Что-то пошло не так

Гул метро. Резкий. Скрипящий. Человеческие звуки сдают позиции своей индивидуальности. Они механичны. Прямые родственники колес, мчащихся бесконечных составов. Состав. Вагон. Поезд. Электропоезд. В потоке органики они сливаются с ней. Кровоточащие вагоны. Обблевывающиеся машинным маслом персонажи. Никого не вижу. Звук настолько плотный, что становится невидим. Я чувствую, как меня давит со всех сторон. Поток ползет к эскалатору. Я вместе. Плохо различаю момент перехода моего тела к подъему. Я отрываюсь от Беккета. Тот давно оторвался. Что, конечно, все только легкая разминка, в сравнении со степенью оторванности хотя бы того же Мэлона. Вот кто действительно умел отрываться. Но дело даже не в том, в чем особо его завязки и не наблюдалось, а именно в движении. Движение моего конкретного тела вверх без моего участия выбивает меня из внутреннего, душевного, если угодно, равновесия. Мое относительное бездействие в данный момент на данном эскалаторе провоцирует концентрацию на действиях, объектом которых являюсь я сам. Это простые вещи. Кровообращение. Дыхание. Сердцебиение. Удержание равновесия. Простые? Все это действия, выполняющиеся без какого-либо осознанного моего воздействия, в данный момент как будто попадают под мой контроль. А что я? Я не умею. Я чувствую, как внутри меня все рушится. Система дает сбой. Меня охватывает страх. Мне кажется, я не могу стоять. Я не могу удерживать себя в сознании. Я бледнею. Дышать! Кажется, кровь в другую сторону потекла. О, безудержный тусовщик Мэлон, как бы мне хотелось отобрать у тебя твою палку с крюком и зацепиться за пространство. Вытащить себя из этого бреда. Что-то задевает меня за плечо. Меня обходят люди. Я на вершине эскалатора. Оцепенение потихоньку отходит. Хотя, я знаю, что его отголоски еще долго будут со мной. Нужно сделать пересадку. Я опаздываю. Хочется ссать.
Выходя из метро, я задумался об искренности пережитого мной момента. Хотя, нет. Ставить искренность его переживания под вопрос я не буду, так как почти на сто процентов уверен в его истинности. Однако, вопрос вызывает мое отношение к нему, выраженное в письменном виде. Глядя на слова, я пугаюсь их отстраненности. Мне самому перестает казаться, что эта история имела место быть на самом деле. А ведь предложение до этого я был «Почти… уверен». В следующий раз попробую сделать, так сказать, репортаж  прямо из гущи событий. Если, конечно, смогу вспомнить об этом сквозь весь этот страх. Может это что-то прояснит.
Оказавшись на улице, мой мочевой пузырь понес меня в ближайший торговый центр, где располагался бесплатный общественный туалет. Туалет имел всего две кабинки. На двери одной был нарисован треугольник вверх, на другой – вниз, хотя это не имело никакого смысла, так как за дверьми были маленькие комнатки с одним унитазом и раковиной, то есть, за исключением «особенных ситуаций», за дверью никак не могло одновременно находиться более одного человека. Осознавая данную бессмысленность, я все равно, в силу закореневших в моей голове определенных общечеловеческих норм, подошел к двери с треугольником вниз, хотя она находилась дальше. Дверь оказалась заперта. Тогда, поразмыслив пару секунд, я дернул ручку другой двери. Она поддалась, однако, внутри я обнаружил женщину, повернутую ко мне спиной и подтиравшую свой зад. Я попытался сразу захлопнуть дверь, но что-то пошло не так. Дверь громко хлопнула и открылась заново. Женщина вздрогнула. Ее штаны были спущены до колен. Она подскочила к двери и очень нервно и злобно захлопнула ее. Я быстро исчез и надеялся, что она меня не разглядела. Быстрым шагом я удалялся прочь от кабинок. Я не стал дожидаться, пока хотя бы одна освободиться, потому что слишком боялся встретиться взглядом с той женщиной. Новый страх наложился на отголоски предыдущего, и я почувствовал странное давление в горле, отдаленно связанное теплым лучом с чем-то, располагающимся в районе лба. Что-то подобное я ощущал под воздействием опиатов, однако в данный момент я бы не назвал это чувство приятным.
Мимо меня прошли три хача. Не знаю почему, но я обернулся. Они подошли к кабинке с треугольником вверх и дернули ручку. Дверь открылась. Они вошли все вместе. Интересно, та женщина все еще там? И собираются ли они курить спайс или нечто иное?
Чтобы удовлетворить свое все нарастающее желание, я направился в торговый центр через дорогу. Моча сильно давила на голову. Я не мог рассуждать. Разве что мои глаза бешено вертелись из стороны в сторону, периодически натыкаясь на людей, в каждом из которых мне виделось нечто мерзкое и пугающее. Я зашел в туалет. Все кабинки были заняты, но в моем расположении было несколько писсуаров. Заняв место возле одного из них, я расстегнул штаны. Хлопнула дверь. Справа от меня возник мужчина. Почему он выбрал именно этот писсуар? Они же все были свободны. Но нет, он встал именно рядом со мной. Мне стало не по себе. Все желание застряло внутри меня. Появилась жуткая боль в животе. Я не мог выдавить ни капли. В туалет зашло еще несколько мужчин. Они окружили меня. Я тупо постоял еще около минуты, застегнулся и вышел. Несколько кабинок были свободны, но я не мог позволить себе зайти в них, так как испытывал стыд перед мужчинами. Я вышел и надеялся, что ни один из них не слышал, что производил я только тишину. Для моей скромности это парадокс.
Я вновь оказался на улице. Теперь я мог рассчитывать только на укромный закуток. Обойдя торговый центр и оказавшись на его задворках, мне в глаза бросились расположившиеся там, уже знакомые мне, три хача. Они посмотрели на меня так, что невольно я побежал. Я бежал долго, не замечая ничего вокруг. Когда мне показалось, что опасность позади, я остановился отдышаться. Тут же моя шея оказалась в захвате. Меня куда-то тащат. Я слышу голоса с акцентом:
«- К     д  ра     с   И   с    у  Г   я     ?   мУ       б  е
у    о     л     ? – Ч  ч то    а     л  л   а       ь    ???
