И ляжет прах к праху

Подо мной были руины. Именно я принесла гибель этому славному городу. И теперь я сидела на балюстраде уцелевшего дома и обозревала развалины. Зрелище не из приятных, скажу я вам. Но банши привычны к несчастьям, коим они виной.
Моя доля – оплакивать, и это я делала умеючи. Оплакивать до принесения зловещего пророчества, и после его свершения…
И тут вдали замаячила крохотная фигурка. И исчезла. Очевидно, идущий от слабости упал. Выжившие? Я привстала, от волнения позабыв, как дышать. Присела на корточки и прыгнула; боль в левой икре заставила поморщиться. Старость всё же давала о себе знать.
Я шла между горами щебня и людских тел; там  - выглядывало одеяние, там – сандалия, и всё-превсё окрапляла кровь, винная в свете заходящего солнца. Плащ приподнят, дабы не запачкать пОлы. Над одной жертвой обвала я неторопливо склонилась: расцвётшая, не первой молодости, именно в смерти она обрела подлинную красоту. Рот приоткрылся сквозной раной; губы словно бы были освежеваны, чистая бледность превосходно гармонировала с рыжиной кудрей. Я знала ее. Она работала молочницей. Постоянно замаянная, обремененная толстяком-мужем и веснушчатыми неугомонными детишками. Сейчас она купалась в забвении покосившихся башен и остановившихся, некогда гулко бивших часов. Их циферблат раскололся вдребезги.
Шевеление. Масса пыли и обломков кирпичей ожила.
Чудом спасшийся мальчонка. Я бросилась к нему.
- Б-б- Барбел? – пролепетал он.
- Да, да, это я. А ты – Рудольф, верно?
Он кивнул. Изможденный, смотреть невозможно.
- Погоди, дам тебе воды.
Я зачерпнула из прибрежной лужи черепком пару капель и поднесла ему. Потом еще и еще.
Он вздохнул и отстранил мою руку.
- Что здесь произошло?  Барбел, ты видела? Это землетрясение? Все винили тебя. Мы с мамой не верили. Мама говорила, ты добрая и не раз нам помогала. Барбел, г-г- где она?
- Неважно, малыш. Уже не здесь.
Он всхлипнул.
- И что теперь? Города больше нет. Все, все…Наши соседи. Я хотел бы хотя бы видеть мамино лицо. Может, удастся ее выкопать? Барбел, ты же сильная, ты поможешь мне ее достать.
- Я сомневаюсь, что мы найдем ее, - как можно мягче сказала я.  – И с минуты на минуту город разрушается еще больше. Здесь небезопасно.
Мальчик покорно кивнул. Его взъерошенные волосы, грязные ручонки, чумазое лицо…
- А правда, что ты банши? – неожиданно спросил он.
- Да.
- Значит…Значит… - голос его прервался.
- Это не то, что ты думаешь, - я покачала головой. – Мы не насылаем проклятья. Ты должен знать: есть то, чего не изменить никакими силами. Предначертанное богами. Мы лишь приносим дурные вести, и не можем их предотвратить.
- Почему ты не сказала им?
- На них лежала печать.
- А на мне? А на маме? Мы никому не делали дурного…
- Дело не в том, делаешь ты дурное или нет.
- В чем же, в помыслах?
Он наморщил лоб, силясь понять.
- Тоже нет. Люди в этом городке прозябали, вязли в скуке, как мухи в сиропе. Они обленились и позабыли о богах, и те сочли должным напомнить об этом. Я донесла их волю предупреждением, меня не послушали, пригрозили казнью. И все, что мне оставалось – наблюдать за гибелью горожан, которых я знала, не смея вмешиваться. Теперь мне пора нести вести в иные селения. Банши всегда одиноки, они наблюдают смерть почти ежечасно, а сами участвуют в священном акте лишь косвенно. Каста отверженных, мы стоим на распутье мира подземного и земного, не спускаясь ни в один из них. Боги презирают нас, как существ низшего рода, а люди боятся и ненавидят, точно одно наше приближение уже несет им тлен. И они правы.
Кусок колонны с треском отвалился, и всё здание, словно тяжело дышащее божество, осело на землю  - в хрипах, конвульсиях и потугах, взметнув облако пыли. Мальчик содрогнулся.
- Солнце скоро сядет, - печально сказала я. – Отведу тебя в город, что рядом.
И мы пошли прочь из ворот, которых больше не существовало. Спасенное мною дитя и я, почти согбенная старуха, и закат золотил седину в моих длинных, разметавшихся волосах.
Когда придёт моя пора, когда я устану от лицезрения бренности и разложения и мне станет совсем невмоготу, я передам бремя плакальщицы другой, помоложе. А сама снизойду в забвение. И когда придёт время вернуться – меня позовут вновь приступить на службу. Круговорот нескончаем. Поистине нескончаем.
Последними в грохоте лязгнули огромные, уже непригодные часы с площадной башни.


Рецензии