Бабушка

Бабушка Лена была мне не только бабушкой, но и крестной матерью и потому относилась ко мне с особым теплом и нежностью. К сожалению, внучкой я была неблагодарной, часто грубила бабушке, но она все прощала и каждое лето вновь приезжала из Ташкента «нянчить» нас.

Жизнь бабушки Лены была невероятно трудной. Когда грянула революция, ей было всего три года. Спустя несколько месяцев ее отец, офицер царской армии Николай Епифаниевич Черноивановский, за отказ изменить присяге государю-императору был расстрелян большевиками. Двадцатишестилетняя Параскева Максимовна осталась одна с четырьмя детьми на руках. Старшему сыну Павлу было в то время шесть лет, бабушке – четыре, Машеньке – два, а маленькой Марфе – полтора месяца.

Дальнейшие события запечатлелись в памяти бабушки с поразительной четкостью. Была ночь, когда пьяная солдатня ворвалась в дом и выгнала их в ночных рубашках на мороз. Молодцеватый комиссар с лихо закрученными усами весело зачитал им приказ о расстреле отца, а затем объявил, что усадьба национализирована.

Параскева Максимовна пробовала сопротивляться, звала на помощь – ей пригрозили оружием, стали вырывать из рук младенца… Затем выдали справку, в которой значилось, что «вдова офицера Н.Е. Черноивановского добровольно пожертвовала свое имущество в фонд революции», и отпустили на все четыре стороны.

В предрассветных сумерках несчастная женщина, окруженная насмерть перепуганными ребятишками, брела босиком по снегу, пробовала стучаться в соседние дома, но ей  никто не открыл. Когда она отошла на достаточно большое расстояние, кому-то из «борцов за светлое будущее» пришла в голову оригинальная мысль – устроить соревнование по стрельбе. Мишенью стала Параскева Максимовна…

Милостью Божией никто из солдат не попал в нее, лишь одна пуля просвистела над головой, вырвав клок волос.

Затем были годы скитаний, бесконечные переезды, голод… Вдову «врага революции» с четырьмя детьми пускали на постой неохотно. Вскоре она заболела брюшным тифом и умерла.

Дети начали ходить по домам, прося подаяния. Они были согласны на любую работу. Старшего мальчика, Павла, которому к тому времени исполнилось восемь, взяли «в услужение» – мужские руки всегда были в цене. Четырехлетняя белокурая Машенька с огромными небесно-голубыми глазами приглянулась бездетной семье, ее удочерили.

Шестилетняя бабушка и Марфа попали в «распределитель». Их перегоняли, как скот, с места на место, и все это время бабушка носила малышку, каждый месяц прибавлявшую в весе, на руках. Во время одного из таких «перегонов» бабушка обессилила и уронила сестренку. Очевидно, травма была серьезной, потому что малышку госпитализировали, и больше о ней никто никогда не слышал.

Вскоре детям объявили, что у молодой советской республики нет денег на их содержание, и велели самим искать себе пропитание. Бабушка поступила в «батрачки» – работала поденщицей в состоятельных семьях за проживание и тарелку пустой похлебки. Как и все сироты, она мечтала о том, чтобы ее удочерили, но этой мечте не суждено было сбыться: к тому времени она переболела оспой, и это не прошло бесследно. Когда бабушка, обнимая ноги хозяйки, просила: «Тетя! Возьмите меня насовсем! Я вас больше жизни любить буду!» – ей неизменно отвечали: «Зачем ты мне нужна, такая рябая? Я себе в дочки хорошенькую возьму, а твое место в коровнике».

Однажды бабушке попалась дореволюционная газета, в которой она увидела фотографию отца. Счастью ее не было границ! Бабушка вырезала из газеты дорогой ей портрет, спрятала на груди и не расставалась с ним ни на миг. В редкие свободные от работы минуты она забиралась на чердак и любовалась фотографией. Но это продолжалось недолго: нашлась «добрая» душа, которая выследила бабушку и сообщила «куда надо». Семилетней девочке велели публично отречься от отца, а затем выколоть ему на фотографии глаза. Бабушка наотрез отказалась, ее наказали и заставили несколько часов стоять на коленях.