а         с   б     я    п        С     - Д     у жж  и  ш   .           А»
Потом меня били. И знаете, я вдруг заметил, что мне не страшно. Я испытал даже некое удовольствие. На секунду меня окутало удивление, но почти сразу я установил причину столь странных чувств. Все очень просто. Я обоссался.
Когда бить меня хачам надоело, они убежали. Я встал. Отряхнулся. Знаете, я очень боюсь опаздывать, конечно, этот страх не сопровождают те «эффекты», что имели место быть на эскалаторе, однако чувство тревоги все равно не дает покоя. Пунктуальность – одна из тех штук, что сидит во мне вместе со знанием, что мой туалет – треугольник вниз. Я не опаздывал даже тогда, когда был увлечен наркотиками, что довольно трудно. Вы поймете, если имели опыт общения с торчками. Я опаздывал еще в метро, а теперь, попусту потратив время на предоставления своего тела для утоления деструктивных порывов каких-то хачей, я опаздывал, позвольте выразиться, как сука. Меня не ждали на одном дне рождения, одного не очень интересующего меня человека. Я было ринулся к месту проведения торжества, когда вспомнил про обоссанные штаны. В таком виде появляться в гостях было нельзя. Мое беспокойство росло. И, как будто подыгрывая мне, начался ливень. Теперь переживать по поводу обоссанных штанов никакого смысла не было, ибо я с ног до головы был обоссан господом нашим! В квартире, сославшись на дождь, мне удалось разжиться сухой одеждой, и я мог наконец забыться, отбросить страхи и отдаться безудержному веселью.
Я успел отвоевать несколько последних капель из очередной бутылки вина, приютившейся на кухне, прежде чем погрузил свою задницу на диван. А с задом моим, между прочим, произошла пренеприятнейшая вещь. Видимо, из-за влаги, нервов, избиения и хрен знает чего еще, он натерся. Со мной это иногда случается, но так же, как и причины появления страха, причины появления зуда мне не известны. Зад болел невыносимо. Особенно при ходьбе. Я пытался не показывать виду, поэтому заблаговременно довольно предприимчиво уединился в уборной и запихнул себе между ягодицами довольно толстый комок трехслойной туалетной бумаги, что на одну сотую процента позволило уменьшить страдания, терзающие мою душу. Имею в виду жопу. плюхнувшись  на диван, я сразу же вскочил и подошел к вертушке, чья игла уже неопределенное время скользила по этикетке пластинки, выдавая звуки, мало отличавшиеся от того, что играло до этого. Я перевернул пластинку. Звук изменился не сильно. Я вновь занял свое место на диване и, несмотря на обширное количество там свободного пространства, придвинулся к уже видимо давно сидевшей там девушке. Парень, сидевший на другом краю, неожиданно обблевался необъятной струей красной жидкости. Я немного выждал. Мое сознание помутилось. От выпитого ли или от девушки, сидевшей рядом со мной? Не знаю. Мне показалось, что я теряю связь со своим нынешним сознанием и возвращаюсь в возраст, окутанный наивностью, глупостью и похотью. Я посмотрел не незнакомку, взгляд немного рассеялся, и она показалась мне бесконечно красивой. Я открыл рот.
- Перебрал. Знаешь, я никогда не блюю, меня просто вырубает, но самое ужасное начинается, когда потом вновь оживаешь. Все же состоит из микроскопических атомов, все есть одна структура, понимаешь, и в тот момент, когда я просыпаюсь, мне кажется, что эти атомы, образующие мое тело, теряют связи друг с другом. Они все сильнее отдаляются друг от друга, и я чувствую, что рассыпаюсь. Иногда, кажется, что ты можешь провести одной рукой сквозь другую.
Я попытался продемонстрировать наглядно, как пытаюсь провернуть трюк с рукой, но девушка даже не взглянула в мою сторону. Она встала, подошла к вертушке и сменила пластинку. Заиграл какой-то пост-панк. Девушка подошла к недавно проблевавшемуся, который, похоже, чувствовал себя уже намного лучше, подняла его за руки, и они принялись лениво покачиваться в такт музыке, позволяя своим рукам непозволимое. Я остался сидеть на диване, не спуская взгляда с пластинки, и даже немного радовался произошедшему, ведь если бы расклад пошел в мою сторону, то танцевать сейчас пришлось бы мне, а мой зад вряд ли бы вынес это.
Я шел домой, вино немного выветрилось, и снова накатила тревога. В темноте деревья приобрели черные, очень точные контуры, в груди было чувство как за минуту до первого свидания. Мимо прошел человек. Все места на моем теле, пережившие хачовские удары, заболели с новой силой. Я чувствовал угрозу, от него исходившую. Он прошел мимо. Мне стало интересно, чем этот бытовой страх, обзовем его тревогой, отличается, простите за грубость, от страха экзистенциального, который мне порой приходится испытывать? Только ли наличием у первого реальной угрозы? Бьюсь об заклад, что нет! Я шел, благодаря что бы то ни было, за то, что сейчас мой страх исключительно прост и понятен и не обладает, сейчас я откашляюсь, «психоделической» силой. Но тут, в столь сомнительном состоянии беззаботности, я вдруг задумался, о да, над тем, что я «иду». Меня накрыло. Идти я больше не мог. Я упал.
Может, это был обморок, может, немного пьяного сна, ведь говоря, что вино выветрилось, я не могу себе верить. Да, черт возьми! В вопросах своего самочувствия, а именно, его характеристики, я – последний человек, которому мне стоит верить. Короче, я пришел в себя. Вокруг было намного светлее. Я не берусь уточнять время, однако на ближайшей от меня стройке уже во всю велась работа. Давление в глазах и горле нарастало. Я не мог сориентироваться. Тут до меня дошло, что встал я не сам, меня поднимали. Какой-то мужик. У меня не получилось сфокусироваться на его лице. Стройка набирала обороты. Прекрасные стуки. Скрипы. Гул. Я чувствовал преддверие апокалипсиса. Мужик куда-то повел меня. Он говорил. Я не уверен, что со мной, но все же.
- «Ангел сказал: «Стыдись, ты показал мне свой бред». Я ответил: «Мы оба показали друг другу свой бред, но я не буду попусту спорить с тобой, ибо труд твой – «Аналитика». В противоборстве суть истинной…»».
Последнее слово я не расслышал. Стройка заглушала сам мир.
