Мама

«Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии» (С. Есенин). Сейчас, когда прошло двадцать два года со дня смерти мамы и шестнадцать – со дня смерти папы, совершенно по-новому осмысливается и переживается образ мамы, ангела-хранителя нашей семьи, и отца, олицетворявшего ее интеллектуальный и творческий центр.

Душой нашей семьи была, без сомнения, мама. Она была удивительно хороша собой, особенно в юности, в те времена, когда здоровье еще позволяло ей заниматься балетом. Все, что бы она ни делала, она делала хорошо или очень хорошо. Мама была замечательным педагогом, чутким, терпеливым, тактичным. О ней говорили, что она способна была обучить музыке даже медведя. Еще в Ташкенте, когда мама училась в консерватории, к ней привели девочку, которая страдала полным отсутствием слуха. Все педагоги отказались от нее, и родители девочки были в отчаянии. Мама единственная взялась преподавать ей, тратя часы на выполнение простейших упражнений по сольфеджио и вкладывая в свою ученицу все свое безграничное терпение и доброжелательность, и в итоге девчушка не только успешно окончила музыкальную школу, но и сама стала учителем музыки.

Мама прекрасно рисовала, часто без предварительных карандашных набросков, и мечтала писать иконы, но этой мечте не дано было осуществиться.
Она умела и вышивать, и шить, и вязать, что впоследствии очень пригодилось ей. Пела мама редко, но голос у нее был очень мощный, что абсолютно не сочеталось с ее внешней хрупкостью. К сожалению, в детстве ей неправильно определили голос, заставляя петь партии первого сопрано, в то время как у нее было замечательное меццо-сопрано, о чем она узнала только в консерватории, но переучиваться было уже некогда. Именно в ее исполнении я впервые услышала папину «Ave Maria», которую он посвятил ей.

Особой гордостью семьи всегда были мамины «балетные» фотографии. До конца своей жизни она сохранила прекрасную фигуру, была очень артистичной, пластичной и даже в возрасте пятидесяти лет успешно продемонстрировала на одном из семейных праздников фрагменты испанского танца, который она исполняла в годы учебы в хореографическом училище.

При всех этих внешних талантах мама всегда сохраняла удивительную скромность, была воплощением любви к ближнему, жертвенности и щедрости. Сколько себя помню, она всегда рвалась кого-то защищать, отстаивать чьи-то права, была настоящим «борцом за справедливость». За всю свою жизнь мама ни разу не прошла мимо лежавшего на улице человека, даже если все прохожие не сомневались в его нетрезвом состоянии, делилась последней копейкой с нищим, бросалась разнимать дерущихся… Темной ночью, когда на улице слышался женский крик «Помогите!», мама неизменно выходила на балкон и кричала своим громким, низким голосом: «Немедленно прекратите, иначе сейчас спущусь!» Что бы произошло, если бы мама спустилась, не знал никто, но крики затихали.

В середине 1970-х годов, когда я была еще совсем маленькой, мама «подобрала» на вокзале двух нищих – старика и мальчика. Они были одеты в какие-то жуткие лохмотья и явно давно не ели. Не знаю, что они рассказали маме, но она без колебаний пригласила их к нам домой, дала старику поношенный папин пиджак, а мальчику – Лялину курточку, накормила их борщом и даже дала небольшую сумму денег. Гости очень благодарили ее и перед уходом попросили разрешения принять ванну, так как они уже много недель не имели возможности помыться.
До сих пор у меня не укладывается в голове, как мама пошла на такой рискованный шаг. Но она была человеком огромной веры и всегда и во всем возлагала все свое упование на Бога. Старик и мальчик вымылись, поблагодарили и ушли. Сомневаюсь, чтобы ванну после этого кто-то специально дезинфицировал. Мама просто перекрестила ее, и мы мылись в ней, как прежде, без каких-либо печальных последствий.

В середине 1980-х годов мама познакомилась в храме с женщиной-инвалидом, которая просила милостыню на паперти. В тот же день, когда мама вернулась домой, она велела нам с Лялей пересмотреть свой гардероб, и мы втроем принялись за дело. Стирали, гладили, штопали, пришивали пуговицы, так что к вечеру у нас образовался целый пакет вполне приличной одежды.
На следующее утро мама снова отправилась в храм, но ее новой знакомой там не оказалось (хотя они заранее договорились о встрече). Мама очень огорчилась, но, вспомнив, как накануне женщина то и дело приговаривала: «Я, дочка, из Голицына, меня там все знают!», – мама, подхватив под мышку пятикилограммовый пакет с вещами, поехала в Голицыно (!) разыскивать ее. Ей представлялось, что Голицыно – это маленькая деревенька, где все друг друга знают. И только сойдя с электрички и увидев большие многоэтажные дома, она поняла, что все ее поиски заранее тщетны.

