Порадуй меня своим лицом

Рассказ.
 
Их улыбки светились! Я уверяю вас в этом; они всюду следовали за мной, не произнося ни слова, но при этом я отлично слышала всё, что они мне говорили. Благодаря их умению так улыбаться, я могла полностью доверять им своё "я". А знаете сами - как это доверить себя кому-то. Можно доверить себя Богу, но и только. А я доверила их лицам, бессонным таким. В них не было и тени сна, что означало для меня полное пробуждение; ни одной "левой" мысли, - все только обо мне. Их доброжелательность покорила меня сразу.
 
Во сне я беспокойно ворочалась с боку на бок. Я всегда так делаю, когда сплю - что-то мешает спать правильно, не ворочаясь. Может быть, это сны мне такие снятся, полчетвертого утра всё-таки. Можно было бы и встать уже... а вдруг сон придет? а я уже пробудилась. Нет. Что-то тут не то. Не могут они так улыбаться - как статуи.
 
Такое проявление доброжелательности отдает чем-то крапивным - то есть как будто меня посадили в крапиву, а в ней жуки светящиеся живут, протяну руку - обожгусь крапивой этой; жуки ползают с места на место, а я только наблюдаю за ними. Но вот какая-то жужелица пробежала - эх, мне бы её ноги-то, я бы тут давно уже не сидела.
 
Я бы, знаете, что сделала? Построила бы дом и в нем жила, сама, без вас. Как-нибудь уж прожила бы, наверное. Вот, например. Эти листья в саду - их много нападало сегодня, потому что ветрено. Денек такой, ветреный выдался. И не стоит сожалеть. О чём? Что я сама тут, без него, гнездо это складываю. Бог велел, вот и делаю.
 
Осень, котик. Нам бы с тобой хлебушка черного поесть, - да? Нету. Ничего у нас с тобой, котик мой, нету. Как так получилось? Да просто всё очень. Я бы тебе, котик, назвала их по именам, да только ты меня ведь не услышишь, потому что я беззубая, старая такая и оглохла к тому же, шепчу, шепчу что-то, к Богу обращаюсь - Он ведь всё слышит, ты знаешь. Не умом, котик мой, сердцем иду. Ум-то мой на дороге валяется - еще не подобрал никто. Лезгинку танцевала, как сейчас помню. Что умела, то умела. А еще, котик, на стройке работала, в хлебопекарне; хлеб умела творить. Тесто, бывало, замешиваю, а сама всё о нем думаю. Почему он к другой ушел? Я бы ему помогла на ноги встать; не сердись, котик, травку пожуй, голод и отпустит. Сумела же я себя накормить, а тебя, котик мой, не сумела. Ты бы к соседям сходил, они люди добрые, жалостливые; увидят тебя так сразу и позаботятся. Ты бы, котик, наперёд знал, а то ведь зима скоро. Лето-то впереди еще будет, а сперва зима. Ей с нами недосуг чикаться - морозом пришибёт и дальше пойдет.
 
Под колпаком родины... что еще ты скажешь? Поразительная форма! Я бы с ума сошел, ей-богу, на твоём месте. Неужели нельзя крикнуть, или еще как-то себя обнаружить? Неужели нельзя просто сесть за стол, и затеяв игру со светом, взять у него своё? Почему нужно всё время спорить с судьбой, которая наполовину моя? Я не понимаю!
 
Какая-то косоворотка пришлась тебе впору. Я, знаешь, хлебом этим обожрался. И не стынь на углу вселенной! Вставай и иди домой. Причешись, правда, сперва. Недостойно, знаешь, выглядеть как будто ты на помеле летала, а не из школы идёшь. Бурлеск, асфальт, тетрадка. Дирижабль над головой твоей завис, что ли? Я не вижу его. Где? Покажи мне, я хочу его увидеть твоими глазами. А-а, - вот этот предмет в небе плавает. Подумаем вместе.
 
Боящиеся правды могут отдыхать. Им что слово - то слепень. Сакральный ужас... я же не мог так ошибиться, не правда ли? Ошибиться вообще, во всем сразу. И тем самым направить это дуло в себя самого.
 
Какая-то истинная вещь просится войти; может быть, чья-то история. Может быть, это прогорклая истина не имеет ко мне отношения, а, может быть - я сама ею являюсь. Вот ведь, Учитель, в конце концов - я ведь тоже чей-то результат деятельности. Только не молчите!
 
Я прыгаю вокруг стола и тычу в Учителя пальцем, как будто держа его на прицеле. Он пожал плечами. Одежда срослась с ним; она стала его обликом для меня. Я вдруг заметила это; рука моя опустилась сама собой; я поняла, что передо мной никого нет.
 