Я просыпаюсь дома. Мне не хорошо, настолько, что даже не показалось смешным, что я чувствую себя на уровне того загона, который впрягал девице на диване. Я вспоминаю ее. Сейчас, спустя время, я совершенно позабыл ее внешний вид, и теперь она представлялась мне практически идеальной относительно моих вкусов. Чтобы хоть как-то вернуть себя в хоть какое-то вменяемое состояние, я решил вздрочнуть. Я представляю ту девицу. Как верчу ее. Как она медленно, поцелуями, спускается к нижней половине моего тела. Как берет мой член своими узкими губами в свой рот. Как она садится на меня. Я трогаю ее грудь. Я беру ее сзади. Она кричит. Я немного душу ее. Я прислоняю ее к стене. Держу нож возле ее горла. Она дрочит мне. Я кончаю.
Я вновь один в своей комнате. К сожалению, что-то пошло не так. Тут я могу сетовать, скорее всего, на физиологию. То ли что-то выходит не до конца, то ли *** знает что. Мне жутко щиплет член. Это не плохо. Я забываю о той расщепленности, что чувствовал, только проснувшись. Я целостен, как никогда. Одно целое с моим членом. Я бегу в ванну. Полощу его в воде. Это не помогает. Возвращаюсь в кровать. О прекрасное реальное мучение. Я сворачиваюсь в клубок. «В противоборстве суть истинной…»
Кровать. Я понимаю, что очень маловероятно, что сегодня покину ее. В такие «жуткие» моменты невероятно сильно на пользу мне идет кино. Особенно фильм, который ты уже хорошо знаешь. Что-то домашнее. Стабильное. Я не имею в виду что-то «милое». Иногда отлично помогает наблюдать за страхом других. Один из моих любимых «исцелительных» фильмов – дебютная работа канадца Винченцо Натали – «Куб». Если кто-то не знаком с данным произведением, то вкратце скажу, что дело в том, что несколько человек, не знающих друг друга, оказываются в месте, из которого они не могут выбраться. И знаете, это одна из тех вещей, которых я по-настоящему боюсь. Я очень хорошо чувствую это в мои, назовем это «приступы», так вот, в моих приступах, я вдруг ощущаю замкнутость пространства в своем собственном теле. Некомфортно именно из-за физиологии. Деваться некуда. Ты в кубе. Парадоксально то, что именно этот фильм способствует реабилитации. Но сегодня я отказался от его помощи, так как уже слишком часто к ней прибегал. Сейчас мой выбор пал на безусловно так же засмотренный до дыр, успокаивающий «реабилитационный» фильм еще одного выходца из нового света, американца Ричарда Линклейтора – «Пробуждение жизни». Забавно, что отчасти его тема не так уж и далека от темы «Куба». Но это все не важно. Я смотрел "Пробуждение жизни" в тысячный раз  и вдруг заметил одну фразу, которую не замечал ранее. Может, цитата не точна, но все же: «Ты начинаешь жить только тогда, когда понимаешь, что ты герой чужого сна». И если отбросить всю эту «мистическую» чушь, то получается, что нужно признать существование другого человека на том же уровне, на котором ты признаешь существование самого себя. И ебите меня черти, если не только что, я уловил связь с заповедью «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Надо выдохнуть. Я посмотрю на это так – ты есть твои страхи, мысли и прочая чушь. Ты концентрируешь свое внимание на своем мировоззрении и отвергаешь все остальное. Я не считаю это правильным, но оно естественно. Я знаю нескольких «настоящих» сумасшедших, и они безумны именно из-за невозможности воспринимать окружающее. Они в кубе. То есть осознание самого себя, как героя чужого сна – есть способность восприятия чужого мировоззрения. Если я думаю, что я сумасшедший, значит я идиот.
Звонок в дверь. Мне сложно встать, но я подхожу. Смотрю в глазок. Кажется, я знаю этого человека. Я открываю дверь. Выхожу на лестничную клетку. Человек протягивает мне сигарету. Я делаю затяжку и понимаю, что испытываю невыносимое похмелье. С чего бы?
- Среда? - спрашиваю.
- Пятница,- отвечает он.
Вот и все по местам встало. Затяжка. Две. Три. Чувствую рвотный позыв. Прошу помощи.
Он говорит: «Ларс Фон Триер».
Блюю!
Он говорит: «Алексей Балабанов».
Блюю!
Он не говорит, я думаю: «Жан-Люк Годар».
Блюю в мусоропровод. Чувствую себя поэтом.
Блюю!
Он начинает рассказывать мне о каком-то фильме или книге, я не могу точно понять, что он говорит. Меня пошатывает. Я чувствую зыбкость, исходящую из самого существования. Пока он говорит, я смотрю на его лицо, его жесты, пытаюсь понять, что я вообще знаю об этом человеке? Что он сам знает о себе? Тут на меня накатывает мысль о том, что любой - уже есть этот человек и ничего больше. Твой дедушка есть твой дедушка, потому что он полулежа смотрит телевизор на максимальной громкости. Он так любит новости, что ест с наушниками в ушах. Он пердит и с коронным выражением лица говорит: «Ой, кажется, ёжик пробежал». И это уже неизменно. Иногда, конечно, люди меняются радикально, но внутри остается то же самое, по крайней мере, для самого этого человека. От этой мысли мне стало вроде как грустно. Сразу возникло ощущение того, что уже никогда ничего не случится. Я буду вечно слушать рассказ, суть которого не могу уловить, стоя на лестничной клетке с помутненным сознанием. А потом я подумал, так сказать, с более глобальной точки зрения. Меня опечалило, что есть эти шесть континентов, они и будут на протяжении всей моей жизни. Есть Америка со своими анти-восточными взглядами, и я буду вынужден об этом слышать. Все уже есть, и все будет. Скучны даже глобальные катастрофы. Их набор не велик, и они вертятся по кругу. Даже если они коснутся меня, это вряд ли глубоко меня заденет. 
- Что за ***ню ты несешь?- вот такой вопрос я вдруг уловил в рассказе человека, стоящего рядом со мной. Кстати, мне кажется, я вспоминаю его имя. То ли Володя, то ли Вадим, может, Виталик? Ладно, это не столь важно. Буду звать его Володя.
- Ты о чем?- спросил я его.
- Ты думаешь, что если сейчас ****ет землетрясение, твой дом нахуй распидорасит, твои родственники умрут, а ты станешь ебаным инвалидом, то ты будешь считать, типа, нихуя, ****ь, особенного не случилось. Ты долбоеб!