Жили мы в бедности, граничившей с нищетой, и не знаю, выжили бы, если бы не помощь бабушки Лены, моего крестного отца Евгения Алексеевича Карманова и владыки Иоанна,* духовного отца мамы.
Бюджет семьи, состоявшей их четырех человек и 1-3 домашних животных, составлял после вычета подоходного налога 125 рублей в месяц. Денег этих едва хватало, чтобы не умереть с голода. Но и в последующие годы, когда финансовое положение семьи благодаря Лялиной стипендии чуть-чуть улучшилось, мама страдала от хронического недоедания. До сих пор у меня перед глазами стоит картина, от которой сжимается сердце: мама жарит на сковородке пять котлет, накрывает на стол, зовет нас ужинать. Папа получает три котлеты («Он творит, ему нужны калории!»), мы с сестрой – по одной, а мама кротко собирает кусочком хлеба «поджарочки» со дна сковородки, не забывая при этом поделиться с нашими четвероногими членами семьи…

Кошек и собак за все годы нашего детства и юности у нас было больше десяти. Из них только первый котенок был «благородного происхождения» (его подарил нам папин друг, дирижер Игорь Жуков). Всех остальных мы находили с сестрой на помойках, и поскольку большинство родителей наших приятелей по двору отказывались взять их, мы неизменно тащили их домой. Котята были облезлые, блохастые, нередко со следами издевательств наших сверстников. Увидев очередного котенка, мама махала руками, категорически протестуя, но уже к вечеру котенок блаженно мурлыкал у нее на коленях…
Коты у нас долго не задерживались – с наступлением весны и началом «мартовских концертов» они начинали прислушиваться к ночному пению своих подруг, доносившихся с улицы, и обыкновенно все заканчивалось тем, что они прыгали с пятого этажа. К счастью, ни один из них не разбился на смерть, но такие прыжки, конечно, не проходили бесследно, и, в конце концов, мы решили выпускать наших подопечных на ночь на прогулку, а утром забирать обратно. В какой-то момент коты уходили и уже больше не возвращались.
Мама очень огорчалась из-за очередной «измены» и торжественно обещала никогда больше не заводить кошек, но спустя пару месяцев мы вновь приносили какого-нибудь заморыша, и чем несчастней он выглядел, тем больше у него было шансов получить «подбельскую прописку».
 
Собак у нас было только две – Файнд и Мишка. Сама история их появления в нашей семье чрезвычайно трогательна. В тот момент моей сестре было уже девятнадцать лет, а мне – четырнадцать, и таскать котят с помоек мы перестали. В доме жил только Кинька, причем уже несколько лет. Это был уникальный кот: за всю жизнь он не обратил внимания ни на одну кошку – его любовь безраздельно принадлежала маме.
 
Вечером 1 июня 1985 года родители возвращались от знакомых, получивших квартиру в Братееве. Была почти полночь, темень непроглядная, и вдруг, проходя мимо помойки, мама услышала отчаянный писк. Пройти мимо зовущего на помощь мама, как всегда, не могла. Она начала искать источник звука и, в конце концов, поняла, что писк доносится со дна пустого мусорного бака. Недолго думая, на глазах у изумленного папы мама залезла в бак и достала оттуда крошечное создание длиной с ладошку. У щенка еще не открылись не только глаза, но и уши – это означало, что ему был день или два отроду. Мама принесла его домой и в течение двух недель выкармливала из пипетки. Звереныш оказался на редкость живучим и спустя несколько месяцев превратился в толстенькую «сардельку». Породы он был совершенно неведомой: у него был роскошный хвост, как у лайки, морда, как овчарки, а лапы – крепкие, как у бульдога, и короткие, как у таксы. Прохожие, глядя на нашего питомца, с уважением кивали: «Сразу видно, породистый пес!..»
Впоследствии, кому бы мы ни рассказывали о том, что мама полезла за Файндом в мусорный бак, никто нам не верил. Только одна женщина, замерев от изумления, спросила: «Как же вы отважились?» Но мама лишь пожала плечами: «Но ведь это же было 1 июня – День защиты детей!..»

Мишка появился в нашей семье 1 октября 1988 года, в Международный день музыки, и вновь благодаря маме. В то воскресенье они с Лялей поехали в Малаховку, и в электричке мама познакомилась с очаровательной женщиной, оказавшейся артисткой Московского театра оперетты Алисой Виноградовой. На коленях у певицы сидел крошечный щенок, классический «двортерьер», необыкновенно обаятельный! Виноградова рассказала маме, что едет к знакомым, чтобы пристроить щенка, которого нашла накануне перед входом в театр «вмерзающим в лужу». Сама она взять его не могла, так как у нее дома уже было несколько собак и кошек. Мама сразу почувствовала в Алисе «родственную душу» и поспешила на помощь. Когда я спросила маму, как же мы будем жить дальше, ведь у нас уже были собака и кот, мама ответила: «Но ведь это щенок из Театра оперетты, почти наш коллега! Как же мы можем его не взять?»