Как-то хозяйка поручила бабушке взбивать подушки. Бабушка, уже много лет не спавшая на кровати (ей стелили циновку на чердаке или в сенях), отважилась «на минутку» прилечь на подушку и… тотчас уснула. Разумеется, проступок бабушки не остался безнаказанным, а затем ее, как щенка, выбросили на ночь глядя на улицу.

Год спустя нашлись бездетные супруги, согласившиеся взять к себе рябую девочку. Они купили ей новую одёжку и даже туфельки. Бабушка, давно забывшая, что такое обувь, не могла поверить своему счастью. Три дня продолжалась «семейная идиллия», а на четвертый соседка неожиданно позвала бабушку выпить стакан компота, и та не смогла удержаться от «искушения». Когда она вернулась, ее новые мама и папа в один голос заявили: «Мы тебя, уродку, приютили, одели, обули, а ты нас на компот променяла! Вот теперь и живи у них!» И в тот же вечер бабушка вновь оказалась на улице.

Только случай положил конец бабушкиным скитаниям.
В одном из домов хозяйка поручила ей качать «зыбку» – люльку с младенцем, подвешенную к потолку избы. Бабушка старательно качала люльку, напевая колыбельную, которую когда-то пела ей мать. Глядя на кружевные одеяльце и подушечку малыша, она подумала: «Вот бы на секундочку лечь в эту постельку – как там, должно быть, хорошо!» Бабушке и в голову не приходило, что «зыбка» не рассчитана на ее вес, и, недолго думая, забралась в нее. Веревки, поддерживавшие люльку, затрещали, и бабушка, испугавшись, ловко спрыгнула на пол и, чудом поймав колыбельку, закричала: «Барыня! Барыня! Скорее на помощь! Зыбка упала!» Хозяйка вбежала в комнату, подхватила младенца и со слезами на глазах обняла бабушку: «Ах ты, моя умница! Ты мне ребеночка спасла!»

Так бабушка поселилась в семье Фроловых, где провела восемь лет своего детства и отрочества. Разумеется, об удочерении не могло быть и речи. Для Фроловых она всегда была только «батрачкой», и каждый божий день хозяева напоминали ей, что живет она в их доме «из милости».

Все детство бабушка страстно мечтала учиться. Ночами она тайно прокрадывалась в комнату хозяйских детей, брала со стола букварь и на чердаке, при свете свечи, старательно срисовывала буквы и цифры, не имея понятия, как они называются. Как-то хозяйка застала ее за этим занятием и, удивившись красоте бабушкиного почерка, отобрала у нее перо и бумагу. Бабушка долго плакала, а потом вытерла слезы и продолжила писать палочкой на земле…

Друзей у бабушки не было – ей не позволялось «отвлекаться от работы». Свое свободное время она проводила в коровнике, где подружилась с маленьким черным бычком. Бычок был бодливым, и хозяйским детям не раз от него доставалось, но бабушку он обожал. Эта дружба продлилась недолго – на Пасху, по просьбе детей, Фролов-старший зарезал бычка.

Бабушка работала от зари до зари, выполняя самую тяжелую и грязную работу. Больше всего она боялась, как бы хозяин не узнал о ее дворянском происхождении, и на вопрос, кем были ее родители, отвечала, что не помнит своей фамилии. У бабушки были необыкновенно красивые руки, и она пачкала их золой, чтобы лишний раз не привлекать внимания. Но это ей редко удавалось: глядя на ее тонкие, будто выточенные скульптором кисти, гости неодобрительно качали головами: «А ручки-то у нас не пролетарские!..»


В шестнадцать лет бабушка официально устроилась на работу в котельную. Впервые она получила за свой труд деньги. Мизерная зарплата помощницы истопника показалась ей целым состоянием.

Спустя три года в ее жизни произошло еще более значимое событие: бабушка познакомилась со своим будущим мужем, Владимиром Ивановичем Семеновым. Дедушка Вова, был на одиннадцать лет старше бабушки и относился к ней с отеческой заботой. Он сумел разглядеть в худенькой девушке с покрытым оспинами лицом незаурядную личность и искренне предложил ей руку и сердце. Очарованная его великодушием, бабушка ответила согласием.

Дедушка был бухгалтером по профессии и поэтом в душе. Чуть ли не каждый день он сочинял стихи и посвящал их любимой Алёнушке. По натуре он был человеком добрым, любил пошутить и покаламбурить, но, к сожалению, уже в те годы был «неравнодушен к рюмочке».