Я очень удивился тому, что, как оказалось, все это говорил я вслух, а отвечать на его выпад я не стал. Отчасти я даже с ним согласен, но он не понял мою основную мысль, хотя, может, и я сам ее не понял.
- Я расскажу тебе историю, - продолжил говорить Володя,- это было пару лет назад в одной курортной стране. Два друга поехали туда на каникулы, ну сам понимаешь, подолбить-поебаться. Короче, как надо все.Поселились они в одном сквоте, у первого парня все пошло заебись, там, кисули, угар, короче, а второй как конченный мудак запал на жившую в соседнем сквоте чикулю, начал к ней подкатывать, но никак ему не удавалось добраться до самого главного, ну ты понимаешь, о чем я. И короче, спустя дней двенадцать, они наконец остаются вдвоем в комнате, ну там романтическое освещение, музыка, ебты, пацан уже штанишки с нее стягивает. И тут как в кино: дверь распахивается, в комнату его друг вбегает и орет, типа, наводнение и надо съебывать. Все быстро собираются. А с другом еще одна цыпочка была. Они вчетвером прыгают в тачку – наш герой за рулем. И тут что-то в нем щелкает – он тормозит, смотрит на свою кошечку и говорит: "либо сейчас, либо никогда". Она смотрит на него и молчит. И смотрит." У нас еще минут десять", - говорит парень. А она такая: "Я могу не успеть". А парень, типа:"Я постараюсь, крошка". Друг со своей курочкой смотрит на все это и понимает, типа, ****амба. Друг говорит что-то в духе «вы совсем ****улись», хватает свою рыбку и выныривает из тачки к ***м. Ну а эти двое начинают жариться. Хуй знает, успел ли кто кончить, вот только наводнение их нахуй распидорасило.
- Что за ****утая история? – спрашиваю Володю. Он только плечами пожимает
- Пойдем выпьем, – предлагаю ему. Он не против.
Идем по улице – все вроде неплохо. Но тут я вновь задумываюсь:«А кто такой этот самый Володя?».Ну знаю я его пару лет, и что? Мы только пьем вместе. Что он такое? Чем он живет? Я без понятия. И тут мне стало страшно: я вдруг почувствовал потенциальную опасность, от него исходящую. Он же может убить меня в любой момент, или он может похитить меня, спрятать в подвале, привязать к кушетке и издеваться часами, днями, отрезать мне пальцы, пришить обратно или менять их местами с пальцами на ногах. Откуда мне знать, на что он способен. Может, он просто втирался ко мне в доверие. Я не на шутку перепугался. Мне захотелось как-то отвертеться от Володи. Но нужно было сделать это аккуратно. Он не должен догадаться, что я раскрыл его секрет.
Пока я обдумывал план действий, мы поравнялись с магазином. Володя зашел внутрь, а я закурил и остался на улице – это был мой шанс взять и убежать. И только я об этом подумал, как передо мной, *** знает откуда взялся один из тех «настоящих сумасшедших». Он пропустил прелюдию и сразу взялся за главное:«Все состоит из протонов: твое тело, мое, вот этот магазин и даже маднавошки продавщицы, а душа есть электрон. Эти электроны витают где-то там – за границами нашего понимания. Когда протон связывается с электроном, получается нейрон, то есть ты, как физическая оболочка и душа. Душа и тело неразделимы, ибо тело – частица души, его пять чувств – суть очи души. Это неразделимое и есть нейтрон, а так как протоны абсолютно везде, их девственницы, по сути, могут в любой момент связаться с электронами и образовать нейрон практически из пустоты. То есть сейчас здесь может возникнуть человек, которого до этого никогда не было»
Но возник Володя с пивом, и я был невероятно рад его появлению и Володиному тоже. Я не стал указывать « сумасшедшему» на противоречие в его словах, так как уже говорил, что это бесполезно. Они абсолютно не воспринимают чужие мысли. Да и вообще, нахуй мне это сдалось. Мне хватает своего бреда.
- Вот долбоеб,- метко подметил Володя и протянул мне бутылку холодного пива.
Все предельно просто и понятно. Я не чувствовал ничего кроме прохлады, льющейся сквозь мое горло прямо мне в душу, которой нет. Мы отправились в сторону свалки, нам было нужно немного железа.
Я допил до конца бутылку, и меня снова начало рвать. Я чувствовал себя каким-то монстром, на подобии Годзилы или еще какой такой твари. Меня шатало из стороны в сторону, и я изрыгал из пасти потоки зловонной слизи, растворяющей все сущее. Пока я «развлекался», Володя отошел от меня подальше, и знаете, это невероятно меня разозлило. Мне стало противно от его брезгливости. Тут я вспомнил, как он с удовольствием наблюдал, как я блевал за Ларса Фон Триера у себя в подъезде, и понял, что брезгливым его назвать нельзя. Это еще хуже. Получается, он отошел, потому что не хочет, чтобы кто-то подумал, что мы с ним в одной лодке. Может, он сделал это не осознанно, но подсознательно он точно считает себя лучше меня. От этой мысли мне стало тошно, и меня вновь вырвало. На этот раз на оброненную какой-то женщиной черную кожаную перчатку. Я подумал о перчатке, потом о женщине. Я очень хорошо представляю себе ее типаж. Женщина в кожаных перчатках. Тут я подумал о типаже вообще. Есть человек. Он существует. Ездит на метро или на такси, ест полуфабрикаты, жрет в Макдональдсе или готовит сам. У него дети или собака. Он не осознает, что олицетворяет определенный типаж. Внутри себя он индивидуальность. Я же вижу вонючего хиппаря, или несчастного задрота, или тупую шлюху, естественно, я осознаю, что и сам представляю собой какой-то типаж, вот только я так глубоко погряз в собственной индивидуальности, что сам его определить не могу. Но дело не в этом. Мне стало страшно от осознания, что типажей не так уж и много, и ты проживаешь свою жизнь до самой смерти, примеряя всего пару-тройку из них. Да, можно побывать хоть всеми. Пугает их ограниченность. Вероятность того, что в пределах твоей жизни образуются совершенно новые типажи, ничтожно мала. Нет. Не это я хотел сказать. Это бред. Я боюсь быть глупым, так же как стать умным. Я хочу, чтобы меня не существовало. Я боюсь смерти.