Это было человеческое обличье героя одного из моих романов, написанного трудно, почему-то переодетого в стильную одежду 20-го века; почему-то оно молчало, это обличье. Я справедливо вопрошала его о своем значении в его жизни, и оно... впрочем – он, - справедливо мне отвечал, что мол да - оно велико, само по себе велико, без меня самой велико.
 
«Ух, ты!» - подумала я. У меня дух захватило от изумления. Вот уж чего-чего, а этого я не могла себе представить. Сложная конфигурация моего ума не вмещала в себя это событие наяву. Она - эта конфигурация - не воплощала собой объем моей памяти о сделанном когда-то кем-то почему-то; я вообще никогда этим не интересовалась - зачем людям жизнь, что они с ней делают здесь, видя как они лихо распоряжались этой изумительной данностью, тратя её на дым надежд и пустую болтовню о её сложности. «Да ведь вот же она!» кричала я им в уши своими романами, которых, как оказалось, недостаточно, чтобы раздавить эту черную жужелицу, пожирающую светящихся жуков. Знание не давало результата без умения владеть им.
 
Драматическая коллизия неизбежно угадывалась там, где тихая гавань изображала из себя пристанище для судов. Не было никакой гавани; было место под солнцем - вот это было. И еще ветер дул в спину, которую не хотелось сгибать. Она изогнулась внезапно; видение застало меня врасплох - я не удержалась чтобы не вскрикнуть. Тягучая лента дороги ползла передо мной, устеленная туманами внеземных цивилизаций, приходящих на землю со своими путеводителями - ярко раскрашенными указателями мест гибели помпей или навеки заваленного собственным мусором заднего двора какой-нибудь недостроенной башни к небу. Я не умела пользоваться их путеводителями - чтобы они не намечали мой маршрут, я хотела сама увидеть, своими глазами, а не глазами их составителей, которые хоть из лучших побуждений, но все-таки давненько здесь не были, и потому как бы не предваряли указываемое место своими замечаниями типа «нет», «нет», «нет»; они просто указывали, что это место здесь, и все. А уж кто там очнется, на этом месте, им дела не было.
 
Спрессованная ярость времени - вот что влекло сюда тех, которым, как говорится, хлеба с маслом не надо - дай серную спичку понюхать. Ну, неужели я не отличу правды от показаний какого-нибудь перепуганного чудака с птицефермы? Я нашла обломок стального прута и поковыряла им землю. Вот тут-то мне и пришлось ахнуть, закрыв глаза на всякий случай; вот тут-то я и почувствовала себя недоимкой в культуре, к которой якобы принадлежала, - надеясь разворошить сонное царство, я попала в обитель Богов. Их тени - эти световые пятна памяти - понеслись мне навстречу. Их чугунные лица с вековым оскалом воли, заиндевевшие под взглядами миллионов соотечественников, вдруг ожили, заговорили, захлопотали во мне самой. Я бессильно присела на траву.
 
Да, моя кошечка. Ядерная фиксация бессмысленна, если ты не поймешь как это происходит. Разряды следовали один за другим; они перемещали столбы света, они неистово кружились, распуская вокруг себя вихри - и шли, шли, шли без остановки; я могла только медленно ползти, не ожидая для себя не только пощады, а как бы это сказать проще - не умея этого делать вообще, ожидать или не ожидать; я забыла это состояние, глупо смешиваемое с надеждой на выживание или любовью к смерти, которыми подменяют страх перед собственной судьбой. Да уж. «Уж» в смысле «что было то было», а не бездарной такой змеи в основании позвоночника.
 
- Гремучие змеи нам не по карману? - спросил чей-то голос, и тем самым заземлил меня. Я открыла глаза и увидела свет. Да, это был свет, а не тьма глазных яблок, внутри которых я переживала нашествие обезьян на мой остров.
 
- Встаньте, - сказал мне голос, - почему вы лежите?.. - с какой-то укоризной добавил он.
 
- А... мм... - вот был мой ответ.
 
- Понятно, - сказал голос, и кто-то взял меня за руку.
 
Меня вывели за пределы внезапно хлынувшего в меня сознания. Я немало потрудилась, чтобы достичь границы доказуемого совершенства воли, и не могу похвастаться, что я чего-то там достигла - так она безмерна, эта воля. Взахлеб рассказывая после о виденном мной, я понимала, что не могу передать и сотой доли так возбудившего меня зрелища. «Что ж, - думала я, - в конце концов, я тоже результат чьего-то недоумения».