Мушмула за Кандибагом. Ч. 2. Как откроют Кабул для

                Пробуждение в четырех  частях
 
  Под утро Авдеев  не спал.   Ночные операции изрядно подточили   нервы и  сбили внутренние часы.  Чуткий  сон улетучивался  мгновенно,  и   возвращаться,  в  отсутствии физического изнеможения,  не спешил.
 
  В душной  комнате деревянно-фанерного  модуля он лежал с открытыми глазами,   уперев  тощие ступни в металлическую  спинку  армейской  койки,  подоткнув под подбородок мягкий край спальника без молнии.  Зеленый пуховый конверт легким движением  руки  превращался  в  одеяло.
 
  Взгляд младшего лейтенанта уперся в стену над окном,  а   мысль умчалась из  замученного зноем  афганского  июня  к   желанной  прохладе песчано-илистых берегов реки Самарки,  к  пышной зелени  над  медленно  скользящем зеркалом    воды.

  Там   по  выходным  на станцию  «Алексеевка»  приходят  электрички, и на платформу вываливает шумная толпа  веселых горожан с  Безымянки и пригорода Куйбышева.
  Не обремененные детьми и возрастом  сигают  на железнодорожные пути  с платформы.  С насыпи,  счастливые,  они бегут  вниз по крутому склону,  по колено в  траве и  полевых цветах,  к реке и лодкам,  чтобы первыми  переправиться на  левый  берег и занять любимые  места.   
  Семейные с авоськами и рюкзаками спускаются неспешно, как и положено - по лестницам, подавая руку милым дамам, подхватывая на ходу детей, аккуратно переступая рельсы. Они-то знают, что второго рейса ждать не больше десяти минут, и на том берегу места хватит всем.
   Местные кормчие отдают швартовые и, крикнув знаменитое: "Поехали!", выворачивают ручки газа дроссельных заслонок до отказа. Река дрожит волнами, вспаханная лодками всех мастей, мчащими наперегонки. По водной ряби скачут солнечные зайчики, и рой счастливых голосов заглушает тарахтение моторов...   На вожделенном левом берегу  всякий, от мала до велика, обретет  свое  короткое воскресное счастье, и  Самарка унесет его частицу  в Волгу – за правый поворот…

 - Первые воспоминания из детства о счастливой и большой воде: год,  эдак,  68-ой или 69-ый…

  Не сумев  закрепиться на выгодном  плацдарме, где до воды было -  рукой  подать,  Авдеев свалился  с заоблачных высот в душную комнату офицерского модуля, сбитый предательским противозенитным храпом  замполита Смирнова.

- А начиналось  так душевно - с  тарахтения лодочных моторов.    Снова этот ансамбль расстроенных волынок из  оркестровой ямы, - злился Авдеев  на невинно спящего соседа.
 
  Замполит, как порядочный,  по первому требованию отворачивался   на правый бок, укрывался с носом под одеяло, и даже упирался лбом  в стенку  под подоконником. Увы, - все  эти  народные ухищрения  были не в силах остановить  капитана  шрапнельного свиста.

    В отместку за возвращение в реальность воображение любителя кататься на моторных лодках стало рисовать страшную картину:   

  - Для тех, кто не спит, - в эфире: передача "Радиороман".

  Голос, удивительно похожий на Яковлева из "Гусарской баллады" читал ехидный шарж на спящего соседа:

   Во имя чистого искусства Палыч пропил душу и оказался в безжалостных руках влиятельных потусторонних сил. 

   "Его Величество - Непропиваемый Талант, с вечера превращал гуманоидную оболочку политработника в раздутую волынку, вырванную из прохлады шотландского охотничьего домика и брошенную в раскаленное пекло офицерского модуля под Джелалабадом. 

   Мастер-настройщик от Морфея добрую часть ночи тянул жилы замполита на колки, подгоняя голосовой аппарат жертвы к диапазону режущего звука. 

  Перед рассветом сам Шнитке (да простят меня родственники и любители этого удивительного композитора), дал согласие сыграть Первый концерт для гуманоидной волынки с оркестром.   

   Авдеев улыбался:

   - Только высокие промили спиртовых соединений в крови талантливого автора-исполнителя позволят в кульминации достичь вершин золотого полифонического Арт-хрю с махровыми обертонами.

