журавлика из бумаги, буквально за минуту, словно всю жизнь только этим и занималась. Корра, внимательно наблюдая за этими ловкими манипуляциями, пытается повторить, и к своему огромному удивлению обнаруживает, что у нее получается. И вот последнее движение — и бумажный журавль расправляет крылья на ее ладони.

– Я же говорила, что это просто. Вот, держи, развлекайся. И спокойной ночи. Постарайся больше не путать кнопку с выключателем. — медсестра протягивает ей несколько листочков и уходит, осторожно прикрыв за собой дверь. Корра продолжает смотреть на бумажного журавлика на своей ладони, который выглядит немного неаккуратно, но все таки вполне напоминает то, что подарила ей Джинора. Может быть, ей действительно стоит попытаться сложить тысячу таких — все равно ей торчать здесь еще очень долго, так почему бы и не попробовать.



Она кладет свою бумажную поделку на тумбочку, поверх стопки книг, и, выключив свет, ложится под одеяло, не удосужившись даже почистить на ночь зубы.

За стенкой кто-то читает вслух.

Наверху кто-то меряет комнату шагами.

За окном едва слышно, как вдалеке едут по автостраде машины.

Корра изо всех сил убеждает себя в том, что не верит в дурацкие сказки про журавлей.