Примерно в те же годы бабушка, с детства терпевшая насмешки из-за своей внешности, решилась на невероятно болезненную операцию: ей постепенно, участками, прижигали кожу на лице, а затем бабушка ждала несколько недель, пока под обожженным участком не образовывался тончайший слой младенчески гладкой розовой кожицы. Тогда она повторно шла к врачу, и ей сдирали изрытый оспинами верхний слой кожи… В общей сложности, операция длилась около года, и врач, делавший ее без наркоза, был поражен мужеством бабушки, которая, несмотря на страшную боль, ни разу не крикнула.

Спустя год бабушка впервые за много лет вздохнула свободно и, придя на работу, только и слышала восхищенные возгласы сослуживцев: «Елена Николаевна! Да вы, оказывается, красавица!..»

Всю свою жизнь, начиная с шестнадцати лет, бабушка искала сестер и брата. Ей удалось разыскать только Машу, у которой в то время уже было две дочери. От былой красоты Маши не осталось и следа: муж ее был человеком недобрым, часто бил ее, так что бабушке Маше даже пришлось вставлять зубы.

Попытка узнать точную дату и место рождения также не увенчались успехом: бабушка дважды делала запрос, и ей выдали два совершенно разных свидетельства о рождении. Совпадали только имена родителей и год рождения – 1914.

У бабушки с дедушкой долго не было детей, но бабушка не теряла надежды. Она непрестанно молилась Богородице и святой великомученице Варваре, которую любила и почитала всей душой. На пятый год после свадьбы, 13 мая 1938 года, родилась долгожданная и единственная дочь – моя мама. Роды протекали неимоверно тяжело (почему-то бабушке не стали делать кесарево сечение), врачи не раз предлагали извлечь ребенка «частями», но бабушка неизменно отвечала: «Или я ее рожу, или умрем вместе».

До начала войны семья жила в городе Каменске Ростовской области. В 1941 году дедушку призвали на фронт, а бабушке посоветовали эвакуироваться в «хлебный город» Ташкент. Так бабушка и мама оказались в Узбекистане.

Ташкент принял эвакуированных гостеприимно, с едой здесь действительно было легче, чем на Дону, а бабушке сравнительно быстро удалось устроиться помощницей бухгалтера в епархиальное управление. С детства отличавшаяся живым умом и смекалкой, она сумела за считанные недели постичь тонкости бухгалтерского дела и довольно быстро продвинуться по служебной лестнице. Бабушка обладала изумительно красивым почерком, ведомости, заполненные ее рукой, были настоящим шедевром каллиграфического искусства и всегда содержались в образцовом порядке. Она проработала в епархиальном управлении почти четверть века, дослужилась до главного бухгалтера и пользовалась неизменным уважением и любовью сотрудников.

Нрава бабушка была очень веселого, любила петь и играть на гитаре и часто вместо ужина (вернее, за неимением такового) устраивала для соседей вечера русского романса.

В 1943 году с фронта вернулся дедушка. Он получил тяжелое ранение, и левая рука у него висела плетью.

Пережитое на войне оставило неизгладимый след в душе дедушки: он уже не был веселым балагуром, с грустью вспоминал ушедшую молодость и все чаще прикладывался к спиртному. Свою инвалидность дедушка переживал очень тяжело, жалуясь, что чувствует себя рядом с молодой красавицей-женой «старым, дырявым валенком».

К сожалению, история их совместной жизни закончилась печально: дедушка увлекся другой женщиной, много старше его и нечистой на руку, и, в конце концов, ушел из семьи. Обиженная бабушка запретила ему переступать порог ее дома.

Дедушка очень страдал от разлуки с дочерью, но не осмеливался нарушить запрет бабушки. Он приходил в часы, когда та была на работе, виновато топтался на половичке перед входной дверью и со слезами на глазах просил у мамы прощения…


В 1964 году мама вышла замуж и переехала в подмосковную Перловку, где они с папой снимали половину дома, но уже осенью 1965-го вернулась в Ташкент, чтобы родить Лялю. Условия жизни в Перловке были ужасающими, и жить с грудным ребенком там было невозможно.

Сразу после родов мама вышла на работу (она преподавала в трех музыкальных школах), а бабушка взяла на себя заботы о маленькой Лялюшке. В то время она была уже на пенсии по инвалидности, но продолжала вести хозяйство и растить внучку.