   Сонный Палыч уловил критику в свой адрес, обиделся, шумно рыкнул и перестал дышать. Двадцать секунд прошло, тридцать - тишина. Авдеев забеспокоился:

   - Ладно, ладно, Палыч, возвращайся, извини если задел - не со зла.
   

  Замполит снисходительно откупорил клапан в горле и засопел.

  - Ишь какой ранимый во сне! - усмехнулся Виктор, - ну, ты тоже вчера был хорош:

   "Я с вами на один гектар не сяду...", каково это было слышать нам с зампотехом Архиповым. Мы привыкли жить дружно с твоим предшественником Серегой Мельниковым и зам.ком. роты Геной Удальцовым, жаль, что ты его не застал. Вот он был несомненным лидером и непревзойденным кулинарным ассом. С улыбкой заправского шеф-повара он демонстрировал, как должно в третьей роте жарить фирменную джелалабадскую яичницу с помидорами и луком, тушить цветную капусту на сухом молоке, варить змеиный супчик с зеленым горошком и сосисками (в сыром виде - со вкусом целлюлозы) из консервных банок.

   Мельников? - Серега не скупился на "Боржоми" и югославский "Хэм" в жестяной консервной банке, напоминавшей большую каплю. Отрывать ее нужно было с боку по периметру маленьким ключом, наматывая в спираль тонкую полоску металла, предвкушая праздник живота.
   Я? Что я? - Тоже помогал, чем мог: нулевая двухкомфорочная плитка из Союза, водка, овощи с базара. Мы харчевались вместе, строго - за одним столом.
   Помню, Палыч, твой предшественник Серега собирал меня на первый выход в сентябре и говорил:

  - На войне держись Удава! У него - талант, интуиция, звериное чутье! Он в гиблое место с литером "Ж" не заведет.

   Твои перлы, Палыч, конечно тоже чего-то стоят, они без перевода понятны и таджику и латышу, но в них сквозит пошлость захудалого гарнизона, и они не к лицу афганской передовой.

   Ладно! Покажу сегодня, что лежит у тебя под койкой в ящике из-под снарядов. Среди кучи трофейных электродетонаторов там не просто старинная афганская скороварка на восемь литров. Она до верху набита китайским пластитом - шикарный фугас! Не мог Серега, старый замполит, сдать трофей на склад. Достанет, бывало, свое сокровище из-под кровати и давай мечтать, как он этой неприметной кастрюлей лично подорвет с десяток главарей и останется при этом скромным замполитом третьей роты. Дело за малым - забраться в подходящий укрепрайон...

   Так и улетел домой подрывник-десантник - Серега, не исполнив своей голубой мечты.

   Узнав про фугас, ты, Палыч, вряд ли перестанешь сотрясать своим храпом модуль, но можешь честно записать за роту результат. Ты получил его законно - по наследству, и три ночи рисковал ... головой.

   Авдеев взглянул на часы над кухонным столом: 5-40 - час до подъема.

   За деревянно-фанерными стенами зеленого модуля занималось утро двадцать пятого июня 87-го года. В комнате офицеров управления третьей роты был сумрак, надежно удерживаемый светоотражающей пленкой на окнах, - напоминание о прежнем замполите капитане Мельникове, улетевшем в Союз несколько дней назад.

   Виктор вспомнил вчерашний разговор за обеденным столом, открывший ближайшие планы командира Пахомова и оригинальное лицо замполита Смирнова.   

   "Хочу в отпуск", - как это легко, весело, а главное - точно выразил вчера Пахомов. А его рапорт удовлетворили лишь на четырнадцатом месяце службы. Зато после отпуска до дома останется только восемь. Похоже, многие стремятся в первый заход отбарабанить больше половины, чтобы после было легче коротать остаток. Когда Пахомов возвратится, заменятся все командиры групп, и зампотех и старшина! Кто-то придет на их место?!

   Сорок пять календарных плюс немного на дорогу мне бы тоже не помешали.

   Целая жизнь - в других координатах - мечта! Когда-нибудь и мой "горбатый" (Ил-76) зайдет на траверз посадочной полосы под Ташкентом, а после "Туполев", красивый, наверняка - "сто пятьдесят четвертый", выпустив механизацию крыла, лебедем заскользит по полированной бетонке в Курумыче, приветствуя шумным реверсом окрестности родной земли...   

   Сквозь тонкие перегородки зазвонил будильник - один, второй. Чей-то, с механическим колокольчиком, всегда занимался первым, следом - "петух на батарейке", скорее трещал, чем кукарекал. Но они сделали важное дело: подавили в комнате устойчивые голосовые помехи.