К тому моменту, когда я пришел к этой мысли, мы с Володей уже вовсю стучали по железякам, найденным на свалке. Ритм был ****ат. Огрызки труб давали отличный звон. Листы забора скрежетали, пробирая до мурашек. Мне все нравилось. Я чувствовал, что пока идет ритм, мне нечего бояться. Мои глаза были закрыты, но в один момент я открыл их. Напрасно. Я посмотрел на свою руку и заметил, что порезался. Я не знаю чем. Не помню когда. Кровь текла из руки прямо на железную бочку, на которой я играл. В голове завертелись мысли. Гангрена. Ампутация. Столбняк. Спид. Рак. Инфаркт. Смерть. Игра больше не приносила мне удовольствия. Тревога нарастала, но я не мог остановиться, так как мне казалось, что как только я это сделаю, я умру.
Мы закончили, когда пришел охранник и начал на нас орать: «По голове себе постучи!». Я не умер. Мы быстро свалили со свалки. Я высасывал кровь из руки.
- Надо водки купить. Мне нужно промыть рану,- сказал я, не вынимая руки изо рта.
- Я не против,- ответил Володя.
Мы пили водку на смотровой площадке возле стройки. Площадка была построена специально для того, чтобы владельцы квартир в еще недостроенном доме могли наблюдать за тем, как идет работа. Мне там нравилось. Где-то в нескольких километрах покоилась моя рвота.
- Бухло, как баба. Бывает тошнотворная, но ты все равно ебешь ее,- выдал Володя, опрокинув первую стопку.
- Но бухой секс вещь-то неоднозначная,- только и мог ответить я после первой своей.
Водка.
- Вот и утречко,- Володя опрокинул вторую,- Может пива немного добавим?
- Может зря?- отвечаю после своей второй.
- Может и зря, но мы с вами люди серьезные и ни о чем не жалеем. Пиво, оно же как жизнь, а как жизнь оно что?- я не знал, что ответить, поэтому выпил еще одну, - Пиво? Так выпьем же его!
Вроде, мы сходили за пивом и начали запивать им водку.
- А тут? Я не был. Будь то балкон, или стол, или твоя голова. Я точно знаю, что не был твоей головой, ведь твоя голова могла быть только моей, а моя была очень далеко, а может, и нет,- выдал Володя.
Володя? Какой Володя? Я был уже достаточно сильно пьян, так что сфокусировать взгляд для меня была задача не из легких. Но мне удалось. Так!? Кто это сидит передо мной? Я не знаю. Кажется, мы в магазине познакомились. Да. Так все и было. Я подхожу к магазину, а тут этот на встречу. Ни здравствуйте, ни как поживаете, а сходу: «Парень, десятью рублями не поможешь?». И хорошо. «Для каких нужд»,- интересуюсь. «Выпить надо бы, а то, ****ец, горит».
Я вижу, парень-то грамотный, и предлагаю вместе в магазин зайти. «Давай, водку пить будем», - говорю. Он кивает: «Только сигареты купи». Я сам не курю, но, черт возьми, парень прав. Водки выпив, любой закурит. Мы на смотровой площадке.
- Когда правда хочется, правда чувствуешь, а чувствуешь, то есть и есть ты сам. И я сам, хотя того, или чувствуя, или хотя выплеснуть через ротовое отверстие, то, что только что влилось в него, понимаешь, блин, я не могу определиться!
- А зовут-то тебя как?- спрашиваю, наливая еще по одной.
- Рома, - выпивает.
- Пойду я, Рома,- сказал это, и правда мне домой захотелось.
- Сигареты оставь.
- Не наглей.
Не нравился мне этот Рома. Открываю глаза. Сугроб. И так плохо, что закрываю их назад.
Странная футуристическая модель общества. Перенаселение. По достижении совершеннолетия бросается жребий, по результатам которого определяется, будет ли человек жить дальше, или его путь приведет его на эшафот. Я не очень понимаю, почему тогда бы не убивать сразу новорожденных, но я не вдаюсь в подробности, да и, честно признаться, эта приятная жестокость удовлетворяет меня. Осознание восемнадцатилетними юношами и девушками, что вероятно, в скором времени их ждет смерть, только за то, что они существуют – прекрасно. Но зачем им дали попробовать? Они терзают себя этим вопросом. Так сказать – дефлорация независимости. Но разве, даже самых праведных не ждет смертная казнь, за свое существование? Я задумываюсь о смертной казни, и мне становится страшно. Или просто холодно?
Я открываю глаза, и меня поражает вид, но не того, что находится передо мной, а того, что есть я – то есть мой вид. Вид от первого лица. Мне тревожно и не комфортно. Что это - то, что видит? Почему именно так? Например, вид от третьего лица ничем не хуже. Почему нет возможности переключаться между ними? Я ничего не понимаю. Мои зубы вдруг становятся невероятно твердыми. Слюна разжижается и струйкой вытекает из моей покоящейся в снегу головы. Хотя, какой к черту покой! Я не могу смотреть. Возможность вида. Виденья. Сводит меня с ума. Я не могу находиться в состоянии покоя. Мне приходится начать вертеться, двигать руками, постоянно водить ими по телу. Иначе! Иначе меня ждет смерть. Потеря сознания. Визуально пространство искажается. Вот любимое давление в горле. Дискомфортная теплота. Я катаюсь по снегу из стороны в сторону. Покой. С отголосками, естественно.
Вот опять. Что это было? У меня не получается описать ни причину, ни следствие. Может, это связанно  с тем, что этих приступов и не бывает вовсе. Но, ****ь! Раньше со мной случалась преинтереснейшая вещь. В определенный момент я полностью терял периферическое зрение, то есть по краям моего вида все как бы заволакивало снегом. Только плотный белый фон, но как бы глянцевый. Ты видишь только то, что находится ровно перед тобой. Это ужасно, но самое ужасное, что это далеко не все. Спустя какое-то время, виденье нормализуется, но ты уже жалеешь, что это случилось, потому что ждет тебя головная боль. Невыносимая головная боль. Она давит изнутри в одну точку на лбу. Давит и давит. И кажется, что лоб вот-вот треснет, и ты увидишь, что это за тварь сидит у тебя внутри. Может, это именно она и видит? Единственный способ хоть чуть-чуть унять боль – это вызвать рвоту. Этих приступов не было уже какое-то время, но новые ничем не лучше. Единственное описание примерно похожих вещей я встречал только у японского писателя Акутагава Рюноскэ. Он называл это «зубчатыми колесами». И знаете, чем все кончилось? А вот: «Это было самое страшное, что мне приходилось переживать за всю мою жизнь. Писать дальше у меня нет сил. Жить в таком душевном состоянии – невыразимая мука! Неужели не найдется никого, кто потихоньку задушил меня, пока я сплю?». А потом Акутагава покончил с собой. И знаете, как бы все это не было забавно, порой это чертовски пугает меня.