Рождение Ляли смягчило сердце бабушки: она помирилась с дедушкой и разрешила ему приходить к дочери. Дедушка воспрянул духом, регулярно навещал ненаглядную внучку и засыпал ее подарками.

В 1969 году родителям, наконец, дали квартиру в Москве, и с тех пор бабушка ежегодно приезжала к нам на летние месяцы. Зная, как трудно нам живется и как мало в нашей жизни радостей, она, как могла, старалась разнообразить наш досуг: часами гуляла с нами в «Лосином острове», катала на каруселях в «Сокольниках», водила в детский кинотеатр «Орленок». Пенсия у бабушки была крохотной – 48 рублей, и всю ее до копейки она тратила на наши нужды.

Бабушка была замечательной кулинаркой, у нее был дар буквально из ничего приготовить вкуснейшее блюдо. Все это давалось ей, как я сейчас понимаю, с большим трудом, ведь к тому времени она уже перенесла два инфаркта, но мы не замечали этого, всё принимали как должное…


Как удалось бабушке, воспитывавшейся в атеистической среде, сохранить в сердце веру и пронести ее через всю жизнь, останется тайной ее души, перед которой можно лишь склониться в благоговейном поклоне. Именно бабушка Лена приобщила меня к храму, привила интерес к житиям святых, которых знала великое множество, а великомученица Варвара стала и моей любимой святой.

День своего рождения бабушка никогда не праздновала, приговаривая: «Подумаешь, велика важность! И кошки родятся…» А вот именины – память святой равноапостольной царицы Елены – праздновала ежегодно и нас учила не забывать своих святых покровительниц и неустанно прибегать к их заступничеству.

Бабушка была необычайно сильной молитвенницей. Со всеми малыми и большими бедами мы обращались к ней, зная, что ее молитва творит чудеса. Однако не всем ее молитвенное заступничество было по душе.

Как-то в сороковые годы бабушка, неизменно желавшая всем и каждому только добра, взялась молиться за спасение души… Ленина. На третий день ей приснился Ленин, покрытый гноящимися язвами, изъеденный червями, и, страшно матерясь, заклинал ее оставить его в покое. Бабушка проснулась в холодном поту, в ужасе побежала в храм и рассказала о сне своему духовному отцу, митрополиту Гурию. Владыка Гурий, за плечами которого были лагеря и строительство Беломорканала, улыбнулся, покачал головой: «Оставьте, Елена Николаевна, не трогайте его. Ведь вы только терзаете его душу и причиняете ей новые мучения… За такого человека нужно молиться всей Россией и долгие годы…»


В 1979 году бабушка перенесла третий инфаркт. Она знала, что жаркий климат ей противопоказан, но все попытки обменять ташкентскую квартиру на Москву или Подмосковье не увенчались успехом. Прописывать ее у нас тоже отказывались.

В результате бабушке пришлось отказаться от квартиры в Ташкенте, и только тогда ей разрешили прописаться в Москве. Но прожила она с нами недолго: бесконечные переживания окончательно подорвали ее здоровье, и 7 декабря 1983 года бабушки Лены не стало.

За три дня до смерти она подозвала меня и тихо сказала: «Санечка, я сегодня видела Ангела. Он сидел вот тут, у изголовья кровати. Значит, я скоро умру». Но я только рукой махнула: «Бабуль, ну что ты придумываешь! Ты еще молодая!»

Отпевали бабушку в храме Святого пророка Илии в Черкизове. Еще при жизни она настоятельно просила маму не помещать ее тела в морг (она была категорически против вскрытия) и ни в коем случае не кремировать. Ее воля была исполнена. Сотрудники бюро ритуальных услуг горячо протестовали, говоря, что квартира маленькая, а в семье – дети, но мама была непреклонна, и бабушка осталась с нами до самых похорон.

Первое время бабушка часто снилась мне. Во снах она приходила, звонила в дверь и, стоя на пороге, подолгу расспрашивала меня о том, как мы живем. Я уговаривала ее зайти в квартиру, но она лишь качала головой: «Нет, мне теперь к вам нельзя. Но я вас по-прежнему люблю и молюсь за вас».


На фотографии: моя бабушка Елена Николаевна Черноивановская (справа). 1949 год.