   Слух бывшего радиотелеграфиста Авдеева снова улавливал за окном галдеж восточных птиц по утренней прохладе и гулкие буханья дверей в длинном темном коридоре сонно-фанерного общежития.   

  В Джелалабаде все спокойно. 6:40.
   Дальше звонница, минут на двадцать, попеременно, с небольшим разрывом, катилась перекличкой девяти комнат одноэтажного строения.

  - Слава Богу! Еще одну ночь прожили, - сказал Авдеев, встал с постели и натянул брюки эксперименталки, - пора писать рапорт на отпуск, глядишь, к концу лета и мне подпишут, - произнес он, обращаясь, то ли к сонным замам роты, скрипящим на своих постелях, то ли определил задачу самому себе перед вечерним боевым выходом.   

   На правом берегу Кабула под Шамархейлем, за бетонными блоками и колючей проволокой, просыпался советский батальон, зажаренный в конце июня пепельным афганским солнцем, утонувший по щиколотку в жирной парачинарской пыли цвета выгоревшего хаки.               

  Час до полудня   

   Сразу после завтрака третья рота копошилась на месте для чистки оружия, рядом с казармой, напротив автопарка. Ветошь трещала по швам, оружейное масло благоухало на солнце, "мясорубки" скрежетали, проворачивая патроны в пулеметные ленты, - отряд готовился к боевому выходу.   

   В дверях каптерки, служившей предбанником кубрика командира и старшины роты, на табурете сидел усталый старший прапорщик Борис Сергеевич Голубовский и наблюдал из тени за действиями личного состава. Место взводных было под солнцем. Они вышагивали с умным видом вдоль высоких деревянных столов с разобранным железом, вокруг которых яблоку было некуда упасть.   

   Авдеев подошел к командиру второй группы Давыдову:

  - Сан Саныч, пригляди тут за моими, сигареты кончились, прогуляюсь до чепка.
  - Давай. Я тоже скоро пойду затариваться к выходу, - ответил тот с пониманием и дружеской улыбкой.
  - Ковзон! - позвал Авдеев разведчика, - идешь в дозор?
  - С Вами зАраз! - радостно и дерзко ответил боец.
  - Мой автомат под твою личную ответственность! - доверил Виктор.
  - Хоб, товарищ лейтенант, все будет "чики-чики", ступайте с Богом, - отпустил его боец - любимец роты Леха(не дня без прикола) своим лукаво-хриплым голосом.   

   Военторг местного значения располагался в торце казармы второй роты рядом со штабом батальона. Авдеев открыл дверь и вошел в манящее прохладой помещение.   

  - Доброе утро! - начал он за здравие, но переменился в выражении лица, увидев заплаканную продавщицу Надю и озабоченную Ларису рядом.
  - Какое уж тут доброе, - виновато поздоровалась первая, пытаясь взять себя в руки, платочком вытирая опухшие глаза.
   - Что-то случилось, Надежда? Вы у нас всегда такая веселая, - пытался Авдеев поддержать хорошего человека, не решаясь: остаться или уйти.
  - Что?! Никогда не видел женщину в расстроенных чувствах?! - бросилась грудью на защиту напарницы молодая и высокая Лариса, намекая, что все беды из-за мужиков, и их представителю лучше бы - свалить.
  - Да, вот видишь, Витя, - ничего не вышло, не подписали мне рапорт, - заговорила Надежда и снова разрыдалась.
  - В отпуск не отпустили? - с сочувствием предположил Авдеев.
  - Какой отпуск?! - вскипела молодая, - контракт ей не продлили на новый срок, чего тут непонятного, - вот и ревет!
  - Что же поделаешь, - со вздохом произнес Виктор, - может быть, вернуться домой не так уж и плохо.
  - Мама моя старенькая тоже пишет, чтобы я скорее возвращалась. Как она обрадуется! Мы ведь с ней - вдвоем, - разоткровенничалась Надя, - на год всего просила, как жить дальше?! Я здесь привыкла, все - как родные, а там: опять дом-работа и зарплата - восемьдесят рублей?!
  - Так! Ты за чем пришел? Видишь, - не до тебя! - пуще прежнего зашумела Лариса, опасаясь, что в таком состоянии старшая подруга поведает пацану все свои женские тайны, а заодно - и ее девичьи.
  - Хотел "Яву" в мягкой пачке прикупить, - сконфузился Авдеев. В душе он еще больше уважал эту маленькую немолодую женщину, лет тридцати семи, с темно-каштановым каре, которая годилась ему в матери и всегда была добра и приветлива. Распухшее от слез глаза, лицо с разводами от темной туши имели значение лишь для ее молодой напарницы, сурово полагавшей, что перед мужиками в боевых частях женщины не должны показывать слабину, особенно в Афгане.   