Я встаю на ноги. Меня трясет и шатает. Сейчас я чувствую, что помочь мне может только девушка. У них порой получается попустить тебя. А не для этого ли они созданы?
Я не помнил ни одной девушки, потому просто поплелся вперед. Со всех сторон меня окутывали большие снежные хлопья, резко повалившие с неба. Мне стало немного лучше. Это очень красивые хлопья. Похоже, что сама зима решила заменить собой женщину и обняла меня так, как могла. Что за сентиментальный вздор?
Из снегопада возникли две фигуры. Мне показалось, что я знал этих людей. Вроде, когда-то мы были друзьями. Они поравнялись со мной. Парень и девушка. Они поздоровались, но я не узнал их лиц.
- Ты как тогда, нормально, добрался,- спросил меня парень.
Когда тогда? Я не понимал, о чем он говорит, но я ощущал невероятную неловкость, потому что ошибался явно не он. Как я не пытался, я не мог пробудить в себе хоть какие-то чувства к этому парню, хотя по его глазам и интонации было ясно, что я ему не безразличен. Мне стало грустно. Я посмотрел на девушку. Ее я тоже не узнавал, но она мне понравилась. Это помогло мне сформировать первое чувство по отношению к парню – зависть. И сразу второе – ненависть.
- Володя, по-моему, ему не очень хорошо,- девушка обратилась к парню.
Тут я заметил, что оставил Володин вопрос без ответа. Я попытался сделать невозмутимое выражение лица и ответил: «Все в порядке».
- Выглядишь не очень,- тише чем нужно сказал Володя. Мне захотелось нагрубить ему и как можно скорее уйти, но девушка, а точнее ее наличие, вынудило меня остаться.
- А куда ты идешь? - спросила меня она.
Я забыл, куда шел, поэтому сказал, что просто гуляю.
- Давай, возьмем его с собой, - предложила девушка Володе.
Мне стало противно от того, что она заговорила обо мне, как мне показалось, как о бродячем животном. И не столько бродячесть задела меня, сколько животное. Я их ненавижу. Из-за этого я даже есть их перестал. Мне стало противно иметь с ними хоть что-то общее.
- Да, я думаю, так будет лучше, - ответил Володя, - Что-то он совсем плох.
Ну спасибо, ****ь, мудак!
Мы пошли в какую-то сторону. Я все ждал, когда в разговоре мелькнет имя девушки, но этого момента никак не случалось. Честно говоря, еще мне хотелось, чтобы мелькнуло мое имя тоже, но это уже так, необязательно. Мы подошли к подъезду, когда настал момент, удовлетворивший мои ожидания. Не все, естественно.
- Ватка, у тебя ключи?- обратился Володя к девушке.
Теперь у меня было имя. Ватка. Но оно не помогло мне ничего вспомнить. Может, это и к лучшему…
- Я гренку жарю себе, ну параллельно яйцо, главное, чтобы желток не растекся. Пока все жарится, режу сыр и помидоры, отрываю лист салата. Пока яйцо на сковородке, солю его. Хлеб готов. Два кусочка. Первый кладу на тарелку. Сверху сыр, яйцо, помидоры, немного майонеза, посыпать перцем, предпочитаю перец с сушеным лаймом, потом накрываю все это листом салата, поливаю бальзамическим уксусом и накрываю вторым куском хлеба. Откусываю пару раз и тут понимаю, что-то пошло не так. И? догадайся!, - Володя сделал паузу в своем рассказе и посмотрел мне прямо в глаза. Вот же мудак. Неужели он и в правду считает, что мне интересна история про то, как он жрет. - Что, не знаешь? Хлеб! С обратной стороны – весь в плесени. Меня чуть прямо в тарелку не вырвало. Зелененькая. Буээ. Вкус до сих пор во рту стоит.
Ватка произвела легкий смешок, я зачем-то тоже. От этого я почувствовал, что делаю что-то не правильно. Я презираю мудаков, которые подстраиваются под бабу, чтобы она отдрочила им перед сном. Но я и сам мудак. Вот теперь и меня чуть не вырвало.
- А выпить у вас есть чего,- спрашиваю, обращаясь к Ватке.
- Ты уверен, что тебе сейчас стоит пить?- это подал свой голос этот тупорылый Володя. Меня мало что раздражает, но когда кто-то говорит мне, сколько мне нужно пить, я порой готов раскроить ****о в крошки.
- Уверен.
- Послушай, мы с Ваткой очень за тебя переживаем. Ты понимаешь это? Ты вредишь не только себе, но и всем, кто находится рядом с тобой, тем, кто любит тебя.
Я смотрел на идиотское лицо человека, говорившего это мне, на незнакомое, отталкивающее лицо, и оно раздражало меня все сильнее и сильнее. Как такая красотка повелась на это? Хотя, ничего удивительного. Обычно оно так и бывает.
- Ты заебал,- говорю,- так есть выпить или нет?
- Заебал!? Я твой лучший друг, ты можешь хотя бы прислушаться к тому, что я говорю?
- Я прислушался, и несешь ты полную ***ню, но вот только мы не друзья, чтобы я из уважения кивал после каждого твоего слова. Я не уважаю тебя. Ты мудак! И если бы я не хотел выебать твою телку, я бы дал тебе по ****у прямо сейчас.
Я был крайне поражен той речи, что только что выдал мой рот. Я посмотрел на Ватку. Ее лицо всем своим видом кричало: «Уйди!».
Я увидел двух коров, они были срощены между собой в районе вымя. Вот только та биомасса, что их соединяла, очень сильно напоминала изуродованное искалеченное человеческое тело. У этого, не знаю, как назвать, «сростка», было лицо. Отвратительное лицо с полузакрытыми глазами, но я отчетливо видел, что они смотрят на меня. Где-то под одним из глаз, примерно на уровне щеки, я разглядел тоненькую щелочку рта. Он медленно шевелился, и я уловил слова: «Убей меня… Убей меня…».
