Ночи без Клеопатры

Введение.

В васильковой выси, в волглом воздухе веяли ветры весны.
Вычурные вербы, ветвистые вётлы, высокие вязы выпушками веток веерообразно вытянулись вверх.

В водосточной воронке ворона высмотрела воробья. 
Волоком выволочив влажного воробья вовне, ворона виртуозно выругалась.

-Вот ведь, вольтерьянец, вахлак, вертухай, волчара, виртуальная выхухоль вонючая, вероятно вшивая! -ворчала ворона.

-Вы вечно выражаетесь, Ваше Воронье Величество -вымолвил воробей.
-Вам, вообще, все всегда во всём виноваты вокруг. Вот ведь вопрос возникает вновь, Ваше Величество ...

-Выступаешь, воображала? - вопрошала вгорячах ворона, -Врежу вовсю вдогонку! Вульгаризатор, выпендрежник, вертихвост, враз вылетишь вертикально вниз!

-Во все времена во взаимоотношениях вероятны всевозможные всяческие выкрутасы, варианты. Вот Вы, возьметесь встопорщить вопрос воскрешения вольноопределяющихся? –витиевато выразился взъерошенный воробей.

От такой наглости ворона онемела, пару раз вхолостую щёлкнула клювом, но справилась с собой и спросила:

 -А кто малиновку убил?
"Я, - ответил воробей.
- Лук и стрелы смастерил
И малиновку убил".(*)

(*) - Who killed Cock Robin? [Песенки Матушки Гусыни]

------------------------------------------------------

Ночь первая.

Однажды собрались зимним пятничным вечером у мерчандайзера Шнеерзона в его квартире на шестидесятом этаже.

Играли в карты, бильярд, дарс и настольный теннис. Ну и выпивали, конечно, закусывая солёными орешками, чипсами и вяленой ставридкой из пакетиков, купленных в универсаме.

Зимняя ночь проморгалась, таки, серебряными блёстками звёзд на очистившимся от туч небе.

Город внизу наконец-то заснул. Погасли квадраты окон домов и подвижные точки автомобильных фар. Лишь нити огней йодистого цвета констатировали переплетение пустующих магистралей и улиц.
 
Светофоры, переключая огни, вели свою ночную тайную жизнь, передавая кому-то наверху открытым текстом информацию, собранную за день.

Сидоров с Автондилом стояли на просторной лоджии.

Сидоров курил сигарету, рассеянно глядя сквозь стеклопакет на откуда-то взявшийся пустой троллейбус, стеклянным аквариумом катящийся по проспекту в сторону кольцевой автодороги.

Автондил же смотрел в небо. Ярко светящийся серп молодого месяца, только что взошедшего над крышами домов, отражался в его фотоэлементах, придавая взгляду неожиданное выражение мечтательности.

На самом деле он, от нечего делать, пересчитывал видимые в эту ночь на небосклоне звёзды.

За спиной раздались звуки какой-то возни и хихиканье.

Сидоров затушил “бычок” в хрустальной пепельнице, которую держал в руке, и обернулся.

Шнеерзон с Коваленко тащили из кладовки в прихожей дрова для камина.
Одно полено было неприлично похоже на заготовку для Буратино.

То есть, неприличным был не длинный нос, а не менее длинный сучок на причинном месте будущего деревянного человечка.
 
Что и вызвало приступ неудержного веселья у друзей.

Сидоров озяб, стоя на лоджии – чай не май месяц за бортом.

Автондилу же холод был “до лампочки”, потому что ламповые схемы нынче монтировали себе только богатые снобы, члены “Ё-клуба”.

Электронное хозяйство Автондилового тела было поставлено на печатных схемах, а позитронный мозг не терял работоспособность в широком диапазоне температур.

Однако и он, закончив подсчёт звёзд, вслед за Сидоровым вернулся в тепло апартаментов, привычно ощутив еле слышную вибрацию с которой сработал встроенный в тело термоэлемент эмиттера поддержания рабочей температуры корпуса.

Приближался тот час, который был любим приятелями – они рассказывали друг другу занятные истории, имевшие быть или не быть.

Впрочем, этот вопрос, в отличие от принца Гамлета, их особо не волновал.
 
Как-то так сложилось, но в прежние времена их назвали бы эпикурейцами.
А в нынешние времена…

Ай, да не вашего это ума дело – указывать нам как жить!
Лучше помогите материально!

Вот как они устроились у камина…

Шнеерзон развалился на шкуре саблезуба, небрежно брошенной на пол перед каминным экраном.

Свою голову он положил на череп убиенного тигра, пару раз затянулся дымом под бульканье кальяна, стоящего подле него на паркете, и устремил мечтательный взгляд на пылающего в камине Буратино.

Коваленко снопом повалился на красную дизайнерскую кушетку у стены, откинулся на мягкую плюшевую спинку и вытянул ноги в сторону камина.

Сидоров предпочёл утонуть в глубинах покойного вольтеровского кресла, и смежив веки следить за Автондилом, копавшемся в баре в поисках флакона KLEVER BALLISTOL.

Впрочем, Автондил не брезговал и пролетарским БЕРКУТОМ, но особенность момента располагала к проявлению некоторого эстетства.

Разыскав флакон, Автондил тотчас перелил его содержимое в свою масляную горловину. После чего несколько раз энергично развернул туловище на лафете, прислушиваясь сквозь пение сервопривода к посторонним звукам.

Удовлетворившись их отсутствием, Автондил лязгнул стопором лафета и принял сидячее положение там, где стоял.

Шнеерзон побулькал кальяном, выпустил изо рта клуб дыма, похожий на стилизованный дамский торс, каким его до сих пор рисуют в подворотнях старых домов.

Сидоров, с удивившим его удовлетворением, дождался когда очередной дымный выдох Шнеерзона, на этот раз в виде вектора, каким его до сих пор рисуют в учебниках по математике, догнал и пронзил насквозь дымный дамский торс, к тому моменту проявивший явную тенденцию к пышности.

Коваленко, до сих пор с интересом следивший за манипуляторами Автондила, вытащил из нагрудного кармана джинсовой куртки початую пачку сигарет “Парламент”, щёлкнул своей хромированной зажигалкой “Ронсон” и тоже закурил.