   Виктор отвел глаза на витрину, там были расставлены сигареты "Ява" в твердой пачке другой табачной фабрики, которую брали только на безрыбье.   

  - Сколько тебе? - успокоившись, спросила Надежда.
  - Хотя бы одну, ответил Виктор.
  - Лариса, принеси три пачки! - твердым голосом попросила старшая, помня, сколько обычно брал Авдеев, и благодарно улыбнулась.   

   Молодая напарница в душе топнула ногой и пошла на склад, всем своим видом показывая:

  - Ну, погодите у меня! Вот уйдет Надька, - вы у меня покурите в мягких пачках...   

  Виктор расплатился, улыбнулся:   

  - Все будет хорошо!
  - Конечно! - Надежда на прощание кивнула ему головой.   

  Авдеев, под впечатлением от русских женщин, решительным шагом завернул за казарму и через каптерку направился в кубрик к командиру Пахомову.   

  - Разрешите, товарищ капитан? - обратился он с порога к ротному, сидевшему на своей кровати, заправленной синим армейским одеялом , а рядом на соседней - старшина Голубовский.
  - Давай, Вить! - запросто встретил тот.
  - Николай Василич, Вы - в отпуск, Борис Сергеич - уже заменщик. Разрешите мне написать рапорт на очередной, чтобы через пару недель после Вас убыть. К концу лета буду на месте, - пытался объяснить Авдеев целесообразность своего отпуска в летнее время.
  - А почему - через пару недель? Поехали со мной! Вместе и вернемся.
  - А как же согласование, требование - заранее подавать рапорта?!
  - Да, брось! Главное, чтобы я подписал, или ты думаешь, что переводчикам лично комбриг утверждает отпуска?! - улыбнулся командир, - есть у тебя стандартная бумага? - заботливо спросил он Авдеева.
  - В строевой (части) мигом возьму! - не верил близкому счастью Виктор.
   - Свою надо иметь! - улыбался командир, понимая, что сейчас творится в душе Авдеева, - Борис Сергеич, выдадим из нашего ротного НЗ?
  - А как же?! - ухмыльнулся в усы старшина, наслаждаясь величием моментом.   

   Он медленно выдвинули ящик прикроватной тумбочки, пару раз провел пальцами по туго набитой пачке и бережно вытянул два белых листа. Виктор как завороженный следил за этим таинством. Это напомнило ему ситуацию девятимесячной давности: с такой же любовью старшина доставал для него из закромов две новенькие тельняшки:

   - На, держи!
   - Разрешите...
   - Беги уже, беги! - смеялся ротный.   

   Авдеев влетел в прохладный коридор офицерского модуля, на ходу бережно сжимая скрученные в трубочку белые листы. Из комнаты гражданских, где обитали бойлерщик и истопник, на всю общагу гремел магнитофон: звенела двенадцати струнная гитара Розенбаума, и знакомый голос пел про Амнистию и Магадан. Виктор вошел в свою комнату, сел за письменный стол и, отложив бланк путевки в отпуск, начал записывать со слуха песню в общую тетрадь, переиначивая смысл на военный лад:

Как откроют Кабул для нас, - и опять перехлест дорог.
Как последний отбойный пас, - мы в Россию летим, дружок.
Эй, начальничек, - не томи, если б знал, как  родная  ждет.
На,  возьми у меня в займы, - я ж  богатенький, да и не жмот.

Ну, кому ж наша жизнь нужна, - даже духи взять не смогли.
Мама, ты у меня одна, - вот такие вот пироги.
Слышишь, мама, не плачь, постой, - никому тебя я не отдам,
Но сроднился навек со мной трижды пр-р-р-оклятый Афганистан.

Ну, пошел на последний круг во владеньях чужих границ.
Нангархаровский наш спецназ – песня   про перелетных птиц!
А ты про Родину, дружок,  мне песню спой,  что б слеза прошибала штык.
До свидания, Кабул седой! Мы в Россию летим, старик.

Продолжение: http://www.proza.ru/2016/04/19/2034