Я выбежал из квартиры на лестничную площадку. Одна из дверей была приоткрыта, и я в порыве паники нырнул в нее и захлопнул. Внутри было темно и пыльно. Обои местами отклеились и зловеще нависали над коридором. Воздух был спертый, и среди прочих ароматов сильно чувствовалось говно. Первым делом я зашел на кухню. Холодильник был пуст, но не отключен. На столе стоял чайник и несколько упаковок быстрорастворимого пюре. Я порылся по ящикам и наконец обнаружил запечатанную бутылку водки. Вот и граненый стакан. Я выпил грамм сто пятьдесят и отправился в экспедицию вглубь квартиры. Помимо кухни было еще две комнаты. В одной все свободное место было завалено книгами, а вот другая не могла не вызвать интереса. Она была относительно пуста: кровать, прикроватный столик, телевизор. Вот только на кровати, и то не сразу, я заметил маленького человечка, худенького, скорчившегося. Его глаза были широко открыты и смотрели в потолок. Он делал резкие, хрипящие вздохи. Говном воняло от него. Я подошел. Он заметил меня и медленно повернул голову. Его рот зашевелился: «Зовут меня Владимир Петрович. Я тысяча девятьсот двадцать четвертого года рождения. Когда был маленький, мечтал стать доктором. Доктор Владимир Петрович мог тогда представляться. А так не могу. Ходить не могу вот уже второй день. Помню, чайник поставил. Решил прилечь, а встать вот никак не могу. Помню, Клава жива была еще, мы с ней как сядем и ложками пюрешечку кушаем. И не эту химическую. Клава сама картошку мяла. Детей не было. Только картошка. Раньше мог вот на кухню и обратно, как юнец, а вот только встать не могу. Ноги не держат. Понимаешь?».
Я приподнял одеяло, что прикрывало его исхудавшее тело, простынь была обосрана, и все ноги перемазаны. Я попытался вытащить простынь, но он засопротивлялся: «Ты за кого меня принимаешь? За калеку, а? Что, я на горшок сам сходить не могу?». Когда мне удалось вытащить простынку, я свернул ее в комок и бросил в коридоре. Я намочил в ванной губку и вытер ему ноги. Выпил еще сто грамм, поставил чайник и сделал пюре. Отнес пюре Владимиру Петровичу, допил бутылку и уснул в комнате с книгами.
Это я говорю так просто – уснул. На самом деле, был там один странный, пугающий момент. Лежа на раскладном кресле, я вдруг уловил именно ту секунду, когда ты засыпаешь. Я лежал, и вдруг почувствовал, как мое сознание уже на половину перестало быть моим, как все мои физиологические процессы замедляются. Это было похоже на момент предобморочный, но я почему-то отчетливо знал, что я именно засыпаю. Однако, я довольно сильно испугался и возвратил себя обратно. Взял одну из книг и заснул привычным для меня образом. Отрубился. «В действительности, все человеческие страхи, «хорошие» и «дурные», следует понимать не иначе, как попытку человека преодолеть собственное банальное существование во времени и перейти в транцендентальное бытие…». И отрубился.
Я шел сквозь метель. Я помнил, что собирался домой, но снега было так много, что я ничего не видел. Закрыв лицо руками, мне удавалось двигаться вперед, хотя точно сказать не могу, было ли это вперед, или, может, в лево, или даже по диагонали. И вообще, что рассматривать, как точку отсчета? У меня нет точки отсчета. Чтобы ее иметь, нужно обладать памятью. На свою я положиться не могу, поэтому пускай моей точкой буду я сам. Тогда любое мое направление будет только вперед и никак иначе, а это намного облегчит мне жизнь, ибо хотя бы о своем направлении я смогу больше не задумываться. А не задумываться - один из способов побороть страхи. Чистейшая деградация. Хотя, я где-то слышал, что чем ты глупее, тем ты больше всего боишься, а одна из истиннейших реакций на страх – насилие. Когда люди были глупее, насилия было больше? Ничего не изменилось. Я увидел два огонька. Ко мне подъехала машина. Ее стекло опустилось, и на меня посмотрел здоровенный лысый мужик.
- Тебя подбросить куда?- спросил он.
Я не был уверен, что смогу назвать хоть одно место, куда меня можно отвезти, но я предчувствовал тепло машины и не мог отказаться от предложения этого мужика, чье криминальное прошлое, да и настоящее, было высечено у него на лице.
Я сел в машину, намеренно на заднее сидение, чтобы по возможности избежать беседы, однако, у вы и ах.
- Сам я прораб. Сейчас мы дачи строим, все бы заебись, но эти таджики просто ****ец, бля, ну я думаю, ты меня понимаешь. Сука. Живут по пять-шесть в одном фургончике, так там воняет так, что не продохнуть, а сдохнуть, воняют, ****ь, так еще спайсом своим обкурятся и с ума сходят. ****аты черножопые. А про вонь, так это не так страшно. Еще до того, как у меня дела в гору пошли, значит, работал я в московском зоопарке, ну на Краснопресненской. Никем конкретным не был, так, разнорабочий, там клетки почистить, починить что или зверье покормить. Так вот, парень, там вонь такая, что ты рад будешь ее таджиком занюхать, *****, вот завернул, сигарету хочешь,- водитель протянул мне пачку,- Работал там со мной еще один мужик. Он две вещи любил – зверей и водку. Подходит он как-то ко мне такой, *****, и говорит: «Там у лезбух наших забор в загоне покрасить надо». А лезбухи - это две верблюдицы. ****ец, суки, ебанутые. Так вот, у них в центре загона дерево большое стояло, а они, падлы, с него листья все время сжирали, как будто их, *****, кормили ***во. Так вот, тогда вокруг дерева забор поставили, а теперь его покрасить надо было. Мужик тот зверей всех любил, кроме этих сук. Он подходит ко мне и говорит: «Покрась за меня, я ****ец боюсь». Он еще водку любил, но сказал, что, если я за него покрашу, он мне аж две бутылки отстегнет. Я думаю, ладно, хуй с тобой, зову одного кента своего, мы с ним одну бутылку раздавливаем, он из багажника тачки своей биту достает, я краску беру, и хуячим в загон. Стоим спина к спине. Я крашу, а он битой машет – лезбух отгоняет. И все, *****, вроде нормально идет, но тут одна дура эта, как на нас бросается, а кент мой, пацан не промах, как ебанет ей битой, прям между глаз, так она, сучка, и откинулась. Ну мы тогда забор докрашивать не стали, а пошли, так сказать, поминать. Вторая бутылка-то осталась. А в зоопарке я с тех пор и не работал». 