До конца своих дней я буду благодарна маме за то, что она каким-то чудом сумела выкроить из нашего семейного бюджета 90 рублей, чтобы я могла посещать курсы немецкого языка и впоследствии поступить на факультет иностранных языков. Правда, с курсами получилась маленькая «неувязочка»: когда я пришла на первое занятие, оказалось, что группа занимается уже седьмой месяц, а мои знания языка не выходили за рамки нескольких фраз. Придя домой, я в отчаянии сказала, что никогда не сумею догнать моих одногруппников. В ответ мама популярно объяснила мне, что заплатить еще 45 рублей за начальный семестр у нее нет возможности, и заключила свою речь словами: «Как это ты не догонишь? Да быть такого не может! Ты еще их всех за пояс заткнешь!»

Учеба на курсах, особенно вначале, давалась мне невероятно тяжело, но мне очень хотелось порадовать маму, и в июне я действительно сдала экзамены в числе лучших.
Затем был год перерыва – в десятом классе я уже не занималась языком, но в апреле я все же решилась поехать в университет, тогда еще МГПИ, на «день открытых дверей». Вернувшись домой, вновь загрустила: «Мама, ты себе даже представить не можешь, там все учатся в спецшколах, многие родились в Германии, у всех частные преподаватели, а я…»
Мама серьезно посмотрела на меня: «Ну и что, что частные преподаватели? А нам-то что до этого? Ты и без них прекрасно поступишь!»
На вступительные экзамены я пришла в мамином крепдешиновом платье, в котором она ходила еще в консерватории. Из аудитории один за другим выходили абитуриенты, рассказывали ужасные истории о строгости приемной комиссии, но мне не было страшно: ведь мама молилась за меня, а кроме того, я была в ее, а значит, «счастливом» платье!
И все произошло именно так, как сказала мама: я без труда получила пятерку на вступительном экзамене, успешно сдала три остальных и поступила в институт.
 
В июне 1993 года я защитила одновременно два диплома – по лексикологии немецкого языка и истории русской педагогики, и тогда же, после защиты, мне предложили поехать в Германию, поработать воспитателем в частной гимназии-интернате. Я колебалась: в тот момент мама была уже больна, но никто не знал, насколько серьезно... Я обратилась к ней за советом, и мама с энтузиазмом сказала: «Ты обязательно должна ехать!» Мама всегда думала обо всех, кроме себя, и, если нужно было чем-то или кем-то пожертвовать, всегда жертвовала собой…

И все же, как бы трудно ни складывалась мамина жизнь, она всегда чувствовала над собой небесный Покров. Мама часто рассказывала нам истории из своей жизни, которые свидетельствовали о том, что Господь рядом и готов прийти нам на помощь, и эти истории очень поддерживали и укрепляли нас. Особенно мне запомнился ее рассказ о Ташкентском землетрясении 26 апреля 1966 года. В то время Ляле было всего три месяца отроду.
«Помню, как я проснулась в пять утра от неожиданного толчка и увидела, что стены нашей квартиры накренились, а с потолка посыпалась штукатурка, – рассказывала мама. – Затем из книжного шкафа выпали книги, из буфета вывалилась посуда, а спустя несколько минут шкаф и буфет уже лежали на полу… Я с ужасом смотрела на Лялюшку. Нужно было срочно выбираться на улицу, а я лежала с высокой температурой, и у меня не было сил даже встать с постели… Я взмолилась: „Господи, помоги!”
В то же мгновение я увидела, как после очередного толчка висевшая над изголовьем Лялюшкиной кроватки Казанская икона Божией Матери сорвалась с гвоздя, описала плавную дугу и приземлилась в ногах малышки. За окном кричали люди, рушились дома, а наш ветхий двухэтажный барак уцелел, и на нас с Лялей не было ни пылинки».

Несомненно, всем лучшим, что во мне есть, и всеми своими успехами я обязана именно маме – ее воспитанию, молитвам и небесному заступничеству. Это она научила меня доверять Божьему Промыслу и никогда не отчаиваться.
 
Царство тебе Небесное, моя дорогая мамочка!
До встречи!


* Митрополит Ярославский и Ростовский Иоанн (Вендланд).


На фотографии: моя мама Лариса Владимировна Немтина (урожденная Семенова).