- Ненавижу лезбиянок,- только и пробормотал я.
- Так а чего, тебе куда, парень?
- Не знаю.
- Я сам к кентам на хату еду, ну там, водочки попить, бабу поебать, бабы там отменные, могу и тебя с собой взять, раз ты сам нихуя не знаешь, куда тебе.
В глубине души, я чувствовал, что соглашаться на предложение этого человека – одно из самых идиотских решений, которое я мог бы принять за всю мою жизнь. И я согласился. И даже не знаю из-за чего именно. Вряд ли из-за баб, может, водка, а может, просто мое сознание положило на меня ***. Мы вошли в квартиру, где кто-то играл на акустике что-то отдаленно напоминающее творчество Михаила Круга. В воздухе витал запах пельменей, ебли и насилия. И вот сейчас было самое время, чтобы я испугался, но нет, я ничего не чувствовал. Мы прошли на кухню, за столом сидело еще пару типов, мало чем отличавшихся от моего нового друга. Перед нами возникла бутылка, мы начали пить. Я пытался абсолютно не участвовать в разговоре, и первые двадцать минут у меня получалось довольно не плохо, но. Как и должно было быть, в коридоре показался еще один ублюдок. Он был моложе всех остальных и был скорее ближе к моему возрасту, чем к своим друганам. Он появился с голым торсом, в набедренной повязке, сделанной из полотенца, весь красный, потный и взъерошенный. Вместе с ним шла бухая полноватая блондинка, которую он приобнимал за то, что только условно можно было назвать талией. Оказавшись на кухне, он первым делом опрокинул стопку, посмотрел на друганов, и с омерзительнейшей улыбкой ущипнул бабу за зад, и спросил: «Кто следующий?». Встал мой друг, принял бабу и удалился. Парень занял место подле меня и наконец заметил сквозь водочную пелену мое существование.
- А это, ****ь, кто такой?!- обратился он к своим друганам. И тут, похоже, что и они только что меня заметили.
- А *** знает,- ответил один из них,- его Ромка притащил.
Парень прошелся по мне взглядом еще раз и произвел умозаключение: «Пацан, ****ец ты чучело». Потом мне было больно.
Но то, что меня били, задевало меня не так сильно, как его слова. К ударам я был готов еще в машине, тем более я уже прошел тренировку с теми хачами, о ничего себе, я вспомнил. Нет. Его слова, слова какого-то бухого быдлана, мнение которого мне абсолютно не важно и не интересно, человека, которого я презираю всем сердцем, вдруг заставило меня захотеть стать максимально простым. Избавиться от всей этой ****ой мути, что разрывает мою голову. Стать обычным, нормальным пацаном. Ха. Похоже, сильно меня били. Интересно, а Роман тоже принимал в этом участие? Он ведь мог так заебаться, что забыл меня. Это было неплохо. Это было честно. Так по-настоящему. Мне этого не хватает.
Опять сугроб. Или лавка. Или я у себя дома. Или дома у меня нет. Или я где-то еще, вовсе не здесь. И не там. Мне уже все равно. Мой путь, мое исследование подошло к концу. Оно не принесло мне ясности. Удовлетворения. Оно расщепило мой страх. Страх смерти и страх жизни. Я боюсь и того и того одинаково. И по-разному. Бытовой страх смерти, однако, приятнее, проще, он родной и уютный. Страх жизни безумен, непонятен. Он создает состояние дискомфорта, которое и устрашает жизнь. Замкнутый круг страхов. Такой же замкнутый, как и круг жизни. Ты вертишься от Буковски к Берроузу, от Беккета к Рюноскэ, от Einst;rzende Neubauten к Throbbing Gristle. Все. Больше ничего нет, и никогда не станет, и не было. Это страшно, как существование Льва Толстого, который был и вряд ли уже куда-то денется. Страшно, как то, что есть только эйфоретики, стимуляторы и галлюциногены и ничего больше. Все ограниченно. Страшно, что можно уметь и не уметь. Страшно, как струнные, духовые и ударные. Страшно, как живая мать и мертвый прадедушка. Как СПИД и рак. Как сибирский панк. Как то, что пост панк - это Joy Division, и как то, что Поллок - это Баския, а Баския - это Поллок. Страшно, как член и влагалище, как рот и жопа. Как друзья и враги. Как вечные незнакомцы и вечные родственники. Страшно, как две руки и две ноги. Как семь дней в неделю и триста шестьдесят пять дней в году. Страшно, как Дэвид Линч и Джим Джармуш. Как Джон Бэленс и Питер Кристофферсон. Как энергосберегающие лампочки и передозировка героином. Как перестать быть собой, не зная, кем до этого был. И страшно знать, кто ты. Страшно быть в чем-то уверенным. Страшно смотреть в зеркало и забыть, как ты выглядишь. Страшно, что ты вообще хоть как-то выглядишь. Страшно договариваться и строить планы. Страшно, как электронная почта и сотовые телефоны. Социальные сети и самолеты. Местные и иностранцы. Страшно, как жизнь и смерть.
Я не понимаю. Я не понимаю, дома ли я или нет, и есть ли у меня дом, и есть ли я. Я слышу:
-Владимир Петрович, давайте подгузники поменяем, а то пюрешечка готова.   
                - Рома, стыдись, ты показал мне свой бред.
              - Володя, за Ларса Фон Триера.                Ты думаешь о
                -Тут я не был.                Землетрясении.
Ватка.                Володя.
                - Пиво.          Может, не зря.                В противоречии.
                Ватка, у тебя ключи?        -Володя.!
      Когда правда чувствуешь, правда хочется
                А хочется и есть ты сам.                Что за ****утая история?
   В противоборстве суть истинной…
                Ноги не держат         Кто бы потихоньку задушил меня, пока я сплю.                Все в порядке.    
                Это ко мне                И кто я?
 Уйди!                Понимаешь?!                Доктор Владимир Петрович
                Тебя подбросить куда?                В противоборстве суть истинной…
         Сугроб.
                Что-то пошло не так.



Конец